Несколько минут спустя пурпурный фон, на котором чернел массив «урана» ярко осветился – фиолетовой вспышкой. Снагг стартовал. «Скорпион» был не достаточно большим аппаратом, чтобы я мог разглядеть его очертания, скользящие меж звезд. Напрягая зрение, я смог заметить лишь что-то вроде темного облачка, наплывающего на отдаленные светила.
Снагг вел «Скорпион» широкой параболой. Ведя по касательной к корме «Гелиоса», затормозил несколькими ударами двигателей. Развернул ракетку носом в мою сторону и, выключил двигатель, планировал словно мертвое насекомое, и в самом деле напоминающее скорпиона благодаря выступающему из корпуса заостренному жалу излучателя. Это был один из самых маленьких летательных аппаратов из имеющихся у нас на борту.
Когда он оказался достаточно близко, чтобы я мог добраться до него одним выстрелом из пистолетика, из-под носа «Скорпиона» высунулись два длинных, эластичных усика магнитных присосок. Прошло еще несколько секунд, и в открытом люке аппаратика, теперь уже неподвижно пристроившегося тут же, у насадок кормовых дюз, я увидел голову Снагга в огромном стеклисто-серебряном шлеме.
– Чехарда, – буркнул он, раздвигая антенны подручного блока связи, используемого в пространстве для координации работы автоматов.
Я не ответил. На фоне идеальной тишины и спокойствия, царящего вокруг «Гелиоса», все мои предыдущие маневры должны были показаться им по меньшей мере странными. И не подлежало сомнению, что оба они жаждут объяснений.
Автоматы расправились с люком за тридцать секунд. Минутой позже первый шлюз транспортного отсека был открыт перед нами настежь.
Я сказал Снаггу, чтобы тот не вводил «Скорпиона» внутрь корабля. Пусть подождет несколько минут и идет за мной следом. Он кивнул в знак того, что понял. Я видел, как он манипулирует с аппаратурой связи, чтобы передать полученные данные Риве.
Я перевернулся возле края люка и головой вперед, как ныряльщик, вплывающий в грот, окунулся в мрачное нутро шлюза. Сразу же за порогом, от которого отходили плоские направляющие люка, включил рефлектор. Остановился и внимательно оглядел стены помещения. Меня охватило странное чувство. Как бы этакая радость, но и непонятное воодушевление одновременно. Думаю, что-то похожее могли испытывать первые исследователи, углубляясь в коридоры древнеегипетской пирамиды.
Но этот корабль был мертв всего лишь шесть лет. Если не меньше. Что бы он ни скрывал в своих кабинах и помещениях – этим окажутся не золотые саркофаги. Даже, если форма гибернационных коконов и в самом деле кое-кому напоминает старинные гробы.
На то, чтобы открыть люк, мне требовалось гораздо больше времени, чем я предполагал. Отвык от ручного обслуживания механизмов. Впрочем, и сами механизмы имели право «отвыкнуть» от работы. Так или иначе, мне удалось, в конце концов, отодвинуть люк, с ненамного меньшим усилием, чем если бы я делал это в гравитационном поле, и протиснуться в шлюз.
Я остановился посередине шарообразного помещения, немногим большего, чем аналогичные камеры на кораблях типа «Уран» и направил свет рефлектора на стену. Поначалу содрогнулся и невольно потянулся за излучателем. Но это был всего лишь скафандр. Сноп света выхватывал их по очереди, один за другим; вывешенные ровным рядом, они напоминали доспехи в музее. Шлемы, серебристые туловища, раздутые, как у манекенов, тонкие, гибкие провода.
Противоположная стена была пуста. От скафандров остались только пальцеобразные крепления и разъемы контактов. Нигде ни следа беспокойства, поспешности, паники. Люк на дверях, ведущих в кабины, задраен наглухо.
Я еще раз провел рефлектором по остальным стенам, полу, потолку, заглянул во все углы, с растущей уверенностью, что не отыщу ни малейших следов, которые могли бы разъяснить тайну покинутого «Гелиоса», и что точно также будет и везде, по всему кораблю. Наконец, я подошел к дверям, отвел предохранитель запора и рванул люк на себя. И тут же отскочил назад, прячась за выступ, чтобы избежать вихря, который мог образоваться при неожиданном перепаде давлений. Но кроме секундного нажатия на грудь скафандра и звука, напоминающего глубокий выдох усталого человека, я ничего не почувствовал и ничего не услышал.
Переждал минуту, потом, оставляя за собой широко распахнутый люк, прокрался в коридор. Свет рефлектора терялся в мрачной перспективе туннеля, не доходя до запирающей его стены, за которой находились навигаторская и кабина управления. По обе стороны поблескивали ровным, уменьшающимся с расстоянием рядом, стеклянные двери. Да. Сие сделано было не для инфорпола. У каждого человека из экипажа была своя отдельная каюта, немногим большая положенного на спинку шкафа, но шкафа, оборудованного всеми теми приспособлениями, к каким человек привык в собственном доме.
Я прошел до конца коридора, до прохода, ведущего в энергоотсеки, и, скользнув глазами по фигуркам и надписям, предостерегающим людей перед излучением, начал систематически, фрагмент за фрагментом, обследовать стены, пол, потолок, медленно продвигаясь на направлении носа корабля.
Примерно на середине ко мне присоединился Снагг. Он выступил из боковой ниши, словно головизионное изображение без звука, лизнул меня узким, белым лучом своего рефлектора, буркнул что-то невразумительное и, не задерживаясь, сразу же направился вглубь коридора. Неожиданно задержался перед дверью одной из кабин. Я подошел поближе.
На матовой плите, покрывшейся серебристо-серым налетом, виднелась визитная карточка Торнса. Снагг наклонился, переложил пистолет в левую руку и изо всей силы, какую только можно было достичь в невесомости, надавил на магнитный листок, прилегающий к косяку. Дверь открылась тотчас же, с тихим свистом, словно кто-то вспорол ножом лист металлической фольги.
Он переждал минуту, пока не восстановил равновесие, точнее – вернулся в вертикальное положение, потом ступил на порог и направил свет рефлектора вглубь кабины. Встроенный в противоположную стену экран, оформленный под иллюминатор, тотчас же замигал, словно бы приступая к переводу на язык оптики информации, записанной в компьютере. Но в контурах этого компьютера не сохранилось ни следа энергии. Снагг подошел поближе, наклонился вперед и описал рефлектором плавную дугу. Луч света вырвал из темноты навигационный пульт с мертвыми глазами индикаторов, потом сполз ниже, на панель компьютера, лизнул поверхность узенького стола, скорее даже полки, и вновь устремился вглубь и вверх, скользя по развешенным схемам и напоминающим перевернутые пирамиды кассетам, хранящим микрофильмы. В первую очередь это были карты и геофизические записи. На столе лежало несколько небрежно брошенных предметов, магнитный карандаш, пепельница, солнечные очки, несколько рулонов ленты. Словно тот, кто жил здесь, прервал свою работу не шесть лет назад, а только что, чтобы вернуться к ней через несколько минут, после того, как заскочил к соседу.
– Пошли дальше, – сказал он, выбираясь в коридор.
– Хм-м...
– Что такое? – задержался он.
– Подожди, – бросил я и, не торопясь, вошел в кабину. Уже открыл было рот, чтобы что-то сказать, когда до меня дошел приглушенный стук. Рефлектор резко задрожал, потом пологой параболой поднялся к низкому потолку. Теперь он освещал место, где всего минуту назад стоял Снагг.
– Ладно, ладно, – донесся сверху спокойный голос. Видать, он тоже порой обращался вслух к своему лакею, когда тот особенно настойчиво призывал его к порядку.
Сноп света, падающий из-под потолка, неожиданно ударил меня по глазам. Я зажмурился, ожидая, пока вмонтированный в козырек шлема фотоэлемент окрасил забрало водянистой зеленью. Но ослепительный круг тотчас же сполз с моего лица, быстро скользнул по кабине из угла в угол и замер на полу, в двух шагах от того места, где я стоял. Прошло несколько секунд, прежде чем до меня дошло, что то, что лежит там, это всего лишь ботинки вакуум-скафандра. Дальше шли ноги, разбросанные, сплющенные, словно конечности старого, изуродованного манекена. Круг света продвинулся на метр вперед.
– Опять? – сказал я, делая шаг в направлении этих ботинок.
Снаггу в самом деле могла потребоваться помощь личной аппаратуры. В круге резкого света торопливо брошенный скафандр и в самом деле мог показаться трупом. Его легкая, многослойная грудь вздымалась, образуя четкий рисунок грудной клетки, живота и бедер. И только темный провал пустого шлема возвращал к действительности.
Я наклонился и тронул скафандр стволом пистолета. Он неторопливо сложился, приподнялся и медленным движением поплыл в направлении стола, одновременно переворачиваясь на спину. На этот раз в моем динамике ожил беспокойный сверчок. Но ничего не сказал.
Снаггу в конце концов удалось отпихнуться от потолка и опуститься возле меня, в центре кабины. Ни слова не говоря, мы склонились над брошенным скафандром. Примерно от пояса и до правого плеча, почти доходя до шеи, шел узкий разрез. Концы волокон, торчащие из неровных краев ткани, были потемневшими, словно бы закопченными. Мы знали, что это значит.
Снагг выпрямился первый. Еще раз обшарил кабину световым лучом рефлектора, внимательно заглядывая во все закутки, шаря даже под столом и низенькой, изготовленной по спецзаказу кроватью. Но, если не считать брошенного посреди пола скафандра, все остальное в каюте Торнса находилось в образцовом порядке.
Я сдвинул с плеча излучатель и направил его ствол на подошвы ботинок навигатора и руководителя экипажа «Гелиоса», если, разумеется, это был его скафандр, в чем не было никакой уверенности. Быстро перевел компьютер на спектральный анализ и нажал на спуск, а точнее едва коснулся его пальцем. Кабину прошила мгновенная белая вспышка. Я подождал немного, пока очертания находящихся в каюте предметов вновь не приобрели четкость, и поглядел на запись. Увы, серый осадок, заметный на подошвах ботинок скафандра, покрывал их слишком тонким слоем. Может быть, системы нейромата и могли что-нибудь из этого выкопать. Подручная аппаратура была недостаточно чувствительна.
Снагг какое-то время разглядывал меня, потом – убедившись, что ничего разъяснять я не собираюсь – что-то недовольно проворчал и направился в сторону установленного сбоку экрана пульта. С минуту манипулировал переключателями, потом отвернулся и направился к выходу.
– Включено, – бросил он, проплывая мимо меня.
Я посветил рефлектором. Верно, ручка главного выключателя находилась на красном поле. Компьютер в кабине работал до тех пор, пока генераторы «Гелиоса» давали энергию. Или его позабыли выключить, что было малоправдоподобным, или же к тому времени, когда замер последний агрегат, на корабле не было никого, кто мог бы это сделать.
– Похоже на то, – раздался уже из коридора голос Снагга.
Я потянул за ремень излучателя, вновь закидывая его на плечо, и вышел, захлопывая дверь. Магнитный листок мягко прилип к косяку. Не обращая внимая на прочие визитные карточки, мы направились прямо в конец коридора, где находился вход в навигаторскую. Крохотный тамбур вел в просторный зал, исполняющий функции столовой, фильмотеки, штаб-квартиры и, наконец, места дружеских сборищ. Тютелька в тютельку как наш клуб, там, внизу. Разве что без психотрона. Полукруг стены был усыпан разноцветными экранами.
Мы заглянули в приемник, куда сбрасывались записанные ленты, выходящие из регистрирующих систем бортового компьютера. Он был плотно забит, примерно на половину высоты. В боковой нише мы нашли толстую пачку использованных листов. Работы на пару дней. Если, разумеется, многолетнее отсутствие энергии вкупе с тем, что такое состояние породило, не сведет на нет все наши попытки восстановить информацию, полученную до остановки. Так или иначе, но ни о каких попытках не могло быть и речи до приведения в действие хотя бы нескольких энергоблоков «Гелиоса».
– Возвращаемся, – кинул я.
Снагг бросил на меня короткий взгляд. И в тот же момент я понял, что мы ведем себя иначе, чем обычно. Не только он. Я тоже. Размышляя о чем-либо, я подбирал приходящие мне на память аналогии, невольно прикидывал, не следует ли посмотреть на происходящее с какой-нибудь другой точки зрения, поискать возможности, до которых не додумался сразу. Не то, чтобы это были колебания. Сомнения эти, если их можно так назвать, занимали не дольше доли секунды. Но мысли быстры. Особенно, наши мысли.
Мой динамик неожиданно ожил и загудел. Я пожал плечами и направился в сторону выхода. Вся эта ерунда – всего лишь последствия пребывания в чужом силовом поле, нарушающем балансировку биотоков. Впрочем, вблизи корабля может находиться гораздо большее число этих самых шариков. Но недостаточно близко, чтобы воздействовать как тот, чуть ли не прилепившийся к корпусу «Гелиоса», но и не настолько далеко, чтобы не задевать нас нагруженной зоной активности.
Мы проработали шесть часов без перерыва. Автоматы перетрясли покинутые корабль, устанавливая все контакты, переключатели, распределители в нулевое положение. Простое это действие потребовало нового перепрограммирования механизмов. Мы поручили его нейромату. На космическом корабле – нетрудно подсчитать – несколько тысяч выключателей, от ночников у постелей до автоматов наводки и пульта управления. Энергия израсходовалась в результате деятельности множества устройств. Среди них могли оказаться и такие, приведение в действие которых вызвало бы, к примеру, стрельбу по «Урану» изрядными дозами антиматерии. Невозможно определить программу, заложенную в автоматику корабля, когда в ее цепях не осталось ни следа энергии.
Заодно автоматы проверили целостность и экранировку цепей, удостоверились в верности контуров и соединений, устранив заодно две-три мелкие неисправности, какие всегда отыщутся, после любого мало-мальски длительного рейса. Теперь можно было подумать и о переправке некоторого количества топлива из энергозапасов «Урана» в емкости покинутого корабля. Перед этим мы соединили люки обоих кораблей вакуум-коридором, точно таким же, что применяются на стартовых полях первой попавшейся космической станции. Помпы работали на полную мощность, атмосферное давление на обеих ракетах понемногу выравнивалось. Мы ожидали, пока указатель содержания кислорода окажется в зеленом секторе круга, а пока проверили программу всех автоматов наводки, поле обстрела всех наших боевых единиц, после чего отправились спать.
Я проснулся до назначенного времени. Снагг и Рива храпели за милую душу, нежась в пенолитовых объятиях своих кресел. Я услышал негромкое верещание лакея. Но сон хорошо освежил меня. Закрыл глаза и лежал неподвижно, вслушиваясь в тишину пространства, раскинувшегося в одиночестве времен и изменений за бортами корабля. Усталости я не чувствовал. Зато появилось неясное ощущение, что моя жизнь, или, скорее, та часть сознания, которая не принимает непосредственного участия ни в каких действиях, обогатилась чем-то крайне важным, что не было предусмотрено программами обучения инфорпола и уж наверняка не понравилось бы их авторам. Что же, собственно, произошло? Пока что, ничего особенного. Жители системы, в пространство которой вторглись земные корабли, располагали аппаратурой, парализующей психическую координацию человека. В поле, возбуждаемом этой аппаратурой, я, парень из Корпуса, начинал испытывать эмоции, которые неведомы даже самому незащищенному из людишек. Страх, растерянность, тоска... Слова из английских мелодрам девятнадцатого века.
Мне пришло на ум, что Снагг и Рива не могли поверить в то, что я им рассказал.
Лежа с закрытыми глазами, в кабине, тьму в которой нарушали только лишь не яркие огоньки индикаторов, я неожиданно обнаружил, что испытанные вчера эмоции вовсе не были неприятны. Скорее даже сам факт, что нечто этакое вообще случилось. Не то, чтобы страх тот или же то вялое самодовольство доставляли мне удовольствие. Но я не мог избавиться от впечатлений, что, пока я находился в зоне действия полей, нарушающих координацию нервных центров, я добрался до более глубинных, до тех пор неоткрытых уровней собственной личности. Впервые в жизни я задал себе вопрос, не кроется ли под всей этой машинерией, тщательнейше запрограммированной в централи Корпуса и тысячекратно проверенной в самых немыслимых ситуациях, не кроется ли под ней нечто большее, до сих пор мной не обнаруженное, к чему я смог лишь прикоснуться слегка, собственными руками перенастроив память персональной аппаратуры.
Я мог позволить себе задавать такие вопросы. Ответы на них ни в коей мере не могли повлиять на результаты доверенной нам миссии. Если даже почва, на которой был возведен механизм парня из Корпуса, была, по сути дела, землей неведомой, то сама конструкция, так или иначе, работала без неожиданностей. Даже, если то, что мне пришлось испытать вчера, когда я добирался до мертвого «Гелиоса» было всего лишь тенью того, что нас ожидает после посадки. Мы выполним все, что от нас требовалось.
Я бесшумно сел, широко раскрыл глаза. Что мы окажемся в состоянии сделать, лишенные координации и связи даже в пределе собственных организмов? Немного... или совсем ничего? Может, все-таки будет не настолько плохо. Может быть, именно это окажется самым суровым, наиболее безапелляционным тестом, какого до сих пор не удалось выдумать нашим спецам по обучению?
Зашумел динамик. В бестеневых лампах появился слабый поначалу свет. Снагг лениво пошевелился и отдал некий невразумительный приказ. С каждой секундой становилось светлее. Несколько часов, условно именуемых ночью, остались у нас позади.
Близился полдень. В навигационной кабине «Гелиоса» светились все экраны. Болтовая аппаратура работала без помех, словно корабль минуту назад покинул монтажный цех. С минутным интересом пальцы Снагга короткими, ритмичными движениями пробегали по клавиатуре пульта. Сам он сидел неподвижно в одном из двух кресел-близнецов, сильно наклонившись вперед. Рива и я стояли позади него. Не вмешивались. С той секунды, когда на экране и в динамиках начали оживать записи блоков памяти нейромата и бортовых регистрирующих систем, мы не проронили ни слова.
Еще раз просмотрели сообщения, ушедшие на базу. До самого конца, точнее – до того момента, когда Торнс потерял связь с экипажем «Проксимы» и пытался восстановить ее, серией выстреливая зонды. Запись обрывалась на фразе, в которой Торнс сообщал, что меняет орбиту, надеясь отыскать лучшую полосу приема.
С последним словом изображение на экране растаяло; о том, что нейромат и компьютеры все еще находились под током, свидетельствовали только скачущие линии, секундные вспышки, беспорядочные, ничего не значащие цифры, выскакивающие в самых разных участках экрана безо всякого смысла. Единственное, что можно было установить в этой неразберихе – фактор времени.
Шли минуты, из минут складывались чесы. Мы ускорили, насколько было возможно, скорость ленты. Из вспышек, цифр, прыгающих линий на экране сложился изумительный, кинематографический танец. Под веками нарастала острая, колющая боль.
Неожиданно, без малейшего перехода, изображение изменилось, выровнялось. Снагг молниеносным движением изменил скорость перемотки ленты. Динамик немилосердно заскрежетал. Недолгое молчание. Потом раздался чужой, мужской голос.
– Прием! Прием! Говорит Арег. Говорит Арег. Вызываю «Гелиос». Прием!
Рива что-то буркнул и многозначительно посмотрел на меня. Меня тоже поразила архаическая форма этого вызова, противоречащая обязательному коду.
Неожиданно из динамика вырвался крик, скорее, смешавшиеся вопли многих людей. Это происходило не на борту. Не на борту. Неизменный, прерывистый треск, слишком хорошо нам знакомый. Такой эффект дает фотонная серия. Голос женщины. Высокий, спазматический, переходящий в нечеловеческий вой. Смех.
В то же мгновение я почувствовал боль. Понял, что закусил губу. По моей спине пробежались крохотные, холодные мурашки.
– Давай его сюда, Бонс! – зазвучал чей-то голос на первом плане, заглушая крики остальных. Опять этот протяжный треск. – Кросвиц! Сзади! – взывал динамик. Марш мурашек у меня по спине ускорил движение. Я узнал голос Торнса.
– Прием! – Это кричал Арег. – Прием! Я один на борту. Я один...
В то же мгновение серия повторилась, но значительно ближе, словно стреляли вплотную к микрофону. Из динамика раздался чудовищный скрежет, от которого у меня все заныло под черепом, словно я сунул голову между полюсов нуклеарного вибратора. Внезапно все стихло.
По экрану спокойно проплавала запись действий Арега, после этой недолгой – назовем ее так – трансляции со спутника. Несколько часов подряд он всеми возможными способами пытался связаться с базой на поверхности, если вообще они успели выстроить там какую-нибудь базу. Потом выключил аппаратуру. Какое-то время не предпринял ничего. Наконец взял небольшую ракету, вооруженную одним лазерным излучателем, последнюю из находящихся на борту, и полетел. Но перед этим запрограммировал орбиту «Гелиоса» и пеленгационный передатчик корабля.
Прошло несколько часов с тех пор, как мы задействовали аппаратуру, расположенную в этой кабине. Без перерывов просматривали данные, которых уже не было, пустив ленту с максимальным ускорением. Счетчик указывал, что с того момента, когда Арег покинул корабль, прошли уже не месяц, а годы.
Еще раз мелькнуло нормальное изображение на экране. Скорость уменьшили.
Место Арега занял Торнс. Вел он себя по меньшей мере странно. Что-то мудрил с диагностическим автоматом. Потом несколько часов неподвижно лежал в кресле. Затем поднялся и направился в ванную, косясь по дороге на проектор, который, кстати, тогда не действовал. Получасом позже он открыл огонь. Из всех лазерных батарей, бластеров, излучателей антиматерии. Экран, зарегистрировавший эту затянувшуюся канонаду, медленно угасал с течением времени, он же, однако, ничего не предпринял, чтобы обуздать этот ад, который царил в радиусе многих сотен километров от «Гелиоса». Это длилось до тех пор, пока светляки датчиков не потускнели и не погасли, барабаны, падающие ленты записи на регистраторы, не замерли в неподвижности, пока не нависла мертвая, безмолвная ночь.
6. ПОВЕРХНОСТЬ
Снагг вел «Скорпион» широкой параболой. Ведя по касательной к корме «Гелиоса», затормозил несколькими ударами двигателей. Развернул ракетку носом в мою сторону и, выключил двигатель, планировал словно мертвое насекомое, и в самом деле напоминающее скорпиона благодаря выступающему из корпуса заостренному жалу излучателя. Это был один из самых маленьких летательных аппаратов из имеющихся у нас на борту.
Когда он оказался достаточно близко, чтобы я мог добраться до него одним выстрелом из пистолетика, из-под носа «Скорпиона» высунулись два длинных, эластичных усика магнитных присосок. Прошло еще несколько секунд, и в открытом люке аппаратика, теперь уже неподвижно пристроившегося тут же, у насадок кормовых дюз, я увидел голову Снагга в огромном стеклисто-серебряном шлеме.
– Чехарда, – буркнул он, раздвигая антенны подручного блока связи, используемого в пространстве для координации работы автоматов.
Я не ответил. На фоне идеальной тишины и спокойствия, царящего вокруг «Гелиоса», все мои предыдущие маневры должны были показаться им по меньшей мере странными. И не подлежало сомнению, что оба они жаждут объяснений.
Автоматы расправились с люком за тридцать секунд. Минутой позже первый шлюз транспортного отсека был открыт перед нами настежь.
Я сказал Снаггу, чтобы тот не вводил «Скорпиона» внутрь корабля. Пусть подождет несколько минут и идет за мной следом. Он кивнул в знак того, что понял. Я видел, как он манипулирует с аппаратурой связи, чтобы передать полученные данные Риве.
Я перевернулся возле края люка и головой вперед, как ныряльщик, вплывающий в грот, окунулся в мрачное нутро шлюза. Сразу же за порогом, от которого отходили плоские направляющие люка, включил рефлектор. Остановился и внимательно оглядел стены помещения. Меня охватило странное чувство. Как бы этакая радость, но и непонятное воодушевление одновременно. Думаю, что-то похожее могли испытывать первые исследователи, углубляясь в коридоры древнеегипетской пирамиды.
Но этот корабль был мертв всего лишь шесть лет. Если не меньше. Что бы он ни скрывал в своих кабинах и помещениях – этим окажутся не золотые саркофаги. Даже, если форма гибернационных коконов и в самом деле кое-кому напоминает старинные гробы.
* * *
Транспортный отсек был пуст. Так же, как и два последующих. Между вторым и третьим герметизирующая переборка оказалась раздвинута. Обычно на корабле здесь помещались наиболее тяжелые средства передвижения. Должно быть, кто-то выслал их в пространство в лихорадочной поспешности. Но, кроме этого, в транспортных отсеках царил идеальный порядок. Длинные гирлянды проводов тянулись ровными плетями, оплетали потолок и стены, уходили в плоские коробки усилителей и корректоров, выныривали на поверхность, чтобы неожиданным изгибом исчезнуть в шарообразных наростах на плите, отделяющей транспортные отсеки от энергетических. Я проверил их метр за метром, пытаясь отыскать следы аварии или механических повреждений. Под конец подплыл в угол помещения и задержался перед овальной нишей, в которой был вход во внутренний шлюз.На то, чтобы открыть люк, мне требовалось гораздо больше времени, чем я предполагал. Отвык от ручного обслуживания механизмов. Впрочем, и сами механизмы имели право «отвыкнуть» от работы. Так или иначе, мне удалось, в конце концов, отодвинуть люк, с ненамного меньшим усилием, чем если бы я делал это в гравитационном поле, и протиснуться в шлюз.
Я остановился посередине шарообразного помещения, немногим большего, чем аналогичные камеры на кораблях типа «Уран» и направил свет рефлектора на стену. Поначалу содрогнулся и невольно потянулся за излучателем. Но это был всего лишь скафандр. Сноп света выхватывал их по очереди, один за другим; вывешенные ровным рядом, они напоминали доспехи в музее. Шлемы, серебристые туловища, раздутые, как у манекенов, тонкие, гибкие провода.
Противоположная стена была пуста. От скафандров остались только пальцеобразные крепления и разъемы контактов. Нигде ни следа беспокойства, поспешности, паники. Люк на дверях, ведущих в кабины, задраен наглухо.
Я еще раз провел рефлектором по остальным стенам, полу, потолку, заглянул во все углы, с растущей уверенностью, что не отыщу ни малейших следов, которые могли бы разъяснить тайну покинутого «Гелиоса», и что точно также будет и везде, по всему кораблю. Наконец, я подошел к дверям, отвел предохранитель запора и рванул люк на себя. И тут же отскочил назад, прячась за выступ, чтобы избежать вихря, который мог образоваться при неожиданном перепаде давлений. Но кроме секундного нажатия на грудь скафандра и звука, напоминающего глубокий выдох усталого человека, я ничего не почувствовал и ничего не услышал.
Переждал минуту, потом, оставляя за собой широко распахнутый люк, прокрался в коридор. Свет рефлектора терялся в мрачной перспективе туннеля, не доходя до запирающей его стены, за которой находились навигаторская и кабина управления. По обе стороны поблескивали ровным, уменьшающимся с расстоянием рядом, стеклянные двери. Да. Сие сделано было не для инфорпола. У каждого человека из экипажа была своя отдельная каюта, немногим большая положенного на спинку шкафа, но шкафа, оборудованного всеми теми приспособлениями, к каким человек привык в собственном доме.
Я прошел до конца коридора, до прохода, ведущего в энергоотсеки, и, скользнув глазами по фигуркам и надписям, предостерегающим людей перед излучением, начал систематически, фрагмент за фрагментом, обследовать стены, пол, потолок, медленно продвигаясь на направлении носа корабля.
Примерно на середине ко мне присоединился Снагг. Он выступил из боковой ниши, словно головизионное изображение без звука, лизнул меня узким, белым лучом своего рефлектора, буркнул что-то невразумительное и, не задерживаясь, сразу же направился вглубь коридора. Неожиданно задержался перед дверью одной из кабин. Я подошел поближе.
На матовой плите, покрывшейся серебристо-серым налетом, виднелась визитная карточка Торнса. Снагг наклонился, переложил пистолет в левую руку и изо всей силы, какую только можно было достичь в невесомости, надавил на магнитный листок, прилегающий к косяку. Дверь открылась тотчас же, с тихим свистом, словно кто-то вспорол ножом лист металлической фольги.
Он переждал минуту, пока не восстановил равновесие, точнее – вернулся в вертикальное положение, потом ступил на порог и направил свет рефлектора вглубь кабины. Встроенный в противоположную стену экран, оформленный под иллюминатор, тотчас же замигал, словно бы приступая к переводу на язык оптики информации, записанной в компьютере. Но в контурах этого компьютера не сохранилось ни следа энергии. Снагг подошел поближе, наклонился вперед и описал рефлектором плавную дугу. Луч света вырвал из темноты навигационный пульт с мертвыми глазами индикаторов, потом сполз ниже, на панель компьютера, лизнул поверхность узенького стола, скорее даже полки, и вновь устремился вглубь и вверх, скользя по развешенным схемам и напоминающим перевернутые пирамиды кассетам, хранящим микрофильмы. В первую очередь это были карты и геофизические записи. На столе лежало несколько небрежно брошенных предметов, магнитный карандаш, пепельница, солнечные очки, несколько рулонов ленты. Словно тот, кто жил здесь, прервал свою работу не шесть лет назад, а только что, чтобы вернуться к ней через несколько минут, после того, как заскочил к соседу.
– Пошли дальше, – сказал он, выбираясь в коридор.
– Хм-м...
– Что такое? – задержался он.
– Подожди, – бросил я и, не торопясь, вошел в кабину. Уже открыл было рот, чтобы что-то сказать, когда до меня дошел приглушенный стук. Рефлектор резко задрожал, потом пологой параболой поднялся к низкому потолку. Теперь он освещал место, где всего минуту назад стоял Снагг.
– Ладно, ладно, – донесся сверху спокойный голос. Видать, он тоже порой обращался вслух к своему лакею, когда тот особенно настойчиво призывал его к порядку.
Сноп света, падающий из-под потолка, неожиданно ударил меня по глазам. Я зажмурился, ожидая, пока вмонтированный в козырек шлема фотоэлемент окрасил забрало водянистой зеленью. Но ослепительный круг тотчас же сполз с моего лица, быстро скользнул по кабине из угла в угол и замер на полу, в двух шагах от того места, где я стоял. Прошло несколько секунд, прежде чем до меня дошло, что то, что лежит там, это всего лишь ботинки вакуум-скафандра. Дальше шли ноги, разбросанные, сплющенные, словно конечности старого, изуродованного манекена. Круг света продвинулся на метр вперед.
– Опять? – сказал я, делая шаг в направлении этих ботинок.
Снаггу в самом деле могла потребоваться помощь личной аппаратуры. В круге резкого света торопливо брошенный скафандр и в самом деле мог показаться трупом. Его легкая, многослойная грудь вздымалась, образуя четкий рисунок грудной клетки, живота и бедер. И только темный провал пустого шлема возвращал к действительности.
Я наклонился и тронул скафандр стволом пистолета. Он неторопливо сложился, приподнялся и медленным движением поплыл в направлении стола, одновременно переворачиваясь на спину. На этот раз в моем динамике ожил беспокойный сверчок. Но ничего не сказал.
Снаггу в конце концов удалось отпихнуться от потолка и опуститься возле меня, в центре кабины. Ни слова не говоря, мы склонились над брошенным скафандром. Примерно от пояса и до правого плеча, почти доходя до шеи, шел узкий разрез. Концы волокон, торчащие из неровных краев ткани, были потемневшими, словно бы закопченными. Мы знали, что это значит.
Снагг выпрямился первый. Еще раз обшарил кабину световым лучом рефлектора, внимательно заглядывая во все закутки, шаря даже под столом и низенькой, изготовленной по спецзаказу кроватью. Но, если не считать брошенного посреди пола скафандра, все остальное в каюте Торнса находилось в образцовом порядке.
Я сдвинул с плеча излучатель и направил его ствол на подошвы ботинок навигатора и руководителя экипажа «Гелиоса», если, разумеется, это был его скафандр, в чем не было никакой уверенности. Быстро перевел компьютер на спектральный анализ и нажал на спуск, а точнее едва коснулся его пальцем. Кабину прошила мгновенная белая вспышка. Я подождал немного, пока очертания находящихся в каюте предметов вновь не приобрели четкость, и поглядел на запись. Увы, серый осадок, заметный на подошвах ботинок скафандра, покрывал их слишком тонким слоем. Может быть, системы нейромата и могли что-нибудь из этого выкопать. Подручная аппаратура была недостаточно чувствительна.
Снагг какое-то время разглядывал меня, потом – убедившись, что ничего разъяснять я не собираюсь – что-то недовольно проворчал и направился в сторону установленного сбоку экрана пульта. С минуту манипулировал переключателями, потом отвернулся и направился к выходу.
– Включено, – бросил он, проплывая мимо меня.
Я посветил рефлектором. Верно, ручка главного выключателя находилась на красном поле. Компьютер в кабине работал до тех пор, пока генераторы «Гелиоса» давали энергию. Или его позабыли выключить, что было малоправдоподобным, или же к тому времени, когда замер последний агрегат, на корабле не было никого, кто мог бы это сделать.
– Похоже на то, – раздался уже из коридора голос Снагга.
Я потянул за ремень излучателя, вновь закидывая его на плечо, и вышел, захлопывая дверь. Магнитный листок мягко прилип к косяку. Не обращая внимая на прочие визитные карточки, мы направились прямо в конец коридора, где находился вход в навигаторскую. Крохотный тамбур вел в просторный зал, исполняющий функции столовой, фильмотеки, штаб-квартиры и, наконец, места дружеских сборищ. Тютелька в тютельку как наш клуб, там, внизу. Разве что без психотрона. Полукруг стены был усыпан разноцветными экранами.
* * *
Прямой проход, достаточно широкий и начисто лишенный каких-либо стенок или переборок вел к собственно рубке управления. Вот тут уже начиналось что-то нам родственное. Потолок и стены исчезали за обилием проводов и датчиков. В центре стояли два соприкасающихся подлокотниками кресла. Перед нами, на уровне горизонта, тянулся дугой широкий пояс комбинированного экрана. Перед креслами виднелись многоугольные, словно взятые напрокат из футуристических фильмов двадцатого века, пульты управления с крохотными клавишами. Нечто родственное? Да не особенно. Правда, все пространство кабины оплетали узлы кабелей и проводов. Но между ними и креслами можно было без труда провести дрессированного слона.Мы заглянули в приемник, куда сбрасывались записанные ленты, выходящие из регистрирующих систем бортового компьютера. Он был плотно забит, примерно на половину высоты. В боковой нише мы нашли толстую пачку использованных листов. Работы на пару дней. Если, разумеется, многолетнее отсутствие энергии вкупе с тем, что такое состояние породило, не сведет на нет все наши попытки восстановить информацию, полученную до остановки. Так или иначе, но ни о каких попытках не могло быть и речи до приведения в действие хотя бы нескольких энергоблоков «Гелиоса».
– Возвращаемся, – кинул я.
Снагг бросил на меня короткий взгляд. И в тот же момент я понял, что мы ведем себя иначе, чем обычно. Не только он. Я тоже. Размышляя о чем-либо, я подбирал приходящие мне на память аналогии, невольно прикидывал, не следует ли посмотреть на происходящее с какой-нибудь другой точки зрения, поискать возможности, до которых не додумался сразу. Не то, чтобы это были колебания. Сомнения эти, если их можно так назвать, занимали не дольше доли секунды. Но мысли быстры. Особенно, наши мысли.
Мой динамик неожиданно ожил и загудел. Я пожал плечами и направился в сторону выхода. Вся эта ерунда – всего лишь последствия пребывания в чужом силовом поле, нарушающем балансировку биотоков. Впрочем, вблизи корабля может находиться гораздо большее число этих самых шариков. Но недостаточно близко, чтобы воздействовать как тот, чуть ли не прилепившийся к корпусу «Гелиоса», но и не настолько далеко, чтобы не задевать нас нагруженной зоной активности.
Мы проработали шесть часов без перерыва. Автоматы перетрясли покинутые корабль, устанавливая все контакты, переключатели, распределители в нулевое положение. Простое это действие потребовало нового перепрограммирования механизмов. Мы поручили его нейромату. На космическом корабле – нетрудно подсчитать – несколько тысяч выключателей, от ночников у постелей до автоматов наводки и пульта управления. Энергия израсходовалась в результате деятельности множества устройств. Среди них могли оказаться и такие, приведение в действие которых вызвало бы, к примеру, стрельбу по «Урану» изрядными дозами антиматерии. Невозможно определить программу, заложенную в автоматику корабля, когда в ее цепях не осталось ни следа энергии.
Заодно автоматы проверили целостность и экранировку цепей, удостоверились в верности контуров и соединений, устранив заодно две-три мелкие неисправности, какие всегда отыщутся, после любого мало-мальски длительного рейса. Теперь можно было подумать и о переправке некоторого количества топлива из энергозапасов «Урана» в емкости покинутого корабля. Перед этим мы соединили люки обоих кораблей вакуум-коридором, точно таким же, что применяются на стартовых полях первой попавшейся космической станции. Помпы работали на полную мощность, атмосферное давление на обеих ракетах понемногу выравнивалось. Мы ожидали, пока указатель содержания кислорода окажется в зеленом секторе круга, а пока проверили программу всех автоматов наводки, поле обстрела всех наших боевых единиц, после чего отправились спать.
Я проснулся до назначенного времени. Снагг и Рива храпели за милую душу, нежась в пенолитовых объятиях своих кресел. Я услышал негромкое верещание лакея. Но сон хорошо освежил меня. Закрыл глаза и лежал неподвижно, вслушиваясь в тишину пространства, раскинувшегося в одиночестве времен и изменений за бортами корабля. Усталости я не чувствовал. Зато появилось неясное ощущение, что моя жизнь, или, скорее, та часть сознания, которая не принимает непосредственного участия ни в каких действиях, обогатилась чем-то крайне важным, что не было предусмотрено программами обучения инфорпола и уж наверняка не понравилось бы их авторам. Что же, собственно, произошло? Пока что, ничего особенного. Жители системы, в пространство которой вторглись земные корабли, располагали аппаратурой, парализующей психическую координацию человека. В поле, возбуждаемом этой аппаратурой, я, парень из Корпуса, начинал испытывать эмоции, которые неведомы даже самому незащищенному из людишек. Страх, растерянность, тоска... Слова из английских мелодрам девятнадцатого века.
Мне пришло на ум, что Снагг и Рива не могли поверить в то, что я им рассказал.
Лежа с закрытыми глазами, в кабине, тьму в которой нарушали только лишь не яркие огоньки индикаторов, я неожиданно обнаружил, что испытанные вчера эмоции вовсе не были неприятны. Скорее даже сам факт, что нечто этакое вообще случилось. Не то, чтобы страх тот или же то вялое самодовольство доставляли мне удовольствие. Но я не мог избавиться от впечатлений, что, пока я находился в зоне действия полей, нарушающих координацию нервных центров, я добрался до более глубинных, до тех пор неоткрытых уровней собственной личности. Впервые в жизни я задал себе вопрос, не кроется ли под всей этой машинерией, тщательнейше запрограммированной в централи Корпуса и тысячекратно проверенной в самых немыслимых ситуациях, не кроется ли под ней нечто большее, до сих пор мной не обнаруженное, к чему я смог лишь прикоснуться слегка, собственными руками перенастроив память персональной аппаратуры.
Я мог позволить себе задавать такие вопросы. Ответы на них ни в коей мере не могли повлиять на результаты доверенной нам миссии. Если даже почва, на которой был возведен механизм парня из Корпуса, была, по сути дела, землей неведомой, то сама конструкция, так или иначе, работала без неожиданностей. Даже, если то, что мне пришлось испытать вчера, когда я добирался до мертвого «Гелиоса» было всего лишь тенью того, что нас ожидает после посадки. Мы выполним все, что от нас требовалось.
Я бесшумно сел, широко раскрыл глаза. Что мы окажемся в состоянии сделать, лишенные координации и связи даже в пределе собственных организмов? Немного... или совсем ничего? Может, все-таки будет не настолько плохо. Может быть, именно это окажется самым суровым, наиболее безапелляционным тестом, какого до сих пор не удалось выдумать нашим спецам по обучению?
Зашумел динамик. В бестеневых лампах появился слабый поначалу свет. Снагг лениво пошевелился и отдал некий невразумительный приказ. С каждой секундой становилось светлее. Несколько часов, условно именуемых ночью, остались у нас позади.
Близился полдень. В навигационной кабине «Гелиоса» светились все экраны. Болтовая аппаратура работала без помех, словно корабль минуту назад покинул монтажный цех. С минутным интересом пальцы Снагга короткими, ритмичными движениями пробегали по клавиатуре пульта. Сам он сидел неподвижно в одном из двух кресел-близнецов, сильно наклонившись вперед. Рива и я стояли позади него. Не вмешивались. С той секунды, когда на экране и в динамиках начали оживать записи блоков памяти нейромата и бортовых регистрирующих систем, мы не проронили ни слова.
Еще раз просмотрели сообщения, ушедшие на базу. До самого конца, точнее – до того момента, когда Торнс потерял связь с экипажем «Проксимы» и пытался восстановить ее, серией выстреливая зонды. Запись обрывалась на фразе, в которой Торнс сообщал, что меняет орбиту, надеясь отыскать лучшую полосу приема.
С последним словом изображение на экране растаяло; о том, что нейромат и компьютеры все еще находились под током, свидетельствовали только скачущие линии, секундные вспышки, беспорядочные, ничего не значащие цифры, выскакивающие в самых разных участках экрана безо всякого смысла. Единственное, что можно было установить в этой неразберихе – фактор времени.
Шли минуты, из минут складывались чесы. Мы ускорили, насколько было возможно, скорость ленты. Из вспышек, цифр, прыгающих линий на экране сложился изумительный, кинематографический танец. Под веками нарастала острая, колющая боль.
Неожиданно, без малейшего перехода, изображение изменилось, выровнялось. Снагг молниеносным движением изменил скорость перемотки ленты. Динамик немилосердно заскрежетал. Недолгое молчание. Потом раздался чужой, мужской голос.
– Прием! Прием! Говорит Арег. Говорит Арег. Вызываю «Гелиос». Прием!
Рива что-то буркнул и многозначительно посмотрел на меня. Меня тоже поразила архаическая форма этого вызова, противоречащая обязательному коду.
Неожиданно из динамика вырвался крик, скорее, смешавшиеся вопли многих людей. Это происходило не на борту. Не на борту. Неизменный, прерывистый треск, слишком хорошо нам знакомый. Такой эффект дает фотонная серия. Голос женщины. Высокий, спазматический, переходящий в нечеловеческий вой. Смех.
В то же мгновение я почувствовал боль. Понял, что закусил губу. По моей спине пробежались крохотные, холодные мурашки.
– Давай его сюда, Бонс! – зазвучал чей-то голос на первом плане, заглушая крики остальных. Опять этот протяжный треск. – Кросвиц! Сзади! – взывал динамик. Марш мурашек у меня по спине ускорил движение. Я узнал голос Торнса.
– Прием! – Это кричал Арег. – Прием! Я один на борту. Я один...
В то же мгновение серия повторилась, но значительно ближе, словно стреляли вплотную к микрофону. Из динамика раздался чудовищный скрежет, от которого у меня все заныло под черепом, словно я сунул голову между полюсов нуклеарного вибратора. Внезапно все стихло.
По экрану спокойно проплавала запись действий Арега, после этой недолгой – назовем ее так – трансляции со спутника. Несколько часов подряд он всеми возможными способами пытался связаться с базой на поверхности, если вообще они успели выстроить там какую-нибудь базу. Потом выключил аппаратуру. Какое-то время не предпринял ничего. Наконец взял небольшую ракету, вооруженную одним лазерным излучателем, последнюю из находящихся на борту, и полетел. Но перед этим запрограммировал орбиту «Гелиоса» и пеленгационный передатчик корабля.
Прошло несколько часов с тех пор, как мы задействовали аппаратуру, расположенную в этой кабине. Без перерывов просматривали данные, которых уже не было, пустив ленту с максимальным ускорением. Счетчик указывал, что с того момента, когда Арег покинул корабль, прошли уже не месяц, а годы.
Еще раз мелькнуло нормальное изображение на экране. Скорость уменьшили.
Место Арега занял Торнс. Вел он себя по меньшей мере странно. Что-то мудрил с диагностическим автоматом. Потом несколько часов неподвижно лежал в кресле. Затем поднялся и направился в ванную, косясь по дороге на проектор, который, кстати, тогда не действовал. Получасом позже он открыл огонь. Из всех лазерных батарей, бластеров, излучателей антиматерии. Экран, зарегистрировавший эту затянувшуюся канонаду, медленно угасал с течением времени, он же, однако, ничего не предпринял, чтобы обуздать этот ад, который царил в радиусе многих сотен километров от «Гелиоса». Это длилось до тех пор, пока светляки датчиков не потускнели и не погасли, барабаны, падающие ленты записи на регистраторы, не замерли в неподвижности, пока не нависла мертвая, безмолвная ночь.
6. ПОВЕРХНОСТЬ
– Хотел бы я поглядеть, как это выглядит... – пробормотал Рива.
Он расправился до конца с банкой концентрата, встал и направился в сторону умывальни. Зашумело. Сладковатый запашок теплого, очищающего газа дошел даже до наших кресел.
Я еще раз пересказал им, стараясь придерживаться наивеличайшей точности, все, что испытал, находясь в зоне действия сил, вызываемым объектом.
– Думаю, тебе такая возможность подвернется, – заметил Снагг безразличным тоном, не поворачивая головы. – Лишь бы не слишком часто.
Рива вернулся на свое место, глубоко вздохнул и уперся взглядом в центр бокового экрана.
– Утром садимся, – заметил он чуть погодя, без всякой видимости связи.
Какое-то время сохранялось молчание.
– Да... – отозвался наконец Снагг, – это объясняет потерю связи с базой. Наши корабли один за другим влезали в эту трясину и...
– Пока что это ничего не объясняет, – перебил его Рива. – Если мы прямо сейчас начнем делать выводы, то далеко не уйдем.
В глубине души я был согласен. Однако вслух сказал:
– Назовем это поле зоной нейтрализации. Что касается выводов, то я согласен с Ривой: надо подождать, пока мы не накопим больше данных. На основании того, что мы установили до сих пор, можно предположить, что все происходило так, как говорит Снагг.
– Интерпретация? – Рива скривился.
Я не ответил. Кивнул головой в сторону Снагга. Тот выждал минутку и начал:
– Обитатели Третьей встречают пришельцев с Земли таблетками, нарушающими связь. В них вмонтированы какие-то генераторы, вырабатывающие антиполя. И монитор, и два последующих корабля поддерживали контакт с базой, пока не оказались в пределах досягаемости зон нейтрализации. Мы не знаем, что случилось с экипажем контактной экспедиции. Зато «Проксима», скорее всего, посадку совершила. Мы слышали голоса... они были уже на поверхности спутника. Об этом хватит... пока.
Он расправился до конца с банкой концентрата, встал и направился в сторону умывальни. Зашумело. Сладковатый запашок теплого, очищающего газа дошел даже до наших кресел.
Я еще раз пересказал им, стараясь придерживаться наивеличайшей точности, все, что испытал, находясь в зоне действия сил, вызываемым объектом.
– Думаю, тебе такая возможность подвернется, – заметил Снагг безразличным тоном, не поворачивая головы. – Лишь бы не слишком часто.
Рива вернулся на свое место, глубоко вздохнул и уперся взглядом в центр бокового экрана.
– Утром садимся, – заметил он чуть погодя, без всякой видимости связи.
Какое-то время сохранялось молчание.
– Да... – отозвался наконец Снагг, – это объясняет потерю связи с базой. Наши корабли один за другим влезали в эту трясину и...
– Пока что это ничего не объясняет, – перебил его Рива. – Если мы прямо сейчас начнем делать выводы, то далеко не уйдем.
В глубине души я был согласен. Однако вслух сказал:
– Назовем это поле зоной нейтрализации. Что касается выводов, то я согласен с Ривой: надо подождать, пока мы не накопим больше данных. На основании того, что мы установили до сих пор, можно предположить, что все происходило так, как говорит Снагг.
– Интерпретация? – Рива скривился.
Я не ответил. Кивнул головой в сторону Снагга. Тот выждал минутку и начал:
– Обитатели Третьей встречают пришельцев с Земли таблетками, нарушающими связь. В них вмонтированы какие-то генераторы, вырабатывающие антиполя. И монитор, и два последующих корабля поддерживали контакт с базой, пока не оказались в пределах досягаемости зон нейтрализации. Мы не знаем, что случилось с экипажем контактной экспедиции. Зато «Проксима», скорее всего, посадку совершила. Мы слышали голоса... они были уже на поверхности спутника. Об этом хватит... пока.