Павел Корнев. Осквернитель

   – Это мешает. Вы должны принять шпагу, сделать ее своей частью…
   – Мастер Васкес, вам платят не за то, чтобы вы лезли мне в голову, – холодно заявил я, стягивая колет. – Не надо делать из меня великого фехтовальщика, просто натаскайте и покажите пару трюков.
   Инструктор вновь откинул с лица локоны вьющихся волос, покрутил черный как смоль ус и вдруг расхохотался.
   – К слову, об оплате моих трудов… – напомнил он.
   Я прищелкнул пальцами, и сидевший на скамейке неприметный паренек вскочил на ноги и поспешил к нам, на ходу доставая кошель.
   – Клаас, рассчитайся с мастером Васкесом, – попросил я, закинул на плечо мокрый от пота колет и зашагал с заднего двора гостиницы, ставшей временным пристанищем учителя фехтования.
   За забором меня уже дожидалась карета, я приветственно махнул рукой поглядывавшему по сторонам Ори и забрался внутрь. Только закутался в плащ и развалился на сиденье, как напротив уселся рассчитавшийся с учителем фехтования Клаас Дега.
   – Трогай! – крикнул он сидевшему на козлах Гастону, после прикрыл дверцу и переложил себе на колени свисавший с плеча планшет полкового писаря.
   Где мой помощник раздобыл это потертое кожаное чудовище – оставалось только догадываться, но он не расставался с ним ни днем ни ночью.
   В остальном же Дега выглядел обычным мелким жуликом – взгляд соскальзывал с него, словно пальцы с обмылка, не в силах отыскать ни единой выдающейся детали. Острое личико, хитрые живые глазки, вечный картуз на макушке и в любую погоду – кургузый пиджачок, вытянутые на коленях штаны и потертые штиблеты. Благо показная расхлябанность и непритязательность в одежде на деловых качествах Клааса нисколько не сказывались. Наоборот, его рвение порой действовало на нервы.
   Вот и сейчас, даже не дав мне толком отдышаться, Дега раскрыл планшет и принялся шуршать листами. Я обреченно вздохнул и спросил:
   – Ну, и что у нас неотложного на сегодня?
   – Шарль обещался заглянуть, – многозначительно выдал Клаас.
   – О! – удивился я. – Даже так? Когда он вернулся?
   – Вчера вечером.
   – Отлично, – улыбнулся я, впрочем, не испытывая от предстоящей встречи особой радости.
   С перепродажей опиума торгашам помельче и контролем наших собственных курилен Шарль Фаре справлялся просто идеально, но как человек вызывал у меня откровенную неприязнь. Иной раз, узнав об очередной малолетней любовнице этого растлителя, даже чесались руки его оскопить, вот только замены Фаре не было; приходилось терпеть.
   Я задумчиво кивнул, хрустнул костяшками пальцев и уточнил:
   – Что-то еще?
   Дега без промедления выдал:
   – К полудню зайдет Юлиус. Надо полагать, родил очередную гениальную идею.
   – К бесам его идеи, – поморщился я.
   Старшину работавших от нас нищих постоянно что-то не устраивало, и он вечно пытался выбить из меня какие-то послабления. Получая очередной отлуп, на какое-то время успокаивался, но вскоре вновь принимался за старое.
   – Еще Вероника просила выделить сто крон на ремонт борделя.
   – Пусть оставляет из выручки. Возврат поставь на лето подекадно равными платежами.
   – Боюсь, ее такие условия не устроят.
   – Других не будет.
   – Хорошо, передам. – Помощник перевернул лист, сделал очередную пометку и вздохнул: – Теперь о неприятном. В пахартском квартале какие-то залетные ухари начали трясти торгашей.
   – Много натрясли?
   – Вы ж знаете этих язычников, слова из них не вытянешь! – фыркнул Дега.
   – Что Эл Руш?
   – Еще на той декаде приболел, а его люди только руками разводят. Послать туда Хмурого?
   – Нет, – решил я. – Вызови его, сам переговорю.
   – Как скажете, – произнес помощник с едва уловимым раздражением.
   Хмурый – главарь ходившей подо мной шайки головорезов, знал себе цену и не раз осаживал желавшего покомандовать им Клааса.
   – Надеюсь, это все?
   – Все, – подтвердил Дега и закрыл планшет.
   – Вот и замечательно.
   И я закрыл глаза, давая понять, что разговор окончен.
   Утомил.
 
   Ресторация «У третьего канала» пользовалась в округе репутацией тихой гавани, где можно спокойно провести вечер с дамой сердца, выпить и отдохнуть от трудов праведных и не очень. За порядком там присматривали мои люди, поэтому буяны давно научились обходить заведение десятой дорогой, а наша винная карта по праву считалась одной из лучших в столице; самой разнообразной – так уж точно.
   Вино было моей слабостью.
   Вино и красивые женщины, но жизнь научила не смешивать одно с другим.
   В ресторации я первым делом отправился в натопленную бендешку, сполоснулся в лохани с горячей водой и, переодевшись в чистое, поднялся в рабочий кабинет.
   – За Хмурым уже послали? – спросил дожидавшегося меня в приемной Клааса.
   Обретался Хмурый со своей шайкой на застроенной трущобами окраине, в пресловутой Акульей пасти, куда стражники заходили только от большой нужды и числом никак не менее дюжины, и все бы ничего, но путь туда был очень уж неблизким.
   – Отправил мальчонку, – подтвердил Дега.
   – Отлично, – кивнул я. – Шарль подошел?
   – Нет пока.
   – Тогда неси отчетность, подобьем цифры.
   – Я могу сам…
   – Неси!
   Сверка ежедекадной отчетности – дело небыстрое. Пусть доходы и расходы загодя просчитаны счетоводами, но всякий раз возникало множество неувязок, и приходилось самолично рыться в долговых расписках, векселях, актах взаимозачетов и платежных ведомостях.
   Я это занятие не любил. За всякой строчкой скрывалось какое-то преступление, за каждой кроной стояли боль и страх, чье-то несостоявшееся будущее. Утешала лишь мысль, что в гроссбухах налоговой канцелярии королевского казначейства поломанных судеб куда как больше. И все равно – не любил.
   Поэтому, когда с подсчетами было покончено, я с нескрываемым облегчением перевел дух и приказал Клаасу:
   – Тащи жаровню.
   Помощник сдвинул картуз на затылок и предложил:
   – Не проще в кочегарке спалить?
   – Не проще, – отрезал я. – Тащи!
   В нашем деле как: хочешь получать свое до последней монеты – без бухгалтерии не обойтись; не хочешь, чтобы подвесили за известное место, все бумажки – в топку. Закрыл декаду, перенес дебиторов и кредиторов в новый гроссбух, старый – сожги.
   Пусть ничего особо предосудительного там и нет, но дай только крючкотворам казначейства палец – отхватят руку, еще и добавки попросят.
   Хмурый явился, когда мы уже развели огонь и кидали в жаровню ненужные больше платежные ведомости. Плотная бумага ежилась и чернела, потом вспыхивала теплым желтым пламенем и под конец взлетала к потолку невесомым пеплом.
   – Доброго утречка, – с порога поздоровался головорез.
   – День давно, – возразил Дега.
   – Ну, хоть не вечер, – с непонятной ухмылочкой выдал Хмурый.
   Был он росту невысокого, сложения худощавого, одевался неброско, под стать приказчику или торгашу средней руки, поэтому мог легко затеряться в толпе и столь же легко обнаружиться у вас за спиной. А там – кто знает, за что ему заплатили?
   Я, кстати, знал.
   – Клаас, оставь нас, – попросил, кидая в огонь последний лист.
   Дега без слов подхватил свой планшет и вышел из кабинета. Хмурый проводил его безразличным взглядом серовато-стальных глаз и, усевшись в кресло, закинул ногу на ногу.
   – Что-то срочное, Себастьян? – поинтересовался жулик и дернул уголком рта, что кривился из-за шрама на левой щеке. Отчасти из-за этой своей недовольной ухмылки он и получил прозвище Хмурый.
   – А сам как думаешь? – Я достал из буфета бутылку молодого красного вина, налил себе и спросил: – Выпьешь?
   – Слишком рано, – отказался бывший квартермейстер королевского флота, который и после списания на берег придерживался жестких распорядков военных кораблей. Придерживался сам и держал в ежовых рукавицах своих парней.
   – Давно в пахартский квартал захаживал? – отпив рубинового напитка, глянул я на собеседника поверх бокала.
   – Давно. Девки у них больно страшные.
   – Страшные? Не сказал бы. Скорее на любителя.
   – Не любитель.
   – Вот и замечательно, – улыбнулся я. – Симпатичные мордашки отвлекать не будут.
   – Эл выплаты задерживает? – удивился Хмурый и потер старую, плохо сведенную татуировку на тыльной стороне правой ладони. Пронзенная трезубцем касатка – наколка в узких кругах широко и, надо сказать, печально известная.
   Я покачал головой.
   – Нет. – Допил вино и спросил: – Вот скажи, кому вообще может прийти в голову мысль собирать дань в пахартском квартале, если всем известно, что это моя территория?
   Жулик на миг задумался, потом выставил перед собой руку и распрямил указательный палец.
   – Кто-то ищет повод начать войну, – предположил он.
   Я кивнул, ожидая продолжения.
   К указательному пальцу прибавился средний, и Хмурый выдал новую версию:
   – Шалят заезжие язычники. Не успели разобраться в том, что можно, а чего нельзя.
   – Или полагают, будто доить пахартцев должны пахартцы, – усмехнулся я. – И будет крайне печально, если торгаши вдруг решат, что предпочтительней платить за покровительство соплеменникам, а не мне. Опять же язычники не любят, когда чужаки суются в их внутренние дела…
   Фраза повисла недосказанной, но ничего больше говорить и не требовалось. Хмурый поднялся из кресла и буднично уточнил:
   – Всех?
   – И чтоб не всплыли, – предупредил я. – Никто.
   Банда язычников – плохо само по себе; банда язычников, которая пользуется поддержкой общины, – уже не просто головная боль, а серьезная проблема. Дикий народец, стоит им только сбиться в стаю и почувствовать силу, мигом забывают о правилах приличия и начинают тащить контрабанду, задирать соседей и поставлять информацию туземным князькам, а то и любому, кто больше заплатит.
   Не для того я прибрал к рукам пахартский квартал, чтобы какие-то залетные молодчики мутили там воду, совсем не для того.
   – Тогда пойду? – уточнил Хмурый.
   – Иди, – разрешил я.
   Жулик вышел за дверь; на смену ему немедленно заявился опрятно одетый старичок благообразной наружности.
   – Себастьян, потрясающая возможность! – прямо с порога зачастил он. – Просто потрясающая!
   – Слушаю тебя, Юлиус, – вздохнул я, на деле горя желанием выставить посетителя за дверь.
   – Смотрящего за Пекарским проездом телега переехала, там теперь разброд и шатание, если мы первыми влезем, то площадь Грегора Первого – наша! – заявил старшина нищих, прозванный Попрошайкой даже не столько из-за рода деятельности его подопечных, сколько из-за готовности вынуть из человека душу ради пары лишних медяков.
   Я хмуро поглядел на старичка с суетливо бегающими глазками и односложно ответил:
   – Нет.
   – Но, Себастьян! – опешил Попрошайка. – Такая возможность выпадает только раз! Ее нельзя упускать!
   – Дега, – окликнул я стоявшего в дверях помощника и указал на старшину нищих. – Проводи господина Юлиуса на выход.
   – Себастьян! – взвыл старик.
   – Иди! – рявкнул я и хлопнул ладонью по столу.
   Клаас вывел Юлиуса из кабинета, а когда вернулся, спросил:
   – А почему бы и нет?
   – А если подумать?
   Парень передернул плечами.
   – Да чего тут думать? – удивился он. – Пекарский проезд – задворки, за него никто бузу устраивать не станет. А если площадь Грегора Первого себе отожмем – озолотимся.
   Я устало откинулся на спинку кресла и задал наводящий вопрос:
   – Площадь сейчас чья?
   – Так ничья ж! – ответил Дега. – Людей туда легко заведем, никто даже пискнуть не успеет!
   – А почему она ничья, напомни, – попросил я помощника.
   Тот засопел, барабаня пальцами по кожаной обложке планшета, потом выдал:
   – Решили так вроде.
   – Вот! Решили. А кто решил?
   – Ну все, чьи улицы на площадь выходят, – припомнил Клаас.
   – Получается, – улыбнулся я, – нам придется всей этой кодле обратку давать?
   – Сдюжим так-то, – произнес Дега уже без былой уверенности в голосе.
   Я только головой покачал:
   – В итоге нормально работать на площади не сможем. Пекарский проезд даром никому не сдался, но по нему тоже что-то решать придется, а тут еще похороны герцога Гастре на носу! Выгоды никакой – одни убытки!
   – А при чем здесь похороны? – удивился помощник.
   – Траурная процессия через площадь Грегора Первого пойдет, страже хвост накрутят, они там лютовать будут. И если нищие свару устроят, быстро всех оттуда попрут. Никто даже за двойную мзду на эдакое безобразие глаза закрывать не станет.
   – Ну так-то да, – согласился с моими доводами Дега. – Значит, не лезем?
   – Не лезем, – подтвердил я и поднялся из-за стола, когда в кабинет без стука прошел слегка раздобревший господин с напомаженными волосами, аккуратно подстриженными усиками и по последней моде приталенным камзолом с позолоченными пуговицами. – Здравствуй, Шарль! Заходи, заходи, дорогой!
   – Приветствую, Себастьян! – протянул мне руку Фаре, после небрежно кивнул Клаасу: – Дега!
   Я пожал терявшуюся в кружевной манжете ладонь, сделал над собой усилие, чтобы сразу не вытереть пальцы о штанину, и предложил:
   – Выпьешь?
   – Капельку вишневого ликера, – попросил Шарль и, не став тянуть, выложил, с чем пришел: – Есть возможность выйти на объемы, о которых мы говорили в прошлый раз!
   – Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался я и указал помощнику на буфет: – Налей нам. Мне вина, будь добр. – И вновь обернулся к Фаре: – Излагай, Шарль.
   – В Леме все срослось! – самодовольно улыбнулся тот, принял от Клааса пузатый бокал с ярко-красным напитком и прошелся по кабинету. – Если твой князек обеспечит оговоренные цены и сроки, мы вполне потянем эти объемы!
   – Уверен? – засомневался я. – Пусть нам и скинут цены вдвое, но половина товара придет летом, а половина только будущей зимой. Стоит ли ввязываться? Ведь оплатить придется все и сразу.
   – Стоит! – уверенно сказал Шарль. – Сейчас с каждой вложенной кроны мы получаем полторы на перепродаже и три с курилен, так?
   – Так, – подтвердил Дега.
   – При той же доходности мы увеличим объемы в три раза! В три!
   – За счет чего ты обеспечишь такой рост? – засомневался я.
   Пусть контрабандный дурман и стоил на треть дешевле легально ввозимого в Стильг, но рынок давно поделен, а от ценовых войн обычно случаются одни лишь убытки. Да и под аванс в любом случае придется заемные средства привлекать, а это удовольствие не из дешевых.
   – Вот смотрите, – спокойно начал Фаре, – четверть первой поставки мы реализуем через свои курильни по прежним ценам. Если дадим послабления постоянным закупщикам, треть они у нас точно выберут. Больше им не осилить, но треть – точно.
   – А остальное? – спросил я. – Делаешь ставку на Лем?
   – Точно! При максимальной накрутке в полкроны наши коллеги готовы увеличить закупки вдвое! Но надо, чтобы все поставки в Драгарн шли только через них.
   – Что?! – опешил Дега. – А рожа у них не треснет? Может, нам приплатить им еще?!
   – Не кипятись, без них нам такие объемы не потянуть, – осадил я помощника и спросил у Фаре: – Шарль, они в последний момент с темы не соскочат?
   – Всеми Святыми клялись, – уверил меня Фаре. – Да и кто им еще такие шикарные условия предложит?
   – И сколько это всего получается?
   – По всему выходит, что мы пристроим четыре пятых от первой поставки. Оставшееся до зимы скинем без проблем.
   – Пятая часть – это сколько, двести бочонков? – засомневался Клаас. – Не надорвемся?
   – Сто восемьдесят, – поправил его Фаре. – И нет, не надорвемся.
   – Мы сейчас только вдвое больше за сезон реализуем, – напомнил я, – а рынок уже будет переполнен.
   – Вся прелесть ситуации в том, – рассмеялся Шарль, – что с шестисот бочонков мы получим столько навара, что полностью покроем все расходы. Остальное – наша чистая прибыль. Поэтому сможем спокойно сидеть на товаре, дожидаясь, пока восстановятся цены. Больше тысячи бочонков первосортного опиума, подумать только!
   – Тогда начинай разговаривать с людьми о предоплате и найди покупателей на оставшуюся часть.
   – У нас еще полгода впереди.
   Я допил вино и хлопнул ладонью по столу:
   – Приступай! А я договорюсь о займе.
   Тут тихонько приоткрылась дверь, Клаас выглянул и вернулся с каким-то конвертом.
   – Извещение из банкирского дома «Стерлих и Грац», – пояснил он.
   – На ловца и зверь бежит! – рассмеялся Шарль.
   Я сломал печать и достал листок. Пробежался взглядом по выведенным каллиграфическим почерком строчкам и недоуменно нахмурился.
   – Что-то случилось? – не удержался от вопроса Дега.
   – Нет, – мотнул я головой. – Так и так собирался к ним заехать. Все к одному.
   – Заложить карету? – уточнил помощник.
   – Да, распорядись, – отослал я его из кабинета. – Шарль?
   – Тоже пойду. – Фаре допил ликер и вслед за Клаасом вышел в коридор.
   Оставшись в одиночестве, я еще раз перечитал извещение о зачислении на мой счет тридцати шелегов и запалил его от свечи.
   Не стоило думать, будто марнийское имение Себастьяна вон Марта, графа Сольгрева вдруг начало приносить хоть какой-то доход. Нет, подобным образом давал знать о желании встретиться Малькольм Паре. За последние годы такое случалось раз или два и неминуемо оборачивалось для меня жутчайшей головной болью.
   Я выкинул полыхнувшую огнем бумажку в камин и обреченно вздохнул.
   Ну как же не вовремя…
 
   Столичное представительство банкирского дома «Стерлих и Грац» занимало трехэтажный особняк на старой гильдейской площади; задним двором он примыкал к Летним садам, и пронырливым банкирам каким-то образом удалось оттяпать себе изрядный кусок открытого для горожан парка. Под сенью вековых дубов они установили небольшой павильон и в летнюю жару принимали там особо важных клиентов.
   Заместитель распорядителя мастер Йон повел меня именно в парк, и все бы ничего, но погода совершенно не располагала к длительным прогулкам на свежем воздухе. Было холодно, слякотно и промозгло.
   Тем не менее мы прошлись под голыми ветвями облетевших на зиму дубов, обогнули чашу фонтана с желтыми листьями на поверхности темной воды и углубились в рощицу. По мостику с резными перилами перебрались через журчавший меж замшелых камней ручеек, и лишь тогда банкир завел разговор о делах.
   – Вы хорошо все обдумали, Себастьян? – спросил он. – Сильно рискуете. И мы вместе с вами.
   – Поступления от текущей деятельности полностью покроют ссуду уже к осени, – напомнил я.
   Банкир поплотнее запахнул теплое пальто с меховым воротником и нахмурился.
   – Не знаю, не знаю, – вздохнул он. – Перевести такую колоссальную сумму в Пахарту без каких-либо обеспечительных мер – затея не из лучших. Поймите меня правильно, Себастьян, риск слишком высок.
   – Чем выше риск, тем больше прибыль.
   – Можно выписать гарантийное письмо или использовать вексельные расчеты, – предложил мастер Йон.
   – Гарантийное письмо точно не устроит моего партнера, – покачал я головой. – Князь Симуш ценит лишь звонкую монету.
   – Вы слишком доверяете этому язычнику.
   Я тихонько рассмеялся и уверил собеседника:
   – Не волнуйтесь, не в интересах его светлости вести себя неподобающим образом. К тому же за все годы сотрудничества он ни разу не дал повода усомниться в своей честности.
   – Но такой аванс…
   – Скажу вам без утайки, мастер Йон, – понизил я голос, – на это золото князь Сигуш наймет небольшую армию и увеличит свои владения за счет одной весьма плодородной долины по соседству. Спросите: нам что с того? Мне с того два следующих урожая, вам – повышенные проценты.
   – Князь может и проиграть.
   – Не думаю.
   Лично у меня сомнений в исходе маленькой победоносной войны не было ни малейших. Как не было опасений и в последующем обмане: в свое время князь Симуш успел порядком покуролесить в Святых Землях, и до сих пор в Лансе многие важные персоны горели желанием заполучить его голову. Я знал имена этих людей, а князь знал, что я их знаю.
   Поэтому я лишь благодушно улыбнулся и уверил собеседника:
   – Князь Симуш всегда добивается своего.
   – Перевести в наше пахартское отделение уже открытые депозиты проблемой не станет, – промолвил наконец банкир, – но решение о дополнительном финансировании будет принято только на следующей декаде. Если оно будет принято.
   – Нисколько в этом не сомневаюсь. – Я посмотрел в затянутое облаками небо и попросил: – Надеюсь, вас не затруднит через четверть часа сообщить моим людям, что я ушел через черный ход?
   – Ну разумеется! – уверил меня мастер Йон. – Вас проводить?
   – Благодарю, не стоит, – отказался я. – До скорой встречи.
   Мы распрощались, и я зашагал к проглядывавшей меж деревьев сторожке. Там через калитку вышел в Летний парк и отправился к расположенной неподалеку площади Трех каналов.
   Пришло время увидеться с Малькольмом Паре.
 
   Вид из кабинета главы королевской тайной службы открывался просто потрясающий: оранжевая и коричневая черепица крыш, белоснежные колокольни молельных домов, золоченые шпили и каменные горгульи замков, серая кладка мостов, серебристая рябь столичных каналов…
   Всякий раз, когда бывал здесь, не отказывал себе в удовольствии встать у окна и окинуть взглядом родной город. Всякий раз – но только не сегодня.
   Сегодня, переступив порог, я просто-напросто остолбенел.
   Малькольм Паре собирал пожитки. Именно так и никак иначе!
   Массивная мебель сдвинута в углы, рабочий стол завален грудой бумаг, портрет его величества Грегора Четвертого кисти самого маэстро Тивольди запакован для перевозки, а там, где висела карта Святых Земель, неизменно утыканная множеством булавок с разноцветными головками, теперь серело пятно голой побелки. Шкафы распахнуты настежь, всюду стояли забитые документами ящики.
   Я озадаченно стянул с головы зазвеневшую серебряными бубенцами шляпу, оттянул закрывавшую низ лица кожаную полумаску и спросил:
   – Ремонт намечается? Или на повышение уходите? – Но это уже так, больше в надежде на чудо.
   – Себастьян! – обрадовался мне как родному Малькольм Паре и достал из буфета хрустальный бокал. – Проходи, проходи! Не стой в дверях! – Он налил вина из уже початой бутылки и усмехнулся: – Нет, не на повышение. В отставку.
   – В отставку? – обмер я. – Как же так?
   С момента нашей последней встречи Паре заметно осунулся и будто бы немного усох, в уголках проницательных глаз залегли глубокие морщины, но назвать его стариком не поворачивался язык. Крепкий, подтянутый, с ясным взглядом господин, пусть уже и не в самом расцвете сил, но еще способный на многое. И – в отставку?!
   – Ну а что такого? – пожал Малькольм плечами. – Всю жизнь об интересах Короны пекся, пора и на покой.
   Я машинально хлебнул вина, озадаченно сделал второй глоток и подошел к столу взглянуть на пыльную этикетку бутылки. Выцветшими чернилами на ней было выведено «Вельмский пламень» и год – девятьсот сороковой от Великого Собора.
   Вино стоило целое состояние.
   И только тогда я осознал, что это не шутка или некий изощренный розыгрыш, что Паре и в самом деле отправляется на покой.
   Но как так? Ведь столько лет под его руководством…
   Малькольм встал у окна и глухо произнес:
   – Герцог Гастре был той единственной осью, вокруг которой крутилась вся государственная махина. Не стало его, и все полетело прямиком в Бездну! Умер один-единственный человек, а будто конец света наступил!
   Я молча отпил вина и перебивать Паре не стал. Тому явно требовалось выговориться, да и бутылка эта совершенно точно была не первой.
   – Знаешь, Себастьян, канцлер превыше всего ставил равновесие и стабильность, все эти годы он пестовал и лелеял свое детище, пресловутую систему сдержек и противовесов, но она рассыпалась будто карточный домик, стоило лишь ему испустить дух! – Глава королевской тайной службы отвернулся от окна и прошелся по кабинету. – Стервятники сцепились друг с другом, не успело еще толком остыть тело!
   – И какой теперь расклад?
   – Дерьмовый, – откровенно сознался Малькольм. – Дерьмовый теперь расклад, Себастьян. Хуже не бывает. – Он тяжело вздохнул и вдруг спросил: – Ты в курсе, что старшая дочь кронпринца Иоанна замужем за первенцем герцога Мора?
   – В курсе.
   – Эту свадьбу устроил канцлер. Он видел Мора преемником на своем посту, знаешь ли. Не успел…
   – И что теперь герцог Мор?
   – Вчера советник его величества по особым вопросам отплыл в Арлон. Сегодня он станет бывшим советником его величества и в столицу больше не вернется. Если только на монаршие похороны.
   – Или юбилей, – хмыкнул я. – Смотря что случится раньше.
   – Или так, – кивнул Малькольм.
   – И какие ожидаются перестановки?
   – Советником по особым вопросам назначат герцога Арно. Канцлером станет принц Августин. – Паре тихонько рассмеялся, осушил бокал и наполнил его вновь. – Внучатый племянник и кузен его величества сумели договориться меж собой, кто бы мог подумать? Поверь: когда эти двое начнут делить трон, дело кончится большой кровью.
   – Принц Августин решится оспорить право кронпринца Иоанна на престолонаследие? – усомнился я.
   – Любое право уравновешивается поддержкой армии, – скривился Паре. – К тому же пьянки и гулянки до добра не доводят; я вовсе не удивлюсь, если этот распутник не переживет своего венценосного дядюшку.
   – И тогда возможен переворот?