Поплавский Петр, Ячейкин Юрий
Под кодовым названием «Эдельвейс»
Книга первая. Историк из Берлина
Глава первая
НОЧЬ В «ВОЛЧЬЕМ ЛОГОВЕ»
Мартина Бормана после полуночи вызвали на совещание к фюреру: должна была обсуждаться «Директива-45» о продолжении операции «Брауншвейг» – наступлении на Кавказ. Он был единственным, кто выглядел бодро и свежо по сравнению с Кейтелем, Йодлем, Гальдером и другими чинами генштаба. Минувшая ночь не очень сказалась на самом фюрере. Он обычно ложился под утро и спал до полудня. Сейчас он говорил, постукивая ребром ладони по громадному глобусу.
– Как я уже неоднократно подчеркивал, – произнес он громко, – кампания в России приближается к концу и открывает для нас блестящие перспективы. Поэтому все силы мы бросаем на юг с целью уничтожения противника восточнее Дона, захвата промышленных, нефтяных и сельскохозяйственных регионов Кубани, а также всего Кавказа. Без нефти бессильная Красная Армия обречена на гибель! Затем мы втягиваем в войну Турцию, наносим молниеносный удар по Ирану и Ираку, куда из Египта уже движется армия Роммеля, и выходим на границы колониальных владений Англии, где непосредственно вступаем в контакт с вооруженными силами Японии. Британская империя рухнет! Я уже сейчас вижу наш последующий победный марш по Америке!.. Войне – конец!
Гитлер обеими руками охватил глобус. Замолчал на миг, потом резко обернулся, сказав:
– Во время июльской кампании, которая длилась лишь три недели, огромные тактические задачи в целом выполнены. Только незначительным частям русских удалось избежать окружения и плена под Харьковом. Разбитые части стягиваются под Сталинград, который вопреки здравому смыслу русские, видимо, собираются защищать. Напрасно! В степной полосе ничто не остановит наши могучие танковые тараны.
Фюрер схватил длинную указку и оперся на нее, как на шпагу.
– Итак, приказываю: после уничтожения ослабленных группировок врага южнее Дона важнейшей задачей группы армий «А» является овладение всем Кавказом, в результате чего русские потеряют Черноморский флот. Как только наметится первый успех танковой армии Клейста на основном направлении Майкоп – Армавир, соединения 17-й армии плюс румынский горный корпус должны немедленно форсировать из Крыма Керченский пролив и молниеносно двигаться Черноморским побережьем вдоль железной дороги. Группировка из немецких альпийских и егерских дивизий должна быстро захватить незащищенные перевалы Большого Кавказа и стремительно выйти на соединение с крымскими частями в районе Сухуми, чтобы совместно гнать русских к турецкой границе, где в полной готовности ждут 26 отборных турецких дивизий. Одновременно танки и мотодивизии Клейста выходят в район Грозного, овладевают Военно-Осетинской и Военно-Грузинской дорогами. Конец кавказской операции – захват Баку. Группе армий «А» кроме румынского горного корпуса будет придан еще корпус итальянских альпинистов и словацкие моточасти. Для всех операций группы армий «А» кодовое название – «Эдельвейс». Степень секретности – совершенно секретно. Только для командования. Что же касается группы армий «Б», – продолжал фюрер, тыча в глобус указкой, – то она в сжатые сроки захватывает Сталинград, после чего поворачивает свои танки на Астрахань, парализуя всякое движение по Волге, чем и обеспечит плацдарм для наступления на Пантуркестан, который явится для нас легкой добычей и сам упадет к нашим ногам. Эта операция группы «Б» получает кодовое название «Фишрейер». Степень секретности – совершенно секретно. Только для командования. При разработке планов на основе моих указаний, а также при утверждении связанных с ними приказов и распоряжений требую сурово и неуклонно руководствоваться моим приказом от 12 июля о сохранении тайны.
Борман заметил, как усмешка тронула уголки губ Гиммлера, – не спесивая и самодовольная, а злорадная и презрительная. Однако было бы глупо принять ее как признак несогласия. Просто обер-интриган, несомненно, приберег для кого-то очередную пакость. «Кровавый Генрих» не проронил ни звука, и это больше насторожило Бормана. «Хочет что-то нашептать Гитлеру с глазу на глаз? – подумал Борман. – Если так, необходимо во что бы то ни стало остаться и после совещания… В какой же момент Генрих усмехнулся? Да, да, сразу же после слов фюрера о сохранении тайны».
– Какие результаты дала дезинформационная операция «Кремль»? – спросил Борман, ни к кому конкретно не обращаясь.
Он не спускал глаз с Гиммлера, который недовольно поджал тонкие, злые губы, поняв, что вопрос попал в цель и что он, Борман, перехватил у Генриха инициативу.
– Мой фюрер, – просительно произнес Кейтель, – мы должны еще скорректировать «Директиву-45», о наступлении на Кавказ и Сталинград. Если вы не возражаете, пусть информацию об операции «Кремль» доложит генерал Гальдер.
Фюрер утвердительно кивнул и отпустил генштабистов. Идея операции «Кремль», которая преследовала цель ввести в заблуждение русских относительно главного удара, принадлежала самому фюреру, и он очень гордился ею. Этой операцией он решил «проучить» Канариса… Гальдер старался докладывать сжато, но обстоятельно:
– Мой фюрер, согласно замыслам операции «Кремль» командующий армиями «Центр» фон Клюге еще 29 мая подписал «Приказ о наступлении на Москву». Офицеры абвера успешно подбросили этот «совершенно секретный» приказ русским.
– И это все? – нахмурился фюрер.
Гиммлер уже открыто ухмылялся, явно потешаясь над подобным отчетом, Гальдер продолжал:
– Осуществлен целый комплекс мероприятий: демонстративная аэрофотосъемка оборонных позиций и сооружений Москвы, прилегающих районов Владимира и Иванова, рубежей Тамбов – Горький – Рыбинск, укреплений на Волге от Вольска до Казани. Размножены и разосланы по штабам полков группы армий «Центр» детальные планы Москвы и других городов в районе «наступления». Подготовлены новые дорожные указатели «до конечного пункта наступления», а также указатели с новыми названиями московских улиц и выполнен ряд других необходимых мер.
– И русские поверили в эту дезинформацию? – уточнил Борман.
Гальдер пожал плечами:
– Сведений нет. Операцию «Кремль» в основном осуществлял абвер, надо спросить у Канариса.
И тут Гиммлер нанес свой удар:
– Зачем у Канариса? Сведения есть и у меня. – И добавил: – Очень неутешительные.
– Что это значит? – вспыхнул фюрер. – Объясните!
Гиммлер раскрыл папку «К докладу».
– Пока фон Клюге еще только собирался подписывать «Приказ о наступлении на Москву», из Берлина в Москву была послана кодированная радиограмма. Несколько дней назад ее расшифровали. Вот содержание: «Источник “Хоро”. Развертывание войск должно быть завершено до 1 мая. Все поставки с 1 февраля подчинены этой цели. Районы сосредоточения войск для наступления на Кавказ: Лозовая – Балаклея – Чугуев – Белгород – Ахтырск – Красноград». Другие радиограммы источника «Хоро» сообщают со всеми техническими подробностями о новых типах бомб, новых навигационных авиаприборах, о двигателях, работающих на перекиси водорода, о торпедах с дистанционным управлением и сверхсекретных заказах заводу «Ауэрфабрик» в Оранненберге… Мой фюрер, как это ни прискорбно, но тайны операции «Кремль» для русских не существует.
– Это что? – взъярился фюрер. – Чистейшая измена! Нож в спину! Канарис! Куда он смотрит и чем занимается? – В уголках его рта начала пузыриться пена. – Только благодаря моему гению Германия еще не погибла! «Источник “Хоро” – это так называемая «Красная капелла»? Кто они? Я спрашиваю: кто они?
– Обер-лейтенант Хоро Шульце-Бойзен, руководитель… Из министерства рейхсмаршала авиации…
– Так, значит, Геринг пригрел этого изменника? – взбеленился Гитлер. – Что ж! Пусть сам и уничтожит эту Горгону в наших стальных рядах!
В тот же день Франц Гальдер отвел душу в дневнике: «Недооценка возможностей русских, что продолжается до сих пор, приобретает постепенно уродливые формы и начинает быть опасной. Это становится все нестерпимей. О серьезной работе не может быть и речи. Болезненная реакция на события под влиянием момента и полное отсутствие понимания механики управления войсками и ее возможностей – вот что характеризует это так называемое руководство».
– Как я уже неоднократно подчеркивал, – произнес он громко, – кампания в России приближается к концу и открывает для нас блестящие перспективы. Поэтому все силы мы бросаем на юг с целью уничтожения противника восточнее Дона, захвата промышленных, нефтяных и сельскохозяйственных регионов Кубани, а также всего Кавказа. Без нефти бессильная Красная Армия обречена на гибель! Затем мы втягиваем в войну Турцию, наносим молниеносный удар по Ирану и Ираку, куда из Египта уже движется армия Роммеля, и выходим на границы колониальных владений Англии, где непосредственно вступаем в контакт с вооруженными силами Японии. Британская империя рухнет! Я уже сейчас вижу наш последующий победный марш по Америке!.. Войне – конец!
Гитлер обеими руками охватил глобус. Замолчал на миг, потом резко обернулся, сказав:
– Во время июльской кампании, которая длилась лишь три недели, огромные тактические задачи в целом выполнены. Только незначительным частям русских удалось избежать окружения и плена под Харьковом. Разбитые части стягиваются под Сталинград, который вопреки здравому смыслу русские, видимо, собираются защищать. Напрасно! В степной полосе ничто не остановит наши могучие танковые тараны.
Фюрер схватил длинную указку и оперся на нее, как на шпагу.
– Итак, приказываю: после уничтожения ослабленных группировок врага южнее Дона важнейшей задачей группы армий «А» является овладение всем Кавказом, в результате чего русские потеряют Черноморский флот. Как только наметится первый успех танковой армии Клейста на основном направлении Майкоп – Армавир, соединения 17-й армии плюс румынский горный корпус должны немедленно форсировать из Крыма Керченский пролив и молниеносно двигаться Черноморским побережьем вдоль железной дороги. Группировка из немецких альпийских и егерских дивизий должна быстро захватить незащищенные перевалы Большого Кавказа и стремительно выйти на соединение с крымскими частями в районе Сухуми, чтобы совместно гнать русских к турецкой границе, где в полной готовности ждут 26 отборных турецких дивизий. Одновременно танки и мотодивизии Клейста выходят в район Грозного, овладевают Военно-Осетинской и Военно-Грузинской дорогами. Конец кавказской операции – захват Баку. Группе армий «А» кроме румынского горного корпуса будет придан еще корпус итальянских альпинистов и словацкие моточасти. Для всех операций группы армий «А» кодовое название – «Эдельвейс». Степень секретности – совершенно секретно. Только для командования. Что же касается группы армий «Б», – продолжал фюрер, тыча в глобус указкой, – то она в сжатые сроки захватывает Сталинград, после чего поворачивает свои танки на Астрахань, парализуя всякое движение по Волге, чем и обеспечит плацдарм для наступления на Пантуркестан, который явится для нас легкой добычей и сам упадет к нашим ногам. Эта операция группы «Б» получает кодовое название «Фишрейер». Степень секретности – совершенно секретно. Только для командования. При разработке планов на основе моих указаний, а также при утверждении связанных с ними приказов и распоряжений требую сурово и неуклонно руководствоваться моим приказом от 12 июля о сохранении тайны.
Борман заметил, как усмешка тронула уголки губ Гиммлера, – не спесивая и самодовольная, а злорадная и презрительная. Однако было бы глупо принять ее как признак несогласия. Просто обер-интриган, несомненно, приберег для кого-то очередную пакость. «Кровавый Генрих» не проронил ни звука, и это больше насторожило Бормана. «Хочет что-то нашептать Гитлеру с глазу на глаз? – подумал Борман. – Если так, необходимо во что бы то ни стало остаться и после совещания… В какой же момент Генрих усмехнулся? Да, да, сразу же после слов фюрера о сохранении тайны».
– Какие результаты дала дезинформационная операция «Кремль»? – спросил Борман, ни к кому конкретно не обращаясь.
Он не спускал глаз с Гиммлера, который недовольно поджал тонкие, злые губы, поняв, что вопрос попал в цель и что он, Борман, перехватил у Генриха инициативу.
– Мой фюрер, – просительно произнес Кейтель, – мы должны еще скорректировать «Директиву-45», о наступлении на Кавказ и Сталинград. Если вы не возражаете, пусть информацию об операции «Кремль» доложит генерал Гальдер.
Фюрер утвердительно кивнул и отпустил генштабистов. Идея операции «Кремль», которая преследовала цель ввести в заблуждение русских относительно главного удара, принадлежала самому фюреру, и он очень гордился ею. Этой операцией он решил «проучить» Канариса… Гальдер старался докладывать сжато, но обстоятельно:
– Мой фюрер, согласно замыслам операции «Кремль» командующий армиями «Центр» фон Клюге еще 29 мая подписал «Приказ о наступлении на Москву». Офицеры абвера успешно подбросили этот «совершенно секретный» приказ русским.
– И это все? – нахмурился фюрер.
Гиммлер уже открыто ухмылялся, явно потешаясь над подобным отчетом, Гальдер продолжал:
– Осуществлен целый комплекс мероприятий: демонстративная аэрофотосъемка оборонных позиций и сооружений Москвы, прилегающих районов Владимира и Иванова, рубежей Тамбов – Горький – Рыбинск, укреплений на Волге от Вольска до Казани. Размножены и разосланы по штабам полков группы армий «Центр» детальные планы Москвы и других городов в районе «наступления». Подготовлены новые дорожные указатели «до конечного пункта наступления», а также указатели с новыми названиями московских улиц и выполнен ряд других необходимых мер.
– И русские поверили в эту дезинформацию? – уточнил Борман.
Гальдер пожал плечами:
– Сведений нет. Операцию «Кремль» в основном осуществлял абвер, надо спросить у Канариса.
И тут Гиммлер нанес свой удар:
– Зачем у Канариса? Сведения есть и у меня. – И добавил: – Очень неутешительные.
– Что это значит? – вспыхнул фюрер. – Объясните!
Гиммлер раскрыл папку «К докладу».
– Пока фон Клюге еще только собирался подписывать «Приказ о наступлении на Москву», из Берлина в Москву была послана кодированная радиограмма. Несколько дней назад ее расшифровали. Вот содержание: «Источник “Хоро”. Развертывание войск должно быть завершено до 1 мая. Все поставки с 1 февраля подчинены этой цели. Районы сосредоточения войск для наступления на Кавказ: Лозовая – Балаклея – Чугуев – Белгород – Ахтырск – Красноград». Другие радиограммы источника «Хоро» сообщают со всеми техническими подробностями о новых типах бомб, новых навигационных авиаприборах, о двигателях, работающих на перекиси водорода, о торпедах с дистанционным управлением и сверхсекретных заказах заводу «Ауэрфабрик» в Оранненберге… Мой фюрер, как это ни прискорбно, но тайны операции «Кремль» для русских не существует.
– Это что? – взъярился фюрер. – Чистейшая измена! Нож в спину! Канарис! Куда он смотрит и чем занимается? – В уголках его рта начала пузыриться пена. – Только благодаря моему гению Германия еще не погибла! «Источник “Хоро” – это так называемая «Красная капелла»? Кто они? Я спрашиваю: кто они?
– Обер-лейтенант Хоро Шульце-Бойзен, руководитель… Из министерства рейхсмаршала авиации…
– Так, значит, Геринг пригрел этого изменника? – взбеленился Гитлер. – Что ж! Пусть сам и уничтожит эту Горгону в наших стальных рядах!
В тот же день Франц Гальдер отвел душу в дневнике: «Недооценка возможностей русских, что продолжается до сих пор, приобретает постепенно уродливые формы и начинает быть опасной. Это становится все нестерпимей. О серьезной работе не может быть и речи. Болезненная реакция на события под влиянием момента и полное отсутствие понимания механики управления войсками и ее возможностей – вот что характеризует это так называемое руководство».
Глава вторая
БУРГОМИСТР ЖАЖДЕТ РАЗВЛЕЧЕНИЙ
Красивая, словно с рекламной картинки, фрейлейн Кристина Бергер появилась чуть ли не с первыми запыленными моточастями вермахта. С тех пор она не уставала любоваться удивительным великолепием Кавказского хребта. Оно и в самом деле впечатляло, это дивное творение природы, которое будто вздымалось поднебесной стеной прямо с ровных, необозримых степей Кубани, Кумы и Терека. Конечно (Кристина понимала это), все было далеко не так, как ей казалось, но каменные великаны закрывали весь небосвод, и очарованный людской глаз просто не замечал предгорья.
Хорошенькая женщина с чуткой и сентиментальной душой, фрейлейн Кристина Бергер чувствовала себя здесь легко и хорошо.
Но уже второй день фрейлейн не любуется седовласыми любимцами, хотя из ее окна одноэтажной управы отлично виден Эльбрус. Для кабардинцев он – Ошхамако – Гора счастья, для балкарцев Минги-тау – Гора тысячи гор, или же Царь горных духов, кто как понимает это слово и кому что по душе. Но эту Гору тысячи гор, этого величавого Царя горных духов, эту картину перечеркнули за окном две виселицы. Трупы повешенных темнели на празднично сияющем силуэте Горы счастья, на фанерных табличках было написано: «Комиссар» и «Партизан». Кто они были на самом деле, никто не знает: на допросе в гестапо они не назвали себя.
Когда же наконец снимут с виселиц замученных? Кристина знала и это: когда поведут на казнь других…
«Майн готт! – спохватилась она, наморщив лоб. – Ведь для меня такие мысли недопустимы, более того – небезопасны».
Кристина не заметила, когда без скрипа открылась дверь кабинета бургомистра. А сам господин Лихан Дауров – возрастом уже за сорок с аккуратной щеточкой усов под горбатым носом, с маслеными, словно навсегда захмелевшими уголками-глазками, уже немного лысоватый, отчего и не снимал высокой кубанки из серой смушки, еще крепкий и жилистый, – неслышно стал на пороге и, покачиваясь, загляделся на красивую девушку. Одет он был в черную длиннополую рубашку с белым рядком мелких пуговиц. Рубашку перепоясывал окованный на концах бронзой тонкий ремешок с длинным кавказским кинжалом в ножнах, украшенных серебром. Под рубашкой выпукло обрисовывался немного сдвинутый с живота в сторону парабеллум.
Сейчас, глядя на эту холодную, как вода горного ручья, и такую же притягательную молодую немку, Лихан Дауров испытывал противоречивое чувство. Он не забыл, как дерзко она отбрила его, когда явилась из комендатуры с запиской об устройстве на работу в одной руке и арапником в другой – для здоровенного пса, который важно ступал возле ее очаровательной ножки. Лихан только крякнул, но все же попытался поддеть:
– С вами все ясно, вы – из фольксдойчев. Знаете немецкий? А вот имеет ли ваш пес соответствующий зипенбух?
Пес уставился на него, а немка очаровательно улыбнулась и очень вежливо ответила:
– О, господин бургомистр! У моего пса такая роскошная родословная, что, если бы он мог общаться, поверьте, он в вашу сторону даже не гавкнул бы…
– Но-но, у меня не шутят! – хмуро изрек бургомистр.
– Яволь! – ответила она, и с того дня Лихан не видел ее улыбки – Кристина замкнулась. У девицы оказался твердый характер! А ведь она нравилась ему – стройная, крепко сбитая, ловкая, с легкой поступью, словно истинная горянка. Сгрести б тебя, девонька, да нельзя – немка… А, чтоб тебя!
– Кристя! – чуть не умолял. – Хватит тебе молодые глаза бумагами мозолить! Давай поглядим лучше, какая сила прет! Глаза радуются… Ишь, добры молодцы с перышками на шапках!
– С перышками? – как-то заинтересовалась Кристина Бергер. – Это не военный знак?
– Это отличие альпийских стрелков из дивизии «Эдельвейс».
– Странное название…
– Почему? Говорят, что в Альпах такой цветок среди белых снегов растет. Теперь «Эдельвейсы» будут собирать букетики на нашей Горе счастья…
– Очень романтичная и чисто военная операция, – с иронией заметила Кристина.
Такой разговор у них возникал не впервые, и каждый раз Даурову не везло. Да и вообще полоса невезения началась с того дня, когда его доставил в этот курортный городок сам «верховный управитель Северного Кавказа» адыгейский князь, генерал белогвардейской «дикой дивизии» у Корнилова, Деникина и Врангеля, родовитый разбойник Султан Гирейклыч. Они прибыли с большим отрядом вышколенных немцами «горцев» из карательного батальона «Бергманн» с бывшим белым генералом Шкуро под его личным черным знаменем, на котором была изображена оскаленная волчья пасть, прибыли с политическим руководителем «национального движения» – обер-лейтенантом Теодором Оберлендером, который, развалясь, сидел в блестящем «хорьхе» вместе с кинооператором, специально прикомандированным из Берлина.
Прыткие «бергманны» быстро согнали на площадь жиденькую толпу, вытолкали вперед испуганных старика и старушку в платочке, вложили в их трясущиеся руки хлеб-соль на рушнике, напомнив на всякий случай о плетках. Застрекотал киноаппарат. Султан Гирейклыч поднялся на стременах и гаркнул:
– Люди! К вам пришла свобода! Вот вам бургомистр из местных – бывший большевистский узник, а ныне глава самоуправления господин Лихан Дауров! Его отец-осетин верой и правдой служил белому царю! Свободно живите, люди, под мудрым руководством фюрера. Слава Гитлеру-освободителю!
Султан Гирейклыч полез целоваться с дедом и бабкой, а заодно и принять уже окаменевшую буханку. А слово взял белогвардеец Шкуро.
– Казаки! – крикнул он в сторону дедов, бабусь и женщин с детьми, в толпе виднелись и надвинутые на самые брови потертые кепки и старые кубанки. – Помните ли вы меня, своего боевого атамана? А? Большевичкам не по вкусу пришлось! Ха-ха! Так позвольте же, господа терские казаки, атаману сказать вам отцовское слово. – Шкуро согнал с лица ухмылку. – Я, наделенный высоким доверием, громко зову всех вас, господа казаки, к оружию и объявляю всеобщий казацкий сполох на Кубани, Куме и Тереке! Вставайте под мое старое знамя «волчьей сотни» все, как встарь, от мала до велика, в ком кипит горячая казацкая кровь. Дружно отзовитесь на мой клич, и мы всем казацким станом докажем великому фюреру-освободителю и храброму немецкому воинству, что мы, казаки, верные друзья и в добрый час, и в лихую годину! А мне бы только с вами до Кавказа добраться. Там меня, старого волка, каждый пес помнит! Ха-ха! Как приеду на белом коне, сразу же весь Кавказ подниму против большевиков. Ну? Кто из вас первый решит записаться в наш казацкий кош на кулеш с салом и чарку доброй горилки?
– Я!
Из толпы вышел заросший ржавой щетиной здоровяк в грязном ватнике и забрызганных грязью кирзовых сапогах, взял за узду атаманского коня, словно верный джура, и застыл, настороженно помаргивая.
Шкуро тоже уставился на него, небоязливого и, видать, хорошо вышколенного, и вдруг с неподдельной радостью вскрикнул:
– Сотник Доманов! Ты?!
– Узнал, – тихо сказал человек в ватнике.
– Откуда ты взялся, волчище?
– Из камеры.
– Ну, слава Йсу, кончились твои адские муки!
Старый лицедей Шкуро, растроганно сопя и покрякивая, слез со своего тонконогого жеребца, обнялся с бывшим сотником, трижды расцеловавшись, смахнул широким рукавом слезу. Неутомимо стрекотал нацеленный на эту сцену киноаппарат. Обер-лейтенант в лоснящемся «хорьхе» поманил пальчиком к себе замызганного сотника, и «скупая мужская слеза» не помешала Шкуро мигом узреть этот указующий хозяйский перст.
– Иди, казак, иди, коли атаман кличет, – подтолкнул он Доманова в плечо к «хорьху».
Задуманная Дауровым товарищеская вечеринка с неограниченным набором напитков превратилась в пьяную оргию в честь узника и «мученика» Доманова. Да плевать на него! Какой из него узник? Просто проворовался в каком-то советском учреждении, где потел от страха под чужим именем… Ворюга несчастный!..
Вот Лихан – тот действительно здорово сел. Можно сказать – фундаментально! А все из-за неосторожности майора из «Абвер-Аусланда» герра Шульце-Хольтауза. Этот спесивый глупец из «ведомства Канариса» выдавал себя за «историка-исследователя» доктора Бруно Шульца, неутомимого искателя старинных сказаний народов Кавказа. Но он и не подозревал, что сам стал для чекистов великолепной находкой. Устраивая встречи с тайными агентами в музеях и древних храмах, высокомерный «доктор Бруно» выявил всю известную ему шпионскую сеть. Весной 1941 года он и Дауров вместе сели на клятую скамью подсудимых. Мир сделался решетчатым, а одежды – в полоску…
И тут – война! Ростовскую тюрьму эвакуировали в тыл. Поезд медленно катил по голой, словно бубен, желтой степи. И вдруг с ревом пронеслись немецкие самолеты. Вой бомб, оглушительные взрывы, крики и дикие вопли, безжалостная пулеметная дробь с голубого поднебесья. Слепящий взрыв встряхнул вагонзак, разворотил угол, как раз тот, где размещалась охрана, дыхнул пламенем. Заключенные, оставшиеся в живых, бросились во все стороны, оставляя на пути убитых и раненых.
– Стой, стой! – кричали уцелевшие конвойные.
Но кто остановится, когда пули так и свищут? В этой неразберихе, охваченный безумным ужасом, заключенный Дауров бежал куда глаза глядят. Сначала он и сам не понимал, где очутился, в какой местности. Проблуждал всю ночь по степи. Только под утро набрел на какое-то болото со спасительным камышом и утятами, которые только еще учились махать крылышками. В том болоте Дауров не брезговал даже лягушками…
И какова же благодарность за житейские муки? Уголовник Доманов пошел в гору: вовремя «подыграл» в спланированном Оберлендером спектакле при встрече Шкуро. Ныне он с высокими полномочиями абверовского сотрудника из «казачьего стана» гоняет на машине от Ростова до Запорожья, вербуя «добровольцев». А он, Дауров, до сих пор плесневеет в безвестности, «управляя» в жалком городишке, из которого больше половины жителей ушло вместе с красными…
Не иначе как для сбережения душевного равновесия господин бургомистр без всякой связи с предыдущим разговором угрюмо высказал секретарше свою мечту и свою надежду:
– Немцы обещали мне высокий пост во Владикавказе[1]. Там я вас озолочу…
– И долго ожидать этой волнующей сцены? – холодно спросила Кристина.
– Заверяю – не очень.
– Никогда не верила доморощенным вещунам…
– А я не гадаю – я знаю. Только подумать: потери у красных огромны, танков нет, боеприпасов – тоже. Германцу нужна нефть Грозного и Баку. Значит, они будут бить в одну точку – на Владикавказ, чтобы добраться до нефти.
– О, да вы настоящий стратег, господин бургомистр!
– А вы не смейтесь… У русских есть мудрое изречение: смеется тот, кто смеется последним. А я добавлю: веселее всех смеется победитель. И горестнее всех плачет побежденный… А что мы видим из вашего окна с чудесным пейзажем?
По дороге двигались немецкие войска: тринадцатая танковая дивизия генерал-майора Герра и третья танковая дивизия генерал-майора Брайта. Пехота генералов фон Рюкнагеля и фон Клеппа…
– С чудесным пейзажем?.. Вы говорите о виселицах?
– Вы правы, фрейлейн, виселицы надо бы соорудить где-нибудь подальше. Да я не о них! Я про немцев. Скоро мы будем в столице Осетии. И тогда… А, к черту столицу! Зачем ждать?..
Это совершилось впервые и потому неожиданно, хотя Кристина побаивалась, что когда-нибудь бургомистр решится. Она противилась изо всех сил, когда побагровевший Лихан схватил ее за руки и потянулся слюнявым ртом к ее губам… Но тут двери распахнулись.
– Кто осмел… – заорал было Лихан и осекся.
В двери, гулко грохоча подкованными сапогами, входили немецкие автоматчики, а с ними сам герр комендант, худой и длинный, словно жердь, гауптман Функель. Он оглядел помещение быстрым, цепким взглядом и подобострастно дал дорогу другому – плотно сбитому, краснощекому штурмбаннфюреру СС.
Эсэсовец пренебрежительно оттопырил губы, глядя на взбудораженного бургомистра, который торопливо застегивал воротник рубашки, а ногой заталкивал под стол кубанку, свалившуюся с головы во время атаки на Кристину. Лысоватый череп блестел от пота. Эсэсовец искоса взглянул и на Кристину, лицо которой было красным, и что-то тихо сказал коменданту.
Гауптман Функель плохо владел русским языком и посему помогал себе твердым, как гвоздь, указательным пальцем, при каждом слове тыча им в грудь бургомистра.
– Герр штурмбаннфюрер спрашивает: вы хотель баловаться с девочка, да?
– Ну что вы, господа? – ответил тот, побледнев.
– А что сказать девочка? – обратился комендант к Кристине.
Она пожала плечами и с неприкрытым сарказмом обронила:
– Он изволил читать лекцию на тему «Крафт дурх Фройде»[2].
Лихан Дауров ничего не понял и только вернопод-данно пожирал немцев глазами. Функель перевел ее ответ. Плотный эсэсовец оценил шутку – осклабился. Комендант хихикнул.
– О, девочка говориль отшень смешно. Гросдойче шютка! – Однако снова насупился, обращаясь к бургомистру: – Гут! Симпатичные и смешные девочка – отшень карашо. Но потшему занимайсь девочка во время слюжба? Варум?
– Недоразумение вышло, господин герр комендант, – лепетал Лихан. – Она не девочка, она моя секретарша. Служба!.. Вспомнил: ее прислал ко мне ваш заместитель – герр Мюллер…
– Мюллер присылайт? Зер гут! Будем проверяйт!.. А теперь слюшай: ми пришьоль работайт! Арбайтен – шнеллер, шнеллер…
– Прошу господ в мой кабинет! – Лихан наконец догадался склониться в низком поклоне.
В кабинете крепыш штурмбаннфюрер по-хозяйски уселся в единственное кожаное кресло и о чем-то быстро заговорил. Гауптман Функель хмурил брови, когда переводил, ибо лишился возможности преодолевать языковые трудности с помощью пальца:
– Господин штурмбаннфюрер герр Хейниш ест натшальник СД на наш регион. Он спрашивай: потшему нет порядок? Орднунг ист орднунг![3] Потшему бургомистрат без переводшик? Потшему я вас дольжен переводиль? Потшему никто не научиль себя шпрехен зи дойч?
– Айн момент! – подхватился Лихан и кинулся к дверям, распахнул их и позвал: – Фрейлейн Бергер!
– Фрейлейн? – удивленно поднял брови эсэсовец. – Варум?
– Она фольксдойче, – брякнул Лихан и одернул рубашку.
Кристина Бергер вошла спокойно, уже приведя себя в порядок. Штурмбаннфюрер с любопытством глянул на нее, на ее роскошные светлые волосы, старательно уложенные локонами, большие голубые глаза, сочно рдеющие – без краски – губы, на всю ее ладную и гибкую фигуру. Скромный темно-синий костюм в обтяжку с подчеркнуто ровными плечиками и белоснежная блузка еще больше оттеняли яркую красу.
– Вам к лицу был бы черный цвет, – заметил Хейниш.
– Благодарю, господин штурмбаннфюрер, если это комплимент, – непринужденно ответила Кристина по-немецки с едва заметным акцентом.
– Да, это комплимент. Но учтите, фрейлейн, мои комплименты имеют чисто практическое значение, – Хейниш явно на что-то намекал. На что? Неужели на черную эсэсовскую форму? Для скромной девушки это было бы высшим служебным достижением.
– А вы действительно неплохо владеете немецким?
– Это мой родной язык, господин штурмбаннфюрер. Кровь и земля родины уверенно и звучно взывают к немцам по всему миру.
– Прекрасно, фрейлейн! Однако – к делу. Спросите-ка эту грязную свинью…
И фрейлейн Бергер спросила, старательно копируя языковые обороты и металлические интонации штурмбаннфюрера:
– Ты, свинья! Этой ночью убиты офицер и двое солдат вермахта. Схвачены ли бандиты? Почему спит полиция?
Дауров только растерянно моргал, глядя на нее, сбитый с толку этим неожиданным превращением. А ведь была тихая да послушная…
– Молчишь, мерзавец? Может, и сам содействуешь бандитам?
– Гут! – оценил Функель. – Классический перевод!
– Ну чего ж ты онемел. Отвечай господам немецким офицерам! – наседала неумолимая Кристина.
– Зеп гут! – цвел Функель.
Лихан Дауров, запинаясь на каждом слове, пролепетал:
– Меры приняты… Бандиты схвачены… Потом сбежали…
– Сбежали?! Самому захотелось на виселицу, дерьмо?
– Позвольте, я позову моего заместителя, – бормотал вконец обалделый бургомистр. – Тот в курсе… Детально…
Он вылетел из кабинета и уже через минуту возвратился с человеком среднего роста, средних лет, с ничем не приметным лицом и блеклыми глазами.
– Боже мой! – воскликнул штурмбаннфюрер. – Это не магистрат, а какая-то удивительная кунсткамера унтерменшей!
– Вот он! – доложил бургомистр. – Михальский… Он знает!
– Фохусапши, господа! – Михальский приложил к груди правую руку и склонил голову.
– Что он несет? – изумился Функель.
– Это очень специфическое местное приветствие, – пояснила фрейлейн Бергер, – точного перевода не существует.
– А как же его все-таки понимать?
– Можно как «счастливого прибытия», можно как «добро пожаловать к нам». Зато хорошо известно, что словом «фохусапши» встречают лишь самых сердечных кунаков, друзей… Возможно, этим приветствием Михальский желал подчеркнуть, что он – наш преданнейший друг.
Хорошенькая женщина с чуткой и сентиментальной душой, фрейлейн Кристина Бергер чувствовала себя здесь легко и хорошо.
Но уже второй день фрейлейн не любуется седовласыми любимцами, хотя из ее окна одноэтажной управы отлично виден Эльбрус. Для кабардинцев он – Ошхамако – Гора счастья, для балкарцев Минги-тау – Гора тысячи гор, или же Царь горных духов, кто как понимает это слово и кому что по душе. Но эту Гору тысячи гор, этого величавого Царя горных духов, эту картину перечеркнули за окном две виселицы. Трупы повешенных темнели на празднично сияющем силуэте Горы счастья, на фанерных табличках было написано: «Комиссар» и «Партизан». Кто они были на самом деле, никто не знает: на допросе в гестапо они не назвали себя.
Когда же наконец снимут с виселиц замученных? Кристина знала и это: когда поведут на казнь других…
«Майн готт! – спохватилась она, наморщив лоб. – Ведь для меня такие мысли недопустимы, более того – небезопасны».
Кристина не заметила, когда без скрипа открылась дверь кабинета бургомистра. А сам господин Лихан Дауров – возрастом уже за сорок с аккуратной щеточкой усов под горбатым носом, с маслеными, словно навсегда захмелевшими уголками-глазками, уже немного лысоватый, отчего и не снимал высокой кубанки из серой смушки, еще крепкий и жилистый, – неслышно стал на пороге и, покачиваясь, загляделся на красивую девушку. Одет он был в черную длиннополую рубашку с белым рядком мелких пуговиц. Рубашку перепоясывал окованный на концах бронзой тонкий ремешок с длинным кавказским кинжалом в ножнах, украшенных серебром. Под рубашкой выпукло обрисовывался немного сдвинутый с живота в сторону парабеллум.
Сейчас, глядя на эту холодную, как вода горного ручья, и такую же притягательную молодую немку, Лихан Дауров испытывал противоречивое чувство. Он не забыл, как дерзко она отбрила его, когда явилась из комендатуры с запиской об устройстве на работу в одной руке и арапником в другой – для здоровенного пса, который важно ступал возле ее очаровательной ножки. Лихан только крякнул, но все же попытался поддеть:
– С вами все ясно, вы – из фольксдойчев. Знаете немецкий? А вот имеет ли ваш пес соответствующий зипенбух?
Пес уставился на него, а немка очаровательно улыбнулась и очень вежливо ответила:
– О, господин бургомистр! У моего пса такая роскошная родословная, что, если бы он мог общаться, поверьте, он в вашу сторону даже не гавкнул бы…
– Но-но, у меня не шутят! – хмуро изрек бургомистр.
– Яволь! – ответила она, и с того дня Лихан не видел ее улыбки – Кристина замкнулась. У девицы оказался твердый характер! А ведь она нравилась ему – стройная, крепко сбитая, ловкая, с легкой поступью, словно истинная горянка. Сгрести б тебя, девонька, да нельзя – немка… А, чтоб тебя!
– Кристя! – чуть не умолял. – Хватит тебе молодые глаза бумагами мозолить! Давай поглядим лучше, какая сила прет! Глаза радуются… Ишь, добры молодцы с перышками на шапках!
– С перышками? – как-то заинтересовалась Кристина Бергер. – Это не военный знак?
– Это отличие альпийских стрелков из дивизии «Эдельвейс».
– Странное название…
– Почему? Говорят, что в Альпах такой цветок среди белых снегов растет. Теперь «Эдельвейсы» будут собирать букетики на нашей Горе счастья…
– Очень романтичная и чисто военная операция, – с иронией заметила Кристина.
Такой разговор у них возникал не впервые, и каждый раз Даурову не везло. Да и вообще полоса невезения началась с того дня, когда его доставил в этот курортный городок сам «верховный управитель Северного Кавказа» адыгейский князь, генерал белогвардейской «дикой дивизии» у Корнилова, Деникина и Врангеля, родовитый разбойник Султан Гирейклыч. Они прибыли с большим отрядом вышколенных немцами «горцев» из карательного батальона «Бергманн» с бывшим белым генералом Шкуро под его личным черным знаменем, на котором была изображена оскаленная волчья пасть, прибыли с политическим руководителем «национального движения» – обер-лейтенантом Теодором Оберлендером, который, развалясь, сидел в блестящем «хорьхе» вместе с кинооператором, специально прикомандированным из Берлина.
Прыткие «бергманны» быстро согнали на площадь жиденькую толпу, вытолкали вперед испуганных старика и старушку в платочке, вложили в их трясущиеся руки хлеб-соль на рушнике, напомнив на всякий случай о плетках. Застрекотал киноаппарат. Султан Гирейклыч поднялся на стременах и гаркнул:
– Люди! К вам пришла свобода! Вот вам бургомистр из местных – бывший большевистский узник, а ныне глава самоуправления господин Лихан Дауров! Его отец-осетин верой и правдой служил белому царю! Свободно живите, люди, под мудрым руководством фюрера. Слава Гитлеру-освободителю!
Султан Гирейклыч полез целоваться с дедом и бабкой, а заодно и принять уже окаменевшую буханку. А слово взял белогвардеец Шкуро.
– Казаки! – крикнул он в сторону дедов, бабусь и женщин с детьми, в толпе виднелись и надвинутые на самые брови потертые кепки и старые кубанки. – Помните ли вы меня, своего боевого атамана? А? Большевичкам не по вкусу пришлось! Ха-ха! Так позвольте же, господа терские казаки, атаману сказать вам отцовское слово. – Шкуро согнал с лица ухмылку. – Я, наделенный высоким доверием, громко зову всех вас, господа казаки, к оружию и объявляю всеобщий казацкий сполох на Кубани, Куме и Тереке! Вставайте под мое старое знамя «волчьей сотни» все, как встарь, от мала до велика, в ком кипит горячая казацкая кровь. Дружно отзовитесь на мой клич, и мы всем казацким станом докажем великому фюреру-освободителю и храброму немецкому воинству, что мы, казаки, верные друзья и в добрый час, и в лихую годину! А мне бы только с вами до Кавказа добраться. Там меня, старого волка, каждый пес помнит! Ха-ха! Как приеду на белом коне, сразу же весь Кавказ подниму против большевиков. Ну? Кто из вас первый решит записаться в наш казацкий кош на кулеш с салом и чарку доброй горилки?
– Я!
Из толпы вышел заросший ржавой щетиной здоровяк в грязном ватнике и забрызганных грязью кирзовых сапогах, взял за узду атаманского коня, словно верный джура, и застыл, настороженно помаргивая.
Шкуро тоже уставился на него, небоязливого и, видать, хорошо вышколенного, и вдруг с неподдельной радостью вскрикнул:
– Сотник Доманов! Ты?!
– Узнал, – тихо сказал человек в ватнике.
– Откуда ты взялся, волчище?
– Из камеры.
– Ну, слава Йсу, кончились твои адские муки!
Старый лицедей Шкуро, растроганно сопя и покрякивая, слез со своего тонконогого жеребца, обнялся с бывшим сотником, трижды расцеловавшись, смахнул широким рукавом слезу. Неутомимо стрекотал нацеленный на эту сцену киноаппарат. Обер-лейтенант в лоснящемся «хорьхе» поманил пальчиком к себе замызганного сотника, и «скупая мужская слеза» не помешала Шкуро мигом узреть этот указующий хозяйский перст.
– Иди, казак, иди, коли атаман кличет, – подтолкнул он Доманова в плечо к «хорьху».
Задуманная Дауровым товарищеская вечеринка с неограниченным набором напитков превратилась в пьяную оргию в честь узника и «мученика» Доманова. Да плевать на него! Какой из него узник? Просто проворовался в каком-то советском учреждении, где потел от страха под чужим именем… Ворюга несчастный!..
Вот Лихан – тот действительно здорово сел. Можно сказать – фундаментально! А все из-за неосторожности майора из «Абвер-Аусланда» герра Шульце-Хольтауза. Этот спесивый глупец из «ведомства Канариса» выдавал себя за «историка-исследователя» доктора Бруно Шульца, неутомимого искателя старинных сказаний народов Кавказа. Но он и не подозревал, что сам стал для чекистов великолепной находкой. Устраивая встречи с тайными агентами в музеях и древних храмах, высокомерный «доктор Бруно» выявил всю известную ему шпионскую сеть. Весной 1941 года он и Дауров вместе сели на клятую скамью подсудимых. Мир сделался решетчатым, а одежды – в полоску…
И тут – война! Ростовскую тюрьму эвакуировали в тыл. Поезд медленно катил по голой, словно бубен, желтой степи. И вдруг с ревом пронеслись немецкие самолеты. Вой бомб, оглушительные взрывы, крики и дикие вопли, безжалостная пулеметная дробь с голубого поднебесья. Слепящий взрыв встряхнул вагонзак, разворотил угол, как раз тот, где размещалась охрана, дыхнул пламенем. Заключенные, оставшиеся в живых, бросились во все стороны, оставляя на пути убитых и раненых.
– Стой, стой! – кричали уцелевшие конвойные.
Но кто остановится, когда пули так и свищут? В этой неразберихе, охваченный безумным ужасом, заключенный Дауров бежал куда глаза глядят. Сначала он и сам не понимал, где очутился, в какой местности. Проблуждал всю ночь по степи. Только под утро набрел на какое-то болото со спасительным камышом и утятами, которые только еще учились махать крылышками. В том болоте Дауров не брезговал даже лягушками…
И какова же благодарность за житейские муки? Уголовник Доманов пошел в гору: вовремя «подыграл» в спланированном Оберлендером спектакле при встрече Шкуро. Ныне он с высокими полномочиями абверовского сотрудника из «казачьего стана» гоняет на машине от Ростова до Запорожья, вербуя «добровольцев». А он, Дауров, до сих пор плесневеет в безвестности, «управляя» в жалком городишке, из которого больше половины жителей ушло вместе с красными…
Не иначе как для сбережения душевного равновесия господин бургомистр без всякой связи с предыдущим разговором угрюмо высказал секретарше свою мечту и свою надежду:
– Немцы обещали мне высокий пост во Владикавказе[1]. Там я вас озолочу…
– И долго ожидать этой волнующей сцены? – холодно спросила Кристина.
– Заверяю – не очень.
– Никогда не верила доморощенным вещунам…
– А я не гадаю – я знаю. Только подумать: потери у красных огромны, танков нет, боеприпасов – тоже. Германцу нужна нефть Грозного и Баку. Значит, они будут бить в одну точку – на Владикавказ, чтобы добраться до нефти.
– О, да вы настоящий стратег, господин бургомистр!
– А вы не смейтесь… У русских есть мудрое изречение: смеется тот, кто смеется последним. А я добавлю: веселее всех смеется победитель. И горестнее всех плачет побежденный… А что мы видим из вашего окна с чудесным пейзажем?
По дороге двигались немецкие войска: тринадцатая танковая дивизия генерал-майора Герра и третья танковая дивизия генерал-майора Брайта. Пехота генералов фон Рюкнагеля и фон Клеппа…
– С чудесным пейзажем?.. Вы говорите о виселицах?
– Вы правы, фрейлейн, виселицы надо бы соорудить где-нибудь подальше. Да я не о них! Я про немцев. Скоро мы будем в столице Осетии. И тогда… А, к черту столицу! Зачем ждать?..
Это совершилось впервые и потому неожиданно, хотя Кристина побаивалась, что когда-нибудь бургомистр решится. Она противилась изо всех сил, когда побагровевший Лихан схватил ее за руки и потянулся слюнявым ртом к ее губам… Но тут двери распахнулись.
– Кто осмел… – заорал было Лихан и осекся.
В двери, гулко грохоча подкованными сапогами, входили немецкие автоматчики, а с ними сам герр комендант, худой и длинный, словно жердь, гауптман Функель. Он оглядел помещение быстрым, цепким взглядом и подобострастно дал дорогу другому – плотно сбитому, краснощекому штурмбаннфюреру СС.
Эсэсовец пренебрежительно оттопырил губы, глядя на взбудораженного бургомистра, который торопливо застегивал воротник рубашки, а ногой заталкивал под стол кубанку, свалившуюся с головы во время атаки на Кристину. Лысоватый череп блестел от пота. Эсэсовец искоса взглянул и на Кристину, лицо которой было красным, и что-то тихо сказал коменданту.
Гауптман Функель плохо владел русским языком и посему помогал себе твердым, как гвоздь, указательным пальцем, при каждом слове тыча им в грудь бургомистра.
– Герр штурмбаннфюрер спрашивает: вы хотель баловаться с девочка, да?
– Ну что вы, господа? – ответил тот, побледнев.
– А что сказать девочка? – обратился комендант к Кристине.
Она пожала плечами и с неприкрытым сарказмом обронила:
– Он изволил читать лекцию на тему «Крафт дурх Фройде»[2].
Лихан Дауров ничего не понял и только вернопод-данно пожирал немцев глазами. Функель перевел ее ответ. Плотный эсэсовец оценил шутку – осклабился. Комендант хихикнул.
– О, девочка говориль отшень смешно. Гросдойче шютка! – Однако снова насупился, обращаясь к бургомистру: – Гут! Симпатичные и смешные девочка – отшень карашо. Но потшему занимайсь девочка во время слюжба? Варум?
– Недоразумение вышло, господин герр комендант, – лепетал Лихан. – Она не девочка, она моя секретарша. Служба!.. Вспомнил: ее прислал ко мне ваш заместитель – герр Мюллер…
– Мюллер присылайт? Зер гут! Будем проверяйт!.. А теперь слюшай: ми пришьоль работайт! Арбайтен – шнеллер, шнеллер…
– Прошу господ в мой кабинет! – Лихан наконец догадался склониться в низком поклоне.
В кабинете крепыш штурмбаннфюрер по-хозяйски уселся в единственное кожаное кресло и о чем-то быстро заговорил. Гауптман Функель хмурил брови, когда переводил, ибо лишился возможности преодолевать языковые трудности с помощью пальца:
– Господин штурмбаннфюрер герр Хейниш ест натшальник СД на наш регион. Он спрашивай: потшему нет порядок? Орднунг ист орднунг![3] Потшему бургомистрат без переводшик? Потшему я вас дольжен переводиль? Потшему никто не научиль себя шпрехен зи дойч?
– Айн момент! – подхватился Лихан и кинулся к дверям, распахнул их и позвал: – Фрейлейн Бергер!
– Фрейлейн? – удивленно поднял брови эсэсовец. – Варум?
– Она фольксдойче, – брякнул Лихан и одернул рубашку.
Кристина Бергер вошла спокойно, уже приведя себя в порядок. Штурмбаннфюрер с любопытством глянул на нее, на ее роскошные светлые волосы, старательно уложенные локонами, большие голубые глаза, сочно рдеющие – без краски – губы, на всю ее ладную и гибкую фигуру. Скромный темно-синий костюм в обтяжку с подчеркнуто ровными плечиками и белоснежная блузка еще больше оттеняли яркую красу.
– Вам к лицу был бы черный цвет, – заметил Хейниш.
– Благодарю, господин штурмбаннфюрер, если это комплимент, – непринужденно ответила Кристина по-немецки с едва заметным акцентом.
– Да, это комплимент. Но учтите, фрейлейн, мои комплименты имеют чисто практическое значение, – Хейниш явно на что-то намекал. На что? Неужели на черную эсэсовскую форму? Для скромной девушки это было бы высшим служебным достижением.
– А вы действительно неплохо владеете немецким?
– Это мой родной язык, господин штурмбаннфюрер. Кровь и земля родины уверенно и звучно взывают к немцам по всему миру.
– Прекрасно, фрейлейн! Однако – к делу. Спросите-ка эту грязную свинью…
И фрейлейн Бергер спросила, старательно копируя языковые обороты и металлические интонации штурмбаннфюрера:
– Ты, свинья! Этой ночью убиты офицер и двое солдат вермахта. Схвачены ли бандиты? Почему спит полиция?
Дауров только растерянно моргал, глядя на нее, сбитый с толку этим неожиданным превращением. А ведь была тихая да послушная…
– Молчишь, мерзавец? Может, и сам содействуешь бандитам?
– Гут! – оценил Функель. – Классический перевод!
– Ну чего ж ты онемел. Отвечай господам немецким офицерам! – наседала неумолимая Кристина.
– Зеп гут! – цвел Функель.
Лихан Дауров, запинаясь на каждом слове, пролепетал:
– Меры приняты… Бандиты схвачены… Потом сбежали…
– Сбежали?! Самому захотелось на виселицу, дерьмо?
– Позвольте, я позову моего заместителя, – бормотал вконец обалделый бургомистр. – Тот в курсе… Детально…
Он вылетел из кабинета и уже через минуту возвратился с человеком среднего роста, средних лет, с ничем не приметным лицом и блеклыми глазами.
– Боже мой! – воскликнул штурмбаннфюрер. – Это не магистрат, а какая-то удивительная кунсткамера унтерменшей!
– Вот он! – доложил бургомистр. – Михальский… Он знает!
– Фохусапши, господа! – Михальский приложил к груди правую руку и склонил голову.
– Что он несет? – изумился Функель.
– Это очень специфическое местное приветствие, – пояснила фрейлейн Бергер, – точного перевода не существует.
– А как же его все-таки понимать?
– Можно как «счастливого прибытия», можно как «добро пожаловать к нам». Зато хорошо известно, что словом «фохусапши» встречают лишь самых сердечных кунаков, друзей… Возможно, этим приветствием Михальский желал подчеркнуть, что он – наш преданнейший друг.