Страница:
Светало, когда наши друзья подошли к квартире Русакова и позвонили. Долго пришлось им ждать, пока заспанная горничная отворила дверь.
— Что вам нужно?
— Виктор Павлович спит? — спросил Шведов.
— Ну да, конечно.
— Разбудите его. Скажите, что есть важное и неотложное дело к нему.
Горничная стала было возражать, но Шведов настоял на своем, и через четверть часа к ним вышел профессор.
— Какое важное дело? Какое дело?..
— Виктор Павлович, — начал Шведов, — извините; слишком уж важные обстоятельства заставили нас беспокоить вас в это время. Прежде всего позвольте вам представить моего друга, Николая Александровича Краснова, гениального математика, как вы сейчас убедитесь. Видите, в чем дело. Как взять этот интеграл?
— Да ведь я вам доказывал в университете, что он в конечном виде не берется.
— Да, но ваши доказательства оказались софизмами.
— Как — софизмами? Как — софизмами? Так не годится говорить.
— А вот посмотрите.
И Шведов решил ему задачу. Недоумению профессора не было границ.
— Но это еще не все, Виктор Павлович. Расскажите-ка вы сами, Николай Александрович, о вашем открытии.
Краснов еще раз изложил то, о чем только что говорил в квартире Шведова. Русаков был поражен:
— Это, это… удивительно!
— Теперь вот в чем дело, Виктор Павлович, — начал опять Шведов, — сообщать о сделанном открытии правительству правда не стоит?
— Не стоит, конечно, не стоит.
— Значит, нужно работать самостоятельно?
— Самостоятельно, непременно самостоятельно.
— Но у нас нет денег.
— Нет денег? Это не годится. Деньги необходимы, необходимы.
— Вот мы и хотим предложить вам… У вас есть деньги…
— В банке лежат.
— Так возьмите их и примите участие в нашей кампании.
— То есть дать вам их взаймы? Как же это?.. Нет, это не того… Не годится… деньги того…
— Нет, мы предлагаем вам принять непосредственное участие в нашем предприятии.
— Как, а лекции бросить?
— Так что же? Да вы с нами гораздо больше сделаете для науки, чем в университете. А как удивится профессор Лессинг, когда узнает о нашем открытии!..
Глаза Русакова загорелись от радости:
— Это верно! Лессинг повесится с досады. Но все-таки как же деньги… Я не знаю…
— Как вам угодно, Виктор Павлович! Мы сочли своим долгом предложить вам. В случае же вашего отказа мы имели в виду обратиться к профессору Лессингу. Он, наверное, согласится. Как вы думаете, когда его можно застать дома?
— Нет, нет, этого не нужно, этого не нужно. Я согласен, согласен. Сегодня же подам в отставку.
— Ну, вот и отлично! Теперь нужно решить, куда нам следует отправиться, чтобы заняться предварительными приготовлениями.
— На необитаемый остров нужно, — поспешно проговорил Русаков.
— Но, господин профессор, — заметил Краснов, — теперь ведь нет необитаемых островов.
— Как нет? Должны быть, должны быть!..
Через несколько дней весь физико-математический факультет, как громом, поразило известие, что профессор Русаков вышел в отставку, а известный студент Шведов уволился из университета. Профессор Лессинг не знал, что и подумать, и даже немного тревожился, замечая, с каким многозначительным и торжествующим видом поглядывал на него бывший профессор Русаков, коварно улыбавшийся при всякой с ним встрече. Страдающим же лицом в этой истории явилась жена профессора Русакова. Она убедилась в том, что ее ученый супруг окончательно спятил с ума. Кроме непонятной отставки, лишившей их постоянного дохода, в поведении профессора стало проявляться еще более странностей, чем прежде. Он по целым дням вырезал из картона какие-то фигурки, клеил их, кричал: «нет, не годится», и разрывал на части; затем снова клеил и так далее. Наконец, профессор взял из банка почти все свои деньги и сказал жене, что завтра едет, но куда, зачем, об этом упорно молчал. Русаков обещал писать жене, но добавил, чтобы она ему не отвечала, так как он ни под каким видом не может дать своего адреса.
На другой день профессор действительно уехал. Профессорша выпросила себе право хоть проводить его до вокзала железной дороги. Там она увидела, что ее муж сел в вагон не один, а с двумя какими-то субъектами, показавшимися разгневанной и опечаленной женщине крайне подозрительными. В одном из них она признала студента, нередко навещавшего ее мужа и написавшего какое-то сочинение о наибольших и наименьших величинах функций, с которым профессор долго носился. Другой же, с реденькой бородкой, в пенсне, был ей положительно неизвестен. Наконец пробил третий звонок. Профессор окончательно попрощался с женой, посоветовав ей в заключение остерегаться Лессинга, и поезд тронулся, увозя профессора и его товарищей неизвестно куда.
С тех пор прошло несколько лет, а о профессоре Русакове, студенте Шведове и чиновнике Краснове не было ни слуху ни духу. Они словно провалились сквозь землю.
— Я лично, безусловно, согласен с автором, — говорил младший англичанин, — что смена светлых точек на Марсе — явление не случайное, а есть не что иное, как сигналы, которые жители планеты дают нам. Очевидно, они вызывают нас на разговор. Заметьте, что расположение этих светлых пятен всегда имело строго правильную геометрическую форму: сначала три пятна в виде правильного треугольника, затем три пятна по вертикальной прямой и, наконец, одно пятно в центре диска. Вот если бы на земле обратили на это должное внимание, то могли бы с успехом разговаривать с Марсом.
— Но каким же образом?
— Очень просто. Стоит лишь повторить те же самые сигналы и в том же порядке — и жители Марса увидят, что их сигналы поняты. С помощью же электричества вполне возможно устроить соответствующую группу пятен в различных пунктах земной поверхности, и это будет стоить даже не особенно дорого. Для того чтобы образовать, например, треугольник, следует устроить одновременно свечение в Сахаре, Гималайских горах и на Балканском полуострове; для вертикальной прямой можно избрать ту же Сахару, мыс Доброй Надежды и Аппенинский полуостров и так далее.
— Хорошо. Предположим, что нашлись на земле предприимчивые люди, которые повторили по порядку все сигналы Марса: допустим даже, что на Марсе поняли нас и наши работы по устройству световых эффектов не пропали даром: скажите же, сэр, какой практический смысл в этих действиях? Чтобы убедиться в том, что на Марсе есть жизнь и жители, нет нужды меняться сигналами: это можно решить чисто теоретическим путем. Кто же из образованных людей нашего времени сомневается в том, что на Марсе есть люди и цивилизация? Все научные данные доказывают это ясно как день. К чему же нужна такая трудная проверка?
— В том-то и дело, сэр, — отвечал младший англичанин, — что значение этих световых сигналов более серьезно, чем вы думаете. Начало — половина дела. Если бы успешно завязались переговоры, то они скоро бы развились и у нас возникли бы более близкие сношения. Важно заключить только, так сказать, союз между двумя планетами.
— Не думаете ли вы, что между Землей и Марсом установится телеграф?
— Весьма возможно.
— Вы договоритесь, пожалуй, до того, что со временем найден будет способ пересылать на Марс не только предметы, но и живых людей.
— Это очень возможно.
— Нет, невозможно. Уже потому невозможно, что не найдется такого сумасброда, который согласился бы полететь в ядре на неизвестную планету.
— Вы думаете?
— Я в этом уверен.
— А я, в свою очередь, уверен в том, что если доказать вполне точным, логически-научным образом возможность долететь до Марса, то охотников совершить полет найдется такое множество, что придется отказать за недостатком места девяносто девяти из ста.
— Я с вами согласна, сэр, — вмешалась вдруг в разговор дама в трауре. — На земле слишком много горя и страданий, и немало найдется обездоленных судьбой, которые готовы даже на смерть, а не только на жизнь в другом мире, лишь бы оставить ненавистную землю, Да вот я, например. Я бы отдала все свое немалое состояние, если бы могла покинуть землю. Я с радостью улетела бы и на Луну, и на Марс, если бы только было можно вырваться из этого мира. Но, к несчастию, о таком путешествии можно только мечтать.
— Мало завидного представляет неизвестный мир, где, может быть, вас ожидает немедленная смерть, — сказал старший англичанин.
— А здесь разве нет смерти? — с горечью возразила дама. — Я убеждена, что в другом мире смерть не так зла и несправедлива, как на Земле.
— Осмелюсь спросить, мисс, — сказал второй иностранец — юноша, до сих пор не принимавший никакого участия в разговоре, — вы, вероятно, перенесли тяжелое горе?
— Да, сэр; я могу вам его поведать. Я потеряла любимого человека за несколько дней до нашей свадьбы. Он утонул в море, и с ним погибло все дорогое для меня на земле. Я говорю серьезно, что готова была бы улететь хоть на Марс, куда бы то ни было, чтобы только уйти от моего горя, которое всюду меня преследует. Я уже давно покинула дом и, как Агасфер, еду, еду, сама не зная куда и зачем, еду без цели, без интереса.
— Но разве на земле у вас нет других привязанностей, мисс?
— Нет. Я круглая сирота: ни отца, ни матери, ни близких родных у меня нет. Мой Эдуард составлял для меня все, и это все потеряно навеки. Я ни в чем не вижу отрады для себя в будущем, хотя мне все сулят счастье, так как я — очень богатая девушка. Вы, вероятно, слышали имя моего покойного отца, Томаса Эдвардса в Ливерпуле?
— Томаса Эдвардса? — спросили в один голос англичане. — Кто же не знал Томаса Эдвардса? Значит, мы имеем честь видеть его дочь, мисс Мэри Эдвардс, наследницу его миллионов?
— Да, господа, я — Мэри Эдвардс, несчастная миллионерша. О, с какой радостью я отдала бы свои миллионы, лишь бы мне возвратить мое счастье, или, по крайней мере, скрыться на другую планету от моего горя! Что может быть ужаснее, как чувствовать себя одинокой во всем мире! Да, только на Марсе я бы возвратила себе свой душевный покой.
Через несколько минут поезд примчался к лондонскому дебаркадеру и остановился. Оба англичанина немедленно вышли на платформу, а мисс Эдвардс стала приводить в порядок свои картонки. Юный иностранец подошел к ней и проговорил вполголоса:
— Мисс! Вы действительно согласились бы отправиться на Марс?
— Да, сэр, но это невозможно.
— Нет, возможно. Если вы хотите проверить мои слова, будьте завтра в Лондоне на Риджент-стрит в доме доктора Гаукинса: там вам докажут, что это возможно, самым строгим научным образом.
Глаза мисс Мэри заблестели от радости:
— Я вам верю, сэр. Так если это возможно, я с охотой полечу. Как я вам благодарна, если бы вы знали! Надеюсь, что вы сами будете моим попутчиком?
— Да, и не я один, а еще несколько моих друзей. Но только, мисс, моя законная к вам просьба: храните эту тайну.
— Конечно. Даю вам честное слово.
— Благодарю. Так пока до свидания. Не забудьте адреса.
— О нет, как можно! Завтра в двенадцать часов я буду на Риджент-стрит в доме доктора Гаукинса. Я вам очень, очень благодарна, сэр. До свидания.
Она вышла из вагона. Старший иностранец безмолвно слушал этот короткий разговор с широко раскрытыми от удивления и ужаса глазами и, лишь только мисс Мэри скрылась, набросился на своего товарища с бранью и упреками.
Вскоре доктор Гаукинс стал ходатайствовать о том, чтобы ему было дано разрешение устроить в собственной усадьбе электрический завод для приготовления искусственных дождевых облаков из морских волн и направлять их в те местности Европы, которые в данное время страдают от засухи. Как ни нелепо было такое предприятие, формальных препятствий к нему не было, и доктор Гаукинс получил требуемое разрешение на устройство дождевого завода. Затем к нему стали доставлять из Шеффильда и Бирмингама разные непонятные машины, которыми скоро уставилась огромная площадь в усадьбе чудака. Каждый день он откуда-то получал письма и телеграммы, и в усадьбе молчаливого иностранца закипела жизнь, а вместо прежней тишины началась шумная работа. В доме поселились еще несколько лиц. Целый день сновали взад и вперед по Риджент-стрит к дому Гаукинса разные люди, и сам Гаукинс совершенно изменился. Теперь его можно было встретить во всевозможных публичных местах, в театрах, на гуляньях, в обществе молодых джентльменов. Он весь сиял, и по всему было видно, что в его жизни произошла какая-то счастливая перемена.
Постройка знаменитого дождевого завода, над которым смеялись лондонские электротехники, подвигалась тем временем быстро вперед. Никто из рабочих не понимал, для чего будет служить та или иная часть гигантских сооружений, и все только слепо исполняли данные приказания. Работами непосредственно заведовал инженер, еще довольно молодой человек, тоже иностранец, пользовавшийся заметно полным доверием Гаукинса.
Мало-помалу все привыкли к работам доктора и перестали ими интересоваться, работы между тем продолжались и продолжались, и скоро делу было суждено разъясниться самым неожиданным образом.
Вечером того же дня, в который произошел описанный в предыдущей главе разговор в вагоне о планете Марс, оба иностранца имели продолжительную беседу с доктором Гаукинсом.
— Ну, вот, Виктор Павлович, — говорил инженер, — наши работы и кончены. Теперь дело осталось только за мелочами. Через месяц Марс будет в положении, когда нам как раз и нужно будет махнуть на него.
— Все это хорошо, хорошо, а только не годится так делать, как Шведов. За каким чертом ему понадобилась эта женщина? Чтобы разболтала всем?
— Во-первых, Виктор Павлович, — отвечал помощник инженера, это — не женщина, а молодая девушка, во-вторых, она никому ничего не скажет уже потому, что сама полетит с нами.
— Да на что она нам нужна? Куда лучше бы было полететь втроем! А то поднимет визг, поразвесит по всему судну свои юбки, а там еще окажется в интересном положении… Возись тогда с нею!
— Виктор Павлович! Побойтесь Бога! Она еще барышня.
— Барышня, барышня! Все они такие! В гимназии до квадратных уравнений еще не дойдет, а уж заведет альбом с любовными стихами!..
— Ну, перестаньте ворчать, Виктор Павлович, — сказал инженер. — Что сделано, того не воротишь. Я думаю, что нам опасаться не следует: лицо этой англичанки такое симпатичное, что невольно внушает доверие.
— Да пусть летит, мне все равно! Я боюсь только одного, как бы она не разболтала по всему Лондону прежде, чем мы тронемся с места. А Лессинг и явится тут как тут, и все дело погубит.
— Виктор Павлович! Когда вы перестанете наконец бояться Лессинга? — спросил помощник инженера. — Ведь целых четыре года прошло с тех пор, как вы оставили университет. Лессинг о вас и думать забыл.
— Как же, забыл! Это животное все сделает, лишь бы мне повредить… Он у меня ни на минуту не выходит из головы. Еще бы мне не бояться! С тех пор как мы прочитали в газетах, что Лессинг командирован с научною целью в Англию, я и спать спокойно не могу. Боюсь, что мы не улетим благополучно.
— Да откуда же он может знать, что доктор Гаукинс из Нью-Йорка и Виктор Павлович Русаков — одно и то же лицо? Вы так хорошо скрыли свое имя, что этого никто никогда не узнает!
— Лессинг может узнать. Это — хитрая бестия, а все через вашу девчонку — она разболтает.
— Да не разболтает, я в том порукой. Не понимаю, почему вы так предубеждены против нее. Каким вы сделались ненавистником женщин!
— Ну, да что там толковать! — сказал профессор. — Пусть едет! Теперь ничего не поделаешь. Дорогой научим ее в винт играть; все лучше, чем с болваном.
— Вот видите, — сказал Шведов, — вам же будет лучше. Да, теперь все готово… А право, как подумаешь, что через несколько дней предстоит такое путешествие, страшно становится.
— Да, времени у нас осталось всего лишь один месяц, — сказал Русаков, — надо усиленно готовиться.
— Да ведь все готово, — заметил Шведов. — А зарядить цилиндры следует не раньше как девятого сентября. Теперь нужно только меблировать корабль.
— В этом уж мы положимся на вкус Эдвардс. Но вы напрасно думаете, Петр Петрович, что нам делать больше уж нечего, — заметил Краснов. — Работы много. А закупить все необходимое по составленному списку, а запаковать и привинтить все? Это потребует немало времени. Вы ведь знаете, что если для нас безразлично расположение предметов в дороге, то в момент толчка много значит правильная установка. Если окажется заметная фальшь в равновесии, то мы не попадем на Марс; а если равновесие и не будет нарушено, но вещи будут плохо упакованы, то многое может разбиться, поломаться от внезапного толчка, который нарушит общую инерцию. А нужно, чтобы ни того ни другого не было. Подождем барышню и завтра же примемся за покупки.
— Не забудьте купить карты, — сказал профессор.
— Хорошо, — отвечал Краснов и сделал отметку в своей записной книжечке.
— Имею удовольствие видеть доктора Гаукинса?
— Он самый, он самый. А вы — мисс Эдвардс? Очень рад, очень рад. Едем, едем на Марс. Дорогой будем играть в карты. Вы играете?
— Играю. Но разве вы думаете дорогою взяться за карты?
— А что же мы будем делать двести шесть дней, пока не долетим до планеты?
— Хорошо, — засмеялась Мэри. — Но будет ли это удобно?
— Уж не думаете ли вы, что мы отправимся на каком-нибудь аэростате? Нет, сударыня, мы летим на большом корабле, в котором будет общая зала и у каждого пассажира по отдельной комнате.
— Где же мои вчерашние знакомые?
— А, мои инженеры! В машинном отделении. Пойдемте туда.
Они направились к машинному отделению. Инженеры заметили их приближение и поспешили им навстречу.
— Здравствуйте, друзья, — сказала мисс Мэри. — Покажите же мне ваше диковинное изобретение.
Все вместе вступили под навес машинного отделения.
— Честь этого изобретения, — заговорил Русаков, — принадлежит Краснову. Принцип его состоит в том, что совершенно закупоренное судно, в котором мы все четверо поместимся, получит настолько сильный толчок, что благодаря ему оно приобретет огромную скорость, достаточную для того, чтобы в течение двухсот шести дней долететь до Марса. Здесь вы видите, мисс, два отделения. Первое представляет тот механизм, который выбросит нас в пространство; а там, наверху, видите, находится вторая наша постройка, наше будущее жилище, уже положенное на место и приспособленное должным образом. Начнем осмотр по порядку с первого.
— О нет, нет! — возразила Мэри. — Что я тут разберу? Понять такой сложный механизм свыше моих сил. Здесь без конца колеса, цилиндры, рычаги, ремни!.. Оставим это и пойдемте лучше смотреть корабль. Но скажите, господа, по секрету, — кто вы такие? Ведь мы теперь — свои люди.
— Я — бывший профессор математики в русском университете, Гаукинс, то есть, собственно говоря, моя фамилия не Гаукинс, а Русаков.
— Ах, это вы. Я хорошо помню, как три или четыре года тому назад газеты много писали о загадочном исчезновении знаменитого русского математика Русакова. Так вот чем объясняется ваше исчезновение! Это вы тот знаменитый профессор?
— Да, это я…
— Что же мне сомневаться в успехе поездки, если за него ручается такое светило ученого мира! А вы, господа, тоже профессора?
— Нет, мисс, — сказал Шведов. — Я всего только бывший студент-математик, ученик Виктора Павловича…
— И лучший ученик, — перебил Русаков. — А вот Краснов так совсем самоучка-математик, но такой ученый, что перед ним сам Ньютон — только мальчишка и щенок. Если бы вы знали, как он остроумно интегрирует!..
— Вот как! Как же после этого мне не радоваться поездке на Марс, которая сводит меня с такими выдающимися людьми! Идемте же посмотреть наше будущее помещение.
Все поднялись по лестницам вверх. Корабль инженера Краснова представлял почти правильный конус, сделанный из какого-то неизвестного металла. Посредине было небольшое круглое отверстие, которое изнутри легко можно было закупорить так, что судно закрывалось герметически. Стены были очень толстые и состояли, по словам Краснова, из нескольких перегородок, между которыми находилось не что иное, как обыкновенная вода, что требовалась для оказания необходимого сопротивления первоначальному толчку. Через весь корабль по боковой стене проходила витая лестница, достигавшая почти самой вершины конуса. Войдя внутрь, Мэри увидела, что корабль состоит из трех этажей. Первый этаж был предназначен для дорожных запасов пищи и воды, продуктов для добывания искусственного воздуха и поглощения углекислоты и для склада прочих необходимых в путешествии вещей. Почти весь первый этаж состоял из многочисленных шкафов с мягкими стенками, устроенными для того, чтобы защитить от первоначального толчка хранящиеся в шкафах предметы. Весь корабль был выложен изнутри с тою же целью эластичной обивкой. В этом же этаже находились различные приборы и машины, а также резервуар для поглощения разных нечистот. Второй этаж занимала большая общая зала, а верхний был разделен на четыре квадранта, из которых каждый представлял отдельную комнату для одного из пассажиров корабля.
— Как же называется ваше судно? — спросила Мэри.
— Ах, об этом мы еще не подумали, — отвечал профессор. — В самом деле, как нам его назвать?
— Нужно подумать, — промолвил Шведов.
— Я предлагаю назвать его «Галилеем», — сказал Краснов. — Галилей первый проник умственным взором в небесные тайны; пусть же и теперь «Галилей» первый посетит другую планету!
— Отлично, отлично! — воскликнула Мэри. — Я в восторге. Так вы все согласны, господа, чтобы наш корабль назывался «Галилеем»?
Профессор и Шведов не протестовали.
— Ну, как вам нравится, мисс, наш «Галилей»? — спросил Краснов.
— Судно прелестное! Я уверена, что дорога отнюдь не будет нам тягостна.
— Тягостна! — воскликнул Русаков. — Не повторяйте больше этого наивного выражения! Дорога будет очень интересная и веселая, а не тягостная. Эти двести шесть дней промелькнут, как одна неделя. У нас будет порядочная библиотека, будут различные игры и развлечения… Будем играть в винт, я вам буду читать лекции, будем дифференцировать, интегрировать…
— Что вам нужно?
— Виктор Павлович спит? — спросил Шведов.
— Ну да, конечно.
— Разбудите его. Скажите, что есть важное и неотложное дело к нему.
Горничная стала было возражать, но Шведов настоял на своем, и через четверть часа к ним вышел профессор.
— Какое важное дело? Какое дело?..
— Виктор Павлович, — начал Шведов, — извините; слишком уж важные обстоятельства заставили нас беспокоить вас в это время. Прежде всего позвольте вам представить моего друга, Николая Александровича Краснова, гениального математика, как вы сейчас убедитесь. Видите, в чем дело. Как взять этот интеграл?
— Да ведь я вам доказывал в университете, что он в конечном виде не берется.
— Да, но ваши доказательства оказались софизмами.
— Как — софизмами? Как — софизмами? Так не годится говорить.
— А вот посмотрите.
И Шведов решил ему задачу. Недоумению профессора не было границ.
— Но это еще не все, Виктор Павлович. Расскажите-ка вы сами, Николай Александрович, о вашем открытии.
Краснов еще раз изложил то, о чем только что говорил в квартире Шведова. Русаков был поражен:
— Это, это… удивительно!
— Теперь вот в чем дело, Виктор Павлович, — начал опять Шведов, — сообщать о сделанном открытии правительству правда не стоит?
— Не стоит, конечно, не стоит.
— Значит, нужно работать самостоятельно?
— Самостоятельно, непременно самостоятельно.
— Но у нас нет денег.
— Нет денег? Это не годится. Деньги необходимы, необходимы.
— Вот мы и хотим предложить вам… У вас есть деньги…
— В банке лежат.
— Так возьмите их и примите участие в нашей кампании.
— То есть дать вам их взаймы? Как же это?.. Нет, это не того… Не годится… деньги того…
— Нет, мы предлагаем вам принять непосредственное участие в нашем предприятии.
— Как, а лекции бросить?
— Так что же? Да вы с нами гораздо больше сделаете для науки, чем в университете. А как удивится профессор Лессинг, когда узнает о нашем открытии!..
Глаза Русакова загорелись от радости:
— Это верно! Лессинг повесится с досады. Но все-таки как же деньги… Я не знаю…
— Как вам угодно, Виктор Павлович! Мы сочли своим долгом предложить вам. В случае же вашего отказа мы имели в виду обратиться к профессору Лессингу. Он, наверное, согласится. Как вы думаете, когда его можно застать дома?
— Нет, нет, этого не нужно, этого не нужно. Я согласен, согласен. Сегодня же подам в отставку.
— Ну, вот и отлично! Теперь нужно решить, куда нам следует отправиться, чтобы заняться предварительными приготовлениями.
— На необитаемый остров нужно, — поспешно проговорил Русаков.
— Но, господин профессор, — заметил Краснов, — теперь ведь нет необитаемых островов.
— Как нет? Должны быть, должны быть!..
Через несколько дней весь физико-математический факультет, как громом, поразило известие, что профессор Русаков вышел в отставку, а известный студент Шведов уволился из университета. Профессор Лессинг не знал, что и подумать, и даже немного тревожился, замечая, с каким многозначительным и торжествующим видом поглядывал на него бывший профессор Русаков, коварно улыбавшийся при всякой с ним встрече. Страдающим же лицом в этой истории явилась жена профессора Русакова. Она убедилась в том, что ее ученый супруг окончательно спятил с ума. Кроме непонятной отставки, лишившей их постоянного дохода, в поведении профессора стало проявляться еще более странностей, чем прежде. Он по целым дням вырезал из картона какие-то фигурки, клеил их, кричал: «нет, не годится», и разрывал на части; затем снова клеил и так далее. Наконец, профессор взял из банка почти все свои деньги и сказал жене, что завтра едет, но куда, зачем, об этом упорно молчал. Русаков обещал писать жене, но добавил, чтобы она ему не отвечала, так как он ни под каким видом не может дать своего адреса.
На другой день профессор действительно уехал. Профессорша выпросила себе право хоть проводить его до вокзала железной дороги. Там она увидела, что ее муж сел в вагон не один, а с двумя какими-то субъектами, показавшимися разгневанной и опечаленной женщине крайне подозрительными. В одном из них она признала студента, нередко навещавшего ее мужа и написавшего какое-то сочинение о наибольших и наименьших величинах функций, с которым профессор долго носился. Другой же, с реденькой бородкой, в пенсне, был ей положительно неизвестен. Наконец пробил третий звонок. Профессор окончательно попрощался с женой, посоветовав ей в заключение остерегаться Лессинга, и поезд тронулся, увозя профессора и его товарищей неизвестно куда.
С тех пор прошло несколько лет, а о профессоре Русакове, студенте Шведове и чиновнике Краснове не было ни слуху ни духу. Они словно провалились сквозь землю.
II
В вагоне железной дороге между Лондоном и Ливерпулем сидели четыре господина и одна дама. Двое, по-видимому, были иностранцами. Одному из них было на вид лет тридцать с небольшим, другой был еще юноша; одеты они были оба хотя прилично, но довольно небрежно. Они держались все время отдельно, не желая завязывать дорожных разговоров и дорожных знакомств. Двое других были чистокровными англичанами, безукоризненно одетыми. Старшему из них можно было дать лет пятьдесят, младшему — лет тридцать пять. Они вели между собою оживленный разговор по поводу вышедшего недавно астрономического сочинения одного из французских ученых. Что касается дамы, то это была еще совсем молодая особа, лет двадцати, очень красивая, вся в трауре. Она сидела в углу и безучастно смотрела в окно. Младший иностранец часто на нее посматривал и, видимо, сочувствовал горю своей случайной спутницы; по крайней мере его лицо часто также принимало грустное выражение.— Я лично, безусловно, согласен с автором, — говорил младший англичанин, — что смена светлых точек на Марсе — явление не случайное, а есть не что иное, как сигналы, которые жители планеты дают нам. Очевидно, они вызывают нас на разговор. Заметьте, что расположение этих светлых пятен всегда имело строго правильную геометрическую форму: сначала три пятна в виде правильного треугольника, затем три пятна по вертикальной прямой и, наконец, одно пятно в центре диска. Вот если бы на земле обратили на это должное внимание, то могли бы с успехом разговаривать с Марсом.
— Но каким же образом?
— Очень просто. Стоит лишь повторить те же самые сигналы и в том же порядке — и жители Марса увидят, что их сигналы поняты. С помощью же электричества вполне возможно устроить соответствующую группу пятен в различных пунктах земной поверхности, и это будет стоить даже не особенно дорого. Для того чтобы образовать, например, треугольник, следует устроить одновременно свечение в Сахаре, Гималайских горах и на Балканском полуострове; для вертикальной прямой можно избрать ту же Сахару, мыс Доброй Надежды и Аппенинский полуостров и так далее.
— Хорошо. Предположим, что нашлись на земле предприимчивые люди, которые повторили по порядку все сигналы Марса: допустим даже, что на Марсе поняли нас и наши работы по устройству световых эффектов не пропали даром: скажите же, сэр, какой практический смысл в этих действиях? Чтобы убедиться в том, что на Марсе есть жизнь и жители, нет нужды меняться сигналами: это можно решить чисто теоретическим путем. Кто же из образованных людей нашего времени сомневается в том, что на Марсе есть люди и цивилизация? Все научные данные доказывают это ясно как день. К чему же нужна такая трудная проверка?
— В том-то и дело, сэр, — отвечал младший англичанин, — что значение этих световых сигналов более серьезно, чем вы думаете. Начало — половина дела. Если бы успешно завязались переговоры, то они скоро бы развились и у нас возникли бы более близкие сношения. Важно заключить только, так сказать, союз между двумя планетами.
— Не думаете ли вы, что между Землей и Марсом установится телеграф?
— Весьма возможно.
— Вы договоритесь, пожалуй, до того, что со временем найден будет способ пересылать на Марс не только предметы, но и живых людей.
— Это очень возможно.
— Нет, невозможно. Уже потому невозможно, что не найдется такого сумасброда, который согласился бы полететь в ядре на неизвестную планету.
— Вы думаете?
— Я в этом уверен.
— А я, в свою очередь, уверен в том, что если доказать вполне точным, логически-научным образом возможность долететь до Марса, то охотников совершить полет найдется такое множество, что придется отказать за недостатком места девяносто девяти из ста.
— Я с вами согласна, сэр, — вмешалась вдруг в разговор дама в трауре. — На земле слишком много горя и страданий, и немало найдется обездоленных судьбой, которые готовы даже на смерть, а не только на жизнь в другом мире, лишь бы оставить ненавистную землю, Да вот я, например. Я бы отдала все свое немалое состояние, если бы могла покинуть землю. Я с радостью улетела бы и на Луну, и на Марс, если бы только было можно вырваться из этого мира. Но, к несчастию, о таком путешествии можно только мечтать.
— Мало завидного представляет неизвестный мир, где, может быть, вас ожидает немедленная смерть, — сказал старший англичанин.
— А здесь разве нет смерти? — с горечью возразила дама. — Я убеждена, что в другом мире смерть не так зла и несправедлива, как на Земле.
— Осмелюсь спросить, мисс, — сказал второй иностранец — юноша, до сих пор не принимавший никакого участия в разговоре, — вы, вероятно, перенесли тяжелое горе?
— Да, сэр; я могу вам его поведать. Я потеряла любимого человека за несколько дней до нашей свадьбы. Он утонул в море, и с ним погибло все дорогое для меня на земле. Я говорю серьезно, что готова была бы улететь хоть на Марс, куда бы то ни было, чтобы только уйти от моего горя, которое всюду меня преследует. Я уже давно покинула дом и, как Агасфер, еду, еду, сама не зная куда и зачем, еду без цели, без интереса.
— Но разве на земле у вас нет других привязанностей, мисс?
— Нет. Я круглая сирота: ни отца, ни матери, ни близких родных у меня нет. Мой Эдуард составлял для меня все, и это все потеряно навеки. Я ни в чем не вижу отрады для себя в будущем, хотя мне все сулят счастье, так как я — очень богатая девушка. Вы, вероятно, слышали имя моего покойного отца, Томаса Эдвардса в Ливерпуле?
— Томаса Эдвардса? — спросили в один голос англичане. — Кто же не знал Томаса Эдвардса? Значит, мы имеем честь видеть его дочь, мисс Мэри Эдвардс, наследницу его миллионов?
— Да, господа, я — Мэри Эдвардс, несчастная миллионерша. О, с какой радостью я отдала бы свои миллионы, лишь бы мне возвратить мое счастье, или, по крайней мере, скрыться на другую планету от моего горя! Что может быть ужаснее, как чувствовать себя одинокой во всем мире! Да, только на Марсе я бы возвратила себе свой душевный покой.
Через несколько минут поезд примчался к лондонскому дебаркадеру и остановился. Оба англичанина немедленно вышли на платформу, а мисс Эдвардс стала приводить в порядок свои картонки. Юный иностранец подошел к ней и проговорил вполголоса:
— Мисс! Вы действительно согласились бы отправиться на Марс?
— Да, сэр, но это невозможно.
— Нет, возможно. Если вы хотите проверить мои слова, будьте завтра в Лондоне на Риджент-стрит в доме доктора Гаукинса: там вам докажут, что это возможно, самым строгим научным образом.
Глаза мисс Мэри заблестели от радости:
— Я вам верю, сэр. Так если это возможно, я с охотой полечу. Как я вам благодарна, если бы вы знали! Надеюсь, что вы сами будете моим попутчиком?
— Да, и не я один, а еще несколько моих друзей. Но только, мисс, моя законная к вам просьба: храните эту тайну.
— Конечно. Даю вам честное слово.
— Благодарю. Так пока до свидания. Не забудьте адреса.
— О нет, как можно! Завтра в двенадцать часов я буду на Риджент-стрит в доме доктора Гаукинса. Я вам очень, очень благодарна, сэр. До свидания.
Она вышла из вагона. Старший иностранец безмолвно слушал этот короткий разговор с широко раскрытыми от удивления и ужаса глазами и, лишь только мисс Мэри скрылась, набросился на своего товарища с бранью и упреками.
III
Доктор Гаукинс, поселившийся незадолго перед этим в Лондоне, был иностранец. Он прибыль в Англию из Нью-Йорка и окружил свою жизнь непонятной таинственностью. Гаукинс купил себе на Риджент-стрит огромное пустое пространство земли, занимавшее почти целый квартал города, построил здесь маленький домик и поселился в нем совершенно одиноко, даже без прислуги, за исключением необходимого привратника, которому была отведена отдельная будка у ворот. На вид Гаукинсу было лет пятьдесят. В два часа ежедневно он ходил обедать в одну из ближайших гостиниц. Остальное время он сидел дома, за редкими исключениями. Он сам покупал все необходимое и не принимал у себя никакого человека. Никто из посетителей гостиницы, где обедал Гаукинс, не мог никогда добиться от него ни одного слова; лишь только кто-нибудь пробовал с ним заговорить, Гаукинс бормотал себе под нос что-то бессвязное. Такая подозрительная таинственность сначала было обратила на себя внимание полиции, но так как Гаукинс ничего предосудительного не совершал, то власти скоро успокоились и решили, что это ни больше ни меньше как полупомешанный чудак, совершенно безвредный. Соседи говорили, что это какой-то известный ученый, помешавшийся на одной идее. Все знали, что Гаукинс был очень образованный человек, доктор каких-то наук, кажется математики, и даже, как утверждали некоторые, бывший профессор. По вечерам соседи видели в доме доктора огонь до поздней ночи, но что он делал, об этом никто не имел никакого понятия.Вскоре доктор Гаукинс стал ходатайствовать о том, чтобы ему было дано разрешение устроить в собственной усадьбе электрический завод для приготовления искусственных дождевых облаков из морских волн и направлять их в те местности Европы, которые в данное время страдают от засухи. Как ни нелепо было такое предприятие, формальных препятствий к нему не было, и доктор Гаукинс получил требуемое разрешение на устройство дождевого завода. Затем к нему стали доставлять из Шеффильда и Бирмингама разные непонятные машины, которыми скоро уставилась огромная площадь в усадьбе чудака. Каждый день он откуда-то получал письма и телеграммы, и в усадьбе молчаливого иностранца закипела жизнь, а вместо прежней тишины началась шумная работа. В доме поселились еще несколько лиц. Целый день сновали взад и вперед по Риджент-стрит к дому Гаукинса разные люди, и сам Гаукинс совершенно изменился. Теперь его можно было встретить во всевозможных публичных местах, в театрах, на гуляньях, в обществе молодых джентльменов. Он весь сиял, и по всему было видно, что в его жизни произошла какая-то счастливая перемена.
Постройка знаменитого дождевого завода, над которым смеялись лондонские электротехники, подвигалась тем временем быстро вперед. Никто из рабочих не понимал, для чего будет служить та или иная часть гигантских сооружений, и все только слепо исполняли данные приказания. Работами непосредственно заведовал инженер, еще довольно молодой человек, тоже иностранец, пользовавшийся заметно полным доверием Гаукинса.
Мало-помалу все привыкли к работам доктора и перестали ими интересоваться, работы между тем продолжались и продолжались, и скоро делу было суждено разъясниться самым неожиданным образом.
Вечером того же дня, в который произошел описанный в предыдущей главе разговор в вагоне о планете Марс, оба иностранца имели продолжительную беседу с доктором Гаукинсом.
— Ну, вот, Виктор Павлович, — говорил инженер, — наши работы и кончены. Теперь дело осталось только за мелочами. Через месяц Марс будет в положении, когда нам как раз и нужно будет махнуть на него.
— Все это хорошо, хорошо, а только не годится так делать, как Шведов. За каким чертом ему понадобилась эта женщина? Чтобы разболтала всем?
— Во-первых, Виктор Павлович, — отвечал помощник инженера, это — не женщина, а молодая девушка, во-вторых, она никому ничего не скажет уже потому, что сама полетит с нами.
— Да на что она нам нужна? Куда лучше бы было полететь втроем! А то поднимет визг, поразвесит по всему судну свои юбки, а там еще окажется в интересном положении… Возись тогда с нею!
— Виктор Павлович! Побойтесь Бога! Она еще барышня.
— Барышня, барышня! Все они такие! В гимназии до квадратных уравнений еще не дойдет, а уж заведет альбом с любовными стихами!..
— Ну, перестаньте ворчать, Виктор Павлович, — сказал инженер. — Что сделано, того не воротишь. Я думаю, что нам опасаться не следует: лицо этой англичанки такое симпатичное, что невольно внушает доверие.
— Да пусть летит, мне все равно! Я боюсь только одного, как бы она не разболтала по всему Лондону прежде, чем мы тронемся с места. А Лессинг и явится тут как тут, и все дело погубит.
— Виктор Павлович! Когда вы перестанете наконец бояться Лессинга? — спросил помощник инженера. — Ведь целых четыре года прошло с тех пор, как вы оставили университет. Лессинг о вас и думать забыл.
— Как же, забыл! Это животное все сделает, лишь бы мне повредить… Он у меня ни на минуту не выходит из головы. Еще бы мне не бояться! С тех пор как мы прочитали в газетах, что Лессинг командирован с научною целью в Англию, я и спать спокойно не могу. Боюсь, что мы не улетим благополучно.
— Да откуда же он может знать, что доктор Гаукинс из Нью-Йорка и Виктор Павлович Русаков — одно и то же лицо? Вы так хорошо скрыли свое имя, что этого никто никогда не узнает!
— Лессинг может узнать. Это — хитрая бестия, а все через вашу девчонку — она разболтает.
— Да не разболтает, я в том порукой. Не понимаю, почему вы так предубеждены против нее. Каким вы сделались ненавистником женщин!
— Ну, да что там толковать! — сказал профессор. — Пусть едет! Теперь ничего не поделаешь. Дорогой научим ее в винт играть; все лучше, чем с болваном.
— Вот видите, — сказал Шведов, — вам же будет лучше. Да, теперь все готово… А право, как подумаешь, что через несколько дней предстоит такое путешествие, страшно становится.
— Да, времени у нас осталось всего лишь один месяц, — сказал Русаков, — надо усиленно готовиться.
— Да ведь все готово, — заметил Шведов. — А зарядить цилиндры следует не раньше как девятого сентября. Теперь нужно только меблировать корабль.
— В этом уж мы положимся на вкус Эдвардс. Но вы напрасно думаете, Петр Петрович, что нам делать больше уж нечего, — заметил Краснов. — Работы много. А закупить все необходимое по составленному списку, а запаковать и привинтить все? Это потребует немало времени. Вы ведь знаете, что если для нас безразлично расположение предметов в дороге, то в момент толчка много значит правильная установка. Если окажется заметная фальшь в равновесии, то мы не попадем на Марс; а если равновесие и не будет нарушено, но вещи будут плохо упакованы, то многое может разбиться, поломаться от внезапного толчка, который нарушит общую инерцию. А нужно, чтобы ни того ни другого не было. Подождем барышню и завтра же примемся за покупки.
— Не забудьте купить карты, — сказал профессор.
— Хорошо, — отвечал Краснов и сделал отметку в своей записной книжечке.
IV
На другой день, часов около двенадцати утра, к дому доктора Гаукинса подъехала карета, из которой вышла мисс Эдвардс и позвонила. Доктор сам отворил ей дверь.— Имею удовольствие видеть доктора Гаукинса?
— Он самый, он самый. А вы — мисс Эдвардс? Очень рад, очень рад. Едем, едем на Марс. Дорогой будем играть в карты. Вы играете?
— Играю. Но разве вы думаете дорогою взяться за карты?
— А что же мы будем делать двести шесть дней, пока не долетим до планеты?
— Хорошо, — засмеялась Мэри. — Но будет ли это удобно?
— Уж не думаете ли вы, что мы отправимся на каком-нибудь аэростате? Нет, сударыня, мы летим на большом корабле, в котором будет общая зала и у каждого пассажира по отдельной комнате.
— Где же мои вчерашние знакомые?
— А, мои инженеры! В машинном отделении. Пойдемте туда.
Они направились к машинному отделению. Инженеры заметили их приближение и поспешили им навстречу.
— Здравствуйте, друзья, — сказала мисс Мэри. — Покажите же мне ваше диковинное изобретение.
Все вместе вступили под навес машинного отделения.
— Честь этого изобретения, — заговорил Русаков, — принадлежит Краснову. Принцип его состоит в том, что совершенно закупоренное судно, в котором мы все четверо поместимся, получит настолько сильный толчок, что благодаря ему оно приобретет огромную скорость, достаточную для того, чтобы в течение двухсот шести дней долететь до Марса. Здесь вы видите, мисс, два отделения. Первое представляет тот механизм, который выбросит нас в пространство; а там, наверху, видите, находится вторая наша постройка, наше будущее жилище, уже положенное на место и приспособленное должным образом. Начнем осмотр по порядку с первого.
— О нет, нет! — возразила Мэри. — Что я тут разберу? Понять такой сложный механизм свыше моих сил. Здесь без конца колеса, цилиндры, рычаги, ремни!.. Оставим это и пойдемте лучше смотреть корабль. Но скажите, господа, по секрету, — кто вы такие? Ведь мы теперь — свои люди.
— Я — бывший профессор математики в русском университете, Гаукинс, то есть, собственно говоря, моя фамилия не Гаукинс, а Русаков.
— Ах, это вы. Я хорошо помню, как три или четыре года тому назад газеты много писали о загадочном исчезновении знаменитого русского математика Русакова. Так вот чем объясняется ваше исчезновение! Это вы тот знаменитый профессор?
— Да, это я…
— Что же мне сомневаться в успехе поездки, если за него ручается такое светило ученого мира! А вы, господа, тоже профессора?
— Нет, мисс, — сказал Шведов. — Я всего только бывший студент-математик, ученик Виктора Павловича…
— И лучший ученик, — перебил Русаков. — А вот Краснов так совсем самоучка-математик, но такой ученый, что перед ним сам Ньютон — только мальчишка и щенок. Если бы вы знали, как он остроумно интегрирует!..
— Вот как! Как же после этого мне не радоваться поездке на Марс, которая сводит меня с такими выдающимися людьми! Идемте же посмотреть наше будущее помещение.
Все поднялись по лестницам вверх. Корабль инженера Краснова представлял почти правильный конус, сделанный из какого-то неизвестного металла. Посредине было небольшое круглое отверстие, которое изнутри легко можно было закупорить так, что судно закрывалось герметически. Стены были очень толстые и состояли, по словам Краснова, из нескольких перегородок, между которыми находилось не что иное, как обыкновенная вода, что требовалась для оказания необходимого сопротивления первоначальному толчку. Через весь корабль по боковой стене проходила витая лестница, достигавшая почти самой вершины конуса. Войдя внутрь, Мэри увидела, что корабль состоит из трех этажей. Первый этаж был предназначен для дорожных запасов пищи и воды, продуктов для добывания искусственного воздуха и поглощения углекислоты и для склада прочих необходимых в путешествии вещей. Почти весь первый этаж состоял из многочисленных шкафов с мягкими стенками, устроенными для того, чтобы защитить от первоначального толчка хранящиеся в шкафах предметы. Весь корабль был выложен изнутри с тою же целью эластичной обивкой. В этом же этаже находились различные приборы и машины, а также резервуар для поглощения разных нечистот. Второй этаж занимала большая общая зала, а верхний был разделен на четыре квадранта, из которых каждый представлял отдельную комнату для одного из пассажиров корабля.
— Как же называется ваше судно? — спросила Мэри.
— Ах, об этом мы еще не подумали, — отвечал профессор. — В самом деле, как нам его назвать?
— Нужно подумать, — промолвил Шведов.
— Я предлагаю назвать его «Галилеем», — сказал Краснов. — Галилей первый проник умственным взором в небесные тайны; пусть же и теперь «Галилей» первый посетит другую планету!
— Отлично, отлично! — воскликнула Мэри. — Я в восторге. Так вы все согласны, господа, чтобы наш корабль назывался «Галилеем»?
Профессор и Шведов не протестовали.
— Ну, как вам нравится, мисс, наш «Галилей»? — спросил Краснов.
— Судно прелестное! Я уверена, что дорога отнюдь не будет нам тягостна.
— Тягостна! — воскликнул Русаков. — Не повторяйте больше этого наивного выражения! Дорога будет очень интересная и веселая, а не тягостная. Эти двести шесть дней промелькнут, как одна неделя. У нас будет порядочная библиотека, будут различные игры и развлечения… Будем играть в винт, я вам буду читать лекции, будем дифференцировать, интегрировать…