Страница:
В дверь опять забарабанили. Голос стал громче.
- Эй, Гуг Хлодрик, отпирай! Ты арестован! На этот раз ты крепко влип, Буйный! - Щас ты у меня влипнешь, дерьмо вонючее!- отозвался Гуг. - Ты как смеешь так говорить со мной, щенок! Ну, давай, высаживай дверцу, я тебя жду со всен твоей кодлой! Ивана передернуло. - Гуг, зря ты их поливаешь, - сказал он, - у них же такая служба, работа. - Ваня, мы разберемся, мы старинные знакомые. Ты иди. Нет, постой! Я тебя напоследок спросить хочу, а как ко всей этой истории с твоим мщением относится твоя же ненаглядная, сто лет не видал твоего Светика, неужто она тебя благословит на подвиги, что-то не верится мне в это. Ну да все равно, ты ей от меня самый горячий братский поцелуй передавай, ладушки?! У Ивана внутри все перевернулось, сердце трепыхнулось, застучало сильнее, будто в его раскрытую рану плеснули раскаленным маслом. Но он сдержался, он понял, что Хлодрик просто-напросто ни о чем не знал, что он оторвался от мира со своей воровской бандой, что он, видно, не смотрел визора, не читал газет, а потому и злиться на него не стоит. - Ее давно нет, - проговорил совсем тихо. - Где нет? - удивился Гуг. - Нигде нет, старина! Она погибла четыре года назад, там в Пространстве, на выходе из Осевого измерения ее капсулу разнесло в пыль! Так-то, Гуг. Светы давно нет, мне не у кого отпрашиваться. - Извини! - буркнул Хлодрик себе под нос. В дверь перестали стучать; и она вдруг завибри- ровала, задрожала мелко-мелко. Иван поглядел на Гуга, дело принимало нешуточный оборот. - Ты пойдешь со мной! Он обхватил Хлодрика за плечи, оторвал от кровати, подпихнул к стене, вцепился обеими руками в пояс, напрягся и подкинул тело к дыре. В глазах потемнело, колени задрожали. Но на этот раз Гуг не свалился вниз, видно, уцепился за что-то. Сверху послышались совершенно непередаваемые ругательства и отборный старинный мат. Дверь ходуном ходила. Это было заметно даже сквозь железные ставни. Наконец, в ее центре появилось темное пятнышко. Пятнышко все время меняло форму, расширялось, пока его не прорвало и в образовавшуюся дыру не пробилось синее холодное на вид пламя. Европоловцы прожигали дверь плазменным резаком, каким-то образом, а может, и совсем не случайно, им удалось обогнуть массивный стальной сейф, заслонявший ее снизу до половины. Дыра увеличивалась на глазах. Больше рисковать не стоило. И Иван прыгнул вверх, еще не зная толком, что его там ожидает. Пригодилась подготовка, полученная в Школе, пригодилась, несмотря на все, что было с ним в последние дни, несмотря на беспробудную двухнедельную пьянку, на четыре голодные дня в связанном достоянии, на затекшие мышцы. Все-таки он был космолетчиком экстра-класса. И он вновь доказал это! Гуг подхватил его, вцепился мертвой хваткой в кисть, втащил в какую-то темную дыру. И все же Иван успел оглянуться, свесить голову вниз. Он увидал, как в конуренку Гуга Хлодрика ворвались четверо европоловцев с пулеметами в руках, заметались по ней... но стрелять уже было не в кого! - Ну и как я полезу по лестнице? - просипел в ухо невидимый в темноте Гуг. - Вспомни, как ты лазил на Гадре! - отрезал Иван. - Ага, на руках можно проползти вверх сотню метров, а здесь шесть ярусов, обалдуй! Это же больше километра? - На черта было забираться в такую глубь? - Ваня, ты всегда ходил поверху, ты не знаешь, как охотятся за нашим братом, понял?! Не надо учить старого честного разбойника, где ему прятаться от властей, поползли уж лучше! - Вот это дело! - прошептал Иван. Он ощупал рукой карман - на месте ли яйцо. Оно было там, где и полагалось ему быть. Иван вцепился рукой в железную скобу, подтянулся, перехватнлся. Потом спрыгнул вниз. - Ты полезай первым, - сказал он Хлодрику.- В случае чего, я подсоблю. Но пока силы есть, чтоб сам лез! Нечего ныть н надеяться на нянек! - Лады, на ярусах будем отдыхать понемногу! Гуг, сопя, ругаясь, обливаясь потом, полез вверх. помогая себе единственной здоровой ногой. Иван еле успевал за ним. Снизу начали стрелять в лаз. Пули крутились волчками у входа в трубу, визжали, рикошетили, выбивали отчаянную психопатическую дробь, но до беглецов не долетали. - Щя, Ваня, погоди, - просипел вдруг сверху Гуг, - пригнись маленько, старина, прижмись к скобам? Иван начинал привыкать к темноте. Он разглядел, как Хлодрик вытащил что-то из кармана, - покрутил в руке и очень аккуратно, выверенным движением, бросил вниз. - Ловите подарочек, гниды! - сказал он беззлобно. И зашелся в кашле-смехе. Внизу здорово громыхнуло. Взрывная волна докатилась и до Ивана, шибанула в ступни, заставила вздрогнуть. - Зря ты все это делаешь, Гуг! Сам ты дурак порядочный! - разозлился он.. - А ты не заступайся за этих ребятишек, Ваня! Они не ангелы! И не стражи порядка и законности! Ежели бы ты знал, ках они повязаны с евромафией, чего они вытворяют тут, ты бы помалкивал, Ваня! Вот ты меня чистил на чем свет стоит Божий, а ведь я, Ваня, ягненок невинный по сравнению с ними, чего же ты меня обижаешь... - Ладно, потом разберемся. Шуруй давай, не задерживайся, ангел! Через полтора часа еле живые, обессиленные, вымотанные на нет, они вылезли в предповерхностный туннель. Последние триста метров Иван тащил Хлодрикана себе. Тот, конечно, помогал ему изо всех сил, цеплялся за скобы, отпихивался ногой, но помощь была слабоватой. - Все, чтоб им пусто было! - выдохнул Гуг. И они повалились на пол, покрытый толстым слоем ржавчины, пыли и какой-то вонючей драни. Снизу никаких звуков не доносилось, по всей видимости, их решили вылавливать другим способом, перекрывая ходы, а может, про них уже забыли... нет, этого быть не могло, Иван не стал утешать себя простодушной мыслью. Расслабляться не следовало. - Пошли! - сказал он, вставая на колени. - Щя, еще чуток полежим... Или нет, ты сбегай пока на разведку, коли шустрый такой, а я, передохну. Тридцать восьмая дверь по левой стороне! - Да помню! - отрезал Иван. Он быстро нашел нужную дверь. Потянул ручку на себя. Но оказалось, что дверь открывается вовнутрь. Он пихнул ее н оказался в довольно-таки вместительном помещении с низким сводчатым потолком. Посреди помещения стоял длинный стол, заставленный бутылками, стаканами, рюмками, фужерами, тарелками н тарелочками с остатками самой разнообразной снеди... Похоже, здесь совсем недавно отчаянно пировала веселая и многочисленная компания. Пол был также завален объедками, осколками, окурками, тут же стояли и лежали перевернутые стулья, кресла. Но больше всего поразила Ивана огромная облезлая крыса, сидевшая на самом краю стола и пристально следившая своими умными колючими глазками за каждым его движением. Иван махнул рукой на крысу. Но та не испугалась. Тогда он подошел ближе, поднял с пола бутылку из-под виски и швырнул ею в крысу, бутылка не попала в цель, крыса с легкостью увернул.ась. Иван вдруг вспомнил про яйцо, вытащил его. Заметил, что крыса подалась вперед,- задрожала. Он подошел еще ближе, вытянул руку с яйцом. Крыса недоверчиво, но как-то бесшабашно и слепа, будто ее тянуло магнитом, поползла к яйцу, ткнулась в его Тупой конец усатой дрожащей мордой, замерла. Иван сжал яйцо рукой. И произошло то, на что он был уже настроен, чего ждал невольно - крыса пропала, словно ее и не было. На краю стола, свесив толстые крепкие ноги с совершенно обалделой рожей сидел, стриженный здоровяк с бычьей шеей, тот самый. В глазах его стоял такой восторг, будто он только что вопреки всем законам природы и Божественному Промыслу воскрес из мертвых.
Иван подошел вплотную. Спрятал яйцо в карман, предварительно обтерев его платком. Платок выбросил. А потом коротко и сильно ударил стриженного и челюсть. Тот упал со стола, застыл в нелепой, позе посреди кучи объедков и битого стекла. Иван взял наполовину пустую бутылку шампанского, полил стриженного сверху. Тот продрал глаза, потер ладонью челюсть. - Это я тебе должок вернул, не обижайся! - Чего об такой ерунде говорить, - отозвался снизу стриженный, - это я тебе теперь должен по гроб! В эту минуту в комнату на трех конечностях, пыхтя и сопя, вполз багроволицый непомерно толстый Гуг Хлодрик. - О-о-о, кого я вижу! - заорал он, с порога. - Лысый, падла! Как ты себя чувствуешь, крысеныш поганый?! Стриженный здоровяк подбежал к Гугу, помог ему подняться, усадил в кресло. Чувствовалось, что он уважает "пахана". Иван встрепенулся. - Слушай, а вправду, как ты себя ощущал в этой шкуре, а? - спросил он с заметным интересом. - Нормально, - ответил Лысый, - все путем, даже лучше как-то, вроде бы и шустрее, и сильнее, и нервишки не так шалят. - Да нет, я не о том, - оборвал его Иван, - кем ты себя чувствовал: человеком или крысой? Лысый обиделся, надулся. - Чего ты, издеваться надумал? Скажешь еще крысой! Не, ты, мужик, меня не задевай, я нервный! Дальнейших объяснений Ивану не требовалось. В нем вдруг разыгрался бешенный аппетит. Он присел к столу и набросился на объедки, выбирая нетронутые, посвежее. Запивал только шипучкой, которая давным-давно выдохлась, к спиртному не притрагивался. Гуг поглядывал на жующего Ивана с ехидцей, перемигивался с Лысым - им, наверное, было что вспомнить. Едва он немного насытился, как раздался лязг. Какие-то скрытые верхние люки одновременно распахнулись. И в комнату, будто военный десант с небес, спрыгнули одновременно человек тридцать в одинаковых зеленоватых форменках и касках. Лысого, попытавшегося приподняться над стулом, срезали очередью из пулемета без предупреждения. Он упал с удивленно вытаращенными глазами, наверное, так и не разобравшись перед смертью, что же случилось. Гуг Хлодрик сидел спокойно, не дергался. Но на него тут же набросили мелкоячеистую пластиконовую сеть - набросили в три или четыре слоя, Иван не успел сосчитать. Прямо в дицо ему смотрело черное холодное отверстие ствола пулемета. Высокий усатый человек, с золотой посверкивающей фиксой во рту и темными очками, скрывающими глаза, подошел совсем близко, отвел рукой ствол пулемета. И произнес официальным напыщенным тоном: - Вам предлагается в течение полутора часов покинуть территорию Объединенной Европы. Предупреждаю, неисполнение требования поставит вас вне закона, а тогда... - он развел руками. - Тогда мы вам ничем не сможем помочь! Гуг Хлодрик зашевелися под слоем сетей. - Иван - сказал он мягко, но убежденно.- Я тоже думаю, тебе надо проваливать отсюда, не спорь с ними! Уматывай в Россию, пока цел! - А ты? - спросил Иван. - С ним особые счёты, - ответил за Гуга усатый, - не волнуйтесь, мы никого не обидим. - Это точно, Ваня, они меня не обидят, им на Гадре очень кстати опытные работнички, что делать, Ваня, надо ведь и кому-то выдавать на гора руду с ридориумом, верно? - Не буду спорить, - согласился усатый. - Работники нужны и на Гадре, и на Сельме, и на Гиргее... Скажи спасибо, Хлодрик, что смертная казнь отменена, что тебе еще будет позволено таскать твое жирное брюхо на твоих протезах. Гуг засопел, заерзал. - Мы с тобой, легавая гадина, еще обсудим эти вопросы, - процедил он раздельно и зло, - при первой же встрече тет-а-тет, ты уж не сумлевайся любезный мой! - Ладно, хватит болтать! Не позорься при посторонних! - Это вы для него посторонние, легаш! Усатый повернулся к Ивану. - В вашем распоряжении остается один час и двадцать четыре минуты. Я вам советую долго не раздумывать, до границы лету тридцать одна минута, да пока доберетесь до стоянки... Поспешите! Иван виновато поглядел на Гуга Хлодрика, опутанного словно он дикий зверь, будто он беснующий ся птицекальмар с Гиргеи. Бросать старого друга в таком положении не хотелось. - Или ты хочешь со мною, на рудники? - спросил Гуг. Нет, у Ивана были совсем иные планы. Он не мог распоряжаться собою, как ему вздумается. Он был обязан выполнить свой долг. - Давай, Ваня, возвращайся к себе. И прощай, может, не свидимся боле! - Прощай, Гуг! - еле слышно ответил Иван. Он чувствовал, как яйцо превращатель в кармане давит прямо на печень. Он удивлялся, что его не обыскивают и вообще не трогают. Но он знал, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят. - Прощай! На выходе он спросил у сопровождавшего его усатого человека в темных очках: - Но вы можете объяснить, почему , вдруг мне нельзя находиться в Объединенной Европе? - Приказ, - безжизненым голосом ответил усатый и сверкнул фиксой. - Я понимаю, что приказ. Но должна же быть и причина для приказа? - Там, наверху, ее, наверное, знают. А я маленький человек, я исполнитель, - усатый заулыбался во весь рот. - Скажу только одно: видно, вы крепко насолили кому-то из этих, понимаете, о ком я говорю? - Я ни черта не понимаю! - разозлился Иван. - У нас такой порядок - со всеми поддерживать дружественные отношения и ни во что не вмешиваться. А про вас поговаривают, что вы влезли в дела, где замешаны неземляне, понятно, надеюсь? Ну вот, вижу, что понятно. Сами подумайте, зачем Объединенной Европе встревать между вами и иной цивилизацией, если она, конечно, есть?! Что скажете? Ивану было нечего сказать. Он недоумевал - откуда им стало известно! Да и мало ли что! Какое они имеют право на таком шатком, полуреальном основании третировать его! Нет, бред, паранойя, шизофрения, алкогольный психоз! Причем тут Европа! Причем тут все они?! Его горло перехватило от ярости и обиды. И он ничего не ответил. - А кое-кто поговаривает, что эта самая цивилизация тыщ на пять лет обогнала нас в развитии, чуете, чем пахнет?! Нет, вы уж сами там разбирайтесь. Только я вам скажу честно, от души, - голос усатого стих, стал проникновенным, дружеским, - никто вам не поможет - ни здесь в Европе, ни за океаном, ни у вас, в России. Не найдете безумцев. А моя бы воля, засадил бы я вас в психушку, где-нибудь подальше от людей, на одном из спутников Нептуна, всем бы покойнее было. Это ж надо, на такое замахнуться! Ну да прощайте, не нам вас карать, не нам и миловать; Надеюсь, с вами разберутся дома, не оставят без внимания, посадят, куда положено... а мы не причем. Прощайте! Иван уже не слушал усатого. Тот стал ему неинтересен. Напоследок он обернулся к Гугу Хлодрику и помахал ему рукой. - Мы еще увидимся, старина, - сказал он, четко выговаривая каждое слово, - назло всем им увидится! До встречи, Гуг!
Земля. Россия. Москва.
2478-ой год, май..
Внутри Храма было прохладной тихо. Иван сделал от дверей три шага, остановился, собираясь с мыслями, настраиваясь на нужный лад, потом размашисто и неторопливо перекрестился, склонил голову. Он не знал толком ни одной молитвы, не был знаком с обрядовой стороной: что и когда надо делать, куда идти в первую очередь, куда потом, кому и в каких случаях ставить свечу... Но это не смущало его ни в малейшей степени, последние полгода покой и умиротворение нисходили на него лишь в полумраке церквей, когда, отрешась от земной суеты и бестолковой мирской возни, он представал пред ликом Всевышнего, освобождал сознание от злобы и ненависти, зависти и желаний. В эти короткие мгновения бытия перед ним открывалось Вечное, и он ощущал в себе полную свободу, раскованность, он воспарял в выси горний, хотя, казалось, куда ему, космолетчику, избороздившему пол-Вселенной, воспарять! Но значит, было куда, он это чувствовал, он это понимал - не все постиг ум человеческий в Пространстве. И не все ему, видно, дано постичь! Всегда останется Тайна, пред которой надо. найти мужество спокойно и с чувством собственного достоинства преклонить колени.
Еще каких-то полтысячи лет назад человечество кичливо заносилось, объявляя себя и свои составляющие венцами творения, заявляя, преисполнясь гордыней, что нет ничего непознаваемого в мире, и что почти все уже познано им, осталась, дескать, самая малость... Малость обернулась такими неизведанными глубинами, что Человечество, отринувшее гордыню и антропоцентризм, осознало недолговечность свою и преходящесть, задумалось, стоя над бездной, удержалось на краю - надолго ли? Превознося себя и глумясь на Извечными Силами Природы, человечество неостановимо падало вниз, умаляясь с каждым горделивым, кичливым словом. Осознав же свою малость и ничтожество во Вселенной, ощутив себя младенцем - несмышленышем, ползающим у подножия Престола Неизьяснимого, Человечество возвысилось и обрело свбе собственное место в Пространстве. Дух обарывал Материю, доказывая первородство и неистребимую жизнестойкость, не было на его пути преград и заторов, ибо все преграды и заторы материальны, Дух же вездесущ и всепроникающ, границ для него нет, пределов - не положено. Но не пришел еще, видно, тот час, когда вместилище частицы Духа - душа человеческая, обретет светоносную сущность и чистоту подлинную. И в 2478-м году душа эта оставалась ристалищем для Сил Добра и Зла, ведущих извечную борьбу. Не каждому дано понять смысл Борьбы этой, познать долю Ее, а то и просто догадаться о том, что идет Она. Ивана же Истина коснулась краешком своего белоснежиого легкого крыла.
Он не понимал этого, не осознавал, он лишь чувствовал легкость и истинность прикосновения. И с него было достаточно и такой малости. К Ивану подошла невысокая и худенькая пожилая женщина, заглянула в глаза, добро и вопрощающе. - Вы, наверное, впервые здесь? - Да, - сознался Иван,-половину жизни провела Москве, особенно в детстве, юности, а вот както не доводилось... все, знаете ли, издали любовался. Женщина кивнула. - Храм Божий - вместилище Духа. Как бы ни был он снаружи хорош, а внутри всегда лучше, - сказала она мягко, - хотите я вас проведу, познакомлю... Жаль вот только служба закончилась, ну да ничего, на первый раз вам, к этого достанет. Иван поклонится, поблагодарил. Но от помощи отказался. - Хочется побыть одному, - сказал он, - проникнуться, вы меня простите. - Не за что. Бог в помощь! Женщина отошла, примкнула к молящимся у иконостаса. А Иван как стоял, так и остался стоять. Он постепенно привыкал, присматривался. Огромное внутреннее пространство ничуть не подавляло, наоборот, как бы растворяло в себе, поднимало, приобщало к Вечному и Высокому. Под сводами куполов могла бы уместиться колокольня, Ивана Великого, но своды эти были естественны как свод небесный. В Храме не было привычного для небольших церквей полумрака, ровный и приятный свет заполнял его. Иван чувствовал, как этот свет проникает в него самого, озаряет душу. И ему становилось легче. Сколько раз за свою немалую жизнь он проходил мимо Храма, давая себе слово, непременно в него заглянуть в следующее посещение. И не держал этого слова. Возвращаясь из Дальнего Поиска, он любовался сверкающими над Москвой золотыми куполами, и у него щемило сердце, на глаза набегали слезы, он радовался, что снова видит эту неизъяснимую красоту... но зайти внутрь белокаменного чуда не решался, все откладывал. А может, и правильно делал? Может, еще рано было тогда заходить в сам Храм? Иван не знал ответов на эти вопросы, да они его не слишком и волновали. Главное, теперь он здесь, в Храме. Теперь, когда это случилось не по мимолетной прихоти и не из любопытства праздного, а по велению души и сердца!
Он стоял, и не мог заставить себя сдвинуться с места. Ему казалось, что он не стоит на мозаичном узорчатом полу, равном размерами доброму полю, а парит над ним, в высоте, где-то не под самыми сводами, но немного ниже, на уровне вертикалей стен, то чуть приподнимаясь, то опускаясь. И парение это было сказочно прекрасным. Он даже утратил на время ощущение неизбывной муки, преследующей его последние полгода, терзающей его, растравляющей душу каленым железом. Облегчение пришло незаметно и внезапно, совместившись в несовместимом. - Собою оживляющий, оживи мя, умерщвленного грехами... - произнес он вслух вспомнившуюся строку молитвы, - воскреси души наши! Если бы Ивана спросили сейчас, верит ли он, навряд ли бы дождались ответа. Он и сам пока не понимал этого, ему трудно было сразу отказаться от многого предшествующего, от взглядов, привычек... Но он не ответил бы и отрицательно. Пусть он не проникся пока исцеляющей верой полностью, пусть, зато он отринул неверие. А то уже было немалым! Ему много пришлось пережить после того, как службы Европола вышвырнули его из своих пределов. Он думал, что на родине забудется, успокоится, что боль утихнет, а ему самому помогут. Но помощь в таких случаях не давала результатов. Боль не утихала. И ничего не забывалось. Наоборот! Всю зиму провел на родине своих родителей. Сам он появился на белый свет за миллионы километров от Земли, во мраке Вселенной, сжимавшей со всех сторон маленькую трехместную капсулу-корабль. Но он не считал себя гражданином Вселенной, родина его отца и матери была и его родиной. Пусть он поздно узнал о них, но ведь узнал же! Большое и богатое село под Вологдой жило своей наполненной жизнью и, казалось, ничего не хотело знать о Дальнем Поиске, об окраинах Пространства и всех их обитателей. Своих забот хватало! И были эти заботы не менее насущными, чем добыча ридориума на рудниках Гадры или освоение никому в селе не известной и уже совершенно не нужной сельчанам Гиргеи. Иван долго пытался разыскать родственников. Да только за двести с лишним лет многое изменилось, перемешались роды и семьи, и концов отыскивалось так много, что куда ни кинь, всюду были его родичи! Иван оставил свою затею, теперь он на каждого смотрел как на брата или сестру, отца или мать, деда или бабку, сына или дочь, хотя и был фактически намного старше всех живущих. У них со Светой детей не было, все откладывали на потом, вот и дооткладывались... Да что ныне горевать, поздно, ее не вернуть, да и самому не до витья семейного гнездышка! По ночам его терзала память. Днем иногда удавалось отвлечься, забыться. Он узнал, что когда-то, давным-давно, не только село это, не только вологодская, но и вся землюшка Русская была разорена и опустошена до крайности, народ почти истреблен, а тех, кто уцелел, позагоняли в дымние и смрадные города. Из них было лишь две дороги - на кладбища, которые с периодичностью в десять-пятнадцать лет закатывали асфальтом, дабы память не теребила никого, или же в разбросанный по всей стране гигантский архипелаг "лечебно-трудовых профилакториев", откуда мало кто возвращался живым и здоровым. Села обезлюдели, вымирали последние старики и старушки... казалось, конец пришел земле Русской. Но отвел Господь напасть, вновь ожили села, стали подниматься, повырубленные леса, химические производства постепенно позакрывали, и пошла-поехала возобновляющаяся жизнь на древней российской земле, испытавшей все, что только можно испытать за свою историю многотысячелетнюю! Личная память Ивана соединялась с памятью народной, вековечной, и казалось, груз ее непомерен, неподсилен даже богатырю. 'Но что оставалось делать? Надо было терпеть. И Иван терпел. Он мог бы остановиться в огромной пустующей гостинице, срубленной по последней моде и стародавнему обычаю из здорового по своей сути и для людей дуба, сработанной под средневековый княжий терем. с просторными клетями, горницами, привольными гульбищами, бревенчатыми крытыми башенками. Он мог бы остановиться и в сверхсовременном, торчащем на одной-единственной длинной ноге отеле. Но его приютил старик-священник - добрая русская душа, бессребренник и говорун-рассказчик. От него вообщем-то Иван и узнал о вере предков. В интернате им обо всех этих делах говорили вскользь, мимоходом, в Школе и вовсе были иные заботы, там только поспевали за инструкторами!
- Эй, Гуг Хлодрик, отпирай! Ты арестован! На этот раз ты крепко влип, Буйный! - Щас ты у меня влипнешь, дерьмо вонючее!- отозвался Гуг. - Ты как смеешь так говорить со мной, щенок! Ну, давай, высаживай дверцу, я тебя жду со всен твоей кодлой! Ивана передернуло. - Гуг, зря ты их поливаешь, - сказал он, - у них же такая служба, работа. - Ваня, мы разберемся, мы старинные знакомые. Ты иди. Нет, постой! Я тебя напоследок спросить хочу, а как ко всей этой истории с твоим мщением относится твоя же ненаглядная, сто лет не видал твоего Светика, неужто она тебя благословит на подвиги, что-то не верится мне в это. Ну да все равно, ты ей от меня самый горячий братский поцелуй передавай, ладушки?! У Ивана внутри все перевернулось, сердце трепыхнулось, застучало сильнее, будто в его раскрытую рану плеснули раскаленным маслом. Но он сдержался, он понял, что Хлодрик просто-напросто ни о чем не знал, что он оторвался от мира со своей воровской бандой, что он, видно, не смотрел визора, не читал газет, а потому и злиться на него не стоит. - Ее давно нет, - проговорил совсем тихо. - Где нет? - удивился Гуг. - Нигде нет, старина! Она погибла четыре года назад, там в Пространстве, на выходе из Осевого измерения ее капсулу разнесло в пыль! Так-то, Гуг. Светы давно нет, мне не у кого отпрашиваться. - Извини! - буркнул Хлодрик себе под нос. В дверь перестали стучать; и она вдруг завибри- ровала, задрожала мелко-мелко. Иван поглядел на Гуга, дело принимало нешуточный оборот. - Ты пойдешь со мной! Он обхватил Хлодрика за плечи, оторвал от кровати, подпихнул к стене, вцепился обеими руками в пояс, напрягся и подкинул тело к дыре. В глазах потемнело, колени задрожали. Но на этот раз Гуг не свалился вниз, видно, уцепился за что-то. Сверху послышались совершенно непередаваемые ругательства и отборный старинный мат. Дверь ходуном ходила. Это было заметно даже сквозь железные ставни. Наконец, в ее центре появилось темное пятнышко. Пятнышко все время меняло форму, расширялось, пока его не прорвало и в образовавшуюся дыру не пробилось синее холодное на вид пламя. Европоловцы прожигали дверь плазменным резаком, каким-то образом, а может, и совсем не случайно, им удалось обогнуть массивный стальной сейф, заслонявший ее снизу до половины. Дыра увеличивалась на глазах. Больше рисковать не стоило. И Иван прыгнул вверх, еще не зная толком, что его там ожидает. Пригодилась подготовка, полученная в Школе, пригодилась, несмотря на все, что было с ним в последние дни, несмотря на беспробудную двухнедельную пьянку, на четыре голодные дня в связанном достоянии, на затекшие мышцы. Все-таки он был космолетчиком экстра-класса. И он вновь доказал это! Гуг подхватил его, вцепился мертвой хваткой в кисть, втащил в какую-то темную дыру. И все же Иван успел оглянуться, свесить голову вниз. Он увидал, как в конуренку Гуга Хлодрика ворвались четверо европоловцев с пулеметами в руках, заметались по ней... но стрелять уже было не в кого! - Ну и как я полезу по лестнице? - просипел в ухо невидимый в темноте Гуг. - Вспомни, как ты лазил на Гадре! - отрезал Иван. - Ага, на руках можно проползти вверх сотню метров, а здесь шесть ярусов, обалдуй! Это же больше километра? - На черта было забираться в такую глубь? - Ваня, ты всегда ходил поверху, ты не знаешь, как охотятся за нашим братом, понял?! Не надо учить старого честного разбойника, где ему прятаться от властей, поползли уж лучше! - Вот это дело! - прошептал Иван. Он ощупал рукой карман - на месте ли яйцо. Оно было там, где и полагалось ему быть. Иван вцепился рукой в железную скобу, подтянулся, перехватнлся. Потом спрыгнул вниз. - Ты полезай первым, - сказал он Хлодрику.- В случае чего, я подсоблю. Но пока силы есть, чтоб сам лез! Нечего ныть н надеяться на нянек! - Лады, на ярусах будем отдыхать понемногу! Гуг, сопя, ругаясь, обливаясь потом, полез вверх. помогая себе единственной здоровой ногой. Иван еле успевал за ним. Снизу начали стрелять в лаз. Пули крутились волчками у входа в трубу, визжали, рикошетили, выбивали отчаянную психопатическую дробь, но до беглецов не долетали. - Щя, Ваня, погоди, - просипел вдруг сверху Гуг, - пригнись маленько, старина, прижмись к скобам? Иван начинал привыкать к темноте. Он разглядел, как Хлодрик вытащил что-то из кармана, - покрутил в руке и очень аккуратно, выверенным движением, бросил вниз. - Ловите подарочек, гниды! - сказал он беззлобно. И зашелся в кашле-смехе. Внизу здорово громыхнуло. Взрывная волна докатилась и до Ивана, шибанула в ступни, заставила вздрогнуть. - Зря ты все это делаешь, Гуг! Сам ты дурак порядочный! - разозлился он.. - А ты не заступайся за этих ребятишек, Ваня! Они не ангелы! И не стражи порядка и законности! Ежели бы ты знал, ках они повязаны с евромафией, чего они вытворяют тут, ты бы помалкивал, Ваня! Вот ты меня чистил на чем свет стоит Божий, а ведь я, Ваня, ягненок невинный по сравнению с ними, чего же ты меня обижаешь... - Ладно, потом разберемся. Шуруй давай, не задерживайся, ангел! Через полтора часа еле живые, обессиленные, вымотанные на нет, они вылезли в предповерхностный туннель. Последние триста метров Иван тащил Хлодрикана себе. Тот, конечно, помогал ему изо всех сил, цеплялся за скобы, отпихивался ногой, но помощь была слабоватой. - Все, чтоб им пусто было! - выдохнул Гуг. И они повалились на пол, покрытый толстым слоем ржавчины, пыли и какой-то вонючей драни. Снизу никаких звуков не доносилось, по всей видимости, их решили вылавливать другим способом, перекрывая ходы, а может, про них уже забыли... нет, этого быть не могло, Иван не стал утешать себя простодушной мыслью. Расслабляться не следовало. - Пошли! - сказал он, вставая на колени. - Щя, еще чуток полежим... Или нет, ты сбегай пока на разведку, коли шустрый такой, а я, передохну. Тридцать восьмая дверь по левой стороне! - Да помню! - отрезал Иван. Он быстро нашел нужную дверь. Потянул ручку на себя. Но оказалось, что дверь открывается вовнутрь. Он пихнул ее н оказался в довольно-таки вместительном помещении с низким сводчатым потолком. Посреди помещения стоял длинный стол, заставленный бутылками, стаканами, рюмками, фужерами, тарелками н тарелочками с остатками самой разнообразной снеди... Похоже, здесь совсем недавно отчаянно пировала веселая и многочисленная компания. Пол был также завален объедками, осколками, окурками, тут же стояли и лежали перевернутые стулья, кресла. Но больше всего поразила Ивана огромная облезлая крыса, сидевшая на самом краю стола и пристально следившая своими умными колючими глазками за каждым его движением. Иван махнул рукой на крысу. Но та не испугалась. Тогда он подошел ближе, поднял с пола бутылку из-под виски и швырнул ею в крысу, бутылка не попала в цель, крыса с легкостью увернул.ась. Иван вдруг вспомнил про яйцо, вытащил его. Заметил, что крыса подалась вперед,- задрожала. Он подошел еще ближе, вытянул руку с яйцом. Крыса недоверчиво, но как-то бесшабашно и слепа, будто ее тянуло магнитом, поползла к яйцу, ткнулась в его Тупой конец усатой дрожащей мордой, замерла. Иван сжал яйцо рукой. И произошло то, на что он был уже настроен, чего ждал невольно - крыса пропала, словно ее и не было. На краю стола, свесив толстые крепкие ноги с совершенно обалделой рожей сидел, стриженный здоровяк с бычьей шеей, тот самый. В глазах его стоял такой восторг, будто он только что вопреки всем законам природы и Божественному Промыслу воскрес из мертвых.
Иван подошел вплотную. Спрятал яйцо в карман, предварительно обтерев его платком. Платок выбросил. А потом коротко и сильно ударил стриженного и челюсть. Тот упал со стола, застыл в нелепой, позе посреди кучи объедков и битого стекла. Иван взял наполовину пустую бутылку шампанского, полил стриженного сверху. Тот продрал глаза, потер ладонью челюсть. - Это я тебе должок вернул, не обижайся! - Чего об такой ерунде говорить, - отозвался снизу стриженный, - это я тебе теперь должен по гроб! В эту минуту в комнату на трех конечностях, пыхтя и сопя, вполз багроволицый непомерно толстый Гуг Хлодрик. - О-о-о, кого я вижу! - заорал он, с порога. - Лысый, падла! Как ты себя чувствуешь, крысеныш поганый?! Стриженный здоровяк подбежал к Гугу, помог ему подняться, усадил в кресло. Чувствовалось, что он уважает "пахана". Иван встрепенулся. - Слушай, а вправду, как ты себя ощущал в этой шкуре, а? - спросил он с заметным интересом. - Нормально, - ответил Лысый, - все путем, даже лучше как-то, вроде бы и шустрее, и сильнее, и нервишки не так шалят. - Да нет, я не о том, - оборвал его Иван, - кем ты себя чувствовал: человеком или крысой? Лысый обиделся, надулся. - Чего ты, издеваться надумал? Скажешь еще крысой! Не, ты, мужик, меня не задевай, я нервный! Дальнейших объяснений Ивану не требовалось. В нем вдруг разыгрался бешенный аппетит. Он присел к столу и набросился на объедки, выбирая нетронутые, посвежее. Запивал только шипучкой, которая давным-давно выдохлась, к спиртному не притрагивался. Гуг поглядывал на жующего Ивана с ехидцей, перемигивался с Лысым - им, наверное, было что вспомнить. Едва он немного насытился, как раздался лязг. Какие-то скрытые верхние люки одновременно распахнулись. И в комнату, будто военный десант с небес, спрыгнули одновременно человек тридцать в одинаковых зеленоватых форменках и касках. Лысого, попытавшегося приподняться над стулом, срезали очередью из пулемета без предупреждения. Он упал с удивленно вытаращенными глазами, наверное, так и не разобравшись перед смертью, что же случилось. Гуг Хлодрик сидел спокойно, не дергался. Но на него тут же набросили мелкоячеистую пластиконовую сеть - набросили в три или четыре слоя, Иван не успел сосчитать. Прямо в дицо ему смотрело черное холодное отверстие ствола пулемета. Высокий усатый человек, с золотой посверкивающей фиксой во рту и темными очками, скрывающими глаза, подошел совсем близко, отвел рукой ствол пулемета. И произнес официальным напыщенным тоном: - Вам предлагается в течение полутора часов покинуть территорию Объединенной Европы. Предупреждаю, неисполнение требования поставит вас вне закона, а тогда... - он развел руками. - Тогда мы вам ничем не сможем помочь! Гуг Хлодрик зашевелися под слоем сетей. - Иван - сказал он мягко, но убежденно.- Я тоже думаю, тебе надо проваливать отсюда, не спорь с ними! Уматывай в Россию, пока цел! - А ты? - спросил Иван. - С ним особые счёты, - ответил за Гуга усатый, - не волнуйтесь, мы никого не обидим. - Это точно, Ваня, они меня не обидят, им на Гадре очень кстати опытные работнички, что делать, Ваня, надо ведь и кому-то выдавать на гора руду с ридориумом, верно? - Не буду спорить, - согласился усатый. - Работники нужны и на Гадре, и на Сельме, и на Гиргее... Скажи спасибо, Хлодрик, что смертная казнь отменена, что тебе еще будет позволено таскать твое жирное брюхо на твоих протезах. Гуг засопел, заерзал. - Мы с тобой, легавая гадина, еще обсудим эти вопросы, - процедил он раздельно и зло, - при первой же встрече тет-а-тет, ты уж не сумлевайся любезный мой! - Ладно, хватит болтать! Не позорься при посторонних! - Это вы для него посторонние, легаш! Усатый повернулся к Ивану. - В вашем распоряжении остается один час и двадцать четыре минуты. Я вам советую долго не раздумывать, до границы лету тридцать одна минута, да пока доберетесь до стоянки... Поспешите! Иван виновато поглядел на Гуга Хлодрика, опутанного словно он дикий зверь, будто он беснующий ся птицекальмар с Гиргеи. Бросать старого друга в таком положении не хотелось. - Или ты хочешь со мною, на рудники? - спросил Гуг. Нет, у Ивана были совсем иные планы. Он не мог распоряжаться собою, как ему вздумается. Он был обязан выполнить свой долг. - Давай, Ваня, возвращайся к себе. И прощай, может, не свидимся боле! - Прощай, Гуг! - еле слышно ответил Иван. Он чувствовал, как яйцо превращатель в кармане давит прямо на печень. Он удивлялся, что его не обыскивают и вообще не трогают. Но он знал, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят. - Прощай! На выходе он спросил у сопровождавшего его усатого человека в темных очках: - Но вы можете объяснить, почему , вдруг мне нельзя находиться в Объединенной Европе? - Приказ, - безжизненым голосом ответил усатый и сверкнул фиксой. - Я понимаю, что приказ. Но должна же быть и причина для приказа? - Там, наверху, ее, наверное, знают. А я маленький человек, я исполнитель, - усатый заулыбался во весь рот. - Скажу только одно: видно, вы крепко насолили кому-то из этих, понимаете, о ком я говорю? - Я ни черта не понимаю! - разозлился Иван. - У нас такой порядок - со всеми поддерживать дружественные отношения и ни во что не вмешиваться. А про вас поговаривают, что вы влезли в дела, где замешаны неземляне, понятно, надеюсь? Ну вот, вижу, что понятно. Сами подумайте, зачем Объединенной Европе встревать между вами и иной цивилизацией, если она, конечно, есть?! Что скажете? Ивану было нечего сказать. Он недоумевал - откуда им стало известно! Да и мало ли что! Какое они имеют право на таком шатком, полуреальном основании третировать его! Нет, бред, паранойя, шизофрения, алкогольный психоз! Причем тут Европа! Причем тут все они?! Его горло перехватило от ярости и обиды. И он ничего не ответил. - А кое-кто поговаривает, что эта самая цивилизация тыщ на пять лет обогнала нас в развитии, чуете, чем пахнет?! Нет, вы уж сами там разбирайтесь. Только я вам скажу честно, от души, - голос усатого стих, стал проникновенным, дружеским, - никто вам не поможет - ни здесь в Европе, ни за океаном, ни у вас, в России. Не найдете безумцев. А моя бы воля, засадил бы я вас в психушку, где-нибудь подальше от людей, на одном из спутников Нептуна, всем бы покойнее было. Это ж надо, на такое замахнуться! Ну да прощайте, не нам вас карать, не нам и миловать; Надеюсь, с вами разберутся дома, не оставят без внимания, посадят, куда положено... а мы не причем. Прощайте! Иван уже не слушал усатого. Тот стал ему неинтересен. Напоследок он обернулся к Гугу Хлодрику и помахал ему рукой. - Мы еще увидимся, старина, - сказал он, четко выговаривая каждое слово, - назло всем им увидится! До встречи, Гуг!
Земля. Россия. Москва.
2478-ой год, май..
Внутри Храма было прохладной тихо. Иван сделал от дверей три шага, остановился, собираясь с мыслями, настраиваясь на нужный лад, потом размашисто и неторопливо перекрестился, склонил голову. Он не знал толком ни одной молитвы, не был знаком с обрядовой стороной: что и когда надо делать, куда идти в первую очередь, куда потом, кому и в каких случаях ставить свечу... Но это не смущало его ни в малейшей степени, последние полгода покой и умиротворение нисходили на него лишь в полумраке церквей, когда, отрешась от земной суеты и бестолковой мирской возни, он представал пред ликом Всевышнего, освобождал сознание от злобы и ненависти, зависти и желаний. В эти короткие мгновения бытия перед ним открывалось Вечное, и он ощущал в себе полную свободу, раскованность, он воспарял в выси горний, хотя, казалось, куда ему, космолетчику, избороздившему пол-Вселенной, воспарять! Но значит, было куда, он это чувствовал, он это понимал - не все постиг ум человеческий в Пространстве. И не все ему, видно, дано постичь! Всегда останется Тайна, пред которой надо. найти мужество спокойно и с чувством собственного достоинства преклонить колени.
Еще каких-то полтысячи лет назад человечество кичливо заносилось, объявляя себя и свои составляющие венцами творения, заявляя, преисполнясь гордыней, что нет ничего непознаваемого в мире, и что почти все уже познано им, осталась, дескать, самая малость... Малость обернулась такими неизведанными глубинами, что Человечество, отринувшее гордыню и антропоцентризм, осознало недолговечность свою и преходящесть, задумалось, стоя над бездной, удержалось на краю - надолго ли? Превознося себя и глумясь на Извечными Силами Природы, человечество неостановимо падало вниз, умаляясь с каждым горделивым, кичливым словом. Осознав же свою малость и ничтожество во Вселенной, ощутив себя младенцем - несмышленышем, ползающим у подножия Престола Неизьяснимого, Человечество возвысилось и обрело свбе собственное место в Пространстве. Дух обарывал Материю, доказывая первородство и неистребимую жизнестойкость, не было на его пути преград и заторов, ибо все преграды и заторы материальны, Дух же вездесущ и всепроникающ, границ для него нет, пределов - не положено. Но не пришел еще, видно, тот час, когда вместилище частицы Духа - душа человеческая, обретет светоносную сущность и чистоту подлинную. И в 2478-м году душа эта оставалась ристалищем для Сил Добра и Зла, ведущих извечную борьбу. Не каждому дано понять смысл Борьбы этой, познать долю Ее, а то и просто догадаться о том, что идет Она. Ивана же Истина коснулась краешком своего белоснежиого легкого крыла.
Он не понимал этого, не осознавал, он лишь чувствовал легкость и истинность прикосновения. И с него было достаточно и такой малости. К Ивану подошла невысокая и худенькая пожилая женщина, заглянула в глаза, добро и вопрощающе. - Вы, наверное, впервые здесь? - Да, - сознался Иван,-половину жизни провела Москве, особенно в детстве, юности, а вот както не доводилось... все, знаете ли, издали любовался. Женщина кивнула. - Храм Божий - вместилище Духа. Как бы ни был он снаружи хорош, а внутри всегда лучше, - сказала она мягко, - хотите я вас проведу, познакомлю... Жаль вот только служба закончилась, ну да ничего, на первый раз вам, к этого достанет. Иван поклонится, поблагодарил. Но от помощи отказался. - Хочется побыть одному, - сказал он, - проникнуться, вы меня простите. - Не за что. Бог в помощь! Женщина отошла, примкнула к молящимся у иконостаса. А Иван как стоял, так и остался стоять. Он постепенно привыкал, присматривался. Огромное внутреннее пространство ничуть не подавляло, наоборот, как бы растворяло в себе, поднимало, приобщало к Вечному и Высокому. Под сводами куполов могла бы уместиться колокольня, Ивана Великого, но своды эти были естественны как свод небесный. В Храме не было привычного для небольших церквей полумрака, ровный и приятный свет заполнял его. Иван чувствовал, как этот свет проникает в него самого, озаряет душу. И ему становилось легче. Сколько раз за свою немалую жизнь он проходил мимо Храма, давая себе слово, непременно в него заглянуть в следующее посещение. И не держал этого слова. Возвращаясь из Дальнего Поиска, он любовался сверкающими над Москвой золотыми куполами, и у него щемило сердце, на глаза набегали слезы, он радовался, что снова видит эту неизъяснимую красоту... но зайти внутрь белокаменного чуда не решался, все откладывал. А может, и правильно делал? Может, еще рано было тогда заходить в сам Храм? Иван не знал ответов на эти вопросы, да они его не слишком и волновали. Главное, теперь он здесь, в Храме. Теперь, когда это случилось не по мимолетной прихоти и не из любопытства праздного, а по велению души и сердца!
Он стоял, и не мог заставить себя сдвинуться с места. Ему казалось, что он не стоит на мозаичном узорчатом полу, равном размерами доброму полю, а парит над ним, в высоте, где-то не под самыми сводами, но немного ниже, на уровне вертикалей стен, то чуть приподнимаясь, то опускаясь. И парение это было сказочно прекрасным. Он даже утратил на время ощущение неизбывной муки, преследующей его последние полгода, терзающей его, растравляющей душу каленым железом. Облегчение пришло незаметно и внезапно, совместившись в несовместимом. - Собою оживляющий, оживи мя, умерщвленного грехами... - произнес он вслух вспомнившуюся строку молитвы, - воскреси души наши! Если бы Ивана спросили сейчас, верит ли он, навряд ли бы дождались ответа. Он и сам пока не понимал этого, ему трудно было сразу отказаться от многого предшествующего, от взглядов, привычек... Но он не ответил бы и отрицательно. Пусть он не проникся пока исцеляющей верой полностью, пусть, зато он отринул неверие. А то уже было немалым! Ему много пришлось пережить после того, как службы Европола вышвырнули его из своих пределов. Он думал, что на родине забудется, успокоится, что боль утихнет, а ему самому помогут. Но помощь в таких случаях не давала результатов. Боль не утихала. И ничего не забывалось. Наоборот! Всю зиму провел на родине своих родителей. Сам он появился на белый свет за миллионы километров от Земли, во мраке Вселенной, сжимавшей со всех сторон маленькую трехместную капсулу-корабль. Но он не считал себя гражданином Вселенной, родина его отца и матери была и его родиной. Пусть он поздно узнал о них, но ведь узнал же! Большое и богатое село под Вологдой жило своей наполненной жизнью и, казалось, ничего не хотело знать о Дальнем Поиске, об окраинах Пространства и всех их обитателей. Своих забот хватало! И были эти заботы не менее насущными, чем добыча ридориума на рудниках Гадры или освоение никому в селе не известной и уже совершенно не нужной сельчанам Гиргеи. Иван долго пытался разыскать родственников. Да только за двести с лишним лет многое изменилось, перемешались роды и семьи, и концов отыскивалось так много, что куда ни кинь, всюду были его родичи! Иван оставил свою затею, теперь он на каждого смотрел как на брата или сестру, отца или мать, деда или бабку, сына или дочь, хотя и был фактически намного старше всех живущих. У них со Светой детей не было, все откладывали на потом, вот и дооткладывались... Да что ныне горевать, поздно, ее не вернуть, да и самому не до витья семейного гнездышка! По ночам его терзала память. Днем иногда удавалось отвлечься, забыться. Он узнал, что когда-то, давным-давно, не только село это, не только вологодская, но и вся землюшка Русская была разорена и опустошена до крайности, народ почти истреблен, а тех, кто уцелел, позагоняли в дымние и смрадные города. Из них было лишь две дороги - на кладбища, которые с периодичностью в десять-пятнадцать лет закатывали асфальтом, дабы память не теребила никого, или же в разбросанный по всей стране гигантский архипелаг "лечебно-трудовых профилакториев", откуда мало кто возвращался живым и здоровым. Села обезлюдели, вымирали последние старики и старушки... казалось, конец пришел земле Русской. Но отвел Господь напасть, вновь ожили села, стали подниматься, повырубленные леса, химические производства постепенно позакрывали, и пошла-поехала возобновляющаяся жизнь на древней российской земле, испытавшей все, что только можно испытать за свою историю многотысячелетнюю! Личная память Ивана соединялась с памятью народной, вековечной, и казалось, груз ее непомерен, неподсилен даже богатырю. 'Но что оставалось делать? Надо было терпеть. И Иван терпел. Он мог бы остановиться в огромной пустующей гостинице, срубленной по последней моде и стародавнему обычаю из здорового по своей сути и для людей дуба, сработанной под средневековый княжий терем. с просторными клетями, горницами, привольными гульбищами, бревенчатыми крытыми башенками. Он мог бы остановиться и в сверхсовременном, торчащем на одной-единственной длинной ноге отеле. Но его приютил старик-священник - добрая русская душа, бессребренник и говорун-рассказчик. От него вообщем-то Иван и узнал о вере предков. В интернате им обо всех этих делах говорили вскользь, мимоходом, в Школе и вовсе были иные заботы, там только поспевали за инструкторами!