Страница:
Большую часть дня они торговались с купцами и закупали одежду и провизию. Время шло; солнце поднималось все выше, заливая землю золотым сиянием, сверкая в лужах и подсушивая грязь на немощеных улочках города. После полудня совсем потеплело.
Хью собрал свой караван – людей, лошадей, повозки и коляску – на площадке позади рынка. Был уже вечер, когда он, оставив Мартина за главного в импровизированном лагере, вернулся в замок.
Только он стал заводить коня в конюшню, как на глаза ему попался паж отца, белобрысый мальчишка с глазами навыкате. Тот тоже заметил его и бросился навстречу.
– Лорд Кенби желает тотчас же видеть вас, – торопливо выпалил мальчишка, замерев возле стойла.
Хью кивнул, обратив внимание на оттенок настойчивости в голосе пажа. Ему уже начинала надоедать бесцеремонность Уильяма Кенби, его срочные вызовы, а может, дело было в самодовольной манере мальчишки, которая раздражала его. Так или иначе, но Хью не намеревался мчаться сломя голову по первому зову. Пока он спокойно расседлывал коня, мальчишка нетерпеливо топтался рядом, потом плелся следом за Хью, который, сняв седло, пошел вешать его на стену напротив денника.
Знай Хью, что его ожидает, он двигался бы еще медленней. В замке он оказался лицом к лицу с отцом и еще тремя людьми: толстяком портным и его подмастерьями.
Уильям Кенби не стал пускаться в долгие объяснения, он лишь бодро хлопнул Хью по спине и сообщил скороговоркой:
– Само провидение на нашей стороне. Маленькая королева согласилась. Она даст разрешение на брак, но только в том случае, если ты понравишься ей.
– Что вы говорите? – изумился Хью. – Я должен буду предстать перед королевой?
– Ну конечно же, – нетерпеливо ответил Кенби, подталкивая Хью в комнату, где множество слуг носились с кувшинами воды, заполняя большую деревянную лохань. В комнате нечем было дышать от клубящегося пара и щекочущего ноздри запаха мускуса и кипариса.
По всей комнате были разложены камзолы, лосины, башмаки, чулки; груды всевозможной одежды высились на сундуках и комодах. Портной с помощниками следовали за ним по пятам, о чем-то негромко переговариваясь. Казалось, они успели на глаз снять с Хью мерку, пока он входил в комнату, ибо тотчас же отобрали и предложили Хью несколько камзолов и остальную одежду нужного размера на выбор.
– Что, – обрел наконец дар речи Хью, – прямо сейчас?
– Да, чем скорее, тем лучше, – кивнул сияющий Кенби, пресекая возможные возражения. – Она еще ребенок. Можешь не стараться, от тебя не требуется вскружить ей голову, но лесть она обожает. Смею думать, ты знаешь, что нужно делать, чтобы понравиться юной леди. А теперь раздевайся и лезь в воду.
Хью медленно снял кожаный камзол, нерешительно взялся за тесемки льняной рубахи.
– Вы предлагаете мне надеть это? – спросил он, хмуро глядя на черно-красный камзол и широкие штаны, которые держал наготове толстяк портной.
Жидкие брови портного поползли вверх. Он повернул широкое, с двойным подбородком лицо к Уильяму Кенби и недоуменно возразил:
– Но это самый модный фасон, милорд!
– Только и годится для клоуна! – буркнул Хью.
– Черный и алый, да-да, – согласно кивнул Кенби портному. И, повернувшись к Хью, выразительно произнес: – Юная королева всех мужчин сравнивает с Ричардом Бордоским. Можешь поверить, я знаю, что говорю, – уверил он, уловив сомнение во взгляде Хью, и продолжил: – По общему мнению, наш Ричард был глупцом с замашками щеголя, тем не менее не стоит разочаровывать ее.
Пока Хью мылся, Уильям Кенби учил его, что говорить и как вести себя в присутствии королевы. К тому времени, как молодой человек вылез из воды, в голове у него шумело от бесчисленных наставлений. Лакеи бросились к нему с полотенцами, а лебезящий портной опрыскал и без того благоухающее тело Хью духами.
Наряженный в черно-алый камзол, тонкие шерстяные чулки и высокие башмаки, Хью чувствовал себя полным идиотом. От него пахло как от кокотки, и выглядел он как трубадур. Взглянув в зеркало, услужливо поднесенное портным, он лишь утвердился в своем мнении.
– Восхитительно! – объявил портной с чувством удовлетворения, и его льстивые помощники поддакнули, состроив слащавые мины.
– Привыкай, ты теперь граф, – фыркнул довольный Кенби и хлопнул его по плечу. – Не забывай, что я сказал о королеве. Не разговаривай с ней как с ребенком. Она ненавидит, когда с ней подобным образом обращаются. И не особенно подбирай выражения. Дядя твоей невесты, де Северье, одинаково свободно владеет и английским, и французским и горит желанием выдать племянницу замуж.
Слуга принес Хью его меч и ножны. Позади слуги в ожидании стоял портной, держа наготове алый бархатный берет в руках. Первой мыслью Хью было отказаться надевать его, но потом он решил смириться. «Какая разница, – сказал он себе, – я уже и так выгляжу глупее некуда».
В покоях королевы их встретила камеристка с миловидным лицом, бледным в неярком свете, и провела в маленькую комнатку. Здесь Хью поджидал невысокий человек в пышном платье, украшенном драгоценными камнями, который представился графом Арно де Северье, приближенным его величества Карла, короля Франции, и дядей злополучной леди де Северье. Граф был человеком средних лет, с печатью порочности на красивом лице и вкрадчивыми манерами, которые вызвали у Хью инстинктивную неприязнь.
– Вы более привлекательны, чем я предполагал, – заявил де Северье, окинув Хью оценивающим взглядом, – высокий, светловолосый и, – он взглянул пристальней, – с голубыми глазами, как она любит. Вы, несомненно, понравитесь королеве. Однако вы не должны забывать о любезной улыбке. Для Мадам внешность – это все. Видите ли, она всего лишь ребенок. Вы не говорите по-французски?
Хью признался, что не владеет французским. Его познания в нем были ничтожны и не шли дальше кое-каких сочных выражений, к которым ему, как солдату, приходилось прибегать.
– Это не имеет значения, – де Северье небрежно махнул рукой. – Я с удовольствием выступлю в качестве переводчика. Хотя должен вас предостеречь: при разговоре непременно будут присутствовать ее фрейлины. Они понимают английский не в пример лучше Мадам, так что взвешивайте каждое свое слово.
Камеристка, встретившая их, вновь появилась в дверях. Де Северье взял у нее лампу и отослал женщину назад.
– Идемте, – сказал он и вышел в полутемный коридор, ведущий в прямоугольной формы зал, одну из стен которого занимали изящные сводчатые окна.
Изабелла, королева-девочка, казавшаяся такой хрупкой в своем шелковом платье шафранового цвета, расшитом золотом и мелким жемчугом, сидела на резном кресле флорентийской работы, спиной к окнам. Позади ее кресла стояли две фрейлины. Не будь в ее осанке столько горделивого благородства, подумал Хью, она выглядела бы комично, как ребенок, изображающий взрослую даму.
На стенах пылали светильники, затмевая закат, догоравший за окнами. Хью слушал де Северье, который представлял его королеве, ни слова не понимая из его речи.
Королева ждала, когда он закончит, – маленькая, неподвижная фигурка в громоздком кресле. Наконец де Северье завершил свое витиеватое вступление, отвесил легкий поклон и шепнул Хью:
– Теперь вы, приветствуйте королеву.
– Мадам, Бог да пошлет вам доброго здоровья, – произнес Хью, чувствуя себя полным дураком.
– Добро пожаловать, мессир.
– Вы очень добры, мадам. Я явился к вашей милости с тем, чтобы сообщить о желании взять с благословения святой церкви в жены вашу прекрасную фрейлину Доминик де Северье.
Франтоватый де Северье, почтительно склонившись к девочке, переводил его слова.
Маленькая королева с чрезвычайно важным видом открыла было рот, собираясь заговорить, но запнулась, ибо едва не назвала свою любимую фрейлину ласкательным именем Санча.
– Доминик, – сказала она тонким голоском, – очень дорога мне. Я весьма огорчена случившимся с ней несчастьем.
Унизанные перстнями руки королевы неподвижно лежали на коленях, и лишь ее глаза, в которых отражалось пламя светильников, выдавали ее чувства.
– Приближенный моего отца сообщил мне, что вы осведомлены о случившемся с Доминик. Тем не менее вы поклялись взять на себя всю заботу о ней, обязались относиться к ней с добротой и любовью.
Де Северье осторожно прокашлялся и повторил ее слова по-английски.
– Мадам, я перед Богом поклялся в этом и снова клянусь перед вами.
Она метнула взгляд на придворного, потом в упор посмотрела на Хью.
– Мессир, не сомневаюсь, вам сказали, будто я всего-навсего ребенок и не слишком умна. Но я не настолько мала и не настолько глупа, чтобы поверить, что вы испытываете сколь-нибудь глубокое чувство к леди де Северье.
На мгновение в зале повисла напряженная тишина. Де Северье, который говорил по-английски с чудовищным акцентом, запнулся, едва начав переводить за королевой. Девушки, стоявшие за ее креслом, обменялись многозначительными взглядами.
У Хью потемнело в глазах. Конечно, девочка права. Что сказать в ответ? Он медленно перевел дыхание, пытаясь разобраться в собственных мыслях. Заготовленные фразы почти насквозь лживы; он сам чувствовал, что его слова звучат неискренне, в лучшем случае, невероятно. Наконец он решился:
– Мадам, по отношению к леди де Северье у меня нет каких-либо недостойных чувств, но только такие, какие вправе испытывать мужчина к своей невесте. Я могу лишь, призвав Бога в свидетели, поклясться, что до конца дней своих буду нежно заботиться о ней и всячески оберегать ее.
– Мессир, – резко ответила юная королева, – как подсказывает мне печальный опыт, мужчины часто нарушают клятвы, которые приносят своему королю и даже – да-да – Богу. Почему я должна верить, что вы не забудете своего долга перед моей дорогой Доминик, не причините ей страданий, не промотаете приданого?
Де Северье сокрушенно вздыхал. Все шло не так, как он предполагал. Принужденно улыбаясь, он принялся что-то быстро говорить королеве по-французски, она отвечала ему, а тем временем фрейлины тихо шептались за креслом. Наконец одна из них, с прекрасными золотистыми волосами, наклонилась и что-то сказала королеве на ухо.
Де Северье в этот момент повернулся к Хью и повторил слова королевы. Стиснув зубы, Хью метнул взгляд на девочку, которой чересчур пышное платье придавало вид еще более хрупкий, на мрачные лица фрейлин. Ему стало ясно: королева считает его изменником, как всех придворных Генри Болинброка, предавших Ричарда. Это не явилось полной неожиданностью для Хью, в глубине души он боялся, что такое может случиться, но от этого его разочарование не стало меньше. Сердце его сжалось. Неужели он зашел столь далеко для того лишь, чтобы все, о чем мечталось: поместье, богатство, знатное имя, – в один миг развеялось, словно дым?
8
Хью собрал свой караван – людей, лошадей, повозки и коляску – на площадке позади рынка. Был уже вечер, когда он, оставив Мартина за главного в импровизированном лагере, вернулся в замок.
Только он стал заводить коня в конюшню, как на глаза ему попался паж отца, белобрысый мальчишка с глазами навыкате. Тот тоже заметил его и бросился навстречу.
– Лорд Кенби желает тотчас же видеть вас, – торопливо выпалил мальчишка, замерев возле стойла.
Хью кивнул, обратив внимание на оттенок настойчивости в голосе пажа. Ему уже начинала надоедать бесцеремонность Уильяма Кенби, его срочные вызовы, а может, дело было в самодовольной манере мальчишки, которая раздражала его. Так или иначе, но Хью не намеревался мчаться сломя голову по первому зову. Пока он спокойно расседлывал коня, мальчишка нетерпеливо топтался рядом, потом плелся следом за Хью, который, сняв седло, пошел вешать его на стену напротив денника.
Знай Хью, что его ожидает, он двигался бы еще медленней. В замке он оказался лицом к лицу с отцом и еще тремя людьми: толстяком портным и его подмастерьями.
Уильям Кенби не стал пускаться в долгие объяснения, он лишь бодро хлопнул Хью по спине и сообщил скороговоркой:
– Само провидение на нашей стороне. Маленькая королева согласилась. Она даст разрешение на брак, но только в том случае, если ты понравишься ей.
– Что вы говорите? – изумился Хью. – Я должен буду предстать перед королевой?
– Ну конечно же, – нетерпеливо ответил Кенби, подталкивая Хью в комнату, где множество слуг носились с кувшинами воды, заполняя большую деревянную лохань. В комнате нечем было дышать от клубящегося пара и щекочущего ноздри запаха мускуса и кипариса.
По всей комнате были разложены камзолы, лосины, башмаки, чулки; груды всевозможной одежды высились на сундуках и комодах. Портной с помощниками следовали за ним по пятам, о чем-то негромко переговариваясь. Казалось, они успели на глаз снять с Хью мерку, пока он входил в комнату, ибо тотчас же отобрали и предложили Хью несколько камзолов и остальную одежду нужного размера на выбор.
– Что, – обрел наконец дар речи Хью, – прямо сейчас?
– Да, чем скорее, тем лучше, – кивнул сияющий Кенби, пресекая возможные возражения. – Она еще ребенок. Можешь не стараться, от тебя не требуется вскружить ей голову, но лесть она обожает. Смею думать, ты знаешь, что нужно делать, чтобы понравиться юной леди. А теперь раздевайся и лезь в воду.
Хью медленно снял кожаный камзол, нерешительно взялся за тесемки льняной рубахи.
– Вы предлагаете мне надеть это? – спросил он, хмуро глядя на черно-красный камзол и широкие штаны, которые держал наготове толстяк портной.
Жидкие брови портного поползли вверх. Он повернул широкое, с двойным подбородком лицо к Уильяму Кенби и недоуменно возразил:
– Но это самый модный фасон, милорд!
– Только и годится для клоуна! – буркнул Хью.
– Черный и алый, да-да, – согласно кивнул Кенби портному. И, повернувшись к Хью, выразительно произнес: – Юная королева всех мужчин сравнивает с Ричардом Бордоским. Можешь поверить, я знаю, что говорю, – уверил он, уловив сомнение во взгляде Хью, и продолжил: – По общему мнению, наш Ричард был глупцом с замашками щеголя, тем не менее не стоит разочаровывать ее.
Пока Хью мылся, Уильям Кенби учил его, что говорить и как вести себя в присутствии королевы. К тому времени, как молодой человек вылез из воды, в голове у него шумело от бесчисленных наставлений. Лакеи бросились к нему с полотенцами, а лебезящий портной опрыскал и без того благоухающее тело Хью духами.
Наряженный в черно-алый камзол, тонкие шерстяные чулки и высокие башмаки, Хью чувствовал себя полным идиотом. От него пахло как от кокотки, и выглядел он как трубадур. Взглянув в зеркало, услужливо поднесенное портным, он лишь утвердился в своем мнении.
– Восхитительно! – объявил портной с чувством удовлетворения, и его льстивые помощники поддакнули, состроив слащавые мины.
– Привыкай, ты теперь граф, – фыркнул довольный Кенби и хлопнул его по плечу. – Не забывай, что я сказал о королеве. Не разговаривай с ней как с ребенком. Она ненавидит, когда с ней подобным образом обращаются. И не особенно подбирай выражения. Дядя твоей невесты, де Северье, одинаково свободно владеет и английским, и французским и горит желанием выдать племянницу замуж.
Слуга принес Хью его меч и ножны. Позади слуги в ожидании стоял портной, держа наготове алый бархатный берет в руках. Первой мыслью Хью было отказаться надевать его, но потом он решил смириться. «Какая разница, – сказал он себе, – я уже и так выгляжу глупее некуда».
В покоях королевы их встретила камеристка с миловидным лицом, бледным в неярком свете, и провела в маленькую комнатку. Здесь Хью поджидал невысокий человек в пышном платье, украшенном драгоценными камнями, который представился графом Арно де Северье, приближенным его величества Карла, короля Франции, и дядей злополучной леди де Северье. Граф был человеком средних лет, с печатью порочности на красивом лице и вкрадчивыми манерами, которые вызвали у Хью инстинктивную неприязнь.
– Вы более привлекательны, чем я предполагал, – заявил де Северье, окинув Хью оценивающим взглядом, – высокий, светловолосый и, – он взглянул пристальней, – с голубыми глазами, как она любит. Вы, несомненно, понравитесь королеве. Однако вы не должны забывать о любезной улыбке. Для Мадам внешность – это все. Видите ли, она всего лишь ребенок. Вы не говорите по-французски?
Хью признался, что не владеет французским. Его познания в нем были ничтожны и не шли дальше кое-каких сочных выражений, к которым ему, как солдату, приходилось прибегать.
– Это не имеет значения, – де Северье небрежно махнул рукой. – Я с удовольствием выступлю в качестве переводчика. Хотя должен вас предостеречь: при разговоре непременно будут присутствовать ее фрейлины. Они понимают английский не в пример лучше Мадам, так что взвешивайте каждое свое слово.
Камеристка, встретившая их, вновь появилась в дверях. Де Северье взял у нее лампу и отослал женщину назад.
– Идемте, – сказал он и вышел в полутемный коридор, ведущий в прямоугольной формы зал, одну из стен которого занимали изящные сводчатые окна.
Изабелла, королева-девочка, казавшаяся такой хрупкой в своем шелковом платье шафранового цвета, расшитом золотом и мелким жемчугом, сидела на резном кресле флорентийской работы, спиной к окнам. Позади ее кресла стояли две фрейлины. Не будь в ее осанке столько горделивого благородства, подумал Хью, она выглядела бы комично, как ребенок, изображающий взрослую даму.
На стенах пылали светильники, затмевая закат, догоравший за окнами. Хью слушал де Северье, который представлял его королеве, ни слова не понимая из его речи.
Королева ждала, когда он закончит, – маленькая, неподвижная фигурка в громоздком кресле. Наконец де Северье завершил свое витиеватое вступление, отвесил легкий поклон и шепнул Хью:
– Теперь вы, приветствуйте королеву.
– Мадам, Бог да пошлет вам доброго здоровья, – произнес Хью, чувствуя себя полным дураком.
– Добро пожаловать, мессир.
– Вы очень добры, мадам. Я явился к вашей милости с тем, чтобы сообщить о желании взять с благословения святой церкви в жены вашу прекрасную фрейлину Доминик де Северье.
Франтоватый де Северье, почтительно склонившись к девочке, переводил его слова.
Маленькая королева с чрезвычайно важным видом открыла было рот, собираясь заговорить, но запнулась, ибо едва не назвала свою любимую фрейлину ласкательным именем Санча.
– Доминик, – сказала она тонким голоском, – очень дорога мне. Я весьма огорчена случившимся с ней несчастьем.
Унизанные перстнями руки королевы неподвижно лежали на коленях, и лишь ее глаза, в которых отражалось пламя светильников, выдавали ее чувства.
– Приближенный моего отца сообщил мне, что вы осведомлены о случившемся с Доминик. Тем не менее вы поклялись взять на себя всю заботу о ней, обязались относиться к ней с добротой и любовью.
Де Северье осторожно прокашлялся и повторил ее слова по-английски.
– Мадам, я перед Богом поклялся в этом и снова клянусь перед вами.
Она метнула взгляд на придворного, потом в упор посмотрела на Хью.
– Мессир, не сомневаюсь, вам сказали, будто я всего-навсего ребенок и не слишком умна. Но я не настолько мала и не настолько глупа, чтобы поверить, что вы испытываете сколь-нибудь глубокое чувство к леди де Северье.
На мгновение в зале повисла напряженная тишина. Де Северье, который говорил по-английски с чудовищным акцентом, запнулся, едва начав переводить за королевой. Девушки, стоявшие за ее креслом, обменялись многозначительными взглядами.
У Хью потемнело в глазах. Конечно, девочка права. Что сказать в ответ? Он медленно перевел дыхание, пытаясь разобраться в собственных мыслях. Заготовленные фразы почти насквозь лживы; он сам чувствовал, что его слова звучат неискренне, в лучшем случае, невероятно. Наконец он решился:
– Мадам, по отношению к леди де Северье у меня нет каких-либо недостойных чувств, но только такие, какие вправе испытывать мужчина к своей невесте. Я могу лишь, призвав Бога в свидетели, поклясться, что до конца дней своих буду нежно заботиться о ней и всячески оберегать ее.
– Мессир, – резко ответила юная королева, – как подсказывает мне печальный опыт, мужчины часто нарушают клятвы, которые приносят своему королю и даже – да-да – Богу. Почему я должна верить, что вы не забудете своего долга перед моей дорогой Доминик, не причините ей страданий, не промотаете приданого?
Де Северье сокрушенно вздыхал. Все шло не так, как он предполагал. Принужденно улыбаясь, он принялся что-то быстро говорить королеве по-французски, она отвечала ему, а тем временем фрейлины тихо шептались за креслом. Наконец одна из них, с прекрасными золотистыми волосами, наклонилась и что-то сказала королеве на ухо.
Де Северье в этот момент повернулся к Хью и повторил слова королевы. Стиснув зубы, Хью метнул взгляд на девочку, которой чересчур пышное платье придавало вид еще более хрупкий, на мрачные лица фрейлин. Ему стало ясно: королева считает его изменником, как всех придворных Генри Болинброка, предавших Ричарда. Это не явилось полной неожиданностью для Хью, в глубине души он боялся, что такое может случиться, но от этого его разочарование не стало меньше. Сердце его сжалось. Неужели он зашел столь далеко для того лишь, чтобы все, о чем мечталось: поместье, богатство, знатное имя, – в один миг развеялось, словно дым?
8
Де Северье внезапно побледнел, взволнованный, пожалуй, еще больше, чем Хью. Он быстро шагнул вперед и обратился к королеве на родном языке:
– Мадам, ради всего святого! Я все силы положил на достижение благородной и милосердной цели – устройство брака моей дорогой племянницы. Вы не видели Доминик и не можете представить, сколь тяжко и достойно сострадания ее положение.
Некоторое время они говорили, порою вполголоса, но весьма горячо, споря о чем-то. Хью не понимал ни слова, ибо разговор происходил на французском. Наконец де Северье повернул голову и взглянул на Хью; на его губах играла загадочная улыбка.
– Мессир, соблаговолите подойти ближе.
Хью приблизился; нервы его были напряжены до предела. Фрейлины, стоя по бокам кресла королевы, пристально смотрели на него.
– Мадам согласна. Она дает разрешение на брак, – с победной улыбкой объявил де Северье. – Я убедил королеву, что вы будете заботиться о нашей дорогой Доминик и служить ей со всей преданностью, каковой требует священный долг супруга.
Изабелла перевела взгляд на Хью и протянула унизанную тяжелыми перстнями ручку для поцелуя. Было в манерах этой девочки, почти еще ребенка, что-то утонченное, величественное.
Хью почтительно взял ее руку и, галантно поклонившись, коснулся губами тонких холодных пальцев. Он поднял голову, и на мгновение их глаза встретились.
Девочка моргнула, ее глаза влажно блестели в пламени светильников.
Хью отступил на шаг, еще раз поклонился и произнес:
– Мадам, поскольку вы великодушно разрешаете мне радеть о здоровье и благополучии леди де Северье, позвольте заверить, что на свете нет другого человека, который столь же ревностно выполнил бы свое обязательство окружить ее заботой и нежностью, нежели я.
Губы Изабеллы задрожали, и она отвернулась, чтобы скрыть слезы, подступившие к глазам.
Она, казалось, не слышала де Северье, переводившего слова Хью, и внезапно сделала слабый знак рукой, повелевая им удалиться.
Хью вернулся в покои отца. Он чувствовал себя не в своей тарелке, расхаживая по замку в парчовом платье, и горел желанием вновь облачиться, как подобает рыцарю, в кожаные камзол и штаны.
Уильяма Кенби он застал за чтением. Глядя на него, Хью удивлялся не столько тому, что отец, оказывается, был способен сидеть вот так, с книгой в руках, сколько себе, ни разу не подумавшему об отце просто как о человеке.
– Ну как, дала она согласие на брак? – поинтересовался Кенби, захлопывая книгу.
Хью ответил спокойной улыбкой. Стащив с головы дурацкий берет, он размахнулся и зашвырнул его на огромный сундук, стоявший у двери.
– По крайней мере, так мне сказали. Я и двух слов не понял из их речей. – Проходя по комнате, он заметил кувшин с вином в буфете. – Можно? – осведомился он, беря кубок с полки над кувшином.
– Налей-ка и мне, – сказал, кашлянув, Кенби. Он положил книгу и устроился поудобней в кресле. – Я позволил себе послать слугу забрать твои вещи из казармы.
– Зачем? – спросил Хью, протягивая ему наполненный кубок.
– Суинфорд отвел тебе комнаты в замке, – ответил Кенби, принимая кубок.
– В самом деле? – Хью удивленно поднял брови. – Где? – спросил он, опускаясь в кресло.
Кенби поднес кубок к носу и понюхал.
– Не какая-нибудь дешевка, а настоящая мальвазия. Запах, правда, мерзкий, но крепка дьявольски! Дома, в Лондоне, у меня хранится хороший запас бордо с виноградников моей новой жены. Бордо – вот где теперь делают настоящее вино.
Хью сделал глоток и пожал плечами.
– Я пивал и похуже. – Он вернулся к интересующей его теме: – Мне сегодня спать на новом месте?
– Ах да, забыл сказать: твои комнаты в конце коридора, – Кенби повел рукой, в которой держал кубок. – В конце концов, не можешь же ты привести новобрачную в казарму.
– Вообще я предпочитаю солдатское братство, – фыркнул Хью.
Он совсем не думал об этой стороне брака. Ему в голову не приходило, что кто-то может ожидать от него исполнения супружеских обязанностей. Сейчас его мысли были заняты совсем другим. Он отпил большой глоток вина и сказал:
– Мне кажется, маленькая королева вполне может отменить свое решение. Я не слишком ей понравился. Дата бракосочетания еще не назначена.
– Церемония состоится завтра на рассвете, – уверенно произнес отец.
– Откуда вы знаете? – спросил Хью, взглянув на него.
– Суинфорд все устроил: будет и священник, и свадебный стол, и музыканты. Часа не прошло, как он был здесь, сидел там, где сидишь ты. – Лорд Кенби отпил из кубка, облизнул губы. – Жаль, что большинство придворных уже уехали, – задумчиво проговорил он, – они сопровождают Болинброка, отправившегося в Вестминстер. Но ничего, осталось более чем достаточно, чтобы устроить добрую пирушку. Парламент не соберется до дня святого Георгия, так что они еще успеют в Лондон.
Хью и новообретенный отец выпили еще по кубку, потом еще. Кенби, похоже, потянуло на воспоминания.
– Помнишь тот день, когда я застал тебя и братьев дерущимися из-за лисенка, которого они поймали в капкан?
– Помню, – ответил Хью. Он много лет не вспоминал об этом случае.
– Я был на соколиной охоте, – продолжал Кенби, откинувшись в кресле, – и вернулся очень вовремя. Я уж думал, они убьют тебя. Хотя нет, ты был бесстрашный чертенок. Они избили тебя в кровь, но ты в конце концов отвоевал-таки лисенка, я не ошибся?
Хью улыбнулся и поднял кубок.
– Они не имели права убивать его, – подвел он итог давнишней истории.
Старший Кенби тихонько посмеивался. Наконец он сменил тему и заговорил о своей молодой жене, о радостях любви и со смехом намекнул Хью, что любовные утехи – это то, что нужно сейчас леди де Северье. Порассуждав на эту тему, он перешел к землям на Севере, ссоре с сыновьями и ненависти к своему сеньору, графу Нортумберлендскому.
Хью слушал, украдкой зевая и отвечая редкими репликами, когда Кенби спрашивал его мнение. Говорит и говорит, думал про себя Хью, никак не остановится. Он силился не задремать, слушая рассуждения отца, а сам размышлял, не совершил ли он непростительной глупости, взвалив на себя заботу о душевнобольной девушке и поместье, нуждающемся в защите от вражеских набегов.
В другом крыле замка, в комнатах Томаса Суинфорда, толпились слуги: приготовления к свадьбе были в полном разгаре. Прихожую загромождали сундуки с приданым и нарядами невесты, еще раньше доставленные из покоев королевы. Несколько слуг стояли возле сундуков в ожидании распоряжения нести их в комнаты жениха.
В комнате больной не смолкали женские голоса. Здесь суетились сразу восемь служанок, которые, сталкиваясь и мешая друг дружке, мыли и наряжали беспомощную невесту.
Вбежала молоденькая служанка с волосами, перетянутыми желтой лентой, и сообщила:
– Слава святому Иоанну, дождя нет, но туман – как молоко!
Сообщение вызвало у женщин живую реакцию: со всех сторон раздавались вздохи облегчения.
– По крайней мере, шлейф ее подвенечного платья не пострадает, – заявила одна из служанок, а другая заметила:
– И то хорошо, что она не будет выглядеть как мокрая курица.
– Жаль, – вздохнула юная служанка, – никто не увидит ее платья, когда она поедет в храм.
Все дружно с ней согласились, потому что платье действительно было замечательное: из бархата цвета сапфира, расшитое серебряными розами и усыпанное сверкающими бриллиантами. Глазам было больно смотреть на него, так оно сверкало и переливалось, отчего в углу, где оно лежало, ожидая, когда его наденут на невесту, казалось, было светлее.
Между разговорами, которые вертелись вокруг одного – Санчи и ее свадьбы, – женщины подвели ее к медной ванне, усадили в теплую надушенную воду, доходившую ей до груди. Ее вымыли, умастили тело благовониями, растерли полотенцами, тщательно расчесали и уложили еще влажные волосы, положили румяна на бледные щеки и затянули на ней корсет.
До того как началась вся эта суета, Санча пришла в себя все в той же незнакомой комнате и обнаружила нечто новое в своем состоянии. Тошнота и головокружение прошли, но с памятью по-прежнему было плохо. Как ни пыталась она сосредоточиться, не могла вспомнить ни того, как попала в Виндзор, ни чего-либо похожего на обручение, ни человека, за которого предстояло выйти замуж.
Служанки были очень терпеливы, отвечая на ее бесконечные расспросы. Они сердечно утешали и успокаивали ее. Но некоторые вопросы, а именно те, которые касались короля Ричарда и мадам Изабеллы, они намеренно пропускали мимо ушей. Толстуха Дельфина расхаживала по комнате, зорко поглядывая на служанок, ловила каждое прозвучавшее слово. Не раз Санча замечала, как она устремляла тяжелый взгляд на какую-нибудь слишком разговорившуюся девушку, и та внезапно замолкала.
Одна из служанок, опустившись на колени, надевала на ноги Санче расшитые шелковые туфельки, другая тем временем набросила фату из тончайшего шелка на ее черные волосы и прижала сверху изящным, шелковым же, обручем.
Наверное, сапфировый цвет платья, которое Санча привезла с собой из Франции, а может быть, мягкий шелест его бархата пробудили в ней воспоминания о доме, где прошло ее детство, и отъезде с родины четыре долгих года тому назад. Как живо она ощутила сейчас тот восторг, который испытала, узнав, что ей выпала честь сопровождать маленькую Изабеллу в качестве фрейлины! Как странно, думала она, что помнятся такие далекие события, но то, что произошло совсем недавно, словно тонет в тумане.
Санча не чувствовала реальности предстоявшего бракосочетания, пока ее не проводили во двор, где гарцевали всадники, в дыму факелов походившие на призраков. Они были в весьма приподнятом настроении и громко переговаривались – казалось, их голоса раздаются со всех сторон.
– А вот и красотка невеста! – во всеуслышание объявил один из всадников. Санча быстро обернулась на хриплый голос и увидела толстяка, который, привстав на стременах, разглядывал ее сквозь желтоватый смолистый дым. Внезапно ею овладел ужас.
– Что же ты не сказал нам, что она так мила, пройдоха? – рявкнул, словно в бочку, толстяк. – Я бы сам на ней женился.
– Старый похабник, – отозвался молодой человек в пурпурном берете, с силой осаживая горячую лошадь, которая приплясывала под ним, пугая снующих по двору слуг. – Мало тебе жены и двух любовниц!
Из тумана, смешанного с дымом, появился третий. У него было вытянутое лицо и впалые щеки; каждое его движение сопровождалось позвякиванием колокольчиков.
– Ха, он ищет такую, с которой мог бы сладить! – бросил он с сарказмом.
Толстяк взвыл от негодования; остальные всадники вновь скрылись в тумане. Томас Суинфорд, который тоже был верхом, повернулся в седле и спросил всадника со впалыми щеками:
– Пьер, ты, полагаю, сделал, что было тебе поручено?
Человек не проронил ни слова в ответ, лишь скривился в отвратительной усмешке.
– Что ж, – заговорил было Суинфорд, но тут находившаяся поблизости лошадь заартачилась и налетела на другую. Конь под Суинфордом метнулся вперед, едва не выбросив его из седла.
– Болван неотесанный! – заорал Суинфорд. – Держи ее крепче и веди сюда, к невесте. Поживей!
Санча, озадаченная и потрясенная, увидела богато убранную лошадь, которую вели к ней. Сердце у нее защемило от страха. В ушах стояли смех и грубые голоса окружающих. Она судорожно вздохнула, чувствуя на губах сырость тумана, и взмолилась, чтобы злобный толстяк не оказался ее женихом.
Слезы жгли ей глаза, она сжалась от отвращения. Девушка подняла руку, чтобы смахнуть слезы, но не успела этого сделать. Слуга, только что получивший выволочку, остановил перед нею лошадь, а другой подхватил сильными руками и посадил в седло.
Лишь теперь она заметила среди всадников нескольких дам. По-видимому, они должны были составлять ее свиту. В свете пылающих факелов их ярко накрашенные лица, расплывающиеся у нее перед глазами, казались масками. Это не были придворные дамы короля Ричарда – она не знала ни одной из них.
Санче было обещано, что ее не выдадут замуж против воли. Сейчас она чувствовала себя покинутой всеми, одинокой в целом мире. Она молилась лишь об одном: чтобы будущий ее супруг не был слишком груб, слишком толст или слишком стар. Она сама была свидетельницей подобной трагедии. Ей было десять лет, когда ее четырнадцатилетнюю сестру увезли всю в слезах в Анжу, чтобы выдать за вдовца втрое старше ее.
В веселом расположении духа кавалькада выехала со двора. Впереди, оживленно болтая, ехал Суинфорд. Густой влажный туман смягчал звон копыт, скрадывал резкие очертания черных на фоне светлеющего неба зубчатых стен и башен замка, оставшегося позади.
Перед храмом пылали факелы, высвечивая его величественные колонны. У огромных, распахнутых настежь дверей ждала небольшая кучка людей. Поодаль, в мрачном сумраке церковного двора, виднелись смутные фигуры – главным образом любопытные слуги и несколько нищих, ожидавших получить от свадебной процессии несколько монет.
Уильям Кенби равнодушно разглядывал причудливо изукрашенный фасад храма. Он глубоко вздохнул, пробегая взглядом по каменным фигурам фантастических животных и склоненных святых, едва видимым сквозь туман. Запах ладана, доносившийся из храма, мешался с едким дымом смоляных факелов.
Кенби закашлялся и поднес руку ко рту. Время тянулось невыносимо медленно. Он прошелся вперед, вернулся, встал, заложил руки за спину, потом наклонился к сыну и негромко спросил:
– Кольцо не забыл?
Кольцо, о котором справлялся Кенби, было с крупным кроваво-красным рубином и принадлежало его первой жене. Он вручил его Хью накануне вечером, сказав:
– Думаю, что кольцо принадлежало твоей матери. – Правда, к тому времени он был уже изрядно пьян.
Хью похлопал себя по груди, нащупал во внутреннем кармане камзола кольцо и утвердительно кивнул. В это мгновение послышались неясные голоса и стук копыт, оповещавшие о том, что прибыл свадебный кортеж. Он обернулся на шум и вгляделся в туман.
Епископ в просторном шелковом облачении прочистил горло и что-то быстро сказал служкам. Из тумана появились всадники, въехали во двор и спешились.
Взгляд Хью остановился на тоненькой неясной фигурке девушки, окруженной дамами. Две из них поддерживали длинный шлейф платья, две другие шли по бокам невесты, сопровождая ее к храму. Первое, что отметил Хью, – его невеста ни толстая, ни хромая, а когда ее лицо выплыло из светящегося тумана, он увидел, что она поразительно хороша собой.
– Мадам, ради всего святого! Я все силы положил на достижение благородной и милосердной цели – устройство брака моей дорогой племянницы. Вы не видели Доминик и не можете представить, сколь тяжко и достойно сострадания ее положение.
Некоторое время они говорили, порою вполголоса, но весьма горячо, споря о чем-то. Хью не понимал ни слова, ибо разговор происходил на французском. Наконец де Северье повернул голову и взглянул на Хью; на его губах играла загадочная улыбка.
– Мессир, соблаговолите подойти ближе.
Хью приблизился; нервы его были напряжены до предела. Фрейлины, стоя по бокам кресла королевы, пристально смотрели на него.
– Мадам согласна. Она дает разрешение на брак, – с победной улыбкой объявил де Северье. – Я убедил королеву, что вы будете заботиться о нашей дорогой Доминик и служить ей со всей преданностью, каковой требует священный долг супруга.
Изабелла перевела взгляд на Хью и протянула унизанную тяжелыми перстнями ручку для поцелуя. Было в манерах этой девочки, почти еще ребенка, что-то утонченное, величественное.
Хью почтительно взял ее руку и, галантно поклонившись, коснулся губами тонких холодных пальцев. Он поднял голову, и на мгновение их глаза встретились.
Девочка моргнула, ее глаза влажно блестели в пламени светильников.
Хью отступил на шаг, еще раз поклонился и произнес:
– Мадам, поскольку вы великодушно разрешаете мне радеть о здоровье и благополучии леди де Северье, позвольте заверить, что на свете нет другого человека, который столь же ревностно выполнил бы свое обязательство окружить ее заботой и нежностью, нежели я.
Губы Изабеллы задрожали, и она отвернулась, чтобы скрыть слезы, подступившие к глазам.
Она, казалось, не слышала де Северье, переводившего слова Хью, и внезапно сделала слабый знак рукой, повелевая им удалиться.
Хью вернулся в покои отца. Он чувствовал себя не в своей тарелке, расхаживая по замку в парчовом платье, и горел желанием вновь облачиться, как подобает рыцарю, в кожаные камзол и штаны.
Уильяма Кенби он застал за чтением. Глядя на него, Хью удивлялся не столько тому, что отец, оказывается, был способен сидеть вот так, с книгой в руках, сколько себе, ни разу не подумавшему об отце просто как о человеке.
– Ну как, дала она согласие на брак? – поинтересовался Кенби, захлопывая книгу.
Хью ответил спокойной улыбкой. Стащив с головы дурацкий берет, он размахнулся и зашвырнул его на огромный сундук, стоявший у двери.
– По крайней мере, так мне сказали. Я и двух слов не понял из их речей. – Проходя по комнате, он заметил кувшин с вином в буфете. – Можно? – осведомился он, беря кубок с полки над кувшином.
– Налей-ка и мне, – сказал, кашлянув, Кенби. Он положил книгу и устроился поудобней в кресле. – Я позволил себе послать слугу забрать твои вещи из казармы.
– Зачем? – спросил Хью, протягивая ему наполненный кубок.
– Суинфорд отвел тебе комнаты в замке, – ответил Кенби, принимая кубок.
– В самом деле? – Хью удивленно поднял брови. – Где? – спросил он, опускаясь в кресло.
Кенби поднес кубок к носу и понюхал.
– Не какая-нибудь дешевка, а настоящая мальвазия. Запах, правда, мерзкий, но крепка дьявольски! Дома, в Лондоне, у меня хранится хороший запас бордо с виноградников моей новой жены. Бордо – вот где теперь делают настоящее вино.
Хью сделал глоток и пожал плечами.
– Я пивал и похуже. – Он вернулся к интересующей его теме: – Мне сегодня спать на новом месте?
– Ах да, забыл сказать: твои комнаты в конце коридора, – Кенби повел рукой, в которой держал кубок. – В конце концов, не можешь же ты привести новобрачную в казарму.
– Вообще я предпочитаю солдатское братство, – фыркнул Хью.
Он совсем не думал об этой стороне брака. Ему в голову не приходило, что кто-то может ожидать от него исполнения супружеских обязанностей. Сейчас его мысли были заняты совсем другим. Он отпил большой глоток вина и сказал:
– Мне кажется, маленькая королева вполне может отменить свое решение. Я не слишком ей понравился. Дата бракосочетания еще не назначена.
– Церемония состоится завтра на рассвете, – уверенно произнес отец.
– Откуда вы знаете? – спросил Хью, взглянув на него.
– Суинфорд все устроил: будет и священник, и свадебный стол, и музыканты. Часа не прошло, как он был здесь, сидел там, где сидишь ты. – Лорд Кенби отпил из кубка, облизнул губы. – Жаль, что большинство придворных уже уехали, – задумчиво проговорил он, – они сопровождают Болинброка, отправившегося в Вестминстер. Но ничего, осталось более чем достаточно, чтобы устроить добрую пирушку. Парламент не соберется до дня святого Георгия, так что они еще успеют в Лондон.
Хью и новообретенный отец выпили еще по кубку, потом еще. Кенби, похоже, потянуло на воспоминания.
– Помнишь тот день, когда я застал тебя и братьев дерущимися из-за лисенка, которого они поймали в капкан?
– Помню, – ответил Хью. Он много лет не вспоминал об этом случае.
– Я был на соколиной охоте, – продолжал Кенби, откинувшись в кресле, – и вернулся очень вовремя. Я уж думал, они убьют тебя. Хотя нет, ты был бесстрашный чертенок. Они избили тебя в кровь, но ты в конце концов отвоевал-таки лисенка, я не ошибся?
Хью улыбнулся и поднял кубок.
– Они не имели права убивать его, – подвел он итог давнишней истории.
Старший Кенби тихонько посмеивался. Наконец он сменил тему и заговорил о своей молодой жене, о радостях любви и со смехом намекнул Хью, что любовные утехи – это то, что нужно сейчас леди де Северье. Порассуждав на эту тему, он перешел к землям на Севере, ссоре с сыновьями и ненависти к своему сеньору, графу Нортумберлендскому.
Хью слушал, украдкой зевая и отвечая редкими репликами, когда Кенби спрашивал его мнение. Говорит и говорит, думал про себя Хью, никак не остановится. Он силился не задремать, слушая рассуждения отца, а сам размышлял, не совершил ли он непростительной глупости, взвалив на себя заботу о душевнобольной девушке и поместье, нуждающемся в защите от вражеских набегов.
В другом крыле замка, в комнатах Томаса Суинфорда, толпились слуги: приготовления к свадьбе были в полном разгаре. Прихожую загромождали сундуки с приданым и нарядами невесты, еще раньше доставленные из покоев королевы. Несколько слуг стояли возле сундуков в ожидании распоряжения нести их в комнаты жениха.
В комнате больной не смолкали женские голоса. Здесь суетились сразу восемь служанок, которые, сталкиваясь и мешая друг дружке, мыли и наряжали беспомощную невесту.
Вбежала молоденькая служанка с волосами, перетянутыми желтой лентой, и сообщила:
– Слава святому Иоанну, дождя нет, но туман – как молоко!
Сообщение вызвало у женщин живую реакцию: со всех сторон раздавались вздохи облегчения.
– По крайней мере, шлейф ее подвенечного платья не пострадает, – заявила одна из служанок, а другая заметила:
– И то хорошо, что она не будет выглядеть как мокрая курица.
– Жаль, – вздохнула юная служанка, – никто не увидит ее платья, когда она поедет в храм.
Все дружно с ней согласились, потому что платье действительно было замечательное: из бархата цвета сапфира, расшитое серебряными розами и усыпанное сверкающими бриллиантами. Глазам было больно смотреть на него, так оно сверкало и переливалось, отчего в углу, где оно лежало, ожидая, когда его наденут на невесту, казалось, было светлее.
Между разговорами, которые вертелись вокруг одного – Санчи и ее свадьбы, – женщины подвели ее к медной ванне, усадили в теплую надушенную воду, доходившую ей до груди. Ее вымыли, умастили тело благовониями, растерли полотенцами, тщательно расчесали и уложили еще влажные волосы, положили румяна на бледные щеки и затянули на ней корсет.
До того как началась вся эта суета, Санча пришла в себя все в той же незнакомой комнате и обнаружила нечто новое в своем состоянии. Тошнота и головокружение прошли, но с памятью по-прежнему было плохо. Как ни пыталась она сосредоточиться, не могла вспомнить ни того, как попала в Виндзор, ни чего-либо похожего на обручение, ни человека, за которого предстояло выйти замуж.
Служанки были очень терпеливы, отвечая на ее бесконечные расспросы. Они сердечно утешали и успокаивали ее. Но некоторые вопросы, а именно те, которые касались короля Ричарда и мадам Изабеллы, они намеренно пропускали мимо ушей. Толстуха Дельфина расхаживала по комнате, зорко поглядывая на служанок, ловила каждое прозвучавшее слово. Не раз Санча замечала, как она устремляла тяжелый взгляд на какую-нибудь слишком разговорившуюся девушку, и та внезапно замолкала.
Одна из служанок, опустившись на колени, надевала на ноги Санче расшитые шелковые туфельки, другая тем временем набросила фату из тончайшего шелка на ее черные волосы и прижала сверху изящным, шелковым же, обручем.
Наверное, сапфировый цвет платья, которое Санча привезла с собой из Франции, а может быть, мягкий шелест его бархата пробудили в ней воспоминания о доме, где прошло ее детство, и отъезде с родины четыре долгих года тому назад. Как живо она ощутила сейчас тот восторг, который испытала, узнав, что ей выпала честь сопровождать маленькую Изабеллу в качестве фрейлины! Как странно, думала она, что помнятся такие далекие события, но то, что произошло совсем недавно, словно тонет в тумане.
Санча не чувствовала реальности предстоявшего бракосочетания, пока ее не проводили во двор, где гарцевали всадники, в дыму факелов походившие на призраков. Они были в весьма приподнятом настроении и громко переговаривались – казалось, их голоса раздаются со всех сторон.
– А вот и красотка невеста! – во всеуслышание объявил один из всадников. Санча быстро обернулась на хриплый голос и увидела толстяка, который, привстав на стременах, разглядывал ее сквозь желтоватый смолистый дым. Внезапно ею овладел ужас.
– Что же ты не сказал нам, что она так мила, пройдоха? – рявкнул, словно в бочку, толстяк. – Я бы сам на ней женился.
– Старый похабник, – отозвался молодой человек в пурпурном берете, с силой осаживая горячую лошадь, которая приплясывала под ним, пугая снующих по двору слуг. – Мало тебе жены и двух любовниц!
Из тумана, смешанного с дымом, появился третий. У него было вытянутое лицо и впалые щеки; каждое его движение сопровождалось позвякиванием колокольчиков.
– Ха, он ищет такую, с которой мог бы сладить! – бросил он с сарказмом.
Толстяк взвыл от негодования; остальные всадники вновь скрылись в тумане. Томас Суинфорд, который тоже был верхом, повернулся в седле и спросил всадника со впалыми щеками:
– Пьер, ты, полагаю, сделал, что было тебе поручено?
Человек не проронил ни слова в ответ, лишь скривился в отвратительной усмешке.
– Что ж, – заговорил было Суинфорд, но тут находившаяся поблизости лошадь заартачилась и налетела на другую. Конь под Суинфордом метнулся вперед, едва не выбросив его из седла.
– Болван неотесанный! – заорал Суинфорд. – Держи ее крепче и веди сюда, к невесте. Поживей!
Санча, озадаченная и потрясенная, увидела богато убранную лошадь, которую вели к ней. Сердце у нее защемило от страха. В ушах стояли смех и грубые голоса окружающих. Она судорожно вздохнула, чувствуя на губах сырость тумана, и взмолилась, чтобы злобный толстяк не оказался ее женихом.
Слезы жгли ей глаза, она сжалась от отвращения. Девушка подняла руку, чтобы смахнуть слезы, но не успела этого сделать. Слуга, только что получивший выволочку, остановил перед нею лошадь, а другой подхватил сильными руками и посадил в седло.
Лишь теперь она заметила среди всадников нескольких дам. По-видимому, они должны были составлять ее свиту. В свете пылающих факелов их ярко накрашенные лица, расплывающиеся у нее перед глазами, казались масками. Это не были придворные дамы короля Ричарда – она не знала ни одной из них.
Санче было обещано, что ее не выдадут замуж против воли. Сейчас она чувствовала себя покинутой всеми, одинокой в целом мире. Она молилась лишь об одном: чтобы будущий ее супруг не был слишком груб, слишком толст или слишком стар. Она сама была свидетельницей подобной трагедии. Ей было десять лет, когда ее четырнадцатилетнюю сестру увезли всю в слезах в Анжу, чтобы выдать за вдовца втрое старше ее.
В веселом расположении духа кавалькада выехала со двора. Впереди, оживленно болтая, ехал Суинфорд. Густой влажный туман смягчал звон копыт, скрадывал резкие очертания черных на фоне светлеющего неба зубчатых стен и башен замка, оставшегося позади.
Перед храмом пылали факелы, высвечивая его величественные колонны. У огромных, распахнутых настежь дверей ждала небольшая кучка людей. Поодаль, в мрачном сумраке церковного двора, виднелись смутные фигуры – главным образом любопытные слуги и несколько нищих, ожидавших получить от свадебной процессии несколько монет.
Уильям Кенби равнодушно разглядывал причудливо изукрашенный фасад храма. Он глубоко вздохнул, пробегая взглядом по каменным фигурам фантастических животных и склоненных святых, едва видимым сквозь туман. Запах ладана, доносившийся из храма, мешался с едким дымом смоляных факелов.
Кенби закашлялся и поднес руку ко рту. Время тянулось невыносимо медленно. Он прошелся вперед, вернулся, встал, заложил руки за спину, потом наклонился к сыну и негромко спросил:
– Кольцо не забыл?
Кольцо, о котором справлялся Кенби, было с крупным кроваво-красным рубином и принадлежало его первой жене. Он вручил его Хью накануне вечером, сказав:
– Думаю, что кольцо принадлежало твоей матери. – Правда, к тому времени он был уже изрядно пьян.
Хью похлопал себя по груди, нащупал во внутреннем кармане камзола кольцо и утвердительно кивнул. В это мгновение послышались неясные голоса и стук копыт, оповещавшие о том, что прибыл свадебный кортеж. Он обернулся на шум и вгляделся в туман.
Епископ в просторном шелковом облачении прочистил горло и что-то быстро сказал служкам. Из тумана появились всадники, въехали во двор и спешились.
Взгляд Хью остановился на тоненькой неясной фигурке девушки, окруженной дамами. Две из них поддерживали длинный шлейф платья, две другие шли по бокам невесты, сопровождая ее к храму. Первое, что отметил Хью, – его невеста ни толстая, ни хромая, а когда ее лицо выплыло из светящегося тумана, он увидел, что она поразительно хороша собой.