Страница:
В здании конгресса США два раза в год собирается комиссия для слушания дела о голодающих. Один из нас помнит первое заседание этой комиссии. Зал тогда переполнили любопытные. Вашингтонские журналисты скептически посмеивались: вот тоже нашли проблему. Голодающие? В Америке?
Улыбки, однако, исчезли, когда к столу комиссии попросили первого «свидетеля», как называют здесь участников «слушания» в конгрессе. Им оказался руководитель департамента социального обеспечения штата Джорджия Уильям Барсон.
– Господин председатель! Сенаторы! – начал Барсон. – Я видел голодных людей вот так же, как сейчас вижу вас. Я хорошо знаю мой родной штат, был в каждом его уголке и свидетельствую: в штате Джорджия есть голодающие, которые находятся уже на грани истощения…
Господин председатель, – продолжал Барсон. – Я много раз слышал из уст наших уважаемых и обеспеченных граждан, что в Джорджии нет голодающих. Но если бы один из таких обеспеченных граждан принял мое предложение совершить поездку по любой дороге, то в нескольких минутах от его дома я мог бы показать ему другую Америку, которой он не знает и не хочет знать…
Еще картинка из зала, где заседает комиссия. На стенке экран. У противоположной стороны проекционный аппарат. У аппарата молодой человек в роговых очках. Перед ним на столе стопки цветных диапозитивов-слайдов. Человек терпеливо ждет, когда рассядутся сенаторы. Скамейки для прессы почти пустые: репортеров уже не очень волнуют голодные.
– Начинайте, доктор, – обращается к молодому человеку сенатор Макговерн.
Свет гаснет. На экране появляется увеличенная цветная фотография малыша двух лет. И зал ахает от неожиданности. Это маленький, обтянутый кожей скелет. Непомерно вздут живот. Кривые ножки. Руки как плети. Головка не держится… Меняется кадр. На экране девочка с заострившимся носом, с большими глазами и беззубым, как у старухи, ртом. В гробовой тишине человек у проектора поясняет:
Я обследовал 300 детей сезонных сельскохозяйственных рабочих в штате Колорадо.
Это дети негров и мексиканцев. Я сделал 300 снимков вот таких же, как эти…
Этому малышу четыре с половиной месяца, а весит он меньше, чем при рождении. У его родителей еще пятеро детей и нет денег на молоко даже для этого малыше Я обратился в местную больницу: «Спасите ребенка!» – «А кто будет платить за лечение?» – спросили меня. Я настаивал: «Возьмите бесплатно, как исключение из правил». – «Не могу, – ответил мне администратор больницы. – Если я возьму одного завтра хлынет поток матерей вот с таким! же на руках».
Человек у проекционного аппарата – доктор Питер Чейз из Колорадского университета. Это не первое его выступление в сенатской комиссии. В этом же зале он рассказывал о голодающих ребятишках в штате Миссисипи. О голодающих Техаса. Теперь – о детях в Колорадо. Штаты разные, теме одна и та же.
Сенатская комиссия слушает доктора Чейза. Умные сенаторы вздыхают, говорят прочувствованные слова репортерам и расходятся, чтобы через полгода собраться и убедиться в который раз, что проблема голода действительно в США существует. На большее комиссия не способна. Не способна потому, что не обладает ни средствами, ни властью, ни секретом, которые дали бы ей возможность покончить с хронической, стыдной болезнью сверхбогатого государства.
Много ли бедных людей в богатой Америке? И где оседает богатство, лишившее их хлеба насущного, погасившее в их глазах все надежды? По официальной статистике, в США проживает 25,5 миллиона людей, находящихся «ниже черты бедности». Это примерно 12,5 процента всего населения США в границах 1973 года. (В числе этих людей был наш попутчик-шахтер со своей семьей, пока он наконец не нашел работу.) Не все из 25 миллионов голодают. Но все они находятся на грани, с которой уже легко соскользнуть к бедности, когда речь идет о куске хлеба…
На другом полюсе жизнь в стране – люди, которые могут даже не знать, сколь велико их богатство. Полистаем еще одну книгу. Автор – экономист Фердинанд Ландберг. Название книги: «Богатые и сверхбогатые». На странице 22 читаем: «Полпроцента американцев владеют 33 процентами всего богатства Америки». В этом «полупроценте» 27 человек владеют состоянием от 200 до 300 миллионов долларов, шесть человек – от 500 миллионов до миллиарда. И несколько человек (в их числе нефтяные магнаты Гетти и Хант, а также невадский миллиардер Говард Хьюз) признаются, что точно не знают, сколько имеют денег. Таковы полюсы жизни.
Путь к нищете чаще всего начинается с потери работы. Как это происходит? Иностранцу, да еще «на ходу», коснуться самой чувствительной точки в судьбе человека почти невозможно. Это не всегда удается и местным газетчикам. Попавший в беду становится замкнутым, почти стыдится своего положения и с первым встречным откровенничать не спешит. Поэтому мы с особым интересом перелистали книгу своего коллеги Билла Мойерса «Прислушиваясь к Америке».
Билл Мойерс к своей профессии журналиста вернулся после службы помощником президента Джонсона и пресс-секретарем Белого дома. Журналиста после столицы потянуло в глубинку, и он обнаружил в ней много такого, о чем знал весьма смутно. Безработица оказалась «достопримечательностью», мимо которой честный журналист, прислушиваясь к Америке, пройти не мог. На этот раз бедствие прослежено не в Аппалачах, не в юго-восточных штатах, а на северо-западе США, в «благополучном штате» Вашингтон, еще точнее – в Сиэтле. «В годы моего пребывания в Вашингтоне (столице США) нам приходилось иметь дело с данными о безработице. Они всегда выражались процентами: 5, 4, 3 процента… Теперь же я оказался в гуще людей, судьба которых была связана с этими процентами. Я решил встретиться с некоторыми из них». Мойерс настойчиво, добросовестно, с тактом, сердечностью и вниманием прикоснулся к кровоточащей ране. И люди рассказали ему, как это бывает – «потерять работу» и что при этом чувствует человек.
Прежде чем привести записи журналиста скажем несколько слов о трудолюбии американца. Все богатство великого государства все, что достойно в Америке уважения и восхищения, создано не взмахом волшебной палочки, а трудом. Все полито рабочим потом народа. Американцы умеют работать и любят работать. Это касается всех: строителя, сталевара, фермера, банковского служащего, обувщика, секретарши в оффисе и главного босса в нем. Известные слова об американской деловитости не потеряли своего значения. Американец не будет чураться любой работы. И все делается предельно добросовестно. Это не может не вызывать уважения. Американцы охотно работают сверхурочно. Один – чтобы свести концы с концами, другой – чтобы «быть не хуже других». И самое страшное для человека труда – сесть на мель, по какой-то причине лишиться работы, попасть в эти самые «5, 4, 3 процента».
Вот как пишет об этом Билл Мойерс: «В Вашингтоне мне приходилось слышать, как люди с легкостью говорят о безработице, о том, что небольшая безработица только на пользу экономике». А вот что услышал бывший помощник президента в Сиэтле.
Человек с проседью: «Я уже полный круг проделал. Сюда я приехал в 1931 году с ранчо из восточной части штата. Конечно, какие там деньги, но зато был сыт. Надо было остаться, но меня понесло в Сиэтл… Нам выдавали бобовую похлебку, а стоять за ней приходилось часа по два. И теперь опять в очереди за пособием…»
Роберт Стрит (уволен с завода «Боинг»): «Я даже согласился на понижение зарплаты, лишь бы остаться… Впервые я узнал, что меня собираются уволить в один из понедельников. Пришли ко мне два типа, сперва темнили, а потом спрашивают: „Послушайте, Стрит, вы ведь самый старший в налоговом отделе, верно?“ Так оно и было. Мне исполнилось 55… Когда они мне сказали про возраст, я почувствовал себя столетним старцем… Несколько раз у меня была возможность перейти на другую работу, но меня не отпускали. А теперь, когда уже нет других предложений, меня вышвырнули… Приходится все начинать сначала. Но мне теперь 56…»
Том Каррол (48 лет. Два диплома о высшем образовании. Уволен компанией «Боинг». У него усталый вид человека, который уже несколько месяцев плывет против течения. Он говорил так тихо, что я едва мог его расслышать, и курил одну сигарету за другой): «Я вернулся из Нью-Йорка и обнаружил, что в штатах фирмы больше не числюсь… Обошел все начальство, но все избегали говорить со мной о деле и старались не смотреть мне в глаза… В крупных компаниях никогда не знаешь, что тебя ждет. Человек здесь ничего не стоит… Больше всего был расстроен мой 18-летний сын. Он был всегда в восторге, что я у „Боинга“, он знает, как я люблю самолеты – я был пилотом и люблю авиацию. Я хорошо разбираюсь в коммерческих делах, в экономике, знаком с министерством обороны, знаю, как все это переплетается. Мой парнишка считает, что со мной поступили по-свински. Он мне сказал: „Теперь видишь, папа? Выходит, наша система человека ни во что не ставит“.
Череда людей проходит перед глазами приезжего, и каждый несчастен, подавлен и уже приготовился к самому худшему, ибо безработному начинать все сначала – это надеяться на чудо. «Безработица – это лабиринт нескончаемых коридоров, и, какую бы дверь ты ни открыл, перед тобой зияет пустота… Повсюду я вызывал сострадание, смешанное с равнодушием. Но не только это. Я стеснял людей. Все стушевывались. Безработица – болезнь, которой боятся заразиться». Эти строчки взяты уже не из книги американца Мойерса. Это исповедь европейца, но все из того же мира «свободного предпринимательства». (Пьер Лельетт. 38 лет. Здоров. Высокая квалификация. Бакалавр. Знает латинский, греческий, свободно владеет английским. Автор книги, переведенной на восемь языков. Два года пять месяцев – безработный.) «Я потерял работу. Я потерял квартиру. Я потерял любимую женщину. Я потерял друзей. Я потерял даже врагов, так как в общественном плане перестал существовать. Одним словом, у меня отняли все, что мне было дано». Это крик души образованного человека. А что мог сказать о себе шахтер – наш молчаливый попутчик в горах Аппалачах? Он сидел и, как видно, боялся уронить свое хрупкое счастье: нашел работу. (Напомним: семья – жена и пятеро ребятишек.) Можно представить себе, что пережил этот немолодой уже человек. На вопрос: «Как же нашлась работа?» – он простодушно ответил: «Мне повезло. Умер механик, меня взяли на его место».
Повезло потому, что умер механик… Такие дела стоят за цифрами 3, 4, 5… процентов безработных.
Эльба у Миссисипи
За кулисами славы
Улыбки, однако, исчезли, когда к столу комиссии попросили первого «свидетеля», как называют здесь участников «слушания» в конгрессе. Им оказался руководитель департамента социального обеспечения штата Джорджия Уильям Барсон.
– Господин председатель! Сенаторы! – начал Барсон. – Я видел голодных людей вот так же, как сейчас вижу вас. Я хорошо знаю мой родной штат, был в каждом его уголке и свидетельствую: в штате Джорджия есть голодающие, которые находятся уже на грани истощения…
Господин председатель, – продолжал Барсон. – Я много раз слышал из уст наших уважаемых и обеспеченных граждан, что в Джорджии нет голодающих. Но если бы один из таких обеспеченных граждан принял мое предложение совершить поездку по любой дороге, то в нескольких минутах от его дома я мог бы показать ему другую Америку, которой он не знает и не хочет знать…
Еще картинка из зала, где заседает комиссия. На стенке экран. У противоположной стороны проекционный аппарат. У аппарата молодой человек в роговых очках. Перед ним на столе стопки цветных диапозитивов-слайдов. Человек терпеливо ждет, когда рассядутся сенаторы. Скамейки для прессы почти пустые: репортеров уже не очень волнуют голодные.
– Начинайте, доктор, – обращается к молодому человеку сенатор Макговерн.
Свет гаснет. На экране появляется увеличенная цветная фотография малыша двух лет. И зал ахает от неожиданности. Это маленький, обтянутый кожей скелет. Непомерно вздут живот. Кривые ножки. Руки как плети. Головка не держится… Меняется кадр. На экране девочка с заострившимся носом, с большими глазами и беззубым, как у старухи, ртом. В гробовой тишине человек у проектора поясняет:
Я обследовал 300 детей сезонных сельскохозяйственных рабочих в штате Колорадо.
Это дети негров и мексиканцев. Я сделал 300 снимков вот таких же, как эти…
Этому малышу четыре с половиной месяца, а весит он меньше, чем при рождении. У его родителей еще пятеро детей и нет денег на молоко даже для этого малыше Я обратился в местную больницу: «Спасите ребенка!» – «А кто будет платить за лечение?» – спросили меня. Я настаивал: «Возьмите бесплатно, как исключение из правил». – «Не могу, – ответил мне администратор больницы. – Если я возьму одного завтра хлынет поток матерей вот с таким! же на руках».
Человек у проекционного аппарата – доктор Питер Чейз из Колорадского университета. Это не первое его выступление в сенатской комиссии. В этом же зале он рассказывал о голодающих ребятишках в штате Миссисипи. О голодающих Техаса. Теперь – о детях в Колорадо. Штаты разные, теме одна и та же.
Сенатская комиссия слушает доктора Чейза. Умные сенаторы вздыхают, говорят прочувствованные слова репортерам и расходятся, чтобы через полгода собраться и убедиться в который раз, что проблема голода действительно в США существует. На большее комиссия не способна. Не способна потому, что не обладает ни средствами, ни властью, ни секретом, которые дали бы ей возможность покончить с хронической, стыдной болезнью сверхбогатого государства.
Много ли бедных людей в богатой Америке? И где оседает богатство, лишившее их хлеба насущного, погасившее в их глазах все надежды? По официальной статистике, в США проживает 25,5 миллиона людей, находящихся «ниже черты бедности». Это примерно 12,5 процента всего населения США в границах 1973 года. (В числе этих людей был наш попутчик-шахтер со своей семьей, пока он наконец не нашел работу.) Не все из 25 миллионов голодают. Но все они находятся на грани, с которой уже легко соскользнуть к бедности, когда речь идет о куске хлеба…
На другом полюсе жизнь в стране – люди, которые могут даже не знать, сколь велико их богатство. Полистаем еще одну книгу. Автор – экономист Фердинанд Ландберг. Название книги: «Богатые и сверхбогатые». На странице 22 читаем: «Полпроцента американцев владеют 33 процентами всего богатства Америки». В этом «полупроценте» 27 человек владеют состоянием от 200 до 300 миллионов долларов, шесть человек – от 500 миллионов до миллиарда. И несколько человек (в их числе нефтяные магнаты Гетти и Хант, а также невадский миллиардер Говард Хьюз) признаются, что точно не знают, сколько имеют денег. Таковы полюсы жизни.
Путь к нищете чаще всего начинается с потери работы. Как это происходит? Иностранцу, да еще «на ходу», коснуться самой чувствительной точки в судьбе человека почти невозможно. Это не всегда удается и местным газетчикам. Попавший в беду становится замкнутым, почти стыдится своего положения и с первым встречным откровенничать не спешит. Поэтому мы с особым интересом перелистали книгу своего коллеги Билла Мойерса «Прислушиваясь к Америке».
Билл Мойерс к своей профессии журналиста вернулся после службы помощником президента Джонсона и пресс-секретарем Белого дома. Журналиста после столицы потянуло в глубинку, и он обнаружил в ней много такого, о чем знал весьма смутно. Безработица оказалась «достопримечательностью», мимо которой честный журналист, прислушиваясь к Америке, пройти не мог. На этот раз бедствие прослежено не в Аппалачах, не в юго-восточных штатах, а на северо-западе США, в «благополучном штате» Вашингтон, еще точнее – в Сиэтле. «В годы моего пребывания в Вашингтоне (столице США) нам приходилось иметь дело с данными о безработице. Они всегда выражались процентами: 5, 4, 3 процента… Теперь же я оказался в гуще людей, судьба которых была связана с этими процентами. Я решил встретиться с некоторыми из них». Мойерс настойчиво, добросовестно, с тактом, сердечностью и вниманием прикоснулся к кровоточащей ране. И люди рассказали ему, как это бывает – «потерять работу» и что при этом чувствует человек.
Прежде чем привести записи журналиста скажем несколько слов о трудолюбии американца. Все богатство великого государства все, что достойно в Америке уважения и восхищения, создано не взмахом волшебной палочки, а трудом. Все полито рабочим потом народа. Американцы умеют работать и любят работать. Это касается всех: строителя, сталевара, фермера, банковского служащего, обувщика, секретарши в оффисе и главного босса в нем. Известные слова об американской деловитости не потеряли своего значения. Американец не будет чураться любой работы. И все делается предельно добросовестно. Это не может не вызывать уважения. Американцы охотно работают сверхурочно. Один – чтобы свести концы с концами, другой – чтобы «быть не хуже других». И самое страшное для человека труда – сесть на мель, по какой-то причине лишиться работы, попасть в эти самые «5, 4, 3 процента».
Вот как пишет об этом Билл Мойерс: «В Вашингтоне мне приходилось слышать, как люди с легкостью говорят о безработице, о том, что небольшая безработица только на пользу экономике». А вот что услышал бывший помощник президента в Сиэтле.
Человек с проседью: «Я уже полный круг проделал. Сюда я приехал в 1931 году с ранчо из восточной части штата. Конечно, какие там деньги, но зато был сыт. Надо было остаться, но меня понесло в Сиэтл… Нам выдавали бобовую похлебку, а стоять за ней приходилось часа по два. И теперь опять в очереди за пособием…»
Роберт Стрит (уволен с завода «Боинг»): «Я даже согласился на понижение зарплаты, лишь бы остаться… Впервые я узнал, что меня собираются уволить в один из понедельников. Пришли ко мне два типа, сперва темнили, а потом спрашивают: „Послушайте, Стрит, вы ведь самый старший в налоговом отделе, верно?“ Так оно и было. Мне исполнилось 55… Когда они мне сказали про возраст, я почувствовал себя столетним старцем… Несколько раз у меня была возможность перейти на другую работу, но меня не отпускали. А теперь, когда уже нет других предложений, меня вышвырнули… Приходится все начинать сначала. Но мне теперь 56…»
Том Каррол (48 лет. Два диплома о высшем образовании. Уволен компанией «Боинг». У него усталый вид человека, который уже несколько месяцев плывет против течения. Он говорил так тихо, что я едва мог его расслышать, и курил одну сигарету за другой): «Я вернулся из Нью-Йорка и обнаружил, что в штатах фирмы больше не числюсь… Обошел все начальство, но все избегали говорить со мной о деле и старались не смотреть мне в глаза… В крупных компаниях никогда не знаешь, что тебя ждет. Человек здесь ничего не стоит… Больше всего был расстроен мой 18-летний сын. Он был всегда в восторге, что я у „Боинга“, он знает, как я люблю самолеты – я был пилотом и люблю авиацию. Я хорошо разбираюсь в коммерческих делах, в экономике, знаком с министерством обороны, знаю, как все это переплетается. Мой парнишка считает, что со мной поступили по-свински. Он мне сказал: „Теперь видишь, папа? Выходит, наша система человека ни во что не ставит“.
Череда людей проходит перед глазами приезжего, и каждый несчастен, подавлен и уже приготовился к самому худшему, ибо безработному начинать все сначала – это надеяться на чудо. «Безработица – это лабиринт нескончаемых коридоров, и, какую бы дверь ты ни открыл, перед тобой зияет пустота… Повсюду я вызывал сострадание, смешанное с равнодушием. Но не только это. Я стеснял людей. Все стушевывались. Безработица – болезнь, которой боятся заразиться». Эти строчки взяты уже не из книги американца Мойерса. Это исповедь европейца, но все из того же мира «свободного предпринимательства». (Пьер Лельетт. 38 лет. Здоров. Высокая квалификация. Бакалавр. Знает латинский, греческий, свободно владеет английским. Автор книги, переведенной на восемь языков. Два года пять месяцев – безработный.) «Я потерял работу. Я потерял квартиру. Я потерял любимую женщину. Я потерял друзей. Я потерял даже врагов, так как в общественном плане перестал существовать. Одним словом, у меня отняли все, что мне было дано». Это крик души образованного человека. А что мог сказать о себе шахтер – наш молчаливый попутчик в горах Аппалачах? Он сидел и, как видно, боялся уронить свое хрупкое счастье: нашел работу. (Напомним: семья – жена и пятеро ребятишек.) Можно представить себе, что пережил этот немолодой уже человек. На вопрос: «Как же нашлась работа?» – он простодушно ответил: «Мне повезло. Умер механик, меня взяли на его место».
Повезло потому, что умер механик… Такие дела стоят за цифрами 3, 4, 5… процентов безработных.
Эльба у Миссисипи
Городок Ла-Kросс на реке Миссисипи. Раннее утро. Выносим багаж. Спрашиваем, как проехать к мосту. Дорогу нам объясняет седой но энергичный, подтянутый человек в комбинезоне служителя мотеля.
– Джентльмены, один вопрос… Я вижу, вы иностранцы. Откуда?
– Мы из Советского Союза.
– Из России?! Не шутите?.. Тогда мы должны хотя бы немного поговорить.
Выяснилось: встречавший нас в полночь, а теперь хлопотавший с пылесосом и щетками Ганс Даммин не рабочий, а сам хозяин мотеля. Вдвоем с женой они управлялись с ночлежным хозяйством, состоявшим из конторки и шестнадцати номеров…
Что успевают сказать друг другу незнакомые до этого люди за полчаса, сидя на лужайке возле дороги? Двое русских сказали, кто они, зачем в Америке и куда едут, В свою очередь, американец норвежского происхождения Ганс Даммин рассказал о житейских делах, в том числе и о том, что с этим мотелем у Миссисипи он хочет расстаться.
– Бизнес высушил душу. Ни часа не задержусь… Умные люди советуют этот мотель продать и выстроить новый. Но я решил: хватит! «Чудак…» А я улыбаюсь – может, я-то как раз мудрец. Прыгнуть с этой чертовой карусели – хотя бы остаток жизни прожить без гонки. Буду ловить окуней в Миннесоте, комаров отпугивать буду дымком этой трубки.
Свой взлелеянный план Ганс Даммин, как видно, поверял уже многим. Теперь он смотрел, как двое русских понимают его решительный шаг. Главным зерном разговора, однако, были не эти заботы преклонного возраста, а воспоминания молодости, как видно, более приятные для Ганса Даммина, чем предстоящая ловля рыбы.
– Знаете, почему я вас задержал?.. Уловил знакомое слово, когда вы клали вещи в багажник. Думаю: где же я слышал? Вспомнил в последний момент: Эльба!
О встрече на Эльбе и говорили главным образом трое людей в то раннее утро.
– Память – штука дырявая. Но главное помню. Война кончалась. Были мы молоды и чувствовали себя победителями. Эльба текла спокойная. Переплывали ее на чем могли: на связанных бревнах, на лодках, кое-кто даже вплавь… Цвела сирень. Это была, возможно, лучшая весна из всех, какие я прожил. Ваши ребята мне очень понравились. Встретились мы, как встречаются люди, сделавшие общее и хорошее дело. Менялись на память часами, сигаретами и всем, что могли отыскать в солдатских мешках и карманах. Пели песни. И пили в тот день, конечно, не одну только воду. Вот так же, как и сейчас, помню, сидели на берегу. Пустили в воду немецкую каску и выстрелами потопили ее… Один из ваших говорил по-английски. У другого помню фамилию: Савенко. Тоже, как я, шофер. Три раза был ранен. К Эльбе доехал от Сталинграда… – Ганс Даммин выбил трубку. – У вас, я тоже смотрю, рука… Осколок, пуля?.. Да, они умели стрелять… Ну вот и все. Надеюсь, вы не жалеете, что задержались?.. Мне тоже приятно было сказать вам это. Счастливого пути!..
Знакомство в Ла-Кроссе запомнилось… Не каждый встречный в Америке знает, что было на Эльбе в 1945 году. Война с фашизмом в памяти американцев, мы убедились, занимает место довольно скромное в сравнении с тем, что помним мы о войне. 9 мая числу национальных праздников тут не причислено. Этому есть причины. Многое в годы «холодной войны» предавалось забвению намеренно. И потом надо помнить: Америка была вдалеке от сражений. Всего две бомбы взорвались на ее территории (японцы пустили их на воздушных шарах). Лимит на шоколад и бензин – это, пожалуй, все, чем нарушилась обычная мирная жизнь.
Американцы чтут память погибших в боях с фашизмом. Но братских могил в Америке нет. Каждый человек похоронен отдельно. 291 557 погибших… Эти цифры американцам кажутся очень большими. Немногие знают, что мы потеряли в той же войне двадцать миллионов людей. Американцы не знают, что 1700 наших городов было разрушено. А деревень! А отдельных домов!.. В Америке вышло огромное число книг о войне. Сделано множество фильмов. Статьи, мемуары… Но это все рассказы, свидетельства чего-то бывшего вдалеке. В Америке не горели дома, не плакали дети над убитыми матерями… Нынешнее молодое поколение американцев о войне с фашизмом часто не знает совсем ничего. Из пятнадцати молодых людей, специально спрошенных нами, только один (студент Висконсинского университета) сказал, что «Сталинград – это место в России, где во время войны с Гитлером произошло что-то важное». Остальные на вопрос: «Что такое Сталинград?» – простодушно пожимали плечами: «Не знаю». Опрос, проведенный самими американцами, показал: шестнадцать процентов студентов считают, что Советский Союз воевал на стороне Германии и Японии против США… Согласитесь, встреча с Даммином на таком фоне сердечно тронула и запомнилась. Позже в разговорах с американцами Эльба вспоминалась не один раз как символ сотрудничества в благородном деле.
В Москве фотографию Ганса Даммина мы показали военному корреспонденту «Правды» Александру Устинову, снимавшему встречу на Эльбе.
– Не встречали этого человека?
– Вряд ли. Встречи ведь были во многих местах реки Эльбы, Но все было действительно так, как вспоминает мистер Даммин. Переправлялись в ту и в другую сторону на паромах, плотах, на лодках… На «кукурузнике» я прилетел на Эльбу в расположение 58-й гвардейской дивизии 1-го Украинского фронта. Мне сказали: накануне наши разведчики, переправившись через реку, установили связь с американцами. 25 апреля ожидалось «официальное» появление американцев на нашем берегу… Подплыл паромчик – дощатый помост на двух резиновых лодках, – и с него к нам на берегах сошли шесть боевых, слегка смущенных ребят. Каски, обтянутые маскировочной сеткой, обмундирование походило на лыжные костюмы. Винтовки. На поясе пистолеты. Им дружно протянули руки, помогая сойти на берег. Девушки из санчасти подбежали с букетами. Ну и началось все, как рассказывал вам Даммин…
Для меня это был тоже очень радостный день. Снимал, не жалея пленки. К вечеру появилось человек двенадцать американских корреспондентов и новая группа военных во главе с командиром 69-й американской дивизии Э. Райнхардтом. Гостей встречали наши солдаты, офицеры и генерал Владимир Васильевич Русаков. Торжества продолжались как рассказывали потом, долго. Я же на «кукурузнике» немедленно полетел в штаб и сразу связался с Москвой. «Снимал, – говорю, – встречу на Эльбе». – «Голубчик, немедленно прилетайте. Это историческое событие», – сказал мне редактор «Правды» тех лет Петр Николаевич Поспелов. Мне выделили двухмоторный бомбардировщик, и через три часа я уже был в Москве… Помню, с каким интересом рассматривали в тот день еще мокрую, только что проявленную пленку.
Это была прекрасная весна. Я очень рад, что есть и в Америке люди, которые помнят эту весну.
– Джентльмены, один вопрос… Я вижу, вы иностранцы. Откуда?
– Мы из Советского Союза.
– Из России?! Не шутите?.. Тогда мы должны хотя бы немного поговорить.
Выяснилось: встречавший нас в полночь, а теперь хлопотавший с пылесосом и щетками Ганс Даммин не рабочий, а сам хозяин мотеля. Вдвоем с женой они управлялись с ночлежным хозяйством, состоявшим из конторки и шестнадцати номеров…
Что успевают сказать друг другу незнакомые до этого люди за полчаса, сидя на лужайке возле дороги? Двое русских сказали, кто они, зачем в Америке и куда едут, В свою очередь, американец норвежского происхождения Ганс Даммин рассказал о житейских делах, в том числе и о том, что с этим мотелем у Миссисипи он хочет расстаться.
– Бизнес высушил душу. Ни часа не задержусь… Умные люди советуют этот мотель продать и выстроить новый. Но я решил: хватит! «Чудак…» А я улыбаюсь – может, я-то как раз мудрец. Прыгнуть с этой чертовой карусели – хотя бы остаток жизни прожить без гонки. Буду ловить окуней в Миннесоте, комаров отпугивать буду дымком этой трубки.
Свой взлелеянный план Ганс Даммин, как видно, поверял уже многим. Теперь он смотрел, как двое русских понимают его решительный шаг. Главным зерном разговора, однако, были не эти заботы преклонного возраста, а воспоминания молодости, как видно, более приятные для Ганса Даммина, чем предстоящая ловля рыбы.
– Знаете, почему я вас задержал?.. Уловил знакомое слово, когда вы клали вещи в багажник. Думаю: где же я слышал? Вспомнил в последний момент: Эльба!
О встрече на Эльбе и говорили главным образом трое людей в то раннее утро.
– Память – штука дырявая. Но главное помню. Война кончалась. Были мы молоды и чувствовали себя победителями. Эльба текла спокойная. Переплывали ее на чем могли: на связанных бревнах, на лодках, кое-кто даже вплавь… Цвела сирень. Это была, возможно, лучшая весна из всех, какие я прожил. Ваши ребята мне очень понравились. Встретились мы, как встречаются люди, сделавшие общее и хорошее дело. Менялись на память часами, сигаретами и всем, что могли отыскать в солдатских мешках и карманах. Пели песни. И пили в тот день, конечно, не одну только воду. Вот так же, как и сейчас, помню, сидели на берегу. Пустили в воду немецкую каску и выстрелами потопили ее… Один из ваших говорил по-английски. У другого помню фамилию: Савенко. Тоже, как я, шофер. Три раза был ранен. К Эльбе доехал от Сталинграда… – Ганс Даммин выбил трубку. – У вас, я тоже смотрю, рука… Осколок, пуля?.. Да, они умели стрелять… Ну вот и все. Надеюсь, вы не жалеете, что задержались?.. Мне тоже приятно было сказать вам это. Счастливого пути!..
Знакомство в Ла-Кроссе запомнилось… Не каждый встречный в Америке знает, что было на Эльбе в 1945 году. Война с фашизмом в памяти американцев, мы убедились, занимает место довольно скромное в сравнении с тем, что помним мы о войне. 9 мая числу национальных праздников тут не причислено. Этому есть причины. Многое в годы «холодной войны» предавалось забвению намеренно. И потом надо помнить: Америка была вдалеке от сражений. Всего две бомбы взорвались на ее территории (японцы пустили их на воздушных шарах). Лимит на шоколад и бензин – это, пожалуй, все, чем нарушилась обычная мирная жизнь.
Американцы чтут память погибших в боях с фашизмом. Но братских могил в Америке нет. Каждый человек похоронен отдельно. 291 557 погибших… Эти цифры американцам кажутся очень большими. Немногие знают, что мы потеряли в той же войне двадцать миллионов людей. Американцы не знают, что 1700 наших городов было разрушено. А деревень! А отдельных домов!.. В Америке вышло огромное число книг о войне. Сделано множество фильмов. Статьи, мемуары… Но это все рассказы, свидетельства чего-то бывшего вдалеке. В Америке не горели дома, не плакали дети над убитыми матерями… Нынешнее молодое поколение американцев о войне с фашизмом часто не знает совсем ничего. Из пятнадцати молодых людей, специально спрошенных нами, только один (студент Висконсинского университета) сказал, что «Сталинград – это место в России, где во время войны с Гитлером произошло что-то важное». Остальные на вопрос: «Что такое Сталинград?» – простодушно пожимали плечами: «Не знаю». Опрос, проведенный самими американцами, показал: шестнадцать процентов студентов считают, что Советский Союз воевал на стороне Германии и Японии против США… Согласитесь, встреча с Даммином на таком фоне сердечно тронула и запомнилась. Позже в разговорах с американцами Эльба вспоминалась не один раз как символ сотрудничества в благородном деле.
В Москве фотографию Ганса Даммина мы показали военному корреспонденту «Правды» Александру Устинову, снимавшему встречу на Эльбе.
– Не встречали этого человека?
– Вряд ли. Встречи ведь были во многих местах реки Эльбы, Но все было действительно так, как вспоминает мистер Даммин. Переправлялись в ту и в другую сторону на паромах, плотах, на лодках… На «кукурузнике» я прилетел на Эльбу в расположение 58-й гвардейской дивизии 1-го Украинского фронта. Мне сказали: накануне наши разведчики, переправившись через реку, установили связь с американцами. 25 апреля ожидалось «официальное» появление американцев на нашем берегу… Подплыл паромчик – дощатый помост на двух резиновых лодках, – и с него к нам на берегах сошли шесть боевых, слегка смущенных ребят. Каски, обтянутые маскировочной сеткой, обмундирование походило на лыжные костюмы. Винтовки. На поясе пистолеты. Им дружно протянули руки, помогая сойти на берег. Девушки из санчасти подбежали с букетами. Ну и началось все, как рассказывал вам Даммин…
Для меня это был тоже очень радостный день. Снимал, не жалея пленки. К вечеру появилось человек двенадцать американских корреспондентов и новая группа военных во главе с командиром 69-й американской дивизии Э. Райнхардтом. Гостей встречали наши солдаты, офицеры и генерал Владимир Васильевич Русаков. Торжества продолжались как рассказывали потом, долго. Я же на «кукурузнике» немедленно полетел в штаб и сразу связался с Москвой. «Снимал, – говорю, – встречу на Эльбе». – «Голубчик, немедленно прилетайте. Это историческое событие», – сказал мне редактор «Правды» тех лет Петр Николаевич Поспелов. Мне выделили двухмоторный бомбардировщик, и через три часа я уже был в Москве… Помню, с каким интересом рассматривали в тот день еще мокрую, только что проявленную пленку.
Это была прекрасная весна. Я очень рад, что есть и в Америке люди, которые помнят эту весну.
За кулисами славы
Среди людей, с которыми в путешествии нам очень хотелось встретиться, был Нил Армстронг. Мы знали, что космонавт – первый человек на Луне – ведет довольно уединенную жизнь и неохотно встречается с журналистами. Все же, обсуждая в Вашингтоне план путешествия, мы назвали город Цинциннати, где живет сейчас космонавт. Обнадеживать нас не стали, но обещали связаться с Армстронгом по телефону. Через день мы получили ответ: «Он согласился побеседовать с вами». Назван был день и час встречи.
Но в долгом путешествии все до часа рассчитать трудно. Дорожный график нарушился. И в Цинциннати мы прибыли с опозданием на день, к тому же в самое неудачное время – к вечеру в пятницу. Без всякой надежды мы позвонили по нужному телефону и получили ответ, какой и следовало ожидать: «Нил уехал за город и будет утром в понедельник». Чтобы окончательно не расстраивать график, в Цинциннати мы задержались всего на час. Из Вашингтона мы послали Армстронгу письмо с объяснением огорчительной неудачи и с просьбой поправить дело. Поправить дело, как нам казалось, довольно просто. Мы приложили к письму шестнадцать вопросов и просили на них ответить. Разумеется, мы сознавали, что задаем космонавту работу – большинство вопросов не предполагало ответов «да» – «нет», но мы тогда недостаточно хорошо представляли что от подобных расспросов космонавт уже имел время устать.
Вот что нас интересовало. (Приводим лишь часть вопросов.)
1. Чем заняты Вы сейчас? Почему именно город Цинциннати выбрали местом работы и жизни? Пожалуйста, несколько слов о работе, о Вашей семье, об интересах и увлечениях, лежащих за кругом трудовой деятельности.
2. Ценности жизни… В чем, по Вашему мнению, они состоят?
4. О Вас говорят как об идеальном американце. Как Вы относитесь к этому? Какие свои человеческие слабости Вы рискнули бы назвать?
5. Что Вы приобрели, побывав на вершине достижимого человеком? И есть ли при этом какие-либо чисто человеческие потери для Вас?
6. «Человеку надо всю жизнь идти. Остановиться – значит умереть…» Разделяете Вы эту мудрость? Если да, то какая достойная цель сейчас придает Вам силы, какую вершину тут, на Земле, Вы хотели бы одолеть?
7. Ваши друзья по лунному путешествию – Эдвин Олдрин и Майкл Коллинз… Как сложилась их жизнь после полета? Чем они заняты теперь? Соединяют ли Вас на Земле часы, проведенные на Луне и на путях к ней?
13. В Советском Союзе многие видели сходство биографий, характеров, даже внешности Гагарина и Армстронга. Вы понимаете, как дорог для нас Гагарин. Какая черта этого человека нравилась лично Вам больше всего? За каким занятием 12 апреля 1961 года застало Вас сообщение о полете Гагарина?
14. Что Вы думаете о потеплении американо-советских отношений? Как Вы оцениваете перспективы сотрудничества в космосе?
Ответ из Цинциннати пришел через месяц:
«Мистеру Василию Пескову.
Мистеру Борису Стрельникову.
Джентльмены, я получил ваше письмо.
Возможно, вы знаете, что с тех пор, как я работаю в университете, я ограничил мои беседы с представителями печати редкими пресс-конференциями.
Я верю, что смогу наслаждаться нормальной жизнью только в том случае, если не буду публично рассказывать о моих личных ощущениях и отвечать на тысячи разнообразных вопросов журналистов. Поэтому я не отвечу и на список ваших вопросов. Не обижайтесь, точно так же я говорю и американским журналистам.
Мои самые лучшие пожелания вам в продолжении доброй деятельности.
С уважением
Нил Армстронг, профессор».
Письмо не принесло того, что мы ожидали. Но хорошо уже то, что мы получили отклик (можно себе представить почту знаменитого человека!). Мотивы такого ответа сомнений не вызывают.
Нил Армстронг, первым из людей ступивший на Луну 21 июля 1969 года, стал профессором и, поселившись на родине, в штате Огайо, читает курс астронавтики в университете города Цинциннати. Судя по печати, Армстронг считает, что нашел подходящее убежище от «перегрузок внимания». Принцип «я просто человек, оставьте меня в покое» помогает ему жить обычной человеческой жизнью.
Его спутник по высадке на Луне полковник Эдвин Олдрин исповедует ту же мысль. Но его дальнейшая судьба не лишена драматизма. Послелунная биография Олдрина содержит многое из того, что мы хотели узнать у Нила Армстронга. Мы вернемся к Эдвину Олдрину после короткой справки о том, как сложилась жизнь семи других космонавтов. По американским стандартам успеха впереди всех, кажется, Алан Шепард. Он по-прежнему служит в НАСА и к тому же, умело распорядившись капиталом известности, стал миллионером.
Скотт Карпентер оставил космонавтику, увлекшись исследованиями подводного мира, и, как считают, нашел второе призвание.
Джон Гленн не прекращает попыток сделать политическую карьеру.
Фрэнк Борман и Джеймс Ловелл стали администраторами. Их деятельность с космонавтикой не связана: Борман – вице-президент авиационной компании, Ловелл – вице-президент фирмы строительных материалов.
Институтом внечувственных восприятий (парапсихологии) руководит участник полета Луне на «Аполлоне-14» Эдгар Митчелл.
Спутник Армстронга и Олдрина на корабле «Аполлон-11» Майкл Коллинз (он «дежурил» на окололунной орбите и ждал возвращения товарищей) возглавляет Музей космических исследований.
Необычную стезю избрал для себя Джеймс Ирвин, пробывший на Луне 67 часов. Джеймс занят богоискательством и стал во главе созданной им религиозной секты. Считают, что этому способствует состояние здоровья – Джеймс перенес инфаркт. Поражение сердечных сосудов дало знать о себе на Луне, но теперь выяснилось, что Ирвин был болен еще до полета, однако врачи проглядели болезнь. В своей недавно вышедшей книге «Навстречу ночи» космонавт не говорит, чувствовал ли он какие-нибудь признаки недуга. Но он, безусловно, знал, что малейший намек на дефект коронарных сосудов сердца – это немедленное исключение из команды, приготовленной для полета. «На Луне я молился», – признается Джеймс Ирвин. В книге он пишет, что много раз жалел о выбранном пути. «Надо было бы стать пилотом авиационной компании. Я же сделался летчиком-испытателем, а потом астронавтом».
Но самое большое послелунное потрясение выпало на долю Эдвина Олдрина. Эта история сводит космонавта с Олимпа сверхчеловеков, и сами они, похоже, рады тому. Космонавты хотят, чтобы о них думали и судили как о людях обычных, способных заблуждаться, как о людях, имеющих слабости, уязвимых несправедливостью, фальшью, обидой. «Мы люди – и не более того», – сказал один космонавт. Эдвин Олдрин подтвердил это своей исповедью.
Через два года после возвращения с Луны Олдрин почувствовал, что нуждается в помощи психиатра. «Я начал постепенно расклеиваться, – признается он. – Иногда я фактически не мог работать, не мог чувствовать себя собранным». Сохраняя все в тайне, под предлогом лечения давших о себе знать старых ранений, из Калифорнии полковника отправили в техасский госпиталь ВВС. Тайна, однако, тайною не осталась. Поползли слухи о благополучии с «Лунным человеком №2».
От нервного срыва (так было квалифицировано заболевание) Олдрина излечили. Но тень вмешательства психиатров оставалась и беспокоила космонавта. В это время Олдрин командовал школой летчиков-испытателей. Посчитав, что для этой должности он скомпрометирован, Олдрин подал в отставку и попросил досрочную пенсию. Отставку приняли. Пенсию назначили. Национальный герой США некоторое время рекламировал по телевидению немецкие автомобили «фольксваген». Сейчас с женой, тремя детьми и полдюжиной животных он поселился в уединении. «Дополнительный хлеб» к пенсии Олдрин зарабатывает президентством в трех маленьких фирмах.
В газетных интервью и недавно вышедшей книге «Возвращение на Землю» Эдвин Олдрин попытался осмыслить происшедшее с ним. Его признания – искренний человеческий документ, позволяющий глянуть за кулисы успеха, – не роняют человека, не умаляют свершенного им. Напротив, мы видим решительный шаг отряхнуть с себя путы условностей, фальши, сойти с пьедестала, на котором человек рискует при жизни забронзоветь. Исповедь Олдрина вызвана, правда, драматическими для него обстоятельствами. Будь все «о’кэй», мы бы, возможно, и не узнали всего, что чувствовал герой, оказавшийся на виду всей планеты. В этом смысле исповедь Олдрина – важный человековедческий документ.
Но в долгом путешествии все до часа рассчитать трудно. Дорожный график нарушился. И в Цинциннати мы прибыли с опозданием на день, к тому же в самое неудачное время – к вечеру в пятницу. Без всякой надежды мы позвонили по нужному телефону и получили ответ, какой и следовало ожидать: «Нил уехал за город и будет утром в понедельник». Чтобы окончательно не расстраивать график, в Цинциннати мы задержались всего на час. Из Вашингтона мы послали Армстронгу письмо с объяснением огорчительной неудачи и с просьбой поправить дело. Поправить дело, как нам казалось, довольно просто. Мы приложили к письму шестнадцать вопросов и просили на них ответить. Разумеется, мы сознавали, что задаем космонавту работу – большинство вопросов не предполагало ответов «да» – «нет», но мы тогда недостаточно хорошо представляли что от подобных расспросов космонавт уже имел время устать.
Вот что нас интересовало. (Приводим лишь часть вопросов.)
1. Чем заняты Вы сейчас? Почему именно город Цинциннати выбрали местом работы и жизни? Пожалуйста, несколько слов о работе, о Вашей семье, об интересах и увлечениях, лежащих за кругом трудовой деятельности.
2. Ценности жизни… В чем, по Вашему мнению, они состоят?
4. О Вас говорят как об идеальном американце. Как Вы относитесь к этому? Какие свои человеческие слабости Вы рискнули бы назвать?
5. Что Вы приобрели, побывав на вершине достижимого человеком? И есть ли при этом какие-либо чисто человеческие потери для Вас?
6. «Человеку надо всю жизнь идти. Остановиться – значит умереть…» Разделяете Вы эту мудрость? Если да, то какая достойная цель сейчас придает Вам силы, какую вершину тут, на Земле, Вы хотели бы одолеть?
7. Ваши друзья по лунному путешествию – Эдвин Олдрин и Майкл Коллинз… Как сложилась их жизнь после полета? Чем они заняты теперь? Соединяют ли Вас на Земле часы, проведенные на Луне и на путях к ней?
13. В Советском Союзе многие видели сходство биографий, характеров, даже внешности Гагарина и Армстронга. Вы понимаете, как дорог для нас Гагарин. Какая черта этого человека нравилась лично Вам больше всего? За каким занятием 12 апреля 1961 года застало Вас сообщение о полете Гагарина?
14. Что Вы думаете о потеплении американо-советских отношений? Как Вы оцениваете перспективы сотрудничества в космосе?
Ответ из Цинциннати пришел через месяц:
«Мистеру Василию Пескову.
Мистеру Борису Стрельникову.
Джентльмены, я получил ваше письмо.
Возможно, вы знаете, что с тех пор, как я работаю в университете, я ограничил мои беседы с представителями печати редкими пресс-конференциями.
Я верю, что смогу наслаждаться нормальной жизнью только в том случае, если не буду публично рассказывать о моих личных ощущениях и отвечать на тысячи разнообразных вопросов журналистов. Поэтому я не отвечу и на список ваших вопросов. Не обижайтесь, точно так же я говорю и американским журналистам.
Мои самые лучшие пожелания вам в продолжении доброй деятельности.
С уважением
Нил Армстронг, профессор».
Письмо не принесло того, что мы ожидали. Но хорошо уже то, что мы получили отклик (можно себе представить почту знаменитого человека!). Мотивы такого ответа сомнений не вызывают.
Нил Армстронг, первым из людей ступивший на Луну 21 июля 1969 года, стал профессором и, поселившись на родине, в штате Огайо, читает курс астронавтики в университете города Цинциннати. Судя по печати, Армстронг считает, что нашел подходящее убежище от «перегрузок внимания». Принцип «я просто человек, оставьте меня в покое» помогает ему жить обычной человеческой жизнью.
Его спутник по высадке на Луне полковник Эдвин Олдрин исповедует ту же мысль. Но его дальнейшая судьба не лишена драматизма. Послелунная биография Олдрина содержит многое из того, что мы хотели узнать у Нила Армстронга. Мы вернемся к Эдвину Олдрину после короткой справки о том, как сложилась жизнь семи других космонавтов. По американским стандартам успеха впереди всех, кажется, Алан Шепард. Он по-прежнему служит в НАСА и к тому же, умело распорядившись капиталом известности, стал миллионером.
Скотт Карпентер оставил космонавтику, увлекшись исследованиями подводного мира, и, как считают, нашел второе призвание.
Джон Гленн не прекращает попыток сделать политическую карьеру.
Фрэнк Борман и Джеймс Ловелл стали администраторами. Их деятельность с космонавтикой не связана: Борман – вице-президент авиационной компании, Ловелл – вице-президент фирмы строительных материалов.
Институтом внечувственных восприятий (парапсихологии) руководит участник полета Луне на «Аполлоне-14» Эдгар Митчелл.
Спутник Армстронга и Олдрина на корабле «Аполлон-11» Майкл Коллинз (он «дежурил» на окололунной орбите и ждал возвращения товарищей) возглавляет Музей космических исследований.
Необычную стезю избрал для себя Джеймс Ирвин, пробывший на Луне 67 часов. Джеймс занят богоискательством и стал во главе созданной им религиозной секты. Считают, что этому способствует состояние здоровья – Джеймс перенес инфаркт. Поражение сердечных сосудов дало знать о себе на Луне, но теперь выяснилось, что Ирвин был болен еще до полета, однако врачи проглядели болезнь. В своей недавно вышедшей книге «Навстречу ночи» космонавт не говорит, чувствовал ли он какие-нибудь признаки недуга. Но он, безусловно, знал, что малейший намек на дефект коронарных сосудов сердца – это немедленное исключение из команды, приготовленной для полета. «На Луне я молился», – признается Джеймс Ирвин. В книге он пишет, что много раз жалел о выбранном пути. «Надо было бы стать пилотом авиационной компании. Я же сделался летчиком-испытателем, а потом астронавтом».
Но самое большое послелунное потрясение выпало на долю Эдвина Олдрина. Эта история сводит космонавта с Олимпа сверхчеловеков, и сами они, похоже, рады тому. Космонавты хотят, чтобы о них думали и судили как о людях обычных, способных заблуждаться, как о людях, имеющих слабости, уязвимых несправедливостью, фальшью, обидой. «Мы люди – и не более того», – сказал один космонавт. Эдвин Олдрин подтвердил это своей исповедью.
Через два года после возвращения с Луны Олдрин почувствовал, что нуждается в помощи психиатра. «Я начал постепенно расклеиваться, – признается он. – Иногда я фактически не мог работать, не мог чувствовать себя собранным». Сохраняя все в тайне, под предлогом лечения давших о себе знать старых ранений, из Калифорнии полковника отправили в техасский госпиталь ВВС. Тайна, однако, тайною не осталась. Поползли слухи о благополучии с «Лунным человеком №2».
От нервного срыва (так было квалифицировано заболевание) Олдрина излечили. Но тень вмешательства психиатров оставалась и беспокоила космонавта. В это время Олдрин командовал школой летчиков-испытателей. Посчитав, что для этой должности он скомпрометирован, Олдрин подал в отставку и попросил досрочную пенсию. Отставку приняли. Пенсию назначили. Национальный герой США некоторое время рекламировал по телевидению немецкие автомобили «фольксваген». Сейчас с женой, тремя детьми и полдюжиной животных он поселился в уединении. «Дополнительный хлеб» к пенсии Олдрин зарабатывает президентством в трех маленьких фирмах.
В газетных интервью и недавно вышедшей книге «Возвращение на Землю» Эдвин Олдрин попытался осмыслить происшедшее с ним. Его признания – искренний человеческий документ, позволяющий глянуть за кулисы успеха, – не роняют человека, не умаляют свершенного им. Напротив, мы видим решительный шаг отряхнуть с себя путы условностей, фальши, сойти с пьедестала, на котором человек рискует при жизни забронзоветь. Исповедь Олдрина вызвана, правда, драматическими для него обстоятельствами. Будь все «о’кэй», мы бы, возможно, и не узнали всего, что чувствовал герой, оказавшийся на виду всей планеты. В этом смысле исповедь Олдрина – важный человековедческий документ.