Петров Михаил. Адмирал Ушаков

   - Зовите офицеров, - приказал он адъютантам, - только пусть каждый идет со своим прибором, у меня только один.
   Ужин получился на славу. Не ужин, а настоящий пир. Хозяин сумел приготовить все самым наилучшим образом. Все были в восхищении. Пили, ели, шутили, распевали песни... К концу ужина на скатерти, расстеленной прямо на траве, не осталось ни кусочка ветчины или рыбы, ни капельки водки - все было съедено и выпито. Впору еще раз посылай к брату.
   Впрочем, посылать было уже некогда. На другой день лазутчики донесли о приближении неприятеля. Французы были уже близко, и Кульнев, подняв лагерь, приказал отходить к Клястицам на соединение с главными силами корпуса.
   Во время отхода Кульнев держал адъютантов подле себя. Обратив внимание на то, что Арапов все еще оставался в своем флотском мундире, спросил сердито:
   - Форму гусарскую, которую тебе дал, не потерял?
   - Нет, Яков Петрович.
   - Почему же тогда не надеваешь?
   - Я морской офицер и хочу остаться верным своему мундиру. Если доведется умереть, то лучше уж в нем.
   Кульнев посмотрел на него продолжительно, но ничего не сказал. С этого момента о гусарской форме более не упоминал.
   3
   Спустя некоторое время после собрания дворян в Темникове к Ушакову приехал уездный предводитель Никифоров. Приехал, как сам объявил, чтобы еще раз лично отблагодарить адмирала за пожертвование крупной суммы в пользу Первого тамбовского полка, а также пригласить его на губернское дворянское собрание, на котором предполагалось избрать предводителя внутреннего ополчения губернии.
   Ушаков принимал гостя в гостиной, куда Федор принес самовар, два чайных прибора и все прочее, необходимое для угощения. В просторной комнате они сидели вдвоем, и их разговору никто не мешал.
   Поначалу беседа не очень клеилась. Никифоров говорил о пожертвованиях да ополчениях, но чувствовалось, что приехал он не только за этим. Ушаков догадывался, что у дворянского предводителя возникли какие-то сомнения относительно хода военных действий против Наполеона и он желал поделиться ими с человеком, более глубоко разбирающимся в военном деле.
   Из темниковских дворян Никифоровы, пожалуй, были самыми видными. И не только потому, что владели более богатыми поместьями. Они выделялись своей образованностью, тяготением к европейской культуре, имели связи с литературными и музыкальными кругами Тамбова, Пензы, Нижнего Новгорода, Москвы и Петербурга. Ушакову рассказывали, что двоюродная сестра Никифорова Надежда перевела с французского на русский язык книгу о воспитании девиц, которая была отпечатана в Тамбовской вольной типографии.
   - Дошло ли до вас известие, - вглядываясь в Ушакова, заговорил наконец Никифоров о главном, - что наша армия оставила свой главный укрепленный лагерь и начала отходить к Витебску? Может быть, к сегодняшнему дню она и Витебск уже оставила и находится где-нибудь под Смоленском, - добавил он с печальной улыбкой.
   - Я так понимаю, - с твердостью сказал Ушаков, - что ежели армия отступает, значит, нельзя иначе.
   - Но многие такое отступление ставят в вину генералу Барклаю-де-Толли. В Тамбове о нем говорят такое, что язык не повернется повторить. Его обвиняют чуть ли не в измене.
   Ушаков несогласно покачал головой. Нет, он не может присоединиться к таким обвинениям. В настоящий момент Наполеон имеет несомненное превосходство в силах и наверняка стремится к тому, чтобы отрезать пути отхода русской армии, навязать ей генеральное сражение, уничтожить в том сражении, а потом без особых помех маршировать к столице России. При нынешнем соотношении сил Барклай, несомненно, прав, что поспешно уводит русские войска из-под удара, на плечах своих тащит Наполеона в глубь России. Для русской армии сейчас нет надежнее союзника, чем огромные русские пространства. Вступая в эти пространства, Наполеон вынужден будет оставлять позади себя часть войск для защиты коммуникаций и таким образом шаг за шагом ослаблять ударные силы своей армии. Что касается русских войск, то такое ослабление им не угрожает. Для русских сейчас важнее всего, изматывая противника, сохранить армию, выиграть время для ее пополнения, дождаться момента, когда чаша весов начнет склоняться на их сторону. Время работает сейчас на русских, а не на французов.
   Когда Ушаков высказал все это Никифорову, тот повеселел, начал рассказывать о подъеме патриотических настроений в народе.
   - Посмотрели бы, Федор Федорович, что делается у нас в Темникове, говорил он возбужденно, - от желающих записаться в ополчение прямо-таки нет отбоя. Крестьяне, ремесленники, мещане - все хотят идти против Бонапарта, постоять за землю русскую. В Тамбове полагают, что ополченцев наберется до двадцати тысяч. Это же целая армия!
   Ушаков был более сдержан.
   - Положим, - сказал он, - ополчение соберется скоро. А чем его вооружить?
   - Вооружить? - озабоченно переспросил предводитель дворянства. Признаться, этого я не знаю. Я знаю только, что ружей у нас нет, ружей не могут найти себе даже московские ополченцы.
   - Но если не будет ружей, для чего тогда вся эта шумиха? Не с вилами же посылать людей против неприятеля, вооруженного до зубов?
   Оптимизм Никифорова мгновенно погас. Он оказался не в состоянии ответить на возникшие вопросы.
   - Я думаю, - сказал он, - обо всем этом будет сказано на губернском дворянском собрании. Надеюсь, вы примете участие?
   - Когда собрание?
   - Двадцать пятого июля.
   - Постараюсь поехать, хотя и чувствую себя не очень надежно.
   - Я буду молить Бога, чтобы послал вам крепкого здоровья, - сказал Никифоров и с загадочностью добавил: - Непременно приезжайте, в вас будет там особая необходимость.
   Предводитель уездного дворянства пробыл в гостях более трех часов и уехал очень довольным. Провожали его всем домом.
   * * *
   Перед тем как выехать в Тамбов, Ушаков решил навестить настоятеля монастыря Филарета. Без определенной цели, так просто, поговорить по душам... После поездки в Борки они еще не виделись. А с того дня случилось столько событий! В тихую провинциальную жизнь война ворвалась. Интересно было знать, что о сем думает игумен, каково его настроение?
   Отец Филарет находился на строительстве новой часовни, когда увидел адмирала, выходившего из леса на монастырскую поляну. Обрадовался, послал навстречу сказать, чтобы не прошел мимо, заглянул бы на работу строителей полюбоваться. А когда Ушаков приблизился, взял его под руку и повел вокруг стройки, не столько показывая, сколько объясняя, какая красивая получится часовня, каким чудесным украшением войдет эта часовня в общий монастырский ансамбль. Ушаков плохо разбирался в том, что ему объясняли, и слушал невнимательно, лишь бы не обидеть игумена. Филарет видел отсутствие в нем внимания, но останавливаться не пожелал, довел осмотр до конца, после чего потащил к одиноко стоявшему огромному дубу поваляться в тени на травке.
   Дуб рос у самого обрыва, откуда начиналась речная пойма, заливаемая в весенние половодья водами Мокши. Отсюда хорошо были видны река, а за рекой Темников, тихий, подернутый прозрачной дымкой.
   - А я уже собирался сам в Алексеевку ехать, чтобы узнать, не заболели ли, - говорил игумен, выбирая в тени место, где, как ему казалось, лучше обдувало ветерком. - Ждал, что после собрания заедете, но не дождался.
   - Вы говорите о собрании в Темникове?
   - Разумеется.
   - Почему-то настроения не было ехать...
   Ушакову хотелось немного полежать молча, отдохнуть. Пока в жару добирался пешком до монастыря, совсем выбился из сил, и прохлада под дубом была ему настоящим исцелением.
   Игумен заговорил о войне, спросил Ушакова, что о ней думает. Делая над собой усилие, Ушаков отвечал, что война будет трудной, но верх останется за Россией.
   - Проклятый Наполеон! - в сердцах сказал игумен. - Сколько бед принес он народу и сколько еще принесет!
   - Помнится, - сказал Ушаков, - в свое время Наполеона называли антихристом, а сейчас почему-то так про него не говорят.
   - Не говорят потому, что он никакой не антихрист, а простой обманщик, воюющий не силой, а хитростью. В прошлые времена бывали такие, о коих тоже думали, что они антихристы, но думали напрасно.
   - Но, насколько мне помнится, было постановление Синода.
   - Мало ли что было...
   Постановление Синода, о котором говорил Ушаков, имело огласку еще в начале 1807 года, во время второй войны с Наполеоном. Именно тогда Синод предложил произносить с церковного амвона проповедь о том, что Наполеон есть предтеча антихриста. Но слово "предтеча", непонятное простому люду, не удержалось рядом со словом "антихрист", и Наполеона стали называть просто антихристом. Так продолжалось до Тильзитского мира. После того как Наполеон стал союзником русского императора, называть его антихристом стало неразумно, и на проповедь наложили запрет... Теперь положение изменилось, Наполеон вновь стал опаснейшим врагом России. Казалось бы, самое время возобновить прежнюю проповедь о "предтече антихриста", но не тут-то было! Дело в том, что среди православных нашлись такие, которые нашли в священных книгах предсказание полной победы антихриста, а затем его тысячелетнее благополучное царствование. Перед верующими мог невольно возникнуть вопрос: ежели Наполеон - антихрист, а Священным Писанием предсказано антихристу тысячелетнее благополучное царствование, то какой смысл оказывать ему сопротивление?.. Потому-то Синод и решил спустить прежнее свое постановление "на вожжах" поглубже в яму, народу же православному внушить, что Наполеон сей вовсе не антихрист, а самый что ни есть смертный мошенник.
   Игумен, конечно, хорошо знал всю эту историю, но утаил ее от Ушакова. Хотя он и называл себя его другом, интересы церкви были ему ближе.
   - Рассказывают, будто бы вы пожертвовали на армию две тысячи рублей, - переменил разговор игумен.
   Ушаков подтвердил: да, он подписался на такую сумму в пользу Первого тамбовского полка и уже внес все деньги.
   - Слышал, слышал... - повторял игумен с плохо скрываемым осуждением. - Однако, - продолжал он, - должен с прискорбием сообщить вам, дорогой друг, дворяне остались вами недовольны.
   - Мало пожертвовал?
   Игумен сделал вид, что не заметил его иронии.
   - Своей необычной щедростью вы поставили дворян в неловкое положение перед губернским представителем.
   - Вы хотите сказать, что я должен был торговаться, как торговался этот человеконенавистник Титов?
   - Ну зачем так резко? - поморщился игумен. - Наши помещики, в том числе и Титов, прижимисты, не любят деньгами сорить. А вы своим поступком как бы им это в укор поставили. Они могут вам этого не простить.
   - Не простить того, что я внес больше, чем они? - усмехнулся Ушаков. - Ну, дорогой отче, вы меня просто удивляете.
   - Напрасно смеетесь, - обиделся Филарет. - Я говорю вам как друг. Тому, кто обгоняет других, приходится бежать в одиночестве, а одиноким всегда труднее.
   - Лучше бежать в одиночестве, чем в компании с этими Титовыми!
   Последние слова были сказаны Ушаковым так резко, что между собеседниками на некоторое время возникло напряженное молчание. Разговор возобновил игумен:
   - На днях в Тамбове созывается дворянское собрание.
   - Знаю об этом.
   - А знаете ли о том, что на том собрании вас собираются избрать начальником над народным ополчением?
   Ушаков отрицательно покачал головой. Он только недавно имел разговор с предводителем темниковского дворянства, тот об этом ничего не говорил. Впрочем, Никифоров на что-то ему намекал...
   - Честь вам оказывается большая, - продолжал игумен. - Однако Титов может напакостить. Он уже сейчас ищет против вас опору, разносит всякие небылицы. Когда собираетесь ехать? - вдруг спросил он без всякого перехода.
   - Куда?
   - В Тамбов.
   Ушаков помолчал, раздумывая, затем ответил:
   - Собирался двадцать третьего июля, но теперь вряд ли поеду. Без меня обойдутся.
   В это время из леса выехали две подводы, по всему, монастырские. Когда стали проезжать мимо, игумен приподнялся и сделал им знак остановиться. Тотчас подошел монах, ехавший с первой подводой.
   - Где были? - спросил игумен.
   - В Бабееве.
   - А почему подводы пустые?
   - Плохо стали жертвовать на церковь святую, - стал жаловаться монах. - Надеялись обе подводы загрузить, а вышло, что и на одну класть нечего. Яиц набрали да деньгами немного...
   Игумен встал, стряхнул с себя соринки, приказал:
   - Завтра с утра в мордовские села езжайте. Не может того быть, чтобы не подали. Народ войной встревожен, а когда народ в тревоге, деньги далеко не прячет. Всем говорите: новую часовню строим, ради них же, прихожан, стараемся. Бог окупит их подаяния.
   Ушаков с неодобрением смотрел на него. То, о чем говорил Филарет, походило на желание поживиться на народном несчастии. Время ли сейчас думать о строительстве новой часовни, когда идет столь разорительная война? Петр Великий во время войны со шведами приказывал колокола с церквей снимать да пушки из них лить. А нынешняя война, пожалуй, еще более опасная, чем шведская. Вместо того чтобы крохи на часовню собирать, армии помогли бы лучше...
   Ушаков решительно поднялся, выражая намерение отправиться домой.
   - Уже уходите? - забеспокоился игумен.
   - Надо, - сказал Ушаков и стал прощаться.
   Мысли об игумене не оставляли его всю дорогу. "Странно, - думал он. Давно ищу в нем товарища себе, а не нахожу... Вроде бы умный, справедливый, но есть в нем какая-то раздвоенность..."
   Дома Федор был занят укладыванием дорожного сундука. Увидев адмирала, он на минуту оставил свое дело и подал ему запечатанный сургучом пакет. В пакете оказалось письмо губернского предводителя дворянства Чубарова. "Ваше превосходительство, милостивый государь Федор Федорович, - прочитал Ушаков. - Из высочайшего манифеста сего года от 6 июля известно каждому россиянину, что сколь необходимы ныне всевозможные усилия и самые решительные меры к защите его отечества. Я по долгу обязанности моей, от дворянского сословия на меня возложенной, спешу известить о том, особенно ваше высокопревосходительство, и покорнейше прошу вас, милостивый государь, прибыть в Тамбовское дворянское собрание к 23 числу сего июля, на которое все дворянство здешней губернии вызывается..."
   Ушаков сунул письмо в карман и посмотрел на Федора, продолжавшего укладывать вещи.
   - В дорогу, что ли, собираешься?
   - А куда же еще? - вздохнул Федор. - Завтра ехать, а у нас еще ничего не уложено.
   - Можешь не укладываться, никуда мы не поедем.
   Федор перекрестился:
   - Слава тебе, Господи, образумил раба своего! А то тащиться в такую жару за столько верст!.. Голову на плечах иметь надо.
   И, продолжая ворчать, он пошел звать дворовых, чтобы помогли вынести сундук в кладовую, где тот стоял до этого.
   4
   На губернское дворянское собрание съехалось более тысячи человек. Многие дворяне приехали при полной своей парадности - с орденами и лентами, некогда пожалованными им за какие-то заслуги. Экипажи богаче один другого. Кучера в ливреях. Ленты и колокольчики под дугами лошадей. А на площади против здания дворянского собрания, куда держали направление приезжавшие, - военный оркестр. Глядя на все это, можно было подумать, что дворяне съезжались не по случаю иноземного нашествия, обрекшего Россию на страшные бедствия, а на праздник, подобный тому, какие устраивались в губернских городах в дни коронования монархов.
   Вступив в Дом дворянства, приезжие регистрировались у секретарей, после чего расходились по коридорам и комнатам в ожидании собрания. Приехавшим из Темниковского уезда при регистрации говорили:
   - Пожалуйте в седьмую комнату, вас ожидает ваш предводитель.
   Темниковский предводитель Никифоров встречал своих вместе с секретарем, который вел свой учет прибывших. С двумя орденами и алой лентой через плечо, он был изысканно любезен, каждому протягивал руку:
   - Милости просим, господа, милости просим!
   Темниковцы оказались дружны, к десяти часам утра собрались все. Не явился только Ушаков.
   - Адмирал сказался больным, господа, - объявил Никифоров. - Он не приедет.
   - Знаем, какой больной! - ухмыльнулся Титов.
   - Вы полагаете, что у него есть другие причины?
   - Ничего я не полагаю. Только сдается мне, не желает сей адмирал общую линию с нами иметь.
   Вечно хмурый Веденяпин проворчал:
   - Проучить бы его не мешало, чтобы знал, как крестьян бессовестными поступками мутить.
   - Напрасно вы так, господа, - с улыбкой, призывающей к миру, сказал Никифоров. - Адмирал Ушаков - гордость нашего уезда. Во всей губернии не найдешь более заслуженного, прославленного мужа, чем он.
   Веденяпин в ответ злобно плюнул и направился к кучке помещиков, имевших свой разговор в дальнем углу. Те, увидев его, не стали продолжать беседу и разошлись, оставив его одного. Веденяпин пользовался в уезде худой славой. Это он запорол до смерти нескольких своих дворовых, после чего по решению суда пять лет "замаливал грехи" в стенах Санаксарской обители. После монастырского сидения он немного обмяк, но от телесных наказаний крепостных не отказался. Правда, бил их теперь не сам одряхлел, силы были не те, а имел на сей случай верного человека.
   - Итак, господа, - возвысил голос Никифоров, привлекая к себе внимание дворян, - мы все в сборе и можем провести свое уездное собрание. Нам предложено выставить на должность начальника губернского внутреннего ополчения своего кандидата. Какие будут мнения, господа?
   - Это что же, все уезды выдвигают?
   - Все не все, а нам рекомендовано.
   Дворяне прекратили ходьбу и стали усаживаться. Стараясь занять такое место, чтобы быть на виду. Однако, усаживаясь, они не спешили вносить предложения. Не так-то легко это, вдруг назвать кандидата... Удивительно, но в эти минуты воцарившегося молчания каждый или почти каждый подумал о себе. Уж таков человек. Правда, не все, но есть такие, которым представляется, что они в чем-то способнее, умнее, заслуженнее, чем прочие, и если таковые превосходные качества еще не признаны за ними, то потому только, что для этого еще не появились обстоятельства. Для большинства темниковских дворян избрание начальника ополчения представлялось как раз тем самым случаем, когда судьба могла легко поднять их над прочими. Почти каждому из сидевших казалось, что он вполне способен быть начальником ополчения, и потому с тайной надеждой (авось случится!) ждал, что назовут его имя. Столь глубокомысленное молчание затягивалось до неприличия.
   - У меня есть такое предложение, господа, - покашляв в носовой платок, вновь заговорил Никифоров, - предлагаю выдвинуть в список для голосования от нашего уезда отставного адмирала Федора Федоровича Ушакова, о достоинствах которого я уже имел честь говорить раньше.
   Титов и Веденяпин, словно сговорившись, поднялись с мест:
   - Ушаков нам не нужен. Сей адмирал слишком заносится умом своим. Сами изволите видеть, даже на собрание приехать отказался. Якобинства в нем много.
   - Ну хорошо, - желая погасить их пыл, сделал вид отступления Никифоров. - Если не Ушакова, тогда кого же?
   Титов с Веденяпиным переглянулись, потом их взгляды обратились к другим помещикам. И в самом деле, кого предложить? Титов не находил, на ком остановить выбор. Те помещики, которых он знал, не могли отличить шпагу от сабли, не то что командовать. Из всех собравшихся в этой комнате, пожалуй, только он, Титов, знал военное дело, когда-то даже ротой командовал. Но не станешь же предлагать себя! Вот если бы этот дурак Веденяпин догадался сказать... Но сей турок совсем в другую сторону глаза пялит.
   - А кого в начальники выставляют сами тамбовцы? - обратился Титов к Никифорову.
   - Отставного генерал-аншефа Ахтарова.
   - Ахтарова? - обрадовался Титов. - Превосходно! Не понимаю, зачем нам в таком случае кандидата своего выдвигать? Лучшего начальника ополчения, чем генерал Ахтаров, не найти. Отдадим за него голоса, и дело с концом.
   - Верно, - поддержал его Веденяпин. - Ахтарова мы помним - к нам в Темников не раз приезжал. Истинный дворянин. А Ушаков нам не надобен, пусть сам по себе живет.
   В пользу Ахтарова стали высказываться и другие помещики. Никифоров оказался в трудном положении. Дело в том, что кандидатура Ушакова была им согласована с начальством и его имя уже стояло в избирательных списках, посланных в типографию для набора. Словом, отступать было нельзя, и Никифоров пошел на крайность:
   - Господа, нам обязательно нужен свой кандидат, и непременно адмирал Ушаков. Выдвинуть Ушакова просил нас сам губернский предводитель.
   Это наконец подействовало. Правда, пошумели еще немного, но потом позакрывали рты. Протестовать против предложения губернского предводителя не осмелился даже Титов.
   Никифоров облегченно вздохнул:
   - Что ж, господа, ваше молчание я так понимаю: все мы согласны выдвинуть кандидатом в начальники ополчения отставного адмирала Федора Федоровича Ушакова. Ежели это так, то нам остается только написать постановление, как того требует порядок. - И к секретарю: - Пишите, милейший.
   Секретарь обмакнул в чернила перо, придвинул бумагу, и Никифоров стал диктовать:
   - "Темниковской округи дворяне, выслушав высочайший манифест, в 6 день июля сего года состоявшийся, о выборе из среды себя для распоряжения внутренним ополчением, по общему всех желанию и доверию представляем для избрания в губернские начальники внутреннего ополчения живущего в Темниковской округе господина адмирала и разных орденов кавалера Федора Федоровича Ушакова, известного всем по отличным деяниям, храбрости и долговременной службе". Написал?
   - Написал, - ответил секретарь.
   - А теперь давайте поставим свои подписи, и я отнесу эту бумагу губернскому предводителю.
   Едва успели поставить подписи, как послышались удары колокола. Все пошли в зал.
   Зал размещался на втором этаже. Поднимаясь по лестнице, темниковцы в общем потоке потеряли друг друга, смешались с представителями других уездов, а в зале уселись кто где мог. Титов оказался рядом с дородным, благообразным с виду господином. Узнав, что этот господин служит в Тамбове и имеет важный чин, обрадовался, стал расспрашивать его об Ахтарове, явился ли он на собрание.
   - В первом ряду сидит, - не очень любезно ответил сосед, которому, видимо, не очень нравилось, когда его донимали расспросами.
   Титов поднялся и стал искать глазами генерала. Он увидел его сразу. Ахтаров, увешанный орденами и лентами, резко выделялся из прочих дворян. В ту минуту, как Титов смотрел на него, он, видимо почувствовав к себе всеобщее внимание, встал с места, повернулся лицом к залу и трижды поклонился в разные стороны. В ответ раздались негромкие рукоплескания.
   - Вот это генерал! - воскликнул Титов. - Вот это будет начальник! Орел! Чистый орел!
   - Болван! - с презрительной гримасой промолвил благообразный сосед. Титов сразу притих. Он не совсем понял, кому тот адресовал свое бранное слово - то ли генералу Ахтарову, то ли ему самому. Уточнять не решился.
   Собрание началось с выступления губернского предводителя. То была обычная патриотическая речь. И было в этой речи все, чему надлежало быть, - и выражение восхищения великим государственным умом любимого императора Александра I, и призыв быть готовым в любой час отдать за славного монарха свою жизнь, и проклятия в адрес ненавистного Наполеона, посягнувшего на священную русскую землю. Кончил же оратор тем, что призвал тамбовское дворянство помочь щедрыми пожертвованиями создать крепкое внутреннее ополчение, как повелевается высочайшим указом, и избрать начальника сего ополчения из среды губернского дворянства.
   После губернского предводителя один за другим стали выступать предводители уездные. Они сообщали о своих кандидатах в начальники, не жалея красок для расхваливания их достоинств. Меньше всех говорил Никифоров. Сказал, что темниковцами выдвигается всему миру известный адмирал, кавалер многих российских и иностранных орденов Федор Федорович Ушаков, и больше ни слова. А что еще говорить? Кандидатура сия не нуждалась в хвалебных отзывах. Ушакова и без того все знали. Словом, поведение Никифорова всем понравилось, и когда он стал сходить с трибуны, раздались аплодисменты. Захлопал в свои пухлые огромные ладони и сосед Титова. От его хлопка Титова всего покоробило.
   - Смею заметить, сударь, - громко зашептал он соседу, - выдвижение Ушакова заслуживает возмущения, а не одобрения. Мы живем с ним почти рядом, и я знаю, какой он худой дворянин.
   - Возможно, - ответил сосед. - Однако адмирал он отменный, сомневаться в том не приходится.
   После выступлений уездных предводителей объявили перерыв. Собрание, разбиваясь на маленькие кучки, стало растекаться по коридорам, многочисленным залам, где появились столы с яствами и даже шампанским. Дом загудел как улей. Там, в зале, о кандидатах говорили только предводители, а тут, возле столов, каждый был волен говорить о них все, что хотел. Обсуждая достоинства кандидатов, иные горячились, вступали в спор. А были и такие, которые переходили от компании к компании и спрашивали, за кого лучше голосовать. Таких Титов старался склонить на свою сторону.
   - Голосуйте за Ахтарова. Не ошибетесь. Это настоящий генерал. Я лично буду голосовать за него.
   - А не за Ушакова?
   - Что вы, как можно? Ушакова я знаю лучше, чем кто-либо, потому что он мой сосед. Как перед Богом говорю, худой дворянин. Настоящий якобинец он, так и норовит дворянству русскому худое учинить. Зело худой дворянин.