Я всегда отдавал себе отчет, что ни ты, ни Вирджиния не являетесь богами моего пантеона. Тем не менее я относился и продолжаю относиться к вам настолько бережно и уважительно, насколько у меня получается. И я имел возможность убедиться, что вам неведомы даже элементарные человеческие пороки, я порой даже подталкивал вас к каким-то неблаговидным поступкам или суждениям, но вы упорно отказывались поддаваться.
Опыт и его результаты – вот критерий истины. Последний эксперимент показал, что я могу жить, не подталкивая других людей к смерти. Вы же двое выжили. Вот и делайте выводы. Главное, мысли свои не выпячивайте, очень уж от них неприятный запах исходит.
Как я понял из твоих слов, у тебя сложилось впечатление, что я тебя опустил или кинул. Вы оба предпочитаете обвинять во всем меня. Но я даже не пытался сделать так, чтобы этот случай так тяжело отразился на вас, однако если вы оба и дальше будете невнимательны, вся эта история может стать фатальной для вас обоих. Ты и сообразить не успеешь, а смертельная лапа удушья уже ляжет на твое горло. Передай эти слова и ей. Этим ты окажешь ей, да и самому себе, гораздо большую услугу, чем когда бы то ни было за всю историю вашего знакомства.
Откуда все это берется? Что ж, готов признать, что в огромной, можно сказать, даже в решающей степени это исходит от меня. Вся история – дитя, вышедшее из моего чрева. Я могу извиниться перед тобой, но ты один не сможешь простить меня. Это не в твоей власти. Вот почему тебе приходится слушать меня. Я ведь не могу извиняться перед тобой за твои же ошибки, это было бы грешно.
Ты сделал из своей дружбы не то оружие, не то орудие – дубину, которой можно меня лупить, а потом взял да и переспал с Вирджинией. Из-за этого я на тебя очень разозлился, и, согласись, не без причины. Но я был согласен уйти от обсуждения этого вопроса, потому что был готов оставить тебя своим другом. Я думаю – просто уверен, – что у меня в душе не останется осадка после случившегося. Никаких претензий и упреков у меня нет. Может, тебе это покажется странным, да я и сам не знаю, как получилось, но ты мне стал нравиться даже больше, чем раньше. Но давай разберемся в наших отношениях до конца. Ясное понимание ситуации – это уже одна из высших добродетелей. Я буду с тобой абсолютно откровенным.
Вплоть до сегодняшнего дня я вполне убедительно доказал, что в сравнении с любым из вас я намного умнее и даже мудрее. Я, как мне кажется, хотя ты мне, наверное, не поверишь, являюсь для вас богом – в его земном измерении. Конечно, поклоняться мне невозможно. Со мной приходится жить. Но я устал, устал до смерти, до того, что мне хочется свести счеты с жизнью оттого, что Лен, Вирджиния и в первую очередь ты считаете, будто у меня может быть что-то общее с тем циклом смены любви и грустных расставаний, который является вашим главным мотивом и главным занятием. Я к этому не имею отношения. Я могу вам помочь. Я могу молиться за вас. Я истинный пророк в своем отечестве. Но думать, что я могу жить с вами, смешно и абсурдно.
Вы все пытаетесь дружить со мной, стараетесь сделать так, чтобы я мог сказать, что у меня есть настоящие друзья, и до поры до времени мне удается заставить себя быть вам за это благодарным. Но если вы действительно полезете ко мне в душу в грязных сапогах, если начнете клевать мою печень, я всегда готов огрызнуться и дать сдачи.
Я долго терпел. Может быть, даже слишком долго. Вы вволю напрыгались у меня на животе, вы много раз пытались свернуть мне шею и проломить голову, вы запускали мне в кровь какую-то заразу, вы пытались перемолоть в фарш все мои внутренности. Когда вы были мне нужны, вас не оказывалось рядом, вы прикидывались мелкими, ничтожными чужаками, паразитами. Вы лишь наблюдали за мной со стороны, никакого сочувствия, никакой жалости от вас я не видел. Если у меня горел дом, вы воспринимали это как развлечение, спектакль. Я был для вас неиссякаемым источником всяческих удовольствий. Что же я получил взамен? Да ничего; о какой благодарности или награде может идти речь, когда имеешь дело с такими ничтожествами. Ко мне в дом якобы на чашку чаю заваливались сквернословящие, оскорбляющие меня кровососы, жаждущие поучаствовать в светской беседе, и я стал понимать, что бесконечно участвовать в этом балагане не получится, рано или поздно вы одолеете меня и я погибну от вашего тщеславия и невежества; общение с вами стало моим моральным самоубийством.
Не могу не упомянуть, что в некоторых отношениях вы были в большей или меньшей степени на высоте.
Если согласиться с тем, что я бог, то бог бесплодия и раскаяния. Я для вас никогда ничего не делал. А ведь, пожалуй, стоило. Я постараюсь. Я пробудился. Я смотрю на мир широко открытыми глазами.
Ты можешь принимать это или отвергать. Однако я думаю, стоит вспомнить, что любой амбар, в который не закладывают зерно, рано или поздно будет заброшен и разрушится. Так что меня на этом не проведешь. Я еще переверну не один мир, когда найду свой рычаг. Можешь считать, что тебе повезло, не забывай только о чувстве меры.
Конечно, для того, чтобы уничтожить тебя, мне не придется прикладывать особых усилий. Все, что от меня потребуется, – оставить тебя в покое и позволить быть таким, каким ты хочешь быть. Я бы мог наложить на тебя проклятие, о силе которого ты можешь только догадываться. Но я не хочу, чтобы у тебя или у кого-то еще появился повод для мести. Мне не нужно тебя проклинать. Нет предела тому, что противоречит здравому смыслу и инстинкту самосохранения. Но поверь: сила за мной, ибо истина принадлежит мне. Так было, есть и будет. Так что я могу дать тебе один совет. Ты должен расшевелить себя. Пока что ты гниешь, как стоячее болото. Если говорить начистоту, в последнее время у тебя вид конченого человека.
Твой ущербный моральный облик не интересовал бы меня, если бы я мог тебе доверять. Но просить меня считать этот облик достойным доверия – это уже непростительная дерзость. Твоя мораль, твоя интимная жизнь – во все это я больше не хочу вмешиваться. Нравится тебе это зловоние – пожалуйста. Ничего не имею против. А вот твоя цельность оказалась под вопросом, тебе никак не удается убедить меня в том, что ты заслуживаешь доверия в этом отношении. Я просил тебя быть честным. Страх и гнев запутали тебя в этом постельном деле. Правда, что и моя цельность частенько пропадала – из-за неудовлетворенности и ненависти. Мне нужно было выжить любой ценой, в самых враждебных обстоятельствах, я дрался, кусался, рубил и резал направо и налево, и делал это, признаюсь, с удовольствием. Вопрос стоял о принципах первородной справедливости. Знаешь, я так и не понял, прав я или нет в своей уверенности в том, что мне никак нельзя было потерпеть поражение в этой битве, мне казалось, что если я паду на поле боя, то это станет катастрофой не только для меня, но и огромной прорехой в общей сумме человеческих знаний и невосполнимой потерей в возможности созидания добра. Тут никакой уверенности у меня нет. Все это только предположения.
Я вот думаю, что зря ты выставил себя таким идиотом в этом постельном деле. Шуму наделал зря. Остается только надеяться, что, когда эхо стихнет, у тебя хватит сил улыбнуться, глядя на руины, которые остались у тебя за спиной. У тебя и мысли не мелькнет, что это я виноват. Вся эта чертова история еще долго будет отзываться в твоей судьбе большими бедами и неприятностями, а ты всякий раз, получив пинок под дых или в пах, и знать не будешь, откуда что берется.
Моя личная месть тут ни при чем, таков уж статус кво этого мироздания. Больше я не позволю безнаказанно меня кусать. Моя плоть покажется вам горькой. И я, кстати, тоже проголодался. Как же я порой смеялся над тем, как Лен выбрасывает доставшиеся ему крохи. Но в какой-то момент я, наверное, и в живых остался лишь потому, что вы оба старались сделать мою жизнь как можно более легкой и комфортной. Могу признаться, хотя это будет святотатством по отношению к самому себе: я действительно ценил эти попытки. Но это не может закрыть нам глаза на истинное положение дел. Вы упрекаете меня лишь потому, что я, по вашему мнению, должен быть совершенством. Так нет же. Я такой, каким хочу быть. Не вздумайте менять меня или оценивать по своим критериям. И не пытайтесь соблазнить своим добрым отношением. Этого добра у меня самого на дюжину таких, как вы, хватит. Ваше дело простое: слушайте меня, ибо я изрекаю истину. Она может быть даже постыдной для всех нас, но пойдет нам на пользу.
Ты видишь, в каком я настроении и состоянии. Я готов тебя выслушать. Выслушать внимательно. Я подумаю и все пойму. Что-то из твоих слов я готов принять. Но не думай, что по этому поводу я буду перекраивать самого себя ради того, чтобы подстроиться под тебя. Слишком уж дорого обошелся мне этот мой костюмчик. Чтобы лучше разобраться в наших отношениях, можно предложить друг другу то, чего раньше между нами не было. Я, например, предлагаю тебе пойти к черту. Давай посмотрим, у кого быстрее получится. Мы же оба замерли на старте и только ждем сигнала. Я рванусь изо всех сил. Если не встретимся, значит, не повезло. Но поскольку мне ведома истина, я могу заранее сказать, что твой путь будет намного длиннее. Если ты считаешь, что не стоит и пробовать, – тогда извини. Тогда могу сказать лишь одно: ты зря проделал столько миль и сошел с дистанции на полдороге.
Раньше у меня не получалось говорить вслух полную правду о самом себе. На этот раз я заставил себя это сделать. Ты все слышал.
Марк не отвечал. Через несколько секунд Пит встал и подошел к окну.
– Ну что, развел ты меня, – сказал он, – раскрутил на все эти слова. Горько было их произносить, горько, наверное, и слушать. Но если это должно было быть сказано, то я эти слова произнес.
Марк прокашлялся и сплюнул в камин.
– Надеюсь, горечь моих слов не ослепила тебя и не озлобила до глубины души.
– Думаю, – сказал Марк, – так оно и получилось.
Он чиркнул спичкой и стал смотреть, как она горит.
– Вот и хорошо, – сказал Пит. – А теперь я пойду.
Глава тридцать первая
Опыт и его результаты – вот критерий истины. Последний эксперимент показал, что я могу жить, не подталкивая других людей к смерти. Вы же двое выжили. Вот и делайте выводы. Главное, мысли свои не выпячивайте, очень уж от них неприятный запах исходит.
Как я понял из твоих слов, у тебя сложилось впечатление, что я тебя опустил или кинул. Вы оба предпочитаете обвинять во всем меня. Но я даже не пытался сделать так, чтобы этот случай так тяжело отразился на вас, однако если вы оба и дальше будете невнимательны, вся эта история может стать фатальной для вас обоих. Ты и сообразить не успеешь, а смертельная лапа удушья уже ляжет на твое горло. Передай эти слова и ей. Этим ты окажешь ей, да и самому себе, гораздо большую услугу, чем когда бы то ни было за всю историю вашего знакомства.
Откуда все это берется? Что ж, готов признать, что в огромной, можно сказать, даже в решающей степени это исходит от меня. Вся история – дитя, вышедшее из моего чрева. Я могу извиниться перед тобой, но ты один не сможешь простить меня. Это не в твоей власти. Вот почему тебе приходится слушать меня. Я ведь не могу извиняться перед тобой за твои же ошибки, это было бы грешно.
Ты сделал из своей дружбы не то оружие, не то орудие – дубину, которой можно меня лупить, а потом взял да и переспал с Вирджинией. Из-за этого я на тебя очень разозлился, и, согласись, не без причины. Но я был согласен уйти от обсуждения этого вопроса, потому что был готов оставить тебя своим другом. Я думаю – просто уверен, – что у меня в душе не останется осадка после случившегося. Никаких претензий и упреков у меня нет. Может, тебе это покажется странным, да я и сам не знаю, как получилось, но ты мне стал нравиться даже больше, чем раньше. Но давай разберемся в наших отношениях до конца. Ясное понимание ситуации – это уже одна из высших добродетелей. Я буду с тобой абсолютно откровенным.
Вплоть до сегодняшнего дня я вполне убедительно доказал, что в сравнении с любым из вас я намного умнее и даже мудрее. Я, как мне кажется, хотя ты мне, наверное, не поверишь, являюсь для вас богом – в его земном измерении. Конечно, поклоняться мне невозможно. Со мной приходится жить. Но я устал, устал до смерти, до того, что мне хочется свести счеты с жизнью оттого, что Лен, Вирджиния и в первую очередь ты считаете, будто у меня может быть что-то общее с тем циклом смены любви и грустных расставаний, который является вашим главным мотивом и главным занятием. Я к этому не имею отношения. Я могу вам помочь. Я могу молиться за вас. Я истинный пророк в своем отечестве. Но думать, что я могу жить с вами, смешно и абсурдно.
Вы все пытаетесь дружить со мной, стараетесь сделать так, чтобы я мог сказать, что у меня есть настоящие друзья, и до поры до времени мне удается заставить себя быть вам за это благодарным. Но если вы действительно полезете ко мне в душу в грязных сапогах, если начнете клевать мою печень, я всегда готов огрызнуться и дать сдачи.
Я долго терпел. Может быть, даже слишком долго. Вы вволю напрыгались у меня на животе, вы много раз пытались свернуть мне шею и проломить голову, вы запускали мне в кровь какую-то заразу, вы пытались перемолоть в фарш все мои внутренности. Когда вы были мне нужны, вас не оказывалось рядом, вы прикидывались мелкими, ничтожными чужаками, паразитами. Вы лишь наблюдали за мной со стороны, никакого сочувствия, никакой жалости от вас я не видел. Если у меня горел дом, вы воспринимали это как развлечение, спектакль. Я был для вас неиссякаемым источником всяческих удовольствий. Что же я получил взамен? Да ничего; о какой благодарности или награде может идти речь, когда имеешь дело с такими ничтожествами. Ко мне в дом якобы на чашку чаю заваливались сквернословящие, оскорбляющие меня кровососы, жаждущие поучаствовать в светской беседе, и я стал понимать, что бесконечно участвовать в этом балагане не получится, рано или поздно вы одолеете меня и я погибну от вашего тщеславия и невежества; общение с вами стало моим моральным самоубийством.
Не могу не упомянуть, что в некоторых отношениях вы были в большей или меньшей степени на высоте.
Если согласиться с тем, что я бог, то бог бесплодия и раскаяния. Я для вас никогда ничего не делал. А ведь, пожалуй, стоило. Я постараюсь. Я пробудился. Я смотрю на мир широко открытыми глазами.
Ты можешь принимать это или отвергать. Однако я думаю, стоит вспомнить, что любой амбар, в который не закладывают зерно, рано или поздно будет заброшен и разрушится. Так что меня на этом не проведешь. Я еще переверну не один мир, когда найду свой рычаг. Можешь считать, что тебе повезло, не забывай только о чувстве меры.
Конечно, для того, чтобы уничтожить тебя, мне не придется прикладывать особых усилий. Все, что от меня потребуется, – оставить тебя в покое и позволить быть таким, каким ты хочешь быть. Я бы мог наложить на тебя проклятие, о силе которого ты можешь только догадываться. Но я не хочу, чтобы у тебя или у кого-то еще появился повод для мести. Мне не нужно тебя проклинать. Нет предела тому, что противоречит здравому смыслу и инстинкту самосохранения. Но поверь: сила за мной, ибо истина принадлежит мне. Так было, есть и будет. Так что я могу дать тебе один совет. Ты должен расшевелить себя. Пока что ты гниешь, как стоячее болото. Если говорить начистоту, в последнее время у тебя вид конченого человека.
Твой ущербный моральный облик не интересовал бы меня, если бы я мог тебе доверять. Но просить меня считать этот облик достойным доверия – это уже непростительная дерзость. Твоя мораль, твоя интимная жизнь – во все это я больше не хочу вмешиваться. Нравится тебе это зловоние – пожалуйста. Ничего не имею против. А вот твоя цельность оказалась под вопросом, тебе никак не удается убедить меня в том, что ты заслуживаешь доверия в этом отношении. Я просил тебя быть честным. Страх и гнев запутали тебя в этом постельном деле. Правда, что и моя цельность частенько пропадала – из-за неудовлетворенности и ненависти. Мне нужно было выжить любой ценой, в самых враждебных обстоятельствах, я дрался, кусался, рубил и резал направо и налево, и делал это, признаюсь, с удовольствием. Вопрос стоял о принципах первородной справедливости. Знаешь, я так и не понял, прав я или нет в своей уверенности в том, что мне никак нельзя было потерпеть поражение в этой битве, мне казалось, что если я паду на поле боя, то это станет катастрофой не только для меня, но и огромной прорехой в общей сумме человеческих знаний и невосполнимой потерей в возможности созидания добра. Тут никакой уверенности у меня нет. Все это только предположения.
Я вот думаю, что зря ты выставил себя таким идиотом в этом постельном деле. Шуму наделал зря. Остается только надеяться, что, когда эхо стихнет, у тебя хватит сил улыбнуться, глядя на руины, которые остались у тебя за спиной. У тебя и мысли не мелькнет, что это я виноват. Вся эта чертова история еще долго будет отзываться в твоей судьбе большими бедами и неприятностями, а ты всякий раз, получив пинок под дых или в пах, и знать не будешь, откуда что берется.
Моя личная месть тут ни при чем, таков уж статус кво этого мироздания. Больше я не позволю безнаказанно меня кусать. Моя плоть покажется вам горькой. И я, кстати, тоже проголодался. Как же я порой смеялся над тем, как Лен выбрасывает доставшиеся ему крохи. Но в какой-то момент я, наверное, и в живых остался лишь потому, что вы оба старались сделать мою жизнь как можно более легкой и комфортной. Могу признаться, хотя это будет святотатством по отношению к самому себе: я действительно ценил эти попытки. Но это не может закрыть нам глаза на истинное положение дел. Вы упрекаете меня лишь потому, что я, по вашему мнению, должен быть совершенством. Так нет же. Я такой, каким хочу быть. Не вздумайте менять меня или оценивать по своим критериям. И не пытайтесь соблазнить своим добрым отношением. Этого добра у меня самого на дюжину таких, как вы, хватит. Ваше дело простое: слушайте меня, ибо я изрекаю истину. Она может быть даже постыдной для всех нас, но пойдет нам на пользу.
Ты видишь, в каком я настроении и состоянии. Я готов тебя выслушать. Выслушать внимательно. Я подумаю и все пойму. Что-то из твоих слов я готов принять. Но не думай, что по этому поводу я буду перекраивать самого себя ради того, чтобы подстроиться под тебя. Слишком уж дорого обошелся мне этот мой костюмчик. Чтобы лучше разобраться в наших отношениях, можно предложить друг другу то, чего раньше между нами не было. Я, например, предлагаю тебе пойти к черту. Давай посмотрим, у кого быстрее получится. Мы же оба замерли на старте и только ждем сигнала. Я рванусь изо всех сил. Если не встретимся, значит, не повезло. Но поскольку мне ведома истина, я могу заранее сказать, что твой путь будет намного длиннее. Если ты считаешь, что не стоит и пробовать, – тогда извини. Тогда могу сказать лишь одно: ты зря проделал столько миль и сошел с дистанции на полдороге.
Раньше у меня не получалось говорить вслух полную правду о самом себе. На этот раз я заставил себя это сделать. Ты все слышал.
Марк не отвечал. Через несколько секунд Пит встал и подошел к окну.
– Ну что, развел ты меня, – сказал он, – раскрутил на все эти слова. Горько было их произносить, горько, наверное, и слушать. Но если это должно было быть сказано, то я эти слова произнес.
Марк прокашлялся и сплюнул в камин.
– Надеюсь, горечь моих слов не ослепила тебя и не озлобила до глубины души.
– Думаю, – сказал Марк, – так оно и получилось.
Он чиркнул спичкой и стал смотреть, как она горит.
– Вот и хорошо, – сказал Пит. – А теперь я пойду.
Глава тридцать первая
Наконец они доели. Сборы будут недолгими, пусть только свисток просвистит. Вещи уже собраны и лежат наготове. Но я ничего не слышал. Чего они все переполошились? Зачем было все упаковывать? Куда это они все собрались?
Они ничего не говорят. Меня игнорируют, будто меня вообще не существует.
А теперь они расселись полукругом у камина, закинули ногу на ногу и о чем-то болтают. Это просто невыносимо. Я остался не у дел. Меня даже не кормят. Ни тебе испорченной сосиски, ни шкурки от ветчины, ни капустного листа, ни даже кусочка заплесневелой салями, которую мне, бывало, кидали в те времена, когда мы все вместе садились за стол и болтали о том о сем. Сейчас они набились сюда битком. Но что-то здесь не то, чувствую я запах крысы. А они, похоже, предвкушают какое-то редкое блюдо, например деликатесный паштет по особому рецепту.
А еще эти перемены. Все вокруг меня изменилось. Двор, когда-то такой знакомый, просто выстлан ковром из разодранных кошек, яиц кастрированных боровов, консервных банок, размозженных птичьих черепов, запасных частей ко всем перемолотым и раздробленным мелким зверушкам, чавкающий, хлюпающий и взвизгивающий ковер, все, что, плюясь и отхаркиваясь, оставили после себя карлики, впечаталось в эту отравленную гнойную жижу, черви изгрызли изнутри эти груды перегноя, холмы дерьма стоят посреди омутов и водоворотов мочи, слизи, крови и фруктового сока.
А теперь все исчезло. Все чисто. Все отмыто и вычищено. Вот лужайка. Вот кусты. Вот цветок.
1952–1956.
Новая редакция – 1989.
Они ничего не говорят. Меня игнорируют, будто меня вообще не существует.
А теперь они расселись полукругом у камина, закинули ногу на ногу и о чем-то болтают. Это просто невыносимо. Я остался не у дел. Меня даже не кормят. Ни тебе испорченной сосиски, ни шкурки от ветчины, ни капустного листа, ни даже кусочка заплесневелой салями, которую мне, бывало, кидали в те времена, когда мы все вместе садились за стол и болтали о том о сем. Сейчас они набились сюда битком. Но что-то здесь не то, чувствую я запах крысы. А они, похоже, предвкушают какое-то редкое блюдо, например деликатесный паштет по особому рецепту.
А еще эти перемены. Все вокруг меня изменилось. Двор, когда-то такой знакомый, просто выстлан ковром из разодранных кошек, яиц кастрированных боровов, консервных банок, размозженных птичьих черепов, запасных частей ко всем перемолотым и раздробленным мелким зверушкам, чавкающий, хлюпающий и взвизгивающий ковер, все, что, плюясь и отхаркиваясь, оставили после себя карлики, впечаталось в эту отравленную гнойную жижу, черви изгрызли изнутри эти груды перегноя, холмы дерьма стоят посреди омутов и водоворотов мочи, слизи, крови и фруктового сока.
А теперь все исчезло. Все чисто. Все отмыто и вычищено. Вот лужайка. Вот кусты. Вот цветок.
1952–1956.
Новая редакция – 1989.