Страница:
У нас же свои трудности. В основном с океаном. Давление мы создали одну десятую атмосферы. Пока за счёт азота. Теперь роем котлованы под будущие моря и загружаем в них куски льда по пять-шесть миллионов тонн каждый. Лёд возим с внешних планет, там его много. Туда же отправляем вынутую породу. Очень скучно и нудно. Гелиос греет здорово, но давление маленькое, так что лёд не тает, а возгоняется. С этим тоже морока, чуть зазеваешься — получится атмосфера из водяного пара, и дела будут ещё хуже, чем на Терре. Но слегка парить всё-таки не мешает, вода ионизируется, и мы обогащаемся кислородом. А водород улетает, так что шлейф у нашей Геи дивно красивый, ежели смотреть в ультрафиолете.
Но всё-таки дела прискорбны. Терра погибла, а ведь Бахтер собирался открыть её через двадцать лет. А над Геей уже пятьдесят лет работают и ещё провозятся годов около семидесяти. Понимаешь теперь, почему все мои надежды на тебя? Давай дерзай на фронте снабжения поисковых групп, а я тебя больше отвлекать не буду.
Да, чуть не забыл, у нас по рукам ходит карикатура. Торжественное открытие Геи. Толпа седобородых строителей, а на переднем плане истлевшие от старости Бахтер и Панокас без скафандров. Очень смешная…»
Сейчас Вольт дорого дал бы, чтобы навсегда забыть Ласточку или даже чтобы его доклад оказался правдой. А тогда он бежал, радостно захлебываясь воздухом, высокая по грудь трава расступалась перед ним, со звонким шелестом смыкаясь сзади. Стрекот, скрежет, писк, щебетание каких-то живых существ вихрились вокруг, усиливаясь при его приближении. Жизнь была всюду, могучая, радостная, невероятно красивая. Вольт рассмеялся и упал в траву. Его слегка подташнивало, не от воздуха, просто он перед выходом прошёл через дезинфекционную камеру, чтобы не занести ненароком на Ласточку ни единого земного микроорганизма. Вольт не знал, долго ли он лежал. Казалось, прошла вечность, но и вечности было мало. Наконец он сказал себе: «Пора!» — встал и пошёл, раздвигая мягкие живые стебли.
Следующее утро было страшным. Первое, что увидел Вольт, был чёрный шрам, протянувшийся через поле. Вольт вышел наружу в скафандре. Там, где он проходил вчера, теперь пролегала широкая тропа, покрытая засохшими, сгнившими растениями, усыпанная трупами насекомых. Через час стал известен ответ: Ласточка ничем не угрожала Вольту, но Вольт был ядовит для Ласточки. Его пот, дыхание — убивали.
Больше Вольт не бегал по траве.
Несколько часов он просидел, запершись в корабле. Изучал спектр солнца, посылал зонды к газовым гигантам на окраине системы и к выжженной внутренней планете. Потом не выдержал, надел скафандр и вышел наружу.
Так же светило солнце, так же шелестела трава, насекомые с размаху налетали на холодное плечо скафандра, трещали дрожащими веерами крыльев, изумрудно таращили драгоценные камни глаз и улетали невредимыми. Всё было почти как прежде, только ветер был не для него, и трава была не для него, и вся Ласточка тоже была не для него.
Река, на берегу которой он поставил звездолёт, когда-то натаскала с ближних гор камней, и луг, перемежаемый полосами кустарника, у реки обрывался, только редкие травинки торчали среди россыпи. Зато именно там Вольт встретил птицу. Она поднялась из-за валуна и, изогнув шею, зашипела на Вольта, потом, неловко сгибая тонкие ноги, отбежала в сторону. На плотных белых перьях играли перламутровые блики. Вольт шагнул вперёд и увидел за камнями гнездо. На песке в беспорядке набросаны ветки и труха, а на этой подстилке покоятся четыре совершенно круглых, серых, под цвет булыжника, яйца. Певица издали следила за Вольтом. Вольт, пятясь, отошёл.
— Извини, — бормотал он, словно птица могла услышать и понять его. — Я не хотел мешать, я же не знал. Извини…
Птица в три шага вернулась к гнезду, склонив голову набок совершенно по-куриному, взглянула на кладку и резко, без размаху ударила клювом. Брызги белка запятнали камень. Птица распахнула длинные трёхсуставчатые крылья, подпрыгнула в воздух и полетела прочь от осквернённого гнездовья.
И так было повсюду. Маленькие пушистые зверьки, рывшие норы в обрыве противоположного берега, плескавшиеся в воде и таскавшие из придонного ила жирных червей, бросили норы и уплыли вверх по реке, пичужки собирались в стаи и откочёвывали прочь, даже насекомых словно бы стало меньше.
Именно тогда Вольт принял решение скрыть Ласточку от людей, которых она не могла принять. Ремонтные механизмы закончили проверку починенного плазмопреобразователя, разведчики вернулись с соседних планет, можно было улетать.
Никто не пытался уличить его в неточностях, и солгать удалось легко и убедительно. А каждое услышанное на Земле слово укрепляло его в принятом решении и почему-то одновременно расшатывало убеждение, что он поступил правильно.
Челнок сел на крышу города. Вольт спустился на свой этаж и вышел во внутренний сквер. Пешеходные дорожки, движущиеся и обычные, а рядом, за плотной стенкой неприхотливого барбариса, тоненькие чахлые деревца. Несмотря ни на что, деревья не желали расти на внутренних этажах гигантских домов.
Вольт остановился, не дойдя до своей квартиры. В живой изгороди зиял просвет. Раньше тут рос куст шиповника. Неделю назад, когда Вольт улетал, среди листьев появился плотный, зелёный с красным кончиком бутон. Теперь куста не было.
К Вольту подошел сосед, Иван Стоянович Бехбеев.
— Смотришь? — спросил он. — Смотри. Вот как бывает: занюхали цветок. Не стоило и сажать. Я, как это началось, решил полюбопытствовать и поставил счётчик. Так, знаешь, в первый день цветок две тысячи человек понюхали. В очередь стояли, как на выставку. Каждый наклонится, вдохнёт поглубже и отходит. Так весь день. Пальцем до него никто не дотронулся, а он всё равно на третьи сутки завял. И ведь понимаю, что всё зря, а всё-таки новый цветок посажу, как только черенок достану. А его опять занюхают, это уж как пить дать. Растения не любят, если чего слишком много. Я по своей работе вижу. Машины мы на границе задерживаем, а если кто с малышами пешком идёт заповедник посмотреть, то порой закрываем глаза. Так вот, там то же самое, вдоль границы ничего не цветёт, редко когда чертополох распустится. Понимаешь, не рвут их, а сами не цветут!
Вольт не раз слышал печальные рассказы Бехбеева о службе в заповедниках, как раньше они медленно умирали и как двадцать лет назад, когда Вольт был ещё мальчишкой, их спасли, засадив человечество в огромную тюрьму. Смешно и обидно: тюрьмой была вся Вселенная, кроме того единственного места, где люди могут и хотят жить. Всё это Вольт знал, но сейчас он обратил внимание совсем на другое.
— Иван Стоянович, — спросил он, — я не совсем понял; выходит, туда пытаются пробраться на гравилётах и без детей?
— А ты как думал? — Бехбеев выпрямился. — Мерзавцев на свете ещё сколько угодно. Да и нормальным людям тяжело. Особенно когда объявили проекты быстрого освоения: у всех было ощущение, что скоро конец бедам и можно не скопидомничать. Тогда гравилёты косяками в зоны шли, а мы их силовыми полями невежливо останавливали. Страшно вспомнить. Я теперь этих новинок в освоении просто боюсь. Взбунтоваться сапиенсы могут, а четвероногим расплачиваться. Вы уж осторожней открывайте, чтобы зря не обнадёживать и не разочаровывать.
— Обязательно, — ответил Вольт и, извинившись, пошёл, всё ускоряя шаг, потому что дверь его квартиры открылась и на порог вышла Рита.
— Вольтик, расскажи мне сказку. Всё равно какую, только грустную. Ты рассказывай, а я буду слушать тихонько как мышка. Только если совсем печально станет, я тебе в подмышку ткнусь и немножко поплачу. Ты ведь не рассердишься?
— Что ты! — сказал Вольт. — Слушай. Далеко-далеко, в укромном уголке мироздания, вокруг жёлтого солнышка бегает маленькая планетка. Я, конечно, неправ, она не маленькая, для себя она очень даже ничего. У неё есть голубое небо и трава, зеленее которой не найти, есть море, ветер, птицы, чтобы летать, и звери, чтобы бегать. Большие белые, очень гордые птицы и смешные пушистые звери. Там можно бегать босиком и пить воздух, не боясь, что он кончится…
— Вольтик, какой ты у меня смешной! Разве эта сказка грустная?
— Да, Рита, это очень грустная сказка.
Об этом так много говорили и писали, этого так долго ждали, что в конце концов перестали ждать. Но время шло, корабли строились, и вот их стало больше, чем требовалось для проектов освоения и дальнего поиска. Вышло решение об открытии космического туризма.
Мало кто знал, какие битвы отгремели, прежде чем Мировой Совет утвердил это решение. Сергей Юхнов отчаянно сражался за идею сплошного поиска. Однако космический туризм победил, надо было дать хоть какую-то отдушину миллиардам замкнутых в мегаполисах людей. Конечно, полторы тысячи старых, переоборудованных для автоматического полёта кораблей не могли удовлетворить всех, но всё-таки это было кое-что. Любой взрослый человек, прошедший трёхмесячные курсы, имел право получить звездолёт, выбрать систему в радиусе одного перехода и отправиться туда в одиночку или взяв трёх — четырёх друзей. Программа полёта рассчитывалась на Земле, корабль сам отвозил экипаж к выбранной звезде и через пять дней привозил обратно.
Вольт не колебался. У него появилась возможность ещё раз побывать на Ласточке и даже показать её Рите. Ласточка была почти на пределе досягаемости, но всё же туда можно долететь за один переход. И пока первые счастливцы занимались на курсах, пилот Вольт без всякой очереди получил одну из туристских машин и вместе с Ритой отправился в путешествие.
Все выводы ручного управления на звездолёте были наглухо блокированы, рубка узнавалась с большим трудом, столько в ней появилось приспособлений, защищающих корабль от неумелого капитана, а неопытный экипаж от слишком мощных механизмов. Появились даже вспыхивающие табло, требующие пристегнуться и зажмурить глаза в момент перехода: правило, давно отменённое для профессиональных пилотов.
Вольт сказал Рите, что они летят к месту его вынужденной посадки, и Рита заранее представляла, какую коллекцию кристаллов они привезут на Землю.
Переход сильно напугал Риту. Она побледнела и стала жаловаться, что её тошнит. Пока Вольт водил Риту в медотсек, пока диагност прослушивал её, поил чем-то из мензурки и печатал длинный перечень рекомендаций, прошло около получаса. За это время корабль подошел настолько близко к системе, что обсерватория могла начать исследования. Вольт с Ритой выходили из медицинского отсека, когда по кораблю раздались требовательные звонки, потом где-то включился невидимый динамик:
— Уважаемый экипаж! Корабль подходит к выбранной вами звезде, у которой только что обнаружена планета с кислородной атмосферой. Вы, конечно, извините нас, что ваша экскурсия прервана и корабль возвращается на Землю. Ваш удачный выбор помог всему человечеству. Спасибо!
Вольт бросился в рубку.
Несколько часов, пока звездолёт гасил скорость и снова набирал её для обратного скачка, Вольт отчаянно пытался перехватить управление у автоматики. Сделать ничего не удалось. Побледневшая Рита, которой Вольт успел объяснить положение дел, молча наблюдала за ним. Наконец Вольт бросил микродатчик на стол.
— Не получается! — простонал он.
— Вольтик, ну попробуй ещё раз, — ободряла Рита. — Ведь наверняка можно что-то сделать.
— Сделать можно одно — взять железяку побольше и разнести всё в щепы. Правда, на Землю вернуться не придётся.
— Это надо, Вольтик? — жалобно спросила Рита.
— Нет, — ответил Вольт. — Если бы я был один, я бы это сделал, а с тобой — нет.
— Если бы я была одна, я бы тоже это сделала, — сказала Рита, — но сейчас я не могу.
Она протянула Вольту ленту с рекомендациями диагноста. Вольт прочитал и всё понял.
«Мировой Совет рассмотрел вопрос о кислородной планете Ласточка и, приняв во внимание мнения всех сторон, постановляет:
1. Начать освоение планеты Ласточка и приспособление её к жизни людей.
2. На базе комплексной экспедиции, исследовавшей Ласточку, создать постоянно действующий центр, в задачи которого войдут сбор и хранение растительного мира планеты, кладок насекомых, изучение возможности адаптации живого и растительного мира к новым условиям, попытки длительного сохранения животных в состоянии анабиоза.
3. В долгосрочные планы освоения включить создание в трёхсотлетний срок планеты типа Ласточки, на которой воссоздать условия, существующие в настоящий момент на Ласточке.
Мировому Совету известно, что ущерб, нанесённый Ласточке, может быть непоправим, однако положение, сложившееся на Земле, требует радикальных мер. Благо человечества превыше всего».
Вольт отложил бюллетень Совета. Это был приговор Ласточке, окончательный и не подлежащий обжалованию. А ведь Вольт был не один. Сотни тысяч людей требовали сохранить Ласточку. Старый идеалист Юхнов, чья мысль нашла-таки воплощение в блокировании приборов, был в отчаянии. Его не утешало даже то, что космический туризм был отменён и часть кораблей передавалась ему для сплошного поиска. Ведь остальные корабли уходили на освоение Ласточки.
Неожиданно человек, о котором думали как о самом опасном враге, оказался самым горячим защитником Ласточки. Владимир Маркус прервал многолетнее затворничество на Плутоне и прилетел на Землю. Но всё было бесполезно.
В первый отряд, отправлявшийся на Ласточку, брали людей не старше сорока лет и не имеющих детей. Тут же у пунктов записи выросли длиннейшие очереди. Мегаполисы резко снизили рождаемость. А ведь обе стороны в полемике больше всего апеллировали к детям. Но кто знает, что будет благом для будущих поколений? У них с Ритой через полгода родится Марунька. Уже известно — будет девочка. Что-то даст ей разграбленная Ласточка? Что получит и потеряет Марунька?
Со стен, перекрытий, с открыток и плакатов на прохожих смотрела последняя картина Маркуса. Над серой, засыпанной прахом равниной летит птица. Навсегда улетает от погибшего гнезда.
Люди, спешившие к пункту записи, смущённо отводили взгляд и ускоряли шаги.
Если судить по старым снимкам, небо у Ласточки было густо-синим, без малейшей примеси какого-нибудь другого цвета. Оно и теперь оставалось таким же, разве что самая малость зелени капнула в синеву. Но заметить это мог бы только очень опытный глаз.
Трава на лугу поднималась сплошной стеной, узкая тропинка словно прорезала её. Упругие головки тимофеевки, метёлки овсяницы и мятлика, солнечные глаза ромашек, купы колокольчиков поднимались почти на метр, и только огненные фонтаны иван-чая царили над ними, привлекая к себе яркой окраской.
Луг представлялся лесом, тем более что у подножия сильной травы кудрявилась какая-то травяная мелочь. Но её видно, только если присесть на корточки, а тогда трава и тебя спрячет с головой, и можно воображать что угодно.
Марунька сидела на корточках, тимофеевка и ромашки склонялись над ней. А прямо впереди торчал нескладный разлапистый кустик звёздки, одного из немногих растений Ласточки, сумевших выжить в новых условиях. На одной из боковых веточек плавно покачивался цветок. Заходящие друг за друга лепестки, с тыльной стороны зелёные, изнутри были бледно-розовыми, а на розовом фоне в беспорядке располагались мелкие ярко-красные пятна.
Марунька водила перед цветком пальчиком, а он медленно поворачивался, пытаясь уклониться от прикосновения.
— Оп! — воскликнула Марунька и ловко дотронулась до пушистого пестика.
Цветок моментально захлопнулся, плотно сжал лепестки, обратился в зелёный шарик, сидящий на конце ветки.
Марунька подождала, потом наклонилась вперёд и, прикрыв рот ладошкой, быстро зашептала:
АЛЕКСАНДР ГРОМОВ
Но всё-таки дела прискорбны. Терра погибла, а ведь Бахтер собирался открыть её через двадцать лет. А над Геей уже пятьдесят лет работают и ещё провозятся годов около семидесяти. Понимаешь теперь, почему все мои надежды на тебя? Давай дерзай на фронте снабжения поисковых групп, а я тебя больше отвлекать не буду.
Да, чуть не забыл, у нас по рукам ходит карикатура. Торжественное открытие Геи. Толпа седобородых строителей, а на переднем плане истлевшие от старости Бахтер и Панокас без скафандров. Очень смешная…»
Сейчас Вольт дорого дал бы, чтобы навсегда забыть Ласточку или даже чтобы его доклад оказался правдой. А тогда он бежал, радостно захлебываясь воздухом, высокая по грудь трава расступалась перед ним, со звонким шелестом смыкаясь сзади. Стрекот, скрежет, писк, щебетание каких-то живых существ вихрились вокруг, усиливаясь при его приближении. Жизнь была всюду, могучая, радостная, невероятно красивая. Вольт рассмеялся и упал в траву. Его слегка подташнивало, не от воздуха, просто он перед выходом прошёл через дезинфекционную камеру, чтобы не занести ненароком на Ласточку ни единого земного микроорганизма. Вольт не знал, долго ли он лежал. Казалось, прошла вечность, но и вечности было мало. Наконец он сказал себе: «Пора!» — встал и пошёл, раздвигая мягкие живые стебли.
Следующее утро было страшным. Первое, что увидел Вольт, был чёрный шрам, протянувшийся через поле. Вольт вышел наружу в скафандре. Там, где он проходил вчера, теперь пролегала широкая тропа, покрытая засохшими, сгнившими растениями, усыпанная трупами насекомых. Через час стал известен ответ: Ласточка ничем не угрожала Вольту, но Вольт был ядовит для Ласточки. Его пот, дыхание — убивали.
Больше Вольт не бегал по траве.
Несколько часов он просидел, запершись в корабле. Изучал спектр солнца, посылал зонды к газовым гигантам на окраине системы и к выжженной внутренней планете. Потом не выдержал, надел скафандр и вышел наружу.
Так же светило солнце, так же шелестела трава, насекомые с размаху налетали на холодное плечо скафандра, трещали дрожащими веерами крыльев, изумрудно таращили драгоценные камни глаз и улетали невредимыми. Всё было почти как прежде, только ветер был не для него, и трава была не для него, и вся Ласточка тоже была не для него.
Река, на берегу которой он поставил звездолёт, когда-то натаскала с ближних гор камней, и луг, перемежаемый полосами кустарника, у реки обрывался, только редкие травинки торчали среди россыпи. Зато именно там Вольт встретил птицу. Она поднялась из-за валуна и, изогнув шею, зашипела на Вольта, потом, неловко сгибая тонкие ноги, отбежала в сторону. На плотных белых перьях играли перламутровые блики. Вольт шагнул вперёд и увидел за камнями гнездо. На песке в беспорядке набросаны ветки и труха, а на этой подстилке покоятся четыре совершенно круглых, серых, под цвет булыжника, яйца. Певица издали следила за Вольтом. Вольт, пятясь, отошёл.
— Извини, — бормотал он, словно птица могла услышать и понять его. — Я не хотел мешать, я же не знал. Извини…
Птица в три шага вернулась к гнезду, склонив голову набок совершенно по-куриному, взглянула на кладку и резко, без размаху ударила клювом. Брызги белка запятнали камень. Птица распахнула длинные трёхсуставчатые крылья, подпрыгнула в воздух и полетела прочь от осквернённого гнездовья.
И так было повсюду. Маленькие пушистые зверьки, рывшие норы в обрыве противоположного берега, плескавшиеся в воде и таскавшие из придонного ила жирных червей, бросили норы и уплыли вверх по реке, пичужки собирались в стаи и откочёвывали прочь, даже насекомых словно бы стало меньше.
Именно тогда Вольт принял решение скрыть Ласточку от людей, которых она не могла принять. Ремонтные механизмы закончили проверку починенного плазмопреобразователя, разведчики вернулись с соседних планет, можно было улетать.
Никто не пытался уличить его в неточностях, и солгать удалось легко и убедительно. А каждое услышанное на Земле слово укрепляло его в принятом решении и почему-то одновременно расшатывало убеждение, что он поступил правильно.
Челнок сел на крышу города. Вольт спустился на свой этаж и вышел во внутренний сквер. Пешеходные дорожки, движущиеся и обычные, а рядом, за плотной стенкой неприхотливого барбариса, тоненькие чахлые деревца. Несмотря ни на что, деревья не желали расти на внутренних этажах гигантских домов.
Вольт остановился, не дойдя до своей квартиры. В живой изгороди зиял просвет. Раньше тут рос куст шиповника. Неделю назад, когда Вольт улетал, среди листьев появился плотный, зелёный с красным кончиком бутон. Теперь куста не было.
К Вольту подошел сосед, Иван Стоянович Бехбеев.
— Смотришь? — спросил он. — Смотри. Вот как бывает: занюхали цветок. Не стоило и сажать. Я, как это началось, решил полюбопытствовать и поставил счётчик. Так, знаешь, в первый день цветок две тысячи человек понюхали. В очередь стояли, как на выставку. Каждый наклонится, вдохнёт поглубже и отходит. Так весь день. Пальцем до него никто не дотронулся, а он всё равно на третьи сутки завял. И ведь понимаю, что всё зря, а всё-таки новый цветок посажу, как только черенок достану. А его опять занюхают, это уж как пить дать. Растения не любят, если чего слишком много. Я по своей работе вижу. Машины мы на границе задерживаем, а если кто с малышами пешком идёт заповедник посмотреть, то порой закрываем глаза. Так вот, там то же самое, вдоль границы ничего не цветёт, редко когда чертополох распустится. Понимаешь, не рвут их, а сами не цветут!
Вольт не раз слышал печальные рассказы Бехбеева о службе в заповедниках, как раньше они медленно умирали и как двадцать лет назад, когда Вольт был ещё мальчишкой, их спасли, засадив человечество в огромную тюрьму. Смешно и обидно: тюрьмой была вся Вселенная, кроме того единственного места, где люди могут и хотят жить. Всё это Вольт знал, но сейчас он обратил внимание совсем на другое.
— Иван Стоянович, — спросил он, — я не совсем понял; выходит, туда пытаются пробраться на гравилётах и без детей?
— А ты как думал? — Бехбеев выпрямился. — Мерзавцев на свете ещё сколько угодно. Да и нормальным людям тяжело. Особенно когда объявили проекты быстрого освоения: у всех было ощущение, что скоро конец бедам и можно не скопидомничать. Тогда гравилёты косяками в зоны шли, а мы их силовыми полями невежливо останавливали. Страшно вспомнить. Я теперь этих новинок в освоении просто боюсь. Взбунтоваться сапиенсы могут, а четвероногим расплачиваться. Вы уж осторожней открывайте, чтобы зря не обнадёживать и не разочаровывать.
— Обязательно, — ответил Вольт и, извинившись, пошёл, всё ускоряя шаг, потому что дверь его квартиры открылась и на порог вышла Рита.
— Вольтик, расскажи мне сказку. Всё равно какую, только грустную. Ты рассказывай, а я буду слушать тихонько как мышка. Только если совсем печально станет, я тебе в подмышку ткнусь и немножко поплачу. Ты ведь не рассердишься?
— Что ты! — сказал Вольт. — Слушай. Далеко-далеко, в укромном уголке мироздания, вокруг жёлтого солнышка бегает маленькая планетка. Я, конечно, неправ, она не маленькая, для себя она очень даже ничего. У неё есть голубое небо и трава, зеленее которой не найти, есть море, ветер, птицы, чтобы летать, и звери, чтобы бегать. Большие белые, очень гордые птицы и смешные пушистые звери. Там можно бегать босиком и пить воздух, не боясь, что он кончится…
— Вольтик, какой ты у меня смешной! Разве эта сказка грустная?
— Да, Рита, это очень грустная сказка.
Об этом так много говорили и писали, этого так долго ждали, что в конце концов перестали ждать. Но время шло, корабли строились, и вот их стало больше, чем требовалось для проектов освоения и дальнего поиска. Вышло решение об открытии космического туризма.
Мало кто знал, какие битвы отгремели, прежде чем Мировой Совет утвердил это решение. Сергей Юхнов отчаянно сражался за идею сплошного поиска. Однако космический туризм победил, надо было дать хоть какую-то отдушину миллиардам замкнутых в мегаполисах людей. Конечно, полторы тысячи старых, переоборудованных для автоматического полёта кораблей не могли удовлетворить всех, но всё-таки это было кое-что. Любой взрослый человек, прошедший трёхмесячные курсы, имел право получить звездолёт, выбрать систему в радиусе одного перехода и отправиться туда в одиночку или взяв трёх — четырёх друзей. Программа полёта рассчитывалась на Земле, корабль сам отвозил экипаж к выбранной звезде и через пять дней привозил обратно.
Вольт не колебался. У него появилась возможность ещё раз побывать на Ласточке и даже показать её Рите. Ласточка была почти на пределе досягаемости, но всё же туда можно долететь за один переход. И пока первые счастливцы занимались на курсах, пилот Вольт без всякой очереди получил одну из туристских машин и вместе с Ритой отправился в путешествие.
Все выводы ручного управления на звездолёте были наглухо блокированы, рубка узнавалась с большим трудом, столько в ней появилось приспособлений, защищающих корабль от неумелого капитана, а неопытный экипаж от слишком мощных механизмов. Появились даже вспыхивающие табло, требующие пристегнуться и зажмурить глаза в момент перехода: правило, давно отменённое для профессиональных пилотов.
Вольт сказал Рите, что они летят к месту его вынужденной посадки, и Рита заранее представляла, какую коллекцию кристаллов они привезут на Землю.
Переход сильно напугал Риту. Она побледнела и стала жаловаться, что её тошнит. Пока Вольт водил Риту в медотсек, пока диагност прослушивал её, поил чем-то из мензурки и печатал длинный перечень рекомендаций, прошло около получаса. За это время корабль подошел настолько близко к системе, что обсерватория могла начать исследования. Вольт с Ритой выходили из медицинского отсека, когда по кораблю раздались требовательные звонки, потом где-то включился невидимый динамик:
— Уважаемый экипаж! Корабль подходит к выбранной вами звезде, у которой только что обнаружена планета с кислородной атмосферой. Вы, конечно, извините нас, что ваша экскурсия прервана и корабль возвращается на Землю. Ваш удачный выбор помог всему человечеству. Спасибо!
Вольт бросился в рубку.
Несколько часов, пока звездолёт гасил скорость и снова набирал её для обратного скачка, Вольт отчаянно пытался перехватить управление у автоматики. Сделать ничего не удалось. Побледневшая Рита, которой Вольт успел объяснить положение дел, молча наблюдала за ним. Наконец Вольт бросил микродатчик на стол.
— Не получается! — простонал он.
— Вольтик, ну попробуй ещё раз, — ободряла Рита. — Ведь наверняка можно что-то сделать.
— Сделать можно одно — взять железяку побольше и разнести всё в щепы. Правда, на Землю вернуться не придётся.
— Это надо, Вольтик? — жалобно спросила Рита.
— Нет, — ответил Вольт. — Если бы я был один, я бы это сделал, а с тобой — нет.
— Если бы я была одна, я бы тоже это сделала, — сказала Рита, — но сейчас я не могу.
Она протянула Вольту ленту с рекомендациями диагноста. Вольт прочитал и всё понял.
«Мировой Совет рассмотрел вопрос о кислородной планете Ласточка и, приняв во внимание мнения всех сторон, постановляет:
1. Начать освоение планеты Ласточка и приспособление её к жизни людей.
2. На базе комплексной экспедиции, исследовавшей Ласточку, создать постоянно действующий центр, в задачи которого войдут сбор и хранение растительного мира планеты, кладок насекомых, изучение возможности адаптации живого и растительного мира к новым условиям, попытки длительного сохранения животных в состоянии анабиоза.
3. В долгосрочные планы освоения включить создание в трёхсотлетний срок планеты типа Ласточки, на которой воссоздать условия, существующие в настоящий момент на Ласточке.
Мировому Совету известно, что ущерб, нанесённый Ласточке, может быть непоправим, однако положение, сложившееся на Земле, требует радикальных мер. Благо человечества превыше всего».
Вольт отложил бюллетень Совета. Это был приговор Ласточке, окончательный и не подлежащий обжалованию. А ведь Вольт был не один. Сотни тысяч людей требовали сохранить Ласточку. Старый идеалист Юхнов, чья мысль нашла-таки воплощение в блокировании приборов, был в отчаянии. Его не утешало даже то, что космический туризм был отменён и часть кораблей передавалась ему для сплошного поиска. Ведь остальные корабли уходили на освоение Ласточки.
Неожиданно человек, о котором думали как о самом опасном враге, оказался самым горячим защитником Ласточки. Владимир Маркус прервал многолетнее затворничество на Плутоне и прилетел на Землю. Но всё было бесполезно.
В первый отряд, отправлявшийся на Ласточку, брали людей не старше сорока лет и не имеющих детей. Тут же у пунктов записи выросли длиннейшие очереди. Мегаполисы резко снизили рождаемость. А ведь обе стороны в полемике больше всего апеллировали к детям. Но кто знает, что будет благом для будущих поколений? У них с Ритой через полгода родится Марунька. Уже известно — будет девочка. Что-то даст ей разграбленная Ласточка? Что получит и потеряет Марунька?
Со стен, перекрытий, с открыток и плакатов на прохожих смотрела последняя картина Маркуса. Над серой, засыпанной прахом равниной летит птица. Навсегда улетает от погибшего гнезда.
Люди, спешившие к пункту записи, смущённо отводили взгляд и ускоряли шаги.
Если судить по старым снимкам, небо у Ласточки было густо-синим, без малейшей примеси какого-нибудь другого цвета. Оно и теперь оставалось таким же, разве что самая малость зелени капнула в синеву. Но заметить это мог бы только очень опытный глаз.
Трава на лугу поднималась сплошной стеной, узкая тропинка словно прорезала её. Упругие головки тимофеевки, метёлки овсяницы и мятлика, солнечные глаза ромашек, купы колокольчиков поднимались почти на метр, и только огненные фонтаны иван-чая царили над ними, привлекая к себе яркой окраской.
Луг представлялся лесом, тем более что у подножия сильной травы кудрявилась какая-то травяная мелочь. Но её видно, только если присесть на корточки, а тогда трава и тебя спрячет с головой, и можно воображать что угодно.
Марунька сидела на корточках, тимофеевка и ромашки склонялись над ней. А прямо впереди торчал нескладный разлапистый кустик звёздки, одного из немногих растений Ласточки, сумевших выжить в новых условиях. На одной из боковых веточек плавно покачивался цветок. Заходящие друг за друга лепестки, с тыльной стороны зелёные, изнутри были бледно-розовыми, а на розовом фоне в беспорядке располагались мелкие ярко-красные пятна.
Марунька водила перед цветком пальчиком, а он медленно поворачивался, пытаясь уклониться от прикосновения.
— Оп! — воскликнула Марунька и ловко дотронулась до пушистого пестика.
Цветок моментально захлопнулся, плотно сжал лепестки, обратился в зелёный шарик, сидящий на конце ветки.
Марунька подождала, потом наклонилась вперёд и, прикрыв рот ладошкой, быстро зашептала:
Зелёный комок дрогнул, и перед девочкой раскрылась чашечка цветка, словно спрыснутая изнутри алыми каплями.
Аленький цветочек,
Открывай глазочек,
Полюбуйся на меня:
Я не трогаю тебя!
АЛЕКСАНДР ГРОМОВ
Секундант
Александр Николаевич Громов родился в 1959 году. Закончил Московский энергетический институт. В течение многих лет работал в НИИ космического приборостроения. Астроном-любитель. Литературный дебют писателя состоялся в 1991 году — рассказ «Текодонт» вышел в приложении к журналу «Уральский следопыт». Известность автору принесла публикация романа «Наработка на отказ» в журнале «Уральский следопыт» в 1994 году В 1995 году увидела свет первая книга фантаста — сборник «Мягкая посадка». Лауреат премий «Аэлита», «Сигма-Ф», «Интерпресскон», «Роскон», «Филигрань», «Странник», «Басткон» и других.
Лично я предпочитаю вон то синее. Нет, это не денатурат, это местный коньяк. Выдерживается в стоеросовых бочках, дерево тут есть такое, стоерос называется, так древесина у него синяя, и потому коньяк тоже синий. Чем старше, тем синее. А если с фиолетовым оттенком, как у аметиста, то это подделка, так и знайте.
Стоерос — потому что стоя растет. Нет, остальные не лежа. Корни у него из почвы торчат, как ноги, иной раз в темноте испугаешься. А так дерево как дерево.
Почему гнусавлю? Парень, протри окуляры. Ты нос мой видел? Тебе бы так расплющило, послушал бы я тебя. А шепелявлю оттого, что передних зубов нет, вот посмотри… Нет, я не боксер. Вставить, говоришь? А какой смысл? Через месяц будет то же самое, одни напрасные расходы.
Ну, за Землю-матушку! Мм… Ну как стоеросовка? То-то. Без меня небось не додумались бы, налакались бы привозной дряни. Первый день здесь, да? Я так и подумал. И последний? Ага, значит, увольнение до двадцати двух ноль — ноль, а завтра с похмелья старт — и спокойной плазмы? Знакомо, знакомо…
Я-то? Я, парень, здесь уже три года с гаком. Прижился, можно сказать. Ничего, с местными нетрудно ладить, если знать как. Вам не советую. Слышь, ты подвинься чуток, а? Я ногу вытяну. Коленная чашечка у меня разбита, поджила уже, а ноет…
Вы с «Хеопса», да? Видал, как же. Посудина впечатляющая. Прежде-то здесь космодромишко был маленький, только для местных катеров, а что покрупнее, то садилось на сателлит… Что значит — на какой? На единственный. Как стемнеет, в окно выгляни. Глыбина круглая, как бильярдный шар, ни гор, ни впадин. Что там горы — и холмов-то нет. Двести миль ровного льда, и не тает. Почему? А я спрашивал — почему? Какое мое дело?
Налейте-ка еще, братцы. Давно я с соотечественниками не общался, душа горит. Нет, руки у меня не трясутся, а дрожат, понятно? Есть разница. Невралгия после ранения. Костоправы здесь что надо, у них практика — о-го-го!.. Они мне эти руки по кусочкам собирали. Говорят, со временем само пройдет. Если, конечно, оно у меня будет, это время…
Так вот. Не надоел я вам, нет? Тогда послушайте, что я вам расскажу. Особенно рекомендую послушать тем, кто из бара намерен по городу прошвырнуться. Полезное дело.
Между прочим, это благодаря мне мы тут с вами в баре сидим, а три года назад землян вообще дальше сателлита не пускали. Понятно, Восточные. Западные же и теперь о метрополии слышать не хотят, только Восточным они не указ, так-то…
Не понял: вас перед увольнительной инструктировали или нет? Пора бы и знать: на этой планете суша и вода издавна разделены между Восточными и Западными, ровно пополам. Да, два государства. Что?.. Ты, парень, говори громче, я после контузии немного туговат… Не воюют? Ха! Еще как воюют, только не за территорию, нужна она им… Просто считают, что каждое поколение должно иметь свою войну. Вот и я говорю: чудики. Но привыкнешь к ним — иного и не надо.
О чем это я? Ах да.
В биографии моей мало интересного: родился в метрополии, учился на Марсе, стажировался на Титане. Женат был четырежды, ну да это дело преходящее. А главное то, что получил я диплом инженера-механика малотоннажных судов и удостоверение пилота третьего класса. Двенадцать лет отработал по контракту с «Сириус Лайнз» — ну, вы сами понимаете, что это значит. Никаких регулярных рейсов, одни левые фрахты. Иногда по месяцу работы нет, а то вдруг полгода без перерыва мотаешься туда-сюда по Галактике, как таракан ошпаренный… К Канопусу ходил, к Денебу… да куда только не ходил! Сначала нравилось, а потом думаю: «Э нет! Хватит!» На дядю отпахал — пора и о себе подумать, верно я говорю?
Ясное дело, верно, а как же иначе? Я сызмальства понял: большой шишкой мне не быть, так не буду и малой. Сговорились мы тут с одним номером, я его Бананом звал, потому что желтый, что выкупим посудину, как только сможем. Своя фирма, частный извоз. А «Сириус Лайнз» тут как тут: вот список судов, берите любое и после пяти лет безупречной работы на корпорацию оно ваше, хотите верьте, хотите нет. Мы-то с Бананом радовались, пока не поняли: предлагают то, что годится только на слом. А куда деваться? На новое судно нам ни за что не скопить, хоть всю жизнь мотайся по Галактике из рукава в рукав.
В общем, решились. Присмотрели одну посудину получше прочих. Катер, но с хорошим запасом хода, для рейсов не дальше пятидесяти парсеков. По нашим запросам в самый раз. Крылья для атмосферы. Садиться может двояко: и дюзами вниз, и по-самолетному. Преимущество универсальности, верно? Я еще в два рейса сходил, чтобы поднакопить на запчасти, а Банан — в три. Списанное брали, а то и ворованное — по дешевке, с рук. Ну, не мне вас учить, где толкнуть, где купить… Налей-ка еще…
Ну вот. Целый год мы жили так, как не всякий нищий живет, одной синтетикой питались и работали по восемнадцать часов в сутки, но судно в порядок привели. Банан — первый пилот и командир корабля, я — старший помощник, второй пилот и бортмеханик, паи поровну. Сходили нормально в два рейса, не очень выгодных, но ведь до срока не отмажешься. А потом оно и случи… кх… кха… кх-х-х…
Правильно, постучите по спине. Только осторожно: у меня смещение позвонков было, едва выправили. Кх-ха!.. А что кашель, так это легкие отбиты. Нет, не в драке и не в полиции. Упал один раз неудачно… Откуда падал? Оттуда, куда меня подбросило…
Давайте-ка еще примем по маленькой, не могу я о том хмыре вспоминать без содрогания. У него и личного номера-то, как у всех порядочных людей, не было, а звали его Вебер, по имени не то Людвиг, не то Люций, точно не вспомню. И нас с Бананом он заставлял величать его не иначе как «превосходительством», а если обратишься к нему просто «господин Вебер» — кривит харю, словно его насильно лимонами кормят. Чего смеетесь-то? Так и было, не вру.
Он был не только превосходительством, но и господином посланником, ни больше ни меньше. Да-да, первым посланником метрополии на эту самую планету. По сравнению с нами, семечками, — шишка размером с ананас, а ему этого мало, подавай еще больше значимости и величия. Сам росточка мелкого, ноги кривые, лысоват, рот брезгливый в ниточку, а раздут спесью почище клопа, когда тот насосется. Нам с Бананом он сразу не понравился, да и мы ему, кажется, тоже.
Ну вот. Рейс, значит, на эту самую планету. Она, планета, заселена уже давно, для местных это дом родной, о какой-то там Земле они и слышать не хотят. Ну вы знаете, как это было: когда тыщу лет назад расселялись, мало какая колония не оборвала связи с Землей, так и варились народы в собственном соку. Потом, понятное дело, в метрополии спохватились, начали потихоньку прибирать колонии к рукам. Осторожненько так, чтобы без конфликтов. Сначала торговая фактория, затем посланник, далее чрезвычайный и полномочный посол, атташе разные, сотрудничество во всяких там сферах, а лет через сто глядишь — и присоединилась колония. Вот этого самого Вебера сюда посланником и назначили.
Почему мы? Да очень просто: три года назад оба здешних правительства разрешали землянам садиться только на сателлит, а он, зараза, ледяной и ровный до умопомрачения… это я уже говорил, да? Так вот: этой ровной круглостью местные почему-то дорожат и не желают, чтобы чужие корабли своей плазмой выплавляли во льду ямы. В общем, садиться и взлетать можно только по-самолетному, иначе сожгут на подлете, и дело с концом. Вебер-то хотел, чтобы его доставили на военном корвете, а то и на линкоре, как особо важную персону, да куда там… Корвет по-самолетному не сядет. Короче говоря, «Сириус Лайнз» перехватила выгодный фрахт и спихнула на нас. Самое, мол, подходящее судно. Ну, правда, лоск нам они навели за счет корпорации, чтобы Вебер невзначай не лопнул от злости…
Налил? Вот молодец. Закажи-ка еще стоеросовки за мой счет, я угощаю. Ты, парень, не смотри, что у меня голова трясется, лучше помоги донести до рта… Нет, это не контузия, это черепно-мозговая травма, а контузия уже поверх…
***
А что, ребята, нельзя ли мне к вам подсесть? Да-да, к вам. Я гляжу, у вас место свободное. Что? Ты, парень, полегче на поворотах, я не попрошайка. Если хочешь, могу всех вас упоить до изнеможения, а тебя персонально — до белой горячки. Чем? А чем угодно, тут у них всякого пойла навалом. Эй, гарсон!..Лично я предпочитаю вон то синее. Нет, это не денатурат, это местный коньяк. Выдерживается в стоеросовых бочках, дерево тут есть такое, стоерос называется, так древесина у него синяя, и потому коньяк тоже синий. Чем старше, тем синее. А если с фиолетовым оттенком, как у аметиста, то это подделка, так и знайте.
Стоерос — потому что стоя растет. Нет, остальные не лежа. Корни у него из почвы торчат, как ноги, иной раз в темноте испугаешься. А так дерево как дерево.
Почему гнусавлю? Парень, протри окуляры. Ты нос мой видел? Тебе бы так расплющило, послушал бы я тебя. А шепелявлю оттого, что передних зубов нет, вот посмотри… Нет, я не боксер. Вставить, говоришь? А какой смысл? Через месяц будет то же самое, одни напрасные расходы.
Ну, за Землю-матушку! Мм… Ну как стоеросовка? То-то. Без меня небось не додумались бы, налакались бы привозной дряни. Первый день здесь, да? Я так и подумал. И последний? Ага, значит, увольнение до двадцати двух ноль — ноль, а завтра с похмелья старт — и спокойной плазмы? Знакомо, знакомо…
Я-то? Я, парень, здесь уже три года с гаком. Прижился, можно сказать. Ничего, с местными нетрудно ладить, если знать как. Вам не советую. Слышь, ты подвинься чуток, а? Я ногу вытяну. Коленная чашечка у меня разбита, поджила уже, а ноет…
Вы с «Хеопса», да? Видал, как же. Посудина впечатляющая. Прежде-то здесь космодромишко был маленький, только для местных катеров, а что покрупнее, то садилось на сателлит… Что значит — на какой? На единственный. Как стемнеет, в окно выгляни. Глыбина круглая, как бильярдный шар, ни гор, ни впадин. Что там горы — и холмов-то нет. Двести миль ровного льда, и не тает. Почему? А я спрашивал — почему? Какое мое дело?
Налейте-ка еще, братцы. Давно я с соотечественниками не общался, душа горит. Нет, руки у меня не трясутся, а дрожат, понятно? Есть разница. Невралгия после ранения. Костоправы здесь что надо, у них практика — о-го-го!.. Они мне эти руки по кусочкам собирали. Говорят, со временем само пройдет. Если, конечно, оно у меня будет, это время…
Так вот. Не надоел я вам, нет? Тогда послушайте, что я вам расскажу. Особенно рекомендую послушать тем, кто из бара намерен по городу прошвырнуться. Полезное дело.
Между прочим, это благодаря мне мы тут с вами в баре сидим, а три года назад землян вообще дальше сателлита не пускали. Понятно, Восточные. Западные же и теперь о метрополии слышать не хотят, только Восточным они не указ, так-то…
Не понял: вас перед увольнительной инструктировали или нет? Пора бы и знать: на этой планете суша и вода издавна разделены между Восточными и Западными, ровно пополам. Да, два государства. Что?.. Ты, парень, говори громче, я после контузии немного туговат… Не воюют? Ха! Еще как воюют, только не за территорию, нужна она им… Просто считают, что каждое поколение должно иметь свою войну. Вот и я говорю: чудики. Но привыкнешь к ним — иного и не надо.
О чем это я? Ах да.
В биографии моей мало интересного: родился в метрополии, учился на Марсе, стажировался на Титане. Женат был четырежды, ну да это дело преходящее. А главное то, что получил я диплом инженера-механика малотоннажных судов и удостоверение пилота третьего класса. Двенадцать лет отработал по контракту с «Сириус Лайнз» — ну, вы сами понимаете, что это значит. Никаких регулярных рейсов, одни левые фрахты. Иногда по месяцу работы нет, а то вдруг полгода без перерыва мотаешься туда-сюда по Галактике, как таракан ошпаренный… К Канопусу ходил, к Денебу… да куда только не ходил! Сначала нравилось, а потом думаю: «Э нет! Хватит!» На дядю отпахал — пора и о себе подумать, верно я говорю?
Ясное дело, верно, а как же иначе? Я сызмальства понял: большой шишкой мне не быть, так не буду и малой. Сговорились мы тут с одним номером, я его Бананом звал, потому что желтый, что выкупим посудину, как только сможем. Своя фирма, частный извоз. А «Сириус Лайнз» тут как тут: вот список судов, берите любое и после пяти лет безупречной работы на корпорацию оно ваше, хотите верьте, хотите нет. Мы-то с Бананом радовались, пока не поняли: предлагают то, что годится только на слом. А куда деваться? На новое судно нам ни за что не скопить, хоть всю жизнь мотайся по Галактике из рукава в рукав.
В общем, решились. Присмотрели одну посудину получше прочих. Катер, но с хорошим запасом хода, для рейсов не дальше пятидесяти парсеков. По нашим запросам в самый раз. Крылья для атмосферы. Садиться может двояко: и дюзами вниз, и по-самолетному. Преимущество универсальности, верно? Я еще в два рейса сходил, чтобы поднакопить на запчасти, а Банан — в три. Списанное брали, а то и ворованное — по дешевке, с рук. Ну, не мне вас учить, где толкнуть, где купить… Налей-ка еще…
Ну вот. Целый год мы жили так, как не всякий нищий живет, одной синтетикой питались и работали по восемнадцать часов в сутки, но судно в порядок привели. Банан — первый пилот и командир корабля, я — старший помощник, второй пилот и бортмеханик, паи поровну. Сходили нормально в два рейса, не очень выгодных, но ведь до срока не отмажешься. А потом оно и случи… кх… кха… кх-х-х…
Правильно, постучите по спине. Только осторожно: у меня смещение позвонков было, едва выправили. Кх-ха!.. А что кашель, так это легкие отбиты. Нет, не в драке и не в полиции. Упал один раз неудачно… Откуда падал? Оттуда, куда меня подбросило…
Давайте-ка еще примем по маленькой, не могу я о том хмыре вспоминать без содрогания. У него и личного номера-то, как у всех порядочных людей, не было, а звали его Вебер, по имени не то Людвиг, не то Люций, точно не вспомню. И нас с Бананом он заставлял величать его не иначе как «превосходительством», а если обратишься к нему просто «господин Вебер» — кривит харю, словно его насильно лимонами кормят. Чего смеетесь-то? Так и было, не вру.
Он был не только превосходительством, но и господином посланником, ни больше ни меньше. Да-да, первым посланником метрополии на эту самую планету. По сравнению с нами, семечками, — шишка размером с ананас, а ему этого мало, подавай еще больше значимости и величия. Сам росточка мелкого, ноги кривые, лысоват, рот брезгливый в ниточку, а раздут спесью почище клопа, когда тот насосется. Нам с Бананом он сразу не понравился, да и мы ему, кажется, тоже.
Ну вот. Рейс, значит, на эту самую планету. Она, планета, заселена уже давно, для местных это дом родной, о какой-то там Земле они и слышать не хотят. Ну вы знаете, как это было: когда тыщу лет назад расселялись, мало какая колония не оборвала связи с Землей, так и варились народы в собственном соку. Потом, понятное дело, в метрополии спохватились, начали потихоньку прибирать колонии к рукам. Осторожненько так, чтобы без конфликтов. Сначала торговая фактория, затем посланник, далее чрезвычайный и полномочный посол, атташе разные, сотрудничество во всяких там сферах, а лет через сто глядишь — и присоединилась колония. Вот этого самого Вебера сюда посланником и назначили.
Почему мы? Да очень просто: три года назад оба здешних правительства разрешали землянам садиться только на сателлит, а он, зараза, ледяной и ровный до умопомрачения… это я уже говорил, да? Так вот: этой ровной круглостью местные почему-то дорожат и не желают, чтобы чужие корабли своей плазмой выплавляли во льду ямы. В общем, садиться и взлетать можно только по-самолетному, иначе сожгут на подлете, и дело с концом. Вебер-то хотел, чтобы его доставили на военном корвете, а то и на линкоре, как особо важную персону, да куда там… Корвет по-самолетному не сядет. Короче говоря, «Сириус Лайнз» перехватила выгодный фрахт и спихнула на нас. Самое, мол, подходящее судно. Ну, правда, лоск нам они навели за счет корпорации, чтобы Вебер невзначай не лопнул от злости…
Налил? Вот молодец. Закажи-ка еще стоеросовки за мой счет, я угощаю. Ты, парень, не смотри, что у меня голова трясется, лучше помоги донести до рта… Нет, это не контузия, это черепно-мозговая травма, а контузия уже поверх…