Петров Михаил. Адмирал Ушаков

   Аустерлицкое поражение союзников (об этом толковали во всех петербургских салонах) было подготовлено австрийским генералом Макком. В то время как русские войска под командованием Кутузова находились на марше, собираясь соединиться с австрийской армией, Макк, снедаемый нетерпением заполучить славу единоличного победителя Наполеона, неосторожно выдвинулся к местечку Ульм, что на Дунае. Наполеон, конечно, этим воспользовался, окружил его армию и заставил капитулировать. Узнав об этом, Кутузов вынужден был отойти назад.
   Может быть, дело этим бы и кончилось, но тут в район боевых действий прибыли императоры двух союзных государств, а с ними австрийский генерал Вейротер. Русскому императору Александру сей генерал показался настоящим гением, он внял его советам и приказал Кутузову немедленно начать наступление. В сражении при Аустерлице союзники потеряли треть своей армии. Александр поспешил отвести свои войска в Россию. Что же касается австрийского императора Франца, то он лично явился к Наполеону и заявил, что не намерен больше воевать с доблестной и непобедимой армией его величества. Вскоре между императорами был заключен Пресбургский мир, позволивший Наполеону прибрать к рукам значительную часть владений Священной Римской империи.
   После Пресбургского мира тучи войны не рассеялись. Наполеон усилил свои "ухаживания" за Портой, побуждая ее порвать отношения с Россией и при поддержке "истинных друзей" попытаться вернуть себе то, что было утрачено в прежних войнах. Со своей стороны Россия вкупе с Англией стала "сватать" Пруссию. Вскоре сложилась новая антибонапартовская коалиция в составе Англии, России, Швеции, Пруссии и Саксонии. Пруссия до этого очень побаивалась Наполеона, прямо-таки трепетала перед ним, а тут осмелела до того, что предъявила ему ультиматум с требованием вывода французских войск из Южной Германии, куда они вошли "малость похозяйничать". Пользуясь тем, что русские войска в этот момент стояли далеко и не могли помочь своей расхрабрившейся союзнице, Наполеон довольно быстро расправился с прусскими войсками и вошел в Берлин.
   - Что и говорить, худы наши дела, - резюмировал дипломат. - Наполеон совсем распоясался. А тут нам еще Турция угрожает, может, уже войну объявила, пока тут сидим.
   - Под Аустерлицем опростоволосились - вот где беда наша, - проговорил Войнович. - Если бы не Аустерлиц, совсем бы другая песня сложилась.
   - И кто бы мог подумать, - подхватил Истомин, - Кутузов и опростоволосился! Ведь я его еще с Румянцевских кампаний знаю, вместе воевали. Даровитый командир, с умом. Даровитый, а вот сплоховал...
   - Может, не он сплоховал, может, другие сплоховали? - возразил Шишков. - Кутузову спасибо - хоть армию спас, могло быть хуже.
   - Не хочу верить, чтобы Кутузов Бонапарта не осилил, - не унимался Истомин. - Ведь лупил же супостата Суворов! И Ушаков войска его бивал. А почему Кутузов не может? - И, помолчав, сам же стал объяснять: - Дух не тот! Духа прежнего не стало. Какой нынче пошел солдат? Раньше, бывало, посмотришь на фрунт - лица румяны да веселы, свежестью да здоровьем от них несет. А что сейчас? Бледность, унылость в глазах. Когда нет духа настоящего, ни пища, ни опрятство не даст человеку здоровья. Дух ему нужен. Дух!
   Кто-то сказал ворчливо:
   - Довольно о политике. Все о политике да о политике. Не худо бы о другом поговорить.
   Гости одобрительно переглянулись и, обратив внимание свое на рюмки, стали наливать по новой. Адмирал Шишков тоже потянулся к бутылке, но его опередил дипломат, сидевший от него по левую сторону, налил ему сам, заговорив с угодливостью человека, желающего навязаться в товарищи:
   - Имел удовольствие прочитать ваше "Рассуждение о старом и новом слоге российского языка". Полагаю, после сего сочинения господину Карамзину постель не одну ночь казалась жесткой.
   - Вы занимаетесь словесностью? - повернулся к адмиралу Арапов.
   - Представьте себе, увлекаюсь, - улыбнулся ему Шишков со снисходительностью учителя, прощающего ученикам наивные вопросы.
   - Но у вас другое призвание, вы адмирал.
   - Ну и что? Чем я хуже Мордвинова? Мордвинов тоже адмирал, морской министр, а занимается Бог знает чем - тоже что-то сочиняет, кажется, что-то по экономике. В нашем государстве, - добавил Шишков, ухмыляясь, не так уж редко, когда человека тянет заниматься не своим делом.
   - Что верно, то верно, - поддержал его Истомин, - у нас такое случается часто. Адмиралы занимаются сочинительством, а сочинители делами адмиральскими.
   - Ну это уж слишком!..
   - И ничего не слишком. Про Особый комитет по образованию флота слышали?
   - Ну и что?
   - Кто назначен председателем сего комитета, знаете? Граф Воронцов. Человек, который, как мне думается, не в состоянии отличить фрегат от линейного корабля.
   - Чудно! - оживился чиновник из почтового департамента, до этого не подававший голоса. - И кто же в этой комиссии, позвольте вас спросить? Ушаков включен?
   - А что Ушакову там делать? Ушаков - адмирал.
   Гости рассмеялись. Один только Войнович не засмеялся. Больше того, смех сотрапезников смутил его. Он густо покраснел и сказал, с усилием подбирая слова:
   - Напрасно, господа, в смех государево дело превращать изволите. Сия комиссия утверждена его величеством, а составлена она из достойнейших лиц. Ушакову в ней не место.
   - Почему, позвольте вас спросить?
   - Ушаков всюду твердит о своих заслугах, но заслуги его сомнительны. Ничем особым он пока не отличился.
   - А завоевание Ионических островов? А победы над турками? Сражение у Калиакрии?
   - Слепая удача, только и всего. У Калиакрии Ушакову помог шторм.
   - Неправда, - тихо, но четко проговорил Арапов.
   - Что? Что вы сказали, молодой человек? - воззрился на него Войнович.
   - Я сказал: ложь. И, с вашего позволения, могу повторить это хоть десять раз.
   Назревал скандал. Гости насторожились, смотрели то на Войновича, то на Арапова, ожидая, что будет дальше.
   - Не ссорьтесь, господа, - просяще вскинул руки хозяин. - Ушаков хотя и известный адмирал, но стоит ли из-за него подымать шум? Оставим старика, тем более, как я слышал, он уходит в отставку.
   Арапов демонстративно поднялся из-за стола и направился вон. Войнович рванулся было за ним:
   - Позвольте, позвольте!.. Вы обязаны объяснить свое поведение.
   Истомин с трудом удержал его:
   - Оставьте, граф. Родственничек пьян. Проветрится и вернется. Вернется с извинениями, уверяю вас.
   Арапов, однако, не вернулся.
   4
   В доме Ушаковых ужинали обычно рано. Едва смеркнется, как Федор уже тащится наверх к адмиралу: мол, еда на столе, можно кушать... Так повелось у них давно. Привыкли рано ужинать. Сегодня, однако, порядок нарушился: запоздали. Собственно, у Федора все было приготовлено, но он намеренно тянул время. Ждал Арапова. Почему-то казалось, что гость из Севастополя должен прийти обязательно. Сердце чуяло. Он и каши больше обычного наварил, чтобы на троих хватило, и моченых яблок принес блюдо, и ветчины нарезал, и склянку с анисовой настойкой в шкаф поставил, чтобы в случае надобности не бегать за нею в погреб. Все предусмотрел Федор, только гостя не было. Задерживался.
   В ожидании его Федор до того затянул с ужином, что Ушаков не выдержал, не стал ждать доклада, спустился сам.
   - Что так долго возишься?
   - А я ничего, у меня все готово.
   - Почему тогда не накрываешь?
   - Изволь, батюшка, сейчас накрою.
   Федор подал на стол все, что нужно, спросил, надо ли анисовой. Услышав отказ, разочарованно вздохнул. Если бы адмирал согласился принять рюмку, он бы тоже выпил. А одному нельзя. Неудобно.
   - Гость наш утрешний что-то не идет.
   Ушаков не ответил. Федор продолжал:
   - Жалко его. Глаза будто после похорон...
   Ушаков промолчал и в этот раз, только нахмурился чуточку и принялся за еду. Вызывать его на разговор Федор больше не стал. Еще, чего доброго, вспылит. Характер у него не сахар. Раз молчит, значит, не в духе. Как вернулся из министерства, доброго слова не сказал. Знать, худо там встретили. Или с прошением об отставке что-то не так получается. Молчит, не говорит. Теперь только завтра можно начистую с ним, когда хмурь в нем уляжется...
   Занятый мыслями о своем хозяине, Федор в то же время настороженно прислушивался: не послышится ли стук в калитку? С улицы доносился только вой ветра. Вот бестия! Как начал перед обедом, так и не унимается. В такую погоду не только стука в калитку, крика не услышишь. Вся надежда на Полкана. Гость появится - Полкан сразу даст знать. Умная собака.
   Ужинали долго, не торопясь. Когда дошло до чая, Федор стал потихоньку убирать со стола. Он уже убрал все тарелки, как вдруг послышался лай Полкана. Федор просиял: должно быть, гость!..
   Предчувствие не обмануло. Явился и в самом деле Арапов. Навеселе, даже чуточку больше, чем навеселе.
   - А мы вас ждали, - обрадованно сообщил ему Федор.
   - Я не собирался... Шел мимо, увидел в окнах огонек и решил зайти, стал объясняться Арапов.
   Ушаков посмотрел на него строго:
   - Не понравилось у дяди?
   - Нет, Федор Федорович.
   - Что ж, живите тогда у нас, места хватит.
   - Ужинать хотите? - в свою очередь спросил Федор, которого худое настроение хозяина теперь уже не пугало.
   - Благодарствую. Я, можно сказать, прямо с обеда. Впрочем, если водочка найдется...
   - Как не найдется, для хорошего гостя все найдется, - подхватил Федор и тотчас поставил на стол из шкафа настойку анисовой.
   Ушаков отошел к окну, отодвинул занавеску и стал всматриваться в вечернюю тьму. Федор налил гостю рюмку.
   - Пейте. Холодно на улице?
   - Метет ужасно.
   - Выпейте и сразу согреетесь.
   Арапов выпил.
   - А в Севастополе сейчас, наверное, теплынь, - не желал прекращать разговора Федор.
   - Да, в Севастополе тепло.
   Несмотря на старания Федора, беседа не получалась. На Арапова действовал мрачный вид хозяина дома. Совсем другое дело, если бы Ушаков сел рядом, тоже налил себе рюмку. Им было бы о чем поговорить...
   Ушаков наконец оставил окно и вернулся к столу. Федор тотчас взялся за штоф.
   - Прикажешь, батюшка, налить?
   - Налей.
   Федор, обрадованный, налил ему полную рюмку, а заодно и гостю и себе тоже. Хмурь с адмирала вроде бы сошла, а за это стоило выпить.
   Ушаков, попробовав настойку, поморщился - не понравилась - и пить больше не стал. Федор, словно желая убедить хозяина, что настойка сделана на совесть и морщиться от нее не следует, выпил рюмку до дна и даже крякнул от удовольствия.
   - Ишь ты, окромя калгана и травок ничего в ней нету, а как по жилам-то пошла!.. Страсть!
   Ушаков, не обращая на него внимания, изучающе смотрел на гостя, слегка раскрасневшегося от выпитого и упиравшегося взглядом в край стола.
   - В тысяча семьсот девяносто шестом году, - медленно заговорил он, продолжая глядеть на гостя, - с Черноморского флота была послана в Англию группа офицеров. Помнится, в числе оных по списку значился некий Арапов. Не вы ли были тем офицером?
   Арапов, не поднимая головы, махнул рукой, давая понять, что ему не очень-то хочется ворошить прошлое.
   - Утром вы так ничего и не рассказали о себе, - не отступал от него Ушаков. - Что было с вами после службы у Потемкина? Впрочем, - сделав паузу, сменил он тон, - если воспоминания связаны с неприятностями, можете не рассказывать.
   - Нет, отчего же?.. - вдруг оживился Арапов. - Извольте. От вашего высокопревосходительства таить мне нечего. Только история моя не очень веселая.
   - Долго служили у Потемкина? - пропустил мимо ушей его последние слова Ушаков.
   - До самой его смерти.
   - Потом вернулись на море.
   - Меня рекомендовали Мордвинову. Это случилось в тот самый год, когда в Черноморском флоте главным снова стал он. Вместо вас, - добавил Арапов таким голосом, словно принимал на себя часть вины за случившееся.
   В Ушакове шевельнулась обида: нехорошо с ним поступили тогда, несправедливо. Почти всю войну предводительствовал Черноморским флотом, и предводительствовал так, что действия флота приводили в восхищение всю Европу, но кончилась война, и он стал не нужен, его переместили на должность командующего Севастопольской эскадрой, а главным над флотом сделали Мордвинова. То было время торжества нового фаворита Екатерины II Платона Зубова - время, когда давались чины не по заслугам, а по связям. Связи же Мордвинова в Петербурге имели надежную крепость.
   - А что было потом? - возобновил разговор Ушаков.
   - Потом?.. - Арапов наполнил свою рюмку, поднес было ко рту, но, видимо вспомнив, что эта уже третья и может оказаться лишней, поставил ее на стол. - Кому-то захотелось сыграть со мной в нечестную игру...
   Ему стало трудно говорить. Голос его прерывался; временами, умолкнув на полуслове, он задумывался, затем встряхивал головой и продолжал рассказ все так же несобранно и торопливо, словно история, которую решил поведать, ему страшно надоела, и он не чаял, как скорее ее окончить. История же его была такова. Поступив по рекомендательному письму на службу к Мордвинову, он сразу попал под его покровительство. Адмирал был к нему добр, выделял его, относился к нему совсем не так, как к другим офицерам. Арапов почувствовал себя настолько устроенным, что решил жениться. Сделал предложение одной девушке и получил согласие. Однако Мордвинов, узнав о его намерении, посоветовал не спешить с обручением, а поехать в Англию на учебу. Подобные счастливые случаи молодым офицерам представляются не так уж часто, поэтому Арапов согласился ехать, тем более невеста обещала ждать его возвращения. Он поехал в Англию с радужными надеждами, ему казалось, что счастливее его нет никого на свете. Однако судьба жестоко посмеялась над ним. Когда через два года он вернулся из заграничной поездки, его невесты в Херсоне не оказалось. Он спрашивал, но никто не мог сказать, где она находится. Сказали только, что после его отъезда нашелся один негодяй, который, соблазнив, увез ее в Вену, где пожил с ней немного, после чего бросил... И еще узнал Арапов: невесту его с тем негодяем свел Мордвинов человек, который ему покровительствовал и которого он, Арапов, почитал как отца родного...
   Дойдя до этого места рассказа, Арапов снова потянулся к рюмке, одним глотком опорожнил ее и застыл, задумавшись.
   - Неужто, сударь, перенес такое? - подал голос Федор, смотревший на гостя с возрастающим интересом.
   - Перенес... - в мрачной усмешке скривил губы Арапов. - Переживал, разумеется, негодовал... Окажись мой начальник-благодетель на месте, продолжал он, - могло дойти до дуэли. Но начальник мой в то время находился в Петербурге. Я не стал ждать его возвращения. Я понял, что после случившегося служить у него более не смогу, оставил в канцелярии рапорт с просьбой об увольнении и уехал к отцу в деревню.
   Рассказ Арапова тронул Ушакова. Чтобы унять волнение, он поднялся со стула и отошел к окну. Спросил, не оборачиваясь:
   - Вы больше его не видели?
   - Нет. - Арапов сделал большую паузу и продолжал: - В деревне я все время думал о ней. Не мог не думать. Меня угнетала тоска. Прожил так месяца три, а потом не выдержал и поехал ее искать. В Херсоне мне удалось узнать, что Мордвинов дал ей приют в своем имении, которое находится в Инсарском уезде. Я поехал туда, но Марии там не оказалось: за неделю до моего приезда она ушла в монастырь.
   - В монастырь?
   - Так сказал мне управитель имения. - Арапов усмехнулся, взглянув на Ушакова. - Банальная история, не правда ли?
   - Но вы ее, кажется, еще не закончили?
   - Кончить недолго. - Арапов тяжело вздохнул и стал продолжать рассказ: - Через полгода умер родитель, матушка скончалась еще раньше, и я остался один, если не считать моих крестьян да тетушки, которая после смерти матушки неотлучно жила в нашем дому. Некоторое время я занимался делами имения, потом затосковал по прежней службе, по морю. Поехал в Севастополь. Был слух о возвращении вашей эскадры из Средиземного моря, и я надеялся поступить к вам. Но опоздал. Когда приехал в Севастополь, вас там уже не было. Над флотом начальствовал маркиз де Траверсе. Я знал этого человека, он был мне всегда неприятен, поэтому не стал к нему обращаться. Товарищи посоветовали ехать в Петербург, и вот я здесь.
   Увидев, что гость собирается налить себе еще, Ушаков тоном старшего заметил:
   - Не слишком ли много будет, сударь?
   Арапов пожал плечами: мол, что поделаешь, таково мое положение. Однако пить больше не стал.
   - Что намерены делать в Петербурге?
   - Постараюсь устроиться во флот. Но прежде я хотел бы дать пощечину своему... благодетелю.
   Ушаков неодобрительно хмыкнул:
   - Вряд ли сие разумно.
   - Возможно, но эта мысль не дает мне покоя. - Арапов посидел немного потупившись и вдруг решительно махнул рукой: - Довольно обо мне. Лучше, Федор Федорович, о себе расскажите. Что сказали вам в министерстве?
   - Ничего нового.
   Ушаков как-то сразу заскучал, потерял интерес к разговору.
   - Пожалуй, пойду к себе, - сказал он, - пора спать.
   После его ухода Федор почувствовал себя раскованнее. Он сам налил Арапову, не забыв и о своей рюмке.
   - Побудем, батюшка мой. - Федор выпил первым и, желая утешить гостя, стал внушать, чтобы он не очень кручинился, что Бог милостив и еще все может перемениться. - Невеста ваша в каком монастыре укрылась - ведомо вам, батюшка?
   - Управитель называл Саранск, Краснослободск и Темников, а в каком из них - он и сам не знает.
   - Ежели в Темникове, то это там, где имение нашего адмирала. А вы, батюшка, не расстраивайтесь, - снова принялся утешать Федор, - Бог даст, еще встретитесь.
   - Вряд ли... - Арапов болезненно поморщился. - Впрочем, довольно об этом.
   - Ладно, не будем, - согласился Федор и полез в шкаф за новым полштофом. Беседа продолжалась. Только говорил теперь больше Федор, захмелевший изрядно. А говорил он о своем хозяине: очень хороший человек его хозяин, такой человек, каких свет не видел, а вот тоже не повезло ему - ни жены, ни детей. Живет один-одинешенек. А тут еще начальство несправедливости всякие чинит, со службы выживает...
   Сетуя на несчастную судьбу адмирала, а заодно и на свою тоже, Федор не забывал наполнять рюмки, когда они опоражнивались. Вообще-то Федор, как и его хозяин, был человеком строгих правил, умел себя ограничивать. Но случалось, шлея и ему под хвост попадала, и тогда он давал душе волю.
   Федор и Арапов просидели почти до полуночи и разошлись по своим углам, когда в склянке не осталось ни одной капли.
   5
   Чичагов сдержал обещание, данное Ушакову, отдал-таки его прошение императору. Извещая об этом Ушакова, Чичагов, однако, не снял с души камня. Товарищ министра писал, что прежде чем принять решение, государь пожелал узнать подробнее о "душевной болезни", на которую он, Ушаков, ссылался в своем рапорте.
   Письмо было доставлено на дом уже вечером, после ужина. Ушаков ничего не стал скрывать от Федора и Арапова, прочитал письмо вслух.
   - Не понимаю, чего они хотят? - возмутился Арапов, выслушав. Неужели государю трудно уловить ложность своего желания?
   Ушаков молча сложил письмо вчетверо, сунул в карман и тяжело вздохнул.
   - Что же теперь делать, батюшка? - забеспокоился Федор.
   - В письме сказано, - мрачно ответил Ушаков. - Придется писать объяснение. Ничего не поделаешь.
   Он постоял еще немного и пошел к себе наверх.
   - Не надо было на обиды свои намекать, - прислушиваясь к его удаляющимся шагам, проворчал Федор. - Пожаловался, а теперь изволь писать объяснение. А что объяснять-то? - еще больше разошелся он. - Все равно нельзя правду писать.
   - Почему нельзя?
   - А потому что нельзя. Те, что душевную болезнь ему учинили, рядом с государем стоят, государь-то верит им, а не ему. Пожалуется на них, тогда уж совсем съедят...
   Арапов согласился:
   - Пожалуй, правильно. На Петербург это похоже. Здесь съедят запросто.
   - Истинный крест! Батюшку нашего, Федора Федоровича, уже давно есть начали. Всю жизнь едят, как адмиралом стал. Не ко двору пришелся.
   Выговорившись, Федор пошел спать. Арапов остался в столовой почитать газету. Но попробуй сосредоточиться, вникнуть в смысл читаемого, когда рядом слышатся беспокойные шаги человека, за которого мучительно больно, которому очень хочется помочь, но не знаешь, чем и как. Опустив газету на колени, Арапов ждал, когда шаги наконец затихнут. Но шаги не затихали. Адмирал все ходил и ходил...
   * * *
   Федор сказал правду: Ушаков находился в немилости уже много лет. Семена опалы взошли еще на заре его службы, когда он в чине капитана второго ранга с флотской командой прибыл на Черное море, в Херсон.
   На первых порах все шло хорошо. Начальство его хвалило, товарищи-сослуживцы им восхищались. В то время в Херсоне свирепствовала чума, и он, не щадя себя, бесстрашно боролся с этой заразой. За все содеянное был награжден тогда орденом Св. Владимира 4-й степени.
   Служба в Херсоне сблизила его с влиятельными офицерами Мордвиновым и Войновичем. По своему характеру Ушаков не был похож на этих господ. И Мордвинов, и Войнович были людьми богатыми, любили сорить деньгами, не пропускали ни одного бала. Ушаков же, угловатый, "лапотный", как говорили о нем за глаза, для балов не подходил. В Морском кадетском корпусе, где он учился, уроки танцев занимали место в одном ряду с другими предметами, но он так и не усвоил их по-настоящему, как не усвоил и уроки французского, и если он был выпущен из корпуса четвертым по списку, то потому только, что лучше других изучил военные науки, кои там преподавались. Угловатость, "лапотность" делали его в глазах знатных сослуживцев человеком, с которым можно не церемониться. Войнович, носивший титул графа, держался с ним покровительственно, как добрый барин с непутевым сородичем, над которым при случае не грех и посмеяться, называл при всех "мой бачушка".
   Человек этот был родом из Черногории, на русскую службу нанялся еще в 1769 году, во время русско-турецкой войны. Ему довелось принять участие в Синопском сражении, закончившемся потоплением почти всего турецкого флота. В том сражении он ничем особым не отличился, но само участие в нем давало ему повод бравировать перед прочими офицерами, особенно перед теми, кто еще не нюхал пороха. Словом, граф был на виду, судьба к нему спиной не поворачивалась.
   В Херсоне Войновичу была предоставлена честь возглавить команду первого черноморского линейного корабля "Слава Екатерины", вооруженного семьюдесятью четырьмя пушками. После спуска первенца на воду и торжеств, связанных с этим событием, граф устроил званый обед, на который в числе других старших офицеров получил приглашение и Ушаков. После первых же бокалов Войнович расхвастался, стал рассказывать о своих сомнительных заслугах, о том, как в Синопской баталии потопил турецкий корабль. Ушаков терпеть не мог хвастовства, не переносил, когда, желая себя возвеличить, приписывали себе то, чего не делали. А то, что Войнович рассказывал небылицы, сомнений не вызывало. Ушаков хорошо изучил историю Синопского сражения и знал, что фрегат "Слава", которым командовал Войнович, не потопил даже неприятельской лодки.
   После застолья гости разбрелись.
   Ушаков, не имевший в обществе близких друзей, не умевший быстро заводить знакомства, в одиночестве отошел к окну, выходившему на широкий Днепр. Там, на Днепре, сновали многочисленные лодки, на специально устроенных плотах горели иллюминационные огни, зажженные по случаю праздника.
   Ушаков не заметил, как к нему подошел граф.
   - Скучаете по морю?
   - Я люблю море, - просто сказал Ушаков.
   - О да, море не то, что Днепр. - Войнович неожиданно перешел на французский язык и начал что-то объяснять, делая руками округлые жесты и водя по сторонам черными глазами. Ушаков переминался с ноги на ногу, ожидая, когда тот кончит.
   - Простите, я говорю только по-русски, - сказал он, когда граф наконец умолк.
   - Как?! - изумился граф. - Вы же дворянин!
   - Я говорю только по-русски, - с холодной выдержкой повторил Ушаков.
   - Не удивляйтесь, граф, - раздался рядом насмешливый баритон, - в русском дворянстве далеко не всем дано владеть иностранными языками.
   Это был капитан первого ранга Мордвинов. Приблизившись вплотную, он с барской покровительственностью похлопал Ушакова по плечу и все тем же развязным тоном продолжал:
   - Батюшка нашего друга был не настолько богат, чтобы нанимать французских гувернеров. Восемнадцать ревизских душ. Не так ли?
   Ушаков побледнел от гнева и отвечал в том смысле, что, хотя он и беден, еще никому не давал повода говорить пренебрежительно о его родителях.
   - Помилуйте, батюшка мой, уж не обиделись ли? - удивленно развел руками Мордвинов. - Сказать правду, я тоже не княжеского рода. Мой предок выходец из мордвы. А кто такие мордва, вы, конечно, знаете. Насколько мне известно, ваше поместье в том же крае, что и мое. Мы с вами земляки.
   Его слова можно было принять за желание кончить все дружелюбно, если бы не выражение лица. Скуластое, с выпяченным вперед подбородком, оно было надменно.
   С трудом сдерживая негодование, Ушаков поклонился обоим и, не сказав больше ни слова, ушел. Оставаться на обеде он больше не мог.
   Не думал Ушаков, что сей случай послужит началу неприязненных отношений между ним и Войновичем с Мордвиновым. Но получилось именно так. Не простили ему "резкого" поведения. Граф Войнович хотя внешне и оставался с ним на дружеской ноге, хотя и продолжал называть его "мой бачушка", откровенных разговоров уже не заводил и на обеды к себе более не приглашал. Возникший ледок не растаял и после того, как в 1784 году Ушакова сравняли с Войновичем и Мордвиновым по чину, удостоив звания капитана первого ранга. Он получил в командование шестидесятишестипушечный линейный корабль "Святой Павел", построенный и спущенный на воду с его участием.