Павел Корнев. Осквернитель

   Напоследок оглядевшись по сторонам, я уверенно распахнул калитку и прошел в небольшой дворик с присыпанным снежной крупкой цветником. Поднялся на крыльцо, брякнул медным кольцом и повернулся к ближайшему окну.
   Там шевельнулась занавеска, потом послышался лязг дверных запоров.
   – Заходи быстрей, дом выстудишь, – не слишком приветливо встретила меня Берта, зябко кутаясь в теплую шаль.
   Я переступил через порог, задвинул засов и убрал плащ на вешалку.
   – Ты одна? – спросил у подруги.
   – Да, кухарку уже отпустила, – ответила та.
   – А Леопольд?
   – В своей комнате, читает.
   Я попытался приобнять девушку, но она решительно высвободилась и поплотнее запахнула просторный домашний халат.
   – Ты холодный, – обвиняюще заявила Берта и отправилась на кухню. – Святые, ну что за погода?
   – Каждую зиму такая, – пожал я плечами и спросил: – Чай?
   – Сделай и приходи в гостиную, – решила девушка и оставила меня в одиночестве.
   Я поставил чайник на плиту растопленной печи, подождал, пока разогреется вода, наполнил кружки и долил заварки. Потом кинул в кипяток по апельсиновой корке и вышел в гостиную.
   Протянул кружку Берте – та молча приняла ее, обхватила тонкими изящными пальцами и демонстративно отвернулась в сторону.
   Я пригляделся к подруге и вдруг поймал себя на том, что любуюсь ей, будто влюбленный пацан.
   – Ну и что ты на меня смотришь? – нахмурилась девушка и непроизвольно прикоснулась к шее, где до сих пор выделялась тонкая ниточка белой кожи.
   Отметина проклятого наконечника до сих пор напоминала о встрече с одним излишне любвеобильным чернокнижником, и пусть нам удалось избавить девушку от большей части проникшей в нее Тьмы, время от времени в зеленых глазах подруги мелькали столь темные тени, что мне становилось не по себе.
   Тьма, она прилипчива. Испачкаешься раз – добела уже не отмыться.
   – Себастьян?! – потребовала ответа девушка.
   – Ничего, – ответил я и отхлебнул чая. – Просто любуюсь твоей красотой.
   – Перестань, Себастьян, – устало отмахнулась Берта и вновь зябко поежилась. – Кого ты пытаешься обмануть?
   – Обмануть? – улыбнулся я и присел рядом с подругой. – Ты само совершенство, любимая.
   – Хватит! – Девушка сбросила мою руку с колена и потребовала: – Не трогай меня! – После пригубила чая, скривилась и отставила кружку на подлокотник. – Не трогай, хорошо?
   Я пригляделся к ней, подавил тяжелый вздох и спросил:
   – Ну что опять случилось?
   – Что случилось? Да ничего. Все замечательно просто!
   – Берта!
   – А что Берта? Ну что?
   – Поговори со мной. – И я вновь придвинулся к девушке. – Давай обниму тебя и согрею, а ты расскажешь, что тебя беспокоит.
   – Тебе только одного от меня надо! – Берта отстранилась и раздраженно передернула плечами. – Приходишь, когда хочешь, уходишь, когда вздумается. А я? Обо мне ты подумал?
   Не без труда удержавшись от крепкого словца, я поднялся на ноги и в упор уставился на подругу:
   – А что – ты?
   – Я старею, Себастьян, – ответила Берта. – Мне уже тридцать два! И я никому не нужна. Ни одной живой душе не нужна, Себастьян!
   – Что за бред? Ты нужна мне, ты нужна Леопольду…
   – Нужна тебе? – с нескрываемым сарказмом переспросила девушка. – Да у тебя таких, как я, на каждой улице по пять штук!
   – Кроме тебя, у меня никого нет, – уверил я подругу.
   – Перестань! – отмахнулась она. – Однажды ты уйдешь и не вернешься. И что тогда делать мне?
   – Это издержки моей профессии.
   – Да не о профессии, а о бабах твоих разговор! – взъярилась девушка. – И только не надо делать такой удивленный вид!
   – Я никогда тебя не брошу, – пообещал я. – Ты нужна мне, Берта, понимаешь? Я тебя люблю. И Леопольд тоже.
   Девушка фыркнула от возмущения и покачала головой:
   – Ты любишь только себя, Себастьян. Только себя. А Леопольд уже большой, у него вся жизнь впереди. Вот закончит семинарию и не вспомнит больше обо мне.
   – Ерунда! Как он может тебя забыть?
   Берта передернула плечами и вдруг заявила:
   – Я ему все рассказала.
   – Что ты сделала? – осекся я.
   – Леопольд знает, что он не мой сын.
   – Что еще ты ему сказала? – Я шагнул к подруге, и, видно, промелькнуло у меня в глазах нечто такое, что она испуганно подалась назад.
   – Я сказала, что он приемный ребенок, – повторила девушка. – И все.
   Бесов праздник! Бесов день!
   Ну за что мне такое?
   Я глубоко вздохнул, заставил себя успокоиться и мысленно досчитал до десяти, прежде чем спросить:
   – Про настоящих родителей говорила? Упоминала Довлас? Ланс?
   – Нет! – ответила Берта, скрестив руки на груди. – Об этом с ним надо поговорить тебе!
   – Ты понимаешь, что натворила? – прошипел я. – Понимаешь, что поставила под угрозу не только его жизнь, но и наши? Он ведь совсем еще пацан!
   – Перестань, Себастьян! – Берта оттолкнула меня и яростно сверкнула глазами. – Ему уже четырнадцать! Чем ты занимался в его возрасте, а? Святые! Да я начала работать на тебя в шестнадцать, забыл уже?! – Она запахнула халат и зажала ладони меж колен. – Сейчас перед ним открыты все пути, он должен сделать осознанный выбор…
   – Бесы! – перебил я ее. – Пойми уже, перед ним открыт один только путь – в орден Изгоняющих! Все остальные ведут прямиком в Бездну!
   – Ты должен с ним поговорить, – упрямо повторила девушка. – Расскажи ему все, или я сделаю это сама.
   – Только попробуй, – прорычал я. – Только попробуй!
   – А что тогда? – ничуть не испугалась Берта. – Что ты сделаешь?
   Я скрипнул зубами, резко развернулся и выскочил в прихожую. Там схватил саквояж, перебросил через руку плащ и с грохотом захлопнул за собой дверь.
   – Себастьян! – донесся крик, когда я уже сбежал с крыльца.
   Но останавливаться не стал. На ходу натянул плащ и ускорил шаг в тщетной попытке побороть охвативший меня гнев.
   Бесы! Бесы! Бесы!
   К счастью, стылый промозглый воздух вскоре остудил голову, и я остановился посреди мостовой. Окинул задумчивым взглядом темную набережную и простоял так какое-то время, не в силах разобраться в своих чувствах.
   Я совершенно точно любил Берту, и при этом мне хотелось удавить ее собственными руками. Такое желание обуревало, разумеется, далеко не первый раз, но сегодня грех смертоубийства был близок как никогда.
   Ну, кто ее просил трепать языком? Кто?!
   Вновь выругавшись, я хватанул ртом морозного воздуха, развернулся и зашагал в обратном направлении. Не к Берте, нет.
   Решил заглянуть в домик напротив.
   В домике напротив жила сгорбленная, морщинистая старуха с огромным крючковатым носом и черными колючими глазами. Соседи почитали ее умелой знахаркой и частенько заглядывали за травяными сборами и сушеными ягодами, которые та приносила из загородных лесов.
   А между тем старушка была той еще ведьмой. Не знаю, сколько точно народу отправилось в Бездну благодаря ее ядам, но вытащить эту милую бабушку из каталажки оказалось непросто даже с моими связями.
   Впрочем, старания окупились сторицей – эдакой каракатице приглядывать за Бертой было куда сподручней, нежели дюжим молодцам, в которых соглядатаев не опознает разве что слепой. К тому же старушка до своего ареста проживала в провинциальной глухомани, со столичным преступным сообществом дел не имела и потому никому не могла сболтнуть о моем странном интересе к жившей через дорогу вдовушке, пусть даже и случайно.
   Заранее свернув в неприметный проулок, я постучался в заднюю дверь скромного домишки, и вскоре ко мне выглянул крепкий сухонький старикан с торчащими в разные стороны усами.
   – О, это вы, мастер! – удивился он, пряча за спину кухонный топорик. – Не ожидал в такую-то погоду.
   – Погода собачья, – согласился я, проходя внутрь. – Ада дома?
   – Дома. Где ей быть? – подтвердил старик и кликнул сожительницу: – Карга старая, где тебя бесы носят?
   – Помолчи, плешивый! – не осталась та в долгу. – Столько лет прожил, а ума так и не нажил!
   Я вытер подошвы о брошенную на пол тряпку и отправился на кухню; старик двинулся было следом, пришлось попросить:
   – Побудь здесь пока.
   – Как скажете, мастер, как скажете, – покивал ветеран, который за свою проведенную в коронных полках и вольных ротах жизнь если чему-то и научился, так это исполнять приказы.
   Наемник до мозга костей; верен хозяину ровно на столько, сколько ему платят.
   Я платил ему хорошо. Даже очень.
   Когда прошел на кухню, хозяйка хлопотала у растопленной плиты, но готовила точно не ужин, слишком уж забористый дух расходился от котла.
   – И что не спится? – спросил я, усаживаясь за стол.
   – От кашля да соплей микстуры почище горячих пирожков расходятся, – пояснила Ада и убрала котел с огня. – У вас, мастер, как здоровье?
   – Да, слава Святым, не жалуюсь, – ответил я и указал на апельсиновые очистки. Кто-то аккуратно срезал с плодов кожуру, и в плоском блюдце лежали ее оранжевые спирали. – Это что?
   – Это? – нахмурилась старуха и вдруг пронзительно заверещала: – Плешивый, голова дырявая, почему кожуру в мешок не убрал?
   – Сама убери, карга безрукая! – немедленно отозвался старый наемник.
   – Никакой пользы от него, право слово, – пожаловалась Ада и забрала блюдце со стола. – А кожура шибко полезная.
   – Нисколько не сомневаюсь, – усмехнулся я и перешел к делу: – О соседке напротив что скажешь?
   Старуха вытерла узловатые пальцы о замызганный передник, сняла с жидких волос платок и покачала головой:
   – Все по-прежнему. Мужиков не водит, скандалов не устраивает. – Ада налила в чашку какого-то отвара и выставила ее передо мной. – Вот, попробуйте. Как раз для такой погоды, до костей пробирает.
   – А по твоей части? – уточнил я и пригубил горячего настоя.
   Весьма недурственно. Весьма и весьма.
   – Как от женских хворей травки брала пару месяцев назад, так больше и не заходила, – ненадолго задумавшись, припомнила ведьма.
   – А пацан?
   – Совсем на улице появляться перестал. Учится, что ли?
   – Учится, – подтвердил я, отставил чашку и перегнулся через стол: – А скажи, Ада, правду ли говорят, что если раз по кривой дорожке пойдешь, то так всю жизнь петлять и будешь?
   – Не понимаю вас, – поджала губы бабка. – Нешто старым меня попрекнуть решили?
   – Яды варишь? – напрямую спросил я.
   Ада поежилась, но запираться не стала:
   – Варю, а чего не варить? Это, мастер, искусство настоящее. Нельзя навык терять. Красавкой или цикутой отравить любой деревенский дурачок может, а правильное снадобье подобрать ох как непросто…
   – К вопросу о правильном снадобье, – хрустнул я костяшками пальцев. – А имеется зелье, от которого человек отдаст Святым душу не сразу, а через несколько часов?
   – Вообще или у меня? – озадачилась старуха.
   – У тебя, уважаемая. Разумеется, у тебя.
   Недолго поколебавшись, Ада открыла один из шкафчиков и достала оттуда деревянный ящичек, откинула плотно подогнанную крышку и вытащила заполненную прозрачной жидкостью бутылочку.
   – Выжимка из папоротников без цвета и запаха, достаточно споить хотя бы каплю. И никто ничего не заподозрит – рецепт давно утерян, только в нашей семье от матери к дочке и передается.
   – Как действует?
   – Человека разбивает паралич, он все видит и осознает, но пошевелиться не может.
   – И долго в подобном состоянии пребывает?
   – Часов пять.
   – Не пойдет, – решил я. – Могут успеть откачать.
   В надзорной коллегии люди толковые службу несут, при очередной проверке арестант не отзовется – сразу медиков кликнут. Нет, действовать надо наверняка.
   Старуха что-то раздраженно пробормотала себе под нос и продемонстрировала новый пузырек, на этот раз с настоем темно-красного цвета.
   – Вот этот препарат очень мягко действует и никаких следов не оставляет. И человек не страдает, наоборот, перед смертью подъем сил чувствует. Для упокоения смертельно больных это снадобье использовали раньше, сейчас мало кто про такое даже слышал.
   – И сколько этот подъем сил продлится?
   – Когда как, – задумалась ведьма. – От дозировки многое зависит и насколько организм ослаб.
   – Организм здоров как бык.
   – Тогда часов десять – двенадцать.
   – Не пойдет, – вновь забраковал я выбор старухи из опасения, что подозреваемый под воздействием зелья еще чего доброго расколется.
   Тогда Ада достала из коробки кожаный мешочек и предложила:
   – Споры пахартских грибов, если развести в обычной воде и нанести на одежду или постельное белье, жертва просто не проснется. А где зелье кожи коснется, только легкий синяк проявится, ничего больше.
   – Сколько с меня?
   Ведьма задумчиво провела кончиком языка по неровным желтым зубам, но сразу опомнилась и через силу улыбнулась:
   – Что вы, мастер, я больше не торгую ядами. Так берите.
   Я поднялся из-за стола, подошел к ней и, приподняв голову за морщинистый подбородок, заставил посмотреть себе в глаза:
   – Точно не торгуешь?
   – Нет! – хрипло выдохнула старуха. – Как можно? Мы ведь условились! Десять лет уже как не торгую. Развлечения ради токмо…
   – Очень на это надеюсь. – Я отпустил Аду и спрятал мешочек во внутренний карман камзола. – А отвар замечательный, и в самом деле до костей пробрало.
   – Рада слышать, рада слышать…
   В прихожей я накинул плащ и позвал старика:
   – Идем, проводишь.
   Мы вышли на задний дворик, и там я спросил ветерана:
   – Не ходят к старухе разные личности подозрительные?
   – Только соседи, – уверил меня Марк. – Насчет ядов не извольте беспокоиться, не шустрит.
   – Смотри, – хмыкнул я, натягивая перчатки. – Узнаю, обоих закопаю, – пообещал и, не дожидаясь ответа, прикрыл за собой скрипнувшую ржавыми петлями калитку. Погрозил старику указательным пальцем и зашагал по переулку, на ходу прикидывая, как, а точнее, с кем, проведу этот вечер.
   Слишком уж насыщенной на события выдалась декада, чтобы банально лечь спать. Внутри все так и клокотало. Хотелось расслабиться, сбросить напряжение, хоть на время, но позабыть о делах и заботах.
   Идеальный вариант – завалить в постель Берту, но с ней разругались в пух и прах. И что делать?
   Я тяжело вздохнул и, разбрызгивая сапогами воду из стылых луж, зашагал по набережной. Но направлялся не домой, не в странноприимный дом и даже не в ближайшее питейное заведение. Сегодня мне и в самом деле требовалось расслабиться…
 
   Трехэтажный особняк с островерхой крышей ютился на узенькой улочке, примыкавшей к проспекту Святого Огюста. Когда-то на этом месте был небольшой сквер с чахлыми кленами, и старожилы относились к возведенному на его месте строению с плохо скрываемой неприязнью. Впрочем, тамошним обитателям не было до соседей никакого дела: были они все как один людьми, закаленными нападками едких театральных критиков, а потому давно уже не обращали внимания на пересуды и кривые взгляды толпы.
   Особняк принадлежал королевской опере, и помимо директора, главного режиссера и дирижера нашлось там место и для примы, в гости к которой я и собирался сегодня заглянуть.
   Проделать это в обход ночного сторожа было делом нехитрым. Сначала вскарабкался на одно из уцелевших при строительстве деревьев, оттуда перелез на забор, но во двор спрыгивать не стал, а лишь оглядел его и поднялся на карниз второго этажа. Богатая лепнина стен помогла не сверзиться вниз, и, цепляясь за нее озябшими пальцами, я перешел через угол на другую стену и пододвинулся к нужному окну.
   А там – постучал.
   Какое-то время ничего не происходило, потом темень комнаты развеяли отблески ночника и с той стороны стекла замаячил белый силуэт женской фигуры.
   – Себастьян? – донесся удивленный возглас оперной примы.
   Инга Лафо сдвинула шпингалеты, распахнула оконную раму и запустила меня внутрь.
   – Ты с ума сошел! – рассмеялась она, быстро отступая назад. – Являться в такой час! А если бы я была не одна?
   – Но ты ведь одна? – прошептал я, избавляясь от плаща.
   – Одна, – подтвердила Инга и, подобрав подол ночной рубашки, выбежала из комнаты. – И совсем неодета!
   – Может, оно и к лучшему? – усмехнулся я и кинул плащ на саквояж.
   – Я все слышу! – донеслось из комнаты. – Сейчас переоденусь, а ты налей нам пока выпить.
   – С превеликим удовольствием.
   Избавившись от мокрых сапог, я прошел в гостиную, достал из бара бутылку мной же подаренного «Оражского розового» и наполнил два бокала.
   В камине мягко мерцали уголья, ночник создавал таинственный полумрак и, когда Инга появилась из будуара в одном лишь прозрачном пеньюаре, я и думать забыл о недавней ссоре с Бертой. И про нее саму, честно говоря, тоже.
   Слаб человек, ох, слаб…
   – Инга! – улыбнулся я, протягивая приме бокал с вином. – И ты еще жаловалась, что неодета?
   – Забудь. – Певица придвинулась ко мне, прижалась всем телом, поцеловала. Потом слегка отстранилась и вдруг попросила: – Пообещай мне одну вещь…
   – Да?
   – Если я попрошу, ты очень быстро оденешься и тихонько покинешь меня, как явился – через окно. Хорошо? – И она умоляюще заглянула мне в глаза.
   – Твой новый ухажер большой ревнивец? – улыбнулся я, обнимая удивительно стройную для оперной певицы любовницу.
   – Тебя же никогда нет рядом…
   – И кто этот счастливчик?
   – Прости, не могу сказать… – пролепетала Инга.
   – А не особа ли это, часом, королевских кровей?
   – Себастьян! – охнула певица. – Откуда ты знаешь?
   – Знать – моя работа, – рассмеялся я и увлек певицу на диван. – А вот ты, к примеру, знаешь, что кронпринц счастлив в браке?
   – Особенно он счастлив в браке после наших встреч, – улыбнулась Инга и вдруг остановила меня: – Подожди!
   – Что такое?
   – Идем в спальню. Тебя ждет сюрприз!
   – У тебя в гостях подружка? – пошутил я.
   – Лучше! – Инга выскользнула из моих объятий и, соблазнительно покачивая едва скрытыми полупрозрачной тканью бедрами, подступила к двери. – Ну, ты идешь? – спросила она, изящным движением руки распуская забранную в копну гриву светлых волос.
   Я шагнул к певице, та скинула пеньюар и уже совершенно обнаженной скользнула во тьму.
   – Помоги мне со свечами! – попросила оттуда.
   – А стоит ли?
   – Ну, Себастьян! – умоляюще протянула прима. – Будь паинькой…
   Я взял ночник и шагнул в спальню, а как шагнул, так и замер, пораженный открывшимся видом.
   Да что там пораженный!
   Сраженный наповал!
   Свет фонаря вырвал из темноты окружившие меня со всех сторон зеркала, и в голове промелькнуло нечто вроде: «Все, теперь точно крышка».
   Зеркала! На всех стенах и даже потолке клятые зеркала!
   Беса в душу, лучше в волчью яму провалиться!
   К счастью, оцепенение долго не продлилось, и я сделал единственное, что оставалось, – задул фонарь, вновь очутившись в полной темноте.
   – Себастьян! – раздался обиженный голос примы. – Верни свет немедленно!
   – Сейчас, сейчас, – шумно выдохнул я и приложил ладонь к груди, пытаясь унять сердцебиение.
   Зеркала – это плохо, из зеркал за нами наблюдает сама Пустота. Себастьян Косарь называл их греховными очами Бездны, и вовсе неспроста – через них бесам ничего не стоит проникнуть в душу человека, а то и утащить его за собой. «Зеркала как греховные очи Бездны».
   И потому, не слушая причитаний певицы, я вышел в гостиную и без сил повалился на диван.
   – Ты чего? – выскочила вслед за мной Инга. – Что случилось?!
   – Это и был твой сюрприз?
   – Да, – подтвердила прима. – Ты против? – удивилась она. – Мне нравится смотреть на себя со стороны, что в этом такого? – И певица провела ладонью от бедра до высокой груди. – Разве мое тело не совершенно?
   – Оно совершенно, – согласился я, – но зеркала в спальне – это перебор. Где ты вообще их взяла?
   Инга надула губки и присела рядом.
   – Ну какая теперь разница, дорогой?
   – И все же?
   – Владелец стекольной мануфактуры «Муарье и сыновья» без ума от моего голоса. Он решил сделать подарок, разве это плохо?
   – Муарье? – повторил я. – Муарье – это хорошо.
   Насколько мне было известно, все зеркала этой мануфактуры проходили обязательное освящение, и нечистым дорога в наш мир через них была закрыта.
   Вот я и не почувствовал ничего, пока свет не зажег…
   – Себастьян! – затормошила меня прима. – Идем же!
   Я только головой покачал:
   – Мне не нравятся зеркала.
   Певица немедленно выскользнула из моих объятий и соблазнительно изогнулась, прислоняясь к дверному косяку.
   – Идем, – чарующим голосом произнесла Инга, но не дождалась ответа и тогда сама запалила ночник и отправилась разжигать свечи.
   А я так и остался сидеть на диване.
   Зеркала пугали – и с этим ничего поделать было нельзя.
   – Себастьян! – Инга вернулась в гостиную, присела мне на колени и принялась непонятно зачем сворачивать подобранный с пола пеньюар. – А если завязать тебе глаза? Давай попробуем? А? Просто завязывай глаза и ложись на кровать. Обещаю, ты не пожалеешь…
   Я зарылся лицом в ее волосы, тяжело вздохнул и сдался.