ГЛАВА 2
Флавия отправилась в район Париоли по указанному в письме адресу. Она немало удивилась, когда адрес на дешевом конверте привел ее к роскошному дому престарелых, дороговизна которого, судя по богатой отделке и живописному парку, была вполне оправдана. Количество таких учреждений с каждым годом росло по мере того, как работа, нехватка жилья и современный образ жизни вытесняли родителей из домов их детей, и возвещало о том, что слово «мама» постепенно утрачивало для итальянцев свою святость.
Флавия выбрала для визита раннее утро, рассчитывая вернуться в офис до наступления дневного пекла. Перед тем как войти в здание, она как следует рассмотрела его. Отполированные двери, мраморный пол — во всем чувствовалось, что здесь жильцам гарантированы тщательный уход, внимательная забота и высокая плата. По правде сказать, стиль письма и неровный почерк, свидетельствующие о плохом образовании отправительницы, никак не подготовили Флавию к тому, чтобы увидеть здание в дворцовом стиле.
Первая заминка произошла в регистратуре. Деловитая медсестра ослепительно улыбнулась ей и сообщила, что для визитов еще слишком рано. Флавия предъявила удостоверение, но ее снова уведомили, что время для визитов неподходящее. Флавия попыталась втолковать девушке, что намерена повидать синьору Фанселли независимо от того, позволяют это правила или нет, как вдруг к их разговору присоединился священник, проходивший мимо по коридору.
— Вы приехали по письму? — спросил он, представившись отцом Микеле и заверив медсестру, что присмотрит за посетительницей.
— Она написала моему боссу, — ответила Флавия. — Он поручил мне побеседовать с ней.
— Я так рад за синьору Фанселли, так рад. Воспоминания измучили ее, и она решила покаяться в содеянном. Если хотите, я провожу вас к синьоре.
Флавия кивнула, и отец Микеле повел ее к выходу.
— Утром большинство наших жильцов, хотя мы предпочитаем называть их гостями, вывозят на каталках в сад, чтобы они посидели на солнышке до наступления жары. Это просто поразительно, как с возрастом меняется физиология, — продолжил он, когда они пересекли тропинку и направились к небольшой купе деревьев. — В жару, когда большинство людей находятся на грани обморока, они просят, чтобы их получше укрыли пледом.
— Синьора Фанселли очень богата? — спросила Флавия, думая о своем. — Проживание в таком месте должно стоить сумасшедших денег.
— О Боже, вовсе нет. Она бедна как церковная крыса. Абсолютно плачевное положение.
— Но как же тогда объяснить…
— В Америке у нее есть сын, он и оплачивает ее пребывание здесь. Она поступила к нам несколько месяцев назад, когда у нее стало сдавать здоровье. Скорее всего здесь и умрет. Она уже притерпелась к этой мысли.
Отец Микеле указал на хрупкую фигуру в инвалидном кресле. Женщина смотрела перед собой отсутствующим взглядом.
— Ну вот, это она. Только, пожалуйста, помните: телом она очень слаба, но голова у нее в полном порядке. Она много спит, потому что ей дают сильные болеутоляющие средства. Иногда ее внимание рассеивается, но на интеллекте это никак не отражается. И пожалуйста, постарайтесь не волновать ее.
Отец Микеле сказал правду, подумала Флавия, приблизившись к женщине. Болезненная бледность, высохшие как спички руки, тонкие редкие волосы — все говорило о том, что ей недолго осталось жить на этом свете. Когда Флавия назвала свое имя, женщина попыталась сосредоточиться, что стоило ей видимых усилий.
— Синьора Фанселли? Я пришла по письму, которое вы нам прислали, — начала Флавия. — О картине. Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.
— Ах да, — сказала женщина, пытаясь сфокусировать взгляд на лице Флавии. — Я писала вам, верно? Это было очень давно?
— Вы признались в краже. Честно скажу, мне это кажется невероятным.
— Я устала жить с таким бременем на совести, — сказала синьора Фанселли. — За тридцать лет мне так и не удалось забыть о своем преступлении. Я рада, что у меня появилась возможность рассказать вам о нем. Какой бы ни была расплата.
Учитывая ее состояние и неторопливость итальянского правосудия, расплата вряд ли будет слишком большой, подумала Флавия, во всяком случае, не на этом свете. Женщине было не так уж много лет — слегка за шестьдесят, но силы ее таяли на глазах.
— Я готова вас выслушать.
Наступило долгое молчание — синьора Фанселли пыталась собраться с мыслями.
— Тогда я не знала, что оказалась соучастницей кражи. Если бы я понимала, то никогда не пошла бы на это. У меня не было денег — что правда, то правда, но я никогда, никогда не совершила бы бесчестный поступок. Надеюсь, вы верите мне?
Флавия благожелательно кивнула. Пока не прозвучало ничего определенного, что требовало бы дополнительных вопросов.
— Я выросла в бедной семье, замуж не вышла, обо мне некому было позаботиться. Окончив школу, я пошла работать горничной, а проще говоря, уборщицей. Я работала сразу в двух местах — в школе для иностранцев, которую возглавляла синьора делла Куэрция, и в доме семьи Страга. Это было во Флоренции. Или я уже говорила?
Часы показывали одиннадцать, а солнце уже припекало вовсю, даже в тени было жарко. Наступила летняя пора, когда солнце перестает радовать и каждый думает только о том, как бы спрятаться от него. Все уже выбились из сил от невыносимого зноя, а ведь лето еще не в самом разгаре, подумала Флавия. Жара подействовала на нее усыпляюще: подбородок ее опускался все ниже и ниже, внимание рассеивалось и только мысль о том, что она начинает потеть, заставила ее встряхнуться.
— Да, я хотела выйти замуж, — долетели до нее слова синьоры Фанселли. — Сейчас этому перестали придавать значение, но тогда, если девушка к восемнадцати годам не выходила замуж, считалось, что с ней что-то не так. Все подсмеивались надо мной, называли старой девой. Но мне хотелось романтики, а не просто мужа. Я мечтала, чтобы любовь ворвалась в мою жизнь как ураган, сметая на своем пути все преграды.
И в моем окружении появился человек, подходивший на эту роль. Джеффри, так его звали. Джеффри Форстер. Англичанин. Очень красивый, очень обаятельный и, по его словам, богатый. Он сорил деньгами, ездил на дорогих машинах и постоянно ссылался на разных знаменитостей — так что у меня создалось впечатление, будто он с ними на короткой ноге.
Естественно, я почувствовала себя польщенной, когда он обратил на меня внимание, и начала строить планы. Я думала, он любит меня — никто еще не был со мной так нежен. Конечно, моим мечтам не суждено было сбыться, очень скоро я узнала правду. Но прежде чем это случилось, он поехал со мной отдыхать.
Из вежливости Флавия кивнула с понимающей улыбкой, как бы приглашая синьору Фанселли продолжать. Она видела, что женщине стоит немалых усилий этот долгий рассказ.
— В один прекрасный день он предложил мне поехать с ним в Швейцарию на романтический уик-энд. Разумеется, я согласилась. У меня и в мыслях не было, что он обманет меня. Я никогда никуда не выезжала дальше Тосканы и даже в самых смелых своих мечтах не могла представить, что поеду когда-нибудь в Швейцарию, буду останавливаться в дорогих отелях… Я была уверена, что это только прелюдия и в дальнейшем мы всегда будем путешествовать вместе. К тому времени у меня появилось подозрение, что я беременна.
Флавия наконец почувствовала некоторый интерес; горечь и страстность, прозвучавшие в голосе женщины, вывели ее из сонного оцепенения. Она посмотрела в лицо синьоры Фанселли, ни словом не прервав ее повествование.
— Он взял с собой коробку, — говорила тем временем пожилая женщина, руками обозначив квадрат чуть менее полуметра. Затем руки ее бессильно упали от непомерного напряжения. — Он не сказал мне, что в ней лежит. Сказал, что его попросил захватить ее один приятель. Почему-то я не поверила ему. В то время я была еще совсем глупой и полагала, что любящие люди не должны ничего скрывать друг от друга. Поэтому, как только поезд отошел от вокзала, я заглянула в коробку. Хам оказалось изображение святой Мадонны. Я сразу узнала его, потому что видела много раз в доме Страга и очень любила эту картину. Я убрала картину в коробку и ничего не сказала Джеффри. Потом, когда мы жили в Швейцарии, он как-то раз ушел вместе с коробкой, а вернулся уже без нее.
— Куда он ее отнес?
— Не знаю. Мы остановились в чудесном отеле — мне казалось, я попала в рай. Я была слишком влюблена, чтобы задавать вопросы.
— А потом?
— Потом мы вернулись во Флоренцию, и где-то через неделю я сообщила Джеффри о своей беременности.
— Полагаю, он не слишком обрадовался?
Синьора Фанселли покачала головой.
— Это было ужасно, — сказала она. — Он просто рвал и метал. Осыпал меня оскорблениями, а под конец велел убираться. Слух о моей беременности дошел до администрации школы, где я работала, и меня уволили. Если бы не доброта одной девушки, которая там училась, даже не знаю, что бы сталось со мной…
Флавия мысленно сопоставила ее рассказ с тем, что было известно о похищении картины Уччелло. Все факты сходились: из палаццо Страга была украдена «Мадонна» Уччелло. Предполагалось, что ее вывезли из страны, и рассказ синьоры Фанселли косвенно подтверждал это. Кое-какие детали, однако…
— Скажите, а почему вы решили, что картина была украдена?
На какой-то момент женщина пришла в замешательство и нахмурилась, затем лоб ее разгладился.
— Когда я вернулась, все только об этом и говорили, — сказала она. — Девушки из нашей школы много раз бывали в палаццо. Мне рассказали о краже, когда я вернулась из Швейцарии. По рассказам, в палаццо давали ежегодный бал для учениц школы, у синьоры была такая традиция. И после бала выяснилось, что пропала картина.
— И вы ничего не сказали? У вас не возникло желания отомстить обманувшему вас мужчине?
Женщина изобразила саркастическую усмешку.
— То есть сделать именно то, на что он рассчитывал? Кто поверил бы мне? Я не знала, кто украл картину. Кроме того, я боялась попасть за решетку. Он наверняка объявил бы меня зачинщицей.
— Вы встречались после этого с Форстером?
— Я уехала в Рим искать работу. Когда родился ребенок, мне пришлось отправить его к родным в Америку. Тогда все было непросто, не так, как сейчас.
Казалось, она собирается сказать нечто важное, и Флавия снова приготовилась слушать.
— Итак, вы написали нам. Зачем, могу я спросить?
Синьора Фанселли провела рукой вдоль своего изможденного тела.
— Священник. Отец Микеле посоветовал мне облегчить совесть. И я благодарна ему.
— Ну что ж, очень хорошо. Нам, конечно, придется тщательно проверить всю информацию. А теперь нужно составить официальное заявление.
— Это будет иметь какие-то последствия?
Флавия покачала головой:
— Что вы, никаких последствий, если только вы не передумаете. Тогда окажется, что я впустую потратила время…
— Я имела в виду — для него. Для Форстера, — сказала женщина с неожиданной ненавистью, испугавшей Флавию.
— Мы проведем расследование — это все, что я могу обещать. А теперь давайте попытаемся изложить вашу историю на бумаге…
— Джеффри Арнольд Форстер, — начала Флавия. Не успела она войти к себе в кабинет и бросить на стол сумку, как Боттандо подхватил ее и утащил в небольшой ресторанчик, чтобы обсудить все за обедом. — Родился в Англии 23 мая 1938 года — значит, сейчас ему… — она прикинула в уме, — пятьдесят шесть. Карие глаза, рост метр восемьдесят пять.
Боттандо скептически изогнул бровь.
— Ты хочешь сказать, она помнит все эти подробности спустя тридцать лет? Удивительная женщина.
— Я тоже выразила удивление, но она говорит, будто не хотела, чтобы в свидетельстве о рождении ее ребенка в графе «отец» стоял прочерк, поэтому скопировала данные из его паспорта еще до того, как они расстались.
— Выходит, она подозревала, что он устроит скандал из-за ребенка. — Боттандо размешал сахар в чашке с кофе и отхлебнул густой сиропообразной жидкости — уже только ради нее, по его мнению, стоило жить.
Флавия пожала плечами.
— По-моему, это просто естественная предосторожность. Чего она могла ждать — без денег, без образования, беременная и почти на десять лет старше своего любовника? Во всяком случае, она объясняет это так. Другой вопрос: как нам распорядиться полученной информацией? Одно дело — съездить в Париоли, чтобы уточнить детали преступления тридцатилетней давности, но рассылать по этому делу запросы в другие страны… Не говоря уж о том, что преступника, может, давно нет в живых.
Боттандо немного подумал и кивнул:
— Пожалуй, ты права — слишком много хлопот. Если бы мы хотя бы могли найти этого Форстера, то, пожалуй, еще можно было бы продолжить расследование, но поскольку шансы вернуть картину равны нулю — какой в этом смысл?
— Я посмотрю досье на скупщиков краденого. Для проформы. Вдруг Форстер окажется постоянным покупателем?
Генерал кивнул:
— Хорошо. И для порядка напиши коротенький рапорт с пометкой «в архив». Она сделала официальное заявление?
— Да. Она очень слаба, поэтому я записала все сама с ее слов, а она только расписалась. Ей недолго осталось, бедняжке. Меня поразило, с какой ненавистью она говорила о Форстере. Она так и не смогла его простить и винит его во всех своих несчастьях.
— Это неудивительно, учитывая, как он с ней обошелся.
В голове Флавии зародилась идея.
— А знаете что?.. Джонатан завтра утром летит в Англию. Я могу попросить его навести справки. Просто узнать, слышал ли кто-нибудь еще об этом человеке. А я тем временем могу съездить во Флоренцию — может, кто-нибудь подтвердит рассказ синьоры Фанселли.
Боттандо отрицательно замотал головой:
— Нет, не стоит. Не трать время.
— О-о, — разочарованно протянула Флавия. — Ну ладно, как скажете. Кстати, о трате времени — как поживает наш друг Арган?
Боттандо нахмурился.
— Не надо манипулировать мной, приплетая сюда Аргана. Это дело не имеет к нему отношения.
— Ну разумеется.
— К тому же он в последнее время стал очень мил.
— О-о?!
— Да. Сидит в своем кабинете тихо, как мышка, даже носа не кажет.
— И вы успокоились?
— Конечно, нет. Наверняка, он что-то замышляет. Поэтому я не намерен совершать сейчас рискованные поступки. Кто знает, с какой стороны он нанесет удар в следующий раз.
— Понятно.
— Если сможешь выяснить, отчего так изменилось его поведение…
— Я посмотрю, что можно сделать.
Флавия выбрала для визита раннее утро, рассчитывая вернуться в офис до наступления дневного пекла. Перед тем как войти в здание, она как следует рассмотрела его. Отполированные двери, мраморный пол — во всем чувствовалось, что здесь жильцам гарантированы тщательный уход, внимательная забота и высокая плата. По правде сказать, стиль письма и неровный почерк, свидетельствующие о плохом образовании отправительницы, никак не подготовили Флавию к тому, чтобы увидеть здание в дворцовом стиле.
Первая заминка произошла в регистратуре. Деловитая медсестра ослепительно улыбнулась ей и сообщила, что для визитов еще слишком рано. Флавия предъявила удостоверение, но ее снова уведомили, что время для визитов неподходящее. Флавия попыталась втолковать девушке, что намерена повидать синьору Фанселли независимо от того, позволяют это правила или нет, как вдруг к их разговору присоединился священник, проходивший мимо по коридору.
— Вы приехали по письму? — спросил он, представившись отцом Микеле и заверив медсестру, что присмотрит за посетительницей.
— Она написала моему боссу, — ответила Флавия. — Он поручил мне побеседовать с ней.
— Я так рад за синьору Фанселли, так рад. Воспоминания измучили ее, и она решила покаяться в содеянном. Если хотите, я провожу вас к синьоре.
Флавия кивнула, и отец Микеле повел ее к выходу.
— Утром большинство наших жильцов, хотя мы предпочитаем называть их гостями, вывозят на каталках в сад, чтобы они посидели на солнышке до наступления жары. Это просто поразительно, как с возрастом меняется физиология, — продолжил он, когда они пересекли тропинку и направились к небольшой купе деревьев. — В жару, когда большинство людей находятся на грани обморока, они просят, чтобы их получше укрыли пледом.
— Синьора Фанселли очень богата? — спросила Флавия, думая о своем. — Проживание в таком месте должно стоить сумасшедших денег.
— О Боже, вовсе нет. Она бедна как церковная крыса. Абсолютно плачевное положение.
— Но как же тогда объяснить…
— В Америке у нее есть сын, он и оплачивает ее пребывание здесь. Она поступила к нам несколько месяцев назад, когда у нее стало сдавать здоровье. Скорее всего здесь и умрет. Она уже притерпелась к этой мысли.
Отец Микеле указал на хрупкую фигуру в инвалидном кресле. Женщина смотрела перед собой отсутствующим взглядом.
— Ну вот, это она. Только, пожалуйста, помните: телом она очень слаба, но голова у нее в полном порядке. Она много спит, потому что ей дают сильные болеутоляющие средства. Иногда ее внимание рассеивается, но на интеллекте это никак не отражается. И пожалуйста, постарайтесь не волновать ее.
Отец Микеле сказал правду, подумала Флавия, приблизившись к женщине. Болезненная бледность, высохшие как спички руки, тонкие редкие волосы — все говорило о том, что ей недолго осталось жить на этом свете. Когда Флавия назвала свое имя, женщина попыталась сосредоточиться, что стоило ей видимых усилий.
— Синьора Фанселли? Я пришла по письму, которое вы нам прислали, — начала Флавия. — О картине. Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.
— Ах да, — сказала женщина, пытаясь сфокусировать взгляд на лице Флавии. — Я писала вам, верно? Это было очень давно?
— Вы признались в краже. Честно скажу, мне это кажется невероятным.
— Я устала жить с таким бременем на совести, — сказала синьора Фанселли. — За тридцать лет мне так и не удалось забыть о своем преступлении. Я рада, что у меня появилась возможность рассказать вам о нем. Какой бы ни была расплата.
Учитывая ее состояние и неторопливость итальянского правосудия, расплата вряд ли будет слишком большой, подумала Флавия, во всяком случае, не на этом свете. Женщине было не так уж много лет — слегка за шестьдесят, но силы ее таяли на глазах.
— Я готова вас выслушать.
Наступило долгое молчание — синьора Фанселли пыталась собраться с мыслями.
— Тогда я не знала, что оказалась соучастницей кражи. Если бы я понимала, то никогда не пошла бы на это. У меня не было денег — что правда, то правда, но я никогда, никогда не совершила бы бесчестный поступок. Надеюсь, вы верите мне?
Флавия благожелательно кивнула. Пока не прозвучало ничего определенного, что требовало бы дополнительных вопросов.
— Я выросла в бедной семье, замуж не вышла, обо мне некому было позаботиться. Окончив школу, я пошла работать горничной, а проще говоря, уборщицей. Я работала сразу в двух местах — в школе для иностранцев, которую возглавляла синьора делла Куэрция, и в доме семьи Страга. Это было во Флоренции. Или я уже говорила?
Часы показывали одиннадцать, а солнце уже припекало вовсю, даже в тени было жарко. Наступила летняя пора, когда солнце перестает радовать и каждый думает только о том, как бы спрятаться от него. Все уже выбились из сил от невыносимого зноя, а ведь лето еще не в самом разгаре, подумала Флавия. Жара подействовала на нее усыпляюще: подбородок ее опускался все ниже и ниже, внимание рассеивалось и только мысль о том, что она начинает потеть, заставила ее встряхнуться.
— Да, я хотела выйти замуж, — долетели до нее слова синьоры Фанселли. — Сейчас этому перестали придавать значение, но тогда, если девушка к восемнадцати годам не выходила замуж, считалось, что с ней что-то не так. Все подсмеивались надо мной, называли старой девой. Но мне хотелось романтики, а не просто мужа. Я мечтала, чтобы любовь ворвалась в мою жизнь как ураган, сметая на своем пути все преграды.
И в моем окружении появился человек, подходивший на эту роль. Джеффри, так его звали. Джеффри Форстер. Англичанин. Очень красивый, очень обаятельный и, по его словам, богатый. Он сорил деньгами, ездил на дорогих машинах и постоянно ссылался на разных знаменитостей — так что у меня создалось впечатление, будто он с ними на короткой ноге.
Естественно, я почувствовала себя польщенной, когда он обратил на меня внимание, и начала строить планы. Я думала, он любит меня — никто еще не был со мной так нежен. Конечно, моим мечтам не суждено было сбыться, очень скоро я узнала правду. Но прежде чем это случилось, он поехал со мной отдыхать.
Из вежливости Флавия кивнула с понимающей улыбкой, как бы приглашая синьору Фанселли продолжать. Она видела, что женщине стоит немалых усилий этот долгий рассказ.
— В один прекрасный день он предложил мне поехать с ним в Швейцарию на романтический уик-энд. Разумеется, я согласилась. У меня и в мыслях не было, что он обманет меня. Я никогда никуда не выезжала дальше Тосканы и даже в самых смелых своих мечтах не могла представить, что поеду когда-нибудь в Швейцарию, буду останавливаться в дорогих отелях… Я была уверена, что это только прелюдия и в дальнейшем мы всегда будем путешествовать вместе. К тому времени у меня появилось подозрение, что я беременна.
Флавия наконец почувствовала некоторый интерес; горечь и страстность, прозвучавшие в голосе женщины, вывели ее из сонного оцепенения. Она посмотрела в лицо синьоры Фанселли, ни словом не прервав ее повествование.
— Он взял с собой коробку, — говорила тем временем пожилая женщина, руками обозначив квадрат чуть менее полуметра. Затем руки ее бессильно упали от непомерного напряжения. — Он не сказал мне, что в ней лежит. Сказал, что его попросил захватить ее один приятель. Почему-то я не поверила ему. В то время я была еще совсем глупой и полагала, что любящие люди не должны ничего скрывать друг от друга. Поэтому, как только поезд отошел от вокзала, я заглянула в коробку. Хам оказалось изображение святой Мадонны. Я сразу узнала его, потому что видела много раз в доме Страга и очень любила эту картину. Я убрала картину в коробку и ничего не сказала Джеффри. Потом, когда мы жили в Швейцарии, он как-то раз ушел вместе с коробкой, а вернулся уже без нее.
— Куда он ее отнес?
— Не знаю. Мы остановились в чудесном отеле — мне казалось, я попала в рай. Я была слишком влюблена, чтобы задавать вопросы.
— А потом?
— Потом мы вернулись во Флоренцию, и где-то через неделю я сообщила Джеффри о своей беременности.
— Полагаю, он не слишком обрадовался?
Синьора Фанселли покачала головой.
— Это было ужасно, — сказала она. — Он просто рвал и метал. Осыпал меня оскорблениями, а под конец велел убираться. Слух о моей беременности дошел до администрации школы, где я работала, и меня уволили. Если бы не доброта одной девушки, которая там училась, даже не знаю, что бы сталось со мной…
Флавия мысленно сопоставила ее рассказ с тем, что было известно о похищении картины Уччелло. Все факты сходились: из палаццо Страга была украдена «Мадонна» Уччелло. Предполагалось, что ее вывезли из страны, и рассказ синьоры Фанселли косвенно подтверждал это. Кое-какие детали, однако…
— Скажите, а почему вы решили, что картина была украдена?
На какой-то момент женщина пришла в замешательство и нахмурилась, затем лоб ее разгладился.
— Когда я вернулась, все только об этом и говорили, — сказала она. — Девушки из нашей школы много раз бывали в палаццо. Мне рассказали о краже, когда я вернулась из Швейцарии. По рассказам, в палаццо давали ежегодный бал для учениц школы, у синьоры была такая традиция. И после бала выяснилось, что пропала картина.
— И вы ничего не сказали? У вас не возникло желания отомстить обманувшему вас мужчине?
Женщина изобразила саркастическую усмешку.
— То есть сделать именно то, на что он рассчитывал? Кто поверил бы мне? Я не знала, кто украл картину. Кроме того, я боялась попасть за решетку. Он наверняка объявил бы меня зачинщицей.
— Вы встречались после этого с Форстером?
— Я уехала в Рим искать работу. Когда родился ребенок, мне пришлось отправить его к родным в Америку. Тогда все было непросто, не так, как сейчас.
Казалось, она собирается сказать нечто важное, и Флавия снова приготовилась слушать.
— Итак, вы написали нам. Зачем, могу я спросить?
Синьора Фанселли провела рукой вдоль своего изможденного тела.
— Священник. Отец Микеле посоветовал мне облегчить совесть. И я благодарна ему.
— Ну что ж, очень хорошо. Нам, конечно, придется тщательно проверить всю информацию. А теперь нужно составить официальное заявление.
— Это будет иметь какие-то последствия?
Флавия покачала головой:
— Что вы, никаких последствий, если только вы не передумаете. Тогда окажется, что я впустую потратила время…
— Я имела в виду — для него. Для Форстера, — сказала женщина с неожиданной ненавистью, испугавшей Флавию.
— Мы проведем расследование — это все, что я могу обещать. А теперь давайте попытаемся изложить вашу историю на бумаге…
— Джеффри Арнольд Форстер, — начала Флавия. Не успела она войти к себе в кабинет и бросить на стол сумку, как Боттандо подхватил ее и утащил в небольшой ресторанчик, чтобы обсудить все за обедом. — Родился в Англии 23 мая 1938 года — значит, сейчас ему… — она прикинула в уме, — пятьдесят шесть. Карие глаза, рост метр восемьдесят пять.
Боттандо скептически изогнул бровь.
— Ты хочешь сказать, она помнит все эти подробности спустя тридцать лет? Удивительная женщина.
— Я тоже выразила удивление, но она говорит, будто не хотела, чтобы в свидетельстве о рождении ее ребенка в графе «отец» стоял прочерк, поэтому скопировала данные из его паспорта еще до того, как они расстались.
— Выходит, она подозревала, что он устроит скандал из-за ребенка. — Боттандо размешал сахар в чашке с кофе и отхлебнул густой сиропообразной жидкости — уже только ради нее, по его мнению, стоило жить.
Флавия пожала плечами.
— По-моему, это просто естественная предосторожность. Чего она могла ждать — без денег, без образования, беременная и почти на десять лет старше своего любовника? Во всяком случае, она объясняет это так. Другой вопрос: как нам распорядиться полученной информацией? Одно дело — съездить в Париоли, чтобы уточнить детали преступления тридцатилетней давности, но рассылать по этому делу запросы в другие страны… Не говоря уж о том, что преступника, может, давно нет в живых.
Боттандо немного подумал и кивнул:
— Пожалуй, ты права — слишком много хлопот. Если бы мы хотя бы могли найти этого Форстера, то, пожалуй, еще можно было бы продолжить расследование, но поскольку шансы вернуть картину равны нулю — какой в этом смысл?
— Я посмотрю досье на скупщиков краденого. Для проформы. Вдруг Форстер окажется постоянным покупателем?
Генерал кивнул:
— Хорошо. И для порядка напиши коротенький рапорт с пометкой «в архив». Она сделала официальное заявление?
— Да. Она очень слаба, поэтому я записала все сама с ее слов, а она только расписалась. Ей недолго осталось, бедняжке. Меня поразило, с какой ненавистью она говорила о Форстере. Она так и не смогла его простить и винит его во всех своих несчастьях.
— Это неудивительно, учитывая, как он с ней обошелся.
В голове Флавии зародилась идея.
— А знаете что?.. Джонатан завтра утром летит в Англию. Я могу попросить его навести справки. Просто узнать, слышал ли кто-нибудь еще об этом человеке. А я тем временем могу съездить во Флоренцию — может, кто-нибудь подтвердит рассказ синьоры Фанселли.
Боттандо отрицательно замотал головой:
— Нет, не стоит. Не трать время.
— О-о, — разочарованно протянула Флавия. — Ну ладно, как скажете. Кстати, о трате времени — как поживает наш друг Арган?
Боттандо нахмурился.
— Не надо манипулировать мной, приплетая сюда Аргана. Это дело не имеет к нему отношения.
— Ну разумеется.
— К тому же он в последнее время стал очень мил.
— О-о?!
— Да. Сидит в своем кабинете тихо, как мышка, даже носа не кажет.
— И вы успокоились?
— Конечно, нет. Наверняка, он что-то замышляет. Поэтому я не намерен совершать сейчас рискованные поступки. Кто знает, с какой стороны он нанесет удар в следующий раз.
— Понятно.
— Если сможешь выяснить, отчего так изменилось его поведение…
— Я посмотрю, что можно сделать.
ГЛАВА 3
Возвращение Аргайла на родину ознаменовалось героической битвой с архаичной системой лондонской подземки. У него испортилось настроение еще в аэропорту Хитроу, когда в отделе регистрации паспортов перед ним буквально за несколько секунд выстроилось чуть ли не все население земного шара, образовав гигантскую очередь. Затем уйма времени ушла на то, чтобы получить багаж, и, когда он наконец добрался до железнодорожной платформы, скрипучий голос репродуктора без зазрения совести объявил, что отправление поездов на Лондон задерживается по техническим причинам.
— Добро пожаловать в Англию — страну «третьего мира», — пробормотал Аргайл, отчаянно повиснув на подножке переполненного вагона, когда поезд, до отказа набитый пассажирами, с визгом и скрежетом тяжело тронулся с места. Казалось непонятным, как туда может вместиться кто-то еще, однако на следующей станции это произошло, в результате чего поезд застрял на целых пятнадцать минут, отъехав от станции всего сто ярдов. В конце концов Джонатан вынырнул из подземки на площади Пиккадилли, чувствуя себя почти так же, как Ливингстон, проторивший дорогу сквозь джунгли, и, чтобы подкрепить силы, зашел в первое попавшееся кафе.
Напрасная надежда — он понял это сразу, как только ему принесли кофе — бледно-серую жидкость, запах которой не имел ничего общего с ароматом кофе. «О Господи, — подумал он, отпив первый глоток — на вкус напиток оказался столь же плох, как и на вид, — что происходит с моей страной?»
Он отставил чашку, вышел на улицу, пересек Пиккадилли и свернул на Бонд-стрит. Отсюда ему оставалось пройти несколько сотен ярдов. Взглянув на свинцово-серое небо, Аргайл зябко повел плечами и пожалел, что легко оделся и не захватил с собой зонтик. Перенестись в июле из Рима в Англию — не всякий организм выдержит такую встряску. У Аргайла возникло ощущение, что он потратил уйму времени и денег только ради того, чтобы отсрочить на несколько дней принятие неизбежного решения.
— Джонатан, дорогой мой. Как добрался? — приветствовал его Эдвард Бирнес, когда молодой человек зашел в безлюдную галерею. Его бывший работодатель снял со стены картину Джованни Паоло Панини и потащил ее к противоположной стене.
— Плохо.
— О-о. — Бирнес поставил картину на пол, несколько секунд смотрел на нее, затем вызвал ассистента из соседнего зала и попросил повесить ее на прежнее место. — Не обращай внимания, — сказал он, когда с этим было покончено. — Пойдем лучше пообедаем. Возможно это поднимет тебе настроение.
Бирнес был сибаритом и любил вкусно поесть. «По крайней мере поем нормальной еды», — подумал Аргайл. Перед выходом Бирнес дал подчиненным подробные указания на случай, если неожиданно появится клиент, и бодрым шагом вышел на улицу. Узкими переулками он провел Аргайла к невзрачного вида зданию с непрезентабельным входом.
— Симпатичное местечко, не находишь? — с довольной улыбкой сказал Бирнес, когда они вошли в полуподвальное помещение, оказавшееся рестораном.
— Где мы?
— В клубном ресторане. Его решили открыть несколько дельцов от искусства, когда почувствовали, что сыты по горло безумными ценами в окрестных заведениях. Сюда можно спокойно пригласить выгодного клиента и при этом не повышать вдвое цену товара, чтобы окупить еще и совместный ужин. Изумительное решение. Теперь у нас есть отличная кухня и вино, небольшой побочный бизнес и цивилизованное место, где можно хорошо посидеть. Чудесно, правда?
Что до Аргайла, то он предпочел бы проводить досуг вдали от коллег по бизнесу. Обедать вместе с людьми, которые выступают твоими конкурентами на аукционе, — ему это не казалось хорошей идеей. Но он понимал, что Бирнесу с его легким, общительным характером близкое соседство коллег не кажется обременительным. Он ощущал почти райское блаженство от мысли, что может держать под контролем своих главных конкурентов, сидя перед полной тарелкой еды.
— Ну, выбирай столик, — сказал Бирнес, когда глаза его привыкли к полумраку, и с воодушевлением потер руки. — Лично я проголодался как волк.
Они сели и заказали напитки. Бирнес откинулся на спинку стула, сияя от удовольствия. Потом профессиональное любопытство взяло верх, и он начал незаметно осматриваться, изучая посетителей за другими столиками. Он хмыкнул, увидев луноликого молодого человека, который галантно наполнял бокал пожилой даме с длинным носом.
— Ага-а, — сказал он, когда взгляд его переместился на группу мужчин, с заговорщическим видом склонивших друг к другу головы. — Ну-ну, — пробормотал он задумчиво, переключая внимание на странную пару — один мужчина был одет в отлично скроенный итальянский фрак, другой — в слаксы и спортивную куртку.
— Может быть, вы все же обратите на меня внимание? — поинтересовался слегка задетый его невниманием Аргайл, с трудом удержавшись от обиженного тона. — Или так и будем молчать?
— Прости, мне казалось, ты не одобряешь пустую болтовню.
— Я не люблю болтать сам, — ответил Джонатан. — Но не возражаю, когда болтают другие. Так что выкладывайте — имена, лица и так далее. Вон тот пижон, например, — кто он? Ну, тот, что обольщает старую ведьму в углу?
— А-а, это молодой Уилсон. Язвительный, как горчица, но коэффициент интеллекта на уровне подсолнуха. Считает, что сумеет пробиться с помощью своего обаяния. Если эта женщина — его клиентка, то, думаю, жизнь очень скоро преподнесет ему хороший урок.
— А что вы можете мне рассказать о трех мушкетерах в том углу?
— Я знаю только двоих, — сказал Бирнес, рассматривая троицу с видом знатока, оценивающего картину. — Один — Себастьян Брэдли — известен своей амбициозностью и полным отсутствием моральных устоев. В последние несколько лет занимался скупкой ценностей в Восточной Европе.
— Законным путем?
— Уверен, что нет. Парня, который сидит рядом с ним, зовут Димитрий, фамилия мне не известна. Он поставляет Себастьяну картины, старинную мебель, статуэтки — в общем, все, что плохо лежит. А вот третий… это эфирное создание я вижу впервые.
— Я тоже.
Бирнес вздохнул:
— А я рассчитывал, что ты внесешь хоть какой-то вклад.
— Прошу прощения. А вон та парочка возле колонны — бритоголовый тип и лощеный мошенник во фраке?
— Джонатан! Иногда ты приводишь меня в отчаяние. Этот мошенник — твоя восхитительная интуиция тебя не подвела — мерзкий Уинтертон: при знакомстве он первым делом сообщает всем, что он самый знаменитый и удачливый специалист по торговле картинами, равных которому нет в целом мире. Если не во Вселенной.
— Ах вот что. — Аргайл знал, что Уинтертон — единственный серьезный соперник Бирнеса в Лондоне. Он обладал не менее солидной клиентурой и связями. Неудивительно, что они питали друг к другу лютую ненависть.
— А второй — Эндрю Уоллес, главный претендент на приобретение…
— Ах да, слышал. Интересно, не захочет ли он купить у меня набросок Гвидо Рени, который я достал полгода назад…
— О, даже не пытайся. Не стоит с ним связываться. Это будет бесконечный торг: он будет улыбаться и все время сбрасывать цену…
Они прервали беседу, чтобы изучить меню. Бирнес кое-как оправился от потрясения, что ему придется обедать в одном помещении с Уинтертоном, и снова улыбнулся Аргайлу.
— Ну, а как продвигается твой бизнес?
Аргайл пожал плечами.
— Неплохо, наверное, — уныло бросил он. — Музей Морсби по-прежнему высылает мне гонорар за услуги, которые я изредка им оказываю, — этого хватает, чтобы оплачивать счета. Недавно удалось продать несколько рисунков за приличную цену. Вот, собственно, и все. Остальное время и слоняюсь по дому и слушаю, как бьют часы. Я устал от всего этого.
Они дружно вздохнули, и воцарилось молчание.
— Я знаю, знаю, — сочувствующе сказал Бирнес. — Ах, эти славные восьмидесятые! — В голосе его прозвучали ностальгические нотки. — Тогда весь мир захватили алчность, эгоизм и стремление к роскоши. Когда же вновь войдут в моду эти пороки, столь милые сердцу каждого дельца?
Аргайл разделил его грусть по поводу неожиданного приступа скаредности у денежных мешков. Затем они посудачили о том, как недальновидны и непереносимо скучны люди, соизмеряющие доходы с расходами. Бирнес высказал печальное предположение, что если так пойдет дальше, то его неминуемо ждет банкротство. Несмотря на столь мрачный прогноз, он предложил заказать для начала гусиную печенку foie gras с трюфелями. «Цена вполне приемлема для этого времени года», — сказал он. Аргайл с трудом сдержал саркастическую улыбку.
— Итак, — продолжил Бирнес, поняв, что подавленный вид его молодого друга объясняется не только присущим их профессии пессимизмом, — чем я могу тебе помочь?
— Вы можете дать мне совет. В то время как у меня ничего не продается, я получаю предложение поработать преподавателем в университете. Как вы поступили бы на моем месте? Ведь не могу же я всю жизнь ждать, когда подвернется счастливый случай.
— Да, действительно, это не дело, — поддержал его Бирнес. — По себе знаю, как действует на нервы любая заминка в бизнесе. Особенно когда понимаешь, что за спиной у тебя никого нет. Для того чтобы выстоять, ты должен найти богатого покровителя или сделать необыкновенное открытие в сфере изящных искусств. Я думаю, для старта тебе хватит ста тысяч.
Аргайл фыркнул:
— Необыкновенные открытия и богатые покровители — столь же редкое явление, как и покупатели. По крайней мере, для меня. Мой послужной список очень скромен. Кто захочет вкладывать деньги в неудачника?
— Ну-ну, — поторопился утешить его Бирнес. — Не стоит впадать в отчаяние. Тебе же удалось продать пару вещиц.
— Всего пару. — Аргайл был безутешен. Отчего-то разговор с Бирнесом, на который он возлагал такие большие надежды, совсем не принес ему облегчения. — Одна-две продажи не делают карьеры, вы знаете это не хуже меня.
— Хорошо, чего ты хочешь сам?
— Сам я хочу продавать картины. Но не вижу смысла заниматься этим, поскольку ничто не продается. Вот, собственно, и вся проблема. Не подумайте, что я хочу загребать миллионы, меня устроил бы куда более скромный доход. Но ведь нет и такого, и в чем моя ошибка, хоть убейте меня — не пойму.
— Добро пожаловать в Англию — страну «третьего мира», — пробормотал Аргайл, отчаянно повиснув на подножке переполненного вагона, когда поезд, до отказа набитый пассажирами, с визгом и скрежетом тяжело тронулся с места. Казалось непонятным, как туда может вместиться кто-то еще, однако на следующей станции это произошло, в результате чего поезд застрял на целых пятнадцать минут, отъехав от станции всего сто ярдов. В конце концов Джонатан вынырнул из подземки на площади Пиккадилли, чувствуя себя почти так же, как Ливингстон, проторивший дорогу сквозь джунгли, и, чтобы подкрепить силы, зашел в первое попавшееся кафе.
Напрасная надежда — он понял это сразу, как только ему принесли кофе — бледно-серую жидкость, запах которой не имел ничего общего с ароматом кофе. «О Господи, — подумал он, отпив первый глоток — на вкус напиток оказался столь же плох, как и на вид, — что происходит с моей страной?»
Он отставил чашку, вышел на улицу, пересек Пиккадилли и свернул на Бонд-стрит. Отсюда ему оставалось пройти несколько сотен ярдов. Взглянув на свинцово-серое небо, Аргайл зябко повел плечами и пожалел, что легко оделся и не захватил с собой зонтик. Перенестись в июле из Рима в Англию — не всякий организм выдержит такую встряску. У Аргайла возникло ощущение, что он потратил уйму времени и денег только ради того, чтобы отсрочить на несколько дней принятие неизбежного решения.
— Джонатан, дорогой мой. Как добрался? — приветствовал его Эдвард Бирнес, когда молодой человек зашел в безлюдную галерею. Его бывший работодатель снял со стены картину Джованни Паоло Панини и потащил ее к противоположной стене.
— Плохо.
— О-о. — Бирнес поставил картину на пол, несколько секунд смотрел на нее, затем вызвал ассистента из соседнего зала и попросил повесить ее на прежнее место. — Не обращай внимания, — сказал он, когда с этим было покончено. — Пойдем лучше пообедаем. Возможно это поднимет тебе настроение.
Бирнес был сибаритом и любил вкусно поесть. «По крайней мере поем нормальной еды», — подумал Аргайл. Перед выходом Бирнес дал подчиненным подробные указания на случай, если неожиданно появится клиент, и бодрым шагом вышел на улицу. Узкими переулками он провел Аргайла к невзрачного вида зданию с непрезентабельным входом.
— Симпатичное местечко, не находишь? — с довольной улыбкой сказал Бирнес, когда они вошли в полуподвальное помещение, оказавшееся рестораном.
— Где мы?
— В клубном ресторане. Его решили открыть несколько дельцов от искусства, когда почувствовали, что сыты по горло безумными ценами в окрестных заведениях. Сюда можно спокойно пригласить выгодного клиента и при этом не повышать вдвое цену товара, чтобы окупить еще и совместный ужин. Изумительное решение. Теперь у нас есть отличная кухня и вино, небольшой побочный бизнес и цивилизованное место, где можно хорошо посидеть. Чудесно, правда?
Что до Аргайла, то он предпочел бы проводить досуг вдали от коллег по бизнесу. Обедать вместе с людьми, которые выступают твоими конкурентами на аукционе, — ему это не казалось хорошей идеей. Но он понимал, что Бирнесу с его легким, общительным характером близкое соседство коллег не кажется обременительным. Он ощущал почти райское блаженство от мысли, что может держать под контролем своих главных конкурентов, сидя перед полной тарелкой еды.
— Ну, выбирай столик, — сказал Бирнес, когда глаза его привыкли к полумраку, и с воодушевлением потер руки. — Лично я проголодался как волк.
Они сели и заказали напитки. Бирнес откинулся на спинку стула, сияя от удовольствия. Потом профессиональное любопытство взяло верх, и он начал незаметно осматриваться, изучая посетителей за другими столиками. Он хмыкнул, увидев луноликого молодого человека, который галантно наполнял бокал пожилой даме с длинным носом.
— Ага-а, — сказал он, когда взгляд его переместился на группу мужчин, с заговорщическим видом склонивших друг к другу головы. — Ну-ну, — пробормотал он задумчиво, переключая внимание на странную пару — один мужчина был одет в отлично скроенный итальянский фрак, другой — в слаксы и спортивную куртку.
— Может быть, вы все же обратите на меня внимание? — поинтересовался слегка задетый его невниманием Аргайл, с трудом удержавшись от обиженного тона. — Или так и будем молчать?
— Прости, мне казалось, ты не одобряешь пустую болтовню.
— Я не люблю болтать сам, — ответил Джонатан. — Но не возражаю, когда болтают другие. Так что выкладывайте — имена, лица и так далее. Вон тот пижон, например, — кто он? Ну, тот, что обольщает старую ведьму в углу?
— А-а, это молодой Уилсон. Язвительный, как горчица, но коэффициент интеллекта на уровне подсолнуха. Считает, что сумеет пробиться с помощью своего обаяния. Если эта женщина — его клиентка, то, думаю, жизнь очень скоро преподнесет ему хороший урок.
— А что вы можете мне рассказать о трех мушкетерах в том углу?
— Я знаю только двоих, — сказал Бирнес, рассматривая троицу с видом знатока, оценивающего картину. — Один — Себастьян Брэдли — известен своей амбициозностью и полным отсутствием моральных устоев. В последние несколько лет занимался скупкой ценностей в Восточной Европе.
— Законным путем?
— Уверен, что нет. Парня, который сидит рядом с ним, зовут Димитрий, фамилия мне не известна. Он поставляет Себастьяну картины, старинную мебель, статуэтки — в общем, все, что плохо лежит. А вот третий… это эфирное создание я вижу впервые.
— Я тоже.
Бирнес вздохнул:
— А я рассчитывал, что ты внесешь хоть какой-то вклад.
— Прошу прощения. А вон та парочка возле колонны — бритоголовый тип и лощеный мошенник во фраке?
— Джонатан! Иногда ты приводишь меня в отчаяние. Этот мошенник — твоя восхитительная интуиция тебя не подвела — мерзкий Уинтертон: при знакомстве он первым делом сообщает всем, что он самый знаменитый и удачливый специалист по торговле картинами, равных которому нет в целом мире. Если не во Вселенной.
— Ах вот что. — Аргайл знал, что Уинтертон — единственный серьезный соперник Бирнеса в Лондоне. Он обладал не менее солидной клиентурой и связями. Неудивительно, что они питали друг к другу лютую ненависть.
— А второй — Эндрю Уоллес, главный претендент на приобретение…
— Ах да, слышал. Интересно, не захочет ли он купить у меня набросок Гвидо Рени, который я достал полгода назад…
— О, даже не пытайся. Не стоит с ним связываться. Это будет бесконечный торг: он будет улыбаться и все время сбрасывать цену…
Они прервали беседу, чтобы изучить меню. Бирнес кое-как оправился от потрясения, что ему придется обедать в одном помещении с Уинтертоном, и снова улыбнулся Аргайлу.
— Ну, а как продвигается твой бизнес?
Аргайл пожал плечами.
— Неплохо, наверное, — уныло бросил он. — Музей Морсби по-прежнему высылает мне гонорар за услуги, которые я изредка им оказываю, — этого хватает, чтобы оплачивать счета. Недавно удалось продать несколько рисунков за приличную цену. Вот, собственно, и все. Остальное время и слоняюсь по дому и слушаю, как бьют часы. Я устал от всего этого.
Они дружно вздохнули, и воцарилось молчание.
— Я знаю, знаю, — сочувствующе сказал Бирнес. — Ах, эти славные восьмидесятые! — В голосе его прозвучали ностальгические нотки. — Тогда весь мир захватили алчность, эгоизм и стремление к роскоши. Когда же вновь войдут в моду эти пороки, столь милые сердцу каждого дельца?
Аргайл разделил его грусть по поводу неожиданного приступа скаредности у денежных мешков. Затем они посудачили о том, как недальновидны и непереносимо скучны люди, соизмеряющие доходы с расходами. Бирнес высказал печальное предположение, что если так пойдет дальше, то его неминуемо ждет банкротство. Несмотря на столь мрачный прогноз, он предложил заказать для начала гусиную печенку foie gras с трюфелями. «Цена вполне приемлема для этого времени года», — сказал он. Аргайл с трудом сдержал саркастическую улыбку.
— Итак, — продолжил Бирнес, поняв, что подавленный вид его молодого друга объясняется не только присущим их профессии пессимизмом, — чем я могу тебе помочь?
— Вы можете дать мне совет. В то время как у меня ничего не продается, я получаю предложение поработать преподавателем в университете. Как вы поступили бы на моем месте? Ведь не могу же я всю жизнь ждать, когда подвернется счастливый случай.
— Да, действительно, это не дело, — поддержал его Бирнес. — По себе знаю, как действует на нервы любая заминка в бизнесе. Особенно когда понимаешь, что за спиной у тебя никого нет. Для того чтобы выстоять, ты должен найти богатого покровителя или сделать необыкновенное открытие в сфере изящных искусств. Я думаю, для старта тебе хватит ста тысяч.
Аргайл фыркнул:
— Необыкновенные открытия и богатые покровители — столь же редкое явление, как и покупатели. По крайней мере, для меня. Мой послужной список очень скромен. Кто захочет вкладывать деньги в неудачника?
— Ну-ну, — поторопился утешить его Бирнес. — Не стоит впадать в отчаяние. Тебе же удалось продать пару вещиц.
— Всего пару. — Аргайл был безутешен. Отчего-то разговор с Бирнесом, на который он возлагал такие большие надежды, совсем не принес ему облегчения. — Одна-две продажи не делают карьеры, вы знаете это не хуже меня.
— Хорошо, чего ты хочешь сам?
— Сам я хочу продавать картины. Но не вижу смысла заниматься этим, поскольку ничто не продается. Вот, собственно, и вся проблема. Не подумайте, что я хочу загребать миллионы, меня устроил бы куда более скромный доход. Но ведь нет и такого, и в чем моя ошибка, хоть убейте меня — не пойму.