Пейдж Брэнтли. Пробуждение сердца

   – Можно Алису устроить на ночь не на соломенном тюфяке, а как-нибудь получше? – спросила Санча, с волнением ощущая на себе его пристальный взгляд.
   Хью продолжал стоять в дверях, явно ожидая, что Алиса уйдет.
   – У нее есть своя комната и собственная кровать.
   Санча с несчастным видом посмотрела на служанку.
   – Но если она понадобится мне ночью?
   – Ты сможешь ее позвать, она будет недалеко, – твердо сказал Хью, всем своим видом пресекая дальнейшие возражения жены.
   Видно было, что он уже все решил. Санче оставалось лишь с тоской наблюдать, как Алиса покорно встала, взяла свечу и вышла.
   Звук захлопнувшейся за Алисой двери заставил Санчу вздрогнуть. Она слышала, как поскрипывают половицы под тяжелыми шагами мужа. При тусклом свете единственной оставшейся свечи она собрала фишки в середине доски, переставляя их по одной, чтобы оттянуть неизбежное. Несколько недель, пока длилось их путешествие, Алиса и даже Мартин всегда были рядом, спали если и не в одной комнате с ними, но в нескольких шагах от них.
   «И вот теперь, – подумала Санча, – впервые после брачной ночи мне придется остаться наедине с мужем». Воображение рисовало картины одну кошмарнее другой.
   В том напряженном состоянии, в котором она пребывала, звуки приобрели какую-то особую четкость и ясность. Санча слышала, как Хью ходит по спальне, стук открывающихся ставен, ржавый протест петель. Ее взгляд скользнул с веселого узора игральной доски на догорающую свечу, которая скоро должна была погаснуть, и тогда она останется в темноте.
   Она была почти в отчаянии. Ведь должен же муж понимать, раздумывала Санча, что она еще не вполне оправилась от ежемесячного недомогания. Санча была очень стыдлива и избегала разговоров на подобные темы даже с такими близкими подругами, как Мари и Алина. На какой-то миг она представила себе, как скажет об этом мужу. Да она со стыда сгорит! Нет, это совершенно невозможно.
   Еще с дюжину подобных, рожденных паникой мыслей промелькнули в ее голове, как вдруг она поняла, что до нее не доносится ни единого звука. Что-то, может, инстинкт, заставило ее поднять глаза. Хью стоял в дверях, разглядывая ее, – высокий, как башня, силуэт в свете лампы, горевшей за его спиной.
   – Завез я тебя неведомо куда. Жить здесь впору лишь простолюдинам.
   У него был такой проникновенный голос, что она вмиг забыла о своих страхах, но не знала, что сказать в ответ. Слова не шли у нее с языка. Перед ужином Санча гуляла в крохотном господском саду, где стояла деревянная статуя Пресвятой Девы и солнечные часы, едва видневшиеся среди высокой травы, заполонившей сад. И так как ничто больше не показалось ей примечательным в этом жалком поместье на дальней границе страны, она сказала:
   – Сад, если за ним ухаживать, будет очень красив, и даже дом, если постараться, можно сделать более уютным. – Она была смущена, понимая, что он, как человек гордый, таким способом извинялся перед ней.
   Хью молча постоял, потом наконец спросил:
   – Почему ты не отворила ставни? Здесь душно.
   – Думаю, надо открыть. – Санча не стала объяснять, что они с Алисой пытались это сделать: дергали ставни, толкали – но безуспешно.
   Вместо этого она, не говоря ни слова, смотрела, как он шагнул к окну, загремел задвижкой. Ставни распахнулись, и ее коснулась волна прохладного воздуха.
   Хью подошел и стал перед ней.
   – Ты выглядишь такой же усталой, как я. Ложись спать.
   В этот миг свеча, догорев, последний раз мигнула в лужице воска и погасла. Час настал, и ничего не оставалось, как идти с ним в спальню, где светила лампа. Санча быстро юркнула в огромную квадратную кровать, мимолетно увидев его нагое тело, и, свернувшись калачиком, уставилась в темную закопченную стену и черный провал пустого камина.

15

   Страхи ее оказались напрасными. Хью неподвижно лежал в темноте рядом с ней, и не успела она поверить, что такое возможно, как он уже крепко спал. Некоторое время она прислушивалась к его глубокому, ровному, спокойному дыханию. В конце концов Санча тоже уснула – для того лишь, чтобы увидеть мучительный сон.
   Ей снилось, что она гоняется за Туфу, веселым пушистым песиком, по лабиринтам темных коридоров. Сердце ее бешено колотится, мышцы болят от напряжения. Одна отчаянная мысль гонит ее вперед: нужно догнать собачку, поймать ее. Но ноги будто налились свинцом, она спотыкается, и каждый раз, как только настигает песика, тот ускользает от нее. Все дальше и дальше бежит она за пушистым дьяволенком, пока не врывается в двери будуара с алыми портьерами.
   Санча сразу узнает покои мадам Изабеллы, громадную резную кровать, алые бархатные драпировки. Бессильная что-нибудь сделать, она смотрит, как собачка ныряет под балдахин и прыгает на кровать. «Нет!» – кричит она, стремительно бросается за Туфу, отодвигает занавески и застывает от ужаса, видя перед собой огромное черное чудовище, получеловека-полузверя с острыми клыками, с которых капает кровь. Прищуренные желтые глаза чудовища злобно вспыхивают, и она, к своему ужасу, видит, как он встает и бросается на нее – наваливается всей своей страшной тяжестью.
   Пронзительный вопль жены заставил Хью вскочить в постели. Какое-то мгновение он боролся с бившейся в конвульсиях девушкой. Ничего не понимая спросонья, он только и мог, что стиснуть ее руки, которыми она отчаянно молотила по воздуху, да не дать ей упасть с кровати.
   – Чудовище! Чудовище! – косноязычно лепетала Санча. Дико озираясь в темноте, она пыталась стряхнуть с себя сон, в котором страшно переплелись реальность и какой-то иной, жуткий мир. – Я чувствовала его дыхание на лице! Клыки у него были как у дикого кабана… Ох!
   – Тихо, тихо, это сон, всего лишь сон, – мягко говорил Хью, привлекая ее к себе. К его удивлению, она не сопротивлялась, а, напротив, вцепилась в его руку и уткнулась лицом в плечо.
   – Ты его не видишь? – плакала Санча, вся дрожа.
   – Успокойся, нет тут никакого чудовища, это был только дурной сон.
   – Нет, – простонала она, покачав головой, – не сон. Это болезнь возвращается, как предупреждал врач. Я схожу с ума.
   – Ну что ты, – Хью легонько встряхнул ее. – Из-за какого-то сна? Все люди видят сны.
   Он почувствовал, как она отчаянно затрясла головой.
   – Это ужасные, дьявольские кошмары! – страдальчески воскликнула Санча. – Я теперь никогда не смогу заснуть…
   – Ляг со мной, – сказал Хью, погладив ее по голове, – я расскажу тебе сон, который видел в детстве, а бывает, вижу и сейчас и просыпаюсь от него. – Он отвел ее спутанные шелковистые волосы с испуганного лица и заговорил тихим голосом: – Мой дед был лесничим, и маленьким ребенком я жил с ним в его хижине. Он часто брал меня с собой, когда шел с помощником в лес на обход. Я любил бродить по лесу и искал всякие предлоги, чтобы ускользнуть из дому. – Улыбнувшись ей, он продолжал: – Дети такие хитрецы. Часто я наблюдал за птицами. Меня поражало, что они могут летать. Часами наблюдал я за ними, и потому мне часто снилось, что я тоже летаю. Я описывал круги над лесом и поднимался все выше и выше. А потом, к моему ужасу, этот чудесный дар вдруг пропадал, и я камнем падал вниз, падал, падал… Я никогда не ударялся о землю – успевал проснуться раньше, дрожащий, испуганный. Вот такой сон, что скажешь?
   – Ты не стал после этого бояться высоты?
   – Высоты? Нет, какой в этом смысл, ведь я так и не научился летать.
   Слабая улыбка тронула губы Санчи. Она не поверила ему, по крайней мере, тому, что его дед был лесничим.
   – Внуки простолюдинов не становятся дворянами. Если твой дедушка действительно был лесничим, как тогда ты смог стать рыцарем?
   – Не просто рыцарем, а еще и графом, – с усмешкой напомнил он. – Все благодаря человеку, который был моим отцом. – Хью вспомнил тот день в Виндзоре, несколько недель назад, когда он и отец разговаривали как равные. В нем шевельнулось сожаление, что им не удалось узнать друг друга лучше. – А почему ты спрашиваешь об этом? Я недостаточно благородного происхождения для фрейлины королевы?
   – Нет… то есть да! О! Я не имела в виду, что… И ты так добр ко мне. Но только…
   – Понимаю, что ты хочешь сказать, – я не твой избранник. Ну, закрывай глаза. Пусть тебе приснится что-нибудь хорошее.
 
   Несколько дней Санча находилась под впечатлением своего сна. Вдобавок ко всему она случайно увидела Мартина и Алису, спускавшихся с верхнего этажа, который больше походил на необитаемый чердак. Взгляд, брошенный на их лица, не оставил у Санчи никаких сомнений в том, чем они там занимались. У нее было такое чувство, будто ее предали, и она не могла понять, как не заметила того, что происходило у нее на глазах.
   Влюбленные, никого не замечая вокруг, прошли мимо, слишком поглощенные своим чувством. Санча ничего не сказала Алисе, но с этих пор уже не могла относиться к ней по-прежнему и еще сильней страдала от одиночества.
   Бродя по огромному замку, Санча обнаружила кладовые, забитые мешками с гусиным пухом, шерстяными тканями и льняным полотном, сотканным старыми служанками. Целая комната была отведена для изготовления свечей; там громоздились запечатанные кувшины с салом, мотки фитиля и деревянные формы для отливки.
   Санча прошлась по крохотному саду, помолилась у деревянной статуи Пречистой Девы, заглянула в конюшню, где ее лошадь хрустела сеном и овсом вместе с коровами и другими лошадьми.
   Собираясь на прогулку, Санча надевала соломенную шляпу с широкими полями, какие носили простолюдинки, которую обнаружила в одной из кладовых. Иногда она уныло бродила по фруктовым садам, почти не разговаривая с Алисой, которая сопровождала ее. В другие дни осматривала поля, заглядывала в хозяйственные службы, где сбивали масло и делали сыр, а в пору сбора урожая давили яблоки для сидра и варили эль.
   Но всякий раз ей приходилось возвращаться в замок, к враждебному отношению служанок, их грубым голосам и невозможному провинциальному выговору. Проходя мимо них, Санча спиной ощущала их косые взгляды, слышала позади себя их перешептывание. Даже дети сторонились ее, когда она пыталась заговорить с ними.
   Обитатели Эвистоуна – эти суровые северяне – настороженно относились к чужакам. Но к тем, кого считали своими, они были сама доброта и преданность. Они с готовностью приняли Хью Кенби. Он был одним из них, потому что родился меньше чем в десяти лигах от этих мест. Даже его люди, которые прибыли с ним с Юга, постепенно завоевали доверие и расположение местных жителей. Те из приезжих, кто занимался торговлей или знал какое-нибудь ремесло, устроились в ближайшей деревне, остальные взялись налаживать хозяйство на давно заброшенных фермах. Недостаток в Эвистоуне мужчин брачного возраста делал их еще более привлекательными в глазах местных обитателей.
   Алиса сумела постоять за себя. Ей удалось справиться с неприязнью матроны, верховодившей на кухне – Моры, матери четырнадцати детей, у которой, по ее собственному выражению, половина обитателей Эвистоуна состояла в родственниках. Это была высокая властная женщина лет под шестьдесят, крепкая, как столетний дуб, и почти такая же толстая.
   Одна Санча, несмотря на все попытки добиться расположения челяди, оставалась изгоем. С самого дня ее приезда на нее смотрели с отстраненным любопытством. Она была чужой для них и при этом излишне, на их взгляд, пытлива: задавала вопросы, которые они с трудом могли понять, поскольку говорила странно – в нос.
   Не раз Санча видела, как у нее за спиной они передразнивают ее: кулдыкают, зажав большим и указательным пальцами нос, и хихикают.
   Изо дня в день обитатели замка следили за каждым ее движением, пялились на нее, как лондонцы на короля Ричарда. Иногда Санча находила этот постоянный интерес челяди к своей персоне забавным, но чаще – утомительным. Как бы то ни было, она терпеливо и с улыбкой сносила его, надеясь, что женщины скоро утолят свое любопытство и она перестанет быть центром их внимания.
   Жизнь в Эвистоуне постепенно налаживалась, обретала устойчивый порядок. Каждое утро Санча просыпалась в постели одна. Хью по привычке поднимался очень рано и уходил с Мартином и несколькими из своих людей. Дни он проводил в разных хозяйственных хлопотах или на охоте. Он редко возвращался раньше ужина, и от него пахло свежим ветром и лошадьми.
   Обычно, когда солнце уже заглядывало в окно, Алиса входила в спальню, чтобы помочь госпоже одеться. По правде говоря, Санча не нуждалась в посторонней помощи. Она носила простые юбки, которые шнуровались спереди или сбоку и мало чем отличались от тех, в каких ходили служанки, разве что материя была получше да цвет поярче.
   Несмотря ни на что, в компании Алисы ей было веселее. Алиса по природе своей была смешлива и вдобавок, как правило, приносила ворох сплетен о слугах. Так Санча узнала имена большей части слуг и их детей и о том, кто с кем в каких отношениях находится.
   В то утро Алиса причесала госпожу, и они вместе спустились вниз. В кухне было шумно, толпились женщины: овсяные лепешки еще не поставили в печь. Кроме холодной бараньей похлебки, на завтрак ничего не было. Санча побледнела, когда ей предложили эту похлебку. Она не выносила баранину ни в каком виде. Чем-то, может быть запахом, она напоминала ей влажное шерстяное одеяло. Она скорее согласилась бы съесть свою туфельку.
   Она предпочла вчерашнюю лепешку с медом и осталась ждать, пока испечется хлеб. В распахнутые окна влетал свежий ветерок июньского утра, но не мог разогнать кухонного чада и духоты.
   Санча, скучая, поглаживала серую полосатую кошку, которая с важным видом вошла в кухню из сада и, подняв хвост трубой, принялась с мурлыканьем тереться о ее ноги. Глянув вниз, Санча увидела белого котенка, последовавшего за кошкой в кухню, – крохотного и тощего, с розовым носиком и мягкой шерсткой. Санча не могла удержаться, взяла его на руки и прижала к груди.
   – Какой ты красивый, какой крохотный, – ворковала она. Обернувшись к служанке, бесцельно слонявшейся по кухне, одной из внучек Моры, она сказала: – Принеси немного молока и миску.
   Санче пришлось повторить просьбу дважды, медленнее выговаривая слова, прежде чем служанка, крупная, с неровными зубами девочка-подросток по имени Дженн, поняла, чего от нее хотят. Когда старая Мора сообразила, что молоко предназначается для котенка, ее лицо побагровело, как спелая слива.
   Алиса вся сжалась, ожидая от нее какой-нибудь грубости, но старуха ограничилась тем, что проводила хмурым взглядом внучку и, ворча, уставилась на плиту, где в большом котле топилось сало. Продолжая ворчать, как надвигающаяся гроза, Мора стукнула поварешкой о край котла, схватила из ивовой корзины, стоявшей сбоку от плиты, пук щепы и швырнула в топку, отчего огонь забушевал с новой силой.
   С улицы вошли четыре маленькие девочки и окружили Санчу; у каждой в руках было по котенку, которых они хотели показать ей. Поглаживая котят, Санча ласково заговорила с одной из девочек. Первый раз кто-то из детей подошел к ней, и она была взволнована и счастлива тем, что наконец-то добилась их доверия.
   Одна девчушка, с темными глазами и такими же волосами, более стеснительная, чем остальные, держалась позади. Она протянула своего котенка Санче, но не осмеливалась подойти ближе. Она напомнила Санче ее младшую сестру, оставленную на далекой родине. У Санчи сжалось сердце: что-то с ней, где она сейчас? Она молила Бога, чтобы ее не выдали замуж против воли и ей не пришлось, как самой Санче и ее старшей сестре, жить с нелюбимым человеком вдали от родительского дома.
   Подняв глаза, Санча увидела, как одна из служанок, ловко орудуя деревянной лопаткой с длинной ручкой, вынимает из печи готовые лепешки. Алиса на рабочем столе разрезала истекающие золотистым ароматным медом соты. Дженн вернулась, неся миску с молоком. Мора снова сердито швырнула пук щепы в топку, и пламя вновь взвилось, треща и сыпя искрами.
   Санча осторожно поставила белого котенка на пол и выпрямилась. Какое-то мгновение она не могла понять, отчего Дженн стоит с миской в руках, разинув рот и с выражением испуга на лице. Лишь когда Дженн завопила что есть мочи и выронила миску, она догадалась: случилось что-то ужасное.
   Миска стукнулась об пол, к леденящему воплю Дженн присоединился хор отчаянных голосов. Санча мгновенно обернулась и увидела, что самая робкая из девочек пылает, как свечка: рот ее открыт в безумном крике, а по юбке быстро взбираются языки огня.
   Мора грохнулась в обморок, остальные женщины вопили, хватаясь друг за дружку и не пытаясь помочь несчастному ребенку. Девочка в панике хлопала себя по юбке и подскакивала на месте. Может быть, она подошла слишком близко к плите или вылетевшая искра попала ей на юбку. Не имело значения, как это произошло, важно было действовать, не теряя времени. Санча схватила девочку в охапку и закутала в свои широкие юбки, сбивая пламя. Когда девочка достаточно успокоилась, чтобы можно было снять с нее обгоревшую одежду, оказалось, что она не успела получить серьезных ожогов.
   Столь же быстро и окончательно, как Санча загасила огонь и спасла ребенка, может быть, даже от смерти, изменилось и отношение к ней. С этого дня все в Эвистоуне признали «иностранную госпожу».
   Вернувшись вечером, Хью узнал о том, что приключилось на кухне. Находчивость и смелость Санчи были у всех на устах. Когда все собрались к ужину, Хью похвалил жену, и присутствующие выпили за ее здоровье.
   Его похвала смутила Санчу, и она сконфуженно пробормотала:
   – Я вовсе не думала, что совершаю что-то необыкновенное, а просто испугалась за девочку.
   – Все равно, это был смелый поступок, а поскольку я муж твой, мне будет особенно приятно похвалить тебя.
   – Да, – ласково добавила Алиса, склоняясь к госпоже, – это правда, ведь все растерялись, и никто не знал, что делать. Если бы девочка выбежала из кухни, то непременно сгорела бы.
   Когда ночью Санча, вся дрожа, вновь проснулась от очередного кошмара, Хью отнес это на счет дневных волнений.
   Санче всем сердцем хотелось верить ему, но у нее это не получалось. Ведь во сне она опять догоняла белого песика и никак не могла догнать. Опять она очутилась перед огромной кроватью, задрапированной алым бархатом.
   В этом сне все менялось, как дрожащее отражение в зеркале озера, и чудовище становилось человеком, склонившимся над безжизненным телом, телом мужчины. Руки человека быстро двигались над трупом, словно в какой-то отвратительной пантомиме. Неожиданно, будто почувствовав ее присутствие, фигура в капюшоне резко поворачивалась к ней, и девушке открывалось чье-то мерзкое, злобное лицо. Парализованная ужасом, Санча видела, как из-под сутаны медленно выпрастывалась сморщенная рука и делала ей знак приблизиться.
   Она просыпалась от собственного пронзительного крика, и никакие уговоры мужа не могли успокоить ее, заставить забыть привидевшийся кошмар, избавить от страха подкрадывающегося безумия.
 
   Прошло несколько недель; отношения между Санчей и Хью мало изменились. Он не делал попыток принудить ее к близости, и, может быть, поэтому она стала чувствовать себя свободней в его присутствии. Чтобы доставить ей удовольствие, он велел заново оштукатурить стены гостиной. А в один из пасмурных летних дней, найдя ее плачущей, страдающей от одиночества, сел рядом и несколько часов болтал о разных пустяках, и, чтобы развеселить ее, даже достал доску и сыграл с ней, хотя презирал подобное препровождение времени.
   Несколько раз, когда Санча просыпалась от кошмаров, он обнимал ее и ласково успокаивал, и постепенно она проникалась к нему все большим доверием и чувствовала себя в безопасности, дыша запахом его кожи и слыша, как бьется совсем рядом его сердце.
 
   Как-то Санча все утро провела в господском саду. У нее были грандиозные планы привести в порядок заросшие клумбы и тропинки. Несколько разросшихся кусов роз, все в цвету, первыми удостоились ее внимания. Алиса работала рядом, жалуясь всякий раз, как шипы впивались ей в пальцы.
   Она непрестанно ворчала, борясь с ветками, хватающими ее за одежду. Когда особо упорный стебель, не желавший пустить Алису, в конце концов отлепился, стащив, однако, с ее головы соломенную шляпу, Алиса не выдержала.
   – Уж эти мне розы! – в ярости зашипела она. – Хуже чертополоха!
   Около полудня тихий звон, похожий на треньканье колокольчиков, заставил Санчу резко поднять голову. Она прислушалась. Слабый звон, от которого по спине у нее пробежал холодок, доносился как будто со стороны тисовой аллеи. Санча посмотрела туда и заметила человека, который появился из тени деревьев и зашагал по высокой траве к замку.
   – Бродячий торговец! – воскликнула Алиса. – Ой, смотри, у него крохотная обезьянка!
   Санча, не говоря ни слова, вглядывалась в приближавшегося человека.
   Дети, игравшие в саду, тоже заметили бродячего торговца; сверкая босыми пятками, они бросились с нему, крича и смеясь, и окружили плотной толпой. Вскоре вслед за ними из кухни потянулись по двое и по трое кухарки, чтобы тоже взглянуть на пришельца. Из конюшни вышел любопытный паренек, но тут же был позван назад.
   В своей дурацкой шляпе и пестром наряде бродячий торговец являл необычайное зрелище. Казалось, все свое богатство он носил на себе, и вдобавок на плече у него восседала маленькая коричневая обезьянка. Торговец выглядел так же диковинно, как его обезьянка, – скособоченный и коренастый, в одежде, снизу доверху украшенной веселыми разноцветными пуговицами. На шее у него болтались нитки всевозможных бус, туловище крест-накрест пересекали бесчисленные ремни и ремешки. Подвешенные на веревочках, позванивая и сверкая на солнце, болтались металлические пряжки и амулеты; из корзины, которую он нес, высовывались весело развевавшиеся яркие ленты.
   Странной, ныряющей походкой он вошел в сад. Непохоже, чтобы странствующий торговец был хромым, однако при взгляде на него начинало казаться, что одна нога у него движется галопом, тогда как другая – шагом. Растянув рот в широкой, от уха до уха, ухмылке, он стащил с головы громадную шляпу с пером и отвесил церемонный поклон, приветствуя сбежавшийся народ.
   Маленькая обезьянка перебегала с одного плеча на другое и громко верещала, вызывая восторг детей. Торговец тем временем извлек из недр своего бренчащего одеяния флейту, спустил обезьянку на землю и принялся приплясывать, сопровождая свои прыжки игрой на флейте. При звуках музыки обезьянка тоже начала плясать. Она кружилась, как крохотный сморщенный старичок, подпрыгивала и делала кульбиты. Все смеялись ее уморительным ужимкам и хлопали в ладоши. Санча веселилась вместе с остальными, позабыв смутный страх, который вызвал в ней поначалу звон безделушек.
   Кончив играть, торговец спрятал флейту где-то среди складок бесформенной одежды и принялся декламировать куплеты, обращаясь к госпоже и ее служанкам и восхваляя их красоту. Перейдя затем к делу, он предложил им гадание по руке, способы сохранить мужа, предсказание погоды и средство от всяческих болезней. Затем пришел черед товара для простого люда.
   – Заговоры и привороты, – выкрикивал он нараспев, – амулеты, заколки и ленты! – Перечислению, казалось, не будет конца.
   За садом, в монастырской ризнице, Хью просматривал хозяйственные книги. Брат Малком сидел рядом и ломал руки, силясь припомнить, о чем идет речь в записях, сделанных его же рукой. Старый монах не зря предупреждал, что почерк у него плохой – действительность превзошла все ожидания, и Хью с унынием спрашивал себя, сможет ли когда-нибудь разобраться в этих каракулях. Он упрямо расшифровывал строку за строкой, но, заслышав музыку и смех, не смог устоять, отложил перо и вышел в сад.
   Обезьянка тем временем перепрыгнула с одного плеча торговца на другое и сорвала с его головы шляпу. Тот принялся ловить ее короткопалой рукой, громко ругаясь и изображая гнев. Отобрав наконец у нее свою дурацкую шляпу, он взмахнул ею, низко поклонился и спросил:
   – Не имею ли я удовольствие обращаться к благородному лорду и доброму хозяину Эвистоуна?
   – Имеешь, имеешь, мой развеселый друг, – ответил Хью, смеясь над ужимками обезьяны.
   Торговец рассыпался в цветистых похвалах господину, а затем произнес:
   – Позвольте, милорд, подарить вам одну вещицу. Это замечательная пряжка, которая прекрасно подойдет такому мужественному молодому человеку, как вы. – С этими словами он вынул из сумки, висящей на поясе, сверкающую металлическую пряжку и, сунув ее обезьянке в лапку, подтолкнул зверька к Хью.
   Хью присел на корточки, чтобы взять пряжку. Но хитрое существо не отдавало подарка, пока Хью не предложил ей, достав из пояса, монетку. Когда пряжка оказалась в руках Хью, он немало удивился. Вещица была из чистого серебра и покрыта искусной резьбой – бродячие торговцы вроде этого не торгуют подобными пряжками. Когда же он перевернул ее, то был не просто удивлен – потрясен, увидев крохотную бумажку, на которой значилось: «Не предупреждал ли я тебя, чтобы ты ждал неожиданного?»
   Хью проводил задумчивым взглядом обезьянку, которая заковыляла обратно и вспрыгнула на плечо хозяина.
   Хью подбросил на ладони пряжку и кивнул торговцу. Мысли роем проносились у него в голове, и не последней из них была мысль о Томасе Суинфорде: этот человек заслуживал того, чтобы к нему относились серьезно.
   Хью выжидал в сторонке удобного момента, вертя в пальцах пряжку и наблюдая за тем, как торговец под смех и веселый гомон служанок бойко распродает свой товар, беря из тянущихся к нему со всех сторон рук пенсы за пуговицы, ленты и бусы.