Страница:
— Взгляните внимательно, — услышал я голос Рикарда, который шел откуда-то из самых недр Землекопа. — Этой осадочной породе почти миллиард лет. Океан в те времена выглядел несколько иначе, иной выглядела и суша, но все, как везде, начиналось с простого. Видите эти крошечные образования? Они фоссилизованы, они окаменели много миллионов лет назад, но когда-то они были живыми, когда-то они были жизнью. Очень простой, с нашей точки зрения, даже примитивной, но жизнью, проначалом всего, что сегодня существует на Несс. Одинокая первичная жизнь под горячим дыханием звезды Толиман! А? — При всем его самодовольстве, Рикард, несомненно, не был лишен романтических чувств. — Но откуда взялись на планете эти странные существа? Каким образом неорганические молекулы оформились в нечто такое, что со временем может подняться над самим собой, розволит жизни осознать саму себя? А? Вот где настоящая тайна, Аллофс. Истинная, настоящая тайна! А загадки… Бог с ними, со всеми этими загадками! Уверен, разгадка — лишь дело времени. К тому же при чем тут вы, инспектор? И почему именно вы?
Я замер.
Совсем недавно точно такой вопрос мне задавала Бетт Юрген.
— Да, да. Именно так. Почему вы, инспектор? Вы появляетесь на Несс неожиданно, вы проводите тут месяц или два, а мы на Несс проводим всю жизнь. Понимаете, всю жизнь! Это не мало. Можете мне поверить. Не обижайтесь, но вы смотрите на происходящее поверхностно.
— Разве я от вас чего-то требую? — рассердился я.
— А разве вы еще не поняли, что Воронка могла появиться только на Несс?
Если Лин и льстил мне, то по делу: технику я знал.
— В Лоусон-парке. Обязательная практика.
Лин улыбнулся:
— Когда-нибудь на такой вопрос, Отти, можно будет ответить проще: в Несс-парке. Тоже неплохо звучит, правда?
Я кивнул, хотя манера Лина постоянно разделять землян и колонистов меня несколько раздражала. Если говорить всерьез, то это и есть первый признак провинциальности.
— Три часа над океаном, — подсчитал Лин. — Включай автопилот, Отти, и заваливайся спать.
— Не хочу.
— Твое дело.
Лин долго пыхтел, устраиваясь поудобнее на раздвижных креслах.
Салон был пуст, только позади, отгораживая нас от аварийного люка, лежали плоские ящики, предназначенные для Рикарда. Землекоп действительно оказался весьма работоспособным.
Наконец Лин затих.
Нагрузки последней недели дали себя знать: выглядел Лин неважно.
Впрочем, пара таблеток беллы, проглоченных им, гарантировала ему сон до самой Деяниры.
— Лин, онаеще не обнаружила себя?
— Ты опять о Бетт Юрген? — откликнулся Лин сонно. — Пока нет… Но скоро она объявится, ей некуда уйти с планеты…
И добавил, засыпая:
— Было бы лучше, если бы она сама пришла ко мне…
— Лин, а почему?..
Я не закончил вопроса.
Лин спал.
И, в общем, завидовать ему не стоило.
С большой высоты океан открылся до самого горизонта — переливающаяся смутно-голубая громада. Я не сразу понял, чт за короткие тени испещряют его поверхность. Потом до меня дошло: это сорванные с островов стволы каламитов. Их сорвало приливами. Обычно каламиты быстро тонут, нужно хорошее течение, чтобы отнести их так далеко от берега.
Лин прав.
И Рикард прав.
И, наверное, Бетт права.
Я всего лишь гость на этой морской планетке. Я всего лишь наблюдатель со стороны, я даже не вхожу ни в какие списки.
А они все живут под Голосом.
Они имеют право смотреть на меня с некоторым превосходством. Но и с завистью. Это ничем не может им помочь, но такое право они имеют. Не завизируй я документы на перекрытие Воронки стиалитовым колпаком, они, наверное, возненавидели бы меня.
И Бетт Юрген?
И она, конечно.
Я не знал, почему Бетт Юрген совершенно не верит Лину, но гадать не хотел. Расскажет сама. До возвращения на Землю, до посадки на «Цереру», может, даже до того, как мы отправимся на борт «Цереры»… Я был уверен, она все расскажет… Подумать только, я принял ее чуть ли не за истеричку…
Океан не может надоесть.
Я вел вертолет над смутно-голубыми водными плоскостями, кое-где взрытыми легкой рябью — там резвились стаи летающих рыб. На глаза я натянул солнцезащитные очки — вдруг прорывались сквозь облачность яркие лучи звезды Толиман. Мне хотелось длить и длить удовольствие, но все в конце концов кончается — я вывел тяжелую машину прямо на южный обрыв хребта Ю. Я собирался еще раз (последний?) заглянуть сверху в Воронку. Разрешение получено было еще на Южном архипелаге, об этом позаботился Лин. Сам он, впрочем, не испытывал удовольствия от предстоящего путешествия, потому, наверное, и накачался снотворным.
Грузные ледники лежали на склонах.
Языки льда хитро закручивались, выпирали мрачными буграми, нависали над темными мертвыми долинами. Крикни, и глыбы льда покатятся вниз, все сметая на своем пути.
Но и кричать не понадобилось.
Хватило рева турбин.
Я увидел, что там, внизу, что-то изменилось.
Чтобы понять, что именно, я стащил с глаз очки.
Без очков пики выглядели прямо устрашающе. Их острые ледяные вершины угрожали мне, они отторгали меня от Несс. Они будто чувствовали: это и по моей воле часть хребта может в ближайшее время взлететь на воздух. А пики этого, кажется, не хотели. Они предпочитали стоять вечно. Сами по себе. Они лишь намекнули мне, на что способны, пустив по одному из ущелий лавину.
Чудовищная масса снегов и льда, пенясь, пришла в движение, разбухла и ринулась вниз.
Сперва безмолвная, дымная, все более и более набирающая скорость, лавина исторгла низкий и долгий рык, и я увидел, как над пенящейся дымной массой, как мячики, начали подпрыгивать многотонные валуны.
Лавина не дурачилась.
По узкому ущелью, дымя, катилась смерть.
Что значит смерть? Этому можно научиться?
Я усмехнулся.
Спроси, что полегче.
— Ну, где ты там? — бормотал я, выводя вертолет на Воронку. — Где ты прячешь свою бессмертную голову?
Небо над Воронкой оказалось на удивление чистым.
Ни одной машины в воздухе. Мне освободили все эшелоны.
Никогда не думал, что явление природы (а чем еще можно было считать Воронку?) можно так сильно возненавидеть, но проклятия так и сыпались с моих губ. Я ничуть не боялся разбудить Лина, от полученной дозы снотворного он должен был проспать до самой Деяниры. Ну где там Минотавр, жадно пожирающий колонистов? Не пора ли заткнуть злобную пасть Воронки? Не пора ли накинуть на ее пасть стиалитовый намордник?
Я был один и никого не стеснялся.
Можно было наконец выкричаться, отвести душу.
Наверное, поэтому меня буквально обожгло ужасом, когда из-за моей спины донеслось:
— Аллофс!
— Аллофс! — Женский голос прозвучал твердо. — Задайте программу — круг над Воронкой, затем пересечение по диаметру. И включите автопилот.
Я наконец повернул голову.
За ящиками, у аварийного люка, в самом конце салона, стояла Бетт Юрген.
За те несколько дней, что я ее не видел, она похудела, смуглое лицо было туго обтянуто кожей, но ее глаза горели так же неистово. И тот же пепельный широкий балахон облегал, скрывал ее шею, грудь, плечи, спускался по бедрам, ниспадал на ноги. И руки она по-прежнему прятала в тонких перчатках.
— Как вы сюда попали?
Вопрос прозвучал грубо, но Бетт этого не заметила.
Она сказала:
— Аллофс, вы похожи на Оргелла.
Не знаю, что она хотела этим сказать, но меня вновь окатило волной непонятного ужаса.
— Я не Оргелл!
— Я знаю. — Бетт Юрген глядела на меня, как на пустое место.
— Отойдите от люка, — попросил я. — Эта штука распахивается от простого нажатия. Раз уж вы оказались здесь, устраивайтесь удобнее.
Я украдкой взглянул на Лина.
Лин ничем не мог мне помочь.
Он безмятежно спал и собирался спать до самой Деяниры.
Бетт Юрген надо отвлечь, пришло мне в голову. Она, похоже, не в себе, ее следует отвлечь от мрачных мыслей. Ее надо спросить о чем-то таком, что привлекло бы ее внимание. Скажем, о том же Оргелле. Почему, в самом деле, увезли на Землю все его работы? Или почему он когда-то пользовался таким псевдонимом — Уве Хорст? Что могло значить для Оргелла это имя?
Я заговорил, но Бетт Юрген мне не ответила.
Медленно, очень медленно, не спуская с меня глаз, она стянула перчатки — сперва с левой руки, потом с правой.
Меня пронзила волна боли и жалости.
Теперь я знал, почему она и в жару носила перчатки — ногти на тонких пальцах Бетт Юрген были разбиты, два или три совсем почернели.
Ну да, она же ночью пробиралась среди камней.
К Воронке.
Одна.
Но зачем?
Я не мог произнести ни слова.
А Бетт Юрген, помедлив, нашла своими изуродованными пальцами голубую кнопку магнитной молнии, где-то там, под самым подбородком, и резко потянула ее вниз.
Пепельный балахон распался на две части.
Как раковина.
Я не ожидал, что Бетт Юрген выпутается из него так быстро, но она выпуталась и тут же стремительно выпрямилась.
И снова меня тронуло ледяной волной страха.
Бетт Юрген стояла в семи-восьми шагах от меня — вызывающе обнаженная.
Но теперь я знал, зачем она таскала на себе это нелепое пепельное одеяние.
Ее сильное красивое тело во многих местах было покрыто ссадинами и синяками. Никогда я не видел ничего более ужасающего. Бетт Юрген была прекрасна, но она вселяла в меня ужас.
— Что за стриптиз? — спросил я грубо. — Что вы задумки?
— Задайте программу и включите автопилот, Аллофс.
Тон Бетт Юрген не допускал возражений.
Я задал программу и включил автопилот.
И вновь обернулся.
Бетт не сменила позы.
Нагота ее ничуть не смущала.
Она была столь хороша, что ссадины и синяки лишь подчеркивали ее совершенство.
Иола…
Или Исмена…
Сколько их было в истории Несс…
Но сама Бетт думала о другом.
— Аллофс, — спросила она, — как вы думаете, им было больно?
— Кому? — не понял я.
— Пэйджу… И Уиллеру… И Людвигу… И его дочери… И Оргеллу, наконец…
— Откуда мне знать? Отойдите от люка!
Я прикинул: смогу я достать Бетт в прыжке?
Вряд ли.
Через спинку кресла, на котором спит Лин, я, пожалуй, перемахну, но там дальше ящики.
Бетт будто прочла мои мысли.
Она улыбнулась.
Меня мороз продрал от этой ее улыбки. Я представить себе не мог, чт может означать такая странная улыбка. И еще я увидел: искалеченные пальцы Бетт легли на замок аварийного люка.
Я не успел даже вскрикнуть.
Бесшумный взрыв буквально выдернул ее из вертолета.
Бетт Юрген выдернуло из вертолета вместе с оторвавшимся люком, он не был рассчитан на такие нагрузки. Машину резко качнуло и завалило на правый борт, но автопилот справился и, выправив машину, вновь повел над ревущей, темно крутящейся внизу Воронкой.
Вцепившись руками в кресло, я глянул за борт.
Ни Бетт, ни оторванного люка я не увидел. они уже исчезли под шлейфом коричневатой пыли, застилавшей весь южный сектор Воронки, но пепельный балахон все еще крутился в воздухе, смешно взмахивая широкими длинными рукавами. Казалось, он требовал, он просил защиты.
— Что случилось? — услышал я сонный голос Лина. Толчок все-таки разбудил его. Он ничего не понимал, возясь на раскинутых креслах. Спросонья, по-моему, он даже меня не видел. — Отти, ты где? У нас что-то случилось? — Он протер наконец глаза. — У нас вырвало люк?
Я молчал.
Вой турбин и надсадный рев крутящейся под нами Воронки рвали мое сердце.
Я боялся за Лина.
Я не знал, как он поведет себя в этой ситуации.
Внизу беспрерывно вспыхивали взлетающие над пылью камни.
Вечные, несущиеся по кругу сияния вечного камнепада.
Против часовой стрелки…
Против часовой стрелки…
Я боялся за Лина. Ведь он тоже был одним из тех — из списка.
— Возьми на себя управление! — Я ухватил Лина за рукав куртки и чуть не силой перетащил на место пилота. Теперь он не мог проскочить мимо меня к аварийному люку. — Веди вертолет прямо на Деяниру. Я свяжусь с постами.
— Что произошло? — В раскосых глазах Лина стояло непонимание.
— Выполняй! — заорал я.
Наверное, Лин не привык, чтобы с ним так разговаривали.
Он побледнел.
До него что-то дошло.
— Здесь кто-то был? — странным голосом спросил он.
Я не стал его утешать. Я сказал:
— Здесь была Бетт Юрген. Кажется, мы ее убили.
Я не искал художника Вулича. И он ничего не обещал мне. Но я знал, что он придет, и почти не покидал свой номер.
Канал С я теперь включал редко.
Кстати, сообщение о гибели Бетт Юрген прошло почти незаметно.
Колонисты, конечно, склоняли мое имя, но совсем по Другому поводу.
Инспектор Аллофс приносит Несс освобождение! Инспектор Аллофс визирует документы, утверждающие Большую Базу! Инспектор Аллофс вычеркивает Воронку из истории Несс!
На Несс меня превращали в героя.
Официальное торжество должно было открыться утром.
Ритуал разрабатывала специальная комиссия. Согласно ритуалу, я, инспектор Управления Аллофс, должен был выйти на балкон Совета, нависающий над центральной площадью Деяниры, и объявить окончательное решение.
Всего лишь объявить.
Никаких речей.
Меня это устраивало.
В дверь постучали.
Я ответил без всякого волнения, хотя знал, что прийти может только Вулич.
Мы молчали, пока он устраивался в кресле — пыхтя, отдуваясь, никак не объясняя своего появления.
Первым начал я:
— Скорее всего, Бетт спряталась в машине где-то на островах. Странно, как могла знать Бетт о моих маршрутах?
— Она знала. — Голос у Вулича оказался низкий и ровный. — Она перехватывала ваши радиопереговоры, Аллофс. Конечно, не стоит одобрять такое, но это был ее последний шанс.
— Если бы Лин не спал…
— Не корите себя, инспектор. Вы все равно ей не помешали бы.
— Я мог не допустить того, что случилось!
— Оставьте, инспектор. Не стройте из себя жертву. Вы тут ни при чем, Бетт сама все решила и сделала. Сама! Вообще не надо говорить о смерти, инспектор. Надеюсь, наступит такое время, когда вы будете не корить себя, а уважать как раз за то, что не остановили Бетт.
— Уважать?
— Вот именно, — кивнул Вулич. — Ведь, сами того не зная, вы помогли Бетт.
— Но смерть… — пробормотал я.
— Забудьте об этом, — терпеливо повторил Вулич. — Как бы ни оборачивались обстоятельства, итог был предопределен. Вы не могли остановить Бетт, она давно сделала свой выбор. Не все похожи на Лина, инспектор. Лин страдает за все человечество, а Бетт страдала за нас с вами. Конкретно за меня, и конкретно за вас, и конкретно за Оргелла. Поверьте мне, страдать за конкретного человека всегда сложней, чем сразу за всех.
Вулич вздохнул.
Он видел, что я его не понимаю.
— Оргелл и Бетт тоже долго не понимали друг друга. Вы ведь знаете, наверное, что есть люди, особенно расположенные к тому, чтобы слышать Голос. Приступы, которым был подвержен Оргелл, длились иногда месяцами. Он скрывал это, но я знаю. Я дружил с ним. Я часто находился с ним рядом. Оргелл чудовищно много работал. Он даже Бетт в такие периоды не пускал в мастерскую. Только меня. Я знаю, я сам слышал, — Оргелл постоянно разговаривал сам с собой. Самые серьезные его работы, инспектор, написаны как раз во время таких приступов. Психологически это легко объяснить. Ты вкладываешь в труд все свои силы, но получается совсем не то, что ты задумал. Это раздражает. Ты злишься. Ты начинаешь бормотать что-то про себя. Потом ты замечаешь, что это уже не просто бормотание. Ты пишешь хребет Ю, ты громоздишь на полотне его черные отроги, а сквозь камень вдруг начинает что-то просвечивать. Какой-то эфирный кокон. Нежный, неясный. Видимый только тобой кокон. Да что за черт! — злишься ты. Почему? Какой кокон? Тут взбесишься, правда? Ведь этот кокон явно нематериален, он всего лишь вспышка света, ничего больше. Правда, он имеет определенные очертания, определенную динамику. И ты бормочешь, не понимая себя. Ты яростно переругиваешься с управляющим тобой невидимкой. Ты начинаешь осознавать, что известные тебе вершины искусства всего лишь какая-то ступень, вовсе не высшая. Ты начинаешь догадываться, что можно сделать еще один шаг вперед. Вот только как угадать, правильно ли ты понимаешь тебе открывающееся? Представьте, инспектор, что вы нашли на берегу моря какие-то ссохшиеся неопределенные останки. Останки каких-то обезвоженных волокон. Как, скажем, вам, никогда не видавшему медуз, никогда о них не слышавшему, понять, что ваша находка и есть останки медузы, только высушенные временем? Однажды, разглядывая работы Оргелла, я спросил: что это? — и указал на просвечивающий сквозь камни эфирный кокон. Оргелл ответил просто: не знаю.
— Думаете, сюжеты картин действительно были подсказаны Оргеллу Голосом?
Вулич странно усмехнулся:
— А почему не Воронкой?
— Воронкой?.. — пробормотал я, отчетливо понимая бессмысленность своих вопросов.
— Или почему не другим Разумом?..
Я резко поднял голову.
Нет, Вулич не смеялся надо мной. Он сидел, низко опустив голую шишковатую голову, спрятав пальцы рук в мощной бороде, и медленно повторил:
— А почему не другим Разумом?
Потом он поднял голову, и в его черных влажных глазах я увидел печаль.
— В конце концов, — сказал он, — были и такие гипотезы.
— Гипотезы отчаяния, всего лишь, — сухо возразил я. — Когда нечего сказать, обращаются к другому Разуму. Но в чем, черт вас побери, разум этого Голоса? В бессмысленном повторении одних и тех же вопросов? «Что значит никогда?.. Что значит погиб?.. Что значит бессмертие?..»
— Вы слышали именно такие вопросы? — В голосе Вулича прозвучало детское любопытство.
— А вы?
Вулич не ответил.
— Ну да, — усмехнулся я. — У вас нет запретов, просто некоторые вещи у вас не обсуждаются. Вы помешались на этой вашей Воронке.
— Почему на нашей? — Вулич почему-то прицепился именно к этому слову. — Воронка не наша, инспектор. Нашеговообще ничего не существует. Даже наш собственный организм рано или поздно выходит из подчинения, начинает давать сбои. Разве не так? Это все условности, инспектор. НашаЗемля, нашаНесс, нашаГалактика, это мы только говорим так. С чего вы взяли, что в природе есть что-то наше? Да, конечно, мы можем при желании погасить звезду Толиман, разнести на куски ненужную планету, выставить пару маяков в созвездии Волопаса, но разве от этого что-то станет нашим? Наконец, инспектор, мы даже Воронку можем перекрыть стиалитовым колпаком, упрятать ее от глаз, ну и что? Разве она станет от этого нашей?
— Послушайте, Вулич, — сказал я. — Все это всего лишь философия двух удрученных людей. А я привык иметь дело с фактами. Просто с фактами. Меня убеждают только факты. Не одна сотня колонистов нашла смерть на Губе, причем мучительную смерть. Почему? Вы можете это объяснить? А некто Оргелл свалился прямо в Воронку, и тому есть подтверждение, и все же Оргелл выбрался из Воронки. А? Каким образом? В Оргелла к тому же несколько раз стреляли, ему разворотили весь живот, он был мертв, он был абсолютно мертв, и этому тоже есть свидетели, тем не менее убитый Оргелл вновь воскрес. Почему? Вы можете объяснить? Сам он ведь ничего не помнит, ничего не может рассказать о своем путешествии в Воронку. И наконец, Бетт Юрген. Это тоже факт. Разве она не знала, чем грозит прыжок в Воронку? Знала. Но почему-то ее это не остановило. Почему? Может, вы это объясните?
— Собственно говоря, те же самые вопросы мог задать вам и я. — Вулич нехотя, через силу улыбнулся. — Кажется, бес сомнений вас еще не замучил.
— Вы о чем-то догадываетесь? — спросил я напрямик. — Если да, то говорите, не тяните. Что может стоять за всем этим?
— Но вы же сами уже почти подошли к ответу. Один умер, но остался жить, а другая полна жизни, но ищет смерти… — Он пожал тяжелыми плечами. — Почему, в самом деле, не объяснить это другим Разумом?
— А почему не Воронкой?
— Воронкой? — Вулич изумленно взглянул на меня. — Но ведь мы говорим об одном и том же. Вдумайтесь. Это длится веками. Каменный мальштрем никогда не утишает свой ход. Над этим бились и бьются лучшие физики, математики, механики мира, а Воронка остается непознаваемой. Что мы имеем в итоге, кроме длиннейшей библиографии, всяческих каталогов, классификационных таблиц и отчетов, набитых заумной терминологией? Очередная гипотеза рождается и умирает. Очередная жертва рождается, растет, потом отправляется на Губу… Отсюда и неприятие, — добавил Вулич, помолчав. — Отсюда и активный протест, отторжение. Не знаем и не хотим знать! Вот станем умнее, тогда разберемся! А пока… А пока надо к черту перекрыть Воронку стиалитовым колпаком! Тем более что причины на это есть. — Он язвительно усмехнулся. — Воронка, видите ли, занимает на планете единственно удобное для космопорта место! Но, инспектор, если мы впрямь имеем дело с другим Разумом, разве на другой Разум можно обижаться, разве можно с ним сводить счеты? А ведь решение перекрыть Воронку стиалитовым колпаком, пусть даже на неопределенное время, это и есть такая месть! Разве нет? Признайтесь!
— Вы против возведения космопорта?
— Разумеется, — вырвалось у Вулича.
— Ну, хорошо, — подумав, сказал я. — Вы против. Бетт Юрген против. Много таких, как вы?
— Это не имеет значения.
— С чего вы взяли? — рассердился я. — В конце концов, речь идет о будущем развитии всего сообщества людей на планете Несс, о месте планеты Несс в семье других населенных планет, наконец, о выходе человечества в по-настоящему дальний Космос.
— Ну да, к новым загадкам… — Вулич неприятно поморщился. — А за нашей спиной останутся шесть ангравов…
— Не вижу в этом ничего страшного. Рано или поздно мы обратимся к ним всерьез. Но для этого нам нужна и Большая База. Может, Воронке даже полезно будет поработать в вечной тьме, под плитами космопорта. Раз мы ничего не можем объяснить себе, пусть она хотя бы не мозолит нам глаза. И уж в любом случае мы спасем тех, кто еще может погибнуть в Воронке.
Я всерьез разозлился:
— «Другой Разум! Другой Разум!» Истинный Разум, Вулич, не станет веками топтаться на одном месте. Истинный Разум, Вулич, всегда подразумевает развитие, движение. Зачем истинному Разуму повторять одни и те же вопросы?
— А может, он не торопится? — негромко спросил Вулич. — Может, у него свое представление, когда и какие задавать вопросы? Может, у него вообще свое собственное, отличное от нашего, представление о времени? Не отвергающее время, но трактующее его иначе. Нельзя же, в конце концов, все процессы сводить только к физико-химии. Может, этот Разум бесплотен, а Воронка лишь некий косвенный его след, некое побочное свидетельство его существования. Может, данному Разуму, инспектор, абсолютно все равно, когда он получит ответ на свои вопросы — через сто лет или через тысячу? Разве срок жизни, отпущенной человеку, является эталоном? Может, перед этим Разумом мы все действительно лишь мотыльки, поденки… — Вулич явно вспомнил слова, сказанные Бетт Юрген. — Начинаем жизнь вполне бессмысленно, потом взлетаем. Некоторое время парим… Ну и что?.. Успеваем лишь оплодотвориться и продолжить род… Окажись вы на месте бесконечного бессмертного Разума, инспектор, как бы вы смогли договориться с такими поденками?
— Истинный Разум способен понять, имеет смысл заниматься отдельной особью или всем видом.
— Вы научились разговаривать с муравейниками? — Вулич усмехнулся. — Впрочем, в целом вы мыслите правильно. Рано или поздно истинный Разум должен догадаться о том, что сейчас пришло вам в голову. А какой-то, возможно, уже догадался.
— Что вы имеете в виду?
— Я бы предпочел, инспектор, чтобы вы сами пришли к какому-то выводу. — Он спокойно глянул мне в глаза. — Что, по-вашему, является самой характерной особенностью жизни?
— Смерть.
— Но почему? — Вулич был раздосадован. — Почему смерть? Почему не бессмертие? Может быть, именно бессмертие является самой характерной особенностью жизни во Вселенной. Может быть, жизнь появляется в самые первые минуты творения вместе со временем, пространством, материей и уходит только вместе с ними. Разум, о котором мы говорим, мог впервые встретиться со смертными видами именно на Несс. Понимаете, инспектор, именно здесь, и впервые! Может, раньше он представления не имел о смерти. Ну, подумайте сами, разве его не заинтересовало бы такое явление? Вспомните, сколько мушек-дрозофил, мышей, собак мы мучили и убивали, подбираясь к бессмертию и не находя его. А для этого Разума, может быть, не существует тайн бессмертия, напротив, он потрясен своим открытием смерти. Он ставит эксперименты на нас всего лишь потому, что находит нас удобной формой для этого. Не больше. Он же не догадывается, что, умирая, мы умираем навсегда.
— Убийство всегда убийство.
— Но почему убийство? — Вулич даже наклонился ко мне. — Этот Разум чем-то обеспокоен, он ищет. Как бы мучительно ни умирал человек при проводимых им экспериментах, не следует обольщаться и обвинять чужой Разум в жестокости. Он просто не мы.
— Всему есть предел.
— Что за черт! — Вулич возмутился. — О каких пределах вы говорите? Очнитесь! Откройте глаза! Почему дело всегда в сотнях, а не в единицах?
Вулич загорелся.
Он напирал на меня, он требовал понимания.
Я замер.
Совсем недавно точно такой вопрос мне задавала Бетт Юрген.
— Да, да. Именно так. Почему вы, инспектор? Вы появляетесь на Несс неожиданно, вы проводите тут месяц или два, а мы на Несс проводим всю жизнь. Понимаете, всю жизнь! Это не мало. Можете мне поверить. Не обижайтесь, но вы смотрите на происходящее поверхностно.
— Разве я от вас чего-то требую? — рассердился я.
— А разве вы еще не поняли, что Воронка могла появиться только на Несс?
19
— Где ты научился водить эти машины?Если Лин и льстил мне, то по делу: технику я знал.
— В Лоусон-парке. Обязательная практика.
Лин улыбнулся:
— Когда-нибудь на такой вопрос, Отти, можно будет ответить проще: в Несс-парке. Тоже неплохо звучит, правда?
Я кивнул, хотя манера Лина постоянно разделять землян и колонистов меня несколько раздражала. Если говорить всерьез, то это и есть первый признак провинциальности.
— Три часа над океаном, — подсчитал Лин. — Включай автопилот, Отти, и заваливайся спать.
— Не хочу.
— Твое дело.
Лин долго пыхтел, устраиваясь поудобнее на раздвижных креслах.
Салон был пуст, только позади, отгораживая нас от аварийного люка, лежали плоские ящики, предназначенные для Рикарда. Землекоп действительно оказался весьма работоспособным.
Наконец Лин затих.
Нагрузки последней недели дали себя знать: выглядел Лин неважно.
Впрочем, пара таблеток беллы, проглоченных им, гарантировала ему сон до самой Деяниры.
— Лин, онаеще не обнаружила себя?
— Ты опять о Бетт Юрген? — откликнулся Лин сонно. — Пока нет… Но скоро она объявится, ей некуда уйти с планеты…
И добавил, засыпая:
— Было бы лучше, если бы она сама пришла ко мне…
— Лин, а почему?..
Я не закончил вопроса.
Лин спал.
И, в общем, завидовать ему не стоило.
С большой высоты океан открылся до самого горизонта — переливающаяся смутно-голубая громада. Я не сразу понял, чт за короткие тени испещряют его поверхность. Потом до меня дошло: это сорванные с островов стволы каламитов. Их сорвало приливами. Обычно каламиты быстро тонут, нужно хорошее течение, чтобы отнести их так далеко от берега.
Лин прав.
И Рикард прав.
И, наверное, Бетт права.
Я всего лишь гость на этой морской планетке. Я всего лишь наблюдатель со стороны, я даже не вхожу ни в какие списки.
А они все живут под Голосом.
Они имеют право смотреть на меня с некоторым превосходством. Но и с завистью. Это ничем не может им помочь, но такое право они имеют. Не завизируй я документы на перекрытие Воронки стиалитовым колпаком, они, наверное, возненавидели бы меня.
И Бетт Юрген?
И она, конечно.
Я не знал, почему Бетт Юрген совершенно не верит Лину, но гадать не хотел. Расскажет сама. До возвращения на Землю, до посадки на «Цереру», может, даже до того, как мы отправимся на борт «Цереры»… Я был уверен, она все расскажет… Подумать только, я принял ее чуть ли не за истеричку…
Океан не может надоесть.
Я вел вертолет над смутно-голубыми водными плоскостями, кое-где взрытыми легкой рябью — там резвились стаи летающих рыб. На глаза я натянул солнцезащитные очки — вдруг прорывались сквозь облачность яркие лучи звезды Толиман. Мне хотелось длить и длить удовольствие, но все в конце концов кончается — я вывел тяжелую машину прямо на южный обрыв хребта Ю. Я собирался еще раз (последний?) заглянуть сверху в Воронку. Разрешение получено было еще на Южном архипелаге, об этом позаботился Лин. Сам он, впрочем, не испытывал удовольствия от предстоящего путешествия, потому, наверное, и накачался снотворным.
Грузные ледники лежали на склонах.
Языки льда хитро закручивались, выпирали мрачными буграми, нависали над темными мертвыми долинами. Крикни, и глыбы льда покатятся вниз, все сметая на своем пути.
Но и кричать не понадобилось.
Хватило рева турбин.
Я увидел, что там, внизу, что-то изменилось.
Чтобы понять, что именно, я стащил с глаз очки.
Без очков пики выглядели прямо устрашающе. Их острые ледяные вершины угрожали мне, они отторгали меня от Несс. Они будто чувствовали: это и по моей воле часть хребта может в ближайшее время взлететь на воздух. А пики этого, кажется, не хотели. Они предпочитали стоять вечно. Сами по себе. Они лишь намекнули мне, на что способны, пустив по одному из ущелий лавину.
Чудовищная масса снегов и льда, пенясь, пришла в движение, разбухла и ринулась вниз.
Сперва безмолвная, дымная, все более и более набирающая скорость, лавина исторгла низкий и долгий рык, и я увидел, как над пенящейся дымной массой, как мячики, начали подпрыгивать многотонные валуны.
Лавина не дурачилась.
По узкому ущелью, дымя, катилась смерть.
Что значит смерть? Этому можно научиться?
Я усмехнулся.
Спроси, что полегче.
— Ну, где ты там? — бормотал я, выводя вертолет на Воронку. — Где ты прячешь свою бессмертную голову?
Небо над Воронкой оказалось на удивление чистым.
Ни одной машины в воздухе. Мне освободили все эшелоны.
Никогда не думал, что явление природы (а чем еще можно было считать Воронку?) можно так сильно возненавидеть, но проклятия так и сыпались с моих губ. Я ничуть не боялся разбудить Лина, от полученной дозы снотворного он должен был проспать до самой Деяниры. Ну где там Минотавр, жадно пожирающий колонистов? Не пора ли заткнуть злобную пасть Воронки? Не пора ли накинуть на ее пасть стиалитовый намордник?
Я был один и никого не стеснялся.
Можно было наконец выкричаться, отвести душу.
Наверное, поэтому меня буквально обожгло ужасом, когда из-за моей спины донеслось:
— Аллофс!
20
Окликнул меня не Лин. Следовало обернуться, но я медлил.— Аллофс! — Женский голос прозвучал твердо. — Задайте программу — круг над Воронкой, затем пересечение по диаметру. И включите автопилот.
Я наконец повернул голову.
За ящиками, у аварийного люка, в самом конце салона, стояла Бетт Юрген.
За те несколько дней, что я ее не видел, она похудела, смуглое лицо было туго обтянуто кожей, но ее глаза горели так же неистово. И тот же пепельный широкий балахон облегал, скрывал ее шею, грудь, плечи, спускался по бедрам, ниспадал на ноги. И руки она по-прежнему прятала в тонких перчатках.
— Как вы сюда попали?
Вопрос прозвучал грубо, но Бетт этого не заметила.
Она сказала:
— Аллофс, вы похожи на Оргелла.
Не знаю, что она хотела этим сказать, но меня вновь окатило волной непонятного ужаса.
— Я не Оргелл!
— Я знаю. — Бетт Юрген глядела на меня, как на пустое место.
— Отойдите от люка, — попросил я. — Эта штука распахивается от простого нажатия. Раз уж вы оказались здесь, устраивайтесь удобнее.
Я украдкой взглянул на Лина.
Лин ничем не мог мне помочь.
Он безмятежно спал и собирался спать до самой Деяниры.
Бетт Юрген надо отвлечь, пришло мне в голову. Она, похоже, не в себе, ее следует отвлечь от мрачных мыслей. Ее надо спросить о чем-то таком, что привлекло бы ее внимание. Скажем, о том же Оргелле. Почему, в самом деле, увезли на Землю все его работы? Или почему он когда-то пользовался таким псевдонимом — Уве Хорст? Что могло значить для Оргелла это имя?
Я заговорил, но Бетт Юрген мне не ответила.
Медленно, очень медленно, не спуская с меня глаз, она стянула перчатки — сперва с левой руки, потом с правой.
Меня пронзила волна боли и жалости.
Теперь я знал, почему она и в жару носила перчатки — ногти на тонких пальцах Бетт Юрген были разбиты, два или три совсем почернели.
Ну да, она же ночью пробиралась среди камней.
К Воронке.
Одна.
Но зачем?
Я не мог произнести ни слова.
А Бетт Юрген, помедлив, нашла своими изуродованными пальцами голубую кнопку магнитной молнии, где-то там, под самым подбородком, и резко потянула ее вниз.
Пепельный балахон распался на две части.
Как раковина.
Я не ожидал, что Бетт Юрген выпутается из него так быстро, но она выпуталась и тут же стремительно выпрямилась.
И снова меня тронуло ледяной волной страха.
Бетт Юрген стояла в семи-восьми шагах от меня — вызывающе обнаженная.
Но теперь я знал, зачем она таскала на себе это нелепое пепельное одеяние.
Ее сильное красивое тело во многих местах было покрыто ссадинами и синяками. Никогда я не видел ничего более ужасающего. Бетт Юрген была прекрасна, но она вселяла в меня ужас.
— Что за стриптиз? — спросил я грубо. — Что вы задумки?
— Задайте программу и включите автопилот, Аллофс.
Тон Бетт Юрген не допускал возражений.
Я задал программу и включил автопилот.
И вновь обернулся.
Бетт не сменила позы.
Нагота ее ничуть не смущала.
Она была столь хороша, что ссадины и синяки лишь подчеркивали ее совершенство.
Иола…
Или Исмена…
Сколько их было в истории Несс…
Но сама Бетт думала о другом.
— Аллофс, — спросила она, — как вы думаете, им было больно?
— Кому? — не понял я.
— Пэйджу… И Уиллеру… И Людвигу… И его дочери… И Оргеллу, наконец…
— Откуда мне знать? Отойдите от люка!
Я прикинул: смогу я достать Бетт в прыжке?
Вряд ли.
Через спинку кресла, на котором спит Лин, я, пожалуй, перемахну, но там дальше ящики.
Бетт будто прочла мои мысли.
Она улыбнулась.
Меня мороз продрал от этой ее улыбки. Я представить себе не мог, чт может означать такая странная улыбка. И еще я увидел: искалеченные пальцы Бетт легли на замок аварийного люка.
Я не успел даже вскрикнуть.
Бесшумный взрыв буквально выдернул ее из вертолета.
Бетт Юрген выдернуло из вертолета вместе с оторвавшимся люком, он не был рассчитан на такие нагрузки. Машину резко качнуло и завалило на правый борт, но автопилот справился и, выправив машину, вновь повел над ревущей, темно крутящейся внизу Воронкой.
Вцепившись руками в кресло, я глянул за борт.
Ни Бетт, ни оторванного люка я не увидел. они уже исчезли под шлейфом коричневатой пыли, застилавшей весь южный сектор Воронки, но пепельный балахон все еще крутился в воздухе, смешно взмахивая широкими длинными рукавами. Казалось, он требовал, он просил защиты.
— Что случилось? — услышал я сонный голос Лина. Толчок все-таки разбудил его. Он ничего не понимал, возясь на раскинутых креслах. Спросонья, по-моему, он даже меня не видел. — Отти, ты где? У нас что-то случилось? — Он протер наконец глаза. — У нас вырвало люк?
Я молчал.
Вой турбин и надсадный рев крутящейся под нами Воронки рвали мое сердце.
Я боялся за Лина.
Я не знал, как он поведет себя в этой ситуации.
Внизу беспрерывно вспыхивали взлетающие над пылью камни.
Вечные, несущиеся по кругу сияния вечного камнепада.
Против часовой стрелки…
Против часовой стрелки…
Я боялся за Лина. Ведь он тоже был одним из тех — из списка.
— Возьми на себя управление! — Я ухватил Лина за рукав куртки и чуть не силой перетащил на место пилота. Теперь он не мог проскочить мимо меня к аварийному люку. — Веди вертолет прямо на Деяниру. Я свяжусь с постами.
— Что произошло? — В раскосых глазах Лина стояло непонимание.
— Выполняй! — заорал я.
Наверное, Лин не привык, чтобы с ним так разговаривали.
Он побледнел.
До него что-то дошло.
— Здесь кто-то был? — странным голосом спросил он.
Я не стал его утешать. Я сказал:
— Здесь была Бетт Юрген. Кажется, мы ее убили.
21
Я знал, что Вулич придет.Я не искал художника Вулича. И он ничего не обещал мне. Но я знал, что он придет, и почти не покидал свой номер.
Канал С я теперь включал редко.
Кстати, сообщение о гибели Бетт Юрген прошло почти незаметно.
Колонисты, конечно, склоняли мое имя, но совсем по Другому поводу.
Инспектор Аллофс приносит Несс освобождение! Инспектор Аллофс визирует документы, утверждающие Большую Базу! Инспектор Аллофс вычеркивает Воронку из истории Несс!
На Несс меня превращали в героя.
Официальное торжество должно было открыться утром.
Ритуал разрабатывала специальная комиссия. Согласно ритуалу, я, инспектор Управления Аллофс, должен был выйти на балкон Совета, нависающий над центральной площадью Деяниры, и объявить окончательное решение.
Всего лишь объявить.
Никаких речей.
Меня это устраивало.
В дверь постучали.
Я ответил без всякого волнения, хотя знал, что прийти может только Вулич.
Мы молчали, пока он устраивался в кресле — пыхтя, отдуваясь, никак не объясняя своего появления.
Первым начал я:
— Скорее всего, Бетт спряталась в машине где-то на островах. Странно, как могла знать Бетт о моих маршрутах?
— Она знала. — Голос у Вулича оказался низкий и ровный. — Она перехватывала ваши радиопереговоры, Аллофс. Конечно, не стоит одобрять такое, но это был ее последний шанс.
— Если бы Лин не спал…
— Не корите себя, инспектор. Вы все равно ей не помешали бы.
— Я мог не допустить того, что случилось!
— Оставьте, инспектор. Не стройте из себя жертву. Вы тут ни при чем, Бетт сама все решила и сделала. Сама! Вообще не надо говорить о смерти, инспектор. Надеюсь, наступит такое время, когда вы будете не корить себя, а уважать как раз за то, что не остановили Бетт.
— Уважать?
— Вот именно, — кивнул Вулич. — Ведь, сами того не зная, вы помогли Бетт.
— Но смерть… — пробормотал я.
— Забудьте об этом, — терпеливо повторил Вулич. — Как бы ни оборачивались обстоятельства, итог был предопределен. Вы не могли остановить Бетт, она давно сделала свой выбор. Не все похожи на Лина, инспектор. Лин страдает за все человечество, а Бетт страдала за нас с вами. Конкретно за меня, и конкретно за вас, и конкретно за Оргелла. Поверьте мне, страдать за конкретного человека всегда сложней, чем сразу за всех.
Вулич вздохнул.
Он видел, что я его не понимаю.
— Оргелл и Бетт тоже долго не понимали друг друга. Вы ведь знаете, наверное, что есть люди, особенно расположенные к тому, чтобы слышать Голос. Приступы, которым был подвержен Оргелл, длились иногда месяцами. Он скрывал это, но я знаю. Я дружил с ним. Я часто находился с ним рядом. Оргелл чудовищно много работал. Он даже Бетт в такие периоды не пускал в мастерскую. Только меня. Я знаю, я сам слышал, — Оргелл постоянно разговаривал сам с собой. Самые серьезные его работы, инспектор, написаны как раз во время таких приступов. Психологически это легко объяснить. Ты вкладываешь в труд все свои силы, но получается совсем не то, что ты задумал. Это раздражает. Ты злишься. Ты начинаешь бормотать что-то про себя. Потом ты замечаешь, что это уже не просто бормотание. Ты пишешь хребет Ю, ты громоздишь на полотне его черные отроги, а сквозь камень вдруг начинает что-то просвечивать. Какой-то эфирный кокон. Нежный, неясный. Видимый только тобой кокон. Да что за черт! — злишься ты. Почему? Какой кокон? Тут взбесишься, правда? Ведь этот кокон явно нематериален, он всего лишь вспышка света, ничего больше. Правда, он имеет определенные очертания, определенную динамику. И ты бормочешь, не понимая себя. Ты яростно переругиваешься с управляющим тобой невидимкой. Ты начинаешь осознавать, что известные тебе вершины искусства всего лишь какая-то ступень, вовсе не высшая. Ты начинаешь догадываться, что можно сделать еще один шаг вперед. Вот только как угадать, правильно ли ты понимаешь тебе открывающееся? Представьте, инспектор, что вы нашли на берегу моря какие-то ссохшиеся неопределенные останки. Останки каких-то обезвоженных волокон. Как, скажем, вам, никогда не видавшему медуз, никогда о них не слышавшему, понять, что ваша находка и есть останки медузы, только высушенные временем? Однажды, разглядывая работы Оргелла, я спросил: что это? — и указал на просвечивающий сквозь камни эфирный кокон. Оргелл ответил просто: не знаю.
— Думаете, сюжеты картин действительно были подсказаны Оргеллу Голосом?
Вулич странно усмехнулся:
— А почему не Воронкой?
— Воронкой?.. — пробормотал я, отчетливо понимая бессмысленность своих вопросов.
— Или почему не другим Разумом?..
Я резко поднял голову.
Нет, Вулич не смеялся надо мной. Он сидел, низко опустив голую шишковатую голову, спрятав пальцы рук в мощной бороде, и медленно повторил:
— А почему не другим Разумом?
Потом он поднял голову, и в его черных влажных глазах я увидел печаль.
— В конце концов, — сказал он, — были и такие гипотезы.
— Гипотезы отчаяния, всего лишь, — сухо возразил я. — Когда нечего сказать, обращаются к другому Разуму. Но в чем, черт вас побери, разум этого Голоса? В бессмысленном повторении одних и тех же вопросов? «Что значит никогда?.. Что значит погиб?.. Что значит бессмертие?..»
— Вы слышали именно такие вопросы? — В голосе Вулича прозвучало детское любопытство.
— А вы?
Вулич не ответил.
— Ну да, — усмехнулся я. — У вас нет запретов, просто некоторые вещи у вас не обсуждаются. Вы помешались на этой вашей Воронке.
— Почему на нашей? — Вулич почему-то прицепился именно к этому слову. — Воронка не наша, инспектор. Нашеговообще ничего не существует. Даже наш собственный организм рано или поздно выходит из подчинения, начинает давать сбои. Разве не так? Это все условности, инспектор. НашаЗемля, нашаНесс, нашаГалактика, это мы только говорим так. С чего вы взяли, что в природе есть что-то наше? Да, конечно, мы можем при желании погасить звезду Толиман, разнести на куски ненужную планету, выставить пару маяков в созвездии Волопаса, но разве от этого что-то станет нашим? Наконец, инспектор, мы даже Воронку можем перекрыть стиалитовым колпаком, упрятать ее от глаз, ну и что? Разве она станет от этого нашей?
— Послушайте, Вулич, — сказал я. — Все это всего лишь философия двух удрученных людей. А я привык иметь дело с фактами. Просто с фактами. Меня убеждают только факты. Не одна сотня колонистов нашла смерть на Губе, причем мучительную смерть. Почему? Вы можете это объяснить? А некто Оргелл свалился прямо в Воронку, и тому есть подтверждение, и все же Оргелл выбрался из Воронки. А? Каким образом? В Оргелла к тому же несколько раз стреляли, ему разворотили весь живот, он был мертв, он был абсолютно мертв, и этому тоже есть свидетели, тем не менее убитый Оргелл вновь воскрес. Почему? Вы можете объяснить? Сам он ведь ничего не помнит, ничего не может рассказать о своем путешествии в Воронку. И наконец, Бетт Юрген. Это тоже факт. Разве она не знала, чем грозит прыжок в Воронку? Знала. Но почему-то ее это не остановило. Почему? Может, вы это объясните?
— Собственно говоря, те же самые вопросы мог задать вам и я. — Вулич нехотя, через силу улыбнулся. — Кажется, бес сомнений вас еще не замучил.
— Вы о чем-то догадываетесь? — спросил я напрямик. — Если да, то говорите, не тяните. Что может стоять за всем этим?
— Но вы же сами уже почти подошли к ответу. Один умер, но остался жить, а другая полна жизни, но ищет смерти… — Он пожал тяжелыми плечами. — Почему, в самом деле, не объяснить это другим Разумом?
— А почему не Воронкой?
— Воронкой? — Вулич изумленно взглянул на меня. — Но ведь мы говорим об одном и том же. Вдумайтесь. Это длится веками. Каменный мальштрем никогда не утишает свой ход. Над этим бились и бьются лучшие физики, математики, механики мира, а Воронка остается непознаваемой. Что мы имеем в итоге, кроме длиннейшей библиографии, всяческих каталогов, классификационных таблиц и отчетов, набитых заумной терминологией? Очередная гипотеза рождается и умирает. Очередная жертва рождается, растет, потом отправляется на Губу… Отсюда и неприятие, — добавил Вулич, помолчав. — Отсюда и активный протест, отторжение. Не знаем и не хотим знать! Вот станем умнее, тогда разберемся! А пока… А пока надо к черту перекрыть Воронку стиалитовым колпаком! Тем более что причины на это есть. — Он язвительно усмехнулся. — Воронка, видите ли, занимает на планете единственно удобное для космопорта место! Но, инспектор, если мы впрямь имеем дело с другим Разумом, разве на другой Разум можно обижаться, разве можно с ним сводить счеты? А ведь решение перекрыть Воронку стиалитовым колпаком, пусть даже на неопределенное время, это и есть такая месть! Разве нет? Признайтесь!
— Вы против возведения космопорта?
— Разумеется, — вырвалось у Вулича.
— Ну, хорошо, — подумав, сказал я. — Вы против. Бетт Юрген против. Много таких, как вы?
— Это не имеет значения.
— С чего вы взяли? — рассердился я. — В конце концов, речь идет о будущем развитии всего сообщества людей на планете Несс, о месте планеты Несс в семье других населенных планет, наконец, о выходе человечества в по-настоящему дальний Космос.
— Ну да, к новым загадкам… — Вулич неприятно поморщился. — А за нашей спиной останутся шесть ангравов…
— Не вижу в этом ничего страшного. Рано или поздно мы обратимся к ним всерьез. Но для этого нам нужна и Большая База. Может, Воронке даже полезно будет поработать в вечной тьме, под плитами космопорта. Раз мы ничего не можем объяснить себе, пусть она хотя бы не мозолит нам глаза. И уж в любом случае мы спасем тех, кто еще может погибнуть в Воронке.
Я всерьез разозлился:
— «Другой Разум! Другой Разум!» Истинный Разум, Вулич, не станет веками топтаться на одном месте. Истинный Разум, Вулич, всегда подразумевает развитие, движение. Зачем истинному Разуму повторять одни и те же вопросы?
— А может, он не торопится? — негромко спросил Вулич. — Может, у него свое представление, когда и какие задавать вопросы? Может, у него вообще свое собственное, отличное от нашего, представление о времени? Не отвергающее время, но трактующее его иначе. Нельзя же, в конце концов, все процессы сводить только к физико-химии. Может, этот Разум бесплотен, а Воронка лишь некий косвенный его след, некое побочное свидетельство его существования. Может, данному Разуму, инспектор, абсолютно все равно, когда он получит ответ на свои вопросы — через сто лет или через тысячу? Разве срок жизни, отпущенной человеку, является эталоном? Может, перед этим Разумом мы все действительно лишь мотыльки, поденки… — Вулич явно вспомнил слова, сказанные Бетт Юрген. — Начинаем жизнь вполне бессмысленно, потом взлетаем. Некоторое время парим… Ну и что?.. Успеваем лишь оплодотвориться и продолжить род… Окажись вы на месте бесконечного бессмертного Разума, инспектор, как бы вы смогли договориться с такими поденками?
— Истинный Разум способен понять, имеет смысл заниматься отдельной особью или всем видом.
— Вы научились разговаривать с муравейниками? — Вулич усмехнулся. — Впрочем, в целом вы мыслите правильно. Рано или поздно истинный Разум должен догадаться о том, что сейчас пришло вам в голову. А какой-то, возможно, уже догадался.
— Что вы имеете в виду?
— Я бы предпочел, инспектор, чтобы вы сами пришли к какому-то выводу. — Он спокойно глянул мне в глаза. — Что, по-вашему, является самой характерной особенностью жизни?
— Смерть.
— Но почему? — Вулич был раздосадован. — Почему смерть? Почему не бессмертие? Может быть, именно бессмертие является самой характерной особенностью жизни во Вселенной. Может быть, жизнь появляется в самые первые минуты творения вместе со временем, пространством, материей и уходит только вместе с ними. Разум, о котором мы говорим, мог впервые встретиться со смертными видами именно на Несс. Понимаете, инспектор, именно здесь, и впервые! Может, раньше он представления не имел о смерти. Ну, подумайте сами, разве его не заинтересовало бы такое явление? Вспомните, сколько мушек-дрозофил, мышей, собак мы мучили и убивали, подбираясь к бессмертию и не находя его. А для этого Разума, может быть, не существует тайн бессмертия, напротив, он потрясен своим открытием смерти. Он ставит эксперименты на нас всего лишь потому, что находит нас удобной формой для этого. Не больше. Он же не догадывается, что, умирая, мы умираем навсегда.
— Убийство всегда убийство.
— Но почему убийство? — Вулич даже наклонился ко мне. — Этот Разум чем-то обеспокоен, он ищет. Как бы мучительно ни умирал человек при проводимых им экспериментах, не следует обольщаться и обвинять чужой Разум в жестокости. Он просто не мы.
— Всему есть предел.
— Что за черт! — Вулич возмутился. — О каких пределах вы говорите? Очнитесь! Откройте глаза! Почему дело всегда в сотнях, а не в единицах?
Вулич загорелся.
Он напирал на меня, он требовал понимания.