Виктор не ответил, а лишь неопределенно кивнул головой.
— Значит, согласен!.. А теперь следует вопрос: почему мы должны думать, что вакуум неорганизован и неподвижен? Гораздо правильнее предположить, что это целая вселенная, подобная нашей, но состоящая из тел, обладающих отрицательной массой и энергией. Эта вселенная тоже находится в движении, в ней происходят различные процессы, совершаются превращения… Существует и такая гипотеза: вселенная, состоящая из тел с отрицательной массой и энергией, должна подчиняться тем же законам, что и наша вселенная, только время там идет в обратную сторону…
Ты понимаешь, Виктор, может быть, повсюду вокруг нас, может быть, и в нас самих существует другой, "потусторонний" мир, совершенно эквивалентный нашему. Эти два мира сосуществуют, не влияя друг на друга, ибо каждый относительно другого состоит из антивещества… Есть у тебя возражения, Виктор?
— Я знаю гипотезу, о которой говоришь, но ты ее толкуешь довольно свободно…
— Об оттенках поговорим после. Сейчас слушай дальше. Когда Кио начал опыт, ему удалось в несколько раз увеличить мощность ускорителя. Ты сам говорил мне об этом. Почему бы не допустить, что в камере образовалось большое количество античастиц? Что блестящий шар, разрушивший камеру, был облаком античастиц? Когда шар прикоснулся ко мне, я потерял сознание. Было ли бредом то, что затем последовало? Этот новый мир, открывшийся передо мной? Эти необычайные "люди" — такие похожие на нас и такие от нас отличные, которых я там видел?.. Нет, Виктор, это не было бредом! Гигантский отрицательный заряд шара выбросил меня в "потусторонний мир", во вселенную, наполняющую абсолютный вакуум… Вот и все.
— А ты не думал о том, как вернулся оттуда? И кто тебя перебросил "с той стороны"?
— Не знаю. Это должен объяснить ты.
— Не хочу объяснять! Прекратим этот разговор.
Виктор хотел встать, но Захарий не дал ему. Оба начали бороться на зеленой траве. Виктор был силен и ловок, но ничего не мог сделать против медвежьей хватки своего друга. Вскоре он снова лежал ничком на траве, а Захарий сидел на нем верхом и держал его крепко.
— Прежде чем я отпущу тебя, ты должен усвоить несколько истин, — заговорил Захарий. — Вы, профессионалы, — консерваторы. Новые, смелые, оригинальные и прочие гипотезы изобретаем только мы, дилетанты. Кроме того, я, может быть, действительно бредил, но во всем, что я тебе рассказал, слишком много логики, чтобы тебе так легко от этого отмахнуться. Поэтому я тебя отпущу, если ты обещаешь серьезно поразмыслить над тем, что я тебе говорил.
— Убирайся к чертям! — прорычал Виктор и вдруг каким-то неожиданным движением сумел вырваться.
Друзья снова закопошились на траве. Им было весело и радостно. Но вскоре, утомленные борьбой, они снова улеглись на полянке. "А может быть, те жители антимира — старик и молодые — меня и перебросили "оттуда", — подумал Захарий, — надо сказать об этом Виктору". Но ему уже не хотелось говорить. Стала ощущаться полуденная истома. От ближнего соснового леса ветер доносил запах смолы и тихий шум деревьев. Ни одного облачка не было в чистом небе, очерченном зубчатой линией горизонта. Захарий лежал на спине и смотрел вверх. "Хорошо, — подумал он, — все хорошо: и эта полянка, и близкий лес, и недоверчивый Виктор — все хорошо".
— Виктор…
— Да?
— Смотри, какое небо голубое… У меня от него голова кружится. Словно я стою над какой-то огромной пропастью.
— Две тысячи километров.
— Что такое?
— Над нами две тысячи километров воздуха.
"Фу, какая проза", — подумал Захарий и снова потерял желание разговаривать. Он повернулся в другую сторону и начал разглядывать божью коровку, ползавшую перед ним по земле. "Коровка, коровка, полети на небо, принеси мне хлеба…" Он подразнил ее травинкой. Маленькое насекомое развернуло крылышки, описало над ним круг и исчезло. И тогда взгляд Захария снова упал на Виктора. Чтото изменилось в его позе, не было и следов мягкого спокойствия отдыхающего человека. Он глубоко задумался. В чертах его лица, твердых и резких, все яснее отражалось сдерживаемое волнение.
Вскоре оно передалось и Захарию. И он не противился этому чувству. Почти машинально он раскрыл свой альбом, с которым никогда не расставался, и начал рисовать… Работа шла быстро и легко. Вскоре на белом листе начали оживать контуры знакомого лица.
Сколько времени это продолжалось — Захарий потом не мог вспомнить. Когда он опомнился от своего забытья, то с листа бумаги на него напряженно и сосредоточенно смотрел Виктор.
Захарий долго разглядывал рисунок и счастливо усмехался. Горячая радость заливала его бурными волнами.
Он нашел своего "Человека-искателя".
В Подбалканском институте экспериментальной физики пущен в ход новый сверхмощный ускоритель. После успешного проведения пробных испытаний огромное сооружение передано для рядовой экспериментальной работы.
На скромном торжестве открытия главный конструктор ускорителя профессор Виктор Ганчев говорил о предстоящих задачах научного коллектива.
— Нашей целью является получение неизвестных доныне античастиц, — заявил он. — После усовершенствования ускорителя и повышения его мощности мы начнем штурмовать вакуум, — мы направим свои исследования к выяснению его структуры и устройства…"
Д.КОЛЬЦОВ (СССР)
В академию Евита шла парком, по набережной Москвы-реки. Теплый августовский вечер клонился к концу, в воздухе носились запахи меда, нагретой хвои и стаи голубей, позолоченных солнцем.
Встречные мужчины задерживали на ней взгляды, иногда оборачивались. Евита давно уже привыкла к этому "вниманию", так было, насколько она помнит, и сто и двести лет назад, а может, и больше. Наверное, так будет всегда. "Вот в этом отношении человек вряд ли изменится, — думала она, хотя нравственно люди преобразились неузнаваемо".
Когда она подошла к академии, в небе появились первые звезды. Евита увидела, как поворачивался купол главного демонстрационного зала, и поспешила к лифту. Ровно в 21.00 она заняла свое место у смотрового окна. Там, за толстым стеклом, посреди большого круглого зала с невидимыми стенами, находился "Сын звезд", как называли теперь ее Данта. Горькая улыбка чуть тронула ее губы. Ее Данта! Он давно уже принадлежал не ей, а науке. Его называли еще "первым человеком": он весь был в прошлом, таком немыслимо далеком, что его трудно было представить даже им, людям с неумирающей памятью.
"Память! Стоило ли это открытие…" — девушка прищурила глаза и встряхнула головой, чтобы прогнать мысль, недостойную людей их эпохи. С некоторых пор где-то в глубине ее сознания стало зарождаться сомнение в разумности величайшего открытия — наследственной памяти. Она понимала: нелегок был путь к этому открытию. Свыше ста лет ученые стучались в двери тайны наследственности, стараясь узнать, почему десятки признаков отца и матери передаются детям, внукам и правнукам. Когда эта тайна была раскрыта, встал другой вопрос: почему каждый рождающийся человек представляет собой "чистый лист бумаги", должен снова учиться всему, чему учились родители? После долгих усилий в аккумуляторных клетках коры головного мозга были обнаружены инертные очаги наследственной памяти: их научились возбуждать, действуя на них излучением с частотой клеток родителей — разной частотой для различного возраста. Память человека с тех пор не умирала.
В это время купол раскрылся, и зал озарился мягким фиолетовым полусветом, шедшим, казалось, от звезд. Опутанное проводами вращающееся кресло, стоявшее посреди зала, было пустым. Обстановка была прежней, но цвета новыми: невесомая белая ротонда причудливой формы была окружена желтолиственными растениями; на зеленый прибрежный песок набегали оранжевые волны моря. Художникифантасты изощрялись в выдумке, пытаясь угадать облик никогда никем не виденного другого мира.
Свет стал ярче, а звезды бледнее. Вошел Дант. Двадцатичетырехлетний юноша шел походкой старца, медленно передвигая ноги, его невидящие глаза неподвижно смотрели в одну точку. Он подошел к креслу и, прежде чем тяжело опуститься в него, долго молча смотрел на плескавшиеся у его ног янтарные волны. Потом он сел. И сразу же у кресла вырос доктор Владислав Горн. Он быстро надел на голову Данта шлем с системой датчиков и неслышно удалился. Свет снова померк.
Привычным движением обеих рук Евита поправила рассыпавшиеся по плечам волосы, надела на голову цереброн и укрепила контакты. Она знала, что то же самое сделали сейчас десятки ученых, сидящих в демонстрационном зале. Они, так же как и Евита, с помощью этих церебронов "слушали" и "видели" мысли и воспоминания Данта.
В зале стало тихо. Дант остался наедине со звездами и своими мыслями. Он неподвижно полулежал в кресле и смотрел на небо. Его взгляд останавливался обычно на Веге и не отрывался от нее весь вечер, пока из груди не вырывался стон. Тогда Дант закрывал лицо руками и выкрикивал непонятные слова, а иногда, сбросив шлем, бегал по воображаемому берегу.
Сегодня его мысли были бессвязны. Цереброны доносили до сознания отрывочные образы желтолиственного парка, оранжевого моря и бесконечные картины зеленого прибрежного песка. Ни Онико, ни ее отец не появлялись. Евита проверила контакты, они прилегали к вискам и лбу плотно. Сейчас доктор Горн прикажет ей подойти к Данту, чтобы "настроить его память". Тогда она должна переключить рычаги цереброна, превращая их из приемников мыслей Данта в излучатели ее собственных. Она приближалась к другу и старалась вызвать в его сознании нужные воспоминания. Иногда Евита украдкой превышала свои полномочия; заглядывая в глаза Данта, она пыталась навести его память на другие, земные мысли, но он не узнавал ее, смотрел, как на пустое место.
Горн молчал, и Евита стала вспоминать те немногие случаи, когда при пробуждении наследственной памяти оживали нежелательные черты характера родителей и их предков. Сознание тех, кто подвергался опыту, по каким-то непонятным пока причинам ослабляло свой контроль над памятью предков. Портреты этих "интересных больных" висели в академии. С каким состраданием смотрела она на высокомерного немецкого юношу Карла, который вдруг начал требовать, чтобы ему оказывали царские почести. А горец Джават! Он обнаружил неудержимое желание воевать и требовал дать ему оружие. Совсем юный американец Сэм, оказывается, не мог жить без вина и объяснял свою страсть к напиткам тем, что жизнь, по его мнению, коротка и нужно прожить ее весело. Но подобные аномалии легко устранялись здесь, в Академии инертной памяти.
А вот с Дантом произошел совершенно исключительный, небывалый случай. В день нравственного совершеннолетия его, как и всех других юношей и девушек, подвергли третьему и последнему облучению, которое закрепляет, как снимок на фотопленке, нравственную тональность наследственной памяти. Это делается для того, чтобы оградить сознание от проникновения в него в будущем нежелательных воспоминаний.
И именно в этот день, когда вся молодежь ликует, она впервые заметила перемену в своем друге. Это случилось на берегу Московского моря, куда они пришли купаться. Дант стал задумчив, словно пытался что-то вспомнить, долго и пристально всматривался в нее, Евиту. Потом, ощупывая ее волосы и плечи, спросил изменившимся голосом:
— Моя Онико?..
Сначала Евита подумала, что он шутит, и спросила игриво, кто эта девушка, ее соперница.
— Твоя новая знакомая?
Но Дант, казалось, не слышал вопроса, взгляд его был отсутствующим. Потом выяснилось: третье облучение вызвало нежелательную реакцию в очаге наследственной памяти. Тогда всю подкорковую часть мозга Данта подвергли резонансному облучению, это всегда давало положительные результаты. С Дантом случилось обратное — он совершенно забыл родную речь и стал говорить на незнакомом языке, который не был известен ни одному историку-лингвисту, По ночам он выходил на балкон, подолгу смотрел на звезды, что-то говорил и говорил, протягивая к ним руки. Его речь записали, но она долго не поддавалась расшифровке. Решили записать на цветную пленку его зрительную память. И только после соединения обеих пленок электронно-аналитические машины разгадали язык Данта.
В этот момент Евита услышала голос Горна:
— Даем обратную настройку памяти.
Сейчас на сознание Данта будут воздействовать его же воспоминаниями, записанными ранее. Укрепленные на его шлеме датчики играли теперь роль церебронов. Горн все пытается подвести мысли юноши к воспоминаниям о черном свете, в котором Дант упоминал не раз.
…Евита снова почувствовала себя летящей среди звезд. Потом движение замедлилось: она приближалась к двойной звезде, фиолетовой и черной. Погасшая черная звезда быстро вращалась вокруг фиолетовой, вернее — обе они вращались вокруг общего центра тяжести. Но полет мысли миновал их и устремился к ближайшей планете, окутанной оранжевой дымкой атмосферы. Было заметно, что планета обращена к своему светилу одной и той же стороной, ее ось лежала в плоскости эклиптики цефеиды. Воспоминания Данта остановились на прибрежной равнине, у терминатора, у границы дня и вечной ночи. Из покрытого окалиной корабля вышли отец и сын. Мальчик с удивлением смотрит на леса, на солнце и море. Наверное, он родился в космосе и ничего еще не видел, кроме корабля. Еще больше удивляют ребенка теплые ветры, приносившие из темноты горячие, как пар, туманы.
— Почему они горячие? — спрашивает мальчик. — Ведь там должен быть космический холод.
— Их нагревает черный свет, — отвечает отец.
Видимо, это было первым и потому наиболее ярким воспоминанием Данта.
Потом в сознании всех, кто был вооружен церебронами, возникали смутные образы людей планеты, смерть отца, девичье лицо — лицо Онико, ночные купанья в море вместе с ней. Но чаще всего Дант вспоминал последние дни пребывания на планете двойной звезды. Вот и опять то же самое…
…В сумерках начавшегося затмения фиолетового солнца вдоль берега идет юноша. Это Дант, волны докатываются до его ног, обутых в легкие сандалии. Он приближается к светлому зданию на опушке леса — высокой ротонде, плоская крыша которой покоится на невесомых ажурных колоннах. Он кого-то ждет. Наконец перед ним возникает еле уловимое, как греза, видение. Это девушка, то ли действительно полупрозрачная, то ли память неточно воспроизводит ее облик. Она молча смотрит на юношу, не смеющего приблизиться к ней. Когда огромный черный диск заслонил все солнце, тело девушки начало обретать краски. Из-за моря поднимается большой серп спутника планеты, и в его свете тела юноши и девушки приобретают фиолетовый оттенок. Шорохом листьев налетает ветерок, девушка -тихо смеется.
— Тебе не холодно, Сын звезд? Ты всегда носишь эту непонятную повязку на бедрах.
— Я уже говорил: это обычай людей моей планеты.
— А почему тебе не нравятся наши обычаи?
— Я не могу привыкнуть к ним. Странные вы: бодрствуете ночью, спите днем, и до вас в это время нельзя дотрагиваться.
— Это ты странный, Сын звезд, — тихо смеется девушка.: — Одинаковый и днем и ночью. И нашего солнца не боишься. Мы разные с тобой, — уже печально говорит Онико. — Отец сказал, что ты из другой материи, не годишься для меня. Это правда?
— Ночью мы с тобой одинаковые, Онико. На моей планете ты тоже станешь такой же, как я. И к тебе можно будет прикасаться и днем.
Девушка глубоко вздыхает.
— А разве тебе недостаточно того, что ты прикасаешься ко мне ночью?
— Я хочу быть с тобой всегда.
— А почему ты не хочешь остаться у нас? После облучения черным светом ты станешь таким же, как мы.
— Я еще никогда не видел себе подобных. Я вижу их только во сне, слышу их голоса, они зовут меня.
— Ты не найдешь свою планету среди звезд.
— Отец научил меня понимать звездные карты и управлять кораблем.
Онико некоторое время молчит, потом говорит с упреком:
— Ты называл меня своей мечтой, говорил, что не расстанешься…
— Да, и я пришел, чтобы взять тебя на корабль, мы улетим к моему ласковому солнцу.
— Это невозможно. Отец говорит, что я никогда и нигде не смогу стать такой же, как ты. Черный свет у вас слабее, и меня убьет белый.
Снова наступает молчание. Приближается рассвет, и девушка с беспокойством смотрит на небо.
— Скажи, ты твердо решил лететь? — дрогнувшим голосом спрашивает она. — Да? Тогда обними меня, черная звезда уже открывает солнце.
— Но к тебе нельзя прикасаться при свете!
— Ты же непрозрачный. Обними в последний раз…
Когда солнце осветило планету, на полу ротонды лежало тело Онико.
…Видение исчезло, цереброны доносили до сознания Евиты только исступленный голос Данта — вернее, последние воспоминания межзвездного скитальца, Сына звезд.
— О моя Онико, мечта моя! Неужели ты исчезла навеки? Неужели я обречен теперь только мечтать о своей же мечте? Я уже стар, но в мечтах о тебе я по-прежнему молод. Ты всегда со мной по ночам, но мои руки не находят тебя. Откликнись, Онико!
Сложное чувство переживала Евита всякий раз, когда ей приходилось просматривать и прослушивать память любимого человека. Она понимала: больная память ее друга живет воспоминаниями чрезвычайно отдаленного его предка — безвестного астронавигатора, занесенного на планету двойной звезды.
Кто был этот человек? На какой планете он встретил Онико и откуда прилетел туда? Однако Сын звезд вернулся не на родную планету, а на Землю, где в лице одного из своих потомков, Данта, ему посчастливилось воскреснуть памятью, снова мысленно встретить Онико и пережить свою любовь. Каким же сильным было это чувство, если оно пробило толщу памяти сотен поколений потомков Сына звезд!
По отрывочным воспоминаниям Данта Евита знала конец этой печальной истории. Отец Онико подверг дочь и юношу облучению черным светом, в ходе которого Сын звезд передал девушке часть материи своего тела, чтобы спасти любимую. И она была спасена, но с тех пор он уже не видел Онико. Что случилось с ней? Быть может, во время облучения Онико восприняла и тревожные сновидения Сына звезд и, подобно Данту, забыла родной язык, уединилась и стала с тоской смотреть на звезды, силясь что-то вспомнить!
…В цереброне раздался голос Владислава Горна:
— Вспомни, Сын звезд, что ты испытал во время облучения? Что ты узнал о черном свете? Вспомни, и я верну тебе твою мечту.
На глазах Евиты выступили слезы. Память Данта молчала.
Потом Горн вызвал Евиту к себе, на центральный пульт академии.
Доктор сидел в кресле, он выглядел усталым, на вспотевшей гладко выбритой голове краснели рубцы, оставленные цереброном. Пытливо взглянув в глаза девушки, Горн пригласил ее сесть в кресло напротив. Горн редко удостаивал своих ассистентов такой чести, и Евита решила, что разговор будет необычный.
— Память Данта утомлена, — растягивая слова, сказал Горн. — Я решил расслабить узлы аккумуляторных клеток его памяти и затем… — доктор сделал паузу и отвел от девушки взгляд, — прибегнуть к самому сильному средству. Этот эксперимент я берег до самой последней минуты.
Что еще он хочет проделать над Дантом? Когда придет конец всему этому, когда Горн займется лечением его памяти? Девушка решилась спросить:
— Вам не кажется, доктор, что наши эксперименты противоречат Формуле Красоты Человека?
Конечно, Горн ожидал этого упрека.
— Я понимаю и разделяю ваши чувства, Евита, — сказал он после долгого молчания. — Но нельзя забывать, что этот наш нравственный кодекс указывает на возможность достижения человеком еще и Высшей Красоты, когда человек жертвует собой во имя блага всего общества.
— Добровольно, — заметила Евита.
Горн поднялся из кресла, подошел к пульту, потом вернулся и остановился перед девушкой.
— Да, добровольно, — подтвердил Горн. — Дант дал свое согласие на этот эксперимент.
— Дал согласие? — От удивления Евита даже привстала с кресла. — Когда?
— Давно.
— Ничего не понимаю. Не хотите ли вы сказать, что…
— Вот именно, — Дант уже обретал свою нормальную память после второго резонансного облучения. И познакомился со своими собственными воспоминаниями.
Евита не сразу справилась с волнением и смотрела теперь на Горна холодно. Почему он ничего не сказал ей об этом, спрашивал ли Дант о ней, Евите… А доктор продолжал:
— Конечно, он воспринял это как воспоминания другого человека, сам ничего не помнит. Но ваш друг заинтересовался не меньше нас проблемой черного света и просил "любой ценой вырвать из его памяти эту тайну". Он добровольно сделал шаг к Высшей Красоте.
Наступило молчание.
— И больше он ничего не сказал?
Горн понимающе улыбнулся. Он подошел к пульту и включил настенный экран. Свет в помещении погас.
Евита увидела на экране Данта — здорового и молодого, без старческой осанки, — он сидел в том кресле, в котором сидела теперь она сама. На его голове были надеты цереброны — он просматривал "показания" своей памяти. Рядом с ним стоял Горн. Наконец юноша снял шлем, медленно опустил его на стол и задумался.
— Это ужасно, доктор, как тяжелый сон, — сказал Дант, проводя ладонью по своему лицу. — Бедный Сын звезд, несчастная Онико! Как я их понимаю! Значит, он не долетел до своей родной планеты и опустился на нашей.
— И этому вы обязаны началом своего рода, — тихо заметил Горн.
— А может быть, его корабль подвел? — продолжал размышлять вслух юноша. — Например, могло кончиться горючее, и Сын звезд совершил вынужденную посадку на первой пригодной для жизни планете?
— Скорее всего. А его корабль покоится где-нибудь на дне морском или под стометровым слоем земли. Давненько это случилось.
— Откуда же он летел, с планеты двойной звезды Эпсилон Лиры? Это недалеко от Беги, с которой он не спускал глаз. И куда летел, если солнечная система оказалась на его пути? Приземлился без всякой надежды достичь родной планеты или вернуться к Онико! — Дант встряхнул головой, словно прогоняя дурной сон. — Не хотел бы я оказаться на месте Сына звезд. А моей Евите… — Юноша быстро обернулся к Горну и спросил, неестественно улыбнувшись: — Евита просматривала эти воспоминания? Нет? И не показывайте ей, она может еще… расстроиться. Я ей сам скажу, помягче…
Горн — на экране — улыбнулся, пододвинул кресло и сел рядом, приговаривая, что да, у женщин не выветрилось еще это чувство, ревность. Потом он сбросил улыбку с лица, будто стер ее одним мазком резинки, приготовившись, видимо, к серьезному разговору.
— Вы обратили внимание, Дант, на слова "черный свет"? Б них заключен большой смысл. Нечаянное расстройство вашей памяти приблизило нас к великому открытию. Что нам было известно до сих пор о черном свете? Только то, что это отрицательная энергия, или, точнее, энергия, противоположная по своему знаку гравитационной, вещественной, которую принято называть положительной. Без черного света вся вселенная утопала бы в белом, поскольку звезд и галактик в ней бесконечно много. Это было известно ученым еще в середине XX века. Вот смотрите, — Горн подошел к пульту и включил огромный настенный экран (получился экран на экране).
Перед Дантом развернулась поражающая воображение картина мироздания — действующая модель вселенной. Сначала в непроглядной тьме клокотал раскаленный сгусток материи. Грандиозность происходящего усиливала музыка, вызывавшая дрожь неистовством низких регистров. Представление об умонепостижимых размерах клокочущего клубка вещества возникало позже, когда он, взорвавшись, образовал мириады брызг — галактик, которые стали разлетаться во все стороны, все ускоряя свое стремительное движение. Вот они достигают скорости света, взрываются и становятся невидимыми, слившись с окружавшим их абсолютным мраком.
— Галактики преодолели световой барьер и превратились в черное, или нейтринное, излучение, — говорит Горн. — Материя изменила свой знак, гравитационная энергия превратилась в черный свет, который заполняет все межгалактическое и межзвездное пространство вселенной.
Потом на экране стал разворачиваться обратный процесс, процесс интеграции: из "ничего", из черного света возникало гравитационное вещество — межзвездная пыль и газ, которые, уплотняясь, образовывают звезды и целые галактики.
— Так происходит круговорот двух мировых энергий, — заметил Горн.
— Значит, формула черного света мало чем должна отличаться от гравитационной формулы материи, справедливой для всей вселенной? — спросил юноша.
— Математические формулы не дают представления об истинной картине бесконечно больших и бесконечно малых миров. В начале нашей эпохи даже гениальные ученые стремились втиснуть вселенную в прокрустово ложе какой-нибудь формулы. Это делалось для удобства мышления, и сами они прекрасно понимали это. А вот некоторые их ученики склонны были воспринимать подобные условности буквально: считали, например, что материя не может двигаться со сверхсветовой скоростью. По этой причине они долго не могли раскрыть тайны гравитации.
— Значит, согласен!.. А теперь следует вопрос: почему мы должны думать, что вакуум неорганизован и неподвижен? Гораздо правильнее предположить, что это целая вселенная, подобная нашей, но состоящая из тел, обладающих отрицательной массой и энергией. Эта вселенная тоже находится в движении, в ней происходят различные процессы, совершаются превращения… Существует и такая гипотеза: вселенная, состоящая из тел с отрицательной массой и энергией, должна подчиняться тем же законам, что и наша вселенная, только время там идет в обратную сторону…
Ты понимаешь, Виктор, может быть, повсюду вокруг нас, может быть, и в нас самих существует другой, "потусторонний" мир, совершенно эквивалентный нашему. Эти два мира сосуществуют, не влияя друг на друга, ибо каждый относительно другого состоит из антивещества… Есть у тебя возражения, Виктор?
— Я знаю гипотезу, о которой говоришь, но ты ее толкуешь довольно свободно…
— Об оттенках поговорим после. Сейчас слушай дальше. Когда Кио начал опыт, ему удалось в несколько раз увеличить мощность ускорителя. Ты сам говорил мне об этом. Почему бы не допустить, что в камере образовалось большое количество античастиц? Что блестящий шар, разрушивший камеру, был облаком античастиц? Когда шар прикоснулся ко мне, я потерял сознание. Было ли бредом то, что затем последовало? Этот новый мир, открывшийся передо мной? Эти необычайные "люди" — такие похожие на нас и такие от нас отличные, которых я там видел?.. Нет, Виктор, это не было бредом! Гигантский отрицательный заряд шара выбросил меня в "потусторонний мир", во вселенную, наполняющую абсолютный вакуум… Вот и все.
— А ты не думал о том, как вернулся оттуда? И кто тебя перебросил "с той стороны"?
— Не знаю. Это должен объяснить ты.
— Не хочу объяснять! Прекратим этот разговор.
Виктор хотел встать, но Захарий не дал ему. Оба начали бороться на зеленой траве. Виктор был силен и ловок, но ничего не мог сделать против медвежьей хватки своего друга. Вскоре он снова лежал ничком на траве, а Захарий сидел на нем верхом и держал его крепко.
— Прежде чем я отпущу тебя, ты должен усвоить несколько истин, — заговорил Захарий. — Вы, профессионалы, — консерваторы. Новые, смелые, оригинальные и прочие гипотезы изобретаем только мы, дилетанты. Кроме того, я, может быть, действительно бредил, но во всем, что я тебе рассказал, слишком много логики, чтобы тебе так легко от этого отмахнуться. Поэтому я тебя отпущу, если ты обещаешь серьезно поразмыслить над тем, что я тебе говорил.
— Убирайся к чертям! — прорычал Виктор и вдруг каким-то неожиданным движением сумел вырваться.
Друзья снова закопошились на траве. Им было весело и радостно. Но вскоре, утомленные борьбой, они снова улеглись на полянке. "А может быть, те жители антимира — старик и молодые — меня и перебросили "оттуда", — подумал Захарий, — надо сказать об этом Виктору". Но ему уже не хотелось говорить. Стала ощущаться полуденная истома. От ближнего соснового леса ветер доносил запах смолы и тихий шум деревьев. Ни одного облачка не было в чистом небе, очерченном зубчатой линией горизонта. Захарий лежал на спине и смотрел вверх. "Хорошо, — подумал он, — все хорошо: и эта полянка, и близкий лес, и недоверчивый Виктор — все хорошо".
— Виктор…
— Да?
— Смотри, какое небо голубое… У меня от него голова кружится. Словно я стою над какой-то огромной пропастью.
— Две тысячи километров.
— Что такое?
— Над нами две тысячи километров воздуха.
"Фу, какая проза", — подумал Захарий и снова потерял желание разговаривать. Он повернулся в другую сторону и начал разглядывать божью коровку, ползавшую перед ним по земле. "Коровка, коровка, полети на небо, принеси мне хлеба…" Он подразнил ее травинкой. Маленькое насекомое развернуло крылышки, описало над ним круг и исчезло. И тогда взгляд Захария снова упал на Виктора. Чтото изменилось в его позе, не было и следов мягкого спокойствия отдыхающего человека. Он глубоко задумался. В чертах его лица, твердых и резких, все яснее отражалось сдерживаемое волнение.
Вскоре оно передалось и Захарию. И он не противился этому чувству. Почти машинально он раскрыл свой альбом, с которым никогда не расставался, и начал рисовать… Работа шла быстро и легко. Вскоре на белом листе начали оживать контуры знакомого лица.
Сколько времени это продолжалось — Захарий потом не мог вспомнить. Когда он опомнился от своего забытья, то с листа бумаги на него напряженно и сосредоточенно смотрел Виктор.
Захарий долго разглядывал рисунок и счастливо усмехался. Горячая радость заливала его бурными волнами.
Он нашел своего "Человека-искателя".
ЭПИЛОГ
Через два месяца после описанных событий в газетах появилось короткое сообщение: "Новый ускоритель в Подбалканском институте. Мы будем штурмовать вакуум!В Подбалканском институте экспериментальной физики пущен в ход новый сверхмощный ускоритель. После успешного проведения пробных испытаний огромное сооружение передано для рядовой экспериментальной работы.
На скромном торжестве открытия главный конструктор ускорителя профессор Виктор Ганчев говорил о предстоящих задачах научного коллектива.
— Нашей целью является получение неизвестных доныне античастиц, — заявил он. — После усовершенствования ускорителя и повышения его мощности мы начнем штурмовать вакуум, — мы направим свои исследования к выяснению его структуры и устройства…"
Д.КОЛЬЦОВ (СССР)
ЧЕРНЫЙ СВЕТ (Поощрительная премия)
Встречные мужчины задерживали на ней взгляды, иногда оборачивались. Евита давно уже привыкла к этому "вниманию", так было, насколько она помнит, и сто и двести лет назад, а может, и больше. Наверное, так будет всегда. "Вот в этом отношении человек вряд ли изменится, — думала она, хотя нравственно люди преобразились неузнаваемо".
Когда она подошла к академии, в небе появились первые звезды. Евита увидела, как поворачивался купол главного демонстрационного зала, и поспешила к лифту. Ровно в 21.00 она заняла свое место у смотрового окна. Там, за толстым стеклом, посреди большого круглого зала с невидимыми стенами, находился "Сын звезд", как называли теперь ее Данта. Горькая улыбка чуть тронула ее губы. Ее Данта! Он давно уже принадлежал не ей, а науке. Его называли еще "первым человеком": он весь был в прошлом, таком немыслимо далеком, что его трудно было представить даже им, людям с неумирающей памятью.
"Память! Стоило ли это открытие…" — девушка прищурила глаза и встряхнула головой, чтобы прогнать мысль, недостойную людей их эпохи. С некоторых пор где-то в глубине ее сознания стало зарождаться сомнение в разумности величайшего открытия — наследственной памяти. Она понимала: нелегок был путь к этому открытию. Свыше ста лет ученые стучались в двери тайны наследственности, стараясь узнать, почему десятки признаков отца и матери передаются детям, внукам и правнукам. Когда эта тайна была раскрыта, встал другой вопрос: почему каждый рождающийся человек представляет собой "чистый лист бумаги", должен снова учиться всему, чему учились родители? После долгих усилий в аккумуляторных клетках коры головного мозга были обнаружены инертные очаги наследственной памяти: их научились возбуждать, действуя на них излучением с частотой клеток родителей — разной частотой для различного возраста. Память человека с тех пор не умирала.
В это время купол раскрылся, и зал озарился мягким фиолетовым полусветом, шедшим, казалось, от звезд. Опутанное проводами вращающееся кресло, стоявшее посреди зала, было пустым. Обстановка была прежней, но цвета новыми: невесомая белая ротонда причудливой формы была окружена желтолиственными растениями; на зеленый прибрежный песок набегали оранжевые волны моря. Художникифантасты изощрялись в выдумке, пытаясь угадать облик никогда никем не виденного другого мира.
Свет стал ярче, а звезды бледнее. Вошел Дант. Двадцатичетырехлетний юноша шел походкой старца, медленно передвигая ноги, его невидящие глаза неподвижно смотрели в одну точку. Он подошел к креслу и, прежде чем тяжело опуститься в него, долго молча смотрел на плескавшиеся у его ног янтарные волны. Потом он сел. И сразу же у кресла вырос доктор Владислав Горн. Он быстро надел на голову Данта шлем с системой датчиков и неслышно удалился. Свет снова померк.
Привычным движением обеих рук Евита поправила рассыпавшиеся по плечам волосы, надела на голову цереброн и укрепила контакты. Она знала, что то же самое сделали сейчас десятки ученых, сидящих в демонстрационном зале. Они, так же как и Евита, с помощью этих церебронов "слушали" и "видели" мысли и воспоминания Данта.
В зале стало тихо. Дант остался наедине со звездами и своими мыслями. Он неподвижно полулежал в кресле и смотрел на небо. Его взгляд останавливался обычно на Веге и не отрывался от нее весь вечер, пока из груди не вырывался стон. Тогда Дант закрывал лицо руками и выкрикивал непонятные слова, а иногда, сбросив шлем, бегал по воображаемому берегу.
Сегодня его мысли были бессвязны. Цереброны доносили до сознания отрывочные образы желтолиственного парка, оранжевого моря и бесконечные картины зеленого прибрежного песка. Ни Онико, ни ее отец не появлялись. Евита проверила контакты, они прилегали к вискам и лбу плотно. Сейчас доктор Горн прикажет ей подойти к Данту, чтобы "настроить его память". Тогда она должна переключить рычаги цереброна, превращая их из приемников мыслей Данта в излучатели ее собственных. Она приближалась к другу и старалась вызвать в его сознании нужные воспоминания. Иногда Евита украдкой превышала свои полномочия; заглядывая в глаза Данта, она пыталась навести его память на другие, земные мысли, но он не узнавал ее, смотрел, как на пустое место.
Горн молчал, и Евита стала вспоминать те немногие случаи, когда при пробуждении наследственной памяти оживали нежелательные черты характера родителей и их предков. Сознание тех, кто подвергался опыту, по каким-то непонятным пока причинам ослабляло свой контроль над памятью предков. Портреты этих "интересных больных" висели в академии. С каким состраданием смотрела она на высокомерного немецкого юношу Карла, который вдруг начал требовать, чтобы ему оказывали царские почести. А горец Джават! Он обнаружил неудержимое желание воевать и требовал дать ему оружие. Совсем юный американец Сэм, оказывается, не мог жить без вина и объяснял свою страсть к напиткам тем, что жизнь, по его мнению, коротка и нужно прожить ее весело. Но подобные аномалии легко устранялись здесь, в Академии инертной памяти.
А вот с Дантом произошел совершенно исключительный, небывалый случай. В день нравственного совершеннолетия его, как и всех других юношей и девушек, подвергли третьему и последнему облучению, которое закрепляет, как снимок на фотопленке, нравственную тональность наследственной памяти. Это делается для того, чтобы оградить сознание от проникновения в него в будущем нежелательных воспоминаний.
И именно в этот день, когда вся молодежь ликует, она впервые заметила перемену в своем друге. Это случилось на берегу Московского моря, куда они пришли купаться. Дант стал задумчив, словно пытался что-то вспомнить, долго и пристально всматривался в нее, Евиту. Потом, ощупывая ее волосы и плечи, спросил изменившимся голосом:
— Моя Онико?..
Сначала Евита подумала, что он шутит, и спросила игриво, кто эта девушка, ее соперница.
— Твоя новая знакомая?
Но Дант, казалось, не слышал вопроса, взгляд его был отсутствующим. Потом выяснилось: третье облучение вызвало нежелательную реакцию в очаге наследственной памяти. Тогда всю подкорковую часть мозга Данта подвергли резонансному облучению, это всегда давало положительные результаты. С Дантом случилось обратное — он совершенно забыл родную речь и стал говорить на незнакомом языке, который не был известен ни одному историку-лингвисту, По ночам он выходил на балкон, подолгу смотрел на звезды, что-то говорил и говорил, протягивая к ним руки. Его речь записали, но она долго не поддавалась расшифровке. Решили записать на цветную пленку его зрительную память. И только после соединения обеих пленок электронно-аналитические машины разгадали язык Данта.
В этот момент Евита услышала голос Горна:
— Даем обратную настройку памяти.
Сейчас на сознание Данта будут воздействовать его же воспоминаниями, записанными ранее. Укрепленные на его шлеме датчики играли теперь роль церебронов. Горн все пытается подвести мысли юноши к воспоминаниям о черном свете, в котором Дант упоминал не раз.
…Евита снова почувствовала себя летящей среди звезд. Потом движение замедлилось: она приближалась к двойной звезде, фиолетовой и черной. Погасшая черная звезда быстро вращалась вокруг фиолетовой, вернее — обе они вращались вокруг общего центра тяжести. Но полет мысли миновал их и устремился к ближайшей планете, окутанной оранжевой дымкой атмосферы. Было заметно, что планета обращена к своему светилу одной и той же стороной, ее ось лежала в плоскости эклиптики цефеиды. Воспоминания Данта остановились на прибрежной равнине, у терминатора, у границы дня и вечной ночи. Из покрытого окалиной корабля вышли отец и сын. Мальчик с удивлением смотрит на леса, на солнце и море. Наверное, он родился в космосе и ничего еще не видел, кроме корабля. Еще больше удивляют ребенка теплые ветры, приносившие из темноты горячие, как пар, туманы.
— Почему они горячие? — спрашивает мальчик. — Ведь там должен быть космический холод.
— Их нагревает черный свет, — отвечает отец.
Видимо, это было первым и потому наиболее ярким воспоминанием Данта.
Потом в сознании всех, кто был вооружен церебронами, возникали смутные образы людей планеты, смерть отца, девичье лицо — лицо Онико, ночные купанья в море вместе с ней. Но чаще всего Дант вспоминал последние дни пребывания на планете двойной звезды. Вот и опять то же самое…
…В сумерках начавшегося затмения фиолетового солнца вдоль берега идет юноша. Это Дант, волны докатываются до его ног, обутых в легкие сандалии. Он приближается к светлому зданию на опушке леса — высокой ротонде, плоская крыша которой покоится на невесомых ажурных колоннах. Он кого-то ждет. Наконец перед ним возникает еле уловимое, как греза, видение. Это девушка, то ли действительно полупрозрачная, то ли память неточно воспроизводит ее облик. Она молча смотрит на юношу, не смеющего приблизиться к ней. Когда огромный черный диск заслонил все солнце, тело девушки начало обретать краски. Из-за моря поднимается большой серп спутника планеты, и в его свете тела юноши и девушки приобретают фиолетовый оттенок. Шорохом листьев налетает ветерок, девушка -тихо смеется.
— Тебе не холодно, Сын звезд? Ты всегда носишь эту непонятную повязку на бедрах.
— Я уже говорил: это обычай людей моей планеты.
— А почему тебе не нравятся наши обычаи?
— Я не могу привыкнуть к ним. Странные вы: бодрствуете ночью, спите днем, и до вас в это время нельзя дотрагиваться.
— Это ты странный, Сын звезд, — тихо смеется девушка.: — Одинаковый и днем и ночью. И нашего солнца не боишься. Мы разные с тобой, — уже печально говорит Онико. — Отец сказал, что ты из другой материи, не годишься для меня. Это правда?
— Ночью мы с тобой одинаковые, Онико. На моей планете ты тоже станешь такой же, как я. И к тебе можно будет прикасаться и днем.
Девушка глубоко вздыхает.
— А разве тебе недостаточно того, что ты прикасаешься ко мне ночью?
— Я хочу быть с тобой всегда.
— А почему ты не хочешь остаться у нас? После облучения черным светом ты станешь таким же, как мы.
— Я еще никогда не видел себе подобных. Я вижу их только во сне, слышу их голоса, они зовут меня.
— Ты не найдешь свою планету среди звезд.
— Отец научил меня понимать звездные карты и управлять кораблем.
Онико некоторое время молчит, потом говорит с упреком:
— Ты называл меня своей мечтой, говорил, что не расстанешься…
— Да, и я пришел, чтобы взять тебя на корабль, мы улетим к моему ласковому солнцу.
— Это невозможно. Отец говорит, что я никогда и нигде не смогу стать такой же, как ты. Черный свет у вас слабее, и меня убьет белый.
Снова наступает молчание. Приближается рассвет, и девушка с беспокойством смотрит на небо.
— Скажи, ты твердо решил лететь? — дрогнувшим голосом спрашивает она. — Да? Тогда обними меня, черная звезда уже открывает солнце.
— Но к тебе нельзя прикасаться при свете!
— Ты же непрозрачный. Обними в последний раз…
Когда солнце осветило планету, на полу ротонды лежало тело Онико.
…Видение исчезло, цереброны доносили до сознания Евиты только исступленный голос Данта — вернее, последние воспоминания межзвездного скитальца, Сына звезд.
— О моя Онико, мечта моя! Неужели ты исчезла навеки? Неужели я обречен теперь только мечтать о своей же мечте? Я уже стар, но в мечтах о тебе я по-прежнему молод. Ты всегда со мной по ночам, но мои руки не находят тебя. Откликнись, Онико!
Сложное чувство переживала Евита всякий раз, когда ей приходилось просматривать и прослушивать память любимого человека. Она понимала: больная память ее друга живет воспоминаниями чрезвычайно отдаленного его предка — безвестного астронавигатора, занесенного на планету двойной звезды.
Кто был этот человек? На какой планете он встретил Онико и откуда прилетел туда? Однако Сын звезд вернулся не на родную планету, а на Землю, где в лице одного из своих потомков, Данта, ему посчастливилось воскреснуть памятью, снова мысленно встретить Онико и пережить свою любовь. Каким же сильным было это чувство, если оно пробило толщу памяти сотен поколений потомков Сына звезд!
По отрывочным воспоминаниям Данта Евита знала конец этой печальной истории. Отец Онико подверг дочь и юношу облучению черным светом, в ходе которого Сын звезд передал девушке часть материи своего тела, чтобы спасти любимую. И она была спасена, но с тех пор он уже не видел Онико. Что случилось с ней? Быть может, во время облучения Онико восприняла и тревожные сновидения Сына звезд и, подобно Данту, забыла родной язык, уединилась и стала с тоской смотреть на звезды, силясь что-то вспомнить!
…В цереброне раздался голос Владислава Горна:
— Вспомни, Сын звезд, что ты испытал во время облучения? Что ты узнал о черном свете? Вспомни, и я верну тебе твою мечту.
На глазах Евиты выступили слезы. Память Данта молчала.
Потом Горн вызвал Евиту к себе, на центральный пульт академии.
Доктор сидел в кресле, он выглядел усталым, на вспотевшей гладко выбритой голове краснели рубцы, оставленные цереброном. Пытливо взглянув в глаза девушки, Горн пригласил ее сесть в кресло напротив. Горн редко удостаивал своих ассистентов такой чести, и Евита решила, что разговор будет необычный.
— Память Данта утомлена, — растягивая слова, сказал Горн. — Я решил расслабить узлы аккумуляторных клеток его памяти и затем… — доктор сделал паузу и отвел от девушки взгляд, — прибегнуть к самому сильному средству. Этот эксперимент я берег до самой последней минуты.
Что еще он хочет проделать над Дантом? Когда придет конец всему этому, когда Горн займется лечением его памяти? Девушка решилась спросить:
— Вам не кажется, доктор, что наши эксперименты противоречат Формуле Красоты Человека?
Конечно, Горн ожидал этого упрека.
— Я понимаю и разделяю ваши чувства, Евита, — сказал он после долгого молчания. — Но нельзя забывать, что этот наш нравственный кодекс указывает на возможность достижения человеком еще и Высшей Красоты, когда человек жертвует собой во имя блага всего общества.
— Добровольно, — заметила Евита.
Горн поднялся из кресла, подошел к пульту, потом вернулся и остановился перед девушкой.
— Да, добровольно, — подтвердил Горн. — Дант дал свое согласие на этот эксперимент.
— Дал согласие? — От удивления Евита даже привстала с кресла. — Когда?
— Давно.
— Ничего не понимаю. Не хотите ли вы сказать, что…
— Вот именно, — Дант уже обретал свою нормальную память после второго резонансного облучения. И познакомился со своими собственными воспоминаниями.
Евита не сразу справилась с волнением и смотрела теперь на Горна холодно. Почему он ничего не сказал ей об этом, спрашивал ли Дант о ней, Евите… А доктор продолжал:
— Конечно, он воспринял это как воспоминания другого человека, сам ничего не помнит. Но ваш друг заинтересовался не меньше нас проблемой черного света и просил "любой ценой вырвать из его памяти эту тайну". Он добровольно сделал шаг к Высшей Красоте.
Наступило молчание.
— И больше он ничего не сказал?
Горн понимающе улыбнулся. Он подошел к пульту и включил настенный экран. Свет в помещении погас.
Евита увидела на экране Данта — здорового и молодого, без старческой осанки, — он сидел в том кресле, в котором сидела теперь она сама. На его голове были надеты цереброны — он просматривал "показания" своей памяти. Рядом с ним стоял Горн. Наконец юноша снял шлем, медленно опустил его на стол и задумался.
— Это ужасно, доктор, как тяжелый сон, — сказал Дант, проводя ладонью по своему лицу. — Бедный Сын звезд, несчастная Онико! Как я их понимаю! Значит, он не долетел до своей родной планеты и опустился на нашей.
— И этому вы обязаны началом своего рода, — тихо заметил Горн.
— А может быть, его корабль подвел? — продолжал размышлять вслух юноша. — Например, могло кончиться горючее, и Сын звезд совершил вынужденную посадку на первой пригодной для жизни планете?
— Скорее всего. А его корабль покоится где-нибудь на дне морском или под стометровым слоем земли. Давненько это случилось.
— Откуда же он летел, с планеты двойной звезды Эпсилон Лиры? Это недалеко от Беги, с которой он не спускал глаз. И куда летел, если солнечная система оказалась на его пути? Приземлился без всякой надежды достичь родной планеты или вернуться к Онико! — Дант встряхнул головой, словно прогоняя дурной сон. — Не хотел бы я оказаться на месте Сына звезд. А моей Евите… — Юноша быстро обернулся к Горну и спросил, неестественно улыбнувшись: — Евита просматривала эти воспоминания? Нет? И не показывайте ей, она может еще… расстроиться. Я ей сам скажу, помягче…
Горн — на экране — улыбнулся, пододвинул кресло и сел рядом, приговаривая, что да, у женщин не выветрилось еще это чувство, ревность. Потом он сбросил улыбку с лица, будто стер ее одним мазком резинки, приготовившись, видимо, к серьезному разговору.
— Вы обратили внимание, Дант, на слова "черный свет"? Б них заключен большой смысл. Нечаянное расстройство вашей памяти приблизило нас к великому открытию. Что нам было известно до сих пор о черном свете? Только то, что это отрицательная энергия, или, точнее, энергия, противоположная по своему знаку гравитационной, вещественной, которую принято называть положительной. Без черного света вся вселенная утопала бы в белом, поскольку звезд и галактик в ней бесконечно много. Это было известно ученым еще в середине XX века. Вот смотрите, — Горн подошел к пульту и включил огромный настенный экран (получился экран на экране).
Перед Дантом развернулась поражающая воображение картина мироздания — действующая модель вселенной. Сначала в непроглядной тьме клокотал раскаленный сгусток материи. Грандиозность происходящего усиливала музыка, вызывавшая дрожь неистовством низких регистров. Представление об умонепостижимых размерах клокочущего клубка вещества возникало позже, когда он, взорвавшись, образовал мириады брызг — галактик, которые стали разлетаться во все стороны, все ускоряя свое стремительное движение. Вот они достигают скорости света, взрываются и становятся невидимыми, слившись с окружавшим их абсолютным мраком.
— Галактики преодолели световой барьер и превратились в черное, или нейтринное, излучение, — говорит Горн. — Материя изменила свой знак, гравитационная энергия превратилась в черный свет, который заполняет все межгалактическое и межзвездное пространство вселенной.
Потом на экране стал разворачиваться обратный процесс, процесс интеграции: из "ничего", из черного света возникало гравитационное вещество — межзвездная пыль и газ, которые, уплотняясь, образовывают звезды и целые галактики.
— Так происходит круговорот двух мировых энергий, — заметил Горн.
— Значит, формула черного света мало чем должна отличаться от гравитационной формулы материи, справедливой для всей вселенной? — спросил юноша.
— Математические формулы не дают представления об истинной картине бесконечно больших и бесконечно малых миров. В начале нашей эпохи даже гениальные ученые стремились втиснуть вселенную в прокрустово ложе какой-нибудь формулы. Это делалось для удобства мышления, и сами они прекрасно понимали это. А вот некоторые их ученики склонны были воспринимать подобные условности буквально: считали, например, что материя не может двигаться со сверхсветовой скоростью. По этой причине они долго не могли раскрыть тайны гравитации.