Пендлтон Дон. Боевая маска

   — А вы кто такой?
   — Уверен, что вы узнаете это и без моей помощи, — дружелюбно ответил Болан.
   Он непринужденно уселся за руль шикарного "мерседеса", завел мотор и рванул с места, выбросив из-под колес фонтан мелкого гравия, которым была посыпана площадка.
   Человек в летнем костюме растерянно наблюдал, как мощная машина остановилась у ворот, а охранник заглянул в салон, желая убедиться, что за рулем сидит тот, кто имеет право бывать здесь, — простая формальность с тех пор, как Болан-Ламбретта стал посещать дом Диджордже.
   Болан проехал с километр, прежде чем взглянул в зеркало на свое помертвевшее от боли лицо. Он осторожно прикоснулся к щеке в том месте, куда пришелся удар Диджордже, и скривился от острой боли. Тогда ему пришлось собрать в кулак всю волю, чтобы не отреагировать на невыносимую боль, пронзившую его, словно клинок. Мак надеялся, что удар не причинил ему никаких внутренних повреждений. Все шло слишком хорошо, чтобы теперь его подвело новое лицо. Да... все складывалось как нельзя лучше. Мак подумал об Андреа со смешанным чувством удовольствия и сожаления. Их отношения, разумеется, не имели будущего... Он не имел никаких оснований чувствовать себя виновным в том, что использует девушку в личных целях. Она уже созрела для подобной связи, будь то Болан либо кто-то другой... А почему бы и нет? Он ей пользовался, это так, но ведь и она воспользовалась им. Это было так очевидно. Она хотела, чтобы Диджордже застал их в двусмысленной ситуации. Андреа воспользовалась Боланом, чтобы причинить отцу боль. Ну, что ж. Болан пользовался ею с той же целью.
   С этими мыслями он добрался до отеля. Поднявшись к себе в номер, Мак принял душ, надел легкий костюм и сунул револьвер в кобуру под мышкой. Болан спустился в холл, кивком головы подозвал портье, вечно улыбающегося человечка лет сорока, и положил перед ним на стойку двадцатидолларовую банкноту.
   — Мной кто-нибудь интересовался? — спросил он.
   Портье уставился сначала на банкноту, потом обратил тусклый взгляд на клиента.
   — А что, вами кто-то интересовался, мистер Ламбретта? — невинно переспросил он.
   — Это спрашиваю не я, а двадцать долларов.
   — Мне кажется...
   Портье нервно побарабанил пальцами по стойке и хитро улыбнулся.
   — Мне кажется, был тут один тип меньше часа тому назад... Так он интересовался вашей особой, мистер Ламбретта.
   — Что вы ему сказали?
   Портье опустил глаза на зеленую бумажку, снова улыбнулся и добавил:
   — А что там говорить? Вы остановились здесь. Платите наличными, а не кредитной карточкой. Человек спокойный, не суете нос не в свои дела и...
   Он умоляюще посмотрел на Болана.
   — И каждое утро делаю ставки на стодолларовых кляч у местного букмекера, — закончил за него Болан.
   Портье бросал по сторонам косые взгляды, ни на миг не переставая улыбаться.
   — Есть вещи, о которых не стоит говорить вслух, мистер Ламбретта, — нервно сказал он. — Я бы предпочел, чтоб вы сохранили в тайне кое-какие ваши... э-э... связи.
   Болан забрал двадцать долларов, шагнул назад и расстегнул пиджак, открывая взгляду портье маленький Р.32 в кобуре под мышкой. Порывшись в карманах, Мак вытащил туго набитый бумажник и неторопливо вложил в него двадцатидолларовую бумажку, а вместо нее уронил на стойку банкноту в пятьдесят долларов. Портье отвел глаза от револьвера и уставился на новую бумажку. Он нервно облизал губы и произнес:
   — Прямо не знаю, что и сказать...
   — А тут нечего знать, — добродушно сказал Болан. — Мне вряд ли стоит торчать здесь и сорить деньгами. Не проще ли вытащить вас из-за стойки и влепить пару добрых оплеух? Вам не приходила в голову такая мысль?
   Судя по всему, подобная мысль, хоть и с опозданием, посетила и портье. Он нагнулся над стойкой и заговорщически зашептал:
   — Этот человек хотел знать, кто вы и с кем вы общаетесь, мистер Ламбретта. Я думал, вам нечего скрывать. Я сказал, с какого времени вы проживаете у нас, и что выглядите, как спокойный и воспитанный джентльмен. Ах, да! Кажется, я еще сказал ему, что Д'Агоста приезжала за вами раза два. Может, мне не стоило говорить это? Надеюсь, я не выдал никакой тайны. Д'Агоста такая очаровательная молодая женщина... слишком молодая, чтобы быть вдовой. Очень жаль, поверьте мне...
   — Вы ему сказали о лошадях?
   — Да, мистер. О! Уверен, что это не повредит вам. Я уже делал ставки и для того джентльмена.
   — Так... Кто он?
   Нижняя губа портье задрожала.
   — Мистер Мараско. Кажется, его зовут "Мед" Мараско. Странное имя для человека его комплекции, но...
   — И вы говорили с ним о моей почте?
   Лицо портье вытянулось.
   — Я... э-э... Мараско — партнер Джулиана Диджордже, мистер Ламбретта. Вы, конечно же, знаете, что мистер Диджордже отец Андреа Д'Агоста. Таким образом, учитывая эти обстоятельства, я счел возможным...
   — Значит, вы говорили с ним о моей почте!
   — Да, мистер. Я сказал ему, что вы получили письма из Флориды и Нью-Джерси. Может, мне не стоило...
   — Ну, ладно! Оставьте, — прервал Болан портье и вложил в его мокрую от пота руку пятидесятидолларовую купюру.
   Он шел к выходу через весь холл, и на лице его играла довольная улыбка. Прикрытие сработало.

Глава 12

   — Это проходимец, каких мало, — увещевал дочь Диджордже. — Поверь мне, бамбина.
   Он терпеть не мог итальянских слов в повседневной речи, но это отеческое "бамбина" должно было подчеркнуть их родственные отношения. Андреа правильно понимала психологию подобного семейного обращения. Ни в одном другом месте конфликт поколений так не бросался в глаза, как в семействе Диджордже. Мать и дочь уже давно утратили общий язык. Мама проводила все свое время в путешествиях и посещениях дворцов итальянской Ривьеры, а между отцом и дочерью повелось так, что словечко "бамбина" стало сигналом к примирению еще с тех пор, когда трехлетняя Андреа получила свою первую трепку. Ласковое слово "бамбина" призывало закопать топор войны, успокоить задетое самолюбие или готовило плацдарм для сообщения плохих вестей, что и собирался сейчас сделать Диджордже.
   — У него нет даже приличных связей, — продолжал раздосадованный отец. — Это одиночка, ничтожество, наемный убийца, готовый за гроши пристрелить мать родную, босяк, которого может купить кто угодно. Мне не хочется говорить тебе это, но ты должна быть более разборчива в людях, которых приглашаешь в дом, дорогая. Нахлебники, вроде этого, могут причинить твоему папочке лишь массу неприятностей. К тому же подобные типы обычно кончают с пулей в голове, оставляя после себя заплаканных вдов и сирот. Опускаясь на дно, он увлечет за собой и тебя. Я вовсе не собираюсь выбирать тебе друзей, но... в конце концов... послушай, бамбина, ты теперь в курсе всех дел и знаешь, каким осторожным должен быть твой папуля.
   — Из каких источников ты получил эти сведения? — удивительно спокойным голосом спросила Андреа.
   — Знать такие вещи — часть моей работы.
   — Да, я понимаю, папа, — терпеливо ответила девушка, — но на этот раз твои осведомители ошибаются. Фрэнк... да что там! Я не знаю, как он зарабатывает на жизнь, и мне, в общем-то, наплевать на это. Он мне нравится, а больше меня ничего не интересует.
   Ее глаза потемнели, и она нанесла папочке удар ниже пояса:
   — Кроме того, где была бы сейчас я, наведи мама о тебе справки лет тридцать тому назад?
   — Ай-яй-яй! — простонал Диджордже.
   Он ударился локтем о стену и, скривившись, потряс рукой.
   — Ты не хочешь прислушаться к голосу разума, бамбина, — сказал, наконец, он. — Ты создаешь дополнительные трудности своему папочке. Да, у меня есть проблемы. Но они не имеют ничего общего с тем, что я сделал для твоей матери и для тебя. И что же? Я предпринял кое-какие меры, о которых мне не хочется говорить. Любой на моем месте поступил бы так же. Но времена изменились, мир изменился, в нем больше нет места для грошовых наемных убийц. Ты, наверное, считаешь, что твой папа никогда не думал в первую очередь о счастье жены и своего ребенка, а? Ты думала об этом?
   — Ты бы перерезал горло и маме, и мне, только пожелай того твои братья по крови! Ты знаешь, что я говорю правду. Даже теперь Коза Ностра превыше всего, разве не так, папа? Она важнее, чем семья, родина или сам Господь Бог. Главное — верность "нашему делу", правда, папочка?
   Андреа попала в точку. Лицо отца побледнело, едва лишь она произнесла два слова — "Коза Ностра". Он натянуто рассмеялся:
   — Эй, откуда ты набралась таких глупостей? Кто забил тебе голову подобными сказками? Кто наговорил чепухи моей бамбине?
   Андреа холодно посмотрела на отца.
   — Это не чепуха, а правда. Родом она из Нью-Йорка, из двадцатых-тридцатых годов. Сейчас это известно всем, папа. Не удивлюсь, если узнаю, что об этом пишут даже в школьных учебниках. Так что же ты мне скажешь? Или тебе тоже хочется попасть в Историю? Мафия и "Коза Ностра" — одно и то же, об этом знает весь мир — и ты принадлежишь ей до мозга костей. Я знаю, кто ты и что ты. Поэтому избавь меня от своего "бамбина" и скажи прямо, что дочь проходимца не имеет права выйти замуж за такого же проходимца. Какова мать, такова и дочь, папа. Яблоко от яблони недалеко падает. И тут ты бессилен что-либо сделать, так что смирись с этим.
   Джулиан Диджордже не рассердился и даже не обиделся. Ему было страшно и горько.
   — Хорошо. Если ты хотела причинить отцу боль, то ты своего добилась, — негромко произнес он. — Впрочем, я на тебя не сержусь. Это хорошо, что мы выяснили отношения. По крайней мере, теперь я знаю, откуда ждать удар. Ты совершенно права, бамбина. Дидж не стоил и ломаного гроша до тех пор, пока мафия не сделала из него человека. Ты права. Я не получил такого блестящего образования, как ты, и за завтраком, в отличие от тебя, я не жрал ложками черную икру.
   Он раскинул руки и обвел взглядом роскошную обстановку, словно видел ее впервые в жизни.
   — Домишко вроде этого... когда я был пацаном, такой дом казался мне сказочным замком. Всем, что ты имеешь, — запомни это — ты обязана "нашему делу" — "Коза Ностра". Она кормит тебя и одевает. И если быть честным до конца, всем этим точно так же обязан ей и я, твой отец. Имей ты хоть на два центра здравого смысла, то выразила бы ей за это признательность вместо того, чтобы нести всякую чушь. Запомни еще вот что: ты слишком умна, чтобы говорить глупости своему отцу. То, что ты сказала насчет перерезанных глоток — сущая правда. В жизни все может произойти, даже с дочкой капо. Вот так! А ты думала, что я буду все отрицать? Нет! Дидж ничего не отрицает. Так что на твоем месте, мисс Неблагодарная, я бы хорошенько подумал, прежде чем говорить о папиных друзьях, которым это может не понравиться. Договорились? Дидж может многое, да! Он самый главный босс к западу от Феникса, но я не Бог, бамбина. Когда сверху приходит приказ, он обретает силу закона. Контракт есть контракт, и не важно, чья ты дочь или жена.
   Диджордже подошел к дочери и с отчаянием посмотрел на нее.
   — Подобный разговор — просто позор для отца и его дитяти. Такое больше не повторится, бамбина?
   — Нет, папа, не повторится, — тихо ответила Андреа.
   — Ты скажешь этому Ламбретта, чтобы он проваливал ко всем чертям.
   Андреа тяжело вздохнула.
   — Да, папа. Он придет к нам на обед, и тогда я скажу ему.
   — Хочешь, я сам дам ему от ворот поворот? — с нежностью глядя на дочь, предложил Диджордже.
   — Да, да, пожалуйста, — глаза девушки наполнились слезами. Она вскочила на ноги и с плачем бросилась вон из комнаты. — Извини меня, папа!
   Диджордже схватил со стола тяжелую хрустальную пепельницу и что было сил хватил ею о стену.
   — И ты меня тоже, бамбина, — прошептал он в пустоту.

Глава 13

   Дворецкий, мужчина с квадратными плечами и стальным взглядом, пригласил Болана пройти в салон. Маку бросилось в глаза, что его классический костюм-двойка сидел на нем превосходно, но пиджак не столько скрывал, сколько выставлял напоказ пистолет, который "дворецкий" носил слева в кобуре под мышкой. Дворецкий предложил напитки, и Болан взял с подноса высокий стакан со скотчем. Отхлебнув глоток, он удобно устроился в глубоком кожаном кресле. У правого локтя тут же появилась пепельница на высокой подставке. Охранник молча откланялся и оставил Мака в одиночестве.
   Неяркий свет скрадывал пространство и оживлял неясные, едва очерченные тени. Взгляд Болана скользнул по стеллажам, забитым дорогими книгами, страниц которых явно не касалась ничья рука. Мак ощутил неприятный холодок, заставивший его вздрогнуть: за ним наблюдали, он чувствовал это. Болан спокойно вытащил сигарету, прикурил, потом встал и одним глотком осушил свой стакан. Поставив его на поднос, он расстегнул пиджак и, не скрываясь, проверил состояние своего револьвера. Убедившись, что все в полном порядке, Мак снова застегнул пиджак и стал бесцельно бродить по салону-библиотеке из угла в угол. Его ожидание продлилось не так уж и долго: дверь распахнулась, и в салон вошли два человека. Одного из них Болан узнал сразу: гладколицый молодой парень, напоминавший студента университета, был одним из охранников виллы. Его спутник походил на боксера-тяжеловеса, хотя передвигался с завидной легкостью и даже изяществом. Его широченные плечи и лицо цвета рубленой говядины внушали определенное почтение. Подкачали только ноги — он вполне мог носить детскую обувь. Этого человека Болан встретил сегодня, уезжая с виллы. Молодой застыл у двери, даже не пытаясь спрятать свой кольт 38. Здоровяк подошел к Болану и остановился справа от него.
   — В декларации вы забыли указать свой инструмент, — вполне дружелюбно, хотя и не без иронии заявил "Маленькие Ножки".
   — Мне бы хотелось знать, кому я должен вручить его, — натянуто произнес Болан.
   — Меня зовут Мараско, — серьезно ответил тяжеловес.
   — О'кей! — Болан согласно кивнул.
   Его рука медленно поднялась к лацкану пиджака.
   — Не так! — быстро отреагировал Мараско. — Наклонитесь вперед, руки на стол.
   — Об этом не может быть и речи, — на губах Болана заиграла мягкая улыбка. Он указал взглядом на молодого охранника у дверей.
   — Я никогда не поворачиваюсь спиной к вооруженному человеку.
   Теперь подобие улыбки скользнуло по крупному лицу Мараско.
   — Хорошо, но будьте благоразумны. Кладите револьвер на стол.
   Болан выполнил команду, а Мараско шагнул к столу, сгреб револьвер и опустил его себе в карман пиджака.
   — Вы получите его на выходе, — добавил он.
   Мараско направился было к двери, затем обернулся и, испытующе посмотрев на Болана, спросил:
   — Вас зовут Ламбретта?
   Болан кивнул.
   — А вы, часом, не родственник Рокки Ламбретта из Джерси-Сити?
   — Это был мой двоюродный брат, — спокойно ответил Болан. — Он умер в 1962 году.
   Мараско согласно кивнул головой, снова шагнул к двери, потом обернулся еще раз.
   — Значит, вы Фрэнки, а?
   Болан расплылся в улыбке.
   — К чему столько вопросов, приятель? Вам известно мое имя.
   — А вы никогда не работали в Майами или в Сэнт-Пите?
   — А может, мне сесть и написать подробную автобиографию?
   Мараско пожал широченными плечами и пошел к двери.
   — Мистер Диджордже сейчас спустится к вам. Устраивайтесь поудобнее.
   — Я чувствовал себя превосходно, пока не пришли вы, — с сарказмом заметил Болан.
   Мараско подмигнул ему и вышел. Его напарник — молодой сопляк — улыбнулся Болану и последовал за тяжеловесом, закрывая за собой дверь. Болан с непроницаемым лицом посмотрел им вслед, затем вернулся к бару и плеснул себе в стакан еще немного скотча. Он по-прежнему ощущал на себе чужой взгляд, но больше не боялся, что не сможет убедительно сыграть свою роль. Он вырос в итальянском квартале и понимал своего противника. Время, проведенное в Питтсфилде в семействе Серджио Френчи, позволило Маку приобрести неоценимый опыт. И он продолжал спектакль: попивал скотч и мерил шагами салон. Так прошло минут пять, наконец, дверь открылась и в библиотеку вошел Джулиан Диджордже.
   — Что вы делаете в Палм-Спрингс? — вместо приветствия спросил он, сразу же беря быка за рога.
   Болан сделал вид, будто начинает нервничать.
   — Мне это уже надоело. Послушайте, это была шутка, и я не стал портить ее. У меня никогда не было серьезных намерений относительно вашей дочери. Мы просто немного развлеклись и все. Когда вы появились в доме, я решил несколько сгладить неловкую ситуацию, сложившуюся и по моей вине тоже. Но шутка зашла слишком далеко, и ей пора положить конец.
   По лицу Диджордже нельзя было понять, какие эмоции владели им в эту минуту.
   — Отвечайте на мой вопрос, — сухо сказал он.
   — Вы уже знаете ответ! — взорвался Болан-Ламбретта.
   — Почему вы выбрали для своих развлечений мою дочь?
   Глаза лже-Ламбретта полезли на лоб.
   — Вы что, издеваетесь надо мной? Какой мужчина не хотел бы...
   Он вдруг замолчал, порылся в карманах, вытащил сигареты и сунул одну в рот, но почти тут же выплюнул ее, даже не успев прикурить.
   — Послушайте, Дидж, она взрослая женщина, очаровательная и, извините, совсем не похожая на Деву Марию. Мы познакомились с ней в баре моего отеля и стали друзьями. И я первый страшно удивился, когда узнал, что она ваша дочь. Ведь ее фамилия теперь Д'Агоста, а не Диджордже. Мы с ней знакомы всего три дня.
   Плечи Диджордже слегка пообмякли, но лицо по-прежнему оставалось каменным.
   — Что привело вас в Палм-Спрингс?
   Вместо ответа Болан вытащил из кармана газетную вырезку и с брезгливой миной бросил ее на стол.
   — Стоит ли задавать подобный вопрос?
   Диджордже подошел к столу и взял вырезку.
   Он развернул ее, взглянул на заголовок и, уронив бумажку на стол, расхохотался.
   — Так я и предполагал!
   Болан подобрал вырезку со статьей о подвигах Палача в Лос-Анджелесе и с его фотографией крупным планом.
   — Говорят, что контракт все еще открыт, — пробормотал он, заботливо пряча газетную вырезку во внутренний карман пиджака.
   — И вы захотели шутя заработать сто тысяч долларов? — захлебываясь от смеха, простонал капо, вытирая выступившие на глазах слезы.
   — Я услышал, что в этих местах босс — вы, и подумал, что стоит рискнуть.
   — А вы не подумали, что этот сукин, сын Болан может сейчас находиться, например, в Бразилии? Или что он мертв и похоронен полицией на муниципальном кладбище в Палм-Вилледж?
   Болан-Ламбретта презрительно заворчал в ответ:
   — Он здесь, в Палм-Спрингс!
   Веселье разом слиняло с лица Диджордже.
   — Откуда вы знаете?
   — Мы с ним уже встречались.
   Болан проворно расстегнул рубашку и, распахнув ее, показал длинный шрам по левому боку.
   — Эту борозду пропахала пуля 45 калибра, — процедил он сквозь зубы. — Работа Палача...
   — Не произносите это слово!
   — Какое слово?
   — Не называйте этого негодяя по кличке! Ну-ка, покажите вашу царапину.
   — Значит, по-вашему, это царапина? — возмутился Ламбретта и еще выше задрал рубашку, демонстрируя зарубцевавшуюся рану.
   Диджордже удивленно прищелкнул языком.
   — Вам повезло, Фрэнки! Пару сантиметров правее и... — он с видом знатока осмотрел рану.
   — Заживает хорошо. Сколько прошло времени? Около недели?
   — Почти.
   Ламбретта застегнул рубашку и заправил ее в брюки.
   — Да, вам крупно повезло, — повторил Диджордже. — Вас бы следовало назвать Фрэнки Счастливчик. Мало кто может похвастать тем, что ему удалось потягаться с самим Боланом. Кстати, вы уверены, что это был он?
   Напряженность, царившая до сих пор в атмосфере салона, постепенно рассеивалась, уступая место чувству законного уважения к человеку, рискнувшему лицом к лицу сойтись с Боланом. Лже-Ламбретта тут же почувствовал перемену.
   — Он, а кто же еще! Мы столкнулись с ним нос к носу в Дезерт Джанкшн, во вторник вечером.
   — Это меньше чем в километре отсюда, — начиная нервничать, уточнил Диджордже.
   — Да. Я ехал сюда, чтобы ознакомиться с обстановкой. Он тоже, как я полагаю. Так мы и встретились.
   — В перестрелке вы попали в него? — быстро спросил Диджордже.
   — Не думаю. Все произошло очень быстро, неожиданно. Наши машины оказались рядом на перекрестке: горел красный свет. Я увидел его, и Болан понял, что я узнал его. Мы обменялись несколькими выстрелами, потом Болан не стал ждать продолжения, развернулся и был таков. Я подумал, что нам еще представится возможность встретиться. А носиться за ним по городу и стрелять из машины мне не хотелось, к тому же еще эта рана...
   — Что у него за машина, Счастливчик?
   — Здоровенная, кажется, "крайслер".
   Диджордже стукнул кулаком по ладони другой руки и задумчиво обошел вокруг стола.
   — Значит, во вторник вечером будет неделя?
   — Да. Но я готов биться об заклад, что он еще здесь.
   Диджордже поднес сжатый кулак ко рту и куснул себя за фалангу пальца.
   — Наверное, вы его ранили. Он где-то прячется.
   — Возможно.
   В этот самый момент дверь с грохотом отворилась и Андреа Д'Агоста, словно фурия, ворвалась в салон, волоча за собой большую дорожную сумку.
   — Ты уже сказал этому ничтожеству, чтобы он проваливал, папа? — громко спросила она резким, неприятным голосом.
   — Еще нет, — буркнул Диджордже.
   Он с раздражением посмотрел на дочь. Ему никогда не нравилось ее мини-платье в обтяжку с высокими разрезами по бокам, обнажавшими бедра.
   — Тогда поторопись, потому что я проваливаю вместе с ним и не собираюсь терять время в этом сумасшедшем доме.
   Андреа глянула на Болана.
   — Пошли, Фрэнк. Нам здесь нечего делать.
   — Ты и шагу отсюда не сделаешь! — заревел Диджордже. — Ты останешься здесь!
   — Ты застрелишь меня, если я уйду, и перережешь горло, если останусь! — Андреа истерически рассмеялась, подошла к Болану и положила руку ему на плечо.
   — Что ты скажешь, Фрэнк? — захихикала она. — Что ты думаешь о человеке, который угрожает своей дочери смертью по рецепту мафии? Смешно, правда?
   Внезапно в ее руке появился маленький револьвер.
   — Пойдем, Фрэнк. Я очищу дорогу, — и она снова неестественно громко расхохоталась. — Не удивляйся, папочка. Это у меня в крови. Каков отец, такова и дочь. Я родилась с правом на убийство.
   Диджордже выглядел так, словно его заветным желанием было лечь и умереть. Болан вырвал револьвер из рук Андреа и отвесил ей звонкую оплеуху. Покачнувшись, она сделала пару шагов и рухнула на пол.
   — Назад я уже не вернусь, — прошептала она, держась за покрасневшую щеку.
   Болан бросил револьвер на стол, обнял Андреа и нежно поцеловал в пылающую щеку, потом взвалил ее на плечи и спокойно спросил Диджордже:
   — Куда ее?
   — Первая комната наверху, — бросил Диджордже.
   Он проводил Болана до самого холла, где они встретили заметно смущенного "Меда" Мараско.
   Переброшенная, словно макинтош, через плечо Болана, Андреа висела головой вниз.
   — Я не вер... вернусь, — бормотала она.
   — Пьяна, как тридцать шесть поляков, — с улыбкой сообщил Мак Мараско.
   Он обошел телохранителя и поднялся по лестнице. Диджордже пошел было следом, потом вдруг остановился и обернулся к Мараско.
   — Эй, Фил, познакомься с Фрэнки Счастливчиком. Он присоединяется к нам. Так, Фрэнки?
   — Точно.
   Болан даже не обернулся. Счастливчик — значит удачливый, и это так. Болану повезло, что Джулиан Диджордже не смог отличить раны недельной давности от двухнедельной. Повезло, что в нужный момент он оказался в нужном месте. Но особым подарком судьбы можно считать разногласия, раздиравшие семью Диджордже.
   Мак осторожно положил девушку на кровать. Отец сел возле нее и обернулся к Болану.
   — Спасибо, Фрэнки. Я немного посижу с ней. Нам нужно кое о чем поговорить. Спускайся вниз и познакомься с людьми. Позже мы побеседуем с тобой наедине.
   — С удовольствием.
   Палач пристально посмотрел на капо из-под маски Ламбретта, затем вышел из комнаты и отправился знакомиться с семейством.

Глава 14

   После возвращения из Палм-Вилледж Карл Лайонс был отстранен от участия в операции "Тяжелый случай". Он взял десять дней отпуска и вместе с женой и сыном отправился в путешествие по Калифорнии. Загоревший и отдохнувший, он вышел на службу 20 октября, сгорая от нетерпения узнать круг своих новых служебных обязанностей. Судьба и приключения некоего Мака Болана как-то незаметно отошли на задний план, и Карл искренне надеялся, что мысли об этом анархисте больше не потревожат его. Лайонс всегда был хорошим полицейским, и ему хотелось таким же и остаться. Сержанта вовсе не прельщала возможность снова встретить Болана на своем пути при исполнении служебных обязанностей.
   Почти все свежие сплетни, ходившие по управлению полиции, касались, главным образом, роспуска группы, занимавшейся делом Болана, и неясного будущего Тима Браддока. Эти новости искренне огорчили Лайонса, поскольку он испытывал уважение и привязанность к своенравному капитану. Кроме того, он считал, что немалая доля ответственности за провал операции, которой руководил Брад-док, лежит и на нем. Карл постоянно испытывал угрызения совести, разрывался между чувством долга и верностью, но продолжал считать, что самой главной обязанностью полицейского остается сохранение им своей моральной чистоты. С этой точки зрения, он поступил единственно правильным образом, работая в группе "Тяжелый случай". Он дважды дал Палачу уйти. Браддок, конечно, ничего не знал об этом предательстве, к тому же, Лайонс вовсе не считал свои действия преступными. Жизнь хорошего человека тогда висела на волоске, и даже мысли о будущем Тим Браддока не смогли заставить Карла оборвать его.