Страница:
ЛЕСКОВ: Согласен. Человек прошел училище, фактически пять лет отслужил на подводной лодке. Он знал, что в таких случаях существует обязательный стереотип доклада. И первым бы делом поставил время ЧП и описал нештатную ситуацию, в которую попал. Это ключевой момент — он не мог об этом не написать.
ГУСАКОВ: А что он мог знать, если связь сразу же пропала?
РОЖКОВ: Ну и что? Он написал бы: с нами случилось то-то и то-то, произошел взрыв огромной силы, мы ударились. Больше от него ничего и не требовалось. Свою версию он обязательно изложил бы. Я Колесникова отлично знаю, отбирал его в первый экипаж «Курска». Он бы все написал, как надо.
ГУСАКОВ: Полный текст записки Колесникова мы скорее всего не прочитаем. План учений в Баренцевом море не увидим. Что остается?
ЛОГАЧЕВ: Остается ждать, когда лодку поднимут. И получить все ответы.
БАЛТИН: Подъем лодки ничего не даст. Ну, найдут там подорванные торпеды в первом отсеке. А из-за чего они подорвались?..»
Беседа закончилась фактически ничем, назвать конкретную причину аварии не решился ни один из участников, поэтому выводы пришлось делать нам с Гусаковым самим. Они получились следующими:
1. Версия о подрыве «Курска» на мине Второй мировой войны несостоятельна.
2. Столкновение подлодки с другим кораблем не исключается, но оно не могло вызвать детонацию торпедного боезапаса на «Курске».
3. Внутренний взрыв на лодке теоретически возможен, но вызвать сокрушительных разрушений на АПЛ он тоже не мог.
4. Удар «Курска» о грунт не мог быть причиной второго взрыва на лодке: торпеды от такого удара не детонируют, а все находившиеся на борту 24 ракеты остались целыми.
5. Официальные версии гибели «Курска» оставляют командованию АПЛ возможность для борьбы за спасение лодки, тогда как, по утверждению правительственной комиссии, командование К-141 погибло сразу.
6. Масштабы разрушений на «Курске» беспрецедентны. Причина, вызвавшая их, должна быть аналогичной. Не исключено, что против лодки было применено особо мощное оружие.
В качестве дополнения к сказанному мы поместили рядом также несколько выдержек из читательских писем. Так, например, бывший старпом подлодки проекта 641 из Гатчины писал нам:
— А они теперь считают, что на все имеют право. Россия свою мощь утратила, а на остальных им и раньше было наплевать.
— Ну, блин, это на них настоящего мужика не было! Вот слезет с печки какой-нибудь наш проспавшийся Илья Муромец, да возьмет в руки свою булаву или дубину — вот тогда они сразу завопят о правах человека! А то, вишь, ты…
Я смотрел на её распалившееся в праведном возмущении личико, на сверкающие глаза и гневно сжимающиеся кулачки, и не мог понять, как я мог жить без неё раньше. С момента той нашей августовской встречи я, и сам не заметив, как, фактически совсем перестал бывать в своей квартире на 3-й Фрунзенской улице и полностью переселился к Ленке на Братиславскую, хотя отсюда мне и было несколько дальше добираться до центра. Я лежал на диване, смотрел на милый овал её щеки, и чуть ли не на физическом уровне чувствовал, как меня затопляет волна счастья. Наверное, надо было оформить наш брак по закону и обменять две наши однокомнатные квартиры на одну хорошую двухкомнатную, но Ленка и слушать не хотела о переезде в другой район до окончания учебного года — вот доведу, говорила, своих третьеклашек до конца учебного года, а потом…
Я же вообще не хотел ничего, что могло нарушить это неожиданно сошедшее на меня с небес благолепие. Фиг с ним, этим НАТО, лишь бы только вот так лежать на диване да смотреть на родное лицо. Ну, может, ещё накинуть одеяло на спину, а то что-то зябко…
Я понимал, что надо бы встать, раздеться и по нормальному лечь в постель, но почему-то вдруг не стало сил, в ушах появился какой-то рокочущий шум, и возникло такое ощущение, что голова моя качается на волнах, словно моряцкая бескозырка в прибое… Незаметно для себя, я то ли уснул, то ли провалился в какое-то беспамятство. И только поздно ночью, когда, закончив на кухне проверку своих нескончаемых тетрадей, Ленка вернулась в комнату и осторожно разбудила меня, чтобы подсунуть простыню, я стащил с себя штаны и рубаху и улегся в постель по-человечески. А утром проснулся весь разбитый, и понял, что подхватил где-то вирус очередного из гуляющих по столице гриппов. Да и как его было не подхватить, когда практически каждый день мне приходилось общаться с бесконечной прорвой народа? И это — не считая езды в метро и другом общественном транспорте…
Я позвонил в редакцию и получил у Гусакова разрешение три дня отлежаться в кровати.
Но болезнь отпускала труднее, чем мне этого хотелось, и вместо санкционированных трех дней я вынужден был пролежать в постели недели полторы. Первые три дня я с удовольствием валялся с утра до вечера на диване, смотрел телевизор, читал обнаружившийся в Ленкиной квартире однотомник поэта Бродского, а во второй половине дня, когда возвращалась из школы Ленка, принимал проводимый ею курс лечения. Укутанный в одеяло, я глотал всевозможные антибиотики, пил молоко с маслом, содой и медом, сосал аскорбиновую кислоту и полоскал горло какой-то ярко-желтой гадостью. Где-то уже на четвертый день я почувствовал, что сидеть дома мне становится не просто скучно, но в буквальном смысле слова невыносимо, я уже привык жить в том сумасшедшим ритме, которому подчиняла своих сотрудников наша газета, и хотел как можно скорее в него возвратиться. Однако вирус был довольно цепкий и труднопереносимый, повышения температуры при нем почти не наблюдалось, но все тело разламывала сильнейшая мышечная боль, кроме того, я ощущал постоянную слабость и головокружения, так что Ленка запретила мне даже и думать о работе.
И только на десятый день я почувствовал, что очухался настолько, что могу себе позволить рискнуть выбраться в редакцию.
— О! — неподдельно обрадовался Гусаков, увидев меня на пороге своего кабинета. — Слушай, ты просто как никогда более вовремя! Тут у нас вчера Исламову лишили аккредитации, и кому-то необходимо срочно вылететь на её место. Ты себя как чувствуешь? К командировке готов?
— Как говорится в одном рекламном ролике: «Ой! Ну надо, так надо». Когда отправляться?
— Сегодня у нас что? Десятое декабря? Во, блин, как время летит, уже и Новый год скоро… Давай, значит, завтра и вылетай, я сейчас распоряжусь, чтоб тебе выдали командировочные и заказали билет до Североморска. Машка сказала, что двенадцатого в Видяево состоится вручение наград родственникам погибших, так что надо поторопиться…
— Ну завтра, так завтра, — согласился я. — А за что Исламову-то турнули? Кому она там не угодила?
— Да считай, что всем! — махнул рукой Гусаков. — Командование Северного флота и раньше жаловалось, что она дезинформирует общественность своими статьями. А после её последних публикаций их терпение лопнуло… Да ты вон возьми почитай, ты же декабрьских номеров, наверное, ещё не видел?.. — и он бросил мне несколько номеров «Молодежки».
«На дне вокруг „Курска“ лежали руки и ноги», — гласил набранный белыми буквами на густо-черном фоне заголовок одной из статей, и далее шел записанный Исламовой рассказ научного сотрудника НИИ «Моргеофизика» Андрея Попова, принимавшего участие в обследовании потопленной К-141:
Об обещанном Президентом повышении денежного содержания с 1 декабря на 20 процентов военнослужащие не хотят даже говорить, так как оно ровным счетом ничего не решает. Тем более, что с 1 января все категории военных уже будут облагаться подоходным налогом. Компенсация, вопрос о которой все ещё находится в стадии решения, тоже вряд ли спасет военных от нищеты. Нужно повышение денежного содержания как минимум в 2 раза, чтобы оклад офицера хотя бы сравнялся с окладом уборщицы из Центробанка… Но и это не решит основных проблем нашей армии, в которой сегодня служит 93 тысячи 700 бесквартирных кадровых офицеров…»
Еще в одном номере был помещен небольшой материал Исламовой под названием «Недокомплект», в котором академик Михаил Иванович Руденко говорил ей:
— Это ещё ничего матерьялец, а ты вон её интервью с Дыгало прочитай, там она на них уж совсем откровенно наезжает… — и он кивнул на лежащий передо мной номер газеты.
Машкино интервью с пресс-секретарем ВМФ Игорем Дыгало носило красноречивое название «Дно национальной безопасности» и имело подзаголовок: «Оттуда не поднимут никого». Начала она свой разговор с пресс-секретарем с рассказа о норвежском священнике Скауте, который был потрясен, узнав, что объявленные нашим руководством «погибшими в первые секунды взрыва» русские подводники оставались живыми ещё почти трое суток, и таким образом он молился за упокой души ещё живых моряков.
«— …Скажите, легко хоронить живых? — спрашивала она, откровенно ища скандала.
— Вы задаете вопрос, который предопределен вашим уже сложившимся убеждением. Меня больше всего в этой трагедии поразил момент, когда плачущей жене Колесникова журналисты совали в лицо микрофон. Грязный прием…
— Вы приводите для справки мерзость ещё большую? Но я обращаюсь не к родственникам — к вам. Такое ощущение, что нашей власти ребята были нужны только мертвыми. Путин дал президентское слово ПОДНЯТЬ ТЕЛА, а не СПАСТИ ЖИВЫХ… Говорят, о записке Колесникова стало известно лишь потому, что из-за нелетной погоды тела не смогли переправить в охраняемый спецслужбами патолого-анатомический центр в Североморске.
— Это ваше предположение. Я же думаю, что решение приняло мое командование, поскольку в записке ценная информация, и она войдет в число материалов следственной комиссии. В вопросе вы употребляете недопустимое лично для меня слово «говорят». Опять ссылки на какие-то источники. Не надо делать из погибших подводников разменную монету в политических спорах.
— То есть для вас эта записка всего лишь документ?
— Меня поразило, что человек, находящийся в таких условиях, смог найти в себе мужество написать эту записку.
— Этот человек носил такую же форму, что и вы… Совсем недавно вы мне вполне искренне говорили, что до последнего надежда была. И вот, они были живы до последнего. Но вы даже их «SOS» назвали «техническим шумом, похожим на Морзе».
— О том, какие звуки были слышны, каков их характер, скажет в выводах правительственная комиссия. В дни трагедии журналистам предоставляли информацию непосредственно из района спасательной операции. Именно она озвучивалась в прессе и на телевидении. Сейчас не время рассуждать и строить предположения по поводу того, что содержится в записке Колесникова. Во-первых, я не специалист, во-вторых, об этом смогут сказать только те лица, которые подробно исследовали эту записку, то есть эксперты.
— Вы боитесь сказать что-либо, не согласованное с вашим командованием?
— Это не страх. Мое убеждение — информация военного ведомства не терпит отсебятины. Военное ведомство должно иметь жесткое право предоставлять информацию только такого характера, который не навредит системе безопасности.
— Судя по вашим словам, мы не можем всеми нашими гидроакустическими средствами ВМФ супердержавы отличить технический шум от морзянки?
— Это не всегда отчетливо можно услышать. Вы представьте, люди находятся в прочном корпусе. Между ними и водой целое межкорпусное пространство и легкий корпус. Соответственно, стуки должны пробить всю эту толщу.
— Безнадежно, вы хотите сказать?
— Я, как противолодочник, занимался задачами поиска и обнаружения подлодок. Я выходил в море неоднократно. Бывает так — акустик докладывает: установлен контакт с подводной лодкой, а через час мы устанавливаем, что этот контакт ложный. Какие-то шумы.
— А иностранную подводную лодку наша хилая гидроакустика может обнаружить?
— Наша акустика далеко не хилая. Может.
— А на этих учениях кого-нибудь обнаружили?
— Любые учения, будь то Северного, Балтийского, Черноморского или Тихоокеанского флотов, всегда вызывают повышенный интерес военно-морских сил иностранных государств. Они наблюдают за ними. Это стало, по сути, негласной традицией.
— Негласная традиция — если они просто наблюдают, а не шныряют между кораблями «недружественной» державы, как «летучие голландцы».
— Этого мы не допускаем. Хотя… Не исключены разные ситуации: как они нас не могут обнаружить, так и мы их. А по поводу стуков… Сейчас нужно очень осторожно спорить, были ли это технические шумы или морзянка. Единственный истинный путь — правительственная комиссия, которую возглавляет вице-премьер.
— А вы доверяете комиссии Клебанова?
— Да, потому что в её ведении все материалы расследования.
— А почему в последнее время такое несогласие между Куроедовым и Клебановым в версиях? Главком придерживается версии столкновения, а Клебанов — взрыва на лодке, что практически подразумевает вину экипажа. Куроедов защищает честь мертвых подводников после того, как сам же их и похоронил?
— Здесь я не имею права оценивать. По моему мнению, правительственная комиссия своевременно информирует журналистов после каждого своего заседания. Выступления членов комиссии я комментировать не уполномочен. Что касается вины экипажа — это… не очень этично с вашей стороны. Экипаж «Курска» проверен в сложнейших условиях боевого патрулирования. По поводу того, кто похоронил экипаж, мое мнение такое — его с самого первого дня трагедии похоронили отдельные СМИ.
— Это не с моей, а со стороны Клебанова неэтично. И, извините, Генпрокуратуры. Она завела уголовное дело по статье, предусматривающей ответственность за нарушение технической безопасности.
— Это всегда делается, при любой аварии или катастрофе… Ну чего мы добьемся этим разговором с вами? Только замутим воду, которая начала вроде бы проясняться.
— Проясняться в каком смысле?
— Версии стали приобретать более реальные очертания. Комиссия постепенно сужает рамки этих версий по мере получения все новых и новых данных.
— Не вижу ясности. Очертания Клебанова или Куроедова? ВМФ настаивает на версии столкновения. Правительственная комиссия эту версию не поддерживает. А нам известна не версия, а безусловная правда: ребята БЫЛИ ЖИВЫ.
— Да. Есть заявление главкома в Видяево. Это заявление базируется на информации правительственной комиссии. Выступления членов правительственной комиссии я комментировать не буду, так как знаю очень мало.
— Вот одного не могу понять. Вы мне от имени всего командования говорили: мол, до последнего надеялись, что на «Курске» есть живые. А все действия так называемой спасательной операции БЫЛИ РАССЧИТАНЫ НА МЕРТВЫХ.
— Категорически нет. Были самые мрачные прогнозы и предположения, но если бы не было даже малейшей надежды, операция бы ТАК не проводилась.
— А КАК проводилась операция?
— Это вопрос вообще святой! Я считаю, что «Молодежная правда» не вправе оценивать эффективность операции.
— Я такой же представитель общества, как и вы. С той лишь разницей, что не выдаю «SOS» за технический шум. Хочу знать: с самого начала понимало ли ваше командование, что ребят они не смогут спасти своими силами?
— Отдельный представитель общественности не может оценивать эффективность спасательной операции. И плохое распознавание звуков в воде — это вопрос, который смогут прояснить только специалисты. Если же мы будем фантазировать и переводить ситуацию в оценочную плоскость, это самое глупое. Потому что правительственная комиссия все скажет. И потом… ни одна страна не стала бы сразу же обращаться за помощью к другим странам.
— Вы очень абстрактно говорите. Есть конкретная страна — Россия. И если нет никаких средств для спасения человеческой жизни, почему нельзя обратиться за помощью? Или власти плевать на 23 человека, которые БЫЛИ ЖИВЫ вопреки официальным данным?
— Первые дни спасательные работы были в высшей степени эффективны. Лежащая на грунте АПЛ «Курск» была найдена в кратчайшие сроки. Были использованы все имеющиеся в распоряжении ВМФ технические средства, в том числе и подводные аппараты. Факт наличия воды в шлюзовой камере спасательного люка не позволил состыковаться с лодкой ни нашим, ни иностранным аппаратам.
— Но ведь на учениях есть точный план маневрирования и местоположения кораблей. Можно постфактум рассекретить и предать гласности: что конкретно делали «Петр Великий» и «Курск», чем и по какой цели велась стрельба…
— План боевых учений очень секретен. Это вам не рыбацкие суда, это корабли с оружием. И по поводу иностранцев… Я уверен: даже если бы помощь была принята в первый день, понадобилось бы время для технических рассчетов с целью выяснить совместимость иностранных спасательных средств с устройствами нашей лодки. Нужно время, чтобы подготовиться, подойти… Об этом неоднократно заявляли члены правительственной комиссии.
— Да, как только норвежцы подошли, они тут же открыли один из люков… Ну да ладно.
— Мне жаль, но вы не хотите нас понять, наоборот, хотите выяснить степень нашей циничности. Меня до глубины души возмущает степень сухости и черствости ваших вопросов! У вас предвзятое отношение и стремление во что бы то ни стало расколоть флот на моряков и адмиралов, которые якобы не имеют морального права ими командовать. Ваш жизненный опыт очень маленький, вы не имеете права обвинять адмирала, который прошел сложный, зачастую рискованный путь от курсанта до офицера. Именно на адмиралах сегодня лежит тяжкий груз заботы о подчиненных.
— Адмиралы рискуют жизнью. А умирают моряки.
— По вашему вопросу видно, что вы далеки даже от представления о флотской службе. Вы не имеете никакого морального права, потому что… А вы готовы покаяться, когда правительственная комиссия примет свое решение, и сказать, что были не правы?
— В чем я не права?
— В том, что витаете в своих фантазиях, ссылаясь на непроверенные источники — прессу, телевидение… У вас есть на руках материалы расследования?
— Нет, естественно, более того, я не верю, что и общественности они будут предоставлены.
— Не все, конечно. Нужно ведь заботиться о национальной безопасности в первую очередь! А подводная лодка в любой стране — это секретный боевой корабль…
— Я думаю, Куроедову с самого начала было ясно, что лодку спасти нашими силами нельзя, что ребята при отношении к трагедии, как к гостайне, обречены.
— Если вы в этом уверены на сто процентов, то мы прекращаем наш разговор.
— Да, я уверена.
— Все. Бог вам судья».
На этом интервью заканчивалось и, отложив газету в сторону, я встал из-за стола.
— Ну что ж… На месте Куроедова я бы тоже лишил её аккредитации. Очень уж она беспринципно ведет себя с ними.
— На то она и Исламова… Сейчас из типографии принесут газету с её последней статьей, посмотришь дома. Впрочем, ты на неё не равняйся, делай материалы, как сам считаешь нужным.
Он позвонил в бухгалтерию, узнал, готовы ли для меня билеты и командировочные, и на этом мы распрощались. Получив минут через сорок деньги, билеты и командировочное удостоверение, я загрузил в дипломат диктофон, фотоаппарат и несколько блокнотов, прихватил только что доставленный номер свежей газеты и покинул редакцию. Прежде, чем возвратиться к Ленке для окончательных сборов в дорогу, я решил заехать на свою квартиру на 3-й Фрунзенской и забрать там кое-что из необходимых мне в предстоящей поездке вещей.
ГУСАКОВ: А что он мог знать, если связь сразу же пропала?
РОЖКОВ: Ну и что? Он написал бы: с нами случилось то-то и то-то, произошел взрыв огромной силы, мы ударились. Больше от него ничего и не требовалось. Свою версию он обязательно изложил бы. Я Колесникова отлично знаю, отбирал его в первый экипаж «Курска». Он бы все написал, как надо.
ГУСАКОВ: Полный текст записки Колесникова мы скорее всего не прочитаем. План учений в Баренцевом море не увидим. Что остается?
ЛОГАЧЕВ: Остается ждать, когда лодку поднимут. И получить все ответы.
БАЛТИН: Подъем лодки ничего не даст. Ну, найдут там подорванные торпеды в первом отсеке. А из-за чего они подорвались?..»
Беседа закончилась фактически ничем, назвать конкретную причину аварии не решился ни один из участников, поэтому выводы пришлось делать нам с Гусаковым самим. Они получились следующими:
1. Версия о подрыве «Курска» на мине Второй мировой войны несостоятельна.
2. Столкновение подлодки с другим кораблем не исключается, но оно не могло вызвать детонацию торпедного боезапаса на «Курске».
3. Внутренний взрыв на лодке теоретически возможен, но вызвать сокрушительных разрушений на АПЛ он тоже не мог.
4. Удар «Курска» о грунт не мог быть причиной второго взрыва на лодке: торпеды от такого удара не детонируют, а все находившиеся на борту 24 ракеты остались целыми.
5. Официальные версии гибели «Курска» оставляют командованию АПЛ возможность для борьбы за спасение лодки, тогда как, по утверждению правительственной комиссии, командование К-141 погибло сразу.
6. Масштабы разрушений на «Курске» беспрецедентны. Причина, вызвавшая их, должна быть аналогичной. Не исключено, что против лодки было применено особо мощное оружие.
В качестве дополнения к сказанному мы поместили рядом также несколько выдержек из читательских писем. Так, например, бывший старпом подлодки проекта 641 из Гатчины писал нам:
«Ищите причину на берегу. Отчаявшийся офицер или мичман в возрасте 32-35 лет (время выхода на пенсию с учетом выслуги), не видящий никаких перспектив, не имеющий жилья, но массу семейных проблем, не ведающий, что творит, свел счеты с жизнью…»М. Г. Абдулин из Оренбурга предлагал свою версию:
«Курск» погиб от американской, новейшей конструкции, самонаводящейся торпеды-невидимки, способной взорваться только после проникновения внутрь «жертвы». В данном случае она проникла внутрь торпедно-ракетного отсека нашей лодки…»А бывший моряк Северного флота Алексей К. выдвигал такое объяснение случившегося:
«…В районе учений Северного флота находилась атомная подводная лодка ВМС США „Мемфис“ типа „Лос-Анджелес“. Во время отрабатывания стрельб „Курск“ неправильно классифицировал её как нашу мишень, и произвел по ней залп учебной торпедой. В том же полигоне находилась ещё одна американская подлодка, командир которой, зафиксировав выстрел учебной торпеды по „Мемфису“, принял его за реальное нападение и решил атаковать „Курск“ на поражение. Боевой залп двумя торпедами достиг цели и вызвал детонацию боезапаса „Курска“, а „Мемфис“ тем временем ушел в один из доков Норвегии заделывать пробоину в легком корпусе…»— Слу-у-ушай! — ознакомившись через пару дней с материалами нашего «круглого стола», ужаснулась Ленка. — Как же можно говорить о каком-то сотрудничестве с этим НАТО, если они там такие сволочи? Ну какое они имели право залезать в район наших военных учений?
— А они теперь считают, что на все имеют право. Россия свою мощь утратила, а на остальных им и раньше было наплевать.
— Ну, блин, это на них настоящего мужика не было! Вот слезет с печки какой-нибудь наш проспавшийся Илья Муромец, да возьмет в руки свою булаву или дубину — вот тогда они сразу завопят о правах человека! А то, вишь, ты…
Я смотрел на её распалившееся в праведном возмущении личико, на сверкающие глаза и гневно сжимающиеся кулачки, и не мог понять, как я мог жить без неё раньше. С момента той нашей августовской встречи я, и сам не заметив, как, фактически совсем перестал бывать в своей квартире на 3-й Фрунзенской улице и полностью переселился к Ленке на Братиславскую, хотя отсюда мне и было несколько дальше добираться до центра. Я лежал на диване, смотрел на милый овал её щеки, и чуть ли не на физическом уровне чувствовал, как меня затопляет волна счастья. Наверное, надо было оформить наш брак по закону и обменять две наши однокомнатные квартиры на одну хорошую двухкомнатную, но Ленка и слушать не хотела о переезде в другой район до окончания учебного года — вот доведу, говорила, своих третьеклашек до конца учебного года, а потом…
Я же вообще не хотел ничего, что могло нарушить это неожиданно сошедшее на меня с небес благолепие. Фиг с ним, этим НАТО, лишь бы только вот так лежать на диване да смотреть на родное лицо. Ну, может, ещё накинуть одеяло на спину, а то что-то зябко…
Я понимал, что надо бы встать, раздеться и по нормальному лечь в постель, но почему-то вдруг не стало сил, в ушах появился какой-то рокочущий шум, и возникло такое ощущение, что голова моя качается на волнах, словно моряцкая бескозырка в прибое… Незаметно для себя, я то ли уснул, то ли провалился в какое-то беспамятство. И только поздно ночью, когда, закончив на кухне проверку своих нескончаемых тетрадей, Ленка вернулась в комнату и осторожно разбудила меня, чтобы подсунуть простыню, я стащил с себя штаны и рубаху и улегся в постель по-человечески. А утром проснулся весь разбитый, и понял, что подхватил где-то вирус очередного из гуляющих по столице гриппов. Да и как его было не подхватить, когда практически каждый день мне приходилось общаться с бесконечной прорвой народа? И это — не считая езды в метро и другом общественном транспорте…
Я позвонил в редакцию и получил у Гусакова разрешение три дня отлежаться в кровати.
Но болезнь отпускала труднее, чем мне этого хотелось, и вместо санкционированных трех дней я вынужден был пролежать в постели недели полторы. Первые три дня я с удовольствием валялся с утра до вечера на диване, смотрел телевизор, читал обнаружившийся в Ленкиной квартире однотомник поэта Бродского, а во второй половине дня, когда возвращалась из школы Ленка, принимал проводимый ею курс лечения. Укутанный в одеяло, я глотал всевозможные антибиотики, пил молоко с маслом, содой и медом, сосал аскорбиновую кислоту и полоскал горло какой-то ярко-желтой гадостью. Где-то уже на четвертый день я почувствовал, что сидеть дома мне становится не просто скучно, но в буквальном смысле слова невыносимо, я уже привык жить в том сумасшедшим ритме, которому подчиняла своих сотрудников наша газета, и хотел как можно скорее в него возвратиться. Однако вирус был довольно цепкий и труднопереносимый, повышения температуры при нем почти не наблюдалось, но все тело разламывала сильнейшая мышечная боль, кроме того, я ощущал постоянную слабость и головокружения, так что Ленка запретила мне даже и думать о работе.
И только на десятый день я почувствовал, что очухался настолько, что могу себе позволить рискнуть выбраться в редакцию.
— О! — неподдельно обрадовался Гусаков, увидев меня на пороге своего кабинета. — Слушай, ты просто как никогда более вовремя! Тут у нас вчера Исламову лишили аккредитации, и кому-то необходимо срочно вылететь на её место. Ты себя как чувствуешь? К командировке готов?
— Как говорится в одном рекламном ролике: «Ой! Ну надо, так надо». Когда отправляться?
— Сегодня у нас что? Десятое декабря? Во, блин, как время летит, уже и Новый год скоро… Давай, значит, завтра и вылетай, я сейчас распоряжусь, чтоб тебе выдали командировочные и заказали билет до Североморска. Машка сказала, что двенадцатого в Видяево состоится вручение наград родственникам погибших, так что надо поторопиться…
— Ну завтра, так завтра, — согласился я. — А за что Исламову-то турнули? Кому она там не угодила?
— Да считай, что всем! — махнул рукой Гусаков. — Командование Северного флота и раньше жаловалось, что она дезинформирует общественность своими статьями. А после её последних публикаций их терпение лопнуло… Да ты вон возьми почитай, ты же декабрьских номеров, наверное, ещё не видел?.. — и он бросил мне несколько номеров «Молодежки».
«На дне вокруг „Курска“ лежали руки и ноги», — гласил набранный белыми буквами на густо-черном фоне заголовок одной из статей, и далее шел записанный Исламовой рассказ научного сотрудника НИИ «Моргеофизика» Андрея Попова, принимавшего участие в обследовании потопленной К-141:
«Аппаратуру OCEAN ROVER МК-3 мы получили в 1990 году в Шотландии. С её помощью мы и исследовали лодку со всех сторон. Работа велась на небольшом научно-промысловом судне „Скаллопер“, которое арендовали специально для этих целей. Люди под воду не спускались, только аппараты. Работали на протяжении трех недель по 18 часов в сутки. Я был старшим научным руководителем группы. Рядом со мной постоянно находился особист — капитан 1-го ранга — и ещё один технический работник.Другой её материал назывался «Военно-тупиковый роман» и касался материальной стороны жизни подводников в последние годы. «…Выдав Президенту справку о среднем денежном доходе офицеров флота в 6000 рублей, его, мягко говоря, обманули, — писала она. — Вот данные о соотношении денежного довольствия (ДД) офицеров с уровнем прожиточного минимума (ПМ) с учетом всех единовременных выплат на 1 декабря 2000 года: оклад лейтенанта, командира взвода равняется 1973 рубля, прожиточный минимум на семью из трех человек — 3252 рубля, таким образом соотношение ДД и ПМ составляет цифру — 0,61. Командир полка, полковник, с учетом его ДД — 4276 рублей и ПМ на семью из 4 человек в 4336 рублей это соотношение равняется 0,99. Жены служивых людей в основном не работают (откуда в военных городках возьмутся свободные рабочие места для „перелетных“ птиц?), поэтому сегодняшние офицеры Российской армии и их семьи в подавляющем большинстве живут за чертой бедности. Чтобы бедолаге с ружьем элементарно свести концы с концами, он вынужден попирать Закон о прохождении воинской службы, запрещающий ему заниматься другой работой, и где-нибудь подрабатывать. Сегодня работа охранниками, сторожами, грузчиками стала обычным явлением в офицерской среде. Подрабатывают даже слушатели академии Генерального штаба!
Я смотрел результаты исследования в черно-белом и цветном изображении. Врагу не пожелаешь такое увидеть! Вся носовая часть лодки разворочена и метров на восемь залезла в грунт. Никакой пробоины нет, просто весь первый отсек — большая дыра. В него можно войти не через аварийный люк!
Наблюдал через монитор и лежащие на дне части тела — руки, ноги, элементы обшивки, резиновую оболочку носовой части субмарины. Все лежит недвижимо: на этой глубине течения почти нет.
В столкновение с другой подлодкой не верю абсолютно! Не тот характер разрушений, даже тот след на правом борту, вероятнее всего, появился в результате удара о грунт, о подводный камень… Разумеется, никаких, даже мельчайших обломков иностранной субмарины мы не видели, и о якобы найденном там ограждении рубки — все вранье! Судя по картине разрушений — это был внутренний взрыв, причем произошел он не на грунте, а на плаву: траекторию движения лодки можно проследить по лежащим на дне обломкам…»
Об обещанном Президентом повышении денежного содержания с 1 декабря на 20 процентов военнослужащие не хотят даже говорить, так как оно ровным счетом ничего не решает. Тем более, что с 1 января все категории военных уже будут облагаться подоходным налогом. Компенсация, вопрос о которой все ещё находится в стадии решения, тоже вряд ли спасет военных от нищеты. Нужно повышение денежного содержания как минимум в 2 раза, чтобы оклад офицера хотя бы сравнялся с окладом уборщицы из Центробанка… Но и это не решит основных проблем нашей армии, в которой сегодня служит 93 тысячи 700 бесквартирных кадровых офицеров…»
Еще в одном номере был помещен небольшой материал Исламовой под названием «Недокомплект», в котором академик Михаил Иванович Руденко говорил ей:
«…Есть ещё один момент, который, на мой взгляд, тоже имеет прямое отношение к трагедии в Баренцевом море. Нам говорят, что на „Курске“ был опытнейший экипаж, недавно с блеском выполнивший в автономке какую-то сложную боевую задачу. Но позвольте: тот экипаж вернулся из плавания осенью прошлого года. А на момент выхода на учения картина была совершенно противоположная: командиру „Курска“ Лячину пришлось выходить в море со „сборной“ командой, да и ту не удалось как следует укомплектовать. Из-за этого и „плясала“ в первые дни после трагедии цифра о числе погибших: то 107 человек, то 130, потом дали „среднюю арифметическую“ — 118.— Да-а, — кивнул я, прочитав этот материал, — такие публикации руководству ВМФ, конечно, не должны были понравиться, ведь это делает виновными в гибели «Курска» не кого-нибудь, а именно их.
Дело в том, что лодка «Курск» относится к третьему поколению АПЛ с крылатыми ракетами. Существуют две модификации подобных субмарин — проект 949 и 949-А.
Комплектация экипажа проекта 949 — 107 человек, а проекта 949-А — 130. АПЛ «Курск» относится к проекту 949-А, и полный экипаж составляют, соответственно, 130 человек. Причем лишних, запасных на подводной лодке не бывает — каждый по боевому расписанию выполняет определенные обязанности на своем посту. А если в море пошло всего 118 человек, да ещё двое из них — представители завода «Дагдизель» и пять человек — из штаба флота, то, выходит, что на «Курске» на момент аварии 19 боевых постов оказались без специалистов. Еще десять боевых постов были «закрыты» моряками, спешно набранными из других экипажей — скорее всего, молодыми матросами без достаточного опыта службы. Итого — 29 «дыр». В экстремальной обстановке это могло иметь решающее значение…»
— Это ещё ничего матерьялец, а ты вон её интервью с Дыгало прочитай, там она на них уж совсем откровенно наезжает… — и он кивнул на лежащий передо мной номер газеты.
Машкино интервью с пресс-секретарем ВМФ Игорем Дыгало носило красноречивое название «Дно национальной безопасности» и имело подзаголовок: «Оттуда не поднимут никого». Начала она свой разговор с пресс-секретарем с рассказа о норвежском священнике Скауте, который был потрясен, узнав, что объявленные нашим руководством «погибшими в первые секунды взрыва» русские подводники оставались живыми ещё почти трое суток, и таким образом он молился за упокой души ещё живых моряков.
«— …Скажите, легко хоронить живых? — спрашивала она, откровенно ища скандала.
— Вы задаете вопрос, который предопределен вашим уже сложившимся убеждением. Меня больше всего в этой трагедии поразил момент, когда плачущей жене Колесникова журналисты совали в лицо микрофон. Грязный прием…
— Вы приводите для справки мерзость ещё большую? Но я обращаюсь не к родственникам — к вам. Такое ощущение, что нашей власти ребята были нужны только мертвыми. Путин дал президентское слово ПОДНЯТЬ ТЕЛА, а не СПАСТИ ЖИВЫХ… Говорят, о записке Колесникова стало известно лишь потому, что из-за нелетной погоды тела не смогли переправить в охраняемый спецслужбами патолого-анатомический центр в Североморске.
— Это ваше предположение. Я же думаю, что решение приняло мое командование, поскольку в записке ценная информация, и она войдет в число материалов следственной комиссии. В вопросе вы употребляете недопустимое лично для меня слово «говорят». Опять ссылки на какие-то источники. Не надо делать из погибших подводников разменную монету в политических спорах.
— То есть для вас эта записка всего лишь документ?
— Меня поразило, что человек, находящийся в таких условиях, смог найти в себе мужество написать эту записку.
— Этот человек носил такую же форму, что и вы… Совсем недавно вы мне вполне искренне говорили, что до последнего надежда была. И вот, они были живы до последнего. Но вы даже их «SOS» назвали «техническим шумом, похожим на Морзе».
— О том, какие звуки были слышны, каков их характер, скажет в выводах правительственная комиссия. В дни трагедии журналистам предоставляли информацию непосредственно из района спасательной операции. Именно она озвучивалась в прессе и на телевидении. Сейчас не время рассуждать и строить предположения по поводу того, что содержится в записке Колесникова. Во-первых, я не специалист, во-вторых, об этом смогут сказать только те лица, которые подробно исследовали эту записку, то есть эксперты.
— Вы боитесь сказать что-либо, не согласованное с вашим командованием?
— Это не страх. Мое убеждение — информация военного ведомства не терпит отсебятины. Военное ведомство должно иметь жесткое право предоставлять информацию только такого характера, который не навредит системе безопасности.
— Судя по вашим словам, мы не можем всеми нашими гидроакустическими средствами ВМФ супердержавы отличить технический шум от морзянки?
— Это не всегда отчетливо можно услышать. Вы представьте, люди находятся в прочном корпусе. Между ними и водой целое межкорпусное пространство и легкий корпус. Соответственно, стуки должны пробить всю эту толщу.
— Безнадежно, вы хотите сказать?
— Я, как противолодочник, занимался задачами поиска и обнаружения подлодок. Я выходил в море неоднократно. Бывает так — акустик докладывает: установлен контакт с подводной лодкой, а через час мы устанавливаем, что этот контакт ложный. Какие-то шумы.
— А иностранную подводную лодку наша хилая гидроакустика может обнаружить?
— Наша акустика далеко не хилая. Может.
— А на этих учениях кого-нибудь обнаружили?
— Любые учения, будь то Северного, Балтийского, Черноморского или Тихоокеанского флотов, всегда вызывают повышенный интерес военно-морских сил иностранных государств. Они наблюдают за ними. Это стало, по сути, негласной традицией.
— Негласная традиция — если они просто наблюдают, а не шныряют между кораблями «недружественной» державы, как «летучие голландцы».
— Этого мы не допускаем. Хотя… Не исключены разные ситуации: как они нас не могут обнаружить, так и мы их. А по поводу стуков… Сейчас нужно очень осторожно спорить, были ли это технические шумы или морзянка. Единственный истинный путь — правительственная комиссия, которую возглавляет вице-премьер.
— А вы доверяете комиссии Клебанова?
— Да, потому что в её ведении все материалы расследования.
— А почему в последнее время такое несогласие между Куроедовым и Клебановым в версиях? Главком придерживается версии столкновения, а Клебанов — взрыва на лодке, что практически подразумевает вину экипажа. Куроедов защищает честь мертвых подводников после того, как сам же их и похоронил?
— Здесь я не имею права оценивать. По моему мнению, правительственная комиссия своевременно информирует журналистов после каждого своего заседания. Выступления членов комиссии я комментировать не уполномочен. Что касается вины экипажа — это… не очень этично с вашей стороны. Экипаж «Курска» проверен в сложнейших условиях боевого патрулирования. По поводу того, кто похоронил экипаж, мое мнение такое — его с самого первого дня трагедии похоронили отдельные СМИ.
— Это не с моей, а со стороны Клебанова неэтично. И, извините, Генпрокуратуры. Она завела уголовное дело по статье, предусматривающей ответственность за нарушение технической безопасности.
— Это всегда делается, при любой аварии или катастрофе… Ну чего мы добьемся этим разговором с вами? Только замутим воду, которая начала вроде бы проясняться.
— Проясняться в каком смысле?
— Версии стали приобретать более реальные очертания. Комиссия постепенно сужает рамки этих версий по мере получения все новых и новых данных.
— Не вижу ясности. Очертания Клебанова или Куроедова? ВМФ настаивает на версии столкновения. Правительственная комиссия эту версию не поддерживает. А нам известна не версия, а безусловная правда: ребята БЫЛИ ЖИВЫ.
— Да. Есть заявление главкома в Видяево. Это заявление базируется на информации правительственной комиссии. Выступления членов правительственной комиссии я комментировать не буду, так как знаю очень мало.
— Вот одного не могу понять. Вы мне от имени всего командования говорили: мол, до последнего надеялись, что на «Курске» есть живые. А все действия так называемой спасательной операции БЫЛИ РАССЧИТАНЫ НА МЕРТВЫХ.
— Категорически нет. Были самые мрачные прогнозы и предположения, но если бы не было даже малейшей надежды, операция бы ТАК не проводилась.
— А КАК проводилась операция?
— Это вопрос вообще святой! Я считаю, что «Молодежная правда» не вправе оценивать эффективность операции.
— Я такой же представитель общества, как и вы. С той лишь разницей, что не выдаю «SOS» за технический шум. Хочу знать: с самого начала понимало ли ваше командование, что ребят они не смогут спасти своими силами?
— Отдельный представитель общественности не может оценивать эффективность спасательной операции. И плохое распознавание звуков в воде — это вопрос, который смогут прояснить только специалисты. Если же мы будем фантазировать и переводить ситуацию в оценочную плоскость, это самое глупое. Потому что правительственная комиссия все скажет. И потом… ни одна страна не стала бы сразу же обращаться за помощью к другим странам.
— Вы очень абстрактно говорите. Есть конкретная страна — Россия. И если нет никаких средств для спасения человеческой жизни, почему нельзя обратиться за помощью? Или власти плевать на 23 человека, которые БЫЛИ ЖИВЫ вопреки официальным данным?
— Первые дни спасательные работы были в высшей степени эффективны. Лежащая на грунте АПЛ «Курск» была найдена в кратчайшие сроки. Были использованы все имеющиеся в распоряжении ВМФ технические средства, в том числе и подводные аппараты. Факт наличия воды в шлюзовой камере спасательного люка не позволил состыковаться с лодкой ни нашим, ни иностранным аппаратам.
— Но ведь на учениях есть точный план маневрирования и местоположения кораблей. Можно постфактум рассекретить и предать гласности: что конкретно делали «Петр Великий» и «Курск», чем и по какой цели велась стрельба…
— План боевых учений очень секретен. Это вам не рыбацкие суда, это корабли с оружием. И по поводу иностранцев… Я уверен: даже если бы помощь была принята в первый день, понадобилось бы время для технических рассчетов с целью выяснить совместимость иностранных спасательных средств с устройствами нашей лодки. Нужно время, чтобы подготовиться, подойти… Об этом неоднократно заявляли члены правительственной комиссии.
— Да, как только норвежцы подошли, они тут же открыли один из люков… Ну да ладно.
— Мне жаль, но вы не хотите нас понять, наоборот, хотите выяснить степень нашей циничности. Меня до глубины души возмущает степень сухости и черствости ваших вопросов! У вас предвзятое отношение и стремление во что бы то ни стало расколоть флот на моряков и адмиралов, которые якобы не имеют морального права ими командовать. Ваш жизненный опыт очень маленький, вы не имеете права обвинять адмирала, который прошел сложный, зачастую рискованный путь от курсанта до офицера. Именно на адмиралах сегодня лежит тяжкий груз заботы о подчиненных.
— Адмиралы рискуют жизнью. А умирают моряки.
— По вашему вопросу видно, что вы далеки даже от представления о флотской службе. Вы не имеете никакого морального права, потому что… А вы готовы покаяться, когда правительственная комиссия примет свое решение, и сказать, что были не правы?
— В чем я не права?
— В том, что витаете в своих фантазиях, ссылаясь на непроверенные источники — прессу, телевидение… У вас есть на руках материалы расследования?
— Нет, естественно, более того, я не верю, что и общественности они будут предоставлены.
— Не все, конечно. Нужно ведь заботиться о национальной безопасности в первую очередь! А подводная лодка в любой стране — это секретный боевой корабль…
— Я думаю, Куроедову с самого начала было ясно, что лодку спасти нашими силами нельзя, что ребята при отношении к трагедии, как к гостайне, обречены.
— Если вы в этом уверены на сто процентов, то мы прекращаем наш разговор.
— Да, я уверена.
— Все. Бог вам судья».
На этом интервью заканчивалось и, отложив газету в сторону, я встал из-за стола.
— Ну что ж… На месте Куроедова я бы тоже лишил её аккредитации. Очень уж она беспринципно ведет себя с ними.
— На то она и Исламова… Сейчас из типографии принесут газету с её последней статьей, посмотришь дома. Впрочем, ты на неё не равняйся, делай материалы, как сам считаешь нужным.
Он позвонил в бухгалтерию, узнал, готовы ли для меня билеты и командировочные, и на этом мы распрощались. Получив минут через сорок деньги, билеты и командировочное удостоверение, я загрузил в дипломат диктофон, фотоаппарат и несколько блокнотов, прихватил только что доставленный номер свежей газеты и покинул редакцию. Прежде, чем возвратиться к Ленке для окончательных сборов в дорогу, я решил заехать на свою квартиру на 3-й Фрунзенской и забрать там кое-что из необходимых мне в предстоящей поездке вещей.