Питерс Джефф. Русский угол Оклахомы

   Я поспешил исполнить этот приказ раньше, чем команчеро успел повернуться. Маленький белый вождь Скиллард прошипел что-то вроде «всех бы вас на одном суку», а фотограф первым делом перекрестился и пробормотал что-то на латыни.
   — Что у вас случилось, тетушка?
   — Все хорошо, милая, все хорошо. Ничего не случилось. Мы чего-то не понимаем, наши соседи тоже чего-то не понимают. Вот мы с ними тут и собрались, чтобы вместе все понять. Что у тебя в коробках?
   — Маленькие гостинцы для тебя и для моих сестер.
   — Пусть полежат у тебя. Не надо, чтобы соседи их видели. Им будет обидно, что для них ничего не привезли.
   Джуд спросил:
   — Мы можем развести здесь огонь? Скоро ночь.
   — Огонь? — старуха помедлила с ответом. — Я пришлю к вам Ника, он позаботится о вашем ночлеге.
   Мы расстелили одеяло на траве и уселись вокруг. Фотограф Коэн пристроился рядом, а инженер остался за столом, по праву белого человека. Правда, вместо севрского фарфора ему пришлось довольствоваться листом лопуха и кукурузной лепешкой, какими пользовались и мы, дикари, поедающие печеного лосося. Мы пальцами отделяли ломкую белую мякоть от костей и отправляли ее в рот, а потом обмакивали ломтик лепешки в кисло-сладкий ягодный соус и пережевывали все вместе. И свежая вода после рыбы казалась изысканным вином.
   Энни собрала кости, отнесла их в сторону, куда тут же бесшумно подлетела пара ворон. Я и не заметил, где они прятались перед этим, терпеливо дожидаясь, когда мы закончим свою часть трапезы.
   Темнело, и ночная прохлада быстро подняла нас с земли. Наконец появился долгожданный Ник с горящей веткой в руке. Мы соорудили костер из старых ящиков и стали готовиться ко сну. Ник принес два солдатских одеяла для Скилларда и Коэна.
   — Долго нас будут здесь держать? — спросил инженер как можно учтивее. — Твои начальники должны знать, что меня наверняка уже ищут. Ищет армия, ищет охрана карьера, весь город уже на ногах. Объясни там своим начальникам…
   — У меня нет начальников, — ответил индеец и, отступив от костра, исчез в темноте.
   Разламывая очередной ящик для костра, я заметил на торце полустертое клеймо и поднес его ближе к огню. «Горнорудная Компания Берга и Миллса, 1875, Огайо» — прочитал я. Похоже, это имущество компании, которая владела карьером в Крофорд-Сити. Только двадцать лет назад в ней был еще какой-то Миллс. И уже двадцать лет назад их ящики прибыли сюда, в самую глушь индейской Территории. Надо признать, Берг и Миллс были в молодости отчаянными парнями. Дощечку с клеймом я оставил для истории, остальное отправил в костер. Ящики сгорали быстро, и в дыме была неприятная горечь.
   В ночи продолжал мерно бить барабан. Слух успел привыкнуть к его непрерывному рокоту.
   — Вам не кажется, Сол, что их танцы затянулись? — спросил инженер, кутаясь в одеяло. — Может быть, они собираются пытать нас бессонницей?
   — Это не танцы, — задумчиво ответил фотограф. — Боюсь, что это совсем другое. Под такую музыку принято общаться с духами.
   — Только духов нам не хватало…
   — А скажите, мистер Коэн, — вмешалась Энни. — Можно ли научить простую девушку вроде меня фотографировать?
   В ее беззаботном голосе совершенно искренне прозвучало детское любопытство. Можно было подумать, что ее и в самом деле больше всего на свете сейчас интересует фотография. Как будто мы не были окружены со всех сторон вооруженными и мрачными индейцами и не бубнил в ночи ритуальный барабан своим замогильным голосом…
   — О, это нелегкое искусство, юная леди…
   Джуд толкнул меня локтем в бок и бесшумно встал. Выждав немного, я последовал за ним. Он стоял возле лошадей.
   — Что ты будешь делать, если за ними придут? — спросил он.
   — Ничего.
   — Ты уверен? Ты не будешь их защищать?
   — Не буду, — сказал я. — Хотя фотограф мне нравится.
   — Он хороший человек, — согласился Джуд. — Я его не отдам. Не мешай мне.
   — Могу я чем-нибудь помочь?
   — Да. Не мешай.
   Мы вернулись к костру, где фотограф рассказывал Энни о своем искусстве.
   — …Но скоро этим сможет заниматься каждый. У меня в чемодане лежит камера Истмэна, называется «Кодак», я тебе обязательно ее покажу.
   — Как называется? — переспросила Энни.
   — Ко-дак.
   — Это на каком языке?
   — Ни на каком. Истмэн сам придумал это слово, потому что для той штуки, которую он изобрел, ни в одном языке слова не нашлось. Так вот, с этой камерой вам ничему не надо будет учиться. Ни вставлять пластины, ни проявлять их — все это сделают за вас. Внутри камеры уже есть рулон фотопленки, его вставили на заводе. Вы снимаете сто кадров, потом отправляете камеру на завод, в Рочестер, а там вашу пленку проявляют, печатают карточки, вставляют в камеру новую пленку и все это отправляют вам. То есть полностью оправдывается лозунг фирмы: «Нажми на кнопку, остальное сделаем мы!»
   — Но такая камера стоит, наверно, огромных денег, — вздохнула Энни.
   — Вместе с пленкой двадцать пять долларов, — сказал Коэн.
   — Как хороший револьвер, — заметил я. — А долго идет почта в этот ваш Рочестер?
   — Не знаю, — сказал Коэн. — Никогда еще не пользовался их услугами.
   — Почему? Это же так удобно, — сказала Энни. — И выгодно. Получается сто карточек по четверти доллара каждая, а продать их можно будет не дешевле, чем за доллар. Любая шахтерская семья охотно выложит доллар за приличный портрет. Семьдесят пять долларов прибыли с каждой пленки. Что вам мешает пользоваться их услугами?
   — Во-первых, я никому не доверяю и все делаю сам. Во-вторых, я не могу ждать. Некоторые снимки бывают мне нужны немедленно.
   — Слышите? — Скиллард поднял лицо и приложил ладонь к уху. — Кто-то плачет.
   — Кто-то поет, — поправил его фотограф. — И не «кто-то», а шаман. Я угадал, там идет разговор с духами. Хорошо, что мы далеко от них и не слышим подробностей.
   — Наверно, прибыльное дело эти ваши карточки? — спросила Энни, возвращая разговор к менее тревожным темам. — Вы можете хорошо заработать в шахтерском поселке.
   — Это иллюзия, юная леди. Чужие деньги всегда кажутся больше своих. Настоящий мастер не может стать богатым. Его награда не в деньгах. Если же он попытается превратить свой талант в богатство, его ждет большое разочарование. Вы, конечно, слышали о Мэтью Бреди, великом мастере фотографии…
   — Вы забыли, где находитесь, Сол, — перебил его Скиллард. — Откуда эти люди могли слышать о вашем Бреди?
   — Во время Гражданской войны он организовал «дивизию фотографов», — продолжил Коэн. — Он собрал огромную коллекцию военных снимков. Вложил в это дело почти сто тысяч долларов и надеялся, что его затраты окупятся после войны. Но после войны оказалось, что эти фотографии никому не нужны. Никто их не печатал, чтобы не будить в обществе неприятные воспоминания. И Бреди обанкротился. Он не мог отдать долги, не мог платить жалованье своим репортерам, и в конце концов оказался в полной нищете.
   — В каждом деле есть риск, — заметила Энни. — Может быть, и наши шахтеры не сразу захотят сниматься за деньги.
   — Как ужасно он кричит, собака, — выругался Скиллард. — Если это и в самом деле песня, то я не думаю, что он поет о любимой девушке или о траве у дома.
   — Интересно, что некоторые шаманы позволяют себя сфотографировать, а некоторые, наоборот, могут и камеру разбить, — проговорил Коэн, глядя в сторону шаманской палатки. — Так вот, о чем мы говорили? Да… А еще пленка хороша тем, что из нее можно делать бегущие картинки. Вы слышали про бегущие картинки Майбриджа? О, это великое изобретение… Все началось в семьдесят втором году, когда губернатор Калифорнии поспорил с друзьями о лошадях…
   — Слышите? — перебил его Скиллард. — Вот, опять…
   — Не мешайте, Бен, — мягко попросил Коэн. — Возможно, кроме меня, никто не расскажет нашей юной леди о достижениях фотографии.
   Он замолчал, глядя в огонь.
   — Так что там насчет лошадей? — спросил я.
   — Лошадей? — Коэн растер ладони над огнем, словно они у него были обморожены. — Так вот, губернатор Стэнфорд утверждал, что, когда лошадь бежит рысью, в какой-то момент все четыре копыта одновременно находятся в воздухе. А его друг так не считал. Они заключили пари, разрешить которое было поручено Майбриджу. Тот вооружился камерой и принялся снимать скачущих лошадей. Это было в семьдесят втором году. В семьдесят седьмом году он предоставил свои снимки Стэнфорду, и тот выиграл пари. Работа затянулась на пять лет, потому что Майбриджу пришлось отсидеть срок за убийство. Если бы его жена не завела любовника, и если бы Майбридж не застал ее с ним, и если бы он промахнулся, и если бы суд присяжных его оправдал — тогда прогресс фотографии не был бы заторможен на целых пять лет! Все дело в том, что Майбриджу удалось расчленить движение на составные части. Просто поставил в ряд двадцать четыре камеры, и они срабатывали одна за другой. А когда стал просматривать картинки, они вдруг ожили. Наш глаз не успевает заметить смены одного кадра другим, и создается полнейшая иллюзия движения! Я видел это сам в Денвере. Шестьсот карточек скользят перед глазами одна за другой, и лошадь скачет, как живая…
   — А не проще посмотреть на живую лошадь, чем любоваться карточками? — спросил я.
   — Проще. Но в этом нет никакого чуда. А Майбридж сотворил чудо, и мне странно, что никто этого не заметил, — закончил Коэн.
   — Будет чудо, если мы доживем до утра, — съязвил Скиллард. — Спокойной ночи, приятных сновидений.
   Посреди ночи я проснулся оттого, что барабан замолк. Джуд тоже поднял голову.
   — Идут сюда, — шепнул он. — Помни свое слово.
   Он отполз в сторону, бесшумно и мгновенно. Я сел к костру так, чтобы меня было видно тем, кто приближался со стороны лагеря. Скоро донесся шорох шагов, и отсветы костра выхватили из темноты несколько светлых фигур.
   Энни подошла к костру и осталась стоять рядом, накинув на плечи одеяло.
   — Это ты, Ник? — спросила она..
   — Да, Белая Сойка. Отец передал тебе это.
   Один из индейцев вручил Энни вещь, похожую на квадратный кожаный щит. Это и был договор на енотовой шкуре. Выбеленная и выскобленная шкура со знаками и рисунками была натянута между четырьмя гладкими прутьями. Я не сразу понял, что это были черенки индейских стрел. Но Энни соображала быстрее меня. Она быстро выдернула черенки из оплетки и сложила шкуру пополам, потом скатала ее в трубку и спрятала в рукаве.
   — Уезжай, — сказал Ник. — Не жди рассвета. Уезжай сейчас.
   — Ты можешь сказать, что тут творится? — спросила Энни и коснулась его руки. — Тетушка Лиз отказалась от подарков. Темный Бык не обнял меня и ничего не подарил отцу. Что случилось?
   — Наши соседи недовольны, — сказал Ник. — Говорят, что мы помогаем белым уничтожать наших братьев. Это неправда.
   — Почему стучал барабан?
   — Пророк из Аризоны встречался с духами.
   — И что сказали духи?
   Ник хотел ответить, но индейцы за его спиной заговорили на своем языке, и он повернулся к ним. Я услышал в их речи несколько знакомых слов и подошел к Энни. Они замолчали, настороженно глядя на меня.
   — Митакуйте оясин! — сказал я.
   На языке сиу это приветствие значило «все мы родичи».
   — Здравствуй, — сказал Ник. — Кто ты?
   — Я друг Энни. Мое имя Винн. Я тоже хочу знать, что сказали духи. Мы стоим на одной земле, и духи сказали свое слово для всех нас, а не для одного пророка.
   Ник молчал. Из-за его спины вышел индеец с обритой головой. Его лоб пересекала красная, блестящая полоса. Краска была совсем свежая.
   — Ты говоришь смело, и ты знаешь наш язык, — сказал он. — Духи не хотят, чтобы твои братья рыли землю у скалы Белого Мула. Это принесет смерть. Нам и нашей земле.
   — Рано или поздно все мы умрем, — сказал я. — В этом тоже будут виноваты мои братья?
   — Духи говорят, что мы вернемся на землю после смерти. А твои братья останутся в вечном огне. Мы хотим вернуться на землю, где можно жить. А твои братья убивают землю. Я все сказал.
   Он закрыл глаза, показывая, что не намерен слушать меня, круто развернулся и зашагал прочь. Широкая спина воина блеснула в отсветах костра и скрылась в темноте. Индейцы ушли, но Ник остался с нами, потому что Энни продолжала держать его за руку.
   — Ники, Ники, подожди, объясни мне…
   — Я не могу объяснить.
   — Зачем вы привезли сюда инженера и мистера Коэна? Что с ними будет?
   — Не знаю. Темный Бык приказал привезти сюда тех, кто роет нашу землю. С ними будут говорить наши соседи.
   — А потом их отвезут в город?
   — Я не знаю. Они несут нам смерть, Энни. Здесь рыли землю двадцать лет назад, и тогда умерли все. Те, кто рыл, умерли первыми. Потом умерли их начальники. Потом умерли те, кто воровал у них лошадей и еду. Здесь под землей живет смерть, и ее нельзя выпускать.
   — Так сказали духи, да?
   — Какие духи, Энни? Ты думаешь, я такой же дикарь, как эти шайены и навахо? Они язычники и поклоняются своим идолам. Пусть они верят своим духам, если им так хочется. Но эта земля и в самом деле прячет под собой смерть. Лучше бы тебе уехать отсюда поскорее.
   Он выдернул руку и убежал к огням лагеря.
   — Ники тоже крещеный? — спросил я у Энни.
   — Да, он мой крестник. Вся семья Темного Быка — наши крестники.
   — И где же вы крестились? У вас есть церковь?
   — Разве для этого нужна церковь?
   К нам подошел Джуд. На его рубашке белели прилипшие сухие травинки.
   — Ники прав. Надо уходить. Утром будет драка. Кайова будут защищать инженера, а шайенам нужна его кожа.
   — Зачем? — спросил я. — В чем он провинился?
   — Ни в чем. Но они обдерут его, а землемер передаст кожу в экспедицию.
   — Но зачем?
   — Они дикие. Они хотят войны. Им не нравится, что мы живем в мире.
   Джуд отряхнул рубашку.
   — Я повезу фотографа, — сказал он. — Инженера свяжем и оставим у костра.
   — Оставим? — спросила Энни.
   — Их много, они поймают нас, и у них появится много белой кожи. Мы не можем его увезти, — сказал я.
   — А бросить человека — можем? Можем оставить его на муку смертную?
   Я отвел глаза, а Джуд сказал:
   — Не хотел тебе говорить, Белая Сойка… Но я оставлю у костра только его тело.

Глава 10. ГЛАЗ ПУМЫ

   Мулы сами нашли дорогу к ферме. Несмотря на густые сумерки, навстречу фургону от домов прибежали мальчишки.
   — А где Питер? — удивились они. — Ого, сколько дырок! Дед будет ругаться!
   Дед не ругался. Старый Лукас молча оглядел пробоины при свете керосиновой лампы, пересчитал ящики и собрал несколько расплющенных пуль.
   — Винн не вернулся? — спросил Крис.
   — Я и не ждал их, — спокойно ответил Лукас. — От родни так быстро не уедешь. Их оставили ночевать.
   — Питера тоже оставили ночевать. У шерифа.
   — Что Маккарти придумал на этот раз?
   — Подстрекательство к похищению.
   — Ужин на столе, — Лукас подтолкнул Криса к дому. — Потом все расскажешь.
   — Спасибо, я сыт. Скажите, у вас есть оружие?
   — Нет.
   — Как же вы живете тут… Если на вас нападут, вам нечем будет защищаться.
   — Бог защитит. Так значит Питер снова за решеткой… В прошлый раз Маккарти держал его целый день голодным. Тогда кто-то сказал, что он приехал в город на краденой лошади.
   — Не помните, кто именно?
   — Помощник шерифа.
   — Не Лански?
   — Он самый. Но он ошибся, лошадь не была краденой.
   — Ошибся? — Крис усмехнулся. — Вы так легко прощаете своих врагов, что я начинаю вам завидовать.
   — Да какой же он враг? — говорил старик, распрягая мулов. — С отцом его мы с малых лет росли. Вместе в Америку приехали еще до войны. Нет, он не враг. Его просто зависть мучает, так этим не он один страдает.
   — Вы поедете к шерифу?
   — Зачем?
   — Попробуем освободить Питера.
   — Зачем?
   Крис озадаченно сдвинул шляпу на затылок.
   — Но… Он ваш сын.
   — Верно.
   — И вы ничего не хотите для него сделать?
   — Я для него уже все сделал.
   Лукас выволок ящик с гвоздями из фургона и, крякнув, взвалил на плечо. Крис взял второй ящик, подхватил лампу, и вместе они пошли к сараю, который темным треугольником виднелся на фоне лилового вечернего неба.
   — Но вы не будете возражать, если я сам освобожу вашего сына? — спросил Крис. — Я кое-что придумал.
   — Не стоит трудов. Пускай посидит, урок ему будет.
   Старик топором отодрал крышку ящика и набрал пригоршню жирно блестящих гвоздей:
   — Хорошие гвозди.
   — Мне они тоже понравились, — сказал Крис.
   — Эх, как полотно продырявили. Решето. Кто в тебя стрелял?
   — Неважно. Их уже нет.
   — Ну, и что же ты придумал?
   — Он ночует в участке, охраны там нет. Окно я оставил открытым, запасной ключ от решетки спрятал в инструментах. Дайте мне еще одного коня, и к утру Питер будет дома.
   — Как у тебя все просто… Ладно, поступай как знаешь. Только не удивляйся, если он откажется бежать. А ведь он откажется. Знаешь, какой шум поднимется, если шериф утром увидит, что его нет?
   — У шерифа утром будут другие заботы, — сказал Крис. — Утром шериф узнает, что началась война.
   — Какая война?
   — Между компанией Берга и ранчо Фримонта.
   — Нет ничего хуже войны, — сказал старик. — От нее будет плохо всем.
   — Зато ваша земля останется у вас. Землемеры повернут в другую сторону. Они стараются держаться подальше от мест, где белые люди охотятся на других белых людей.
   Лукас перебирал пальцем горсть гвоздей на своей ладони и ничего не отвечал. Наконец, он ссыпал гвозди обратно в ящик и сказал:
   — Ты собираешься отправиться прямо сейчас? Ночь на дворе.
   — Днем, как я понимаю, у вас тут лучше не разгуливать по дорогам. А сейчас время самое подходящее, — пояснил Крис. — Ночь лунная, дорогу я выучил. Готовьте коня для вашего сына.
   — Сначала я приготовлю тебе кое-что выпить перед дорогой. Только давай уж закончим с этими ящиками.
   Когда они заносили в сарай последнюю пару, Крис, шедший сзади, услышал, как старик ударился обо что-то ногой и выругался вполголоса по-русски: «Ох! Яти ж твою в коня матушку, прости, Господи…»
   Крис засмеялся, и старик сердито повернулся:
   — Поставил ящик посреди дороги, и еще смеется!
   — Я не о том, — по-русски ответил Крис. — Давно не слышал родной речи.
   — Ну и ну… Что ж ты не раскрывался, что русский? Давно здесь?
   — Двенадцать лет.
   — А с какой губернии?
   — Одесса.
   — А мы смоленские… Ну ты подумай… Земляк! — Лукас покрутил головой. — Кому рассказать, не поверят. На Оклахоме земляка встретить! Ну, теперь-то ты от нас так просто не уйдешь. Теперь-то по-другому все будет. Ты двенадцать лет, а я тридцать девятый год здесь, и хоть бы одного земляка встретить!
   — А Лански?
   — Лянские-то? Так они вместе с нами с России приехали. Митька Лянский — ему фамилию сам наш граф Полянский дал, вместо наследства — да Кузьма Небольсин, да Хлебников, да братья Редькины… Как приехали сюда с графом, так с тех пор и неразлучны. Тогда Америка совсем другая была. Все тут переменилось за последние годы. А что в России-то делается? Землю дали или нет? Когда мы уезжали, только о том и толковали, что вот-вот землю дадут. Так дали или нет?
   — Вроде бы дали. Не знаю точно, — сказал Крис. — Мы рыбаки, нам земля ни к чему.
   — Эх ты… Без земли человек не человек. Как мы за землю хватались, как искали ее, свободную землю, ничью… В Канзасе нам подсказали, где русские живут. Завернули к ним. Богатое село, чистое, люди по-русски говорят, но не наши. Оказалось, менониты. Слышал про таких? Хорошие люди, только власти никакой не признают. В армии не служат, в церковь не ходят. Нас не прогнали, даже пшеницей помогли, дали три мешка. Нашей, русской пшеницы, озимой. Здесь такой не знали. А она, милая, так на этой землице прижилась, так вымахала… Да, хорошие они люди, только жить к себе не пустили. Креститься, говорят, заново надо. Наше-то крещение не признают они. Ну, мы и пошли себе дальше, свободную землю искать. Вот только здесь и нашли. Как дошли до реки, как оглянулись — мать честная, поля и поля, до края света одни поля. Целина непаханая, нетронутая, непуганая. И никого вокруг. Ни избушки, ни тропинки. Эх, мы и развернулись…
   Лукас подтолкнул Криса к дому:
   — Пошли собираться.
   — Мне ничего не надо, — Крис попытался сопротивляться, — только вторую лошадь…
   — Надо не надо, а собираться будем.
   Старик усадил Криса за стол, поставил перед ним кувшин с молоком и кружку, а сам принялся с неожиданной для его лет и стати легкостью сновать по темной комнате. Он то доставал какие-то кисеты из настенного шкафчика, то звенел склянками с полки, то рылся над бездонным сундуком, и все говорил, говорил, говорил… Крис понимал его. Человеку так давно хотелось рассказать о своей жизни, и вдруг судьба подарила такого слушателя!
   — …С годами-то мы все обустроили по уму. До всего сами дошли, никто не подсказывал. Да и кто подскажет? До соседей три дня скакать. А делать так, как на Джорджии жили, уже не хотелось. Там и плуга не найти было, мотыгами ковырялись на участке, а участок-то, Господи, переплюнуть можно было… Не то что здесь.
   Поначалу, само собой, все через пень-колоду шло. То засуха, то мор, то пожар. Взялись целину поднимать, а соха не берет. Замучались, пока не додумали свой плут построить, особый, с лемехом из пилы, чтобы резал эту землю, как масло. Запрягли четверку, и пошло дело… Потом, с Божьей помощью, все наладилось. Детишки подросли, Петька на ноги встал, дело по-своему повел.
   Ты почему не пьешь молоко? Пей, пей, ты сейчас никакую пищу не сможешь принимать, только молоко. Молочко у нас знатное, все хвалят не нахвалятся. Вот возьми скотину. Стадо у нас не такое и большое, но зато симменталы, а не герфорды, как у всех. И молока дают, и мяса много. Свинки у нас — йоркширы, скороспелки, уже через год забиваем.
   Американцы как привыкли? Стадо выгнал в дикую степь, и пусть гуляет до осени, а то и на зиму оставят. Никаких забот, только следи, чтоб не угнали. У нас по-другому. В жару скот стоит во дворе, жует накошенную люцерну, или клевер, или просто траву с косогора. Утром и вечером детишки пасут на пару. Скотинка наша ни жары, ни пыли не знает, не гоняем мы ее далеко, мухи ее не грызут. Стоит в холодке, вода у нее свежая, а не из грязной лужи. Вот и получается, что за нашим мясом покупатели сами приезжают из города, нам и заботы нет продавать.
   А посмотри на кур. Запустил их в люцерну, они там весь день и клюют себе, на посевы не бегают. Держу три десятка и горя с ними не знаю. А Редькины целый барак для своих кур построили, их там сотни две, не меньше. Яйцом торгуют потихоньку, им на жизнь хватает.
   Но самое наше сокровище — это земля. И не то хорошо, что ее много, а то, что она под боком. Что у нас дома-то было, на Смоленщине? Поле от дома далеко, миль десять. Встаешь до рассвета, наспех собрался и поспешай до своего загона. Выйдешь не евши, горбушку в карман спрячешь, а воду из ручейка попьешь уже на поле. Эх, а как же тяжело-то было на яровом посеве… Как вспомнишь… Дорога грязная, тяжелая, на телеге не осилить. Едешь верхами, с сохой. Через ручей не перелетишь, увязнешь. Бывало, не один час потеряешь, пока лошадь вытащишь. Сам замученный, и лошадь замучил, оба мокрые, грязные — и какая тут работа? Горе одно. А еще и обратно тащиться, и назавтра то же самое.
   И не дай Бог что-нибудь обронить по дороге — палицу от сохи либо сошник. Кто-то за тобой пройдет, подберет, и уже без бутылки не отдаст.
   Эх, и трудно же было жить, когда поле далеко. У меня тогда уже семья была, детишки… Поедешь рожь косить, с собой все семейство забираешь. Только подальше от деревни отъехали — тут гроза! Гром гремит, вода хлещет, детишки пугаются, плачут, домой просятся! Все повымокнут, озябнут, трясутся! В дождь не поработаешь, разворачиваешь лошадь и едешь домой. Назавтра будет погода — будет и работа, поедешь опять. А на поле опять гроза. Так и приходилось по несколько раз поле бросать и домой вертаться. Что мог бы за день сделать, растягиваешь на неделю, а то и на две.
   А здесь мы весь урожай свозим за три дня!
   — Но здесь и дождей нет, и дорога ровнее, — заметил Крис.
   — Дождей-то здесь нет. Здесь другая беда. В том и беда, что нет дождей. Сухая тут земля, безводная. Но мы и к ней мало-помалу приспособились. Ты видел, как тут пашут? Как Бог на душу положит. Как межа легла, так вдоль нее и гонят. А мы наловчились по-своему борозду вести. У нас пашни все на холмах, так мы их не вверх-вниз пашем, не по уклону, а поперек уклона. В том-то и вся хитрость. Пусть один дождь за месяц выпадет, но он весь наш будет. Ни одна капелька с косогора не стечет, пашня всю воду выпьет.
   — Вы семью с собой привезли? — спросил Крис.
   Старик не отвечал. Держа склянку с темно-красной жидкостью на уровне глаз, он бросал в нее мелкие кристаллы из щепоти, растирая их пальцами и следя за тем, как они кружатся, оседая на дно. Потом заткнул горлышко большим пальцем и принялся встряхивать сосуд. Крис с удивлением увидел, как жидкость светлеет на глазах.
   — Семью… — повторил Лукас. — Семья там осталась. Семью не спросили, когда меня да прочих мужиков с молодым графом за море спровадили. Думали, погуляет барин, посмотрит на чужие страны, да и вернется. А оно вон как обернулось. Ну, да дело прошлое. Грешен, женился второй раз, венчался чужим обрядом. Грешен, да что теперь поделаешь? Ты сам-то не женатый?
   — Не успел.
   — Так я тебе пособлю, — Лукас подмигнул. — Да ладно тебе, не бойся. Мне бы Петьку оженить, и можно помирать. А то девок повыдавал, а сына никак не пристроить! Ну вот, готова твоя наливочка. Давай кружку. Плесни-ка молока на дно.