А поговорку "через желудок к сердцу" я хотел бы применить скорее к прекрасной Лизелотте, но, цыц, сердце, я поклялся, что это будет только "дневник поваренка". Обо всем ином, что делается на нашем корабле, вы уж лучше узнавайте из специальных сообщений остальных членов экипажа. И вообще специализация у нас зашла так далеко, что Главный Руководитель профессор Лайош Наги не очень-то разбирается в тонкостях моей работы по выращиванию водорослей. И очень хорошо! По крайней мере я не чувствую комплекса неполноценности по поводу моих довольно-таки слабых знаний в вопросах вычисления трассы нашего полета, принципов работы двигателей, способов запуска прибора, создающего искусственное тяготение, и в тысячах иных вещей. В этом, впрочем, нет ничего странного или унизительного, потому что, к счастью, уже давно канули в Лету времена Аристотеля или Леонардо да Винчи, когда один гениальный человек мог охватить своим интеллектом весь объем тогдашних наук… Так что не ожидайте от меня никаких информации о вещах, не связанных с гастрономическими делами ракеты.
   Но непосредственное отношение к моей кухне имеет Искусственный Гравитатор, поэтому немного о нем. Он еще не введен в действие по причинам, известным только моим высокоученым коллегам "по технической пинии". По сему случаю мы находимся в состоянии невесомости, и такое положение продлится еще два дня. У ситуации этой есть свои положительные стороны. Во-первых, я смогу два дня заниматься любопытными экспериментами по приготовлению блюд в состоянии, в котором не находился самый подвыпивший повар мира. Во-вторых, в случае, если бы состояние невесомости оказалось чересчур хлопотливым для выполнения моих обязанностей (вскоре я это узнаю и не замедлю вам сообщить), эти неудобства исчезнут с момента включения Искусственного Гравитатора.
 
     4 января 1977 года
ТОЛЬКО О НЕВЕСОМОСТИ
   Когда же, наконец, включат этот Гравитатор и освободят меня от архитрудного положения в кухне? Пока что, несмотря на отсутствие тяжести, я кляну его самыми тяжелыми словами! Но, видимо, и слова потеряли тут вес, потому что они ни на что и ни на кого не производят ни малейшего впечатления. Все попросту устали от затянувшегося состояния невесомости (вначале это было даже приятно, ничего не скажу) и тоскливо посматривают в сторону толстого туловища Искусственного Гравитатора.
   Мой блокнот, выпущенный из рук, танцевал по всей кабине, а я за ним. Наконец после бесчисленных балетных пируэтов мне удалось поймать его и записать только один эпизод из моих кухонных трудностей.
   Я решил Проявить инициативу и отметить "годовщину", вернее "дневщину", нашего пребывания в космосе. Достал бутылку вина, откупорил, и… из нее не вылилось ни капли!
   — Что за глупые шутки? Кто выдул вино без моего разрешения? — спросил я грозно и оглядел бдительным оком всех присутствовавших.
   Бдительный взгляд оказался совершенно бесполезным в этой ситуации, когда все подозрительно летали из угла в угол, от пола к потолку и обратно. Тут — в состоянии невесомости — даже самые большие трезвенники не могли избежать "плавательных движений".
   Кто выпил? Честно говоря, такое покушение понятно: до сих пор наша пища состоит только из "космического хлеба" — студнеобразного вещества, которое мы выжимаем в рот прямо из туб. Только после запуска Искусственного Гравитатора я смогу всерьез заняться собственной кухней.
   — Никто из нас не выпил ни капли, — ответил профессор Оскар Вуд. — Скорее вы, дорогой наш поваренок, не отпили из источника знания достаточного количества сведений о поведении жидкости в условиях невесомости. Вино, юноша, не выльется само, его надо вытряхнуть из бутылки, как густую патоку.
   Я возмутился: такой благородный напиток приравнивать к патоке! Со злостью (предназначенной коекому другому) я ударил в дно бутылки… Из горлышка показался пузырь размером с небольшой арбуз. Я уже начал было подозревать, что вместо вина налил что-то другое, но профессор Иво Иванович объяснил:
   — В состоянии невесомости жидкость под воздействием своих внутренних межмолекулярных сил принимает шаровидную форму. Советую вам поздравить нас только после того, как будет запущен Искусственный Гравитатор, а сейчас выдавим тост… из наших туб.
   Так мы и сделали. А какой еще выход? 5 января 1977 года ЗЕМЛЕДЕЛЕЦ БЕЗ ЗЕМЛИ (или: Я)
   Ура! Наш дорогой, наш дражайший Искусственный Гравитатор начал действовать!! Теперь я понимаю, почему ученые пишут его с большой буквы и в разрядку, словно речь идет о какой-то весьма важной персоне. И почему "словно"? Это и есть весьма важная персона! Благодаря ему я чувствую, что у меня с сердца свалился камень, несмотря на то, что именно теперь-то мы получили вес и Искусственный Гравитатор нагрузил всех нас как бы "камнями" своей силы тяжести.
   Я в своей стихии. А стихия моя — это, конечно, гидропоническая ферма. Да, да, я первый космический фермер, но если бы вы спросили такого земледельца: "А сколько, интересно, у вас земли, хозяин?", то ответ был бы не очень типичным: "Нисколько! Ни одной щепотки".
   И это не шутка, а беспочвенное разведение растений. Надо сразу же отметить, что я не развожу ни овощей, ни зерновых и вообще ничего из тех растений, которые вы привыкли встречать на своих столах. Я специализировался на выращивании водорослей с энергичным названием хлорелла. Здорово?! Наш коллега, профессор Ямамото из Токийского университета, сможет вам более подробно сообщить, что это такое, именно в его стране уже давно — еще перед рождением первого космонавта Юрия Гагарина — было замечено, что водоросли хлореллы богаты белком, углеводородами и жирами. При соответствующем приготовлении они даже вкусны. Впрочем, кто из вас не любит мороженого? А ведь в состав этого лакомства тоже должны входить водоросли: агар-агар.
   А почему я земледелец без земли? Потому, что моя пища растет в бассейне с водой. И как растет! За сутки увеличивает вес в десять раз!
 
    6 января 1977 года
КОСМИЧЕСКОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ
   Сегодня небольшое происшествие. Профессор Антонио Боргезе не только великий астроботаник, но и не менее великий… обжора. Правда, мои водоросли размножаются очень быстро, но в общем-то их не так уж много, так что когда профессор-обжора потребовал третьей добавки, я запротестовал.
   — Дражайший мой поваренок, — загремел в ответ экспансивный итальянец, задетый за живое, — если ты будешь таким скупым, то я страшно отомщу тебе и камня на камне не оставлю от твоего хозяйства!
   — Интересно, каким это образом?
   — А очень просто: объявлю забастовку и перестану дышать. На этом ты потеряешь пятьсот литров углекислого газа в сутки. Если мне удастся уговорить и моих коллег, то интересно, что будут есть твои высокоуважаемые водоросли? Для процесса фотосинтеза им нужна не только вода, минеральные соли и солнечные лучи, но также и це-о-два!
   Я улыбнулся с чувством превосходства.
   — Шуточка ничего себе. Но уверен, вы не пожертвуете своим дыханием, а стало быть и жизнью, ради того, чтобы уничтожить мое хозяйство.
   В ответ на мои слова порывистый итальянец встал и драматическим жестом указал на одну из дверей нашего "салона".
   — Чтобы убедить тебя, — сказал он, — я немедленно отправлюсь в анабиозную камеру и останусь в ней до тех пор, пока ты не перестанешь упорствовать и морить нас голодом из-за этого своего режима экономии.
   Профессор Петру Константинеску тут же взял меня под руку и приятельски посоветовал:
   — Это буйная голова. Лучше уступи. Ведь если он даст себя заморозить, то будет тогда жить скрытой жизнью, не доставляя тебе этих пятисот литров углекислого газа ежедневно. Это прекрасный агитатор, он уговорит остальных. А как же тогда с фотосинтезом?
   После такого разъяснения я сложил оружие и молча подсунул профессору Боргезе огромную порцию хлореллы клеевидной консистенции, так сильно напоминающей итальянцу его любимые спагетти. Все, не исключая меня и профессора-обжору, облегченно вздохнули, а благодаря этим вздохам облегчения в нашей ракетной микроатмосфере опять увеличилось содержание живительной для моих водорослей двуокиси углерода.
   Интересно, разве это не шутка со стороны матери природы, что люди заключили с этими невзрачными "сорняками" (как их уж начали называть самые капризные из моих клиентов) союз на жизнь и смерть? Ведь это действительно так: если бы не углекислый газ, выдыхаемый нами ежеминутно, водорослям нечего было бы есть. А если бы не было водорослей, то нам нечем было бы дышать, так как в наших местных условиях, когда на одного человека приходится сто кубических метров ракетного пространства, уже через двадцать четыре часа в атмосфере корабля содержание углекислоты достигло бы 0,5 процента, а это было бы уже опасно. К счастью, наши водоросли… и так далее и тому подобное.
   Это звучит поистине парадоксально: век атомной техники и… один из самых примитивных представителей флоры.
   Если бы не эта "замкнутая система", для каждого члена нашей экспедиции мне пришлось бы прихватить тонну питания (триста пятьдесят килограммов сухого провианта и по меньшей мере столько же воды), не считая баллонов с кислородом и аппаратуры, очищающей воздух от излишка двуокиси углерода.
 
    14 мая 1977 года
ТОЛЬКО ОБ ОДНООБРАЗИИ
   Прошу прощения за длительный перерыв в моих записях. Но, ей-богу, у меня не было ни минутки свободного времени, чтобы черкнуть хотя бы несколько слов. Мои клиенты взбунтовались уже в начале февраля.
   — Эти мерзкие водоросли я видеть не могу! — кричал громче всех не кто иной, как профессор Боргезе. — Если эта стряпуха (это, пожалуй, обо мне…) не изменит меню — вылезу из ракеты! К чему тут астроботаник? Мы должны были собирать на планетах образцы растительности, а где они?
   Профессор, как каждый специалист, страдает опасной манией "перегибать палку" только в сторону своей ветви знаний. Все наши опыты с высадкой на планетах дали результат скорее незначительный, чтобы не сказать нулевой. Профессор Опарин еще в пятидесятых годах предполагал, что самое большее на одной планете из миллиарда других планет могут существовать условия для возникновения органической жизни. Его гипотеза отнюдь не оказалась чересчур пессимистичной. После множества безрезультатных попыток отыскать космическую пищу Главный Руководитель отказался от дальнейших посадок, принимая во внимание колоссальные потери горючего.
   Головой космонавты поняли и приняли решение Главного Руководителя, хуже было с их желудками. Не помогло даже подмешивание к водорослевым блюдам "вкусовых веществ", являющихся улучшенным вариантом известной уже несколько десятков лет приправы — глютамина натрия. У меня было несколько коробочек этих специй с разнообразнейшими вкусовыми оттенками, так что я мог предложить космонавтам следующие деликатесы:
   — Закуска (водоросли, приправленные соответствующим вкусовым веществом);
   — Суп черепаховый (смотри выше);
   — Антрекот (смотри выше);
   — Индейка с брусникой (смотри выше);
   — Беф-строганов (смотри выше);
   — Вина, мороженое, сладости (смотри выше).
   Увы, что-то в этом разнообразии было "не того". Клиенты все чаще роптали, что-де от индейки с брусникой все явственней и настойчивей несет… хлореллой, что вино является не истинным шампанским, а истинной хлореллой, что печенье не мучное, а хлорелловое. Я проверял надписи на коробочках со специями: гарантия была до конца 1977 года (так, во всяком случае, уверяла Волчанская фабрика пищевых концентратов в Волчке Куявской). Гарантировала, ну и что с того? Я с удовольствием послал бы им из космоса рекламацию, только мне стыдно перед остальными товарищами и вообще перед всем миром: ведь передачи с нашего корабля принимаются приемными станциями всей Земли.
   Вдобавок ко всему мой основной преследователь (я, конечно, имею в виду профессора Боргезе) ухитрился выследить мою тщательно скрываемую тайну, имя которой "круговорот воды". Избавлю вас и себя от перечисления всех резкостей, которыми осыпал меня профессор Боргезе после своего открытия, лучше объясню сам, в чем дело.
   Так вот, было бы непростительно тратить место, забирая на ракету такое количество воды, которое необходимо для каждого члена экипажа на целый год. Это составило бы примерно тонну на нос, включая не только удовлетворение годовой жажды, но и использование определенного количества для гигиенических и технических целей. Вместо этого у нас "круговорот воды": вода, выделяемая нашими организмами, очищается и становится снова пригодной к употреблению. Умной голове достаточно двух слов, больше ничего не скажу.
   — Если бы я знал, что буду принужден пить что-либо подобное, — гремел профессор Боргезе, — ноги моей не было бы даже на первой ступеньке лестницы, ведущей в ракету.
   У него даже в горле перехватило во время этой речи, и по привычке всех ораторов мира он быстро осушил стакан воды, очищенной в "замкнутой системе", который я услужливо ему подал.
 
     7 июля 1977 года
ТАБЛЕТКИ ВООБРАЖЕНИЯ!
   Перечитал дневник. Оказывается, я еще ни словом не обмолвился о втором польском участнике нашей экспедиции профессоре Кароле Гринецком. Что ж, до сих пор он мало выделялся, вежливо ел водоросли, всегда задумчивый, углубленный в свои проекты.
   Но вчера он подходит ко мне, лукаво улыбается и говорит:
   — Мне удалось получить вещество, с помощью которого ты приручишь даже не умеющего вести себя за столом профессора Боргезе.
   Я не мог поверить своим ушам. Называется это чудо пилюли воображения. Спешу дать вам представление о них: достаточно проглотить невзрачную таблетку, соответственным образом "затитулованную", например "котлета свиная", "салат из овощей", "сливовица", "кнедлики", "перцовка" и т.д. и т.п., чтобы пережить наяву (причем одновременно можно свободно беседовать с товарищами о кибернетике) все обонятельно-вкусо-осязательные ощущения "заказанных блюд". Не надо тут никаких добавок из моих водорослей, чтобы чувствовать полный рот пищи.
   Когда я прямо-таки обжирался бигосом, профессор неожиданно задал мне вопрос:
   — Ну и как, нравится?
   Я не смог сразу ответить: язык был занят смакованием прелестей этого фирменного блюда нашей старопольской кухни.
   Я бросил моему несносному итальянцу одну такую таблетку воображения из серии "спагетти в томатном соусе" в стакан с чаем. Он вскочил после первого же глотка и взревел:
   — Mamma mia! Где я?! В космической ракете, отданный на растерзание этому кухарю, или в моем родном Неаполе в ресторане "Па Пиза"?
   Мы с профессором Гринецким обменялись победными взглядами. Профессор Боргезе так сжал меня в объятиях, что я почувствовал опасения за судьбу бигоса, которым был набит мой желудок. К счастью, я вовремя вспомнил, что мой орган пищеварения наполнен одним лишь воображением.
   Область применения пилюль воображения польского профессора не ограничивалась только вопросами гастрономии. Например, профессор Джордж Кеннет из Калифорнийского университета попросил пилюлю, именованную: "Потрясающий боевик с Гарри Купером в роли благородного ковбоя". А профессор Михаль Серранд… Но я обещал не писать о вещах, не имеющих непосредственного отношения к гастрономии (любопытных отсылаю к третьему тому "Записок Участников Космических Экспедиций", стр. 324. Издательство микрофильмов, Женева).
 
     30 августа 1977 года
ОКОНЧАНИЕ, НО ОТНЮДЬ НЕ КОНЕЦ
   Наше путешествие пришло к счастливому, то есть земному, концу. Я снова земной землянин, столующийся в пунктах общественного питания. Только иногда, когда мне приходится слишком долго ждать автоматического кельнера (коррелирующие винтики порой еще попадаются бракованные, и отсюда частые замедления в обслуживании), чтобы сократить муки ожидания, я проглатываю пилюльку воображения с содержанием, специально созданным профессором Гринецким по моему заказу:
   "Кипячение в смоле, а также иные адские муки для изготовителей бракованных коррелирующих винтиков".
   Вот, собственно, и все, но это еще не конец. Интересующихся другими аспектами нашей экспедиции, а не только "кухонными проблемами", я отсылаю к обширной специальной литературе:
   Лион Фок, Защита от космического излучения (Ауфбау Ферлаг, стр. 659 + 4 вкл., богато иллюстр., 1976 г. изд.);
   Е.Дин, Психотерапия космического утомления (Нью-Йорк, 1975);
   Игорь Стрелицин, Новые ракетные двигатели (Москва, Космосгиз, 1977 г.);
   Лайош Надь (Главный Руководитель нашей экспедиции), Задачи космической ракеты (Будапешт, 1976).
   Можно прочесть и другие труды.
   Приятного чтения!
 
 
 
 
 
 
 

II. ЧЕЛОВЕК-ИСКАТЕЛЬ

Е.ВОЙСКУНСКИЙ, И.ЛУКОДЬЯНОВ (СССР)
АЛАТЫРЬ-КАМЕНЬ (Национальная премия) 

   — Опять эта луковица, — сказал Олег. — Ребята! — закричал он. — Идите сюда!
   Первой вышла из палатки Света. Она посмотрела на небо, затянутое облаками, и состроила гримаску.
   Потом взглянула на свои брюки и ботинки, заляпанные высохшей грязью, и только после этого на Олега.
   Олег стоял возле огромного валуна и махал рукой.
   — Сумасшедший, — сказала Света, — в одной майке. — Она заглянула в палатку. — Володя, Борис, выходите! Олег опять что-то нашел.
   Володя вскочил и, приставив ладонь ребром ко рту, протрубил сигнал побудки. Борис плотнее завернулся в одеяло.
   — Физик, а спит, как лирик, — сказал Володя. — Растолкать его?
   — Не надо, — ответила Света. — Раньше семи он все равно не встанет.
   Она пошла к Олегу. Володя, позевывая, шагал за ней.
   Сосны торчали прямо из скал. Низкорослые березы протягивали скрюченные руки, будто просили милостыню.
   — Смотрите, — сказал Олег. — Опять эти изображения.
   На шершавом валуне было высечено нечто вроде луковицы, положенной набок.
   — Понимаете, — сказал Олег, — я делал зарядку. Бегу мимо этого валуна, смотрю — луковица! Такая же, как в Марьином посаде. И как у того болота, где Светка вчера завязла.
   — Н-да, — сказал Володя. — Только, по-моему, это не луковица, а стилизованная стрела.
   — Наконечник стрелы! — закричал Олег. — Верно, Вовка! — Он сорвался с места и побежал в палатку.
   Подошел Борис, сонный, взлохмаченный.
   — Опять первобытные картинки, — лениво сказал он. — Прошу учесть, что сегодня не моя очередь готовить завтрак.
   — Боречка проголодались, — сказала Света. — Боречка гневаются.
   — На себя гневаюсь. Затащили чуть ли не в тундру. Навещают столетних старух, записывают драгоценные сведения: на море-окияне, на острове Буяне лежит бел-горюч камень алатырь, под им меч-кладенец в девяносто пуд… Почти полторы тонны. И чего он там лежит? И чего я, дурак, за вами увязался, последние каникулы гублю, или, как там у вас в фольклоре, коту под хвост пущаю? Вам-то хорошо, у Вовки царевна Лебедь при себе, а этот сказочник…
   Он кивнул на возвращающегося Олега и горестно махнул рукой.
   Олег нацелился объективом "Зоркого" на валун и щелкнул затвором.
   — Явный наконечник стрелы, — сказал он, закрывая футляр. — Хотел бы я знать, куда он указывает.
   — Какой еще наконечник? — проворчал Борис. — По-моему, это капля. Обтекаемое тело. И направление указывает не острый конец, а тупой. И вообще надо готовить завтрак. Слушай, царевна Лебедь, займись. В конце концов твоя очередь.
   Завтракали в палатке, под шорох дождя.
   — Древние зря ничего не сочиняли, — говорил Олег. — Вот хотя бы алатырь-камень. Не зря же, черт побери, в Голубиной книге царь Волотоман Волотоманович спрашивает царя Давида Иесеевича, какой камень всем камням отец, а тот ему отвечает: алатырь-камень!
   — Ты ешь, ешь, — заботливо сказала Света. — Копаешься ложкой, а в рот не кладешь.
   — Посмотри, как Боря хорошо кушает, — добавил Володя.
   — Пустяковая у вас профессия, — с полным ртом отозвался Борис. — Разговорчики одни! Сказочки! Ваш камень алатырь во всех сказках бел и горюч, а где-нибудь эти свойства используются?
   — По классификатору Аарне-Андреева алатырькамень чаще всего упоминается в заговорах от всяких напастей, — сказала Света тоном первой ученицы, — а свойства его действительно не используются.
   — Это неверно, — возразил Олег. — Упоминание в заговорах о камне — это симпатическое обрядовое действие. Его смысл таков: прикосновение передает слабому свойства камня — силу и крепость. Веселовский считает, что алатырь-камень — это алтарный камень Сионского храма. А по Надеждину, "алатырь" — испорченное греческое "электрон", "илектр", то есть янтарь. Кстати, янтарь горюч…
   — Помнишь, как в азбуковниках о нем говорится? — перебила его Света. Закрыв глаза, она произнесла нараспев: — "Илектр — камень зело честен, един от драгих камней тако именуем, златовиден, вкупе и сребровиден…"
   — Греки еще и не так воспевали янтарь, — заметил Володя. — И красивый он и электризуется, если потереть его суконкой. Понятно, что на него всякую лирику накручивали. — Он перехватил укоризненный взгляд Светы и поспешно добавил: — А вообще, очень здорово сказано: "камень зело честен и…" Чего там еще? Просто замечательно сказано!
   После завтрака стали укладываться в дорогу.
   — Где мой молоток? — спросил Володя, роясь в рюкзаке.
   — Вот он. — Света протянула ему геологический молоток на длинной рукоятке. — И не смей больше класть его в мой рюкзак.
   — Я не клал, — удивленно сказал Володя. — Хорошо помню…
   — Ладно вам, — сказал Олег. — Вот что я думаю, ребята. Борька подал правильную мысль насчет капли. Надо идти в том направлении, куда она указывает.
   — Но она указывает в сторону от Тарабаровки, — заметил Борис.
   — Ничего, в Тарабаровку еще успеем. Я не прощу себе, если мы не посмотрим, куда ведут эти знаки.
   Борис пожал плечами.
   Что делали ленинградские студенты в Северной Карелии?
   Два года назад Олег, студент-филолог, побывал в этих местах с экспедицией фольклористов. Зачарованно слушал он неторопливую речь сказительниц, и лад русской сказки, ее печаль и юмор, как говорится, навсегда покорили его душу. Еще тогда Олег призадумался над частым упоминанием камня алатыря.
   Последние каникулы он решил снова провести в северном озерном краю. С ним поехала Света, однокурсница и такая же энтузиастка фольклора. Что касается Володи с геологического, то ему было все равно, куда ехать, лишь бы со Светой. В последний момент за ними увязался Володин друг, Борис, физик с четвертого курса: он надеялся сбросить с себя несколько лишних килограммов.
   На 66-й параллели четверка сошла с мурманского поезда. В синих сумерках белой ночи долго шли лесной дорогой, дыша промозглым холодом болотных испарений и ругая Олега.
   В Марьином посаде — поселке у тихого Куг-озера — жила старушка сказительница, знакомая Олегу по прошлой экспедиции. Уступая настойчивым просьбам Олега, она читала, шамкая беззубым ртом, сказки и духовные стихи. Олег и Света были в восторге. Володя мало что понял, но тоже хвалил старушку. А Борис незаметно уходил из избы: или слонялся по берегу, или удил с мальчишками рыбу.
   На третий день Олег решил идти в Тарабаровку, где жил некий дед, по слухам, достаточно бодрый и знавший тьму-тьмущую всяких старин. Закинув рюкзаки за плечи, наши друзья тронулись в путь.
   Огибая Куг-озеро, они неожиданно наткнулись на странный знак, высеченный на скале. Это была замечательная находка. Олег сфотографировал наскальное изображение и всю дорогу говорил только о нем. Второй раз "луковица" была обнаружена возле торфянистой болотной топи, на плоской каменной плите.
   И вот в третий раз тот же загадочный знак.
   Шли, держа направление по компасу. Продирались сквозь чащу, потом пошел мелкий кустарник, зеленые разливы брусники и волчьей ягоды. Под ногами то пружинила мягкая торфяная подстилка, прикрытая рыжеватым мхом, то стелился серый, потрескавшийся гранит. Олег внимательно осматривал все встречные камни.
   Борис остановился.
   — Так нельзя, ребята, — сказал он, тяжело дыша. — Мы черт знает куда забредем. Давайте возвращаться, пока не стемнело.
   — Нет, — сказал Олег.
   Маленькое озерцо открылось неожиданно за беспорядочным нагромождением валунов. Оно было светло-голубое и формой напоминало подошву. Будто сказочный великан ступил здесь огромной ножищей, а потом вода залила след. Сосны вплотную подступали к озеру. Вокруг стояла такая тишина, что звенело в ушах.
   — Ну и глухомань, — сказал Борис. — Забудешь, что есть на свете телевизор.
   — По-моему, здесь надо ночевать, — заметил Володя.
   Стемнело. В сумерках северной ночи поползли белесые ленты тумана, и лес стал невесомым и призрачным. Студенты лежали в палатке, плотно завернувшись в одеяла.
   — Я все думаю об этих знаках на скалах, — сказал Олег. — Каплевидная, обтекаемая форма — указательный знак высокой культуры. Может, более высокой, чем наша… Ведь мы до сих пор обозначаем направление первобытным знаком оперенной стрелы… Ребята, а вдруг здесь была древняя цивилизация? Совершенно неизвестная…
   — Куда же она подевалась? — сонно спросил Володя. — Цивилизации не исчезают бесследно.
   — А ледниковый период? — возразил Олег. — Великое оледенение начисто смело все следы.
   — Послушай-ка, — перебил его Борис. — Ты утром упоминал царя… как там его? Валидол Валидолович, что ли?