Страница:
Муса удивился такому случаю, посмотрел на Редуана и сказал ему:
– Как же вы хотите, сеньор Редуан, силой добиться любви дамы, вас не любящей? Плохая то будет любовь. Ведь она любит другого, кто ей больше пришелся по сердцу, а вы хотите вступить в соперничество и в бой с человеком, ничем перед вами не виноватым, и рисковать при этом своей жизнью? Раз она вас не любит, ищите другую, которая вас полюбит. Вы – рыцарь, пользующийся уважением в королевстве, не уступающий никакому другому рыцарю ни в храбрости, ни в богатстве, ни в знатности рода. Вот было бы в самом деле славно, когда бы лучшие рыцари, каких только имеет наш король, ежедневно выезжали бы в Долину убивать друг друга, и король наш остался бы, наконец, не имея при дворе ни одного рыцаря, к которому он мог бы обратиться за помощью в крайности, ибо каждый день почти появляется враг у самых ворот Гранады. Вспомните, чем кончил Альбаяльд, не послушавшийся моего совета. Незачем вам ехать дальше, возвращайтесь со мной в Гранаду! Вам хорошо известно, сеньор Редуан, как я всем сердцем любил прекрасную Дараху и как она сначала тоже оказывала мне милости, какие можно было только оказывать рыцарю, но как затем она изменила свое отношение, отдала свою любовь Сулеме Абенсерраху, а на меня перестала обращать внимание. Когда я это увидел, то хотя и сильно страдал, но вскоре утешил себя, понимая, что воля женщин и их постоянство подобны флюгеру на башне; я махнул тогда на нее рукой и устремил свои желания в другую сторону. Вот было бы славно, если бы из-за того, что Дараха разлюбила меня и полюбила Сулему Абенсерраха, я убил бы ни в чем неповинного Сулему!… По-моему, господа, вы должны переменить свое намерение и перестать враждовать из-за дела, которому так легко помочь.
На этом закончил свои увещания благородный Муса, и Редуан ответил ему:
– Мои мучения настолько сильны и настолько велик ад, бушующий внутри меня, что они не дают мне ни мгновения покоя; по ночам в груди моей пылает Монхибело, а днем жгут меня Вулкан и Эстронгало [64], и они ни на минуту не перестают меня жечь. И для погашения ужасного огня, горящего внутри меня, я не нахожу другого средства, как бой насмерть, который положит всему конец.
– Я хочу спросить вас, сеньор Редуан, – сказал Муса, – какое надеетесь вы стяжать себе облегчение от своих страданий после смерти?
– Покой! – отвечал Редуан.
– Но если случится, – продолжал Муса, – что в бою, который вы собираетесь начать, вы останетесь победителем и убьете своего соперника, и все же дама по-прежнему будет пренебрегать вами, – какого облегчения добьетесь вы этим?… В особенности же если она впоследствии полюбит какого-нибудь другого рыцаря… Что же? Неужели вы должны будете убить и его?
– Не знаю, что сказать, – ответил Редуан, – теперь я желал бы приступить к назначенному поединку, а в дальнейшем время подскажет, как нужно поступать.
– Не будем больше откладывать, – сказал храбрый Гасул, – чем дальше откладывать, тем хуже.
И с этими словами он пришпорил коня, чтобы ехать дальше. То же сказал и Редуан. Благородный Муса увидел непоколебимость обоих рыцарей и нежелание Редуана внимать его доводам, поехал вслед за ними к Источнику сосны – посмотреть, чем кончится дело, и еще раз попытаться отклонить их от поединка.
Они ехали настолько быстро, что скоро достигли Источника сосны. Муса привязал коня Альбаяльда к сосне и снова принялся уговаривать Редуана отказаться от боя, но тот, ни слова ему не отвечая, сказал Гасулу:
– Ну, похититель моего счастья, теперь мы находимся там, где возродится моя надежда!
И, проговоривши эти слова, он пустил коня вскачь по полю, вызывая Гасула на бой. Храбрый Гасул, уже сильно раздраженный поведением Редуана, пытавшегося лишить его сокровища, воспламенился гневом, словно змей, и помчался ему навстречу. В один миг они сблизились друг с другом и с большим искусством стали обмениваться ударами копий. Редуану первому удалось пробить щит соперника и проткнуть тонкую кольчугу, надетую на добром Гасуле. Гасул получил на этот раз не особенно большую рану в бок, но кровь из нее текла обильно и скоро замочила седельную луку и его полусапожки. Гасул, увидев себя раненым в самом начале боя и будучи опытным в бранном деле, стал дожидаться того времени, когда Редуан повернет своего коня боком, чтобы с поспешностью нанести ему удар в открытое место. И так оно и случилось, ибо Редуан, заметивший, что он ранил своего противника, очень обрадовался и намеревался повторить удар, для чего он кружился вокруг доброго Гасула, приближаясь к нему, как только мог. И когда Гасул увидел его на таком близком от себя расстоянии, он с такой поспешностью устремил против него своего коня, что прежде чем Редуан подумал уклониться от столкновения, оно уже произошло, и он едва успел закрыться адаргой, чтобы принять на нее удар; но мало пользы принесла ему его адарга, хотя и была она очень крепка: она оказалась пробитой острием копья доброго Гасула. Пробив адаргу, копье пробило кольчугу, и Редуан получил тяжелую рану. А могучий Гасул заставил своего коня сделать скачок и снова налетел на Редуана, будто орел, в то время как Редуан мчался на него. И оба столкнулись с такой силой, не будучи в состоянии избежать этого столкновения, что оба копья сломались, и каждый рыцарь получил по жестокой ране в грудь. Находясь так близко друг от друга, они схватились между собой, стараясь каждый выбить другого из седла. И долго боролись они и не могли опрокинуть один другого. И кони их ржали в волнении, и раскрывали рты, чтобы укусить друг друга, и, невзирая на своих седоков, лягались, стараясь вести войну и ногами. И в ту минуту, когда кони поворачивались, охватившие друг друга рыцари упали на землю. Редуан, превосходивший своего противника по силе, падая, увлек за собой доброго Гасула и оказался под ним. Кони, увидев себя свободными, с пущей яростью продолжали свое единоборство. Редуан, оказавшись в такой опасности, не утратил, однако, своей отваги, изо всех сил уперся ногами в землю и, сбросив с себя Гасула, придавил его правой ногой к земле. Гасул же с отменным мужеством очень крепко оперся о землю правой рукой, чтобы наверстать утраченное, но не смог, так как Редуан уже раньше его крепко оперся левой рукой и оказывал ему сопротивление. Так, продолжая борьбу, они поднялись на ноги, поспешно схватили свои адарги, выхватили из ножен альфанги и начали осыпать Друг друга ударами слева и справа, и скоро не осталось у них в руках адарг, рассыпавшихся на тысячу кусков, и каждый из них получил не меньше шести ран; но больше ран было у Редуана, еще дважды раненного копьем. Но все же до сих пор ни один не имел превосходства. Оставшись без адарг, они причиняли друг другу еще больший вред. Уже мало оставалось от их марлот и плюмажей. Жалко выглядело их оружие, и теперь каждый из них хорошо знал самые уязвимые места своего противника. Альфанги были дамасской стали очень крепкого закала и не наносили ни одного удара, чтобы при этом не пробить кольчуги и не ранить. И вот после двухчасового боя рыцари пришли в такое состояние, что уже нельзя было надеяться, чтобы кто-либо из них остался в живых. Редуан хотя и был сильнее, но больше пострадал в битве, потому что Гасул превосходил его в проворстве: легче и безопаснее наскакивал на него, разил, как хотел, чего не мог делать Редуан, почему и получил больше ран. Оба были тяжело ранены и истекали кровью. Муса, увидевший это, понял, что если бой продолжится еще, эти два добрых рыцаря умрут, и, движимый состраданием, соскочил с коня, бросился между сражавшимися и крикнул им:
– Сеньоры рыцари! Окажите мне милость и не доводите вашей битвы до конца! Ибо если вы будете сражаться дальше, то вас обоих призовет к себе смерть!
Гасул, как рыцарь сдержанный, сейчас же отступил, но Редуан не захотел этого сделать сразу, однако в конце концов вынужден был покориться, так как между ним и его противником стал Муса, королевский брат. И, разнявши их, Муса сам перевязал им раны. Затем все они сели на коней, Муса взял альбаяльдова коня за узду, и они поехали в Альболоте.
Было часов пять пополудни, когда они приехали туда и, спросивши, где находится Алабес, нашли его тяжело раненным, лежащим в постели, но под тщательным надзором одного тамошнего искусного врача. Редуана и Гасула тоже положили в постели, снабдили всем необходимым и тщательно лечили. Алабес чрезвычайно удивился, увидя их, и огорчился, так как они были его друзьями. Но оставим их примирившимися выздоравливать от ран. А мы возвратимся к Гранаде и расскажем про некоторые происшедшие в ней события в самый день двух поединков.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
– Как же вы хотите, сеньор Редуан, силой добиться любви дамы, вас не любящей? Плохая то будет любовь. Ведь она любит другого, кто ей больше пришелся по сердцу, а вы хотите вступить в соперничество и в бой с человеком, ничем перед вами не виноватым, и рисковать при этом своей жизнью? Раз она вас не любит, ищите другую, которая вас полюбит. Вы – рыцарь, пользующийся уважением в королевстве, не уступающий никакому другому рыцарю ни в храбрости, ни в богатстве, ни в знатности рода. Вот было бы в самом деле славно, когда бы лучшие рыцари, каких только имеет наш король, ежедневно выезжали бы в Долину убивать друг друга, и король наш остался бы, наконец, не имея при дворе ни одного рыцаря, к которому он мог бы обратиться за помощью в крайности, ибо каждый день почти появляется враг у самых ворот Гранады. Вспомните, чем кончил Альбаяльд, не послушавшийся моего совета. Незачем вам ехать дальше, возвращайтесь со мной в Гранаду! Вам хорошо известно, сеньор Редуан, как я всем сердцем любил прекрасную Дараху и как она сначала тоже оказывала мне милости, какие можно было только оказывать рыцарю, но как затем она изменила свое отношение, отдала свою любовь Сулеме Абенсерраху, а на меня перестала обращать внимание. Когда я это увидел, то хотя и сильно страдал, но вскоре утешил себя, понимая, что воля женщин и их постоянство подобны флюгеру на башне; я махнул тогда на нее рукой и устремил свои желания в другую сторону. Вот было бы славно, если бы из-за того, что Дараха разлюбила меня и полюбила Сулему Абенсерраха, я убил бы ни в чем неповинного Сулему!… По-моему, господа, вы должны переменить свое намерение и перестать враждовать из-за дела, которому так легко помочь.
На этом закончил свои увещания благородный Муса, и Редуан ответил ему:
– Мои мучения настолько сильны и настолько велик ад, бушующий внутри меня, что они не дают мне ни мгновения покоя; по ночам в груди моей пылает Монхибело, а днем жгут меня Вулкан и Эстронгало [64], и они ни на минуту не перестают меня жечь. И для погашения ужасного огня, горящего внутри меня, я не нахожу другого средства, как бой насмерть, который положит всему конец.
– Я хочу спросить вас, сеньор Редуан, – сказал Муса, – какое надеетесь вы стяжать себе облегчение от своих страданий после смерти?
– Покой! – отвечал Редуан.
– Но если случится, – продолжал Муса, – что в бою, который вы собираетесь начать, вы останетесь победителем и убьете своего соперника, и все же дама по-прежнему будет пренебрегать вами, – какого облегчения добьетесь вы этим?… В особенности же если она впоследствии полюбит какого-нибудь другого рыцаря… Что же? Неужели вы должны будете убить и его?
– Не знаю, что сказать, – ответил Редуан, – теперь я желал бы приступить к назначенному поединку, а в дальнейшем время подскажет, как нужно поступать.
– Не будем больше откладывать, – сказал храбрый Гасул, – чем дальше откладывать, тем хуже.
И с этими словами он пришпорил коня, чтобы ехать дальше. То же сказал и Редуан. Благородный Муса увидел непоколебимость обоих рыцарей и нежелание Редуана внимать его доводам, поехал вслед за ними к Источнику сосны – посмотреть, чем кончится дело, и еще раз попытаться отклонить их от поединка.
Они ехали настолько быстро, что скоро достигли Источника сосны. Муса привязал коня Альбаяльда к сосне и снова принялся уговаривать Редуана отказаться от боя, но тот, ни слова ему не отвечая, сказал Гасулу:
– Ну, похититель моего счастья, теперь мы находимся там, где возродится моя надежда!
И, проговоривши эти слова, он пустил коня вскачь по полю, вызывая Гасула на бой. Храбрый Гасул, уже сильно раздраженный поведением Редуана, пытавшегося лишить его сокровища, воспламенился гневом, словно змей, и помчался ему навстречу. В один миг они сблизились друг с другом и с большим искусством стали обмениваться ударами копий. Редуану первому удалось пробить щит соперника и проткнуть тонкую кольчугу, надетую на добром Гасуле. Гасул получил на этот раз не особенно большую рану в бок, но кровь из нее текла обильно и скоро замочила седельную луку и его полусапожки. Гасул, увидев себя раненым в самом начале боя и будучи опытным в бранном деле, стал дожидаться того времени, когда Редуан повернет своего коня боком, чтобы с поспешностью нанести ему удар в открытое место. И так оно и случилось, ибо Редуан, заметивший, что он ранил своего противника, очень обрадовался и намеревался повторить удар, для чего он кружился вокруг доброго Гасула, приближаясь к нему, как только мог. И когда Гасул увидел его на таком близком от себя расстоянии, он с такой поспешностью устремил против него своего коня, что прежде чем Редуан подумал уклониться от столкновения, оно уже произошло, и он едва успел закрыться адаргой, чтобы принять на нее удар; но мало пользы принесла ему его адарга, хотя и была она очень крепка: она оказалась пробитой острием копья доброго Гасула. Пробив адаргу, копье пробило кольчугу, и Редуан получил тяжелую рану. А могучий Гасул заставил своего коня сделать скачок и снова налетел на Редуана, будто орел, в то время как Редуан мчался на него. И оба столкнулись с такой силой, не будучи в состоянии избежать этого столкновения, что оба копья сломались, и каждый рыцарь получил по жестокой ране в грудь. Находясь так близко друг от друга, они схватились между собой, стараясь каждый выбить другого из седла. И долго боролись они и не могли опрокинуть один другого. И кони их ржали в волнении, и раскрывали рты, чтобы укусить друг друга, и, невзирая на своих седоков, лягались, стараясь вести войну и ногами. И в ту минуту, когда кони поворачивались, охватившие друг друга рыцари упали на землю. Редуан, превосходивший своего противника по силе, падая, увлек за собой доброго Гасула и оказался под ним. Кони, увидев себя свободными, с пущей яростью продолжали свое единоборство. Редуан, оказавшись в такой опасности, не утратил, однако, своей отваги, изо всех сил уперся ногами в землю и, сбросив с себя Гасула, придавил его правой ногой к земле. Гасул же с отменным мужеством очень крепко оперся о землю правой рукой, чтобы наверстать утраченное, но не смог, так как Редуан уже раньше его крепко оперся левой рукой и оказывал ему сопротивление. Так, продолжая борьбу, они поднялись на ноги, поспешно схватили свои адарги, выхватили из ножен альфанги и начали осыпать Друг друга ударами слева и справа, и скоро не осталось у них в руках адарг, рассыпавшихся на тысячу кусков, и каждый из них получил не меньше шести ран; но больше ран было у Редуана, еще дважды раненного копьем. Но все же до сих пор ни один не имел превосходства. Оставшись без адарг, они причиняли друг другу еще больший вред. Уже мало оставалось от их марлот и плюмажей. Жалко выглядело их оружие, и теперь каждый из них хорошо знал самые уязвимые места своего противника. Альфанги были дамасской стали очень крепкого закала и не наносили ни одного удара, чтобы при этом не пробить кольчуги и не ранить. И вот после двухчасового боя рыцари пришли в такое состояние, что уже нельзя было надеяться, чтобы кто-либо из них остался в живых. Редуан хотя и был сильнее, но больше пострадал в битве, потому что Гасул превосходил его в проворстве: легче и безопаснее наскакивал на него, разил, как хотел, чего не мог делать Редуан, почему и получил больше ран. Оба были тяжело ранены и истекали кровью. Муса, увидевший это, понял, что если бой продолжится еще, эти два добрых рыцаря умрут, и, движимый состраданием, соскочил с коня, бросился между сражавшимися и крикнул им:
– Сеньоры рыцари! Окажите мне милость и не доводите вашей битвы до конца! Ибо если вы будете сражаться дальше, то вас обоих призовет к себе смерть!
Гасул, как рыцарь сдержанный, сейчас же отступил, но Редуан не захотел этого сделать сразу, однако в конце концов вынужден был покориться, так как между ним и его противником стал Муса, королевский брат. И, разнявши их, Муса сам перевязал им раны. Затем все они сели на коней, Муса взял альбаяльдова коня за узду, и они поехали в Альболоте.
Было часов пять пополудни, когда они приехали туда и, спросивши, где находится Алабес, нашли его тяжело раненным, лежащим в постели, но под тщательным надзором одного тамошнего искусного врача. Редуана и Гасула тоже положили в постели, снабдили всем необходимым и тщательно лечили. Алабес чрезвычайно удивился, увидя их, и огорчился, так как они были его друзьями. Но оставим их примирившимися выздоравливать от ран. А мы возвратимся к Гранаде и расскажем про некоторые происшедшие в ней события в самый день двух поединков.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
В ней рассказывается про ссору Сегри с Абенсеррахами и про то, как Гранада оказалась на краю гибели
Предоставив раненых рыцарей уходу и лечению старательных врачей, благородный Муса отправился в Гранаду, уводя с собой коня Альбаяльда. Был час захода солнца, когда Муса въехал в ворота Эльвиры, закрыв лицо концом плаща, чтобы не быть никем узнанным. И он не открыл лица, пока не достиг королевского дворца Альгамбры, в то самое время, когда король, его брат, садился ужинать. Спешившись, Муса приказал конюхам взять обоих коней, а сам вошел в королевские покои. Король удивился, увидев его с дороги, и, когда тот сел за стол, спросил, почему его весь день не было видно и где он был. Муса ответил:
– Государь! Сначала давайте поужинаем, и затем я расскажу вам про случившееся, что повергнет вас в удивление.
После чего они очень хорошо поужинали, особенно Муса, который за весь день еще ничего не ел. По окончании ужина Муса удовлетворил вопрос короля и подробно рассказал ему обо всем происшедшем: про смерть Альбаяльда и про бой Редуана с Гасулом. Король был всем этим удивлен и разгневан.
Скоро по всему королевскому дворцу распространилась весть о смерти Альбаяльда, и кто-то об этом сообщил мавру Алатару, его двоюродному брату. Алатар испытал великую скорбь и поклялся Магометом отомстить за смерть брата или умереть, пытаясь отомстить.
На следующее утро новость уже стала известна всему городу и огорчила всех рыцарей, и поскольку Алатар был ближайшим родственником убитого, все они собрались у него дома для выражения сочувствия. Первым пришли Сегри и Гомелы, за ними Венеги и Масы, Гасулы и Бенарахи [65]и еще много знатных рыцарей дворца, а последними явились Алабесы и Абенсеррахи. И, когда все сели по своим местам и выразили хозяину свое сочувствие, стали обсуждать вопрос: следует ли устроить оплакивание убитого, какое делается обычно в честь подобных рыцарей? Тут возникли большие споры; и некоторые утверждали, что не следует, так как мавр Альбаяльд перед смертью принял христианство. Венеги возражали, что это не имеет значения, ибо он был добрым рыцарем, и родня его и друзья обязаны чем-нибудь выразить свою скорбь. Сегри же утверждали, что раз Альбаяльд обратился в христианство, Магомету будет неугодна скорбь по нем правоверных, и что отказом ему в оплакивании лишь будет соблюден закон корана. Абенсеррахи говорили, что нужно совершить доброе дело ради аллаха и что, если в час кончины Альбаяльд сделался христианином, это подсудно одному богу; его суду должно это оставить и выполнить по закону оплакивание.
Тогда один из рыцарей Сегри, по имени Альбин-Амад, сказал:
– Или мавр – мавр, или христианин – христианин! Говорю так, ибо в нашем городе есть рыцари, ежедневно посылающие христианским пленникам, заключенным в подземельях Альгамбры, милостыню и пищу, и все эти рыцари, про которых я веду речь, – Абенсеррахи.
– Вы сказали правду, – ответил на это Альбин-Амад Абенсеррах [66]. – Все мы охотно делаем добро и оказываем милосердие христианам и всем другим людям; ибо святой аллах дарует нам блага, чтобы мы в свою очередь давали их из любви к нему, невзирая на веру. Христиане точно так же, во имя своего бога и из любви к нему, подают милостыню пленным маврам. Я сам был в плену, очень хорошо это видел, и мне самому они оказали милость, и потому я и все мои родичи делаем добро, какое только можем, беднякам и пленным христианам. Как знать, может быть, и нам суждено опять попасть в плен, ведь враг – у городских ворот. А тот, кто утверждает, что делать добро и подавать кому бы то ни было милостыню – нехорошо, тот негодяй и лжец, и я докажу это, если понадобится!
Услышав такой ответ, рыцарь Сегри воспылал гневом и, не говоря ни слова, размахнулся и хотел ударить рыцаря Абенсерраха по лицу. Но тот отразил удар левой рукой, однако не настолько удачно, чтобы Сегри не удалось все же концами пальцев задеть его по лицу. Ощутив удар, Абенсеррах. словно гирканский лев, полный гнева и ярости, выхватил кинжал, а тот же миг бросился на Сегри и, прежде чем тот успел защититься, нанес ему два удара кинжалом, настолько страшных, что Сегри мертвый упал к его ногам.
Другой Сегри устремился тогда на Абенсерраха, чтобы поразить и его кинжалом, но не смог это сделать, ибо Абенсеррах поспешил ему навстречу, схватил его за кисть правой руки с такой мощью, что Сегри не смог выполнить своего намерения. Абенсеррах же нанес ему жестокую рану в живот, от которой Сегри тут же повалился мертвый на землю.
Все рыцари Сегри – а их было здесь больше двадцати – при виде случившегося схватились за оружие с криком: «Смерть предателям из породы христиан!» Абенсеррахи приготовились к защите, Гомелы поспешили на помощь к Сегри, Масы – вместе с ними; тех и других было по двадцати человек. Тогда Алабесы и Венеги вступились за Абенсеррахов, и тут между этими шестью рыцарскими родами завязался такой ожесточенный бой, что в одну минуту пало еще пятеро Сегри, трое Гомелов и двое Масов и, кроме того, в этих же трех родах оказалось около четырнадцати раненых. Со стороны Абенсеррахов убитых не было, но почти все они получили раны, а одному из них целиком отрубили руку. Из Алабесов трое было убито и многие тяжело ранены. Из Венегов многие ранены и двое убито.
И еще было бы много убитых и раненых с обеих сторон, если бы Алатар и многие другие рыцари не вмешались, причем из них некоторые тоже оказались ранены.
С шумом, от которого, казалось, проваливается Гранада, все вышли на улицу, не прекращая боя. Но рыцарей, которые пытались положить конец бою, было много, и отличались они большой отвагой; то были Алахесы и Бенарахи, Гасулы, Альморади. И они настолько преуспели, что хотя и с большим трудом, но прекратили бой.
Тем временем о происходившем был извещен Молодой король; он тотчас же вышел из Альгамбры, направился к месту распри и застал дело еще не совсем умиротворенным. Рыцари, участники сражения, увидев короля, разошлись.
Произведя дознание, король приказал схватить Абенсеррахов и заточить их в башню Комарес, Сегри – в Алые Башни, Гомелов – в Алькасаву, Масов – в замок Бильбатаубин, Алабесов – в Хенералифе, а Венегов – в крепкую башню Алихарес. И очень разгневанный король вернулся в Альгамбру, говоря:
– Клянусь моей королевской клятвой, я задушу эту распрю, лишив каждую из враждующих сторон шести голов, и, клянусь Магометом, не замедлю с этим!
Рыцари, сопровождавшие короля, видя его настолько рассерженным, стали упрашивать его не поступать так, ибо это произвело бы возмущение в Гранаде, где у враждующих рыцарей было много родичей. Лучше пусть король прикажет им помириться, и те же рыцари-посредники взялись в этом помочь. В конце концов король смилостивился, а Альмоады, Алахесы и Альморади так старались, что через четыре дня все враждовавшие между собой рыцари помирились, простили друг другу убитых, некоторых из пострадавших противников щедро оделили деньгами, а заключенные рыцари были выпущены на свободу. Сегри и Гомелы затаили злобу и ждали только случая для мести за великий урон и бесчестие, причиненные им Абенсеррахами. И поэтому в один прекрасный день все Сегри и Гомелы собрались в доме для отдохновения на берегу Дарро; прекрасный то был дом, с красивыми садами вокруг. Совершив трапезу и отдохнувши, они все сели по старшинству в великолепном зале, и рыцарь Сегри, которого все остальные почитали за главу рода, брат Сегри, убитого Алабесом на турнире, начал говорить, выказывая признаки глубокой скорби.
Так сказал он:
– Доблестные рыцари Сегри, мои родичи, и вы, Гомелы, друзья наши! Внимательно выслушайте то, что я сейчас скажу вам, проливая кровавые слезы, источенные из самого моего сердца. Вам ведомо, в чем заключается честь и как надлежит соблюдать ее; ибо если человек раз ее утратит, никогда больше не сможет возвратить ее. Говорю так, потому что в Гранаде мы, Сегри, и вы, Гомелы, превознесены до рога месяца, обильны богатством и почестями, уважаемы королем. И вот эти выродки Абенсеррахи стараются нас всего этого лишить и унизить. Они убили уже моего брата и других родственников, а точно так же рыцарей Гомелов; они подвергли нас унижению и осмеянию. Все это взывает к вечной мести! И если мы не сумеем отомстить, Абенсеррахи обратят нас в ничто, и мы утратим всякое уважение. А чтобы избежать такого исхода, мы должны всеми средствами и всеми путями, какие только найдем, постараться отомстить за своих и погубить и уничтожить своих врагов – этим сохраним мы свою честь. Цели нашей не достигнуть силой оружия. Король сможет выступить тогда против нас. Но я задумал одну вещь, которая нам очень хорошо удастся, хотя она против рыцарских законов, но ради мести врагу позволено прибегать ко всяким средствам!
Один из рыцарей Гомелов ответил на эту речь:
– Господин наш Сегри Магавид! Приказывайте, как вам будет угодно, – мы все последуем за вами!
– Так знайте же, мои добрые друзья, – сказал Сегри, – что я замыслил поссорить Абенсеррахов с королем так, чтобы ни один из них не остался в живых. Я скажу королю, что Альбин-Амад, глава Абенсеррахов, прелюбодействует с королевой, и это я должен буду доказать вашим свидетельством, двое рыцарей Гомелов: когда я буду про это дело говорить с королем, вы поддержите меня и скажете, что слова мои – истинная правда и что мы будем защищать ее с оружием в руках против всякого, кто бы вздумал ее опровергать. А еще мы добавим, будто Абенсеррахи собираются лишить его царства и умертвить. И, даю вам слово, после этого король прикажет их всех обезглавить. Вот что я замыслил, добрые друзья мои и родичи. Теперь выскажите мне ваше мнение, и все должно быть сохранено в полной тайне; ибо, как видите, дело это важное.
Когда Сегри кончил изложение своего дьявольского и коварного замысла, все в один голос сказали, что он очень хорошо придумал, пусть так и будет, а они все помогут осуществлению его намерения.
Затем были назначены двое рыцарей Гомелов, которые должны были вместе с Сегри довести дело до короля. И, замыслив такое страшное предательство, они возвратились в город, где стали жить, храня свой злой умысел и дожидаясь времени и места для выполнения его.
Теперь предоставим их самим себе и возвратимся к мавру Алатару, весьма опечаленному и рассерженному всем случившимся в его доме и скорбящему о смерти своего доброго двоюродного брата Альбаяльда. Ала-тар поклялся во что бы то ни стало отомстить за него. И для этого он решил отправиться на поиски магистра и, если возможно, убить его. Не захотел он откладывать своего намерения; надел поверх парчовой рубашки стальную кольчугу, а поверх кольчуги – марлоту львиного цвета, без всяких украшений на ней, на голову надел шлем из очень крепкой стали, а поверх него – чалму львиного цвета с черным плюмажем. Велел оседлать себе могучего вороного коня возрастом в десять лет, за которым ухаживали трое христианских пленников, и он сам. из собственных рук давал ему ячмень. Коня нарядили в черное; черными были и копье, и адарга рыцаря, и не украшали их девиз и эмблема. Таким грозным и отважным выехал из своего дома Алатар, что самым славным рыцарям нельзя было сравняться с ним. И, достигши Пласа-Нуэва, переехал через мост реки Дарро, не взглянувши даже на ее воды: настолько был он преисполнен гнева. И так покинул он Гранаду, и отправился в Антекеру на поиски магистра или других христианских рыцарей, чтобы отомстить им за смерть своего двоюродного брата Альбаяльда. И, доехав до Лохи, он заметил отряд конных христиан, собиравшихся вторгнуться в Долину. У них развевалось белое знамя с алым крестом Сант-Яго. Предводителем их был добрый магистр Калатравы, уже излечившийся от своих ран, ибо он лечил их драгоценными бальзамами.
Храбрый Алатар тотчас же узнал знак магистра, так как много раз видел его в Долине. Тогда он, с мужеством в душе, подъехал к отряду и, когда был совсем от них близко, без всякого страха, громким голосом, спросил:
– Нет ли, рыцари, среди вас случайно магистра Калатравы?
Магистр, услышавший его вопрос, отделился от своих людей и, подъехав к мавру, спросил его:
– Зачем нужен вам магистр, сеньор рыцарь?
– Мне нужно говорить с ним, – ответил мавр.
– Если он вам нужен только для этого, то говорите, что вам будет угодно: магистр перед вами.
Алатар, вглядевшись тем временем в магистра, узнал его по изображению ящера у него на груди и на щите. И, подъехав к нему вплотную и не приветствуя его, Алатар сказал:
– – Поистине, отважный магистр, вы можете считать себя счастливым, раз от вашей руки погибло столько славных рыцарей, в особенности ныне, когда от вашей руки пал Альбаяльд, мой двоюродный брат, цвет и слава гранадского рыцарства, чьим убийством вы погрузили в печаль весь двор короля Гранады. И я, полный глубокой скорби и печали, явился, чтобы отомстить за его смерть. И раз Магомет дозволил мне найти вас, я очень желал бы вступить с вами в бой; и если мне суждено в нем пасть, умру, счастливый тем, что сражен рукой столь славного рыцаря, и тем, что соединюсь с моим любимым братом Альбаяльдом.
Тут он замолчал, а добрый магистр ответил ему следующим образом:
– Я был бы очень счастлив, добрый Алатар, если бы вы нашли меня для того, чтобы получить от меня какую-либо услугу; ибо, клянусь рыцарской честью, вы встретили бы во мне полную дружбу, и не хотелось бы мне с вами сражаться. Даю вам слово рыцаря, ваш двоюродный брат Альбаяльд выполнил свой долг, как надлежит рыцарю. Но богу было угодно взять его к себе на небо, ибо в минуту своей кончины Альбаяльд узнал его, попросил о святой воде крещения и принял христианство. Блажен он, так как ныне удостоен наслаждения богом. А потому мне хотелось бы обрести вашу дружбу, и незачем нам сражаться. Лучше скажите, чем я могу служить вам; все сделаю, как будто для моего кровного брата.
– Великая вам благодарность, сеньор магистр, – ответил Алатар, – но сейчас мне не нужно ничего иного, как мести за смерть моего брата, и потому не следует более откладывать поединка. Как честный рыцарь прикажите вашим людям не трогать меня, чтобы мне пришлось сражаться лишь против вас одного.
– Я очень был бы рад, – сказал магистр, – если бы вы не настаивали на выполнении вашего намерения, но раз такова ваша непреклонная воля – будь по-вашему. Что касается моих людей, то вы можете быть спокойны: никто из них вас не тронет.
И с этими словами он подал знак рукой, чтобы те отдалились. Этого было вполне достаточно, и они уехали, после чего мавр сказал магистру: – Итак, рыцарь, пора начинать наш поединок.
Проговоривши это, он пустил своего коня вскачь по полю. Добрый магистр, осенивши себя крестным знамением, поднял глаза к небу и проговорил: «Во имя ваших священных страданий, господь мой Иисус Христос, даруйте мне победу над этим язычником».
После чего он, с мужеством в душе, пустил своего коня навстречу мавру. Он еще не совсем оправился от ран, нанесенных ему Альбаяльдом, и раны эти сильно ему мешали. Но он преодолевал страдание, будучи стоек сердцем, и выказывал свое обычное искусство и храбрость. Увидев смелость и стремительность Алатара в бою, магистр заметил себе: «Мне нужно быть очень настороже, дабы этот мавр не вышел победителем из битвы, чего да не допустит господь!» И он придержал несколько своего коня и медленно поехал на своего противника, не спуская с него глаз и выжидая, что тот предпримет.
Мавр, видя такую вялость магистра и не зная ее причины, кружился вокруг него на коне, приближался почти вплотную и пытался нанести ему какое-нибудь повреждение. Будучи совсем от него близко, уверенный в мощи своей руки и верности своего удара и думая, что магистр не заметил его намерения, Алатар приподнялся на стременах и с такой силой метнул в него копьем, что железо зазвенело в воздухе. Храбрый магистр, тем временем не дремавший, увидев приближающееся копье и услышав его гудение в воздухе, с неслыханной быстротой заставил своего коня податься в сторону. И копье пролетело мимо со стремительностью стрелы, вонзилось в землю и ушло в глубину почти на две пяди.
Магистр, избежав удара, с быстротой сокола, нападающего на хитрых воробьев, в свою очередь устремился на мавра. Последний при его грозном приближении не стал дожидаться нападения и с необычайной быстротой устремил своего коня туда, где воткнулось в землю его копье. И, домчавшись до него, быстрый, точно птица, он склонился с седла, выдернул из земли копье и, словно ветер, промчался мимо. Но, обернувшись, увидел, что магистр почти настигает его, и здесь ему не оставалось ничего другого, как сразиться с противником, полагаясь только на волю судьбы. Дважды сшиблись они. Мавр ударил в середину щита магистра, пробил его и, разрубив броню, нанес тяжелую рану в грудь. Хорош был и ответный удар магистра, ибо пробил он адаргу мавра, несмотря на то, что была она крепкой и твердой, не остановилось острие перед стальной кольчугой, прошло насквозь и нанесло мавру глубокую рану, из которой сейчас же обильно заструилась кровь. Мавр почувствовал, что он тяжело ранен, но ничуть не упал духом, а с еще большим мужеством напал на магистра, потрясая копьем, точно оно было тростинкой. Тут магистр прибег к хитрости: когда Алатар налетел на него, он отклонил своего коня несколько в сторону, так что удар мавра пришелся наискось по щиту и, пройдя его от края и до края, не коснулся лат магистра. А последний тут же нанес мавру, не успевшему закрыться адаргой, новую тяжкую рану. Заревел отважный мавр, видя себя так израненным, и, как обезумевший, бросился на магистра, стараясь отплатить ему за раны. Но магистр искусно оборонялся и отражал все удары своего противника. Мавр удивился искусству магистра в конном бою, остановил своего коня и сказал:
– Государь! Сначала давайте поужинаем, и затем я расскажу вам про случившееся, что повергнет вас в удивление.
После чего они очень хорошо поужинали, особенно Муса, который за весь день еще ничего не ел. По окончании ужина Муса удовлетворил вопрос короля и подробно рассказал ему обо всем происшедшем: про смерть Альбаяльда и про бой Редуана с Гасулом. Король был всем этим удивлен и разгневан.
Скоро по всему королевскому дворцу распространилась весть о смерти Альбаяльда, и кто-то об этом сообщил мавру Алатару, его двоюродному брату. Алатар испытал великую скорбь и поклялся Магометом отомстить за смерть брата или умереть, пытаясь отомстить.
На следующее утро новость уже стала известна всему городу и огорчила всех рыцарей, и поскольку Алатар был ближайшим родственником убитого, все они собрались у него дома для выражения сочувствия. Первым пришли Сегри и Гомелы, за ними Венеги и Масы, Гасулы и Бенарахи [65]и еще много знатных рыцарей дворца, а последними явились Алабесы и Абенсеррахи. И, когда все сели по своим местам и выразили хозяину свое сочувствие, стали обсуждать вопрос: следует ли устроить оплакивание убитого, какое делается обычно в честь подобных рыцарей? Тут возникли большие споры; и некоторые утверждали, что не следует, так как мавр Альбаяльд перед смертью принял христианство. Венеги возражали, что это не имеет значения, ибо он был добрым рыцарем, и родня его и друзья обязаны чем-нибудь выразить свою скорбь. Сегри же утверждали, что раз Альбаяльд обратился в христианство, Магомету будет неугодна скорбь по нем правоверных, и что отказом ему в оплакивании лишь будет соблюден закон корана. Абенсеррахи говорили, что нужно совершить доброе дело ради аллаха и что, если в час кончины Альбаяльд сделался христианином, это подсудно одному богу; его суду должно это оставить и выполнить по закону оплакивание.
Тогда один из рыцарей Сегри, по имени Альбин-Амад, сказал:
– Или мавр – мавр, или христианин – христианин! Говорю так, ибо в нашем городе есть рыцари, ежедневно посылающие христианским пленникам, заключенным в подземельях Альгамбры, милостыню и пищу, и все эти рыцари, про которых я веду речь, – Абенсеррахи.
– Вы сказали правду, – ответил на это Альбин-Амад Абенсеррах [66]. – Все мы охотно делаем добро и оказываем милосердие христианам и всем другим людям; ибо святой аллах дарует нам блага, чтобы мы в свою очередь давали их из любви к нему, невзирая на веру. Христиане точно так же, во имя своего бога и из любви к нему, подают милостыню пленным маврам. Я сам был в плену, очень хорошо это видел, и мне самому они оказали милость, и потому я и все мои родичи делаем добро, какое только можем, беднякам и пленным христианам. Как знать, может быть, и нам суждено опять попасть в плен, ведь враг – у городских ворот. А тот, кто утверждает, что делать добро и подавать кому бы то ни было милостыню – нехорошо, тот негодяй и лжец, и я докажу это, если понадобится!
Услышав такой ответ, рыцарь Сегри воспылал гневом и, не говоря ни слова, размахнулся и хотел ударить рыцаря Абенсерраха по лицу. Но тот отразил удар левой рукой, однако не настолько удачно, чтобы Сегри не удалось все же концами пальцев задеть его по лицу. Ощутив удар, Абенсеррах. словно гирканский лев, полный гнева и ярости, выхватил кинжал, а тот же миг бросился на Сегри и, прежде чем тот успел защититься, нанес ему два удара кинжалом, настолько страшных, что Сегри мертвый упал к его ногам.
Другой Сегри устремился тогда на Абенсерраха, чтобы поразить и его кинжалом, но не смог это сделать, ибо Абенсеррах поспешил ему навстречу, схватил его за кисть правой руки с такой мощью, что Сегри не смог выполнить своего намерения. Абенсеррах же нанес ему жестокую рану в живот, от которой Сегри тут же повалился мертвый на землю.
Все рыцари Сегри – а их было здесь больше двадцати – при виде случившегося схватились за оружие с криком: «Смерть предателям из породы христиан!» Абенсеррахи приготовились к защите, Гомелы поспешили на помощь к Сегри, Масы – вместе с ними; тех и других было по двадцати человек. Тогда Алабесы и Венеги вступились за Абенсеррахов, и тут между этими шестью рыцарскими родами завязался такой ожесточенный бой, что в одну минуту пало еще пятеро Сегри, трое Гомелов и двое Масов и, кроме того, в этих же трех родах оказалось около четырнадцати раненых. Со стороны Абенсеррахов убитых не было, но почти все они получили раны, а одному из них целиком отрубили руку. Из Алабесов трое было убито и многие тяжело ранены. Из Венегов многие ранены и двое убито.
И еще было бы много убитых и раненых с обеих сторон, если бы Алатар и многие другие рыцари не вмешались, причем из них некоторые тоже оказались ранены.
С шумом, от которого, казалось, проваливается Гранада, все вышли на улицу, не прекращая боя. Но рыцарей, которые пытались положить конец бою, было много, и отличались они большой отвагой; то были Алахесы и Бенарахи, Гасулы, Альморади. И они настолько преуспели, что хотя и с большим трудом, но прекратили бой.
Тем временем о происходившем был извещен Молодой король; он тотчас же вышел из Альгамбры, направился к месту распри и застал дело еще не совсем умиротворенным. Рыцари, участники сражения, увидев короля, разошлись.
Произведя дознание, король приказал схватить Абенсеррахов и заточить их в башню Комарес, Сегри – в Алые Башни, Гомелов – в Алькасаву, Масов – в замок Бильбатаубин, Алабесов – в Хенералифе, а Венегов – в крепкую башню Алихарес. И очень разгневанный король вернулся в Альгамбру, говоря:
– Клянусь моей королевской клятвой, я задушу эту распрю, лишив каждую из враждующих сторон шести голов, и, клянусь Магометом, не замедлю с этим!
Рыцари, сопровождавшие короля, видя его настолько рассерженным, стали упрашивать его не поступать так, ибо это произвело бы возмущение в Гранаде, где у враждующих рыцарей было много родичей. Лучше пусть король прикажет им помириться, и те же рыцари-посредники взялись в этом помочь. В конце концов король смилостивился, а Альмоады, Алахесы и Альморади так старались, что через четыре дня все враждовавшие между собой рыцари помирились, простили друг другу убитых, некоторых из пострадавших противников щедро оделили деньгами, а заключенные рыцари были выпущены на свободу. Сегри и Гомелы затаили злобу и ждали только случая для мести за великий урон и бесчестие, причиненные им Абенсеррахами. И поэтому в один прекрасный день все Сегри и Гомелы собрались в доме для отдохновения на берегу Дарро; прекрасный то был дом, с красивыми садами вокруг. Совершив трапезу и отдохнувши, они все сели по старшинству в великолепном зале, и рыцарь Сегри, которого все остальные почитали за главу рода, брат Сегри, убитого Алабесом на турнире, начал говорить, выказывая признаки глубокой скорби.
Так сказал он:
– Доблестные рыцари Сегри, мои родичи, и вы, Гомелы, друзья наши! Внимательно выслушайте то, что я сейчас скажу вам, проливая кровавые слезы, источенные из самого моего сердца. Вам ведомо, в чем заключается честь и как надлежит соблюдать ее; ибо если человек раз ее утратит, никогда больше не сможет возвратить ее. Говорю так, потому что в Гранаде мы, Сегри, и вы, Гомелы, превознесены до рога месяца, обильны богатством и почестями, уважаемы королем. И вот эти выродки Абенсеррахи стараются нас всего этого лишить и унизить. Они убили уже моего брата и других родственников, а точно так же рыцарей Гомелов; они подвергли нас унижению и осмеянию. Все это взывает к вечной мести! И если мы не сумеем отомстить, Абенсеррахи обратят нас в ничто, и мы утратим всякое уважение. А чтобы избежать такого исхода, мы должны всеми средствами и всеми путями, какие только найдем, постараться отомстить за своих и погубить и уничтожить своих врагов – этим сохраним мы свою честь. Цели нашей не достигнуть силой оружия. Король сможет выступить тогда против нас. Но я задумал одну вещь, которая нам очень хорошо удастся, хотя она против рыцарских законов, но ради мести врагу позволено прибегать ко всяким средствам!
Один из рыцарей Гомелов ответил на эту речь:
– Господин наш Сегри Магавид! Приказывайте, как вам будет угодно, – мы все последуем за вами!
– Так знайте же, мои добрые друзья, – сказал Сегри, – что я замыслил поссорить Абенсеррахов с королем так, чтобы ни один из них не остался в живых. Я скажу королю, что Альбин-Амад, глава Абенсеррахов, прелюбодействует с королевой, и это я должен буду доказать вашим свидетельством, двое рыцарей Гомелов: когда я буду про это дело говорить с королем, вы поддержите меня и скажете, что слова мои – истинная правда и что мы будем защищать ее с оружием в руках против всякого, кто бы вздумал ее опровергать. А еще мы добавим, будто Абенсеррахи собираются лишить его царства и умертвить. И, даю вам слово, после этого король прикажет их всех обезглавить. Вот что я замыслил, добрые друзья мои и родичи. Теперь выскажите мне ваше мнение, и все должно быть сохранено в полной тайне; ибо, как видите, дело это важное.
Когда Сегри кончил изложение своего дьявольского и коварного замысла, все в один голос сказали, что он очень хорошо придумал, пусть так и будет, а они все помогут осуществлению его намерения.
Затем были назначены двое рыцарей Гомелов, которые должны были вместе с Сегри довести дело до короля. И, замыслив такое страшное предательство, они возвратились в город, где стали жить, храня свой злой умысел и дожидаясь времени и места для выполнения его.
Теперь предоставим их самим себе и возвратимся к мавру Алатару, весьма опечаленному и рассерженному всем случившимся в его доме и скорбящему о смерти своего доброго двоюродного брата Альбаяльда. Ала-тар поклялся во что бы то ни стало отомстить за него. И для этого он решил отправиться на поиски магистра и, если возможно, убить его. Не захотел он откладывать своего намерения; надел поверх парчовой рубашки стальную кольчугу, а поверх кольчуги – марлоту львиного цвета, без всяких украшений на ней, на голову надел шлем из очень крепкой стали, а поверх него – чалму львиного цвета с черным плюмажем. Велел оседлать себе могучего вороного коня возрастом в десять лет, за которым ухаживали трое христианских пленников, и он сам. из собственных рук давал ему ячмень. Коня нарядили в черное; черными были и копье, и адарга рыцаря, и не украшали их девиз и эмблема. Таким грозным и отважным выехал из своего дома Алатар, что самым славным рыцарям нельзя было сравняться с ним. И, достигши Пласа-Нуэва, переехал через мост реки Дарро, не взглянувши даже на ее воды: настолько был он преисполнен гнева. И так покинул он Гранаду, и отправился в Антекеру на поиски магистра или других христианских рыцарей, чтобы отомстить им за смерть своего двоюродного брата Альбаяльда. И, доехав до Лохи, он заметил отряд конных христиан, собиравшихся вторгнуться в Долину. У них развевалось белое знамя с алым крестом Сант-Яго. Предводителем их был добрый магистр Калатравы, уже излечившийся от своих ран, ибо он лечил их драгоценными бальзамами.
Храбрый Алатар тотчас же узнал знак магистра, так как много раз видел его в Долине. Тогда он, с мужеством в душе, подъехал к отряду и, когда был совсем от них близко, без всякого страха, громким голосом, спросил:
– Нет ли, рыцари, среди вас случайно магистра Калатравы?
Магистр, услышавший его вопрос, отделился от своих людей и, подъехав к мавру, спросил его:
– Зачем нужен вам магистр, сеньор рыцарь?
– Мне нужно говорить с ним, – ответил мавр.
– Если он вам нужен только для этого, то говорите, что вам будет угодно: магистр перед вами.
Алатар, вглядевшись тем временем в магистра, узнал его по изображению ящера у него на груди и на щите. И, подъехав к нему вплотную и не приветствуя его, Алатар сказал:
– – Поистине, отважный магистр, вы можете считать себя счастливым, раз от вашей руки погибло столько славных рыцарей, в особенности ныне, когда от вашей руки пал Альбаяльд, мой двоюродный брат, цвет и слава гранадского рыцарства, чьим убийством вы погрузили в печаль весь двор короля Гранады. И я, полный глубокой скорби и печали, явился, чтобы отомстить за его смерть. И раз Магомет дозволил мне найти вас, я очень желал бы вступить с вами в бой; и если мне суждено в нем пасть, умру, счастливый тем, что сражен рукой столь славного рыцаря, и тем, что соединюсь с моим любимым братом Альбаяльдом.
Тут он замолчал, а добрый магистр ответил ему следующим образом:
– Я был бы очень счастлив, добрый Алатар, если бы вы нашли меня для того, чтобы получить от меня какую-либо услугу; ибо, клянусь рыцарской честью, вы встретили бы во мне полную дружбу, и не хотелось бы мне с вами сражаться. Даю вам слово рыцаря, ваш двоюродный брат Альбаяльд выполнил свой долг, как надлежит рыцарю. Но богу было угодно взять его к себе на небо, ибо в минуту своей кончины Альбаяльд узнал его, попросил о святой воде крещения и принял христианство. Блажен он, так как ныне удостоен наслаждения богом. А потому мне хотелось бы обрести вашу дружбу, и незачем нам сражаться. Лучше скажите, чем я могу служить вам; все сделаю, как будто для моего кровного брата.
– Великая вам благодарность, сеньор магистр, – ответил Алатар, – но сейчас мне не нужно ничего иного, как мести за смерть моего брата, и потому не следует более откладывать поединка. Как честный рыцарь прикажите вашим людям не трогать меня, чтобы мне пришлось сражаться лишь против вас одного.
– Я очень был бы рад, – сказал магистр, – если бы вы не настаивали на выполнении вашего намерения, но раз такова ваша непреклонная воля – будь по-вашему. Что касается моих людей, то вы можете быть спокойны: никто из них вас не тронет.
И с этими словами он подал знак рукой, чтобы те отдалились. Этого было вполне достаточно, и они уехали, после чего мавр сказал магистру: – Итак, рыцарь, пора начинать наш поединок.
Проговоривши это, он пустил своего коня вскачь по полю. Добрый магистр, осенивши себя крестным знамением, поднял глаза к небу и проговорил: «Во имя ваших священных страданий, господь мой Иисус Христос, даруйте мне победу над этим язычником».
После чего он, с мужеством в душе, пустил своего коня навстречу мавру. Он еще не совсем оправился от ран, нанесенных ему Альбаяльдом, и раны эти сильно ему мешали. Но он преодолевал страдание, будучи стоек сердцем, и выказывал свое обычное искусство и храбрость. Увидев смелость и стремительность Алатара в бою, магистр заметил себе: «Мне нужно быть очень настороже, дабы этот мавр не вышел победителем из битвы, чего да не допустит господь!» И он придержал несколько своего коня и медленно поехал на своего противника, не спуская с него глаз и выжидая, что тот предпримет.
Мавр, видя такую вялость магистра и не зная ее причины, кружился вокруг него на коне, приближался почти вплотную и пытался нанести ему какое-нибудь повреждение. Будучи совсем от него близко, уверенный в мощи своей руки и верности своего удара и думая, что магистр не заметил его намерения, Алатар приподнялся на стременах и с такой силой метнул в него копьем, что железо зазвенело в воздухе. Храбрый магистр, тем временем не дремавший, увидев приближающееся копье и услышав его гудение в воздухе, с неслыханной быстротой заставил своего коня податься в сторону. И копье пролетело мимо со стремительностью стрелы, вонзилось в землю и ушло в глубину почти на две пяди.
Магистр, избежав удара, с быстротой сокола, нападающего на хитрых воробьев, в свою очередь устремился на мавра. Последний при его грозном приближении не стал дожидаться нападения и с необычайной быстротой устремил своего коня туда, где воткнулось в землю его копье. И, домчавшись до него, быстрый, точно птица, он склонился с седла, выдернул из земли копье и, словно ветер, промчался мимо. Но, обернувшись, увидел, что магистр почти настигает его, и здесь ему не оставалось ничего другого, как сразиться с противником, полагаясь только на волю судьбы. Дважды сшиблись они. Мавр ударил в середину щита магистра, пробил его и, разрубив броню, нанес тяжелую рану в грудь. Хорош был и ответный удар магистра, ибо пробил он адаргу мавра, несмотря на то, что была она крепкой и твердой, не остановилось острие перед стальной кольчугой, прошло насквозь и нанесло мавру глубокую рану, из которой сейчас же обильно заструилась кровь. Мавр почувствовал, что он тяжело ранен, но ничуть не упал духом, а с еще большим мужеством напал на магистра, потрясая копьем, точно оно было тростинкой. Тут магистр прибег к хитрости: когда Алатар налетел на него, он отклонил своего коня несколько в сторону, так что удар мавра пришелся наискось по щиту и, пройдя его от края и до края, не коснулся лат магистра. А последний тут же нанес мавру, не успевшему закрыться адаргой, новую тяжкую рану. Заревел отважный мавр, видя себя так израненным, и, как обезумевший, бросился на магистра, стараясь отплатить ему за раны. Но магистр искусно оборонялся и отражал все удары своего противника. Мавр удивился искусству магистра в конном бою, остановил своего коня и сказал: