Семь лет. Ровно столько, чтобы... хватит об этом. Пока. Достаточно страху я на нее нагнал.
Я поднялся.
– Все Устер, да Устер, – буркнул я. – Словно в песенке. Мне пора.
Я подошел к ней. Она встала, потягиваясь, и протянула мне руку. На мгновение задержала пальцами мою ладонь, словно прося о чем-то.
– Передать ему что-нибудь? – спросил я, уже в открытых дверях.
Она помотала головой.
– Ал... – она замолчала.
Я ждал.
– Если сможешь... – донесся до меня ее шепот, – будь ему и дальше другом.
Я усмехнулся.
– Ты мне как-то рассказала об одном древнем то ли бунтовщике, то ли повстанце... дала мне такую книженцию...
– Спартак?
– Именно. Я вычитал там мудрую фразу. Там был один герой, один из рабов, предназначенных специально для войны. Не помню, как они назывались.
– Гладиаторы...
– Вот-вот. И он однажды заявил другому, такому же, как он сам: «гладиатор, не ищи среди гладиаторов себе друзей...»
Она нахмурилась.
– Почему ты так говоришь? – сухо поинтересовалась она. – Это приятно звучит, но ничего не значит. Теперь.
– Теперь, ничего, – согласился я. – Но кто знает, что будет утром? Не беспокойся, – быстро добавил я, – я ему скажу, если увижу.
– Что скажешь?
– Что ты ждешь.
Полосы облаков над континентом несколько сместились на запад. Теперь они закрывали океанское побережье.
Я посмотрел на часы. Мы торчали здесь уже больше двадцати минут. Своеобразный рекорд.
Кто-то задел меня плечом. Я удивленно повернул голову. Бедный людишка. Они так не любят приближаться к нам.
Никаких людишек. Я словно бы посмотрел в зеркало. Темно-зеленый комбинезон, полупрозрачный, поблескивающий как стекло. Черно-белая эмблема на левом предплечье. Такая же, как у меня. Сильно обозначающиеся лицевые кости. Глаза широко расставленные, пытливые, словно способные видеть сквозь стены. Даже волосы как у меня, цвета породистой шиншиллы.
Он еле заметно шевельнул головой. Это должно было значить: извиняюсь. При этом он глядел прямо перед собой.
Я еще раз глянул на эмблему. Звездочки у него не было. Ясно, что не было. Я знал всех, кто за последние десять лет принимал участие в деле. Их можно было по пальцам пересчитать.
Я сам носил на плече одну микроскопическую звездочку. И не встречал никого, у кого было бы две. Похоже было, что я окажусь первым. Если это снова не какие-нибудь маневры.
Мы в молчании стояли друг возле друга. Разумеется, мы несколько раз встречались на полигонах. Но в клубе, в котором я жил, я его не встречал ни разу. Я даже имени его не помнил.
Вокруг нас сделалось пусто. Одного было больше, чем достаточно. Но чтобы повстречать сразу двоих за один раз, требовалось настоящее невезение. Так, очевидно, они думали.
Он глядел на часы, как я минуту назад. На его лице не дрогнул ни один мускул. Небрежно опершись о раму иллюминатора, он производил впечатление двухметрового истукана. Может быть, он и нервничал. Кто знает. Он определял это, скорее всего, как и я. Когда я чем-то очень недоволен, у меня начинают мерзнуть кончики пальцев. И ничего больше.
Один из инфорпола. Киборг – как издевательски говорили мы между собой. Человек из Корпуса – как заявлялось полуофициально. Тихий как антиматерия. Столь же безотказный, как и оружие.
Пришлось прождать еще довольно долго, пока не прилетел корабль. Музейная колымага. Иллюминаторы последний раз видели щетку лет десять назад. Климатизация разрегулирована. Лакей приказал мне немедленно принять полулежачее положение и дышать глубже.
Он сел рядом со мной. Вытянул ноги так, что они сравнялись с моими. Такие же мягкие, пористые ботинки. Размер ступни вроде бы тот же. Я бы мог в любой момент получить от него сердце, так же как ему удалось бы без особых сложностей пересадить мою печень. Корпус был первой замкнутой общественной системой, достигшей совершенства иммунологической совместимости. Ничего странного.
Стюардесса принесла кофе. Я сделал глоток. На третьем мой динамик предостерегающе загудел. Кофе давали натуральный, натуральный. Я оставил чашечку. Через несколько секунд он сделал то же самое. Или же взялся за кофе на эти несколько секунд позже. Или пил медленнее.
Устер был точно такой же. Все мы были точно такими же. Трудно удивляться, что люди не прыгали от радости при нашем виде. Нам самим порой делалось не по себе.
Устер. Единственный, с кем я смог сойтись поближе. Отправляясь на свидание с Итей, я, как правило, прихватывал его с собой. Поэтому-то потом... Но я не мог быть в претензии. Два года провел на полигоне. Перед отлетом я сказал ей, чтобы не забивала мной свою голову. Что такой, как я, никогда не будет подходящим спутником для девушки. Я в самом деле так думал. Тогда. Я думал об ожидающих меня заданиях, постоянной готовности, моей миссии и прочих вещах того же типа. Когда под конец пребывания на полигоне я убедился, что вел себя как осёл, изменить уже ничего нельзя было. Я понял, что в самом деле люблю ее. Но они были уже вместе.
Я подумал, что могу через несколько часов с ним встретиться, улыбнулся сам себе и погрузился в дрему. Мой сосед уже какое-то время спал. Дышал бесшумно. Как и я. Мы никогда не храпим. В этом заключается одна из основных различий между нами и всем остальным человечеством. К ним, если что случится, приходит медик. К нам техник. Требуется что-нибудь посущественнее?
Посадка прошла неожиданно гладко. Скорее, чем тогда, когда я был здесь в последний раз. Должно быть, наконец, заменили перехватывающие автоматы. Самое время. Дворец Ламберта принадлежал к самым старым на Луне. Обслуживал две первые базы с постоянным экипажем. Теперь же через него шло все движение, связанное с закарпатскими топливными фабриками, разбросанными по всей поверхности Процелларийского Океана.
Сам дворец тоже изменился. Еще чуть-чуть, и я влез бы на грузовой эскалатор. Парень, прилетевший со мной, придержал меня за плечо.
– Благодарствую, – буркнул я. – Меня зовут Тааль. Зови попросту Ал.
Он легонько кивнул.
– Рива, – сказал он. – Будорус, – добавил чуть погодя.
В холле нас поджидал лысый скелет из обслуги дворца. Смерил нас безгранично скучающим взором и двинулся в сторону одного из коридоров. Мы пошли за ним.
В приемной при нашем появлении из вращающегося кресла поднялся парень из Корпуса. Этого я вообще никогда раньше не видел. Может быть, он относился к постоянным работникам базы.
– Пора ехать, – бросил он. Это было все, что он произнес нам в приветствие.
По боковому коридору он довел нас до шлюза. Мы поднялись на стартовое поле узеньким эскалатором, подпрыгивающем как испорченный будильник. В башне над выходом автоматы проверили наши скафандры. Каким-то чудом мы втиснулись в апельсинового цвета гиролет, напоминающий позабытую кровать с балдахином.
Полет до кратера Будоруса длился недолго. Слишком недолго, чтобы мне успел наскучить пейзаж за иллюминатором.
Черное и белое. Слегка размазанные. Чернота, переходящая в синеву; белизна, нарушаемая светло-золотым цветом. Контрасты, как обозначенные тушью. И горы. Настоящие. Как на картинке. Без фуникулеров, трасс, спусков, буфетов, псевдотрудностей и прогулочных тропинок для старикашек. Без толп все повидавших личностей, обвешанных сувенирами. Подлинные горы. Такие, какими еще лет пятьдесят назад были, к примеру, Гималаи.
Слип*[ Слип- Производное от английского «ту слип», спать. Намекает на внешний вид аппарата.] – так звучало популярное название этого типа гиролета, – поднимался все выше. Мы летели на северо-запад. На пульте пилота все время пульсировали огоньки. Пеленги из Платона. Мы пролетели над ним через пятьдесят минут после старта. И сразу же потом сменили курс на западный. Еще несколько минут – и перевалили северную стену Альп. Под нами было уже с два километра. Но все равно приходилось изрядно задирать голову, чтобы скользнуть взглядом по нависшим над нами вершинам.
Мы опустились получасом позже во внутреннем кольце базы. Словно на полигоне при объявлении готовности. Сторожевые процедуры – самое наше милое занятие. Поскольку они полностью бессмысленны.
Нас впустили в главный корпус без особых церемоний. Коридоры аварийного уровня казались вымершими. До лестницы пришлось пройти пешком целых пару метров. Покрытие пола было мягким, но тем не менее наши шаги вызывали металлическое эхо. Ровные шаги, размеренные, спокойные. Шаги людей, которые знают, чего хотят.
Мы вошли прямо в координаторскую. Прежде, чем двери успели свернуться за нами в двойную трубку, я увидил Хисса. Был, кроме него, Яус, комендант базы. И еще четверо из Корпуса. Они стояли над чем-то, что с первого взгляда напоминало старую школьную модель планетной системы. Но это не была наша система. На третьей планете пульсировал красный огонек.
Хисс одарил нас мгновенным взглядом и жестом приказал подойти поближе. Регламентированная вежливость, с которой он приветствовал меня вчера в централи, исчезла без следа. Он производил впечатление утомленного. Словно неожиданно постарел лет на десять. На нем был гражданский комбинезон, в котором он мог бы отправиться, скажем, на инспекцию базы на Ганимеде. Но не похоже было, чтобы он туда собирался. Я знал, что он скажет, раньше, чем он успел раскрыть рот. Мы стояли над моделью системы Альфы.
2. БЕДОРУС?
Я поднялся.
– Все Устер, да Устер, – буркнул я. – Словно в песенке. Мне пора.
Я подошел к ней. Она встала, потягиваясь, и протянула мне руку. На мгновение задержала пальцами мою ладонь, словно прося о чем-то.
– Передать ему что-нибудь? – спросил я, уже в открытых дверях.
Она помотала головой.
– Ал... – она замолчала.
Я ждал.
– Если сможешь... – донесся до меня ее шепот, – будь ему и дальше другом.
Я усмехнулся.
– Ты мне как-то рассказала об одном древнем то ли бунтовщике, то ли повстанце... дала мне такую книженцию...
– Спартак?
– Именно. Я вычитал там мудрую фразу. Там был один герой, один из рабов, предназначенных специально для войны. Не помню, как они назывались.
– Гладиаторы...
– Вот-вот. И он однажды заявил другому, такому же, как он сам: «гладиатор, не ищи среди гладиаторов себе друзей...»
Она нахмурилась.
– Почему ты так говоришь? – сухо поинтересовалась она. – Это приятно звучит, но ничего не значит. Теперь.
– Теперь, ничего, – согласился я. – Но кто знает, что будет утром? Не беспокойся, – быстро добавил я, – я ему скажу, если увижу.
– Что скажешь?
– Что ты ждешь.
Полосы облаков над континентом несколько сместились на запад. Теперь они закрывали океанское побережье.
Я посмотрел на часы. Мы торчали здесь уже больше двадцати минут. Своеобразный рекорд.
Кто-то задел меня плечом. Я удивленно повернул голову. Бедный людишка. Они так не любят приближаться к нам.
Никаких людишек. Я словно бы посмотрел в зеркало. Темно-зеленый комбинезон, полупрозрачный, поблескивающий как стекло. Черно-белая эмблема на левом предплечье. Такая же, как у меня. Сильно обозначающиеся лицевые кости. Глаза широко расставленные, пытливые, словно способные видеть сквозь стены. Даже волосы как у меня, цвета породистой шиншиллы.
Он еле заметно шевельнул головой. Это должно было значить: извиняюсь. При этом он глядел прямо перед собой.
Я еще раз глянул на эмблему. Звездочки у него не было. Ясно, что не было. Я знал всех, кто за последние десять лет принимал участие в деле. Их можно было по пальцам пересчитать.
Я сам носил на плече одну микроскопическую звездочку. И не встречал никого, у кого было бы две. Похоже было, что я окажусь первым. Если это снова не какие-нибудь маневры.
Мы в молчании стояли друг возле друга. Разумеется, мы несколько раз встречались на полигонах. Но в клубе, в котором я жил, я его не встречал ни разу. Я даже имени его не помнил.
Вокруг нас сделалось пусто. Одного было больше, чем достаточно. Но чтобы повстречать сразу двоих за один раз, требовалось настоящее невезение. Так, очевидно, они думали.
Он глядел на часы, как я минуту назад. На его лице не дрогнул ни один мускул. Небрежно опершись о раму иллюминатора, он производил впечатление двухметрового истукана. Может быть, он и нервничал. Кто знает. Он определял это, скорее всего, как и я. Когда я чем-то очень недоволен, у меня начинают мерзнуть кончики пальцев. И ничего больше.
Один из инфорпола. Киборг – как издевательски говорили мы между собой. Человек из Корпуса – как заявлялось полуофициально. Тихий как антиматерия. Столь же безотказный, как и оружие.
Пришлось прождать еще довольно долго, пока не прилетел корабль. Музейная колымага. Иллюминаторы последний раз видели щетку лет десять назад. Климатизация разрегулирована. Лакей приказал мне немедленно принять полулежачее положение и дышать глубже.
Он сел рядом со мной. Вытянул ноги так, что они сравнялись с моими. Такие же мягкие, пористые ботинки. Размер ступни вроде бы тот же. Я бы мог в любой момент получить от него сердце, так же как ему удалось бы без особых сложностей пересадить мою печень. Корпус был первой замкнутой общественной системой, достигшей совершенства иммунологической совместимости. Ничего странного.
Стюардесса принесла кофе. Я сделал глоток. На третьем мой динамик предостерегающе загудел. Кофе давали натуральный, натуральный. Я оставил чашечку. Через несколько секунд он сделал то же самое. Или же взялся за кофе на эти несколько секунд позже. Или пил медленнее.
Устер был точно такой же. Все мы были точно такими же. Трудно удивляться, что люди не прыгали от радости при нашем виде. Нам самим порой делалось не по себе.
Устер. Единственный, с кем я смог сойтись поближе. Отправляясь на свидание с Итей, я, как правило, прихватывал его с собой. Поэтому-то потом... Но я не мог быть в претензии. Два года провел на полигоне. Перед отлетом я сказал ей, чтобы не забивала мной свою голову. Что такой, как я, никогда не будет подходящим спутником для девушки. Я в самом деле так думал. Тогда. Я думал об ожидающих меня заданиях, постоянной готовности, моей миссии и прочих вещах того же типа. Когда под конец пребывания на полигоне я убедился, что вел себя как осёл, изменить уже ничего нельзя было. Я понял, что в самом деле люблю ее. Но они были уже вместе.
Я подумал, что могу через несколько часов с ним встретиться, улыбнулся сам себе и погрузился в дрему. Мой сосед уже какое-то время спал. Дышал бесшумно. Как и я. Мы никогда не храпим. В этом заключается одна из основных различий между нами и всем остальным человечеством. К ним, если что случится, приходит медик. К нам техник. Требуется что-нибудь посущественнее?
Посадка прошла неожиданно гладко. Скорее, чем тогда, когда я был здесь в последний раз. Должно быть, наконец, заменили перехватывающие автоматы. Самое время. Дворец Ламберта принадлежал к самым старым на Луне. Обслуживал две первые базы с постоянным экипажем. Теперь же через него шло все движение, связанное с закарпатскими топливными фабриками, разбросанными по всей поверхности Процелларийского Океана.
Сам дворец тоже изменился. Еще чуть-чуть, и я влез бы на грузовой эскалатор. Парень, прилетевший со мной, придержал меня за плечо.
– Благодарствую, – буркнул я. – Меня зовут Тааль. Зови попросту Ал.
Он легонько кивнул.
– Рива, – сказал он. – Будорус, – добавил чуть погодя.
В холле нас поджидал лысый скелет из обслуги дворца. Смерил нас безгранично скучающим взором и двинулся в сторону одного из коридоров. Мы пошли за ним.
В приемной при нашем появлении из вращающегося кресла поднялся парень из Корпуса. Этого я вообще никогда раньше не видел. Может быть, он относился к постоянным работникам базы.
– Пора ехать, – бросил он. Это было все, что он произнес нам в приветствие.
По боковому коридору он довел нас до шлюза. Мы поднялись на стартовое поле узеньким эскалатором, подпрыгивающем как испорченный будильник. В башне над выходом автоматы проверили наши скафандры. Каким-то чудом мы втиснулись в апельсинового цвета гиролет, напоминающий позабытую кровать с балдахином.
Полет до кратера Будоруса длился недолго. Слишком недолго, чтобы мне успел наскучить пейзаж за иллюминатором.
Черное и белое. Слегка размазанные. Чернота, переходящая в синеву; белизна, нарушаемая светло-золотым цветом. Контрасты, как обозначенные тушью. И горы. Настоящие. Как на картинке. Без фуникулеров, трасс, спусков, буфетов, псевдотрудностей и прогулочных тропинок для старикашек. Без толп все повидавших личностей, обвешанных сувенирами. Подлинные горы. Такие, какими еще лет пятьдесят назад были, к примеру, Гималаи.
Слип*[ Слип- Производное от английского «ту слип», спать. Намекает на внешний вид аппарата.] – так звучало популярное название этого типа гиролета, – поднимался все выше. Мы летели на северо-запад. На пульте пилота все время пульсировали огоньки. Пеленги из Платона. Мы пролетели над ним через пятьдесят минут после старта. И сразу же потом сменили курс на западный. Еще несколько минут – и перевалили северную стену Альп. Под нами было уже с два километра. Но все равно приходилось изрядно задирать голову, чтобы скользнуть взглядом по нависшим над нами вершинам.
Мы опустились получасом позже во внутреннем кольце базы. Словно на полигоне при объявлении готовности. Сторожевые процедуры – самое наше милое занятие. Поскольку они полностью бессмысленны.
Нас впустили в главный корпус без особых церемоний. Коридоры аварийного уровня казались вымершими. До лестницы пришлось пройти пешком целых пару метров. Покрытие пола было мягким, но тем не менее наши шаги вызывали металлическое эхо. Ровные шаги, размеренные, спокойные. Шаги людей, которые знают, чего хотят.
Мы вошли прямо в координаторскую. Прежде, чем двери успели свернуться за нами в двойную трубку, я увидил Хисса. Был, кроме него, Яус, комендант базы. И еще четверо из Корпуса. Они стояли над чем-то, что с первого взгляда напоминало старую школьную модель планетной системы. Но это не была наша система. На третьей планете пульсировал красный огонек.
Хисс одарил нас мгновенным взглядом и жестом приказал подойти поближе. Регламентированная вежливость, с которой он приветствовал меня вчера в централи, исчезла без следа. Он производил впечатление утомленного. Словно неожиданно постарел лет на десять. На нем был гражданский комбинезон, в котором он мог бы отправиться, скажем, на инспекцию базы на Ганимеде. Но не похоже было, чтобы он туда собирался. Я знал, что он скажет, раньше, чем он успел раскрыть рот. Мы стояли над моделью системы Альфы.
2. БЕДОРУС?
Помнили ли люди? Разумеется. Так, как помнится о множестве вещей, которые некогда казались важными, даже очень важными, но о которых известно, что они уже никогда не доставят хлопот. В лучшем случае, историкам. Шесть лет – это больше, чем может показаться. Даже если речь идет о тех, кто исчез в нескольких световых годах от дома.
Контактов с технологическими существами в галактике начали искать, если не ошибаюсь, еще в девятнадцатом веке. В двадцатом начали высылать в космос специально обработанные математические сигналы. При помощи примитивных передатчиков. Впрочем, ничего другого и не оставалось. Если ты зондируешь океан, то рано или поздно наткнешься на рыбу. Теория вероятности.
Сто лет назад радиотелескопы на Луне уловили первые сигналы, насчет которых никто не имел сомнения. Все компьютеры подтвердили, что они не могут быть порождены природными источниками. Но это не было ответом. Это даже не было сигналами в обычном понимании этого слова. Никакой символики, рядов знаков, никакой математики. Астрофизики двадцатого века восприняли это как новый вид звездного излучения. Но им наиболее чуткие современные анализаторы даже теперь, после нескольких десятилетий исследований, выбрасывали на таблицу результатов один нуль за другим.
Что сделал человек? То же, что и всегда в своей истории. Поначалу он заявил, что туда требуется слетать. Потом посмеяться, кое в чем искренне, хотя и не очень-то вежливо, и заявил, что с момента сотворения мира никто не выдумал ничего столь же глупого. Затем пришел к выводу, что предложение это интересное, и даже захватывающее, жаль только, что абсолютно нереальное. После чего, конечно же, полетел.
Двадцать четвертого апреля две тысячи сто двадцать девятого года с базы в Архимеде стартовало пять человек. Примерно за десять лет до этого группе Амальсона удалось приспособить для космических путешествий свечи тахионового потока. Благодаря этому «монитор» мог рассчитывать на постоянную связь с базой. Наибольшее запаздывание, в последней фазе полета, не должно было превышать нескольких дней. Корабль достиг около световой скорости. Рейс должен был длиться неполные шесть лет.
Дольше он и не длился. В тридцать пятом году монитор включил тормозные двигатели над вторым спутником третьей планеты Альфы, где, согласно с программой, должна была быть разбита первая база экспедиции. Это было последнее сообщение, дошедшее до Базы. Несколько дней прождали спокойно. Потом опубликовали заявление. Обязывалось постоянное радиомолчание в диапазонах, на которых можно было ожидать установления связи. Вот, собственно, и все. По всему земному шару были организованы траурные шествия, во время которых и тот, и этот ученый имели возможность напомнить, что с самого начала были против этой экспедиции. Во вторую годовщину потери связи с монитором был объявлен конкурс на памятник. В третью обратились к Хиссу с просьбой председательствовать на торжественном его открытии. Памятник был установлен на вершине Эвереста. Стилизированная каменная ладонь, вкомпонованная в скалы, вытягивающая к звездам пять напряженных пальцев с трагической мольбой о милосердии. Под каждым из пальцев выплавлена в базальте фамилия. Сесть и плакать. Ничего другого, кстати, не оставалось. О последующих экспедициях как-то никто не вспоминал.
Мы стоя выслушали все то, что Хисс имел нам сказать насчет монитора и его экипажа. Он говорил негромко, словно бы сам себе, вглядываясь в красный огонек, пульсирующий без перерыва в пластиковом ядрышке Третьей. Порой мне казалось, что он позабыл, где находится и кто ему внемлет. Он не сообщил ничего такого, о чем не знал бы любой ребенок. До определенного момента.
Он как раз перешел к последнему сообщению, полученному с борта монитора.
– Как вам известно, связь прервалась двенадцатого августа тридцать пятого года. Тексты сообщений вы получите по отправлении, – добавил он, махнул рукой в угол зала, где на длинном столике высилась груда подручных анализаторов. – Прошу запомнить каждое слово, которое было тогда сказано. Итак, двенадцатое августа. Третьего сентября, – продолжал он таким же монотонным голосом, – то есть через три недели после прекращения связи, из района нашей базы стартовала спасательная экспедиция...
Значит, что же? Значит, после исчезновения монитора никто и не заикался насчет последующих экспедиций? Так вот. Выслали два корабля. По двенадцать человек на каждом. Этим двенадцатым в том и другом экипаже был кто-нибудь от нас, из Корпуса. Остальные – молодые специалисты, набранные из работников планетарных баз. Разумеется, об этом ни словечка не было сказано. Но не о планируемой экспедиции. О том, что ее выслали. И я даже знаю, почему. Смерть человека была ценой, не умещающейся в категориях ценностей наших современников. Гибель монитора и пяти человек его экипажа стала всеобщей трагедией. Отправка очередных двадцати четырех землян на более, чем правдоподобную гибель могла вызвать шок с трудно предсказуемыми социальными последствиями. Таково уж наше миленькое столетие.
Среди специалистов давным-давно бытует мнение, что из всех попыток установления непосредственного контакта с обитателями космоса необходимо устранить автоматы. От них нельзя ожидать ничего такого, что не было бы предусмотрено их программой. А как запрограммировать образ действий на случай столкновения с технологическим существом, которое, к примеру, состоит не из белковых компонентов, имеет форму орхидеи, благоухает, излучает ультразвуки и взрывается при соприкосновении с кислородом? А ведь все это не выходит из круга понятий, известных в нашем мире. Существовать не могут расы ни на что не похожие. Любой контакт таких существ с земным автоматом грозил бы неисчислимыми последствиями. Верно. И, однако, дал бы себе руку отрубить, что при вести о планируемой спасательной экспедиции большая часть человечества подняла бы страшный вой, требуя посылки автоматов. Автоматов. Допускать такое было невозможно. Поэтому и решили или спрятать голову в песок, словно ничего не случилось, или...
Первое было удобнее. Но ненадолго. А что, если те, из системы Альфы сознательно и целенаправленно уничтожили земной корабль? Не следует ли в таком случае ожидать от них рано или поздно еще более забавных неожиданностей?
Хисс, ясное дело, ни словечком не обмолвился о том, почему вторая экспедиция стартовала в условиях строжайшей конспирации. Он только излагал факты.
А факты были более, чем скверными. Девятого сентября, ровно три недели назад, оба корабля спасательной экспедиции вышли на орбиту спутника Третьей. В двенадцать пополудни, по времени базы, Торс, руководитель «Гелиоса», передал сообщение, в котором информировал, что остается на стационарной орбите. Одновременно второй корабль, «Проксима», приступил к предпосадочным маневрам. Шесть минут спустя корабли потеряли связь. Более двух часов Торнс не уводил корабль с орбиты, посылая кодированные сигналы вызова. Выстрелил несколько зондов, с которыми потерял связь сразу же по выходу из зоны непосредственного наблюдения. После чего сообщил, что меняя орбиту, надеясь отыскать лучшую полосу приема.
И на этом все кончилось. До базы не дошли ни дальнейшие сообщения, ни хотя бы один звук от работающих автоматически передатчиков телеметрии. Они должны были передавать координаты кораблей даже в том случае, если у них на борту не останется ни одного человека. Может быть, именно тогда кому-то из специалистов и пришло в голову, что требовалось не осчастливить каждый экипаж одним парнем из Корпуса, а сразу же выслать отряд инфорпола.
Что касается меня, я был именно такого мнения. Теперь наша миссия могла иметь только один эпилог. Двадцать девять трупов – это несколько многовато. Человек не может позволить убивать себя безнаказанно. Пусть даже жителям самых отдаленных планет галактики. Даже, если он прибыл к ним непрошенным и, возможно, маложелательным гостем.
Но Хисс предавался утопиям. Точнее, пытался вдолбить нам, что все не так. Он развернул перед нами соблазнительное видение контакта со внеземной цивилизацией. Мудрой и доброй. Ни о чем другом не мечтающей, кроме как о крохе тепла со стороны землян. Вся Третья Альфы теперь погружена в траур. Сидят и рыдают до смерти. Поскольку оказалось, что в кораблях, которые уничтожили патрульные автоматы их орбитальных станций, находились люди.
В устах Хисса звучало это, разумеется, иначе. Тем не менее, мы понимали, что об этом думать.
– Задание первое, – говорил он, лаская нас безмятежным взором, – контакт. Одновременно попытки обнаружения и эвакуации трех первых экипажей. В случае затруднений, демонстрация наших возможностей. Будет лучше, если вы развалите какой-нибудь планетоид или крайний спутник. Антиматерия. Оставьте им немного времени подумать. И только потом... – он замолчал.
Мы знали, что потом. Так скоро они нас не забудут. И два раза подумают, прежде чем когда-либо предпримут действия против земных кораблей. Даже если у нас самих ничего из этого не выйдет.
Он ни слова не сказал о том, что лететь туда должны мы. Зачем? Это было ясно с того момента, когда мы перешагнули порог диспетчерской. Мне, правда, показалось, что нас здесь чуточку слишком много. Однако, я не собирался забивать себе этим голову.
– Вот так это выглядит, – закончил Хисс. – Корабли увидите утром, перед стартом. Сегодня прочитайте сообщения и отдохните. Рейс займет около шести лет в одну сторону. Полет, разумеется, в гибернации. Вопросы есть?
Минуту стояла тишина. Ее прервал Рива.
– Мы полетим на одном корабле? Все? – спросил он скучноватым голосом, словно выполнял формальность.
– Детали узнаете утром, – повторил Хисс. – Еще вопросы?
Лицо Яуса разгладилось от слабой улыбки. Он сделал несколько шагов в направлении Ривы и оглядел его от макушки до пяток. С миной садовода, которому продемонстрировали горох размером со сливу. В нем самом было добрых два метра. Но комбинезон болтался на нем, словно напяленный на стручок от этого самого гороха. У меня мелькнуло в голове, может сейчас ему немного полегче. Так долго прикидывали, куда его направить, что он в конце концов стал комендантом крупнейшей базы инфорпола. Единственной, откуда отправлялись на дело.
– Могу сказать лишь то, – произнес он актерским басом, – что мы снабдим вас всем, чем мы располагаем. А теперь я разведу вас по кабинам. Поговорим утром.
Мне выделили одно из помещений, прилегающих к диспетчерской. Точечные лампы, удобный диван, кресла с пультами, ряд компьютеров. Даже умывальник с обыкновенной водой. Можно было бы неплохо устроиться. Если, разумеется, нам выделили бы на это хоть немного времени.
Я подкрепился тем, что отыскал в буфете, и взялся за эти сообщения. В них не было ничего такого, чего бы я не знал. Бесконечные колонки данных, касающиеся излучения, фона, координат, температуры, спектрографических анализов и миллиона прочих наблюдений, выполненных экипажем экспедиции контакта. Примерно столь же обширные данные автоматической телеметрии о состоянии здоровья экипажа и условиях полета. Наконец, записанные разговоры всей пятерки с момента старта. Заколдованная книга. Бесконечная. В полном смысле.
Я быстро пролистал ее и вернулся к месту, где начиналась последняя запись. Вдавил клавишу магнитофона.
– Внимание, Нер, – это был голос Торита, – ноль и ноль.
Момент, когда монитор начал сходить с орбиты. Через полчаса они должны были сесть.
– Порядок, Торит, – обрадовался Нетти. – Давай замеры. Я ничего не вижу на этом экране.
– Ноль и ноль, один, – сообщил Торит.
– Больше кислорода, – голос Энн.
– Ноль и ноль, два.
Они вводили корабль в коридор.
– Ноль и ноль, три.
– Так держать.
– Там какие-то чертовы горы, – заметил Нотти.
– Ноль и ноль, четыре.
– Стоп дюзы, – бросил Нер.
Они уже тормозили. Момент, который никогда не относился к самым приятным.
– Ноль и ноль, пять. – Это Торит. Его голос звучит чуточку менее спокойно.
– Что там? – буркнул Нер. – Как дюзы?
– Без тяги, – тут же ответил Нотти.
– Больше кислорода, – напомнила Энн.
– Ноль и ноль, шесть, – продолжал Торит.
– Сбой оси! – голос Нера зазвучал чуть ли не пискливо.
– Четверка на оси! – исправил Нотти.
– Ноль и ноль, четыре, – доложил Торит.
Я представил, как руководитель экспедиции, Нер, вытирает сейчас украдкой пот со лба.
– Сделайте что-нибудь с этой четверкой, – промурлыкала Бистра.
– Еще минуточку, – отозвался Нотти.
– Ноль и ноль, пять, – крик Торита.
– Притяжение? – немедленно спросил Нер.
Он не дождался ответа.
– Ноль и ноль, шесть!
– Сбой!
– Потерял... – начал пискливым голосом Торит.
Что такое он мог потерять? Связь? Она еще была. Разве что его коммуникационный пульт уже начал чудить. Замеры коридора? Это был бы первый случай в истории астронавигации. Тахдаровое изображение посадочной площадки? Возможно. Шансы на то, чтобы узнать, что там случилось на самом деле, практически равнялись нулю. Это «потерял» было последним словом, которое дошло с борта монитора до базы в Будорусе.
В комнате сделалось прохладно. Я встал и передвинул ручку климатизатора. Потом вернулся к столику, отпихнул ногой кресло и уставился на черный экран анализатора. Его микроскопический динамик все еще продолжал воскрешать шумы, приходящие из космоса, из того места, где две минуты назад разговаривали люди. Я простоял так какое-то время, потом выключил аппаратик. Он замер с тихим мяуканьем, как перегруженный гиробус. Для кукол.
Я скинул скафандр, разделся, взял другой аппаратик с закодированными сообщениями спасательной экспедиции и с ним вместе забрался в постель.
Я прослушал все подробнейшим образом. От начала до конца. Но мудрее от этого не сделался. С монитором, по крайней мере, произошла авария автоматов или управления, или торможения. Если это была авария. В любом случае, он сошел с курса. В докладах с «Проксимы» и «Гелиоса» не было упоминаний даже о малейших отклонениях от программы полета. Из плоскости эклиптики они вышли за орбитой Юпитера. Сразу же после этого погрузились в гибернацию. Проснулись на высоте Пятой в системе Альфы. Без помех вышли на орбиту второго спутника Третьей. Провели там два дня, терпеливо обшаривая эфир. Сделали все, что только можно было сделать. Последнее сообщение было таким же спокойным, как и все предыдущие. Они скоординировали позывные, аварийные сигналы, несколько вариантов аварийной связи. Перешли на стационарную орбиту. Леже включил тормозные дюзы и приступил к предпосадочным маневрам. Они протекали правильно. Попросту нормально. Первые две минуты. По истечении их, неожиданно, без какого-либо предупреждающего сигнала, вообще без какого-либо возможного повода, связь прервалась. Словно между одним и другим кораблем установили металлический
Бортовые автоматы «Гелиоса» затеяли сущую кошачью музыку. Любой из мельчайших анализаторов сигнализировал об опасности. Торнс, капитан корабля, не упустил ничего. С ним был Кросвиц из Корпуса. Проверили одну за другой аварийные системы. Одновременно через равные интервалы выслали шесть коммуникационных зондов на пересекающиеся орбиты. Все с тем же самым успехом. То есть – никаким. Через минуту после старта, зонды, все, сколько их там было, перестали передавать не только изображение, но и звук. Словно кто-то выловил их огромным сачком, полным оловянной фольги. Какое-то время ждали. Наконец Торнс передал, что они переходят на более низкую орбиту, будут менять позицию. Рассчитывал на возможность обнаружения какого-нибудь радио-коридора в непроницаемом, как казалось, поле, окружающем спутник.
Последние его слова, записанные на ленте, звучали:
– Порядок, Арег. Следи за...
Первая фраза относилась к предыдущим. Вторая... Вот именно.
Обе записи, ясное дело, прошли через набор интерпретационных тестов. Анализировали каждое секундное изменение уровня, самый незначительный звук. В программы компьютеров включалось все, что только могли выдумать величайшие фантасты из числа специалистов. Длилось это битых две недели. Шесть дней назад наконец-то смирились с неизбежно следующим выводом. Ни-че-го. На основании известных параметров полета ни один из крупнейших земных вычислительных центров не смог предложить гипотетической причины катастрофы.
Контактов с технологическими существами в галактике начали искать, если не ошибаюсь, еще в девятнадцатом веке. В двадцатом начали высылать в космос специально обработанные математические сигналы. При помощи примитивных передатчиков. Впрочем, ничего другого и не оставалось. Если ты зондируешь океан, то рано или поздно наткнешься на рыбу. Теория вероятности.
Сто лет назад радиотелескопы на Луне уловили первые сигналы, насчет которых никто не имел сомнения. Все компьютеры подтвердили, что они не могут быть порождены природными источниками. Но это не было ответом. Это даже не было сигналами в обычном понимании этого слова. Никакой символики, рядов знаков, никакой математики. Астрофизики двадцатого века восприняли это как новый вид звездного излучения. Но им наиболее чуткие современные анализаторы даже теперь, после нескольких десятилетий исследований, выбрасывали на таблицу результатов один нуль за другим.
Что сделал человек? То же, что и всегда в своей истории. Поначалу он заявил, что туда требуется слетать. Потом посмеяться, кое в чем искренне, хотя и не очень-то вежливо, и заявил, что с момента сотворения мира никто не выдумал ничего столь же глупого. Затем пришел к выводу, что предложение это интересное, и даже захватывающее, жаль только, что абсолютно нереальное. После чего, конечно же, полетел.
Двадцать четвертого апреля две тысячи сто двадцать девятого года с базы в Архимеде стартовало пять человек. Примерно за десять лет до этого группе Амальсона удалось приспособить для космических путешествий свечи тахионового потока. Благодаря этому «монитор» мог рассчитывать на постоянную связь с базой. Наибольшее запаздывание, в последней фазе полета, не должно было превышать нескольких дней. Корабль достиг около световой скорости. Рейс должен был длиться неполные шесть лет.
Дольше он и не длился. В тридцать пятом году монитор включил тормозные двигатели над вторым спутником третьей планеты Альфы, где, согласно с программой, должна была быть разбита первая база экспедиции. Это было последнее сообщение, дошедшее до Базы. Несколько дней прождали спокойно. Потом опубликовали заявление. Обязывалось постоянное радиомолчание в диапазонах, на которых можно было ожидать установления связи. Вот, собственно, и все. По всему земному шару были организованы траурные шествия, во время которых и тот, и этот ученый имели возможность напомнить, что с самого начала были против этой экспедиции. Во вторую годовщину потери связи с монитором был объявлен конкурс на памятник. В третью обратились к Хиссу с просьбой председательствовать на торжественном его открытии. Памятник был установлен на вершине Эвереста. Стилизированная каменная ладонь, вкомпонованная в скалы, вытягивающая к звездам пять напряженных пальцев с трагической мольбой о милосердии. Под каждым из пальцев выплавлена в базальте фамилия. Сесть и плакать. Ничего другого, кстати, не оставалось. О последующих экспедициях как-то никто не вспоминал.
Мы стоя выслушали все то, что Хисс имел нам сказать насчет монитора и его экипажа. Он говорил негромко, словно бы сам себе, вглядываясь в красный огонек, пульсирующий без перерыва в пластиковом ядрышке Третьей. Порой мне казалось, что он позабыл, где находится и кто ему внемлет. Он не сообщил ничего такого, о чем не знал бы любой ребенок. До определенного момента.
Он как раз перешел к последнему сообщению, полученному с борта монитора.
– Как вам известно, связь прервалась двенадцатого августа тридцать пятого года. Тексты сообщений вы получите по отправлении, – добавил он, махнул рукой в угол зала, где на длинном столике высилась груда подручных анализаторов. – Прошу запомнить каждое слово, которое было тогда сказано. Итак, двенадцатое августа. Третьего сентября, – продолжал он таким же монотонным голосом, – то есть через три недели после прекращения связи, из района нашей базы стартовала спасательная экспедиция...
Значит, что же? Значит, после исчезновения монитора никто и не заикался насчет последующих экспедиций? Так вот. Выслали два корабля. По двенадцать человек на каждом. Этим двенадцатым в том и другом экипаже был кто-нибудь от нас, из Корпуса. Остальные – молодые специалисты, набранные из работников планетарных баз. Разумеется, об этом ни словечка не было сказано. Но не о планируемой экспедиции. О том, что ее выслали. И я даже знаю, почему. Смерть человека была ценой, не умещающейся в категориях ценностей наших современников. Гибель монитора и пяти человек его экипажа стала всеобщей трагедией. Отправка очередных двадцати четырех землян на более, чем правдоподобную гибель могла вызвать шок с трудно предсказуемыми социальными последствиями. Таково уж наше миленькое столетие.
Среди специалистов давным-давно бытует мнение, что из всех попыток установления непосредственного контакта с обитателями космоса необходимо устранить автоматы. От них нельзя ожидать ничего такого, что не было бы предусмотрено их программой. А как запрограммировать образ действий на случай столкновения с технологическим существом, которое, к примеру, состоит не из белковых компонентов, имеет форму орхидеи, благоухает, излучает ультразвуки и взрывается при соприкосновении с кислородом? А ведь все это не выходит из круга понятий, известных в нашем мире. Существовать не могут расы ни на что не похожие. Любой контакт таких существ с земным автоматом грозил бы неисчислимыми последствиями. Верно. И, однако, дал бы себе руку отрубить, что при вести о планируемой спасательной экспедиции большая часть человечества подняла бы страшный вой, требуя посылки автоматов. Автоматов. Допускать такое было невозможно. Поэтому и решили или спрятать голову в песок, словно ничего не случилось, или...
Первое было удобнее. Но ненадолго. А что, если те, из системы Альфы сознательно и целенаправленно уничтожили земной корабль? Не следует ли в таком случае ожидать от них рано или поздно еще более забавных неожиданностей?
Хисс, ясное дело, ни словечком не обмолвился о том, почему вторая экспедиция стартовала в условиях строжайшей конспирации. Он только излагал факты.
А факты были более, чем скверными. Девятого сентября, ровно три недели назад, оба корабля спасательной экспедиции вышли на орбиту спутника Третьей. В двенадцать пополудни, по времени базы, Торс, руководитель «Гелиоса», передал сообщение, в котором информировал, что остается на стационарной орбите. Одновременно второй корабль, «Проксима», приступил к предпосадочным маневрам. Шесть минут спустя корабли потеряли связь. Более двух часов Торнс не уводил корабль с орбиты, посылая кодированные сигналы вызова. Выстрелил несколько зондов, с которыми потерял связь сразу же по выходу из зоны непосредственного наблюдения. После чего сообщил, что меняя орбиту, надеясь отыскать лучшую полосу приема.
И на этом все кончилось. До базы не дошли ни дальнейшие сообщения, ни хотя бы один звук от работающих автоматически передатчиков телеметрии. Они должны были передавать координаты кораблей даже в том случае, если у них на борту не останется ни одного человека. Может быть, именно тогда кому-то из специалистов и пришло в голову, что требовалось не осчастливить каждый экипаж одним парнем из Корпуса, а сразу же выслать отряд инфорпола.
Что касается меня, я был именно такого мнения. Теперь наша миссия могла иметь только один эпилог. Двадцать девять трупов – это несколько многовато. Человек не может позволить убивать себя безнаказанно. Пусть даже жителям самых отдаленных планет галактики. Даже, если он прибыл к ним непрошенным и, возможно, маложелательным гостем.
Но Хисс предавался утопиям. Точнее, пытался вдолбить нам, что все не так. Он развернул перед нами соблазнительное видение контакта со внеземной цивилизацией. Мудрой и доброй. Ни о чем другом не мечтающей, кроме как о крохе тепла со стороны землян. Вся Третья Альфы теперь погружена в траур. Сидят и рыдают до смерти. Поскольку оказалось, что в кораблях, которые уничтожили патрульные автоматы их орбитальных станций, находились люди.
В устах Хисса звучало это, разумеется, иначе. Тем не менее, мы понимали, что об этом думать.
– Задание первое, – говорил он, лаская нас безмятежным взором, – контакт. Одновременно попытки обнаружения и эвакуации трех первых экипажей. В случае затруднений, демонстрация наших возможностей. Будет лучше, если вы развалите какой-нибудь планетоид или крайний спутник. Антиматерия. Оставьте им немного времени подумать. И только потом... – он замолчал.
Мы знали, что потом. Так скоро они нас не забудут. И два раза подумают, прежде чем когда-либо предпримут действия против земных кораблей. Даже если у нас самих ничего из этого не выйдет.
Он ни слова не сказал о том, что лететь туда должны мы. Зачем? Это было ясно с того момента, когда мы перешагнули порог диспетчерской. Мне, правда, показалось, что нас здесь чуточку слишком много. Однако, я не собирался забивать себе этим голову.
– Вот так это выглядит, – закончил Хисс. – Корабли увидите утром, перед стартом. Сегодня прочитайте сообщения и отдохните. Рейс займет около шести лет в одну сторону. Полет, разумеется, в гибернации. Вопросы есть?
Минуту стояла тишина. Ее прервал Рива.
– Мы полетим на одном корабле? Все? – спросил он скучноватым голосом, словно выполнял формальность.
– Детали узнаете утром, – повторил Хисс. – Еще вопросы?
Лицо Яуса разгладилось от слабой улыбки. Он сделал несколько шагов в направлении Ривы и оглядел его от макушки до пяток. С миной садовода, которому продемонстрировали горох размером со сливу. В нем самом было добрых два метра. Но комбинезон болтался на нем, словно напяленный на стручок от этого самого гороха. У меня мелькнуло в голове, может сейчас ему немного полегче. Так долго прикидывали, куда его направить, что он в конце концов стал комендантом крупнейшей базы инфорпола. Единственной, откуда отправлялись на дело.
– Могу сказать лишь то, – произнес он актерским басом, – что мы снабдим вас всем, чем мы располагаем. А теперь я разведу вас по кабинам. Поговорим утром.
Мне выделили одно из помещений, прилегающих к диспетчерской. Точечные лампы, удобный диван, кресла с пультами, ряд компьютеров. Даже умывальник с обыкновенной водой. Можно было бы неплохо устроиться. Если, разумеется, нам выделили бы на это хоть немного времени.
Я подкрепился тем, что отыскал в буфете, и взялся за эти сообщения. В них не было ничего такого, чего бы я не знал. Бесконечные колонки данных, касающиеся излучения, фона, координат, температуры, спектрографических анализов и миллиона прочих наблюдений, выполненных экипажем экспедиции контакта. Примерно столь же обширные данные автоматической телеметрии о состоянии здоровья экипажа и условиях полета. Наконец, записанные разговоры всей пятерки с момента старта. Заколдованная книга. Бесконечная. В полном смысле.
Я быстро пролистал ее и вернулся к месту, где начиналась последняя запись. Вдавил клавишу магнитофона.
– Внимание, Нер, – это был голос Торита, – ноль и ноль.
Момент, когда монитор начал сходить с орбиты. Через полчаса они должны были сесть.
– Порядок, Торит, – обрадовался Нетти. – Давай замеры. Я ничего не вижу на этом экране.
– Ноль и ноль, один, – сообщил Торит.
– Больше кислорода, – голос Энн.
– Ноль и ноль, два.
Они вводили корабль в коридор.
– Ноль и ноль, три.
– Так держать.
– Там какие-то чертовы горы, – заметил Нотти.
– Ноль и ноль, четыре.
– Стоп дюзы, – бросил Нер.
Они уже тормозили. Момент, который никогда не относился к самым приятным.
– Ноль и ноль, пять. – Это Торит. Его голос звучит чуточку менее спокойно.
– Что там? – буркнул Нер. – Как дюзы?
– Без тяги, – тут же ответил Нотти.
– Больше кислорода, – напомнила Энн.
– Ноль и ноль, шесть, – продолжал Торит.
– Сбой оси! – голос Нера зазвучал чуть ли не пискливо.
– Четверка на оси! – исправил Нотти.
– Ноль и ноль, четыре, – доложил Торит.
Я представил, как руководитель экспедиции, Нер, вытирает сейчас украдкой пот со лба.
– Сделайте что-нибудь с этой четверкой, – промурлыкала Бистра.
– Еще минуточку, – отозвался Нотти.
– Ноль и ноль, пять, – крик Торита.
– Притяжение? – немедленно спросил Нер.
Он не дождался ответа.
– Ноль и ноль, шесть!
– Сбой!
– Потерял... – начал пискливым голосом Торит.
Что такое он мог потерять? Связь? Она еще была. Разве что его коммуникационный пульт уже начал чудить. Замеры коридора? Это был бы первый случай в истории астронавигации. Тахдаровое изображение посадочной площадки? Возможно. Шансы на то, чтобы узнать, что там случилось на самом деле, практически равнялись нулю. Это «потерял» было последним словом, которое дошло с борта монитора до базы в Будорусе.
В комнате сделалось прохладно. Я встал и передвинул ручку климатизатора. Потом вернулся к столику, отпихнул ногой кресло и уставился на черный экран анализатора. Его микроскопический динамик все еще продолжал воскрешать шумы, приходящие из космоса, из того места, где две минуты назад разговаривали люди. Я простоял так какое-то время, потом выключил аппаратик. Он замер с тихим мяуканьем, как перегруженный гиробус. Для кукол.
Я скинул скафандр, разделся, взял другой аппаратик с закодированными сообщениями спасательной экспедиции и с ним вместе забрался в постель.
Я прослушал все подробнейшим образом. От начала до конца. Но мудрее от этого не сделался. С монитором, по крайней мере, произошла авария автоматов или управления, или торможения. Если это была авария. В любом случае, он сошел с курса. В докладах с «Проксимы» и «Гелиоса» не было упоминаний даже о малейших отклонениях от программы полета. Из плоскости эклиптики они вышли за орбитой Юпитера. Сразу же после этого погрузились в гибернацию. Проснулись на высоте Пятой в системе Альфы. Без помех вышли на орбиту второго спутника Третьей. Провели там два дня, терпеливо обшаривая эфир. Сделали все, что только можно было сделать. Последнее сообщение было таким же спокойным, как и все предыдущие. Они скоординировали позывные, аварийные сигналы, несколько вариантов аварийной связи. Перешли на стационарную орбиту. Леже включил тормозные дюзы и приступил к предпосадочным маневрам. Они протекали правильно. Попросту нормально. Первые две минуты. По истечении их, неожиданно, без какого-либо предупреждающего сигнала, вообще без какого-либо возможного повода, связь прервалась. Словно между одним и другим кораблем установили металлический
Бортовые автоматы «Гелиоса» затеяли сущую кошачью музыку. Любой из мельчайших анализаторов сигнализировал об опасности. Торнс, капитан корабля, не упустил ничего. С ним был Кросвиц из Корпуса. Проверили одну за другой аварийные системы. Одновременно через равные интервалы выслали шесть коммуникационных зондов на пересекающиеся орбиты. Все с тем же самым успехом. То есть – никаким. Через минуту после старта, зонды, все, сколько их там было, перестали передавать не только изображение, но и звук. Словно кто-то выловил их огромным сачком, полным оловянной фольги. Какое-то время ждали. Наконец Торнс передал, что они переходят на более низкую орбиту, будут менять позицию. Рассчитывал на возможность обнаружения какого-нибудь радио-коридора в непроницаемом, как казалось, поле, окружающем спутник.
Последние его слова, записанные на ленте, звучали:
– Порядок, Арег. Следи за...
Первая фраза относилась к предыдущим. Вторая... Вот именно.
Обе записи, ясное дело, прошли через набор интерпретационных тестов. Анализировали каждое секундное изменение уровня, самый незначительный звук. В программы компьютеров включалось все, что только могли выдумать величайшие фантасты из числа специалистов. Длилось это битых две недели. Шесть дней назад наконец-то смирились с неизбежно следующим выводом. Ни-че-го. На основании известных параметров полета ни один из крупнейших земных вычислительных центров не смог предложить гипотетической причины катастрофы.