- Нажмите на скорость, - прошу я.
- Летим! - радирует Волков. - Осталось четыре километра. Сиди и не шевелись! - Я слышу в своих наушниках,, как он взволнованно дышит и как, забыв о переговорном устройстве, надрываясь, стараясь перекричать шум мотора, отдаёт команду своему механику: - Скорость давай, газ давай... - И опять, обращаясь ко мне, волнуясь, просит:
- Что хочешь делай, но ни звука, - и вдруг, запнувшись, приказывает:
- Умрите, но молча.
Оставив танки далеко позади, мотоциклы стрелой летят к нам. Они уже на полдороге. Отдаю команду прекратить маскировку и всем сесть в танки, без моего сигнала никому не стрелять.
- Пусть немцы хоть лазят по вас, но чтобы ни звука. Надо выиграть две-три минуты, - говорю я, а сам думаю: "Нет, не уложимся и в три минуты не едут, а летят, черти!"
Они уже прошли три четверти дороги. Нервное напряжение возрастало у меня, казалось, с такой же быстротой, с какой приближались мотоциклисты. Я уже не дышал. И вдруг на всём ходу мотоциклисты повернули вправо к лесу, что начинался в полукилометре от их дороги.
- Лес осматривать свернули, - обернувшись, закричал мне Кривуля, а я уже прикидывал в уме, сколько времени потребуется мотоциклистам, чтобы доехать до леса, осмотреть опушку и вернуться назад.
"Две минуты", - подсчитал я и подумал: "Ещё бы одну минуту выиграть!"
Едва немецкие танки поравнялись с лесом, как мотоциклисты вынырнули из него и, обгоняя танки, понеслись на нас. "Приготовились?" - крикнул я и опять, затаив дыхание, стал следить за ними. Вот они скрылись за полотном железной дороги, мне их уже не видно. По внезапно затихнувшим моторам я понял, что мотоциклисты остановились. "Наблюдают, - подумал я, - но за чем?"
- Да проезжайте же, черти, скорее, ей-богу, стрелять не будем! заговорил Никитин, всё время молча наблюдавший в триплекс.
Этого было достаточно, чтобы заговорил и Гадючка:
- Гайка отошла, товарищ студент, на бога уже надеетесь?
Прислушиваясь к шуму мотоциклов, работавших на малом газу, я думал: "Со стороны переезда танки закиданы сеном хорошо, оттуда, не подойдя вплотную, не разберёшь, что это, а вот со стороны хутора - плохо, бока голые, заметят, если присмотрятся".
Уже слышен был позади шум приближавшихся танков Волкова, когда мотоциклы, зарокотав на низкой передаче, показались на переезде. Передний мотоцикл скатился вниз и, удаляясь, залопотал мотором, а задний почти остановился на насыпи. Мне показалось, что я встретил в своём перископе удивлённый взгляд мотоциклиста. Но мотоциклист, должно быть, ничего не заметил, набирая скорость, он помчался на хутор вслед за первым.
Через одну-две минуты немецкие танки, лязгая гусеницами и жалобно подвывая моторами, перевалили через насыпь и свернули налево - к дороге на Вербу. В тот же миг на шоссе тяжело ухнул одиночный выстрел танка Т-34, а в наушниках раздался ликующий голос подполковника Волкова:
- Круши их, товарищи! Давите гадов, мои дорогие! .. В радости я так громко прокричал команду, что когда немецкие танки вдруг почему-то остановились, мне показалось, что они остановились оттого, что услышали мой
голос. Я чуть поправил горизонтальную наводку и, выстрелив, крикнул:
- Не разевай рот, проходимец!
- А то ворона влетит, - добавил Никитин, послав в пушку второй снаряд.
Кругом меня загрохотали выстрелы, и я увидел, как оба танка заискрились. - Готово! Оба! - смеясь, докладывает Никитин и открывает люк.
В наушники слышу раздельную, по складам, команду Волкова: "Трофим! Трофим! ("Третью роту вызывает", - догадываюсь). Обходи село слева. Жми на всю железку. Давай бери следующую деревню Птыча! Чёрт глухой! Птыча следующая деревня, атакуй!"
Вызываю Волкова и докладываю, что дозор уничтожен, продолжаю разведку на Вербу.
- Разведчик! - кричит он мне в ответ. - Не присматривайся и не вынюхивай - поздно, а крой в атаку на Вербу, прорывайся вперёд на Дубно! Слышишь? Несись архангелом впереди и наводи порядок на шоссе. Лети, дорогой, лети!
С высотки, из-за которой появились немецкие танки, теперь, рассыпавшись цепью, летят наши БТ и Т-34. Они как бы пережёвывают немецкую колонну. Позади них шоссе совершенно чистое - немецкие автомашины и танки сброшены с дороги, разбитые, они дымятся в поле, некоторые, пытавшиеся спастись, увязли в болотистом лугу. Очищая шоссе, танки Волкова уходят за село Смолярна, только одна их длинная цепочка, обстреляв голову немецкой колонны, вильнула через гребень, ушла в обход, на село Птыча.
В наушниках слышу голос Попеля:
- Волков, вижу тебя! Вижу работу. Молодец! Тебе никто не скажет, что даром ел хлеб. Не останавливайся! На Дубно! Посылаю на помощь Мазаева.
Повернув на восток, к Вербе, мы подошли к этому селу полем в развёрнутом строе. Наших там ещё не было. Немецкие автомашины, стремившиеся вырваться из села на полевую дорогу, в панике запрудили улицу. Когда наши танки, внезапно появившись, открыли огонь и влево, по шоссе, и прямо, вдоль улицы, немцы, бросая машины, кинулись из села в ивняк, растущий по краю болота.
Мы с трудом пробились через заставленную машинами улицу и вышли на полевую дорогу, ведущую к селу Птыча.
Рота, посланная Волковым в обход, была уже в этом селе, о чём нам дала знать доносившаяся оттуда стрельба, в которой господствовали солидные нотки наших Т-34. Нельзя было не залюбоваться этими всеобщими любимцами танкистов. Высыпав из-за последнего редкого ряда домиков Птычи и вытянувшись клином, они промчались в одном строю с БТ на угол леса, наперерез колонне немцев, раздувшейся на шоссе, как туго перетянутая вена. Я дал команду - двигаясь вдоль железной дороги на Турковичи, обогнать атакующих, и Гадючка, только и ждавший этого, развил такую скорость, что наши танки, пролетая село, успели сделать всего по три-четыре выстрела.
Перед каждой атакой Гадючка напоминает: "Если атака, так чтобы уж не только со скоростью, но и с огнём". Сегодня на скорость жаловаться нельзя, но с огнём не везёт. Во время атаки на Вербы Никитин долго не мог перезарядить пушку - гильза не выходила, и Гадючка, передразнивая Никитина, любящего выражаться точным техническим языком, ядовито спрашивал:
- Не эстрактируется, товарищ студент?
Обогнав атакующих и перемахнув через шоссе, мы выскочили на высотку у села Подлуже, и тут нам с Никитиным опять не повезло.
- Самолёт на земле у рощи, - докладывает Гадючка.
- Вижу! - отвечаю я и стреляю по самолёту, вокруг которого суетились люди, тянули его за крылья, видимо, поворачивали.
- Разрыва не бачу, - докладывает Гадючка. Не пойму, в чём дело, стреляю опять, и Гадючка опять иронизирует:
- Разрыва не бачу.
Земля под самолётом как будто брызгает, но разрыва действительно нет. Волнуюсь, беру прицел на нитку выше.
- А чем стреляете, заряжающий? - спрашивает вдруг Гадючка у Никитина.
Я спохватился и сообразил, что в горячке забыл дать команду "Осколочным заряжай", и ясно, что Никитин заряжал бронебойным. Поправив свою ошибку, я выстрелил третий раз. Облако разрыва, наконец, закучерявилось, но было уже поздно. Самолёт, вырулив на шоссе, с короткого разбега оторвался от земли.
Гадючка буквально взвыл от досады. Виноват я, но этот хитрец, по своему обыкновению, всё свалил на Никитина - из уважения к командиру, а стрелы-то, конечно, направлены на меня. На этот раз обошлось без перепалки - Никитин не мог защищаться, тоже из уважения к командиру.
- Ну, пропал, теперь у него второй козырь, - сказал он мне тихо.
Ему пришлось признать законным требование возмущённого механика искупить свою вину по крайней мере тремя немецкими танками.
- Иначе шапки врозь, и конец нашей компании, - сказал Гадючка.
- Добре, - миролюбиво ответил Никитин.
Несмотря на постоянную пикировку, моя "компания" становится всё дружнее, и мы уже во время боя чувствуем себя в танке, как дома.
Пока наш экипаж занимался самолётом, другие экипажи успели поджечь несколько автомашин на северной окраине Подлуже и таким образом заградить выход немцам из села. Это оказалось вовремя, так как танки, которые мы обогнали под Птычей, уже, выскочив , из-за леса, ворвались в село. Мы поспешили к выходу из села, чтобы закупорить его прочнее, и, став за домами, открыли огонь по группе немецких танков, стремившихся вырваться из тесной улицы на простор шоссе. Их гнал наш Т-34. Его пушка то появлялась между домами, посылая снаряд за снарядом в хвост немецкой колонны, то вдруг скрывалась. Наконец, он появился и сам с десятком следовавших за ним БТ погнался за немцами, уже не укрываясь больше за домами.
Когда мы подбили одного за другим два передних танка и остальные шарахнулись влево за дома, к железной дороге, оставив на шоссе несколько следовавших в середине колонны легковых машин, я увидел в башне Т-34 Попеля. Преградив своим танком шоссе, он кричал:
- Господа офицеры, "ком хир", или вы думаете, что у нас лакеи есть открывать вам дверцы?
Офицеры вылезли из машины один за другим и, подняв руки, шли к танку Попеля. Последним вылез из красивой легковой машины высокий офицер, с маленькой головкой на длинной шее. По окантовке фуражки и погонам все сразу определили: генерал.
Его картинная поза - он прошёл мимо нас, закинув руки назад, - привела нашего механика в восхищение:
- Ого! Вот так гусак! - говорил Гадючка, потирая от удовольствия руки.
Но когда он узнал, что нами захвачен весь штаб 14-й танковой дивизии немцев и не хватает только самого командира дивизии, генерала Мильче, улетевшего на том самом самолёте, который мы упустили, настроение нашего механика резко изменилось, и чего только не пришлось выслушать бедному Никитину за то, что он заряжал бронебойными вместо осколочных. Гадючка, призывая меня в свидетели, требовал подтверждения, что долг за Никитиным увеличился, что к трём танкам за самолёт надо прибавить упущенного по его вине генерала.
- Слышите? - спросил я отмалчивающегося Никитина.
- Слышу! - ответил он. - Без его морали досада сосёт под ложечкой. Долг так долг! Отдам сполна и даже с лихвой, только пусть работает механик и рычагами так же, как языком...
Это обещало новую вспышку красноречия Гадючки, но тут подошла рота Т-34 во главе с Волковым, и Попель, узнав от пего, что часть немецкой колонны прорвалась на Дубне, крикнул, обращаясь ко всем:
- Э, хлопцы, мабуть, догонять надо?
Я выругал себя за то, что задержался около этих немцев, дал команду: "Вперёд, четвёртая", и мы полетели на Дубно.
За моим взводом, машина за машиной, не отставая, шли танки Волкова. На краю города, у озёр, мы спугнули немецкую пехоту, поспешно ковырявшую лопатами землю, обходя Дубно с запада по шоссе, смяли колонну автомашин и, выскочив на северную окраину города, врезались у моста через Икву в хвост пехотной колонны немцев, спокойно маршировавшей по шоссе на Ровно.
Посреди моста одна за другой вспыхнули три автомашины, огневая пробка закупорила мост, немцы бросились с шоссе врассыпную и стали кидаться в реку. Я услышал рядом чей-то раскатистый смех и, оглянувшись, увидел Попеля, сидящего на башне танка. Подмигнув нам, он показал смеющимися глазами на немцев, тонущих и воющих в полноводной Икве, и крикнул:
- Ишь, купаться захотели, их благородия, господа будущие помещики. Жарко ходить по советской земле!
Я тоже смеюсь, смеются все, и те, которые выглядывают из башни, и те, которые сидят в танках, и те, которые выскочив из своих машин, гонят от берега толпу немцев, испугавшихся воплей тонущих и поспешивших вылезть из воды.
Подавшись вперёд и показывая рукой на пловцов, приближающихся к противоположному берегу, Попель кричит:
- Дайте им! Не жалейте, хлопцы, пару для гостей. Хай учатся, як в нашей воде пузыри пускать!
Со всех сторон застучали пулемёты. С восточного берега по мосту ударила с перелётом батарея.
- Смотрите, танк! - прокричал мне в ухо Никитин, показывая на зашевелившийся на том берегу куст, из которого высунулась короткая толстая пушка.
Я показал на него стоящему рядом в своей машине Кривуле и сам нырнул в башню. В прицел я увидел, что немец поспешно крутил башню, и его пушка, минуя мой танк, остановилась где-то рядом.
"В Попеля наводят", - подумал я и выстрелил в башню. За моим выстрелом последовал выстрел Кривули, и немецкий танк, опустив пушку, задымил.
У моста никто из немцев, кинувшихся в реку, не вышел на тот берег, но дальше, уже в черте города, до батальона пехоты всё-таки перебрались через реку Икву. Уходившие по шоссе на Ровно пехота, танки, артиллерия немцев вернулись и заняли оборону на восточном берегу.
Поставив в прикрытие у моста взвод Т-34 и взвод KB в роще против моста, Попель повёл нас через Дубно обратно в Подлуже, где уже располагался штаб нашего передового отряда. День был хмурый, моросило, но к вечеру тучи разошлись, и солнышко, садясь, улыбнулось нам приветливо и ободряюще, улыбнулось и скрылось. Мы проходили тихий древний город, с одной фабричной трубой, окружённый лугами и плёсами полноводной Иквы. На нём уже лежит печать войны. На западной окраине несколько больших зданий окутано дымом. Костёл зияет сорванными с петель дверями. В центре города мостовая усеяна битым стеклом витрин. На тротуарах лежат трупы убитых жителей.
*
Итог первого боевого дня передового отряда Попеля неплохой: разгромлена на марше 14-я танковая дивизия немцев, взято несколько десятков исправных танков и сотни пленных, занят и удерживается рубеж протяжением в двадцать километров: Иване-Пусте, Верба, Птыча, Подлуже, Дубно.
Как показывают пленные офицеры, у Клейста в нашем направлении действуют шесть дивизий. Это - четыре тысячи танков оперативного назначения, ещё не бывших в боях, только вчера введённых в прорыв. Их задача: захватить переправы на реке Иква, при поддержке авиации выйти на оперативные просторы в направлении Кременца и Ровно, нарушить тыл нашей армии, форсированным маршем идти до Днепра, захватить днепровские мосты и тем самым завершить окружение советских войск в Правобережной Украине. Всё это должно быть сделано за две недели. Захваченный нами в плен начальник штаба дивизии твердо уверен в успехе. Оказывается, вчера утром им было уже известно, что корпус генерала Рябышева движется на Дубно. Легкоброневая дивизия прикрытия Клейста, с которой мы вчера вели бой, обескровлена, но всё же она задержала наше продвижение. Клейст этим воспользовался и опередил нас своей 14-й дивизией с южного направления и 18-й, прошедшей на Ровно, - с северного.
Я поделился с Кривулей этими сведениями, и мы обменялись с ним мнениями по поводу осуществляемого нами замысла фронта уничтожить армию Клейста. Мнения наши сошлись: несмотря на все преимущества, которые имеет Клейст, он будет уничтожен. Этому порукой беззаветная Храбрость и преданность долгу наших бойцов и командиров, с кокон они выполняли свои обязанности во вчерашнем и сегодняшнем боях.
К этому же выводу приходит и мой экипаж за ужином, выпивая бордо, найдённое под сиденьями немецких штабных машин. Кривуля отмерил всем вместо чарки по крышке танкового термоса. Никитин и Гадючка, забыв про упущенный самолёт и улетевшего генерала, едят из одной консервной банки и подносят друг другу по чарке.
После ужина меня вызвали к комбату. Я получил задание доставить пакет командиру корпуса и приказание второму эшелону тыла - подвезти горючее и боеприпасы. Тылы дивизии стояли на южной окраине Заблотца. Я прибыл туда на рассвете 28 июня и только передал письменное приказание, как услышал крик:
- Немцы! Танки!
С начальником отдела кадров штаба капитаном Стадником мы выбежали на шоссе, на которое вытягивалась колонна ремонтно-восстановительного батальона.
- Лёгкие танки, до пятидесяти штук. Идут во ржи. Пехоты не видно, доложил капитану Стаднику его
помощник, старший лейтенант Харченко, подскочивший на "пикапе".
- Взять гранаты, всем строиться повзводно, шофёрам остаться, - подал команду капитан Стадник.
От машины к машине вдоль колонны полетело:
- Гранаты! Строиться!
Среди пробежавших я увидел знакомого мне политрука Белевитнева. Он побежал в рожь со взводом резервных танкистов. Я, по указанию капитана Стадника, занял со своим танком позицию за крайними домиками, чтобы встретить отсюда наступающих огнём с места.
Немцы уже подошли на дальность выстрела, но мне их почти не видно. Лёгкие танки, вооружённые одними крупнокалиберными пулемётами, совсем утонули во ржи. Очевидно, и немцы мало что видят вокруг себя.
Я решил бить по передним танкам, рассчитывая, что задние, увидев горящие машины, повернут обратно.
Первые снаряды я послал в два немецких танка, далеко обошедших наш левый фланг и мчавшихся по шоссе к хвосту колонны. Повторяться не пришлось: оба танка пустили густые клубы дыма. Однако справа, совсем вблизи меня, поднялась винтовочная трескотня, зачастили взрывы гранат. Я поспешил развернуть свою башню, но стрелять не смог. Волнующаяся рожь была испятнана комбинезонами наших ремонтников и ребристыми шлемами резервных танкистов. Они били из винтовок по приближавшимся танкам, бросали гранаты, ныряли в рожь и появлялись уже в новом месте. Я восхищался ими и досадовал, что мешают мне стрелять - неизбежно попал бы в них. Впрочем, стрелять и нужды не было. На моих глазах экипажи немецких танков выбрасывались из своих башен в рожь.
Когда я высунулся из люка, чтобы оглядеться вокруг, стрельба прекратилась. По неподвижно стоявшим во ржи немецким танкам лазали наши бойцы. Только один танк, дымя выхлопной трубой, надрываясь, стремился уйти подальше от места боя. Он был уже на недостигаемой для меня дистанции. Сплюнув с досады, я вылезаю из башни. Ко мне подошёл капитан Стадник.
- Ну, что? - спросил я его.
- Три подорваны, двенадцать целы и невредимы. Крутились, крутились немцы по ржи, видят - гранаты со всех сторон, бросили танки и сбежали.
- Э, шкурка у них тонка! - подбежав к нам, засмеялся какой-то командир. - Сейчас захвачу тягачи, и повезём комдиву боевой подарочек от тылов.
...Вспоминаю эту стычку и думаю: роль моя в ней - пустяковая. Это гранатомётчики, невидимые во ржи, решили её исход, голой грудью пошли они против немецкой брони, врукопашную схватились с ней, и немецкая броня сдала.
Как сейчас вижу: вот они идут, молодые, весёлые, упоённые победой. Война познакомит с вами весь мир!
На пути в штаб корпуса, свернув в селе Крупец с шоссе на полевую дорогу, я остановился, услышав какой-то гул. Не пойму, откуда он. Впереди, к селу Ситно, - чистое поле ржи, на шоссе никакого движения. Всматриваюсь в опушку леса, что в полукилометре от меня. По опушке стелется сизый дымок. Что это такое? Ведь там у шоссе штаб Рябышев!
Внезапно из леса стрелой вылетают танки БТ: один, второй, а за ними несётся развёрнутый в боевую линию строй остроносых, быстроходных машин. Они летят по ровному полю вдоль шоссе, ныряют в волнах зелёной ржи.
- Наши идут в атаку! - с восторженной дрожью в голосе крикнул Никитин. - Ну и лихо идут!
И он вылезает на башню, весь подаётся вперёд, чтобы не пропустить ни одного движения атакующих.
- Такого мы ещё не видали! - кричит он мне. С радостно бьющимся сердцем я подымаюсь к нему. За мной высовывается Гадючка.
Однако где же противник? Слева - ровное поле, оно окаймляет виднеющиеся вдали сады и крыши села Ситно. Там тихо и спокойно. Только вверху в солнечной голубизне что-то вдруг случилось: как будто разошлись густые фиолетовые чернила. Гигантские фиолетовые ленты прочерчивают небо, изгибаются над мчащимися в атаку нашими тапками.
- Вот, гидра, пустила чернила, - ворчит Гадючка. - Ну, теперь держись, хлопцы, налетят, стервятники! - Он с досадой махнул рукой и скрылся в свой люк.
И у меня защемило сердце. Осматриваюсь, настораживаюсь. Слева, оттуда, где всё брызжет солнцем, доносится грохот, кажется, что там сбрасывают листовое железо, и близко от меня свистит снаряд, пролетающий в сторону леса.
Теперь ясно. Немцы в селе Ситно. Огнём с места встретили они нашу атаку. Уже не слышно отдельных выстрелов - они слились в оглушающие раскаты.
Вот уже наши танки отделяет от села только узкая зелёная полоска. Несколько танков застыло на бегу. Одни горят, другие стоят, окутанные голубоватым прозрачным дымом. Оставшиеся в строю стремительно несутся к густо-листным садам села, которые встречают их в упор орудийными выстрелами. Вот герои ворвались в село, вот сомкнулись за ними сады. Лязг и гул артиллерии утихает. Поднимающееся к зениту солнце пожелтело, поблёкло от расплывшегося по небу дыма.
- Всё кончено... - шепчет Никитин. - Засада! - вдруг со злостью вскрикнул он. - Товарищ командир, да разве ж это война? Где, скажите вы, авиация, артиллерия, пехота? Как же так выходит, что воюем порознь, каждый сам по себе?
У меня самого уже возникал этот вопрос.
- Поживём - увидим, - уклончиво ответил я. - А вот возвратиться нам к отряду по старой дороге нельзя. Надо ехать в штаб, узнать, как быть.
По земле от села снова прошёл глухой гул. Мы замерли, увидев показавшиеся из садов Ситно уродливые чудовищные машины ярко-жёлтой, тигровой раскраски. Они медленно катились в нашу сторону, сверкая языками выстрелов.
- Я таких ещё не видал, - говорит Никитин. Немцы движутся линией. Всматриваюсь в бинокль в ближайший левофланговый танк, вырвавшийся далеко вперёд. Его контур что-то напоминает мне. Но что?
- "Рейнметалл"! - выкрикнул я, вспомнив фотографию немецкого тяжёлого танка, которую видел в альбоме училища, и скороговоркой выпалил: - Тяжёлый, пушка семьдесят пять, прямой выстрел восемьсот, броня сорок...
- Товарищ командир, чего мы стоим и дожидаемся, як вол обуха? спрашивает, высунувшись из люка, Гадючка.
С досады, не ожидая команды, он резко рванул затвор пушки.
- Бронебойными заряжай! - машинально скомандовал я.
- Есть! - с сердцем ответил Никитин и, дослав снаряд, захлопнул затвор.
"Нет, - подумал я, вспомнив, что везу пакет, - тут не воевать, а удирать надо".
- Заводи! - кричу Гадючке.
Хорошо бы кустами пробраться до высоты, чтобы прикрыться её гребнем. До него всего пятьдесят метров. Смотрю сквозь редкие кусты, как бы лучше проскочить под носом у немцев, и не верю своим глазам. От угла леса, откуда ранее выскочили БТ, сейчас мчится, сверкая выстрелами, стройная цепочка КВ. Ближний к нам танк идёт прямо на высоту. Его пушка, торчащая из огромной башни, развёрнута в мою сторону. Стоит мне сдвинуться с места по намеченному маршруту, как KB, увидев мой танк, идущий со стороны противника, несомненно, ударит по нему пятидесятикилограммовой чушкой - от нас и мокрого места не останется.
Но фланговый немец тоже приближается к высоте. Его курс лежит мимо меня. Вот сейчас он заметит в кустах мой танк - и тогда тоже жди снаряда. Что могу я поделать с его лобовой броней, имея 45-миллиметровую пушку?
Свой или чужой - нам конец!
Как загипнотизированный, смотрю на зияющее дуло пушки приближающегося КВ. Сверху, на его башне, полупригнувшись, сидит на четвереньках маленький головастый танкист. Опираясь на антенну рукой, он то быстро выпрямляется, смотря куда-то через меня, то пригибается вновь.
Видно, почуяв недоброе, из башни вынырнул Никитин.
- Вот это довбня! - воскликнул он, увидев идущий на нас КВ.
Гадючка завёл мотор. Пыхнув дымом, он взревел так громко, как, кажется, я никогда ещё не слыхал.
- Глуши! - закричал я.
Никитин нырнул вниз, и мотор заглох. Но было уже поздно. Поравнявшийся с нами немецкий танк заметил дым мотора и шевельнул в нашу сторону пушкой.
- Приготовься! Огонь! - бросил я Никитину и, нырнув в башню, прильнул к прицелу.
В прицеле надвигалась ребристая громада. Её башня, поворачиваясь, нащупывала меня своей пушкой. Надеюсь опередить, навожу перекрестие на башню.
- Есть! - ободряю себя и, держа на прицеле башню, нажимаю педаль спуска.
Раздаётся гром выстрела. В поле зрения телескопического прицела вместо башни танка клубится облако дыма.
"Что за наваждение? Куда же девался танк? - думаю я. - Не провалился же он сквозь землю!.. И почему так туга педаль? Кажется, я не почувствовал спуска". Гляжу под ноги - о, ужас! Под педалью спуска - гильза снаряда, и моя нога давит педалью на донышко гильзы. До спуска не дожал, значит и не стрелял, значит... Но почему немец не стреляет?
Выглядываю из люка. Прямо передо мною, на том месте, где я видел немецкий танк, валяются исковерканные листы брони и дымится чёрное пятно. Позади спокойно разворачивается вправо башня нашего КВ. Вот, оказывается, кто стрелял! Да, попади он в мою БТ, и следа бы не осталось от нас на земле.
Над лавиной немецких полосатых чудовищ то тут, то там взвивается струйками, подымается клубами дым.
Из люка на меня с недоумением смотрит Никитин. Он ещё не понял, почему я не стрелял. "Приедем, - думаю я, - скажу ему, к чему может привести валяющаяся под ногами стреляная гильза снаряда".
Фланговый KB всё ещё не замечает нас. Он занят очередным немцем. Выстрел, взрыв - и слетает башня немецкого танка, разваливаются борта.
Полуоглушённые выстрелами своего спасителя, мы с Никитиным показываем друг другу большой палец и смеемся от нахлынувшей радости.
Непомерно большая голова маленького танкиста появляется над башней. Из-за гребня высоты раздаётся выстрел. Башня смельчака брызжет снопом искр, а снаряд рикошетом фырчит над нашими головами. Маленький танкист ныряет внутрь башни. Снова выстрел - и разваливается ещё один немецкий тяжёлый танк.
- Летим! - радирует Волков. - Осталось четыре километра. Сиди и не шевелись! - Я слышу в своих наушниках,, как он взволнованно дышит и как, забыв о переговорном устройстве, надрываясь, стараясь перекричать шум мотора, отдаёт команду своему механику: - Скорость давай, газ давай... - И опять, обращаясь ко мне, волнуясь, просит:
- Что хочешь делай, но ни звука, - и вдруг, запнувшись, приказывает:
- Умрите, но молча.
Оставив танки далеко позади, мотоциклы стрелой летят к нам. Они уже на полдороге. Отдаю команду прекратить маскировку и всем сесть в танки, без моего сигнала никому не стрелять.
- Пусть немцы хоть лазят по вас, но чтобы ни звука. Надо выиграть две-три минуты, - говорю я, а сам думаю: "Нет, не уложимся и в три минуты не едут, а летят, черти!"
Они уже прошли три четверти дороги. Нервное напряжение возрастало у меня, казалось, с такой же быстротой, с какой приближались мотоциклисты. Я уже не дышал. И вдруг на всём ходу мотоциклисты повернули вправо к лесу, что начинался в полукилометре от их дороги.
- Лес осматривать свернули, - обернувшись, закричал мне Кривуля, а я уже прикидывал в уме, сколько времени потребуется мотоциклистам, чтобы доехать до леса, осмотреть опушку и вернуться назад.
"Две минуты", - подсчитал я и подумал: "Ещё бы одну минуту выиграть!"
Едва немецкие танки поравнялись с лесом, как мотоциклисты вынырнули из него и, обгоняя танки, понеслись на нас. "Приготовились?" - крикнул я и опять, затаив дыхание, стал следить за ними. Вот они скрылись за полотном железной дороги, мне их уже не видно. По внезапно затихнувшим моторам я понял, что мотоциклисты остановились. "Наблюдают, - подумал я, - но за чем?"
- Да проезжайте же, черти, скорее, ей-богу, стрелять не будем! заговорил Никитин, всё время молча наблюдавший в триплекс.
Этого было достаточно, чтобы заговорил и Гадючка:
- Гайка отошла, товарищ студент, на бога уже надеетесь?
Прислушиваясь к шуму мотоциклов, работавших на малом газу, я думал: "Со стороны переезда танки закиданы сеном хорошо, оттуда, не подойдя вплотную, не разберёшь, что это, а вот со стороны хутора - плохо, бока голые, заметят, если присмотрятся".
Уже слышен был позади шум приближавшихся танков Волкова, когда мотоциклы, зарокотав на низкой передаче, показались на переезде. Передний мотоцикл скатился вниз и, удаляясь, залопотал мотором, а задний почти остановился на насыпи. Мне показалось, что я встретил в своём перископе удивлённый взгляд мотоциклиста. Но мотоциклист, должно быть, ничего не заметил, набирая скорость, он помчался на хутор вслед за первым.
Через одну-две минуты немецкие танки, лязгая гусеницами и жалобно подвывая моторами, перевалили через насыпь и свернули налево - к дороге на Вербу. В тот же миг на шоссе тяжело ухнул одиночный выстрел танка Т-34, а в наушниках раздался ликующий голос подполковника Волкова:
- Круши их, товарищи! Давите гадов, мои дорогие! .. В радости я так громко прокричал команду, что когда немецкие танки вдруг почему-то остановились, мне показалось, что они остановились оттого, что услышали мой
голос. Я чуть поправил горизонтальную наводку и, выстрелив, крикнул:
- Не разевай рот, проходимец!
- А то ворона влетит, - добавил Никитин, послав в пушку второй снаряд.
Кругом меня загрохотали выстрелы, и я увидел, как оба танка заискрились. - Готово! Оба! - смеясь, докладывает Никитин и открывает люк.
В наушники слышу раздельную, по складам, команду Волкова: "Трофим! Трофим! ("Третью роту вызывает", - догадываюсь). Обходи село слева. Жми на всю железку. Давай бери следующую деревню Птыча! Чёрт глухой! Птыча следующая деревня, атакуй!"
Вызываю Волкова и докладываю, что дозор уничтожен, продолжаю разведку на Вербу.
- Разведчик! - кричит он мне в ответ. - Не присматривайся и не вынюхивай - поздно, а крой в атаку на Вербу, прорывайся вперёд на Дубно! Слышишь? Несись архангелом впереди и наводи порядок на шоссе. Лети, дорогой, лети!
С высотки, из-за которой появились немецкие танки, теперь, рассыпавшись цепью, летят наши БТ и Т-34. Они как бы пережёвывают немецкую колонну. Позади них шоссе совершенно чистое - немецкие автомашины и танки сброшены с дороги, разбитые, они дымятся в поле, некоторые, пытавшиеся спастись, увязли в болотистом лугу. Очищая шоссе, танки Волкова уходят за село Смолярна, только одна их длинная цепочка, обстреляв голову немецкой колонны, вильнула через гребень, ушла в обход, на село Птыча.
В наушниках слышу голос Попеля:
- Волков, вижу тебя! Вижу работу. Молодец! Тебе никто не скажет, что даром ел хлеб. Не останавливайся! На Дубно! Посылаю на помощь Мазаева.
Повернув на восток, к Вербе, мы подошли к этому селу полем в развёрнутом строе. Наших там ещё не было. Немецкие автомашины, стремившиеся вырваться из села на полевую дорогу, в панике запрудили улицу. Когда наши танки, внезапно появившись, открыли огонь и влево, по шоссе, и прямо, вдоль улицы, немцы, бросая машины, кинулись из села в ивняк, растущий по краю болота.
Мы с трудом пробились через заставленную машинами улицу и вышли на полевую дорогу, ведущую к селу Птыча.
Рота, посланная Волковым в обход, была уже в этом селе, о чём нам дала знать доносившаяся оттуда стрельба, в которой господствовали солидные нотки наших Т-34. Нельзя было не залюбоваться этими всеобщими любимцами танкистов. Высыпав из-за последнего редкого ряда домиков Птычи и вытянувшись клином, они промчались в одном строю с БТ на угол леса, наперерез колонне немцев, раздувшейся на шоссе, как туго перетянутая вена. Я дал команду - двигаясь вдоль железной дороги на Турковичи, обогнать атакующих, и Гадючка, только и ждавший этого, развил такую скорость, что наши танки, пролетая село, успели сделать всего по три-четыре выстрела.
Перед каждой атакой Гадючка напоминает: "Если атака, так чтобы уж не только со скоростью, но и с огнём". Сегодня на скорость жаловаться нельзя, но с огнём не везёт. Во время атаки на Вербы Никитин долго не мог перезарядить пушку - гильза не выходила, и Гадючка, передразнивая Никитина, любящего выражаться точным техническим языком, ядовито спрашивал:
- Не эстрактируется, товарищ студент?
Обогнав атакующих и перемахнув через шоссе, мы выскочили на высотку у села Подлуже, и тут нам с Никитиным опять не повезло.
- Самолёт на земле у рощи, - докладывает Гадючка.
- Вижу! - отвечаю я и стреляю по самолёту, вокруг которого суетились люди, тянули его за крылья, видимо, поворачивали.
- Разрыва не бачу, - докладывает Гадючка. Не пойму, в чём дело, стреляю опять, и Гадючка опять иронизирует:
- Разрыва не бачу.
Земля под самолётом как будто брызгает, но разрыва действительно нет. Волнуюсь, беру прицел на нитку выше.
- А чем стреляете, заряжающий? - спрашивает вдруг Гадючка у Никитина.
Я спохватился и сообразил, что в горячке забыл дать команду "Осколочным заряжай", и ясно, что Никитин заряжал бронебойным. Поправив свою ошибку, я выстрелил третий раз. Облако разрыва, наконец, закучерявилось, но было уже поздно. Самолёт, вырулив на шоссе, с короткого разбега оторвался от земли.
Гадючка буквально взвыл от досады. Виноват я, но этот хитрец, по своему обыкновению, всё свалил на Никитина - из уважения к командиру, а стрелы-то, конечно, направлены на меня. На этот раз обошлось без перепалки - Никитин не мог защищаться, тоже из уважения к командиру.
- Ну, пропал, теперь у него второй козырь, - сказал он мне тихо.
Ему пришлось признать законным требование возмущённого механика искупить свою вину по крайней мере тремя немецкими танками.
- Иначе шапки врозь, и конец нашей компании, - сказал Гадючка.
- Добре, - миролюбиво ответил Никитин.
Несмотря на постоянную пикировку, моя "компания" становится всё дружнее, и мы уже во время боя чувствуем себя в танке, как дома.
Пока наш экипаж занимался самолётом, другие экипажи успели поджечь несколько автомашин на северной окраине Подлуже и таким образом заградить выход немцам из села. Это оказалось вовремя, так как танки, которые мы обогнали под Птычей, уже, выскочив , из-за леса, ворвались в село. Мы поспешили к выходу из села, чтобы закупорить его прочнее, и, став за домами, открыли огонь по группе немецких танков, стремившихся вырваться из тесной улицы на простор шоссе. Их гнал наш Т-34. Его пушка то появлялась между домами, посылая снаряд за снарядом в хвост немецкой колонны, то вдруг скрывалась. Наконец, он появился и сам с десятком следовавших за ним БТ погнался за немцами, уже не укрываясь больше за домами.
Когда мы подбили одного за другим два передних танка и остальные шарахнулись влево за дома, к железной дороге, оставив на шоссе несколько следовавших в середине колонны легковых машин, я увидел в башне Т-34 Попеля. Преградив своим танком шоссе, он кричал:
- Господа офицеры, "ком хир", или вы думаете, что у нас лакеи есть открывать вам дверцы?
Офицеры вылезли из машины один за другим и, подняв руки, шли к танку Попеля. Последним вылез из красивой легковой машины высокий офицер, с маленькой головкой на длинной шее. По окантовке фуражки и погонам все сразу определили: генерал.
Его картинная поза - он прошёл мимо нас, закинув руки назад, - привела нашего механика в восхищение:
- Ого! Вот так гусак! - говорил Гадючка, потирая от удовольствия руки.
Но когда он узнал, что нами захвачен весь штаб 14-й танковой дивизии немцев и не хватает только самого командира дивизии, генерала Мильче, улетевшего на том самом самолёте, который мы упустили, настроение нашего механика резко изменилось, и чего только не пришлось выслушать бедному Никитину за то, что он заряжал бронебойными вместо осколочных. Гадючка, призывая меня в свидетели, требовал подтверждения, что долг за Никитиным увеличился, что к трём танкам за самолёт надо прибавить упущенного по его вине генерала.
- Слышите? - спросил я отмалчивающегося Никитина.
- Слышу! - ответил он. - Без его морали досада сосёт под ложечкой. Долг так долг! Отдам сполна и даже с лихвой, только пусть работает механик и рычагами так же, как языком...
Это обещало новую вспышку красноречия Гадючки, но тут подошла рота Т-34 во главе с Волковым, и Попель, узнав от пего, что часть немецкой колонны прорвалась на Дубне, крикнул, обращаясь ко всем:
- Э, хлопцы, мабуть, догонять надо?
Я выругал себя за то, что задержался около этих немцев, дал команду: "Вперёд, четвёртая", и мы полетели на Дубно.
За моим взводом, машина за машиной, не отставая, шли танки Волкова. На краю города, у озёр, мы спугнули немецкую пехоту, поспешно ковырявшую лопатами землю, обходя Дубно с запада по шоссе, смяли колонну автомашин и, выскочив на северную окраину города, врезались у моста через Икву в хвост пехотной колонны немцев, спокойно маршировавшей по шоссе на Ровно.
Посреди моста одна за другой вспыхнули три автомашины, огневая пробка закупорила мост, немцы бросились с шоссе врассыпную и стали кидаться в реку. Я услышал рядом чей-то раскатистый смех и, оглянувшись, увидел Попеля, сидящего на башне танка. Подмигнув нам, он показал смеющимися глазами на немцев, тонущих и воющих в полноводной Икве, и крикнул:
- Ишь, купаться захотели, их благородия, господа будущие помещики. Жарко ходить по советской земле!
Я тоже смеюсь, смеются все, и те, которые выглядывают из башни, и те, которые сидят в танках, и те, которые выскочив из своих машин, гонят от берега толпу немцев, испугавшихся воплей тонущих и поспешивших вылезть из воды.
Подавшись вперёд и показывая рукой на пловцов, приближающихся к противоположному берегу, Попель кричит:
- Дайте им! Не жалейте, хлопцы, пару для гостей. Хай учатся, як в нашей воде пузыри пускать!
Со всех сторон застучали пулемёты. С восточного берега по мосту ударила с перелётом батарея.
- Смотрите, танк! - прокричал мне в ухо Никитин, показывая на зашевелившийся на том берегу куст, из которого высунулась короткая толстая пушка.
Я показал на него стоящему рядом в своей машине Кривуле и сам нырнул в башню. В прицел я увидел, что немец поспешно крутил башню, и его пушка, минуя мой танк, остановилась где-то рядом.
"В Попеля наводят", - подумал я и выстрелил в башню. За моим выстрелом последовал выстрел Кривули, и немецкий танк, опустив пушку, задымил.
У моста никто из немцев, кинувшихся в реку, не вышел на тот берег, но дальше, уже в черте города, до батальона пехоты всё-таки перебрались через реку Икву. Уходившие по шоссе на Ровно пехота, танки, артиллерия немцев вернулись и заняли оборону на восточном берегу.
Поставив в прикрытие у моста взвод Т-34 и взвод KB в роще против моста, Попель повёл нас через Дубно обратно в Подлуже, где уже располагался штаб нашего передового отряда. День был хмурый, моросило, но к вечеру тучи разошлись, и солнышко, садясь, улыбнулось нам приветливо и ободряюще, улыбнулось и скрылось. Мы проходили тихий древний город, с одной фабричной трубой, окружённый лугами и плёсами полноводной Иквы. На нём уже лежит печать войны. На западной окраине несколько больших зданий окутано дымом. Костёл зияет сорванными с петель дверями. В центре города мостовая усеяна битым стеклом витрин. На тротуарах лежат трупы убитых жителей.
*
Итог первого боевого дня передового отряда Попеля неплохой: разгромлена на марше 14-я танковая дивизия немцев, взято несколько десятков исправных танков и сотни пленных, занят и удерживается рубеж протяжением в двадцать километров: Иване-Пусте, Верба, Птыча, Подлуже, Дубно.
Как показывают пленные офицеры, у Клейста в нашем направлении действуют шесть дивизий. Это - четыре тысячи танков оперативного назначения, ещё не бывших в боях, только вчера введённых в прорыв. Их задача: захватить переправы на реке Иква, при поддержке авиации выйти на оперативные просторы в направлении Кременца и Ровно, нарушить тыл нашей армии, форсированным маршем идти до Днепра, захватить днепровские мосты и тем самым завершить окружение советских войск в Правобережной Украине. Всё это должно быть сделано за две недели. Захваченный нами в плен начальник штаба дивизии твердо уверен в успехе. Оказывается, вчера утром им было уже известно, что корпус генерала Рябышева движется на Дубно. Легкоброневая дивизия прикрытия Клейста, с которой мы вчера вели бой, обескровлена, но всё же она задержала наше продвижение. Клейст этим воспользовался и опередил нас своей 14-й дивизией с южного направления и 18-й, прошедшей на Ровно, - с северного.
Я поделился с Кривулей этими сведениями, и мы обменялись с ним мнениями по поводу осуществляемого нами замысла фронта уничтожить армию Клейста. Мнения наши сошлись: несмотря на все преимущества, которые имеет Клейст, он будет уничтожен. Этому порукой беззаветная Храбрость и преданность долгу наших бойцов и командиров, с кокон они выполняли свои обязанности во вчерашнем и сегодняшнем боях.
К этому же выводу приходит и мой экипаж за ужином, выпивая бордо, найдённое под сиденьями немецких штабных машин. Кривуля отмерил всем вместо чарки по крышке танкового термоса. Никитин и Гадючка, забыв про упущенный самолёт и улетевшего генерала, едят из одной консервной банки и подносят друг другу по чарке.
После ужина меня вызвали к комбату. Я получил задание доставить пакет командиру корпуса и приказание второму эшелону тыла - подвезти горючее и боеприпасы. Тылы дивизии стояли на южной окраине Заблотца. Я прибыл туда на рассвете 28 июня и только передал письменное приказание, как услышал крик:
- Немцы! Танки!
С начальником отдела кадров штаба капитаном Стадником мы выбежали на шоссе, на которое вытягивалась колонна ремонтно-восстановительного батальона.
- Лёгкие танки, до пятидесяти штук. Идут во ржи. Пехоты не видно, доложил капитану Стаднику его
помощник, старший лейтенант Харченко, подскочивший на "пикапе".
- Взять гранаты, всем строиться повзводно, шофёрам остаться, - подал команду капитан Стадник.
От машины к машине вдоль колонны полетело:
- Гранаты! Строиться!
Среди пробежавших я увидел знакомого мне политрука Белевитнева. Он побежал в рожь со взводом резервных танкистов. Я, по указанию капитана Стадника, занял со своим танком позицию за крайними домиками, чтобы встретить отсюда наступающих огнём с места.
Немцы уже подошли на дальность выстрела, но мне их почти не видно. Лёгкие танки, вооружённые одними крупнокалиберными пулемётами, совсем утонули во ржи. Очевидно, и немцы мало что видят вокруг себя.
Я решил бить по передним танкам, рассчитывая, что задние, увидев горящие машины, повернут обратно.
Первые снаряды я послал в два немецких танка, далеко обошедших наш левый фланг и мчавшихся по шоссе к хвосту колонны. Повторяться не пришлось: оба танка пустили густые клубы дыма. Однако справа, совсем вблизи меня, поднялась винтовочная трескотня, зачастили взрывы гранат. Я поспешил развернуть свою башню, но стрелять не смог. Волнующаяся рожь была испятнана комбинезонами наших ремонтников и ребристыми шлемами резервных танкистов. Они били из винтовок по приближавшимся танкам, бросали гранаты, ныряли в рожь и появлялись уже в новом месте. Я восхищался ими и досадовал, что мешают мне стрелять - неизбежно попал бы в них. Впрочем, стрелять и нужды не было. На моих глазах экипажи немецких танков выбрасывались из своих башен в рожь.
Когда я высунулся из люка, чтобы оглядеться вокруг, стрельба прекратилась. По неподвижно стоявшим во ржи немецким танкам лазали наши бойцы. Только один танк, дымя выхлопной трубой, надрываясь, стремился уйти подальше от места боя. Он был уже на недостигаемой для меня дистанции. Сплюнув с досады, я вылезаю из башни. Ко мне подошёл капитан Стадник.
- Ну, что? - спросил я его.
- Три подорваны, двенадцать целы и невредимы. Крутились, крутились немцы по ржи, видят - гранаты со всех сторон, бросили танки и сбежали.
- Э, шкурка у них тонка! - подбежав к нам, засмеялся какой-то командир. - Сейчас захвачу тягачи, и повезём комдиву боевой подарочек от тылов.
...Вспоминаю эту стычку и думаю: роль моя в ней - пустяковая. Это гранатомётчики, невидимые во ржи, решили её исход, голой грудью пошли они против немецкой брони, врукопашную схватились с ней, и немецкая броня сдала.
Как сейчас вижу: вот они идут, молодые, весёлые, упоённые победой. Война познакомит с вами весь мир!
На пути в штаб корпуса, свернув в селе Крупец с шоссе на полевую дорогу, я остановился, услышав какой-то гул. Не пойму, откуда он. Впереди, к селу Ситно, - чистое поле ржи, на шоссе никакого движения. Всматриваюсь в опушку леса, что в полукилометре от меня. По опушке стелется сизый дымок. Что это такое? Ведь там у шоссе штаб Рябышев!
Внезапно из леса стрелой вылетают танки БТ: один, второй, а за ними несётся развёрнутый в боевую линию строй остроносых, быстроходных машин. Они летят по ровному полю вдоль шоссе, ныряют в волнах зелёной ржи.
- Наши идут в атаку! - с восторженной дрожью в голосе крикнул Никитин. - Ну и лихо идут!
И он вылезает на башню, весь подаётся вперёд, чтобы не пропустить ни одного движения атакующих.
- Такого мы ещё не видали! - кричит он мне. С радостно бьющимся сердцем я подымаюсь к нему. За мной высовывается Гадючка.
Однако где же противник? Слева - ровное поле, оно окаймляет виднеющиеся вдали сады и крыши села Ситно. Там тихо и спокойно. Только вверху в солнечной голубизне что-то вдруг случилось: как будто разошлись густые фиолетовые чернила. Гигантские фиолетовые ленты прочерчивают небо, изгибаются над мчащимися в атаку нашими тапками.
- Вот, гидра, пустила чернила, - ворчит Гадючка. - Ну, теперь держись, хлопцы, налетят, стервятники! - Он с досадой махнул рукой и скрылся в свой люк.
И у меня защемило сердце. Осматриваюсь, настораживаюсь. Слева, оттуда, где всё брызжет солнцем, доносится грохот, кажется, что там сбрасывают листовое железо, и близко от меня свистит снаряд, пролетающий в сторону леса.
Теперь ясно. Немцы в селе Ситно. Огнём с места встретили они нашу атаку. Уже не слышно отдельных выстрелов - они слились в оглушающие раскаты.
Вот уже наши танки отделяет от села только узкая зелёная полоска. Несколько танков застыло на бегу. Одни горят, другие стоят, окутанные голубоватым прозрачным дымом. Оставшиеся в строю стремительно несутся к густо-листным садам села, которые встречают их в упор орудийными выстрелами. Вот герои ворвались в село, вот сомкнулись за ними сады. Лязг и гул артиллерии утихает. Поднимающееся к зениту солнце пожелтело, поблёкло от расплывшегося по небу дыма.
- Всё кончено... - шепчет Никитин. - Засада! - вдруг со злостью вскрикнул он. - Товарищ командир, да разве ж это война? Где, скажите вы, авиация, артиллерия, пехота? Как же так выходит, что воюем порознь, каждый сам по себе?
У меня самого уже возникал этот вопрос.
- Поживём - увидим, - уклончиво ответил я. - А вот возвратиться нам к отряду по старой дороге нельзя. Надо ехать в штаб, узнать, как быть.
По земле от села снова прошёл глухой гул. Мы замерли, увидев показавшиеся из садов Ситно уродливые чудовищные машины ярко-жёлтой, тигровой раскраски. Они медленно катились в нашу сторону, сверкая языками выстрелов.
- Я таких ещё не видал, - говорит Никитин. Немцы движутся линией. Всматриваюсь в бинокль в ближайший левофланговый танк, вырвавшийся далеко вперёд. Его контур что-то напоминает мне. Но что?
- "Рейнметалл"! - выкрикнул я, вспомнив фотографию немецкого тяжёлого танка, которую видел в альбоме училища, и скороговоркой выпалил: - Тяжёлый, пушка семьдесят пять, прямой выстрел восемьсот, броня сорок...
- Товарищ командир, чего мы стоим и дожидаемся, як вол обуха? спрашивает, высунувшись из люка, Гадючка.
С досады, не ожидая команды, он резко рванул затвор пушки.
- Бронебойными заряжай! - машинально скомандовал я.
- Есть! - с сердцем ответил Никитин и, дослав снаряд, захлопнул затвор.
"Нет, - подумал я, вспомнив, что везу пакет, - тут не воевать, а удирать надо".
- Заводи! - кричу Гадючке.
Хорошо бы кустами пробраться до высоты, чтобы прикрыться её гребнем. До него всего пятьдесят метров. Смотрю сквозь редкие кусты, как бы лучше проскочить под носом у немцев, и не верю своим глазам. От угла леса, откуда ранее выскочили БТ, сейчас мчится, сверкая выстрелами, стройная цепочка КВ. Ближний к нам танк идёт прямо на высоту. Его пушка, торчащая из огромной башни, развёрнута в мою сторону. Стоит мне сдвинуться с места по намеченному маршруту, как KB, увидев мой танк, идущий со стороны противника, несомненно, ударит по нему пятидесятикилограммовой чушкой - от нас и мокрого места не останется.
Но фланговый немец тоже приближается к высоте. Его курс лежит мимо меня. Вот сейчас он заметит в кустах мой танк - и тогда тоже жди снаряда. Что могу я поделать с его лобовой броней, имея 45-миллиметровую пушку?
Свой или чужой - нам конец!
Как загипнотизированный, смотрю на зияющее дуло пушки приближающегося КВ. Сверху, на его башне, полупригнувшись, сидит на четвереньках маленький головастый танкист. Опираясь на антенну рукой, он то быстро выпрямляется, смотря куда-то через меня, то пригибается вновь.
Видно, почуяв недоброе, из башни вынырнул Никитин.
- Вот это довбня! - воскликнул он, увидев идущий на нас КВ.
Гадючка завёл мотор. Пыхнув дымом, он взревел так громко, как, кажется, я никогда ещё не слыхал.
- Глуши! - закричал я.
Никитин нырнул вниз, и мотор заглох. Но было уже поздно. Поравнявшийся с нами немецкий танк заметил дым мотора и шевельнул в нашу сторону пушкой.
- Приготовься! Огонь! - бросил я Никитину и, нырнув в башню, прильнул к прицелу.
В прицеле надвигалась ребристая громада. Её башня, поворачиваясь, нащупывала меня своей пушкой. Надеюсь опередить, навожу перекрестие на башню.
- Есть! - ободряю себя и, держа на прицеле башню, нажимаю педаль спуска.
Раздаётся гром выстрела. В поле зрения телескопического прицела вместо башни танка клубится облако дыма.
"Что за наваждение? Куда же девался танк? - думаю я. - Не провалился же он сквозь землю!.. И почему так туга педаль? Кажется, я не почувствовал спуска". Гляжу под ноги - о, ужас! Под педалью спуска - гильза снаряда, и моя нога давит педалью на донышко гильзы. До спуска не дожал, значит и не стрелял, значит... Но почему немец не стреляет?
Выглядываю из люка. Прямо передо мною, на том месте, где я видел немецкий танк, валяются исковерканные листы брони и дымится чёрное пятно. Позади спокойно разворачивается вправо башня нашего КВ. Вот, оказывается, кто стрелял! Да, попади он в мою БТ, и следа бы не осталось от нас на земле.
Над лавиной немецких полосатых чудовищ то тут, то там взвивается струйками, подымается клубами дым.
Из люка на меня с недоумением смотрит Никитин. Он ещё не понял, почему я не стрелял. "Приедем, - думаю я, - скажу ему, к чему может привести валяющаяся под ногами стреляная гильза снаряда".
Фланговый KB всё ещё не замечает нас. Он занят очередным немцем. Выстрел, взрыв - и слетает башня немецкого танка, разваливаются борта.
Полуоглушённые выстрелами своего спасителя, мы с Никитиным показываем друг другу большой палец и смеемся от нахлынувшей радости.
Непомерно большая голова маленького танкиста появляется над башней. Из-за гребня высоты раздаётся выстрел. Башня смельчака брызжет снопом искр, а снаряд рикошетом фырчит над нашими головами. Маленький танкист ныряет внутрь башни. Снова выстрел - и разваливается ещё один немецкий тяжёлый танк.