— Получается, Форстер вообще не имел к этой картине никакого отношения? Фанселли оговорила его?
   — Он ездил с Фанселли в Швейцарию, и я действительно попросила его доставить туда посылку. Она была тщательно запечатана, но он, конечно, не удержался и вскрыл ее. Я дала ему денег, чтобы он заткнулся, а оставшуюся сумму подарила Фанселли. Я любила ее, и она с радостью согласилась мне помочь.
   — После того случая Форстер больше не пытался шантажировать вас?
   — Он не мог. Я поставила бы свое слово против его. В тот раз мне удалось с легкостью избавиться от него. Тогда все сошло на удивление гладко. Вообще этот эпизод показал, что украсть картину проще простого, если знаешь как. И еще один урок: у меня было железное алиби. Всякий раз, когда я похищала картину, полиция искала мужчину — «Должно быть, он проник через эту дверь…». «Он снял картину со стены» и тому подобное. Я знала, что им никогда не придет в голову искать женщину, если я буду достаточно осторожна. Мне очень не нравится феминистское движение, оно сильно осложняет женщинам жизнь.
   Я уже не могла остановиться. Первые несколько краж помогли мне подняться. Я вернулась в Англию, вышла замуж за Вернея и на время успокоилась. Потом этот подонок бросил меня с двумя детьми, оставив без средств к существованию. И я решила, что кража картин — профессия не хуже любой другой. Я изучила историю искусства, поработала секретарем на аукционах и в страховой компании, наладила контакты и, самое главное, познакомилась с Уинтертоном. Он показался мне беспринципным, очень амбициозным и, как это ни странно звучит, заслуживающим доверия.
   Четыре года я подготавливала почву. У меня были подробные планы расположения картин во многих известных домах; я знала, какая там стоит сигнализация и какие полотна не были сфотографированы. Мне оставалось только собрать урожай.
   — И сколько вы заработали?
   — Неплохо. Тогда спрос на картины был на подъеме. Между семьдесят первым и семьдесят пятым годами я заработала шестьсот тысяч долларов; между семьдесят пятым и восьмидесятым — больше миллиона. Потом я начала работать под заказ — когда подворачивался подходящий клиент, готовый заплатить аванс. Между нами был только один посредник, который никогда не встречался непосредственно с клиентом. Я работала только с небольшими картинами, которые могла унести сама. И всегда была очень, очень осторожна. Если меня что-то настораживало, я предпочитала вернуть деньги и оставить вещь у себя. Одним из главных условий было не выставлять картину в течение двух лет. Как правило, по истечении двух лет полиция прекращает поиски.
   — А Фра Анджелико?
   — С ним меня впервые постигла неудача, благодаря чему мы теперь сидим с тобой здесь. Я нанялась в этот дом уборщицей — очень удобный способ проникновения. Разумеется, я уволилась не сразу, а спустя несколько месяцев. Поэтому мне и пришлось воспользоваться услугами идиота Сандано, чтобы вывезти картину из страны. Как я могла так просчитаться! Я не вступала с ним в контакт лично и не боялась, что он меня выдаст. Но картину я потеряла.
   — А Веласкес?
   — Мне пришлось заняться им, потому что мне уже заплатили за Фра Анджелико. Дело сорвалось, и я предложила заказчикам другой вариант. Но они хотели только Веласкеса. Пришлось согласиться, хотя я знала, что существует фотография, по которой его можно будет опознать. Обычно я отказывалась иметь дело с такими картинами, но в этот раз решила выполнить условия договора и выйти на пенсию: подобные приключения мне уже не по возрасту. Поскольку случай был особый, я настояла на том, чтобы картина в течение двух лет отлежалась у меня. Получив в наследство Уэллер, я решила повесить Веласкеса в столовой.
   — Зачем? Вы не боялись нарваться на неприятности?
   — Но где-то же я должна была его хранить. Поместив его в банковский сейф, я только привлекла бы к нему внимание. Я знаю, обычно банкиры нелюбопытны, и тем не менее я поостереглась доверить свою свободу честному слову банкира. Кроме того, я хорошо спрятала документы на картину, а сам холст состарила, затемнила, вставила в другую раму — короче, изменила его до неузнаваемости. После этого я пригласила этих идиотов из торгового дома провести инвентаризацию коллекции. Они обежали все за полчаса, содрав с меня немыслимые деньги, и едва ли удостоили картину взглядом.
   Так что теперь я имею разрешение от фонда английского наследия, от торгового дома и департамента налогов продать за границу портрет школы Неллера, приблизительная стоимость которого ввиду плохого состояния составляет пятьсот фунтов стерлингов. В этом состоит главное достоинство экспертов: люди им верят. Но мои опасения были не напрасны. Имелась фотография картины, и вы узнали ее, хотя и не сразу.
   — Что случилось с Форстером? — спросил Аргайл. — Какие улики у него были против вас?
   — Он мог рассказать об эпизоде во Флоренции и предъявить полиции документы на Поллайоло. Кроме того, он обнаружил кое-какие несоответствия, сравнивая сведения, указанные в аукционных каталогах, с тем, что он видел здесь. Он не смог бы доказать мою причастность к убийству Вероники, но имел достаточно свидетельств моей причастности к двум кражам. И если бы началось следствие… Он предложил мне купить компромат.
   — А вы вместо этого его убили?
   Мэри явно огорчило подобное предположение.
   — Нет, я согласилась, — обиженно сказала она. — У меня нет привычки убивать людей. Я согласилась. И всякий раз, когда я соглашалась, он поднимал цену. За похищение Веласкеса я получила миллион, и еще миллион клиент должен был заплатить мне через месяц после передачи ему картины. Понятно, что он хотел поторговаться, но какого черта! Форстер потребовал три миллиона за свои паршивые бумажонки. И я потеряла терпение. Я послала Уинтертона к Сандано, а сама поехала к Фанселли. Полиция заглотила наживку, вскоре появились вы, и Форстер забрал из банка свой компромат.
   — И вы прихлопнули его. Боже милостивый. — Аргайл спрятал лицо в ладонях и закрыл глаза. Его ужаснуло то, что можно так ошибиться в человеке.
   — Мне тоже жаль, Джонатан, — мягко сказала она. — Тебе, наверное, кажется, что с тобой очень плохо обошлись. И я не виню тебя. За прошедшие дни я успела полюбить тебя и никак не думала, что все так печально закончится. Но что же делать? Ведь ты не думаешь, что из любви к тебе я соглашусь сесть в тюрьму?
   Аргайл молча кивнул. Он не знал, что думать. Мэри Верней продолжала смотреть на него с искренней симпатией и нежностью.
   — Вопрос: что ты собираешься предпринять?
   — М-м?
   — «Будь прям, как стрела», — кажется, так говорят наши друзья американцы? Можешь ехать к Флавии и все рассказать ей. Не бойся, я не наброшусь на тебя с топором. Между тобой и другими есть разница.
   — Рад это слышать, — со вздохом отозвался Аргайл.
   — Итак?..
   — При других обстоятельствах я бы с удовольствием спросил вашего совета. Я очень ценю ваше мнение.
   — Спасибо. Если хочешь, я могу проиграть, какие у тебя есть варианты. Конечно, я пристрастна, но ты сам разберешься.
   — Давайте.
   — Ты можешь поступить, как добропорядочный гражданин, — с живостью сказала она, — и прямиком пойти к Мэнстеду. Пожалуйста, сэр. Миссис Верней — воровка. Одного Веласкеса будет достаточно, чтобы отправить нас с Уинтертоном в тюрьму, не говоря уж о других ниточках, которые вы ему дадите. Правда, сомневаюсь, что им удастся осудить меня за убийство Форстера или Вероники. Тут против меня нет ни одной улики, ни одного свидетеля. Абсолютный ноль. Джордж, конечно, ничего не скажет.
   И вот справедливость торжествует: я получаю по заслугам. Чудесно. Но за удовольствие упечь меня на несколько лет за решетку и возвращение картины кое-кому придется заплатить. В первую очередь Флавии, которая будет наказана за сознательное введение в заблуждение своего начальства, за обман английской полиции и заговор с целью сбить следствие с правильного пути. И если мне не изменяет память, все это она сделала по твоей указке. Полагаю, она и так уже пожалела о своем поступке. А что будет, если она узнает правду…
   Аргайл потер глаза и тихо застонал.
   — Судя по твоим рассказам, ее боссу тоже не поздоровится — ведь он выложил всю эту гору лжи на заседании высших чинов, — продолжила Мэри. — Незнание не освободит его от ответственности, а человек, который пытался повредить ему и сам оказался униженным, воспользуется случаем, чтобы взять реванш.
   Аргайл слушал ее с непроницаемым видом.
   — Продолжайте.
   — Но есть и другой вариант: тебе только нужно последовать совету, который ты так любишь давать другим. Забудь обо мне, Форстере, Веронике, Уинтертоне и Веласкесе. Ты заварил всю эту кашу и сейчас должен сделать выбор: либо сделать так, что всем будет еще хуже, либо…
   — Что?
   — Оставить все как есть. Просто ничего не делай. Забудь обо всем.
   Он откинулся на спинку стула и, уставившись в потолок, обдумал ее предложение.
   — И еще кое-что, — сказала она. — Наверное, сейчас не самый подходящий момент, но я в любом случае собиралась подарить его тебе на прощание.
   Мэри вручила ему коробку. Он снял крышку, развернул оберточную бумагу и увидел вожделенный рисунок. Леонардо да Винчи. То, о чем он так мечтал.
   — Думаю, мы можем опустить положенные слова благодарности, — сухо сказала Мэри. — Я заметила, что он нравится тебе, а для меня он ничего не значит. Прими в знак моей привязанности к тебе. К сожалению, он не слишком ценный, и все же я хочу, чтобы ты принял его в благодарность за то удовольствие, которое я получила от общения с тобой в эти дни. Не знаю, веришь ли ты мне теперь. Надеюсь, ты возьмешь его, несмотря ни на что. В качестве извинения за причиненную обиду.
   Аргайл грустно посмотрел на нее, потом на рисунок. Проклятие. Из всех возможностей заполучить Леонардо эта хуже всего. «Это просто рок какой-то», — подумал он.
   Если бы не было всего этого разговора, он бы сейчас признался Мэри, что рисунок принадлежит кисти великого Леонардо. И они бы дружно выпили за такое везение, и это открытие скрепило бы их дружбу. Он ни за что не принял бы от нее такой подарок, как это сделал бы, например, Уинтертон — великий делец от искусства. Но сейчас? Учитывая обстоятельства, он мог бы и промолчать.
   Он взглянул на рисунок еще раз — пыльная рамка, потрескавшееся стекло. Если он продаст его, то обеспечит себе великолепный старт в бизнесе. Господи, да ему уже не понадобится никакой бизнес. Он сможет уйти на покой. О такой удаче мечтает каждый торговец картинами, и уж если она выпала ему, нужно хватать ее обеими руками.
   — А если я все-таки пойду в полицию?
   — Тогда ты сохранишь самоуважение, но будешь жить с сознанием того, что твоя принципиальность легла тяжким бременем на плечи других людей. В первую очередь — Флавии.
   Сделай так, если хочешь: никто тебя не остановит. Во всяком случае, не я. Но если ты сделаешь это, я советую тебе начать присматривать другую невесту — Флавия не простит тебя. Я бы лично ни за что не простила. Ты сказал ей, что ради спасения Боттандо она должна поступиться своими принципами, и она послушалась тебя. А разве ты не готов сделать то же самое ради нее?
   Но что бы ты ни решил, — сказала она, глядя на него тяжелым осуждающим взглядом, — делай это побыстрее. Нерешительность и щепетильность — самые худшие твои качества. И как бы ты ни поступил, рисунок оставь себе.
   — Я больше не хочу его.
   Она взяла рисунок, достала зажигалку и поднесла к бумаге.
   — Я тоже. Он достанется тебе или никому.
   — Я возьму его. Конечно, возьму, — быстро сказал Аргайл.
   — Хорошо. Не знаю, почему это так важно для меня. Но это так.
   Она пожала плечами, словно удивляясь себе, затем составила стаканы и бутылку на поднос. Аргайл мрачно смотрел на огонь в камине. За последние десять дней все как один говорили ему, что он должен стать решительнее. В принципе сам он никогда не считал себя слабой личностью, но всеобщее мнение сводилось именно к этому. Конечно, кто она такая, чтобы читать ему нотации? Убийца. Но как ни крути, в нерешительности ее никак не обвинишь.
   И в одном она была точно права. На этот раз он должен сделать свой выбор быстро. Он опять посмотрел на рисунок — сокровище, о котором он даже мечтать не смел. Музей Морсби даст за него целое состояние. Однако этот прекрасный рисунок напоминал ему об ошибках, которые он натворил за последние дни. Странно, что он думает сейчас о рисунке, а не о Форстере. Что делать? Послушаться Мэри? Он еще раз прокрутил в голове возможный ход событий. Флавия, безусловно, поверит ему. Полиция возобновит расследование. Но к тому времени Веласкес бесследно исчезнет, и ни одна живая душа в поселке не скажет ни слова. Следствие опять зайдет в тупик.
   А какие последствия для близких ему людей? Боттандо придется оставить свой пост, Флавия вообще может попасть под суд. Веласкеса английская полиция скорее всего не вернет… Нет, Мэри кругом права.
   А что делать с Леонардо? Неужели он позволит уничтожить его только потому, что проиграл? Кому от этого станет легче? Но если он возьмет его, то опять пойдет на компромисс. Ничего себе подарок.
   — Ну, — сказала она, — что ты надумал?
   — Скажите мне только одну вещь. Вы говорите, что украли тридцать одну картину?
   — Тридцать одну, включая Фра Анджелико. Но она не в счет.
   — И среди них те девятнадцать, которые назвал Флавии Уинтертон?
   — Да. Новые хозяева этих картин не контактировали с нами напрямую и потому не смогут выдать нас. Остальные пока отлеживаются в надежном месте, ожидая своей очереди. Я думаю, Флавия поняла это, когда беседовала с Уинтертоном.
   Она права, он все равно ничего не может сделать. Продолжая терзаться сомнениями, Аргайл попытался сделать решительное лицо. Он встал и взял рисунок. Этим жестом он ответил на все вопросы, и Мэри мгновенно его поняла.
   — Хорошо, — серьезно сказала она. — Надеюсь, ты не поймешь меня превратно, если я скажу, что ты сделал правильный выбор. Ну а теперь, когда ты сбросил груз с души, почему бы тебе не сделать ей предложение?
   Аргайл грустно улыбнулся и молча направился к двери.
   — Джонатан.
   Он обернулся и посмотрел на нее.
   — Мне действительно очень жаль.
   Он кивнул и вышел.
   Через несколько минут Уэллер-Хаус скрылся из виду. Аргайл вел машину в сторону шоссе. Дальше его путь лежал в Лондон и затем в аэропорт. Он прижался к обочине, чтобы пропустить Джорджа Бартона. Помахав ему рукой, он снова вырулил на середину дороги и оказался на том самом месте, где несколько дней назад метался на дороге, размахивая руками, пытаясь привлечь внимание констебля Хэнсона. Джонатан чувствовал себя ужасно несчастным и никак не мог отвлечься от происшедшего. Каждый раз, когда ему удавалось это сделать, его мгновенно возвращал к действительности проклятый рисунок на соседнем сиденье. Мечта всей его жизни! И надо же, чтобы он попал к нему в руки при таких несчастливых обстоятельствах!
   Не отдавая себе отчета в собственных действиях, он вдруг притормозил и свернул на узкую тропинку, затем остановил машину и вышел. «О'кей, — подумал он. — Флавия пошла на обман ради Боттандо, я сделаю то же самое ради нее. Но будь я проклят, если собираюсь стать таким же, как Артур Уинтертон. Чтоб его».
   В доме горел свет, и Джессика Форстер открыла ему дверь сразу же, как только он постучал. Джонатан поздоровался. Он вдруг подумал, что они оба оказались пешками в чужой игре. Единственная разница между ними заключалась в том, что Джессика не знала об этом и не испытывала столь горьких сожалений, как Аргайл.
   — Я уезжаю, — объяснил он свое появление, — и решил заглянуть к вам. Меня зовут Аргайл.
   Миссис Форстер грустно улыбнулась и заставила его зайти в дом. На улице шел дождь.
   — Входите, мистер Аргайл, очень мило, что вы вспомнили обо мне. Вы — друг той итальянки, верно?
   Аргайл подтвердил. Флавия была вынуждена срочно уехать в Италию, добавил он, и потому не успела попрощаться лично. Он решил сделать это за нее.
   Джессика Форстер кивнула.
   — Поблагодарите ее от меня, у вашей приятельницы доброе сердце. Это удивительно: только двое людей были добры ко мне после всего, что случилось, — это мисс ди Стефано, с которой мы даже не были до этого знакомы, и миссис Верней, которая прежде мне никогда не нравилась. Все остальные избегают меня, словно прокаженную. Наверное, считают меня виновной в убийстве Джеффа.
   — Как вы теперь живете?
   Она пожала плечами:
   — Потихоньку прихожу в себя. Думаю, как жить дальше. Сейчас это моя главная забота. По крайней мере я больше не боюсь, что меня арестуют: полиция сказала — Джефф погиб из-за несчастного случая. И я даже рада этому. У Джеффа были свои недостатки — уж кому и знать, как не мне, — но я не желала бы ему такой смерти.
   — Да, конечно. И чем вы планируете заняться?
   — Я еще не думала конкретно. Наверное, перееду жить в Лондон. Попробую найти работу, хотя, честно говоря, ничего не умею. У меня нет никакой профессии. Но сельскую жизнь я никогда не любила; теперь, когда обо мне некому позаботиться, я уеду отсюда. Терпеть не могу коров, досужие сплетни и сельские праздники. Я задержусь здесь только до тех пор, пока не уладится вопрос с наследством. Хотя, боюсь, и наследовать нечего. Мне кажется, у Джеффа ничего не было, кроме долгов. Господи, я до сих пор не верю в реальность случившегося.
   Аргайл подумал, что миссис Верней была несправедлива к Джессике. Конечно, ее нельзя назвать динамо-машиной, но у этой женщины достаточно твердый характер, и она мужественно держит удар. Она заслуживает лучшего к себе отношения.
   — У вас не осталось никаких денег от мужа? — спросил он.
   — Боюсь, что так, — сказала она, пытаясь улыбнуться. — У меня было немного своих средств, на них и живу. Оказывается, у нас не было ни страховки, ни сбережений, одни только заклады и долги. Даже картины ничего не стоят, как мне сказали.
   — Кстати, — сказал вдруг Аргайл, — я ведь пришел не только для того, чтобы попрощаться. У меня кое-что есть для вас.
   Он отдал ей сверток.
   — Это принадлежало вашему мужу. Получается, кое-что он вам оставил.
   Она состроила гримасу.
   — Полагаю, мне следует найти истинного владельца этой вещи.
   — Нет, это принадлежало ему по праву. Никаких махинаций. Он честно купил эту вещь. Я подумал, что этот рисунок вам понравится.
   Она развернула сверток, открыла коробку.
   — Не уверена — он такой маленький.
   — Маленький. Но на вашем месте я бы продал его. Это поправит ваши финансовые дела. В Лос-Анджелесе есть такой музей — Морсби; я знаю: они давно ищут эту вещь. Если хотите, я могу связаться с директором музея и договориться о продаже. У меня есть полная информация о происхождении рисунка.
   — Он стоит каких-то денег? Да нет, не может быть. Это же просто набросок, к тому же незаконченный.
   — Предоставьте денежный вопрос мне, — сказал Аргайл. — Я сам назначу за него цену и уверен: она вам понравится.
   Миссис Форстер озадаченно посмотрела на него и снова пожала плечами, затем сунула рисунок в коробку и поставила на полку над телевизором.
   — Вы очень добры, — сказала она. — Спасибо. Я, разумеется, заплачу за беспокойство…
   — Нет, — резко остановил он ее. Джессика вздрогнула от неожиданности. — Нет, — повторил он уже мягче. — Не нужно денег. Я сделаю это просто так. Ради удовольствия.
   — В таком случае просто спасибо, — сказала она.
   — Не за что благодарить. Только, пожалуйста, не говорите об этом никому до тех пор, пока я не свяжусь с директором музея Морсби, хорошо?
   — Почему?
   — Такой уж у нас бизнес. Вы же не хотите, чтобы Гордон нанес вам визит до вашего отъезда? Кроме того, налоговый инспектор попытается оформить этот рисунок как наследство вашего мужа, и тогда вы сможете продать его только спустя несколько месяцев.
   Миссис Форстер кивнула.
   — Ну, мне пора, — сказал Аргайл и пожал ей руку. — Я должен успеть на самолет. Желаю удачи. И пожалуйста, не потеряйте рисунок.
   После этого Джонатан Аргайл, бывший торговец картинами, покинул Уэллер со всем, что в нем оставалось.
   Выехав на шоссе, он задышал легче и начал мысленно формулировать письмо в международный университет о том, что с благодарностью принимает их любезное предложение. Вот только сможет ли толпа невежественных подростков оценить изящное искусство барокко? Как внушить им любовь к прекрасному?
   Этого он не знал, но решил, что как-нибудь разберется, и начал тихонько напевать про себя итальянский мотив.