Леса полны весёлыми «ау», восторгами грибных находок: «Чур! Моё гнездо!» И если уж малец нашёл гнездо груздей — другой не подходи. Грузди, растущие большими семьями, могут за полчаса наполнить доверху корзину грибника.
Руфина усиленно ищет любимые Алёшины грибы. Она уже засолила в новеньком дубовом бочоночке отборные грузди. Поймёт же он, какие чувства вложены в эту прелесть и сколько нужно было исходить лесов, чтобы собрать такую красоту!
Алёша с утра до вечера пропадает на заводе. Днём за наладкой и пуском новых станков, а вечером в конструкторском бюро.
Машины — это его радость и наслаждение, его мир творческих поисков. Так много замыслов и пока ещё так мало свершений. Они будут. Непременно будут.
Машина капризна в своём рождении. Она куда капризнее, чем стихотворение. Алёша, мечтавший стать поэтом, помнит эти муки. Стихотворение всегда спорит с автором то лишним, то недостающим слогом в строке. То вдруг огорчает чужеродным словом или глухотой рифмы.
Но даже самое простое приспособление к станку требует не меньших, а, пожалуй, ещё больших усилий. Какая-нибудь маленькая шестерня или ничтожный храповичок кажутся нужными в ночных раздумьях, а приходит утро — и они оказываются лишними деталями, как мёртвые слова, отягощающие стихотворение.
Зато какая радость, когда живущие порознь детали, как порознь живущие слова, соединяются в разумное произведение. Пусть не всем понятна эта поэзия Алексея Векшегонова, но она его волшебная стихия.
Сейчас он занят автоматической приставкой к своему станку «ABE». Это обойма с подающим механизмом. Простая вещь, а сколько мук. Ему хотелось её закончить до отъезда, но впереди так мало дней, а подающий механизм обоймы сопротивляется. Не хочет подавать детали. Если бы ещё неделю — обойма-автомат сделала бы его «ABE» автоматическим станком.
Беспокоит его и дипломная работа. Он решил заканчивать последнее полугодие заочного института «очно», а все равно грызут сомнения. Справится ли он с нею? По плечу ли она ему? Не слишком ли претенциозно её название: «Теория непрерывной реконструкции»? Но ведь тема не надумана им. Её подсказал сам завод. Он иногда будто шепчет ему: «Брось ты, Алёшка, заниматься обоймами. Бери шире. Копай глубже. Не бойся замахиваться».
Станкостроительный завод, конечно, обязан многими успехами дядьке Алексея, главному инженеру Николаю Олимпиевичу Гладышеву. Неустанному труженику. Это верно. Но Алексею кажется, что завод стареет, а дядя Николаша не замечает этого. Если завод сравнить с живым организмом, тогда он, как всякий организм, нуждается в беспрестанном обновлении своих клеток. А этого нет.
Николай Олимпиевич — душа завода — иногда кажется душой, привыкшей к своему телу, душой, не замечающей его одряхления. Потому и возникла у Алексея теория непрерывной реконструкции. Реконструкции не эпизодической, реконструкции не время от времени, а именно непрерывной.
Заимствуют же инженеры очень многое из механики природы. Почему им не перенести из природы планомерную цикличность обновления клеток завода.
Может быть, это фантазия пылкой головы… Но ведь все живое растёт безостановочно, непрестанно, планомерно. И если так не растёт завод, значит, он перестаёт быть живым организмом.
Алёша верит своим мыслям, но и боится их. Если бы он мог так же, как дядя Николай Олимпиевич, умещать в своей голове весь завод, вот тогда было бы все ясно.
Как мало у него знаний и как ещё ничтожен опыт, а вокруг столько дел, простых и сложных, больших и малых, второстепенных и неотложных…
Отъезд подоспел куда скорее, чем казалось. Руфина пришла провожать Алексея на вокзал. Она была очень нарядная, в тёмном платье, в дымчатом прозрачном плаще, накинутом на случай дождя. Её глаза грустны. И весь её печальный облик даже на посторонних людей навевает грусть.
Руфина принесла подорожники — черёмуховые пирожки. Их тоже любит Алёша. Не обошлось, разумеется, и без груздей.
Грузди были в ведёрке с крышкой, тщательно припаянной к нему руками Руфины. Паять её между делом в школьных мастерских научил Алексей.
— Какая хорошая пайка! — залюбовался Алексей. — Неужели сама?
— Разве дарят чужое? — Руфина опустила густые ресницы. — Я хочу, Алёша, хоть чем-нибудь быть приятной тебе. Пирожки тоже пекла я. Наверно, не так хорошо, как твоя бабушка. И грузди я, наверно, нашла не самые лучшие. Лучшее всегда почему-то достаётся другим. Более счастливым. Чаще всего тем, кто не дорожит счастьем… Но все-таки это очень хорошие грузди. Если понравятся, я их буду присылать вместо моих писем, которые тебе не нужны. Совсем не нужны… Как и ничего тебе не нужно, кроме машин…
Скажите, как можно было Алексею не поцеловать на прощание Руфину? Как можно было не растрогаться и не сказать:
— Не сердись, Руфина… Я и сам недоволен собой… Но это пройдёт…
Руфина усиленно ищет любимые Алёшины грибы. Она уже засолила в новеньком дубовом бочоночке отборные грузди. Поймёт же он, какие чувства вложены в эту прелесть и сколько нужно было исходить лесов, чтобы собрать такую красоту!
Алёша с утра до вечера пропадает на заводе. Днём за наладкой и пуском новых станков, а вечером в конструкторском бюро.
Машины — это его радость и наслаждение, его мир творческих поисков. Так много замыслов и пока ещё так мало свершений. Они будут. Непременно будут.
Машина капризна в своём рождении. Она куда капризнее, чем стихотворение. Алёша, мечтавший стать поэтом, помнит эти муки. Стихотворение всегда спорит с автором то лишним, то недостающим слогом в строке. То вдруг огорчает чужеродным словом или глухотой рифмы.
Но даже самое простое приспособление к станку требует не меньших, а, пожалуй, ещё больших усилий. Какая-нибудь маленькая шестерня или ничтожный храповичок кажутся нужными в ночных раздумьях, а приходит утро — и они оказываются лишними деталями, как мёртвые слова, отягощающие стихотворение.
Зато какая радость, когда живущие порознь детали, как порознь живущие слова, соединяются в разумное произведение. Пусть не всем понятна эта поэзия Алексея Векшегонова, но она его волшебная стихия.
Сейчас он занят автоматической приставкой к своему станку «ABE». Это обойма с подающим механизмом. Простая вещь, а сколько мук. Ему хотелось её закончить до отъезда, но впереди так мало дней, а подающий механизм обоймы сопротивляется. Не хочет подавать детали. Если бы ещё неделю — обойма-автомат сделала бы его «ABE» автоматическим станком.
Беспокоит его и дипломная работа. Он решил заканчивать последнее полугодие заочного института «очно», а все равно грызут сомнения. Справится ли он с нею? По плечу ли она ему? Не слишком ли претенциозно её название: «Теория непрерывной реконструкции»? Но ведь тема не надумана им. Её подсказал сам завод. Он иногда будто шепчет ему: «Брось ты, Алёшка, заниматься обоймами. Бери шире. Копай глубже. Не бойся замахиваться».
Станкостроительный завод, конечно, обязан многими успехами дядьке Алексея, главному инженеру Николаю Олимпиевичу Гладышеву. Неустанному труженику. Это верно. Но Алексею кажется, что завод стареет, а дядя Николаша не замечает этого. Если завод сравнить с живым организмом, тогда он, как всякий организм, нуждается в беспрестанном обновлении своих клеток. А этого нет.
Николай Олимпиевич — душа завода — иногда кажется душой, привыкшей к своему телу, душой, не замечающей его одряхления. Потому и возникла у Алексея теория непрерывной реконструкции. Реконструкции не эпизодической, реконструкции не время от времени, а именно непрерывной.
Заимствуют же инженеры очень многое из механики природы. Почему им не перенести из природы планомерную цикличность обновления клеток завода.
Может быть, это фантазия пылкой головы… Но ведь все живое растёт безостановочно, непрестанно, планомерно. И если так не растёт завод, значит, он перестаёт быть живым организмом.
Алёша верит своим мыслям, но и боится их. Если бы он мог так же, как дядя Николай Олимпиевич, умещать в своей голове весь завод, вот тогда было бы все ясно.
Как мало у него знаний и как ещё ничтожен опыт, а вокруг столько дел, простых и сложных, больших и малых, второстепенных и неотложных…
Отъезд подоспел куда скорее, чем казалось. Руфина пришла провожать Алексея на вокзал. Она была очень нарядная, в тёмном платье, в дымчатом прозрачном плаще, накинутом на случай дождя. Её глаза грустны. И весь её печальный облик даже на посторонних людей навевает грусть.
Руфина принесла подорожники — черёмуховые пирожки. Их тоже любит Алёша. Не обошлось, разумеется, и без груздей.
Грузди были в ведёрке с крышкой, тщательно припаянной к нему руками Руфины. Паять её между делом в школьных мастерских научил Алексей.
— Какая хорошая пайка! — залюбовался Алексей. — Неужели сама?
— Разве дарят чужое? — Руфина опустила густые ресницы. — Я хочу, Алёша, хоть чем-нибудь быть приятной тебе. Пирожки тоже пекла я. Наверно, не так хорошо, как твоя бабушка. И грузди я, наверно, нашла не самые лучшие. Лучшее всегда почему-то достаётся другим. Более счастливым. Чаще всего тем, кто не дорожит счастьем… Но все-таки это очень хорошие грузди. Если понравятся, я их буду присылать вместо моих писем, которые тебе не нужны. Совсем не нужны… Как и ничего тебе не нужно, кроме машин…
Скажите, как можно было Алексею не поцеловать на прощание Руфину? Как можно было не растрогаться и не сказать:
— Не сердись, Руфина… Я и сам недоволен собой… Но это пройдёт…
16
Первого сентября улицы города белели фартучками школьниц, пестрели букетами цветов. В этот день Руфина стала к сверлильному многошпиндельному полуавтомату «ABE». Она в первый же день выполнила норму на знакомом станке. И это было сразу замечено сменным мастером и начальником цеха.
Её поздравили с первым успехом.
Главный инженер завода, проводя в цехах большую часть дня, подходил и к «ABE», на котором работала Руфина. Он вовсе не хотел этим выделить её среди других молодых рабочих, пришедших на завод, но внимание к ней главного инженера помимо его воли влекло за собой некоторые организационные последствия.
В цехе замечался каждый успех молодой сверловщицы, и, когда она стала перевыполнять производственное задание, об этом заговорили несколько громче, нежели следовало. Её имя назвал на планёрке завода и сам Николай Олимпиевич. Хотя это не вызвало кривотолков, все же нельзя было думать, что такое лицо на заводе называет её случайно.
Ларчик открывался просто. Когда Николаю Олимпиевичу было столько же лет, сколько теперь Серёже, он, как и Серёжа в Руфину, был безнадёжно влюблён в её тётку Евгению.
Евгения позволяла семнадцатилетнему Николаю ухаживать за собой. Она отправлялась с ним в далёкие прогулки. На камни-гольцы. На вершину Шайтан-горы. Окружающие рассматривали все это не более чем желание редкой красавицы иметь при себе пажа, а старухи говорили проще — хвост.
Двадцатидвухлетняя Евгения обещала семнадцатилетнему Николаю подумать о замужестве и подождать, когда он выбьется в техники. Обещание она подтверждала звонкими поцелуями. Иногда она клала его голову на свои колени и пела:
Баю-баю, баю-бай!
Спи, мой мальчик, Николай.
Это было обидно, но приятно. Такое богатство ощущений. Такое море счастья. Незнаемых открытий. Наверно, Евгения по-своему любила Николашу, как большую куклу, которой она безнаказанно играла перед тем, как выйти замуж за техника из Магнитогорска. Она уехала, не попрощавшись со своим «хвостом».
Как давно это было… И кажется, уже многое забылось. А Руфина, не зная того, воскрешала в памяти Николая Олимпиевича его первую, поруганную, незабываемую любовь. Он даже как-то, не заметив, назвал Руфину Женей. И та не поняла оговорки Николая Олимпиевича.
Когда в цехе и в заводоуправлении увидели, что Руфина Дулесова перевыполняет даже «теоретические» нормы на своём станке, появились не только поздравительные «молнии» цеховой комсомольской организации, но и пространные интервью начальника цеха в газетах.
Вначале Руфина называлась одной из первых в цехе, а потом — первой. В цех стали приходить фоторепортёры, а вскоре прибыл сюда и кинооператор. Пока что из местной кинохроники. И Руфа всего лишь несколько секунд покрасовалась на экране, зато крупным планом. Но все заметили её.
Для кого-то все это «не из тучи гром», но те, кто знал, как вечер за вечером влюблённая Руфина в школьных мастерских подчиняла своей воле и станок и руки, желая понравиться Алексею, не назовут чудом естественный результат неодолимого и настойчивого желания — быть замеченной.
Скорая слава — как снег. Либо она, «попуржив», растает, либо растёт, превращаясь в снежный ком.
От Алёши пришла уже вторая поздравительная телеграмма. Приходили и письма. Приходили письма и от совсем незнакомых людей.
«Уважаемая Руфина. Очень бы желал с вами познакомиться…» Или: «Я восхищён вашей работой. Хотите ли вы завести со мной переписку?..» И другие в этом же роде.
Письма читала и сортировала мать Руфины. Некоторые из них она пересылала Алексею. Как бы для смеха. На самом же деле преследовались иные цели.
Так началась трудовая жизнь Руфины. Не только другие, но и сама она удивлялась своим первым шагам.
Её поздравили с первым успехом.
Главный инженер завода, проводя в цехах большую часть дня, подходил и к «ABE», на котором работала Руфина. Он вовсе не хотел этим выделить её среди других молодых рабочих, пришедших на завод, но внимание к ней главного инженера помимо его воли влекло за собой некоторые организационные последствия.
В цехе замечался каждый успех молодой сверловщицы, и, когда она стала перевыполнять производственное задание, об этом заговорили несколько громче, нежели следовало. Её имя назвал на планёрке завода и сам Николай Олимпиевич. Хотя это не вызвало кривотолков, все же нельзя было думать, что такое лицо на заводе называет её случайно.
Ларчик открывался просто. Когда Николаю Олимпиевичу было столько же лет, сколько теперь Серёже, он, как и Серёжа в Руфину, был безнадёжно влюблён в её тётку Евгению.
Евгения позволяла семнадцатилетнему Николаю ухаживать за собой. Она отправлялась с ним в далёкие прогулки. На камни-гольцы. На вершину Шайтан-горы. Окружающие рассматривали все это не более чем желание редкой красавицы иметь при себе пажа, а старухи говорили проще — хвост.
Двадцатидвухлетняя Евгения обещала семнадцатилетнему Николаю подумать о замужестве и подождать, когда он выбьется в техники. Обещание она подтверждала звонкими поцелуями. Иногда она клала его голову на свои колени и пела:
Баю-баю, баю-бай!
Спи, мой мальчик, Николай.
Это было обидно, но приятно. Такое богатство ощущений. Такое море счастья. Незнаемых открытий. Наверно, Евгения по-своему любила Николашу, как большую куклу, которой она безнаказанно играла перед тем, как выйти замуж за техника из Магнитогорска. Она уехала, не попрощавшись со своим «хвостом».
Как давно это было… И кажется, уже многое забылось. А Руфина, не зная того, воскрешала в памяти Николая Олимпиевича его первую, поруганную, незабываемую любовь. Он даже как-то, не заметив, назвал Руфину Женей. И та не поняла оговорки Николая Олимпиевича.
Когда в цехе и в заводоуправлении увидели, что Руфина Дулесова перевыполняет даже «теоретические» нормы на своём станке, появились не только поздравительные «молнии» цеховой комсомольской организации, но и пространные интервью начальника цеха в газетах.
Вначале Руфина называлась одной из первых в цехе, а потом — первой. В цех стали приходить фоторепортёры, а вскоре прибыл сюда и кинооператор. Пока что из местной кинохроники. И Руфа всего лишь несколько секунд покрасовалась на экране, зато крупным планом. Но все заметили её.
Для кого-то все это «не из тучи гром», но те, кто знал, как вечер за вечером влюблённая Руфина в школьных мастерских подчиняла своей воле и станок и руки, желая понравиться Алексею, не назовут чудом естественный результат неодолимого и настойчивого желания — быть замеченной.
Скорая слава — как снег. Либо она, «попуржив», растает, либо растёт, превращаясь в снежный ком.
От Алёши пришла уже вторая поздравительная телеграмма. Приходили и письма. Приходили письма и от совсем незнакомых людей.
«Уважаемая Руфина. Очень бы желал с вами познакомиться…» Или: «Я восхищён вашей работой. Хотите ли вы завести со мной переписку?..» И другие в этом же роде.
Письма читала и сортировала мать Руфины. Некоторые из них она пересылала Алексею. Как бы для смеха. На самом же деле преследовались иные цели.
Так началась трудовая жизнь Руфины. Не только другие, но и сама она удивлялась своим первым шагам.
17
Время будто укоротило свой длинный маятник и растеряло из своего механизма большие шестерни, замедлявшие его ход. Часы, а за ними и дни потекли тем быстрее, чем стремительнее нарастали успехи Руфины. Любовь и слава стали неустанными подручными Руфины у станка «ABE», помогая ей, как только могут помогать эти две силы, не знающие устали, предела и успокоения.
И не заметила Руфина, как на смену бурой осени явилась белая зима. Зима пришла, а в цехе лето. Маками цветут Руфинины успехи. Июльской зарёй полыхает её слава. Проворству и точности её рук удивляются все. Многие бегают в цех посмотреть на её работу.
А руки выглядели медлительными, как и сама виновница шумных восхищений. Это не удивляло мать Руфины. Она уже привыкла, что её дочь, медлительно защипывавшая пельмени, делала их больше, чем все другие. Стирая бельё не торопясь, она управлялась быстрее и стирала чище.
Не удивлялись и подруги. Если Руфина играла в баскетбол, брошенный ею мяч почти всегда оказывался в корзине. И в стрельбе из духового ружья она целилась как-то очень лениво, но всегда брала верх по времени и попаданию.
Видимо, какая-то особая врождённая расчётливость движений стала теперь основой её успехов. Но здесь речь пойдёт не о технологии сверления, а о том, какие перемены происходили в жизни сверловщицы Дулесовой. А они были разительными.
На встрече Нового года Руфина сидела в том же зале Дворца культуры, где проходил бал десятиклассников. Руфина сидела за почётным столом передовиков завода. И это тоже было запечатлено на киноплёнке.
А вскоре в журнале «Огонёк», а затем в журнале «Смена» появились цветные фотографии Руфины.
Алексей не верил своим глазам, а товарищи по институту сомневались, что этакая красавица может быть влюблена в такого в общем-то простоватого студента Векшегонова.
И мать Алексея, Любовь Степановна, побаивалась, как бы не занял кто-то другой Алешино место в сердце Руфины.
У Дулесовых всегда молодёжь. На улице снег, а на столе у Руфины живые цветы. Не просто же все это так… Не из одного же уважения к превышению ею норм на двух станках. Кому не лестно теперь жениться на знаменитой Руфине Дулесовой. И Любовь Степановна написала сыну в письме:
«…если нет, так нет, а если да — так зачем тянуть? Приехал бы хоть ты, Алёша, на денёк-другой и решил бы, что и как. Я тебя не хочу ни в чем убеждать. Ты — бабушкин сын, но ведь и мать как-то доводится тебе, и, наверно, матери тоже хочется видеть своего первенца счастливым. Прошу тебя, приезжай хоть на денёк-два повидаться с нами…»
И Алексей приехал.
Он увидел Руфину в ореоле славы. От незнакомых людей продолжали приходить письма пачками. И в некоторых из них не только хотели познакомиться, но и предлагали сердце, руку. Предлагая, прилагали свои «анкетные данные» и фотографии.
«Я как увидел вас в журнале, и потерял покой…» — писал очень симпатичный лейтенант, снятый и в военной форме, и в штатском модном костюме в лесу, на пне, и в косоворотке.
«Руфина Андреевна! Я ничего не знаю о вас, но кажется, знаю больше, чем о себе…» Далее следовали фамилия, имя, отчество и занимаемая должность в станкостроительном институте.
Алёша и Руфина смеялись так, что звенели стаканы в стеклянной горке. Анна Васильевна была очень счастлива.
Алексей не знал, как он относится к Руфине, но все хотели, чтобы он любил её, так хотели, что ему было жалко обмануть ожидания стольких людей. И теперь не одна его мать, но и знакомые намекали: «Если нет — так нет, а если да — так зачем же тянуть?» Спрашивала об этом и Руфина. Пусть не словесно. Но глаза… Её глаза признаются в любви. Они ждут от него ответа. А письма? Ожидания у окна и встречи у ворот? Модные причёски, наряды… Для кого они? И, наконец, сама работа на «ABE» — разве это меньше слов?
Алексей молчал, молчал и неожиданно спросил Руфину:
— Ты хотела бы соединить свою судьбу с моей?
Вместо ответа Руфина бросилась на грудь к Алёше и обняла его.
Анна Васильевна, войдя в эту минуту с посудой на подносе, постаралась уронить его. Невелик расход, а грохота и впечатлений уйма.
— К счастью! — воскликнула она и позвала: — Отец, иди сюда и погляди на дочь. Она его задушит… Разними!
Вбежал Андрей Андреевич. Остановился. Ахнул и сказал:
— Я к Векшегоновым… А ты, что есть — на стол! И больше горького… — Он убежал, накидывая на ходу дублёный жёлтый полушубок.
Ах, Ийя!.. Где ты?
Через час состоится пир горой, и нам следовало бы побывать на нем, но расчётливость и забота о главных событиях, которые впереди, заставляют нас беречь страницы и время.
Герой уехал обручённым, и вскоре эта новость, которую так ждали, стала известна всем.
Свадьба была назначена на май — июнь, по возвращении Алексея с дипломом инженера. Теперь осталось только ждать да прикупить чехословацкий мебельный гарнитур. Только бы не прозевать. Их не очень часто доставляют в главный универмаг.
Николай Олимпиевич твёрдо заявил:
— Две комнаты в шестиэтажном доме. Согласовано где надо. К майским праздникам Руфина получит ключ. Салют!
Счастье улыбалось так, что и не верилось.
Приближающаяся свадьба была в поле зрения если не всего завода, то доброй его половины. Интерес к ней вызывался не одной лишь романтикой более чем векового стремления Векшегоновых и Дулесовых породниться, не только лишь зенитом славы Руфины, но и славой Алексея. Его многошпиндельные полуавтоматы «ABE», странствуя с одной выставки на другую, получили признание и медали за рубежом, а вслед за ними и заказы многих стран на эти станки.
Месяц назад свадьбу предлагали отпраздновать в ресторане «Горные вершины», теперь празднество решено было перенести во Дворец культуры. На многих заводах уже прошли свадьбы, ставшие общецеховым, а то и общезаводским празднеством. Можно по-разному судить об этих празднествах, но от жизни не уйдёшь. Если такие свадьбы происходят, значит, в них есть какая-то жизненная потребность.
Руфина ликовала. Её свадьбу увидят все, узнает о ней и… Ийя. Узнает и поймёт, чего добилась знатная станочница Руфина Дулесова и как засверкал в лучах её славы Алексей Векшегонов, которого она делает теперь не только счастливым, но и знаменитым.
Одно только беспокоило Руфину: не запротивился бы Алексей? Ведь он уже заметил ей в последнем письме: «…а не слишком ли много шуму вокруг тебя, Руфина…»
Этой фразе, сказанной между прочим, можно и не придавать значения, тем более что многие считали Алексея человеком излишне скромным. Но если в этой фразе заключается несколько большее, то, может, следует хотя бы обратить на неё внимание…
И не заметила Руфина, как на смену бурой осени явилась белая зима. Зима пришла, а в цехе лето. Маками цветут Руфинины успехи. Июльской зарёй полыхает её слава. Проворству и точности её рук удивляются все. Многие бегают в цех посмотреть на её работу.
А руки выглядели медлительными, как и сама виновница шумных восхищений. Это не удивляло мать Руфины. Она уже привыкла, что её дочь, медлительно защипывавшая пельмени, делала их больше, чем все другие. Стирая бельё не торопясь, она управлялась быстрее и стирала чище.
Не удивлялись и подруги. Если Руфина играла в баскетбол, брошенный ею мяч почти всегда оказывался в корзине. И в стрельбе из духового ружья она целилась как-то очень лениво, но всегда брала верх по времени и попаданию.
Видимо, какая-то особая врождённая расчётливость движений стала теперь основой её успехов. Но здесь речь пойдёт не о технологии сверления, а о том, какие перемены происходили в жизни сверловщицы Дулесовой. А они были разительными.
На встрече Нового года Руфина сидела в том же зале Дворца культуры, где проходил бал десятиклассников. Руфина сидела за почётным столом передовиков завода. И это тоже было запечатлено на киноплёнке.
А вскоре в журнале «Огонёк», а затем в журнале «Смена» появились цветные фотографии Руфины.
Алексей не верил своим глазам, а товарищи по институту сомневались, что этакая красавица может быть влюблена в такого в общем-то простоватого студента Векшегонова.
И мать Алексея, Любовь Степановна, побаивалась, как бы не занял кто-то другой Алешино место в сердце Руфины.
У Дулесовых всегда молодёжь. На улице снег, а на столе у Руфины живые цветы. Не просто же все это так… Не из одного же уважения к превышению ею норм на двух станках. Кому не лестно теперь жениться на знаменитой Руфине Дулесовой. И Любовь Степановна написала сыну в письме:
«…если нет, так нет, а если да — так зачем тянуть? Приехал бы хоть ты, Алёша, на денёк-другой и решил бы, что и как. Я тебя не хочу ни в чем убеждать. Ты — бабушкин сын, но ведь и мать как-то доводится тебе, и, наверно, матери тоже хочется видеть своего первенца счастливым. Прошу тебя, приезжай хоть на денёк-два повидаться с нами…»
И Алексей приехал.
Он увидел Руфину в ореоле славы. От незнакомых людей продолжали приходить письма пачками. И в некоторых из них не только хотели познакомиться, но и предлагали сердце, руку. Предлагая, прилагали свои «анкетные данные» и фотографии.
«Я как увидел вас в журнале, и потерял покой…» — писал очень симпатичный лейтенант, снятый и в военной форме, и в штатском модном костюме в лесу, на пне, и в косоворотке.
«Руфина Андреевна! Я ничего не знаю о вас, но кажется, знаю больше, чем о себе…» Далее следовали фамилия, имя, отчество и занимаемая должность в станкостроительном институте.
Алёша и Руфина смеялись так, что звенели стаканы в стеклянной горке. Анна Васильевна была очень счастлива.
Алексей не знал, как он относится к Руфине, но все хотели, чтобы он любил её, так хотели, что ему было жалко обмануть ожидания стольких людей. И теперь не одна его мать, но и знакомые намекали: «Если нет — так нет, а если да — так зачем же тянуть?» Спрашивала об этом и Руфина. Пусть не словесно. Но глаза… Её глаза признаются в любви. Они ждут от него ответа. А письма? Ожидания у окна и встречи у ворот? Модные причёски, наряды… Для кого они? И, наконец, сама работа на «ABE» — разве это меньше слов?
Алексей молчал, молчал и неожиданно спросил Руфину:
— Ты хотела бы соединить свою судьбу с моей?
Вместо ответа Руфина бросилась на грудь к Алёше и обняла его.
Анна Васильевна, войдя в эту минуту с посудой на подносе, постаралась уронить его. Невелик расход, а грохота и впечатлений уйма.
— К счастью! — воскликнула она и позвала: — Отец, иди сюда и погляди на дочь. Она его задушит… Разними!
Вбежал Андрей Андреевич. Остановился. Ахнул и сказал:
— Я к Векшегоновым… А ты, что есть — на стол! И больше горького… — Он убежал, накидывая на ходу дублёный жёлтый полушубок.
Ах, Ийя!.. Где ты?
Через час состоится пир горой, и нам следовало бы побывать на нем, но расчётливость и забота о главных событиях, которые впереди, заставляют нас беречь страницы и время.
Герой уехал обручённым, и вскоре эта новость, которую так ждали, стала известна всем.
Свадьба была назначена на май — июнь, по возвращении Алексея с дипломом инженера. Теперь осталось только ждать да прикупить чехословацкий мебельный гарнитур. Только бы не прозевать. Их не очень часто доставляют в главный универмаг.
Николай Олимпиевич твёрдо заявил:
— Две комнаты в шестиэтажном доме. Согласовано где надо. К майским праздникам Руфина получит ключ. Салют!
Счастье улыбалось так, что и не верилось.
Приближающаяся свадьба была в поле зрения если не всего завода, то доброй его половины. Интерес к ней вызывался не одной лишь романтикой более чем векового стремления Векшегоновых и Дулесовых породниться, не только лишь зенитом славы Руфины, но и славой Алексея. Его многошпиндельные полуавтоматы «ABE», странствуя с одной выставки на другую, получили признание и медали за рубежом, а вслед за ними и заказы многих стран на эти станки.
Месяц назад свадьбу предлагали отпраздновать в ресторане «Горные вершины», теперь празднество решено было перенести во Дворец культуры. На многих заводах уже прошли свадьбы, ставшие общецеховым, а то и общезаводским празднеством. Можно по-разному судить об этих празднествах, но от жизни не уйдёшь. Если такие свадьбы происходят, значит, в них есть какая-то жизненная потребность.
Руфина ликовала. Её свадьбу увидят все, узнает о ней и… Ийя. Узнает и поймёт, чего добилась знатная станочница Руфина Дулесова и как засверкал в лучах её славы Алексей Векшегонов, которого она делает теперь не только счастливым, но и знаменитым.
Одно только беспокоило Руфину: не запротивился бы Алексей? Ведь он уже заметил ей в последнем письме: «…а не слишком ли много шуму вокруг тебя, Руфина…»
Этой фразе, сказанной между прочим, можно и не придавать значения, тем более что многие считали Алексея человеком излишне скромным. Но если в этой фразе заключается несколько большее, то, может, следует хотя бы обратить на неё внимание…
18
Единственная дочь Дулесовых, Руфочка, как это и бывает в таких случаях, окружалась вниманием, лаской, нежными заботами матери, её баловал отец. Одна же! В ней слились жизни, чувства, надежды Анны Васильевны и Андрея Андреевича. Как не любить своё живое продолжение, от которого пойдут внуки!
Однако никто не скажет, что Руфина выросла белоручкой, лентяйкой, бездельницей. И щи сварить, и печь истопить, даже корову подоить умела радивая Руфина. Пусть теперь Дулесовы, как и большинство рабочих семей, не держат своей коровы, а — уметь надо. Мало ли. Умение что имение, в сундуке не плачет, жить не мешает.
Шить нынче можно не уметь — кругом ателье и готового платья хоть пруд пруди, а коли своя машина есть, так зачем ей даром стоять. Или взять огород. Конечно, овощной магазин нынче сподручнее. И главное — дешевле. Но матери-бабки-прабабки свою капусту ели, свои огурцы солили, свою картошку в подпол засыпали. Зачем же ломать это? Да и не пустовать же земле. Стыдно как-то, когда в огороде репей да крапива.
Руфина могла управляться и с огородом. Мать хотела видеть в дочери хозяйку, лучше сказать — главу семьи, как она сама. Андрей Андреевич Дулесов был при жене и не жаловался на это. Хлопот меньше. Все у неё в руках. А он король королём. Жена знает, какую ему рубаху надеть, когда водочки выпить, к кому в гости пойти, кого к себе пригласить. Даже охоту и рыбную ловлю жена планировала. Скажет, бывало, Анна Васильевна:
— Андрей, ты никак прокисать начинаешь. Проветрился бы на болоте.
Скажет так и начнёт готовить охотничью снасть. А тот рад-радёшенек не столько охоте, сколько жениной заботе. Мало того, что она его на охоту соберёт, но и напарника найдёт. Вот и отправится Андрей Андреевич на болото
— брюхо подобрать. Работа у него хоть и кузнечная, но нынешние кузнецы не то что прежние. Молот сам куёт, только педаль нажимай. На такой работе не похудеешь. Разминка нужна.
Теперь Андрей Андреевич разминается только с Романом Ивановичем Векшегоновым. Жене виднее, с кем уток бить, да и ему самому любо с таким человеком у костра портянки посушить. Тоже ведь дедом его внуков предвидится. Значит, почти как брат. И добрый брат. Чувствительный. Если бы он не был чувствительным, то разве бы сказал:
— Андрей, тебе, наверно, горестно, что от твоей Руфины Векшегоновы, а не Дулесовы пойдут? Так знай, что первого внука Дулесовым запишем. У меня ведь ещё Серёжка есть. А у тебя только Руфочка…
Андрей Андреевич прослезился тогда. Дорого ему было то, что Роман Векшегонов позаботился о его фамилии. Настоящий мужик. Правда, все это было сказано под сильными градусами, однако же Роман Векшегонов не из тех, кто словами сорит, хоть бы и во хмелю.
Побратались тогда на охоте Андрей Дулесов и Роман Векшегонов. Ружьями поменялись. У Дулесова хорошее ружьё. Из штучных. С золотой насечкой, с тонкой гравировкой. А у Романа Векшегонова ружьишко — так себе. Из ходовых, недорогих тулок. Ну и что? Не жалко. Даже Анна Васильевна, женщина хозяйственная, и та похвалила мужа.
Главенство в семье матери не могло не сказаться на Руфине. Мать, может быть и не желая, подсказывала этим, как дочери нужно вести себя с Алексеем. И дочь усваивала это довольно прочно. Если в прошлом году она ловила каждый взгляд Алексея, была благодарна лишней минуте, проведённой вместе, то теперь многое изменилось.
Во-первых, она не та, что раньше. Ей уже не нужно выпрашивать его улыбку и бояться, что может прийти от Ийи письмо и омрачить её счастье. Руфина даже не допускала, что во всем свете может найтись какая-то другая девушка, которая может помешать им. Алексей теперь безраздельно принадлежал ей. И он должен быть благодарен Руфине за это. Теперь не только он её, но и она делает его счастливым. Пусть он ещё не понимает всего в полной мере, но когда-нибудь поймёт. Когда-нибудь она покажет ему письмо от Виктора Гладышева… Сейчас это неудобно, но потом, когда она станет женой Алексея, почему бы ей не сказать, что такой блистательный Виктор Гладышев был её первым увлечением. Пусть это была не любовь. Какая там любовь могла быть у девчонки в одиннадцать лет…
Но потом, когда она училась в седьмом классе, он приезжал в отпуск лейтенантом. Совсем уже взрослым. Настоящим взрослым человеком. И они танцевали. Они очень много танцевали. И его глаза говорили то, чего ещё не мог произнести школьнице его язык. А теперь эти слова сказались. Она получила от него письмо с флота.
Это письмо пришло вместе со многими другими письмами после того, как её портрет был напечатан в журнале «Огонёк». Она сначала и не обратила внимания на это письмо. Оно было подписано именем — «Виктор». Мало ли пришло таких писем от Викторов, Василиев, Геннадиев, Борисов… Какая им цена! Как может полюбить заочно серьёзный человек! В этом есть даже что-то оскорбительное. Поэтому Руфина, прочитав через строчку очередное предложение, отложила его. Но мать, для которой чтение таких писем было наслаждением, потому что они каким-то боком относились и к ней, прочитала письмо Виктора от строки и до строки.
— Руфочка! — сказала она тогда, смеясь. — Да ведь это же пишет Виктор Гладышев!
Виктор недолго занимал Руфину. Его письмо всего лишь льстило ей. Она не ответила на него. А на другой день Руфине было даже стыдно, что она позволила себе думать о Викторе. Руфина знает, что Алёша во многом уступает Виктору Гладышеву. По крайней мере во внешности. В твёрдости характера. В решительности. Но разве счастье в этом?..
Нечего таить греха, Руфине хочется, чтобы Алёша был покруче. Хотя бы таким, как его младший брат Серёжа. Потому что мужчина — это мужчина. Он не должен быть сливочным маслом — на какой кусок намажут, на том куске и едят. А он именно такой. Если бы Ийя захотела тогда… Впрочем, зачем вспоминать, как могла бы распорядиться им даже эта цапля.
Скорее бы уж приезжал Алёша… Скорее бы отшумела свадьба, затем новоселье… А затем отпуск — Кавказ, Крым… счастливая пора.
Однако никто не скажет, что Руфина выросла белоручкой, лентяйкой, бездельницей. И щи сварить, и печь истопить, даже корову подоить умела радивая Руфина. Пусть теперь Дулесовы, как и большинство рабочих семей, не держат своей коровы, а — уметь надо. Мало ли. Умение что имение, в сундуке не плачет, жить не мешает.
Шить нынче можно не уметь — кругом ателье и готового платья хоть пруд пруди, а коли своя машина есть, так зачем ей даром стоять. Или взять огород. Конечно, овощной магазин нынче сподручнее. И главное — дешевле. Но матери-бабки-прабабки свою капусту ели, свои огурцы солили, свою картошку в подпол засыпали. Зачем же ломать это? Да и не пустовать же земле. Стыдно как-то, когда в огороде репей да крапива.
Руфина могла управляться и с огородом. Мать хотела видеть в дочери хозяйку, лучше сказать — главу семьи, как она сама. Андрей Андреевич Дулесов был при жене и не жаловался на это. Хлопот меньше. Все у неё в руках. А он король королём. Жена знает, какую ему рубаху надеть, когда водочки выпить, к кому в гости пойти, кого к себе пригласить. Даже охоту и рыбную ловлю жена планировала. Скажет, бывало, Анна Васильевна:
— Андрей, ты никак прокисать начинаешь. Проветрился бы на болоте.
Скажет так и начнёт готовить охотничью снасть. А тот рад-радёшенек не столько охоте, сколько жениной заботе. Мало того, что она его на охоту соберёт, но и напарника найдёт. Вот и отправится Андрей Андреевич на болото
— брюхо подобрать. Работа у него хоть и кузнечная, но нынешние кузнецы не то что прежние. Молот сам куёт, только педаль нажимай. На такой работе не похудеешь. Разминка нужна.
Теперь Андрей Андреевич разминается только с Романом Ивановичем Векшегоновым. Жене виднее, с кем уток бить, да и ему самому любо с таким человеком у костра портянки посушить. Тоже ведь дедом его внуков предвидится. Значит, почти как брат. И добрый брат. Чувствительный. Если бы он не был чувствительным, то разве бы сказал:
— Андрей, тебе, наверно, горестно, что от твоей Руфины Векшегоновы, а не Дулесовы пойдут? Так знай, что первого внука Дулесовым запишем. У меня ведь ещё Серёжка есть. А у тебя только Руфочка…
Андрей Андреевич прослезился тогда. Дорого ему было то, что Роман Векшегонов позаботился о его фамилии. Настоящий мужик. Правда, все это было сказано под сильными градусами, однако же Роман Векшегонов не из тех, кто словами сорит, хоть бы и во хмелю.
Побратались тогда на охоте Андрей Дулесов и Роман Векшегонов. Ружьями поменялись. У Дулесова хорошее ружьё. Из штучных. С золотой насечкой, с тонкой гравировкой. А у Романа Векшегонова ружьишко — так себе. Из ходовых, недорогих тулок. Ну и что? Не жалко. Даже Анна Васильевна, женщина хозяйственная, и та похвалила мужа.
Главенство в семье матери не могло не сказаться на Руфине. Мать, может быть и не желая, подсказывала этим, как дочери нужно вести себя с Алексеем. И дочь усваивала это довольно прочно. Если в прошлом году она ловила каждый взгляд Алексея, была благодарна лишней минуте, проведённой вместе, то теперь многое изменилось.
Во-первых, она не та, что раньше. Ей уже не нужно выпрашивать его улыбку и бояться, что может прийти от Ийи письмо и омрачить её счастье. Руфина даже не допускала, что во всем свете может найтись какая-то другая девушка, которая может помешать им. Алексей теперь безраздельно принадлежал ей. И он должен быть благодарен Руфине за это. Теперь не только он её, но и она делает его счастливым. Пусть он ещё не понимает всего в полной мере, но когда-нибудь поймёт. Когда-нибудь она покажет ему письмо от Виктора Гладышева… Сейчас это неудобно, но потом, когда она станет женой Алексея, почему бы ей не сказать, что такой блистательный Виктор Гладышев был её первым увлечением. Пусть это была не любовь. Какая там любовь могла быть у девчонки в одиннадцать лет…
Но потом, когда она училась в седьмом классе, он приезжал в отпуск лейтенантом. Совсем уже взрослым. Настоящим взрослым человеком. И они танцевали. Они очень много танцевали. И его глаза говорили то, чего ещё не мог произнести школьнице его язык. А теперь эти слова сказались. Она получила от него письмо с флота.
Это письмо пришло вместе со многими другими письмами после того, как её портрет был напечатан в журнале «Огонёк». Она сначала и не обратила внимания на это письмо. Оно было подписано именем — «Виктор». Мало ли пришло таких писем от Викторов, Василиев, Геннадиев, Борисов… Какая им цена! Как может полюбить заочно серьёзный человек! В этом есть даже что-то оскорбительное. Поэтому Руфина, прочитав через строчку очередное предложение, отложила его. Но мать, для которой чтение таких писем было наслаждением, потому что они каким-то боком относились и к ней, прочитала письмо Виктора от строки и до строки.
— Руфочка! — сказала она тогда, смеясь. — Да ведь это же пишет Виктор Гладышев!
Виктор недолго занимал Руфину. Его письмо всего лишь льстило ей. Она не ответила на него. А на другой день Руфине было даже стыдно, что она позволила себе думать о Викторе. Руфина знает, что Алёша во многом уступает Виктору Гладышеву. По крайней мере во внешности. В твёрдости характера. В решительности. Но разве счастье в этом?..
Нечего таить греха, Руфине хочется, чтобы Алёша был покруче. Хотя бы таким, как его младший брат Серёжа. Потому что мужчина — это мужчина. Он не должен быть сливочным маслом — на какой кусок намажут, на том куске и едят. А он именно такой. Если бы Ийя захотела тогда… Впрочем, зачем вспоминать, как могла бы распорядиться им даже эта цапля.
Скорее бы уж приезжал Алёша… Скорее бы отшумела свадьба, затем новоселье… А затем отпуск — Кавказ, Крым… счастливая пора.
19
Идейным руководителем Руфины была её тётка, Евгения Андреевна. Родная сестра отца. Первая юношеская любовь Николая Олимпиевича Гладышева. Она очень часто наезжала к Дулесовым. Руфа — её завидное повторение. Даже мать ревновала дочь к тётке. Евгения той же вогульской красоты отцветшая роза. Но ещё стройна и озорна. Поёт под гитару. Поёт глухо, да за душу берет:
Тебе от меня никуда не уйти, такую тебе нигде не найти…
Слова песни хотя староваты, а находят отклик в душе Руфины. Тётка не то что мать. С тёткой свободнее во всех отношениях. У матери и половины не спросишь, что узнаешь от тётки запросто.
Потеряв двух мужей, Евгения Андреевна нашла счастье с третьим. Наставлять племянницу для бездетной Евгении Андреевны стало какой-то внутренней потребностью. Пусть она чересчур прямолинейна, а временами даже грубовата, зато это все у неё от чистого сердца и для пользы племянницы.
Она считает выбор Руфины единственно счастливым и правильным. Но правильным и счастливым не потому, что Алексей превосходный, честный, открытый, добрый, отзывчивый человек. Это ему отчасти даже ставится в вину. Его лучшим качеством оказывается покладистость. Уступчивость.
— Подняться трудно, — внушает тётушка, — а упасть — мига хватит. Походила ты за ним, теперь он пусть за тобой тянется. Ты как-никак у нас на всю страну слышна, а он пока ещё…
Тут Евгения Андреевна не находит нужного определения. Она боится унизить Алексея в глазах племянницы, но в то же время ей хочется доказать превосходство Руфины над Алексеем.
Хотя это все Руфина понимает и без тётки, но ей ничем не хочется унизить Алёшу, а даже наоборот, и поэтому она пишет ему: «Ты мой учитель, Алёша, и всем, Алёша, я обязана тебе. Всем, от выбора профессии до успехов на станке твоего имени».
Так Руфина пишет и потому, что ей боязно, как бы Алексей не позавидовал её славе, как бы он не почувствовал себя вторым лицом при ней, при её славе. Пусть это, по её мнению, так и есть, пусть, в этом она убеждена, но зачем же наступать на ногу любимому человеку. Руфина даже настояла, чтобы ордер на новую квартиру был выписан на него, хотя в решении было ясно сказано: «Предоставить вне очереди за выдающиеся производственные успехи сверловщице Руфине Андреевне Дулесовой, в порядке исключения, в доме Э 26 по улице Металлургов трехкомнатную квартиру…» Далее следовал метраж, добавочные обоснования и прочее. Хотя предоставление новых квартир теперь на станкостроительном и стало не редкостью, все же необходимо было аргументировать пространными формулировками несколько завышенную жилую площадь, предоставляемую молодой паре.
Руфина всячески оберегала самолюбие Алексея. Ей не верилось, она не могла допустить, что её жених лишён чувства честолюбия, стремления быть впереди. Она даже как-то призналась в этом тётке:
— Я хотя и не замечала в нем ничего такого личного, все-таки мне, тётя Женя, иногда кажется, что это у него и от самовнушения.
— Факт! — подтвердила Евгения Андреевна. — Это у него от птицы Феникс да от бабкиных сказок. Походит, походит твой Алёшка в юродивых отроках, а как обзаведётся семьёй, так и рублю цену знать будет, и своим трудом дорожить начнёт.
Евгению Андреевну особенно возмущало, что наградные и премиальные деньги за успех на зарубежных выставках станка «ABE» Алексей разделил поровну между членами всей бригады, участвовавшей в создании этого станка, и два пая отдал своему учителю слесарю Макару Петровичу Логинову. А мог и не отдавать. Это ведь не пачка папирос, а почти половина своего автомобиля. Но Евгения Андреевна успокаивалась тем, что скоро найдётся распорядитель премиям, заработкам и всему, что составляет главную основу благополучия семьи.
Проницательная тётя Женя считала славу Руфины преходящей. Поэтому ей хотелось выжать для племянницы из славы все возможное. Евгения Андреевна видела, на какую вершину взлетали сталевары на Магнитке, в каких знатных тузах ходили удачливые доменщики, а потом — пых! — и снова нормальная трудовая жизнь. Ни портретов, ни крупных букв в газетах, ни мест в президиумах на торжественных заседаниях…
Тебе от меня никуда не уйти, такую тебе нигде не найти…
Слова песни хотя староваты, а находят отклик в душе Руфины. Тётка не то что мать. С тёткой свободнее во всех отношениях. У матери и половины не спросишь, что узнаешь от тётки запросто.
Потеряв двух мужей, Евгения Андреевна нашла счастье с третьим. Наставлять племянницу для бездетной Евгении Андреевны стало какой-то внутренней потребностью. Пусть она чересчур прямолинейна, а временами даже грубовата, зато это все у неё от чистого сердца и для пользы племянницы.
Она считает выбор Руфины единственно счастливым и правильным. Но правильным и счастливым не потому, что Алексей превосходный, честный, открытый, добрый, отзывчивый человек. Это ему отчасти даже ставится в вину. Его лучшим качеством оказывается покладистость. Уступчивость.
— Подняться трудно, — внушает тётушка, — а упасть — мига хватит. Походила ты за ним, теперь он пусть за тобой тянется. Ты как-никак у нас на всю страну слышна, а он пока ещё…
Тут Евгения Андреевна не находит нужного определения. Она боится унизить Алексея в глазах племянницы, но в то же время ей хочется доказать превосходство Руфины над Алексеем.
Хотя это все Руфина понимает и без тётки, но ей ничем не хочется унизить Алёшу, а даже наоборот, и поэтому она пишет ему: «Ты мой учитель, Алёша, и всем, Алёша, я обязана тебе. Всем, от выбора профессии до успехов на станке твоего имени».
Так Руфина пишет и потому, что ей боязно, как бы Алексей не позавидовал её славе, как бы он не почувствовал себя вторым лицом при ней, при её славе. Пусть это, по её мнению, так и есть, пусть, в этом она убеждена, но зачем же наступать на ногу любимому человеку. Руфина даже настояла, чтобы ордер на новую квартиру был выписан на него, хотя в решении было ясно сказано: «Предоставить вне очереди за выдающиеся производственные успехи сверловщице Руфине Андреевне Дулесовой, в порядке исключения, в доме Э 26 по улице Металлургов трехкомнатную квартиру…» Далее следовал метраж, добавочные обоснования и прочее. Хотя предоставление новых квартир теперь на станкостроительном и стало не редкостью, все же необходимо было аргументировать пространными формулировками несколько завышенную жилую площадь, предоставляемую молодой паре.
Руфина всячески оберегала самолюбие Алексея. Ей не верилось, она не могла допустить, что её жених лишён чувства честолюбия, стремления быть впереди. Она даже как-то призналась в этом тётке:
— Я хотя и не замечала в нем ничего такого личного, все-таки мне, тётя Женя, иногда кажется, что это у него и от самовнушения.
— Факт! — подтвердила Евгения Андреевна. — Это у него от птицы Феникс да от бабкиных сказок. Походит, походит твой Алёшка в юродивых отроках, а как обзаведётся семьёй, так и рублю цену знать будет, и своим трудом дорожить начнёт.
Евгению Андреевну особенно возмущало, что наградные и премиальные деньги за успех на зарубежных выставках станка «ABE» Алексей разделил поровну между членами всей бригады, участвовавшей в создании этого станка, и два пая отдал своему учителю слесарю Макару Петровичу Логинову. А мог и не отдавать. Это ведь не пачка папирос, а почти половина своего автомобиля. Но Евгения Андреевна успокаивалась тем, что скоро найдётся распорядитель премиям, заработкам и всему, что составляет главную основу благополучия семьи.
Проницательная тётя Женя считала славу Руфины преходящей. Поэтому ей хотелось выжать для племянницы из славы все возможное. Евгения Андреевна видела, на какую вершину взлетали сталевары на Магнитке, в каких знатных тузах ходили удачливые доменщики, а потом — пых! — и снова нормальная трудовая жизнь. Ни портретов, ни крупных букв в газетах, ни мест в президиумах на торжественных заседаниях…