Петров Михаил. Адмирал Ушаков

   - Увольте, Павел Васильевич, - смутился Ушаков. - Сами изволите знать, к торжествам я не привычный. Ничего не устраивайте. А бумаги приму, как только прикажете.
   - Ну хорошо, хорошо, - не стал настаивать Чичагов, - потом увидим, как быть.
   Чай пили с малиновым вареньем, еще осенью привезенным из Алексеевки, имения Ушакова. Очень хорошее было варенье. Душистое. Во всяком случае, гостю оно понравилось, и он ел его с большим удовольствием.
   - Есть ли что-нибудь от Сенявина? - возобновил разговор Ушаков.
   - Сенявин в Архипелаге, - отвечал Чичагов. - Хочет запереть турок в Дарданеллах, но еще неизвестно, что из этого выйдет. Англичане отказали ему в поддержке.
   Ушаков покачал головой. Тактика англичан была ему знакома: требовать услуг от союзников и в то же время уклоняться от выполнения собственных союзнических обязательств. Когда-то они пытались водить за нос его, Ушакова, а теперь, конечно, будут стараться делать то же самое и с Сенявиным.
   Чичагов, кончив пить чай, отодвинул от себя пустую чашку.
   - Есть вещи более тревожные, чем те, которые идут от Сенявина, сказал он. - Барон Беннигсен потерпел поражение в сражении при Фридланде, и государь вынужден ехать на Неман.
   - Искать мира с Наполеоном?
   - А вы разве против мира? - быстро посмотрел на собеседника товарищ министра.
   Ушаков ответил не сразу:
   - Мир - такое слово, против которого осмелятся выступить разве что сумасшедшие. Но я не смогу стать сторонником плохого мира.
   - Его величество не сомневается, что мир будет честным, равным. Сейчас, когда идет война с Портой, Наполеон нужен нам как друг, а не как противник.
   - А Англия?
   - Англичане сами смогут о себе позаботиться.
   Ушаков с сомнением покачал головой:
   - На месте государя я не стал бы доверять Наполеону.
   - Почему? - живо возразил Чичагов. - У нас будут обоюдные мирные обязательства.
   - А будут ли сии обязательства равными?
   - Я лично не сомневаюсь, если мир с Наполеоном будет подписан, то это будет мир равных сторон.
   Ушаков снова покачал головой, но спорить больше не стал. После чая они поговорили еще немного, но уже не затрагивая политики - так, о пустяках разных, - затем Чичагов простился и уехал.
   9
   Официальные проводы Ушакова со службы проходили в здании Адмиралтейств-коллегии. Ушаков явился туда в назначенный час при всех орденах. На парадной лестнице его встретил член коллегии адмирал фон Дезин - поздоровался за руку и тотчас повел в зал, на собрание.
   Много всякого видывал на своем веку Ушаков, не терялся ни при каких случаях, а тут как-то оробел, засмущался. Не ожидал, что соберется столько народу. Пришли не только офицеры, но и гражданские чины. Молодые и старые. И все смотрели на него. Разглядывали с откровенным любопытством. Шушукались.
   - Говорили, старый, а он совсем не старый, мог бы еще послужить.
   - Мог бы, да не захотел.
   - А орденов, орденов-то сколько!.. - Это уже шептались в другом месте. - Заслуженный человек.
   - Знамо, заслуженный.
   - То, что на самом низу, с лучами - это какой орден? Первый раз такой вижу.
   - Орден Святого Иоанна Иерусалимского.
   - А тот, что рядом?
   - Святого Януария - знак Неаполитанского королевства.
   Фон Дезин подвел Ушакова к накрытому сукном столу, стоявшему против мест для публики, усадил на стул рядом с собой. Вскоре к ним присоединились вице-адмирал Карцов, контр-адмирал Сарычев, правитель канцелярии Игнатьев и еще каких-то два чиновника, которых Ушаков видел впервые. Места за столом хватило всем, два стула даже свободными остались.
   Публика тоже усаживалась, но усаживалась шумно, двигая стульями и не прекращая разговоров. Поднявшись во весь свой рост, фон Дезин непрерывно звонил в колокольчик, призывая прекратить шум. Он был старше Ушакова на пять лет, но выглядел моложе. Широкоплеч, могуч. На гладком сытом лице его играла самодовольная улыбка. Сегодня у него было отличное настроение.
   - Господа, - заговорил он своим густым баритоном, когда все наконец уселись и в зале стало тихо, - я имею удовольствие сообщить вам радостнейшую весть. Наш несравненный монарх император Александр заключил в Тильзите мир с Наполеоном. Отныне французы нам не враги, отныне они нам друзья и союзники. Виват, господа!
   Зал поднялся в едином верноподданническом порыве и прокричал:
   - Виват! Виват!
   Ушаков тоже поднялся (не оставаться же одному!) и вместе со всеми тоже крикнул:
   - Виват!
   - Справедливейший мир, заключенный в Тильзите, - с пафосом продолжал фон Дезин, - есть победа мудрой политики нашего любимого императора. Ура!
   - Ура-а!
   - Отныне на земле нашей воцаряется мир.
   - А Турция? - выкрикнул кто-то.
   - Турция нам не страшна...
   Фон Дезин жестом руки предложил всем сесть и уже другим, спокойным голосом заговорил:
   - Есть еще одно событие, господа. Сегодня мы провожаем... - Он задержался на этом слове и посмотрел на Ушакова, словно не мог вспомнить его фамилию. - Провожаем из рядов наших адмирала Ушакова по личному его прошению и высочайшему дозволению. - Тут фон Дезин снова посмотрел на Ушакова, на этот раз взглядом, предлагавшим ему подняться. Ушаков сделал вид, что не понял значения его взгляда, и остался сидеть. На лице фон Дезина выразилось недовольство, и ему понадобилось не менее минуты, чтобы взять себя в руки и возобновить речь: - Господа, на этом собрании вряд ли понадобятся слова в похвалу заслуг нашего сослуживца. Дозвольте ограничиться прочтением указа Адмиралтейств-коллегии, подготовленного по случаю увольнения от службы его высокопревосходительства.
   Положив перед собой бумагу, поданную ему правителем канцелярии, фон Дезин надел очки, прокашлялся и начал:
   - "Из Государственной адмиралтейств-коллегии уволенному от службы флота господину адмиралу и разных орденов кавалеру Федору Федоровичу Ушакову, который находился начальником в С.-Петербурге, флотских команд: от роду ему 62-й год, из российских дворян; крестьян за ним состоит мужска полу - 40 душ; в службе: 1761 - кадетом в Морском корпусе; 1763 гардемарином; 1764 - капралом; 1766 мая 1-го - мичманом; 1769 июля 30-го лейтенантом; 1775 - капитан-лейтенантом; 1781 генваря 1-го - капитаном второго ранга; 1784 генваря 1-го - капитаном первого ранга; 1787 мая 16-го - бригадирского ранга; 1789 апреля 14-го - контр-адмиралом; 1793 сентября 2-го - вице-адмиралом; 1799 марта 25-го - адмиралом; в походах был в Балтийском, Северном, Черном, Азовском, Атлантическом и Средиземном морях; кампаний регламентных сделал до офицерства - одну, офицером под командою шесть, сам командовал - сорок шесть..."
   Указ оказался очень длинным. Голос фон Дезина стал ослабевать. Ему подали стакан воды. Он выпил немного и продолжал чтение:
   - "...Деяния в течение службы господина адмирала суть следующие:
   1772 года, усердием и искусством, снял припасы и материалы с утопленных на реке Доне транспортов, когда оные почитались пропавшими, доставя даже на места и самые суда, за что изъявлена ему благодарность от высшего начальства.
   1774 года, был при защите от атаки Балаклавской гавани и крепости от турецкого десанта во время возмущения в Крыму.
   1783 года, способствовал к прекращению свирепствовавшей в Херсоне заразительной болезни.
   1788 года, сражаясь с турецким флотом, обратил оный в бегство с важным поражением.
   1789 года, к удовольствию начальства и в усиление разделенного флота, вышел из Севастополя с изготовленным самим им флотом, показался на водах Очакова для соединения с Лиманской дивизией и тем устранил неприятеля в открытое море.
   1790 года, с четырьмя фрегатами и одиннадцатью крейсерскими судами обошел весь анатолийский берег; истребил и сжег множество транспортов и иных неприятельских судов, а паче при Синопе, Анапе и Самсоне, причиня крепостям великий вред и распространяя всюду страх; пленил немало разнородных судов и до 200 человек; потом, командуя всем Черноморским флотом, сражался июля 8-го числа против Еникальского пролива с турецким превосходным флотом, который был совершенно разбит и, гонимый, скрылся ночною темнотою в сторону Константинополя; после чего, вторично сражаясь августа 28-го и 29-го, разбил совершенно неприятельский турецкий флот, взял командовавшего пашу с некоторыми чиновниками в плен, коего корабль взорвало на воздух; один 74-пушечный корабль с разными мелкими судами и множеством людей достались победителю в плен; один такого же ранга корабль с многими судами потоплены; а остатки разбитого и поврежденного флота спаслись бегством; в довершение сей победы перехвачены еще два судна с чиновниками, бежавшими из устья Дуная с флотами, из укреплений и из Варны.
   1791 года, сражаясь с турецким флотом, превосходным в числе линейных кораблей и иных судов, более пяти часов, разбил оный, загнал к Константинопольскому проливу.
   1798 года, присоединяя к своему флоту многократно побеждаемый им турецкий флот, ставший тогда союзным, действовал против французов..."
   "Средиземноморский поход!.. - вспомнилось Ушакову не столь уж далекое, славное для русского оружия время. - Наш флот одерживал тогда над французами победу за победой. Армия Суворова наносила им поражения в Альпах. А что теперь? Теперь стоит выше Наполеон... Не он, а Александр поехал к нему за миром. И хотя господин фон Дезин и уверяет, что заключенный мир равный для сторон, что-то в это не верится..."
   Ушаков отогнал встревожившие его мысли и вновь сосредоточил внимание на читаемом указе. Фон Дезин продолжал:
   - "...За ревностное усердие его к службе, искусство в делах и отличную деятельность в военных подвигах, храбрость и мужество награжден он знаками отличий равноапостольного князя Владимира 4-й степени 1785, сентября 22-го; 3-й степени генваря 1-го 1790; великомученика Победоносца Георгия 4-го класса октября 22-го 1788; Большого креста 2-го класса сентября 16-го 1790; и при оном пожаловано ему в Могилевской губернии 500 душ крестьян; Св. Александра Невского - ноября 21-го 1791 года; потом того же ордена бриллиантовыми знаками - декабря 21-го дня 1798 года..."
   Ушакову было видно, как некоторые из сидевших в зале стали перешептываться между собой, и он подумал, что указ, как и само собрание, есть всего лишь дань казенщине, и было бы куда лучше тому же фон Дезину пригласить его к себе в кабинет и вручить ему то, что положено. Чичагов обещал не устраивать спектакля, а спектакль все-таки состоялся.
   Наконец фон Дезин кончил, не торопясь снял с носа очки, спрятал их в футляр и протянул бумаги Ушакову:
   - Имею честь вручить вам в собственные руки. И прошу вас обратить внимание на подписи, под указом поставленные.
   Ушаков, не желая показаться неучтивым, посмотрел на последнюю страницу указа. Там синела большая Адмиралтейств-коллегии печать, а рядом с печатью бросался в глаза столбик размашистых подписей. Столбик начинался фамилией фон Дезина.
   Когда собрание закрылось, люди не сразу направились к выходу, как того можно было ожидать. Они остались в зале, оживленно переговариваясь между собой и устремляя в сторону фон Дезина и Ушакова многозначительные взгляды. И по этим их взглядам не так уж трудно было догадаться, чего они хотели. Они ждали традиционного приглашения на угощение. Правитель канцелярии приблизился к фон Дезину и что-то сказал на ухо. Фон Дезин вспыхнул:
   - Скажите всем: ничего не будет и пусть немедленно вернутся на свои службы.
   После такого объявления в зале поднялся недобрый шумок. Послышались недовольные голоса. Некоторые были даже возмущены: как не будет угощения, почему не будет?.. Испокон веков так заведено. Два года назад граф Войнович тоже увольнялся и тоже в чине адмирала. Только разве так увольнялся? После торжественной части граф устроил роскошный обед. Шампанского было - море! Пей и веселись. На хорах военный оркестр гремел. Мало оркестра, граф еще танцовщиц откуда-то притащил. До самого вечера пили, ели. А когда обед кончился, граф пригласил всех на яхту, уже стоявшую у берега. А на яхте снова вино, снова танцовщицы. Только здесь танцовщицы уже не танцевали, гостей иными способами развлекали... Три дня эдак гуляла адмиралтейская братия. Вот как уходят со службы настоящие-то адмиралы!
   На Ушакова теперь уже смотрели без восхищения.
   Многие его просто презирали.
   Ушаков покинул зал вместе с фон Дезином, который ни на шаг не отходил от него, словно боялся, как бы тот не соизволил сделать что-либо лишнее, не предусмотренное программой собрания. Прощаясь, фон Дезин протянул ему руку:
   - Прощайте, ваше высокопревосходительство, желаю вам спокойной старости.
   Он и в эту минуту оставался человеком с казенной душой, не нашедшим сказать бывшему сослуживцу простое задушевное слово.
   Ушаков не стал задерживаться, откланялся и поспешил домой.
   10
   Федор встретил своего хозяина с такой обрадованностью, словно тот вернулся из победного похода. Помог ему быстренько переодеться, принес из погреба холодного квасу.
   - Чинно проводили? - любопытствовал он, суетясь возле него.
   - Ничего... - рассеянно отвечал Ушаков.
   - А я стряпал. Думал, батюшка, гостей приведешь.
   - Готовился бы лучше в дорогу, - нахмурился Ушаков.
   - Куда в дорогу-то?
   - Сто раз говорить? - повысил голос Ушаков, но тут же, одумавшись, изменил тон: - В деревню поедем. Не забыл Алексеевку? Мокшу не забыл?
   - Нешто забудешь?.. Родная сторонушка не забывается. Постой, батюшка, - вдруг стал прислушиваться Федор, - кажись, подъехал кто-то. - Заглянул в окно. - Так и есть, экипаж. А говорил, батюшка, гостей не будет - гости-то вона! Зря мы только мундир упрятали.
   Он побежал во двор, но вскоре вернулся, разочарованный:
   - Тот самый приехал, который в прошлый раз был, министр твой. Встречать сам выйдешь?
   Чичагов вошел раньше, чем Ушаков успел подойти к двери. Как всегда, он был один, без адъютанта.
   - Я на минуту, - предупредил он, - заехал извиниться, что не смог быть на ваших проводах, а заодно и новость приятную сообщить.
   К столу приглашать его не стали, но Федор поднес ему кружку холодного квасу, только что принесенного из погреба. Чичагов выпил почти всю кружку. Квас ему понравился.
   - Какую же собирались сообщить новость, - напомнил Ушаков, - уж не о мире ли с Наполеоном?
   - Уже знаете?
   - Фон Дезин сообщил всему собранию.
   - Старик вечно торопится, - осуждающе покачал головой Чичагов. Однако есть и другая новость, - продолжал он с загадочной улыбкой. Сенявин выиграл у турок крупное морское сражение.
   - Сражение? - оживился Ушаков. - Когда?
   - Почти месяц назад. У Афонской горы, что недалеко от Дарданелл. Турки потеряли несколько кораблей и вынуждены были бежать в пролив.
   Ушаков в возбуждении заходил по комнате. Он радовался успеху Сенявина, радовался тому, что не ошибся, рекомендовав его командующим экспедиционной эскадрой. Не подвел. Молодец!
   - Рассказывают, - продолжал между тем Чичагов, - будто командующий турецким флотом Сеид-Али был настолько озлоблен поражением, что приказал казнить без суда своего помощника и четырех командиров кораблей. Султан одобрил его действия.
   - Это в турецком стиле, - промолвил Ушаков и, желая подчеркнуть значимость победы Сенявина, добавил: - Я думаю, государь воздаст должное победителям. Они этого заслужили.
   При последних его словах Чичагов как-то сразу стушевался, заговорил сбивчиво:
   - Сенявин, конечно, заслуживает наград, но, видите ли... Хотя государь наш очень милостив и справедлив, в данном случае его решение может оказаться иным. Победа Сенявина государя не очень обрадовала...
   - Почему?
   - Видите ли, государь надеется с помощью Наполеона восстановить добрые отношения с Портой, а нанесенное туркам поражение может их надолго озлобить. Они могут не пойти на мир.
   - Изволите шутить, Павел Васильевич, - усмехнулся Ушаков. - Турция пожинает плоды своей политики. Ведь не мы, а она первая объявила войну. Как же можно при таких обстоятельствах искать мира ценой жалкого угодничества? Раньше мы добивались ее согласия на мир силой оружия. А разве с тех пор оружие наше притупилось? После победы Сенявина соотношение сил на море сделалось явно в нашу пользу, а не в пользу Порты. Имея за собой надежные базы, Сенявин теперь на Средиземном море полный хозяин. Теперь он может надолго запереть Дарданеллы и даже угрожать Константинополю.
   Чичагов не спускал с него глаз.
   - Если бы все было так, как вы говорите! Но у Сенявина баз больше нет.
   - Как нет, а Ионические острова?
   - Вы не все знаете, Федор Федорович, - насупился Чичагов. - Хотя это еще секрет, вам-то могу сказать... По договору, подписанному в Тильзите, Ионические острова передаются Франции.
   Ушаков почувствовал слабость в ногах и опустился в кресло.
   - Как... передаются?
   - Вот так и передаются... Сенявину уже послан высочайший рескрипт: ему приказано вернуться в Балтийское море.
   Ушаков вначале почувствовал слабость в ногах, а теперь и в голове зашумело. Такое с ним бывало только в минуты сильных потрясений. Он смотрел на Чичагова, почти не улавливая слов, которыми тот старался объяснить ему, почему Сенявину нельзя больше оставаться в Средиземном море. Острова передаются Наполеону... Но почему передаются? Неужели то, что вырвано из рук алчных захватчиков ценой огромных усилий, ценой крови русских солдат и матросов - форты, крепости, мирные города и селения, неужели все это будет отдано обратно тем же захватчикам? А как жителям освобожденных островов? Снова - в кабалу?..
   Ему вспомнилось сегодняшнее собрание. С каким восторгом встретили там сообщение о заключении мира с Наполеоном! Как громко кричали "Виват!" и "Ура!". Обманутые люди! "А ведь я тоже кричал", - уловил себя на мысли Ушаков и почувствовал, как кровь ударила в лицо.
   - Мне говорили, что собираетесь покинуть Петербург, - переменил разговор Чичагов.
   Ушакову пришлось сделать над собой немалое усилие, чтобы ответить:
   - Я еду в деревню.
   - Почему в деревню? Разве здесь хуже?
   - Там моя родина.
   Он все еще находился во власти мыслей, вызванных сообщением о сдаче Наполеоном Ионических островов, и отвечал рассеянно. Чичагов стал прощаться.
   - Можно бы продолжить беседу, но у меня совершенно нет времени, говорил он, как бы оправдываясь. - Прощайте, адмирал!
   Ушаков хотел встать, чтобы проводить гостя, но гость предупредил его:
   - Не надо, Федор Федорович, сидите. Меня проводит ваш слуга.
   Товарища министра Федор проводил до ворот. Вернувшись в кабинет, он сочувственно посмотрел на своего хозяина, все еще сидевшего в кресле, покряхтел, потом налил из склянки, что стояла в шкафу, какой-то бурой настойки и протянул ему с умоляющим видом:
   - Выпей, батюшка, авось полегчает.
   Ушаков отвел его руку:
   - Не надо. Лучше займись укладкой вещей. Не могу я тут больше. Домой поедем. В деревню.
   Часть вторая
   ПАМЯТЬ О СЛАВНОМ ПОХОДЕ
   1
   Ушаков выехал из Петербурга на ямских лошадях. Вещей взял совсем немного - все уложилось в двух сундуках. Дом свой с мебелью и всякой утварью оставил на попечение племянника, хотя и знал, что никогда уже сюда не вернется и дом более не понадобится.
   Ехал не торопясь. От села к селу, от станции к станции. Длинная, унылая дорога. Раньше, когда ехал в обратном направлении, из Севастополя в Петербург, она представлялась иной. Он многое тогда не замечал, наверное, потому, что спешил, - не замечал черных провалов на прогнивших соломенных крышах, тряпичных заглушек в низких оконцах, как и других примет запустения и нищеты. "Боже, как же ты бедна, Россия!" - ужасался он, проезжая через деревеньки, сплошь состоявшие из изб-развалюх. Россия теперь открывалась ему как бы заново. И, открываясь, тоской сдавливала душу.
   Чтобы не привлекать к себе внимания, Ушаков ехал в партикулярном. В дороге всем распоряжался Федор. Станционных смотрителей Федор тоже брал на себя. И тут он прямо-таки преуспевал. Во всяком случае, отказа в лошадях не бывало. Один смотритель заартачился было, уверяя, что не может дать подставы раньше чем через день, так Федор быстро осадил его:
   - Сунь нос в подорожную. Видишь, кто едет?
   Смотритель, прочитав против фамилии Ушакова слово "адмирал", преобразился на глазах, сам побежал в конюшню за свежими лошадьми.
   Ехали без происшествий. Но перед самой Москвой, не доезжая верст тридцати, неожиданно лопнул обод заднего колеса. Пришлось в первой же деревушке остановиться и искать кузнеца.
   Кузнец жил в центре деревни, хотя и не в новом, но довольно исправном доме с настоящими стеклами. Это был мускулистый, уже немолодой человек с деревянным костылем-опорой вместо правой ноги. Осмотрев поломку, он предложил Ушакову, все еще сидевшему в экипаже, пройти покуда в избу попить холодного молочка и, когда тот согласился, сам пошел проводить его. Вернувшись к экипажу, кузнец распорядился распрячь лошадей, снять с тарантаса сундуки, после чего обратился к Федору:
   - Барин твой кто?
   - Барин он и есть барин, - не проявил особого желания к откровенности Федор.
   - Ты не юли. Личность его знакома. Может, генерал?
   - Генералы инфантерией командуют, а барин мой во флоте служил.
   - Подожди... Уж не Ушаков ли? Федор Федорович?
   Не дожидаясь ответа, кузнец заковылял к дому, приник к окну, всматриваясь в глубину помещения, потом вернулся обратно, сильно взволнованный.
   - Ну, чего рты разинули? - закричал он на своих подручных. - Снимай колесо, разжигай угли!
   Ушаков, конечно, ничего этого не видел и не слышал. Он сидел в это время в избе за столом перед покрывшимся капельками влаги глиняным горшком и пил пахнувшее сырым погребом молоко. Хозяйка, принесшая молоко, куда-то ушла, и во всем доме он остался один.
   Изба гудела от мух, носившихся в теплом жилом воздухе, с лету садившихся на свежевыскобленный дощатый стол, ему на руки, на голову. Он невольно отмахивался, боясь, как бы они не угодили в горшок или кружку, из которой пил. А вообще-то, если не принимать во внимание мух, в избе было чистенько. Никакого мусора. Пол подметен. Даже тряпье на конике не валялось как попало, было сложено в стопку и покрыто сверху серым солдатским одеялом. По всему, здесь любили порядок. Вот только от мух не могли избавиться. Так ведь на то и деревня, чтобы мухам царствовать. В господских домах и то этой живности хватает.
   Вдруг Ушаков, сидевший лицом к двери, почувствовал, что окна что-то заслонило. Он оглянулся и увидел прильнувшие к стеклам лица - мужские, женские, ребячьи... В деревнях обычно так облепляют окна на свадьбах, когда всем хочется на жениха да на невесту взглянуть. Однако в настоящий момент предметом всеобщего любопытства, несомненно, был он, Ушаков. "Чем же я их так заинтересовал? - подумал Ушаков. - Таких проезжих дворян, как я, сотни..."
   Заметив, что барин обнаружил их присутствие, любопытные лица отпрянули от окон, но через некоторое время снова стали заглядывать в избу, правда, с большей осторожностью. Ушакову стало неловко, он решил не ждать возвращения хозяйки, положил на стол рубль серебром и вышел из дома.
   Это и в самом деле походило на свадебное сборище. Народом было заполнено все пространство между домом и кузницей. Над площадью разносился шум веселых голосов. Недоставало только песен да плясок - того пьяного веселья, без которого обычно не обходятся свадьбы.
   Едва Ушаков появился на улице, как шум сразу стих, собравшиеся склонились перед ним в низком поклоне. "Уж не за царя ли принимают?" усмехнулся Ушаков.
   Тарантас был уже исправлен. Несколько мужиков под руководством Федора ставили на место сундуки, кучер запрягал лошадей. А где же сам кузнец? Ах, вот он!.. Спешит-ковыляет со своей деревяшкой, на костыль опирается, рыжие длинные волосы ветром разбросаны. Неужели это он собрал столько народу? Когда же успел?..
   Кузнец спешил к нему. Подошел, поклонился и, выпрямившись, гаркнул по-солдатски:
   - Рад доложить, ваше высокопревосходительство, тарантас готов. - И с посветлевшими вдруг глазами добавил: - Здравия желаем, батюшка наш Федор Федорович!..
   Ушаков пристально посмотрел на него:
   - Что-то я не припоминаю...
   - Да как же, ваше высокопревосходительство!.. - вскричал в смущении кузнец. - В южные моря ходили. Греческие острова брали.
   - Ионические?
   - Во, во, Ионические.
   - Какого корабля? Своих матросов я в лицо знал.
   - А я не матросом был, я в десанте служил. Корфу брал с матросами. Там ядром и садануло меня в ногу.
   Ушаков протянул ему руку. Кузнец хотел было ее поцеловать, но Ушаков, не позволив этого, привлек его к себе и крепко обнял.
   - Спасибо, что не забыл о славном походе нашем!
   - Да разве можно забыть сей подвиг? Сей подвиг навечно сохранится в памяти народной. Верно говорю? - обратился кузнец к окружавшей их толпе.
   - Верно, батюшка! Истинный крест!.. - раздались голоса.
   Кузнец повеселел.
   - Это все наши, деревенские, - сказал он бывшему своему командующему, головой показывая на толпу. - Они вам все кланяются, потому как по рассказам моим все о вас знают. Да что они!.. Слава добрая по всей Руси о вас идет. Спасибо, отец наш Федор Федорович!
   Толпа выжидательно смотрела на Ушакова: что же он сам скажет? Ушаков, однако, молчал. Когда его хвалили в глаза, он всегда терялся и не знал, что говорить в ответ. А сейчас он был просто растроган.
   Выручил Федор. Слуга подошел к нему и громко, чтобы слышали все, сказал, что экипаж готов и можно ехать.
   - Прощайте, друзья мои, - поклонился Ушаков толпе. - Да хранит вас Бог!
   - Прощевайте, батюшка! Прощевайте!.. - послышалось со всех сторон. Мужики стояли с обнаженными головами, их лица лучились восторгом, крикни сейчас кузнец "ура" в честь знатнейшего гостя, и они тотчас подхватили бы, как солдаты. Но кузнец, казалось, лишился голоса, он только с выражением преданности смотрел на отставного адмирала, и серые, отцветшие глаза его наполнялись слезами.