Страница:
– Вы бывали на моей даче?
– Увы, чаще, чем хотелось бы.
– Не поставив меня в известность?!
– В таких случаях достаточно поставить в известность прокурора. И получить его согласие, заметьте, письменное. Будьте покойны, всегда присутствовали еще и понятые.
Наступила томительная пауза.
– Так… И вы меня подозреваете в этих убийствах?
– Ничего подобного я не говорил. Хотя признаюсь, в своих рассуждениях не исключал и такую возможность. Даже считал вас самым вероятным убийцей. Но ваше алиби – ужин в Красном зале, бар до четырех утра – алиби ваше сокрушительно.
– Значит, проведи я вечер один в своей квартире… Почему подозревают именно меня?
– Дача-то ваша!
Бангеев снова замолчал, явно что-то обдумывая.
– На этом закончим, хотя бы на сегодня, – прервал паузу Бурский. – Если, конечно, вы не хотите прокомментировать любопытные новости, которые услышали. Нет ли у вас подозрений, кто бы мог воспользоваться вашей дачей для своих зверских забав? Дача-то ваша, – повторил майор.
– Кто угодно мог сорвать замок.
– Да, но первый раз открывали ключами.
– Нет, не знаю, ничего не пойму.
– Ну, тогда я дам вам один ценный, я бы сказал, жизненно важный совет. Важный для вас.
– Я весь внимание.
– Слушайте. Сейчас вы ничего не знаете, ничего не понимаете. И даже если что узнаете, настоятельно советую никому не говорить о нашем свидании. Иначе последствия могут оказаться, как говорят, роковыми.
– Почему?
– Потому что мне не хочется снова ехать на вашу двухэтажную дачу.
– Опять говорите загадками?
– Поразмышляйте – и вы их легко разгадаете.
«И все-таки он кого-то подозревает», – подумал Бурский, когда за Бангеевым закрылась дверь.
Миссия Шатева была достаточно неприятной. Но капитан твердо придерживался правила: лучший способ справиться с неприятной работой – безотлагательно ею заняться. Поэтому он, поспешив на окраину столицы, до тех пор мерил ее широкими своими шагами, покуда не нашел дом Насуфова. Это было одноэтажное каменное здание на улице, обозначенной номером, поскольку городские власти еще не подыскали ей подходящего названия. Двор был обширный, в конце его под жестяным навесом стоял светло-синий «москвич» с номером АВС-9981. Та самая машина, что появлялась в Старой Церкви! И как это Иван не запомнил номер? Нет ведь ничего проще: перемножь первые две цифры – и получишь две последние.
Если машина здесь, значит, тот, неизвестный, ночью сюда же и вернулся. Рискованно. Весьма рискованно! Его могли видеть прохожие, соседи… А если и видели – ну и что? Мало ли по каким делам ездит человек…
Из ближайшей телефонной кабины Шатев позвонил полковнику Цветанову. Тот обещал немедленно выслать оперативную группу с сыскной собакой.
– Погоди! Ты не торопишься?
– Куда спешить. В доме тихо – может, и нет никого.
– Я думаю, целесообразно сразу же провести обыск. Только возьму разрешение и, знаешь ли, тоже приеду. Ничего пока не предпринимай.
Шатеву ничего другого не оставалось, как снова пройтись мимо дома, внимательно его оглядывая. Теперь его заметили: во двор вышла смуглая (смуглая!) женщина лет сорока пяти – пятидесяти, держа в руке половник. Она медленно приблизилась к деревянному забору, однако калитку не открыла.
– Чего вылупился?
– Мне бы Ангела, – смиренно сказал Шатев.
– Нету твоего Ангела. Двигай своим путем. Не на что тут глазеть. Чего тебе от него надо-то?
– Да сговорились мы насчет машины. Посмотреть надо, что за тарахтелка.
Капитан стрелял наугад – и, кажется, попал, поскольку женщина сбавила тон. Пригласив войти, она повела его к машине. Ключ от зажигания был на месте…
– А где Ангел?
– Не знаю. Где-то запропастился.
– Без машины?!
– С четверга пропал. Вечером, часов в десять, поехал куда-то. Утром смотрю: машина на месте, а его нет. И до сих пор не показывается.
– А кто же машину привел?
– Он и привел, кому ж еще. Только я его не видела.
– Кто-нибудь после этого трогал машину?
– Ну да, пусть попробует. Ангел кому угодно руки-ноги переломает. Спиридон и тот побаивается… Слушай, а чего это ты меня допрашиваешь? Ты кто такой?
Тем временем две машины остановились напротив.
– Капитан милиции я, хозяйка, – сказал по-прежнему смиренно Шатев.
– Надо же! Капитан. Погоди, я сейчас вот участкового позову! – Она оглянулась и увидела оперативников во главе с седовласым Цветановым в форме.
Женщина по имени Цона оказалась теткой Нанай Маро – сестрой отца. Ошарашенная набегом милиционеров, она без разговоров сдала семейную крепость. Напрасно Цветанов чуть ли не силой пытался предъявить ей разрешение прокурора на обыск – Цона не пожелала с ним познакомиться (если, конечно, вообще умела читать).
Когда группа вошла в дом, Шатев с дактилоскопистом Миньо Драгановым обследовали синий «москвич».
– Следы одного только Нанай Маро, – сказал Миньо. – Я их уже знаю, последнее время насмотрелся. На баранке, на рычаге переключения скоростей, на ключе зажигания и на левой передней дверце сильно размазаны, почти негодны для идентификации. Или их пытались стереть, или тот, кто привел сюда машину, был в перчатках.
Не намного богаче был и улов в доме. Тетка показала оперативникам комнату Ангела. Выяснилось, что жил Ангел припеваючи, одевался сверхмодно, пил дорогой коньяк, как болгарский, так и иностранный, о чем свидетельствовала батарея пустых бутылок, среди которых поблескивала этикеткой даже такая диковинка, как коньяк марки «Мадам Вонч». Однако ни валюты, ни золота, ни драгоценностей обыск не выявил.
Вернулись домой муж и сын Цоны. Симо Рашидов оказался работником транспорта. Спиридон, паренек лет шестнадцати, был в модном джинсовом костюме, но в грязных ботинках.
Полковник, отослав экспертов, сидел в гостиной за столом. Хозяева дома стояли, не захотев присесть, ожидая, что скажет большое начальство.
– Кто родители Ангела? Есть у него жена, дети?
– Он не женат – откуда ж дети, – отозвался Рашидов. – Мать его бросила маленьким, с каким-то типом умотала. Жива ли, нет ли – не знаем. А отец его… отец… – Симо взглянул вопросительно на свою жену.
– Что – отец? – Полковник нахмурился. – Говорите.
– Дело в том, – вмешалась тетка, – брат мой живет в Сливенском округе, в селе Клуцохора, это так далеко…
– Ничего, и его надо уведомить…
– Про что уведомлять-то?
– Вряд ли вы его трезвым застанете. – Рашидов покачал головой. – Осенью гонит сливовицу, потом одиннадцать месяцев ее пьет.
– Уведомлять-то про что? – повторила тетка.
– Про то, что Ангел умер, – отчеканил полковник.
– Умер! О господи ты боже мой! – завопила Цона. – Ты что, разыгрываешь нас, начальник? Как так – умер? Слышите, лю-у-у-ди!..
– Разве со смертью шутят, женщина? – укорил ее полковник. – Мы нашли его утром, в четверг. Далеко отсюда.
– Ой-ёй-ёй! – закричала Цона еще более пронзительно. – Ой-ёй-ёй! Ангелочек мой миленький…
– Кончай! – заорал на жену Рашидов. – Марш на кухню, там и вопи сколько влезет!
Он не только не скорбел – наоборот, выражение спокойствия и умиротворенности прочитывалось на его лице.
Самой интересной была реакция племянника Нанай Маро. Шатев не участвовал в допросе и мог внимательно наблюдать за ним. Парнишка был глубоко потрясен. Глаза его, словно потерявшие способность видеть, выражали неподдельную скорбь, кроме того – ужас. Будто Спиридон готов был услышать страшную весть, но услышав, все-таки отказывался в нее поверить.
Из разговора полковника с Рашидовым становилось ясно, что Ангел разъезжал по всей Болгарии. Иногда не бывал дома по нескольку дней, иногда пропадал неделями. То на машине уезжал, то уходил, оставляя ее дома. Ни разу не случалось, чтобы машину за него доставил домой кто-то другой. На вопрос, почему Рашидов не встревожился, когда машина оказалась под навесом, а водитель исчез, разумного ответа не последовало. Как и на вопрос, чем Ангел зарабатывал на жизнь. Вроде бы не работал нигде, не служил, а с голоду не помирал; воровством – боже упаси! – тоже не занимался, а деньжата к нему так и плыли…
В телефонном справочнике майор не обнаружил номера, а соответственно и адреса бывшей супруги Петко Кандиларова. Пришлось обратиться в райсовет. Оказалось, теперь она – Мария Тодорчева Бончева. Майор позвонил по указанному в справочнике телефону и договорился встретиться с ней в тот же вечер. Бончева согласилась, поставив, однако, непременное условие: на встрече должен присутствовать ее сын.
Положив трубку, Бурский снова стал рыться в справочнике. Мария Бончева там тоже не значилась – номер был записан на Христо М. Бончева. Почему Христо – понятно: внука назвали, как водится, именем деда. Можно объяснить и перемену фамилии – взял фамилию матери. Такое случается, когда отец уходит от детей или они с ним порывают. Так что можно не гадать, как складывались отношения Петко Кандиларова с детьми. Но почему в справочнике буква «М», а не «П»? Неужто опечатка?
Квартира оказалась на седьмом этаже. В стандартном панельном доме, так называемая трехкомнатная – две комнатушки, соединенные гостиной. На этой жилплощади обитали молодой инженер с женой и двумя малолетними детьми и сама Мария Бончева. Наверняка им было тесно (майор не удивился бы, узнав, что бабуся спит на кухне). Эта обстановка ни в какое сравнение не шла с хоромами, где еще недавно наслаждался жизнью Кандиларов. Единственной ценной вещью в гостиной был телевизор «София».
Приняли гостя учтиво, но сдержанно, кофе не предложили. Едва Бурский отрекомендовался Марии, появился ее сын. В продолжение всего разговора в квартире не слышно было никаких звуков – наверное, молодая супруга гуляла с детьми (или сидела с ними за закрытой дверью, ожидая, пока уйдет страшный дяденька милиционер).
Первая половина беседы больше походила на монолог. Кажется, до сих пор еще глубоко обиженная супруга – еще бы, без мужа воспитала двух таких детей! – не высказала миру всех своих болей и обид. А перед незнакомым человеком плакаться еще легче – совсем как в поезде, когда знаешь, что, расставшись по прибытии, вряд ли еще встретишься со случайным попутчиком.
Жили они с Кандиларовым нормально, спокойно, как и подобает приличным людям, пока не вынырнула откуда-то эта фурия – Верджиния.
– Надо же имечко себе выдумала!
Несколько раз пожилая женщина пыталась пуститься в откровенности, но сын ее пресекал:
– Остановись, мама, довольно! Товарищу это совсем не интересно.
– Я пришел поговорить с вами и, увы, сообщить печальную новость, – сказал Бурский. – Ваш бывший супруг, а ваш, Христо, отец трагически погиб. Он был убит.
Весть о насильственной смерти Кандиларова особых эмоций, кажется, не вызвала. Мать с сыном переглянулись, и только. Покойный давно уже был, наверное, вычеркнут из их жизни… Нет, не только переглянулись: сын едва заметно кивнул матери, и она сразу же опустила глаза. Выходит, уже обсуждалась возможность подобного исхода? Нет, тут надо хорошенько расспросить: почему такую возможность они обсуждали?
– Да, убит, – повторил майор. – Я посетил вас не только для того, чтобы сообщить эту печальную весть. Поделитесь, пожалуйста, вашими соображениями. Убийство – тяжкое преступление, и чтобы на него решиться, нужны какие-то причины – из ряда вон, необычные, понимаете?
– Такие причины были! – резко сказала Мария. – Возникли они после развода, когда эта негодница…
– Вы, очевидно, ждете, что мы назовем убийцу? – спросил сын. – Не вы, а мы?
– Нет-нет, – возразил Бурский. – Убийца уже задержан.
– Как это задержан? – спросила Бончева с каким-то странным смущением. – Да я еще вчера его видела…
– Где? – воскликнул майор, хотя сейчас надо было лишь навострить уши – и слушать, слушать.
– Где? На улице…
– Кого вы встретили на улице?
– Мама! – почти прокричал сын.
Бурский посмотрел на него долгим взглядом. Тот встретил его спокойно. Он, конечно, знал, о ком идет речь.
– Кто вам дал право? – продолжал майор. – Вы почему затыкаете матери рот?
– А какого черта она ударилась в воспоминания? У нее – сплошь сентиментальные, необоснованные, голые подозрения. Тем более что убийцу уже поймали. Зачем вам второй?
– Не второй, главный! Тот, которого поймали, вероятней всего, лишь орудие, физический исполнитель.
– Интересно, кто у вас на подозрении? Почему бы вам не сказать, кто именно? Тогда и мы с мамой…
– Послушайте, товарищ Бончев… Кстати, почему вы Бончев, а не Кандиларов?
– Деликатный вопрос. Сами ответить не можете?
– Извините, могу. Но не понял, почему в телефонном справочнике у вас вместо отчества буква «М».
– Мариин. По имени матери.
– Так записывают внебрачных детей, когда отец неизвестен. Вы что, считаете себя внебрачным?
– Кем я сам себя считаю – мое личное дело. Все оформлено через суд, можете быть спокойны. Так кто же убийца?
– Только имейте в виду, что торговаться – не в наших правилах. Итак, говорит ли вам что-либо такое имя: Ангел Асенов Насуфов?
– Ничего, – и посмотрел на мать. – Впервые слышу. Выходит, он сознался, что убил Кандиларова?
– Ни в чем он не сознался, – возразил Бурский. – Пока мы до него добрались, он был уже мертв. Потому-то мы ищем человека, который распорядился убить… Кандиларова. Иначе говоря – вашего отца.
После недолгой паузы Мария Бончева задумчиво проговорила:
– Да, похоже, это почерк…
– Мама! – снова одернул ее сын.
– Послушайте, Бончев! Отдаете вы себе отчет в том, что, запрещая матери говорить, вы умышленно скрываете от следствия важные сведения? Сведения, которые помогли бы найти убийцу!
Не слушая Бурского, сын в упор смотрел на свою мать. Взгляд его был столь красноречив, что женщина окончательно смолкла.
29 октября, вторник
Подчиняясь какому-то внезапному побуждению, не вполне ясному даже ему самому, капитан Консулов отправился на похороны Нанай Маро достаточно странно одетым: в потертых джинсах, стоптанных туфлях и ярко-красных носках, в сверхмодной серой куртке с бесчисленными карманами и заклепками. Вершиной маскировки была розовая майка, на которой во всю грудь пестрели громадные буквы «Полис оф Нью-Джерси». С шеи свисала позолоченная цепочка с крестом. Непокорные свои волосы капитан разлохматил, чтобы портрет «своего парня» казался подлинником, а не мазней бездарного копииста. Для того чтобы всегда быть в нужной роли, он постоянно пополнял свой гардероб, искусно добавляя детали к своей «сценической одежде». На службу он, однако, являлся в официально-коричневом или темно-сером костюме, снежно-белой сорочке и галстуке. Вообще крайние взгляды проявлял он не только по отношению к одежде, но и по отношению к людям. Одних уважал, любил и готов был жизнь за них отдать; других презирал, ненавидел и грубил им к месту и не к месту, заслуженно и незаслуженно. Вследствие этого Консулов часто терпел неприятности – как в личной жизни, так и на службе. Для одних он был человеком умным и оригинальным, другие считали его просто чокнутым. Вероятно, в каждом конкретном случае обе оценки соответствовали истине.
Похороны прошли более чем скромно, не было даже венка, зато публика собралась шумная и разномастная. Хватало тут проныр, торгашей, спекулянтов, которые приехали в личных машинах, как важные господа.
Отец покойного так и не появился. Тетка Нанай Маро, поддерживаемая мужем, с криками и руганью пыталась открыть крышку гроба, чтобы увидеть тело любимого Ангела (еще неизвестно, от чего он скончался, кто его прикончил!). Дело чуть не дошло до драки с кладбищенскими служителями. Спиридон, племянник Насуфова, безмолвно стоял рядом с родителями.
Бросив, как водится, свою горсть земли, Консулов вместе с другими скорбящими двинулся к выходу. Спиридона он старался не выпускать из вида. Симо и Цона сели в чью-то машину, а Спиридон пошел к автобусной остановке. Вскочив за ним в автобус, Консулов приблизился вплотную.
– Спиридон, – сказал он тихо, – сделай вид, что мы не знаем друг друга. Очень надо поговорить.
Парнишка обернулся, внимательно поглядел на незнакомца. Кажется, остался доволен его видом: шикарный тип!
– Про что? – спросил Спиридон.
– Про Батю. Но пока – тихо! На следующей сойдем, держись у меня в кильватере. Усек? И не спрашивай, кто я да что. Будет нужно – узнаешь.
Заинтригованный, Спиридон вышел за Консуловым на следующей остановке и прошел следом в ближайшую забегаловку. Заведение пустовало: было еще слишком рано. Капитан выбрал дальний столик в углу и сел так, чтобы видеть вход.
– Как насчет выпить? – спросил он.
– Можно.
Консулов сходил к стойке, принес две полные рюмки.
– Давай хлебнем «Преслава». Питье настоящих мужиков. Батя его любил. За Батю!
Чокнулись. Но, едва пригубив, Консулов скривился и передернулся.
– Этот скот разбавляет коньяк водкой. Но ничего, справимся.
Спиридон, как видно, пил коньяк впервые. Смело сделав второй глоток, хотел что-то сказать. Однако Консулов его опередил: хоть он и знал все, что установили коллеги, этого было недостаточно, и сейчас приходилось действовать на ощупь, руководствуясь лишь интуицией.
– Раджу, небось, знаешь? Это он меня послал. Спиридон ничего не ответил, наклонил голову, давая понять, что знает, и знает очень хорошо. Конечно, Раджу капитан выдумал, рассчитывая на юношескую самоуверенность собеседника.
– Ему и Нанай Маро – обоим готовили удар, который достался одному Ангелу… Раджа очень переживает: закадычные они с Батей друзья были. Хочет отомстить… Только, пока легавые вынюхивают, кто кокнул Ангела, дождичек следы смоет, снежок их заметет…
Взгляд Спиридона стал острым; напряженно глядя в глаза Консулову, парень рассказал, что его родители, едва уехала милиция, принялись судачить о наследстве, о легковой машине, о том, как бы обойти при дележке этого пьяницу – отца Ангела. И вот наконец хоть кто-то в этом мире думает о мести!..
– Слушай, парень, ты только намекни, кто убил Нанай Маро. Мы эту суку сразу отправим на тот свет – лично извиниться перед Ангелом. Лично!
Спиридон, отпивая коньяк маленькими глотками, очевидно, колебался.
– Мы с Раджой знаем, что ты этого гада, может, и не видел. Но Батя – а как он тебя любил! – ведь должен он был тебе хоть сказать, кто он такой, а?
– О ком сказать?
– С кем он поедет на дачу. Тогда, в последний вечер. Где его и пришили.
– Знаю, – дрогнувшим голосом проговорил Спиридон. – Он мне сказал. Я своими глазами этого типа видел, правда, издалека. Ночью – нет, уже чуть рассвело (наутро после отъезда Бати) – слышу, мотор тарахтит. Выглянул в окно – машина под навес въезжает. Дай, думаю, Батю встречу. Пока одевался, пока двери отпирал, гляжу – он уже у калитки. Прогуляться, думаю, пошел. И не стал его окликать, чтобы наших не разбудить. А оказалось, не Батя то был, а этот… Будь он проклят, паскуда!
– Кто?
– Жентельмен…
– Ну и ну! Быть не может! – Консулов почувствовал вдруг, что выезжает на скользкую дорогу, где надо быть предельно внимательным – не тормозить, но и не газовать слишком.
– Может, может. Именно так Батя его называл. – Спиридон поставил рюмку на стол, испытующе глядя на собеседника.
«Сейчас или никогда! – думал Консулов. – Эх, только бы у Джентльмена был сын! Ладно, рискнем…»
– Знаю я Жентельмена. Отъявленный негодяй. Самого, правда, не видал, но с сыном его имел дело.
«Если сына нет, – подумал Консулов, – придется выкручиваться: дескать, ошибка вышла…»
– Сын Жентельмена вел тогда машину Бати, и на ней же…
В десятку!.. Дело сделано. Пора исчезать.
– Только не вздумай трепаться, слышишь? – Голос Спиридона снова дрожал. – Если Жентельмен пронюхает, пощады не будет никому. Батю пришил, меня и подавно пришьет. Я для него – что тебе мошка!
– Не дрейфь, Спиридон. Не пронюхает. Слово даю. Не он тебя, а мы с Раджой – его!..
Время поджимало. Можно было, конечно, предстать и в таком живописном костюме, однако Консулов решил все-таки пожертвовать точностью и прийти чуть позже, зато прилично одетым.
Когда он явился на планерку, полковник уже делал выводы.
– А если и разговор с дочерью Кандиларова не даст результатов, тогда надо еще настойчивее, а главное, еще более тонко, интеллигентно снова допросить всех. Особое внимание – к матери и сыну Бончевым. Действуйте, товарищи.
– Можно и мне высказаться, товарищ полковник? – смиренно попросил Консулов.
Полковник сердито глянул на него.
– Приходишь к самому концу, а потом задерживай из-за тебя совещание… Ладно, высказывайся, если у тебя не пустяки какие-нибудь.
– Это уж вам видней, – обиженно сказал капитан. – Если такая спешка, я могу и отложить до следующего совещания.
– Давай говори, не теряй времени!
– Тогда я просто сообщу, кто ездил с Нанай Маро в Старую Церковь. Кто подсыпал стеностен в коньяк. Кто вернулся на той же машине в Софию в четыре часа утра. И, наконец, кто приказал Нанай Маро убить Кандиларова.
– Ты все это знаешь?! – воскликнул полковник. – Чего ж ты сидел, молчал, слушал?
– Я недолго сидел, молчал и слушал. Потому что опоздал. А опоздал потому, что надо было узнать, кто, к примеру, ездил с Нанай Маро в Старую Церковь…
– Капитан Консулов! – Цветанов, видимо, терял терпение.
– Андроник Кочев Ликоманов, товарищ полковник, – отчеканил Консулов. – По кличке Джентльмен, или, в произношении некоторых свидетелей, Жентельмен.
Консулов подробно, с присущим только ему красноречием описал, как он подбирался к Ликоманову: после того, как услышал о продаже «москвича», ему почти все стало ясно, и дело мог довершить любой стажер. Как всегда, Консулов увлекся, утратил чувство меры и насчет стажера сболтнул зря, однако что поделаешь – как говорится, победителей не судят.
– Вообще все шло как по маслу. Удивила меня только низкая цена, назначенная за «москвич» – всего-навсего тысяча двести левов. А стоит такая машина тысяч пять-шесть, не меньше. Нанай Маро, можно сказать, получил машину даром…
– Может, из-за налога? – спросил Шатев.
– Может быть. А скорей всего вот что: кто-то хотел сделать подарок Нанай Маро. За некую услугу.
– Уже сделанную или предстоящую, – уточнил Бурский.
– Но не за уголовщину, поверьте моему слову! – воскликнул Консулов. – Слишком давно продал машину сын… Да, я забыл сообщить имя сына нашего героя: Тервел Андроников Ликоманов.
– Браво, капитан! – похвалил полковник. – Итак, подвожу итог. Допустим, что Ликоманов был с Насуфовым на даче, подсыпал стеностен, вернулся в Софию. Возможно также, что по его указке Нанай Маро прикончил кто-то другой. Но все это, ребята, не более чем догадки. Где доказательства? Свидетели – где?
– Мертвые, – мрачно проговорил Тодорчев.
– Ну не все. Ведь Спиридон-то пока что живой, – поправился Бурский. – Не исключено, что он тоже сопровождал Кандиларова на дачу, а может, и в пещере побывал.
– И меня беспокоит это «пока что живой», – сказал полковник. – Надо немедленно задержать Спиридона. Таким образом мы его спасем. А как с ним быть дальше – поглядим. Сравним отпечатки пальцев и все такое. Поручим это капитану Шатеву.
– Но ведь если Ликоманов узнает, что Спиридон арестован…
– И пусть узнает. А мы уведомим пограничников, чтобы он случайно не покинул страну вместе с женой и сыном. – После паузы Цветанов добавил: – За Бангеевым в этом плане тоже надо присмотреть, а может быть, и за Верджинией Кандиларовой.
– Ладно, с Ликомановым ясно. Только почему вы думаете, что Бангеев – с его железным алиби! – захочет удрать?
– Потому что на его, а не на моей даче (хотя у меня таковой и нет!) произошли оба убийства. Кстати, я хотел бы получить более подробные сведения об этой фигуре.
Бурский встал.
– Как мы могли! – нервничая сказал он. – Как могли! Вцепились в Бангеева, а ведь позабыли, что дача-то раньше принадлежала Ликоманову! Он, продав ее Бангееву, оставил себе запасные ключи!
– Да-а-а… – протянул Цветанов. – Только теперь все становится на свои места.
– Иван еще когда говорил об этом, а мы не придали значения. Ключи от дачи мог дать Ангелу Насуфову сам Ликоманов… Здесь я проморгал. Поэтому разрешите мне самому заняться Ликомановым.
30 октября, среда
Шатев почти никогда не ходил в форме. Не все коллеги видели его в капитанских погонах. Но сегодня утром он облачился в мундир и, сопровождаемый старшиной, поехал на операцию. Главной ее целью было поднять как можно больше шума при аресте Спиридона. Чтобы как можно больше людей, а заодно и Ликоманов, узнали об этом.
Помня, как описывал Консулов вопли на похоронах Насуфова, Шатев ожидал увидеть столь же эффектную сцену. И ошибся. Без протестов не обошлось – но слабых, вымученных. Может быть, очень уж внушителен был вид милиционеров, прикативших на желто-синей оперативной машине, а может, родители парня ожидали такого поворота событий. Во всяком случае, они не были потрясены. Зато сбежавшиеся соседи, увидев Спиридона в наручниках, выражали недоумение и даже возмущение.
Арестованного поместили в одиночную камеру и довольно долго не вызывали на допрос. По настоянию полковника кроме Шатева в кабинете присутствовал Тодорчев: у капитана было чему поучиться.
Внешне Спиридон держался спокойно, даже гордо – явно сказывались уроки Бати, – но от взгляда капитана не укрылось, что душа у него ушла в пятки. На первый вопрос (фамилия, имя, год рождения) он ответил:
– Увы, чаще, чем хотелось бы.
– Не поставив меня в известность?!
– В таких случаях достаточно поставить в известность прокурора. И получить его согласие, заметьте, письменное. Будьте покойны, всегда присутствовали еще и понятые.
Наступила томительная пауза.
– Так… И вы меня подозреваете в этих убийствах?
– Ничего подобного я не говорил. Хотя признаюсь, в своих рассуждениях не исключал и такую возможность. Даже считал вас самым вероятным убийцей. Но ваше алиби – ужин в Красном зале, бар до четырех утра – алиби ваше сокрушительно.
– Значит, проведи я вечер один в своей квартире… Почему подозревают именно меня?
– Дача-то ваша!
Бангеев снова замолчал, явно что-то обдумывая.
– На этом закончим, хотя бы на сегодня, – прервал паузу Бурский. – Если, конечно, вы не хотите прокомментировать любопытные новости, которые услышали. Нет ли у вас подозрений, кто бы мог воспользоваться вашей дачей для своих зверских забав? Дача-то ваша, – повторил майор.
– Кто угодно мог сорвать замок.
– Да, но первый раз открывали ключами.
– Нет, не знаю, ничего не пойму.
– Ну, тогда я дам вам один ценный, я бы сказал, жизненно важный совет. Важный для вас.
– Я весь внимание.
– Слушайте. Сейчас вы ничего не знаете, ничего не понимаете. И даже если что узнаете, настоятельно советую никому не говорить о нашем свидании. Иначе последствия могут оказаться, как говорят, роковыми.
– Почему?
– Потому что мне не хочется снова ехать на вашу двухэтажную дачу.
– Опять говорите загадками?
– Поразмышляйте – и вы их легко разгадаете.
«И все-таки он кого-то подозревает», – подумал Бурский, когда за Бангеевым закрылась дверь.
Миссия Шатева была достаточно неприятной. Но капитан твердо придерживался правила: лучший способ справиться с неприятной работой – безотлагательно ею заняться. Поэтому он, поспешив на окраину столицы, до тех пор мерил ее широкими своими шагами, покуда не нашел дом Насуфова. Это было одноэтажное каменное здание на улице, обозначенной номером, поскольку городские власти еще не подыскали ей подходящего названия. Двор был обширный, в конце его под жестяным навесом стоял светло-синий «москвич» с номером АВС-9981. Та самая машина, что появлялась в Старой Церкви! И как это Иван не запомнил номер? Нет ведь ничего проще: перемножь первые две цифры – и получишь две последние.
Если машина здесь, значит, тот, неизвестный, ночью сюда же и вернулся. Рискованно. Весьма рискованно! Его могли видеть прохожие, соседи… А если и видели – ну и что? Мало ли по каким делам ездит человек…
Из ближайшей телефонной кабины Шатев позвонил полковнику Цветанову. Тот обещал немедленно выслать оперативную группу с сыскной собакой.
– Погоди! Ты не торопишься?
– Куда спешить. В доме тихо – может, и нет никого.
– Я думаю, целесообразно сразу же провести обыск. Только возьму разрешение и, знаешь ли, тоже приеду. Ничего пока не предпринимай.
Шатеву ничего другого не оставалось, как снова пройтись мимо дома, внимательно его оглядывая. Теперь его заметили: во двор вышла смуглая (смуглая!) женщина лет сорока пяти – пятидесяти, держа в руке половник. Она медленно приблизилась к деревянному забору, однако калитку не открыла.
– Чего вылупился?
– Мне бы Ангела, – смиренно сказал Шатев.
– Нету твоего Ангела. Двигай своим путем. Не на что тут глазеть. Чего тебе от него надо-то?
– Да сговорились мы насчет машины. Посмотреть надо, что за тарахтелка.
Капитан стрелял наугад – и, кажется, попал, поскольку женщина сбавила тон. Пригласив войти, она повела его к машине. Ключ от зажигания был на месте…
– А где Ангел?
– Не знаю. Где-то запропастился.
– Без машины?!
– С четверга пропал. Вечером, часов в десять, поехал куда-то. Утром смотрю: машина на месте, а его нет. И до сих пор не показывается.
– А кто же машину привел?
– Он и привел, кому ж еще. Только я его не видела.
– Кто-нибудь после этого трогал машину?
– Ну да, пусть попробует. Ангел кому угодно руки-ноги переломает. Спиридон и тот побаивается… Слушай, а чего это ты меня допрашиваешь? Ты кто такой?
Тем временем две машины остановились напротив.
– Капитан милиции я, хозяйка, – сказал по-прежнему смиренно Шатев.
– Надо же! Капитан. Погоди, я сейчас вот участкового позову! – Она оглянулась и увидела оперативников во главе с седовласым Цветановым в форме.
Женщина по имени Цона оказалась теткой Нанай Маро – сестрой отца. Ошарашенная набегом милиционеров, она без разговоров сдала семейную крепость. Напрасно Цветанов чуть ли не силой пытался предъявить ей разрешение прокурора на обыск – Цона не пожелала с ним познакомиться (если, конечно, вообще умела читать).
Когда группа вошла в дом, Шатев с дактилоскопистом Миньо Драгановым обследовали синий «москвич».
– Следы одного только Нанай Маро, – сказал Миньо. – Я их уже знаю, последнее время насмотрелся. На баранке, на рычаге переключения скоростей, на ключе зажигания и на левой передней дверце сильно размазаны, почти негодны для идентификации. Или их пытались стереть, или тот, кто привел сюда машину, был в перчатках.
Не намного богаче был и улов в доме. Тетка показала оперативникам комнату Ангела. Выяснилось, что жил Ангел припеваючи, одевался сверхмодно, пил дорогой коньяк, как болгарский, так и иностранный, о чем свидетельствовала батарея пустых бутылок, среди которых поблескивала этикеткой даже такая диковинка, как коньяк марки «Мадам Вонч». Однако ни валюты, ни золота, ни драгоценностей обыск не выявил.
Вернулись домой муж и сын Цоны. Симо Рашидов оказался работником транспорта. Спиридон, паренек лет шестнадцати, был в модном джинсовом костюме, но в грязных ботинках.
Полковник, отослав экспертов, сидел в гостиной за столом. Хозяева дома стояли, не захотев присесть, ожидая, что скажет большое начальство.
– Кто родители Ангела? Есть у него жена, дети?
– Он не женат – откуда ж дети, – отозвался Рашидов. – Мать его бросила маленьким, с каким-то типом умотала. Жива ли, нет ли – не знаем. А отец его… отец… – Симо взглянул вопросительно на свою жену.
– Что – отец? – Полковник нахмурился. – Говорите.
– Дело в том, – вмешалась тетка, – брат мой живет в Сливенском округе, в селе Клуцохора, это так далеко…
– Ничего, и его надо уведомить…
– Про что уведомлять-то?
– Вряд ли вы его трезвым застанете. – Рашидов покачал головой. – Осенью гонит сливовицу, потом одиннадцать месяцев ее пьет.
– Уведомлять-то про что? – повторила тетка.
– Про то, что Ангел умер, – отчеканил полковник.
– Умер! О господи ты боже мой! – завопила Цона. – Ты что, разыгрываешь нас, начальник? Как так – умер? Слышите, лю-у-у-ди!..
– Разве со смертью шутят, женщина? – укорил ее полковник. – Мы нашли его утром, в четверг. Далеко отсюда.
– Ой-ёй-ёй! – закричала Цона еще более пронзительно. – Ой-ёй-ёй! Ангелочек мой миленький…
– Кончай! – заорал на жену Рашидов. – Марш на кухню, там и вопи сколько влезет!
Он не только не скорбел – наоборот, выражение спокойствия и умиротворенности прочитывалось на его лице.
Самой интересной была реакция племянника Нанай Маро. Шатев не участвовал в допросе и мог внимательно наблюдать за ним. Парнишка был глубоко потрясен. Глаза его, словно потерявшие способность видеть, выражали неподдельную скорбь, кроме того – ужас. Будто Спиридон готов был услышать страшную весть, но услышав, все-таки отказывался в нее поверить.
Из разговора полковника с Рашидовым становилось ясно, что Ангел разъезжал по всей Болгарии. Иногда не бывал дома по нескольку дней, иногда пропадал неделями. То на машине уезжал, то уходил, оставляя ее дома. Ни разу не случалось, чтобы машину за него доставил домой кто-то другой. На вопрос, почему Рашидов не встревожился, когда машина оказалась под навесом, а водитель исчез, разумного ответа не последовало. Как и на вопрос, чем Ангел зарабатывал на жизнь. Вроде бы не работал нигде, не служил, а с голоду не помирал; воровством – боже упаси! – тоже не занимался, а деньжата к нему так и плыли…
В телефонном справочнике майор не обнаружил номера, а соответственно и адреса бывшей супруги Петко Кандиларова. Пришлось обратиться в райсовет. Оказалось, теперь она – Мария Тодорчева Бончева. Майор позвонил по указанному в справочнике телефону и договорился встретиться с ней в тот же вечер. Бончева согласилась, поставив, однако, непременное условие: на встрече должен присутствовать ее сын.
Положив трубку, Бурский снова стал рыться в справочнике. Мария Бончева там тоже не значилась – номер был записан на Христо М. Бончева. Почему Христо – понятно: внука назвали, как водится, именем деда. Можно объяснить и перемену фамилии – взял фамилию матери. Такое случается, когда отец уходит от детей или они с ним порывают. Так что можно не гадать, как складывались отношения Петко Кандиларова с детьми. Но почему в справочнике буква «М», а не «П»? Неужто опечатка?
Квартира оказалась на седьмом этаже. В стандартном панельном доме, так называемая трехкомнатная – две комнатушки, соединенные гостиной. На этой жилплощади обитали молодой инженер с женой и двумя малолетними детьми и сама Мария Бончева. Наверняка им было тесно (майор не удивился бы, узнав, что бабуся спит на кухне). Эта обстановка ни в какое сравнение не шла с хоромами, где еще недавно наслаждался жизнью Кандиларов. Единственной ценной вещью в гостиной был телевизор «София».
Приняли гостя учтиво, но сдержанно, кофе не предложили. Едва Бурский отрекомендовался Марии, появился ее сын. В продолжение всего разговора в квартире не слышно было никаких звуков – наверное, молодая супруга гуляла с детьми (или сидела с ними за закрытой дверью, ожидая, пока уйдет страшный дяденька милиционер).
Первая половина беседы больше походила на монолог. Кажется, до сих пор еще глубоко обиженная супруга – еще бы, без мужа воспитала двух таких детей! – не высказала миру всех своих болей и обид. А перед незнакомым человеком плакаться еще легче – совсем как в поезде, когда знаешь, что, расставшись по прибытии, вряд ли еще встретишься со случайным попутчиком.
Жили они с Кандиларовым нормально, спокойно, как и подобает приличным людям, пока не вынырнула откуда-то эта фурия – Верджиния.
– Надо же имечко себе выдумала!
Несколько раз пожилая женщина пыталась пуститься в откровенности, но сын ее пресекал:
– Остановись, мама, довольно! Товарищу это совсем не интересно.
– Я пришел поговорить с вами и, увы, сообщить печальную новость, – сказал Бурский. – Ваш бывший супруг, а ваш, Христо, отец трагически погиб. Он был убит.
Весть о насильственной смерти Кандиларова особых эмоций, кажется, не вызвала. Мать с сыном переглянулись, и только. Покойный давно уже был, наверное, вычеркнут из их жизни… Нет, не только переглянулись: сын едва заметно кивнул матери, и она сразу же опустила глаза. Выходит, уже обсуждалась возможность подобного исхода? Нет, тут надо хорошенько расспросить: почему такую возможность они обсуждали?
– Да, убит, – повторил майор. – Я посетил вас не только для того, чтобы сообщить эту печальную весть. Поделитесь, пожалуйста, вашими соображениями. Убийство – тяжкое преступление, и чтобы на него решиться, нужны какие-то причины – из ряда вон, необычные, понимаете?
– Такие причины были! – резко сказала Мария. – Возникли они после развода, когда эта негодница…
– Вы, очевидно, ждете, что мы назовем убийцу? – спросил сын. – Не вы, а мы?
– Нет-нет, – возразил Бурский. – Убийца уже задержан.
– Как это задержан? – спросила Бончева с каким-то странным смущением. – Да я еще вчера его видела…
– Где? – воскликнул майор, хотя сейчас надо было лишь навострить уши – и слушать, слушать.
– Где? На улице…
– Кого вы встретили на улице?
– Мама! – почти прокричал сын.
Бурский посмотрел на него долгим взглядом. Тот встретил его спокойно. Он, конечно, знал, о ком идет речь.
– Кто вам дал право? – продолжал майор. – Вы почему затыкаете матери рот?
– А какого черта она ударилась в воспоминания? У нее – сплошь сентиментальные, необоснованные, голые подозрения. Тем более что убийцу уже поймали. Зачем вам второй?
– Не второй, главный! Тот, которого поймали, вероятней всего, лишь орудие, физический исполнитель.
– Интересно, кто у вас на подозрении? Почему бы вам не сказать, кто именно? Тогда и мы с мамой…
– Послушайте, товарищ Бончев… Кстати, почему вы Бончев, а не Кандиларов?
– Деликатный вопрос. Сами ответить не можете?
– Извините, могу. Но не понял, почему в телефонном справочнике у вас вместо отчества буква «М».
– Мариин. По имени матери.
– Так записывают внебрачных детей, когда отец неизвестен. Вы что, считаете себя внебрачным?
– Кем я сам себя считаю – мое личное дело. Все оформлено через суд, можете быть спокойны. Так кто же убийца?
– Только имейте в виду, что торговаться – не в наших правилах. Итак, говорит ли вам что-либо такое имя: Ангел Асенов Насуфов?
– Ничего, – и посмотрел на мать. – Впервые слышу. Выходит, он сознался, что убил Кандиларова?
– Ни в чем он не сознался, – возразил Бурский. – Пока мы до него добрались, он был уже мертв. Потому-то мы ищем человека, который распорядился убить… Кандиларова. Иначе говоря – вашего отца.
После недолгой паузы Мария Бончева задумчиво проговорила:
– Да, похоже, это почерк…
– Мама! – снова одернул ее сын.
– Послушайте, Бончев! Отдаете вы себе отчет в том, что, запрещая матери говорить, вы умышленно скрываете от следствия важные сведения? Сведения, которые помогли бы найти убийцу!
Не слушая Бурского, сын в упор смотрел на свою мать. Взгляд его был столь красноречив, что женщина окончательно смолкла.
29 октября, вторник
Подчиняясь какому-то внезапному побуждению, не вполне ясному даже ему самому, капитан Консулов отправился на похороны Нанай Маро достаточно странно одетым: в потертых джинсах, стоптанных туфлях и ярко-красных носках, в сверхмодной серой куртке с бесчисленными карманами и заклепками. Вершиной маскировки была розовая майка, на которой во всю грудь пестрели громадные буквы «Полис оф Нью-Джерси». С шеи свисала позолоченная цепочка с крестом. Непокорные свои волосы капитан разлохматил, чтобы портрет «своего парня» казался подлинником, а не мазней бездарного копииста. Для того чтобы всегда быть в нужной роли, он постоянно пополнял свой гардероб, искусно добавляя детали к своей «сценической одежде». На службу он, однако, являлся в официально-коричневом или темно-сером костюме, снежно-белой сорочке и галстуке. Вообще крайние взгляды проявлял он не только по отношению к одежде, но и по отношению к людям. Одних уважал, любил и готов был жизнь за них отдать; других презирал, ненавидел и грубил им к месту и не к месту, заслуженно и незаслуженно. Вследствие этого Консулов часто терпел неприятности – как в личной жизни, так и на службе. Для одних он был человеком умным и оригинальным, другие считали его просто чокнутым. Вероятно, в каждом конкретном случае обе оценки соответствовали истине.
Похороны прошли более чем скромно, не было даже венка, зато публика собралась шумная и разномастная. Хватало тут проныр, торгашей, спекулянтов, которые приехали в личных машинах, как важные господа.
Отец покойного так и не появился. Тетка Нанай Маро, поддерживаемая мужем, с криками и руганью пыталась открыть крышку гроба, чтобы увидеть тело любимого Ангела (еще неизвестно, от чего он скончался, кто его прикончил!). Дело чуть не дошло до драки с кладбищенскими служителями. Спиридон, племянник Насуфова, безмолвно стоял рядом с родителями.
Бросив, как водится, свою горсть земли, Консулов вместе с другими скорбящими двинулся к выходу. Спиридона он старался не выпускать из вида. Симо и Цона сели в чью-то машину, а Спиридон пошел к автобусной остановке. Вскочив за ним в автобус, Консулов приблизился вплотную.
– Спиридон, – сказал он тихо, – сделай вид, что мы не знаем друг друга. Очень надо поговорить.
Парнишка обернулся, внимательно поглядел на незнакомца. Кажется, остался доволен его видом: шикарный тип!
– Про что? – спросил Спиридон.
– Про Батю. Но пока – тихо! На следующей сойдем, держись у меня в кильватере. Усек? И не спрашивай, кто я да что. Будет нужно – узнаешь.
Заинтригованный, Спиридон вышел за Консуловым на следующей остановке и прошел следом в ближайшую забегаловку. Заведение пустовало: было еще слишком рано. Капитан выбрал дальний столик в углу и сел так, чтобы видеть вход.
– Как насчет выпить? – спросил он.
– Можно.
Консулов сходил к стойке, принес две полные рюмки.
– Давай хлебнем «Преслава». Питье настоящих мужиков. Батя его любил. За Батю!
Чокнулись. Но, едва пригубив, Консулов скривился и передернулся.
– Этот скот разбавляет коньяк водкой. Но ничего, справимся.
Спиридон, как видно, пил коньяк впервые. Смело сделав второй глоток, хотел что-то сказать. Однако Консулов его опередил: хоть он и знал все, что установили коллеги, этого было недостаточно, и сейчас приходилось действовать на ощупь, руководствуясь лишь интуицией.
– Раджу, небось, знаешь? Это он меня послал. Спиридон ничего не ответил, наклонил голову, давая понять, что знает, и знает очень хорошо. Конечно, Раджу капитан выдумал, рассчитывая на юношескую самоуверенность собеседника.
– Ему и Нанай Маро – обоим готовили удар, который достался одному Ангелу… Раджа очень переживает: закадычные они с Батей друзья были. Хочет отомстить… Только, пока легавые вынюхивают, кто кокнул Ангела, дождичек следы смоет, снежок их заметет…
Взгляд Спиридона стал острым; напряженно глядя в глаза Консулову, парень рассказал, что его родители, едва уехала милиция, принялись судачить о наследстве, о легковой машине, о том, как бы обойти при дележке этого пьяницу – отца Ангела. И вот наконец хоть кто-то в этом мире думает о мести!..
– Слушай, парень, ты только намекни, кто убил Нанай Маро. Мы эту суку сразу отправим на тот свет – лично извиниться перед Ангелом. Лично!
Спиридон, отпивая коньяк маленькими глотками, очевидно, колебался.
– Мы с Раджой знаем, что ты этого гада, может, и не видел. Но Батя – а как он тебя любил! – ведь должен он был тебе хоть сказать, кто он такой, а?
– О ком сказать?
– С кем он поедет на дачу. Тогда, в последний вечер. Где его и пришили.
– Знаю, – дрогнувшим голосом проговорил Спиридон. – Он мне сказал. Я своими глазами этого типа видел, правда, издалека. Ночью – нет, уже чуть рассвело (наутро после отъезда Бати) – слышу, мотор тарахтит. Выглянул в окно – машина под навес въезжает. Дай, думаю, Батю встречу. Пока одевался, пока двери отпирал, гляжу – он уже у калитки. Прогуляться, думаю, пошел. И не стал его окликать, чтобы наших не разбудить. А оказалось, не Батя то был, а этот… Будь он проклят, паскуда!
– Кто?
– Жентельмен…
– Ну и ну! Быть не может! – Консулов почувствовал вдруг, что выезжает на скользкую дорогу, где надо быть предельно внимательным – не тормозить, но и не газовать слишком.
– Может, может. Именно так Батя его называл. – Спиридон поставил рюмку на стол, испытующе глядя на собеседника.
«Сейчас или никогда! – думал Консулов. – Эх, только бы у Джентльмена был сын! Ладно, рискнем…»
– Знаю я Жентельмена. Отъявленный негодяй. Самого, правда, не видал, но с сыном его имел дело.
«Если сына нет, – подумал Консулов, – придется выкручиваться: дескать, ошибка вышла…»
– Сын Жентельмена вел тогда машину Бати, и на ней же…
В десятку!.. Дело сделано. Пора исчезать.
– Только не вздумай трепаться, слышишь? – Голос Спиридона снова дрожал. – Если Жентельмен пронюхает, пощады не будет никому. Батю пришил, меня и подавно пришьет. Я для него – что тебе мошка!
– Не дрейфь, Спиридон. Не пронюхает. Слово даю. Не он тебя, а мы с Раджой – его!..
Время поджимало. Можно было, конечно, предстать и в таком живописном костюме, однако Консулов решил все-таки пожертвовать точностью и прийти чуть позже, зато прилично одетым.
Когда он явился на планерку, полковник уже делал выводы.
– А если и разговор с дочерью Кандиларова не даст результатов, тогда надо еще настойчивее, а главное, еще более тонко, интеллигентно снова допросить всех. Особое внимание – к матери и сыну Бончевым. Действуйте, товарищи.
– Можно и мне высказаться, товарищ полковник? – смиренно попросил Консулов.
Полковник сердито глянул на него.
– Приходишь к самому концу, а потом задерживай из-за тебя совещание… Ладно, высказывайся, если у тебя не пустяки какие-нибудь.
– Это уж вам видней, – обиженно сказал капитан. – Если такая спешка, я могу и отложить до следующего совещания.
– Давай говори, не теряй времени!
– Тогда я просто сообщу, кто ездил с Нанай Маро в Старую Церковь. Кто подсыпал стеностен в коньяк. Кто вернулся на той же машине в Софию в четыре часа утра. И, наконец, кто приказал Нанай Маро убить Кандиларова.
– Ты все это знаешь?! – воскликнул полковник. – Чего ж ты сидел, молчал, слушал?
– Я недолго сидел, молчал и слушал. Потому что опоздал. А опоздал потому, что надо было узнать, кто, к примеру, ездил с Нанай Маро в Старую Церковь…
– Капитан Консулов! – Цветанов, видимо, терял терпение.
– Андроник Кочев Ликоманов, товарищ полковник, – отчеканил Консулов. – По кличке Джентльмен, или, в произношении некоторых свидетелей, Жентельмен.
Консулов подробно, с присущим только ему красноречием описал, как он подбирался к Ликоманову: после того, как услышал о продаже «москвича», ему почти все стало ясно, и дело мог довершить любой стажер. Как всегда, Консулов увлекся, утратил чувство меры и насчет стажера сболтнул зря, однако что поделаешь – как говорится, победителей не судят.
– Вообще все шло как по маслу. Удивила меня только низкая цена, назначенная за «москвич» – всего-навсего тысяча двести левов. А стоит такая машина тысяч пять-шесть, не меньше. Нанай Маро, можно сказать, получил машину даром…
– Может, из-за налога? – спросил Шатев.
– Может быть. А скорей всего вот что: кто-то хотел сделать подарок Нанай Маро. За некую услугу.
– Уже сделанную или предстоящую, – уточнил Бурский.
– Но не за уголовщину, поверьте моему слову! – воскликнул Консулов. – Слишком давно продал машину сын… Да, я забыл сообщить имя сына нашего героя: Тервел Андроников Ликоманов.
– Браво, капитан! – похвалил полковник. – Итак, подвожу итог. Допустим, что Ликоманов был с Насуфовым на даче, подсыпал стеностен, вернулся в Софию. Возможно также, что по его указке Нанай Маро прикончил кто-то другой. Но все это, ребята, не более чем догадки. Где доказательства? Свидетели – где?
– Мертвые, – мрачно проговорил Тодорчев.
– Ну не все. Ведь Спиридон-то пока что живой, – поправился Бурский. – Не исключено, что он тоже сопровождал Кандиларова на дачу, а может, и в пещере побывал.
– И меня беспокоит это «пока что живой», – сказал полковник. – Надо немедленно задержать Спиридона. Таким образом мы его спасем. А как с ним быть дальше – поглядим. Сравним отпечатки пальцев и все такое. Поручим это капитану Шатеву.
– Но ведь если Ликоманов узнает, что Спиридон арестован…
– И пусть узнает. А мы уведомим пограничников, чтобы он случайно не покинул страну вместе с женой и сыном. – После паузы Цветанов добавил: – За Бангеевым в этом плане тоже надо присмотреть, а может быть, и за Верджинией Кандиларовой.
– Ладно, с Ликомановым ясно. Только почему вы думаете, что Бангеев – с его железным алиби! – захочет удрать?
– Потому что на его, а не на моей даче (хотя у меня таковой и нет!) произошли оба убийства. Кстати, я хотел бы получить более подробные сведения об этой фигуре.
Бурский встал.
– Как мы могли! – нервничая сказал он. – Как могли! Вцепились в Бангеева, а ведь позабыли, что дача-то раньше принадлежала Ликоманову! Он, продав ее Бангееву, оставил себе запасные ключи!
– Да-а-а… – протянул Цветанов. – Только теперь все становится на свои места.
– Иван еще когда говорил об этом, а мы не придали значения. Ключи от дачи мог дать Ангелу Насуфову сам Ликоманов… Здесь я проморгал. Поэтому разрешите мне самому заняться Ликомановым.
30 октября, среда
Шатев почти никогда не ходил в форме. Не все коллеги видели его в капитанских погонах. Но сегодня утром он облачился в мундир и, сопровождаемый старшиной, поехал на операцию. Главной ее целью было поднять как можно больше шума при аресте Спиридона. Чтобы как можно больше людей, а заодно и Ликоманов, узнали об этом.
Помня, как описывал Консулов вопли на похоронах Насуфова, Шатев ожидал увидеть столь же эффектную сцену. И ошибся. Без протестов не обошлось – но слабых, вымученных. Может быть, очень уж внушителен был вид милиционеров, прикативших на желто-синей оперативной машине, а может, родители парня ожидали такого поворота событий. Во всяком случае, они не были потрясены. Зато сбежавшиеся соседи, увидев Спиридона в наручниках, выражали недоумение и даже возмущение.
Арестованного поместили в одиночную камеру и довольно долго не вызывали на допрос. По настоянию полковника кроме Шатева в кабинете присутствовал Тодорчев: у капитана было чему поучиться.
Внешне Спиридон держался спокойно, даже гордо – явно сказывались уроки Бати, – но от взгляда капитана не укрылось, что душа у него ушла в пятки. На первый вопрос (фамилия, имя, год рождения) он ответил: