Страница:
Питер, как оказалось, устал не меньше меня. Он молча сидел за столом, а сестры в белых платках порхали вокруг, подавая тарелки и подливая молоко в кружки. Энни среди них не было, и это меня не удивило. Эту молчунью я скорее мог представить гарцующей верхом на мустанге, чем снующей по кухне.
— Твой друг спит, — сказал Питер, отодвигаясь от стола. — Ты тоже ложись. Все будет хорошо. Если ты торопишься, можешь оставить его здесь. Мы проводим тебя до станции.
Я хотел ответить, что у нас, Крокетов, не принято останавливаться на середине дела, но вместо этого только спросил, еле ворочая языком:
— А как же дрова?
Питер что-то приказал своим сестрам, и на столе передо мной появилась пустая кружка.
— Выпей на ночь, работать будет легче, — сказал Питер.
— Виски?
— Лучше, чем виски. Травяной чай.
Я поднял кружку и обнаружил на донышке зеленоватую прозрачную жидкость. На вкус она была горькой, но приятной.
Мне постелили на широкой лавке вдоль стены. Я стянул сапоги и так и заснул, не раздевшись толком.
На рассвете мы были уже возле нашего поверженного великана. За ночь на месте битвы побывало много любопытствующих. На влажном от росы слое опилок я увидел следы енота. Он, похоже, осматривал, не найдется ли под рухнувшим деревом места для его новой норы. Здесь же виднелся глубокий отпечаток волчьей лапы. Как только топоры застучали по веткам, со всех сторон налетели синицы. Они внимательно обследовали каждую отлетевшую щепку, каждую полоску толстой коры. По их радостному писку я догадался, что сегодня мы щедро накормим это бойкое племя деликатесами — личинками, червяками да муравьиными яйцами, которые до сих пор были скрыты под корой.
Синицы не отставали от нас весь день, пока мы обрубали сучья и перепиливали ствол. Они не боялись нас, наверно, потому, что сегодня мы работали молча и этим не отличались от других их родичей — бобров или дятлов. Мы молча перекусили, и на этот раз вместо молока была та же самая зеленоватая жидкость, которой меня угостили на ночь. Этот горький прохладный напиток придал мне сил. Он бодрил, как хороший коньяк, но в нем не было ни капли спирта. И еще одно отличие — от любой выпивки у меня развязывается язык, а после этого «чая»я на время потерял дар речи. Все слова казались пустыми и ненужными. Мы работали с Питером вполне согласованно без единого слова, и шумные синицы смешили меня своей болтовней. К концу дня мне стало казаться, что я уже различаю их по спинкам и голосам.
Назавтра целая стая этих желто-зеленых обжор поджидала нас и приветствовала нетерпеливым гвалтом. Мы принялись забивать клинья, чтобы расщепить колоды, и пичуги бесстрашно суетились рядом, чудом не попадая под удары кувалды.
Наверно, здесь и в самом деле был край земли. Давно я не встречал столько непуганого зверья. Отдыхая, я оглядывал лес и замечал, что из-за деревьев порой выглядывает голова оленя.
— Жалко, что я оставил внизу ружье. Можно было бы недурно поохотиться, — сказал я.
— Зачем? Тебе не хватает еды?
Я пристыженно перевел взгляд вниз и увидел, что к нам поднимается одна из сестер Питера. Мне захотелось, чтобы это была Энни, но отсюда я не мог разглядеть ее лицо, наполовину закрытое белым платком. Она вела за собой пару мулов, а за ними катилась открытая двухколесная тележка под дрова.
— К нам идет помощь, — сказал я.
— Энни? — Питер посмотрел из-под ладони. — Я ее не звал. Что-то случилось!
— Как ты ее разглядел отсюда?
— Только за ней мулы сами идут в гору. Мне или тебе пришлось бы их тянуть.
— Она колдунья?
— Нет. Просто ее все боятся.
— И ты?
— И я. И ты будешь бояться, когда узнаешь.
— Она не показалась мне слишком страшной, — сказал я. — Видали и пострашнее.
— Смейся, смейся. Вспомнишь еще мои слова.
Пока я укладывал поленья на тележку, они перекинулись парой тихих фраз, а потом вдвоем набросились на оставшиеся чурбаки. Я невольно залюбовался их слаженной работой. Широкая спина Питера бугрилась вздувшимися мышцами. Он легко вздымал над головой тяжеленную кувалду и со всего размаху обрушивал ее на клин, ловко вставленный сестрой в щель.
— Надо проводить отца, — сказал Питер, поднося к тележке охапку поленьев. — За ним приехали люди с ранчо, там раненый. Надо помочь. Я поеду с ним.
— Ты не говорил, что тут поблизости есть ранчо. Про карьер сказал, а про ранчо — нет.
— На карьере есть работа для тебя. А это ранчо… Его старый хозяин уехал. Бросил все и уехал куда-то Сейчас там живут новые люди, и я ничего о них не знаю. Как же я мог отправить тебя к незнакомцам?
— Ну, раз они просят у вас помощи, значит, вы все-таки немного знакомы.
— Об отце многие знают, — сказал Питер. — Если незнакомец просит о помощи, нельзя отказывать. Мы поедем. Посмотрим, что за соседи у нас завелись.
— Можно мне тоже с вами? — спросил я.
— Не знаю. Как отец скажет, — ответил Питер, переглянувшись с Энни.
Она не смотрела в мою сторону, и я до сих пор не услышал от нее ни слова. Мы нагрузили тележку, обвязали поленья сверху и осторожно тронулись вниз по косогору. От деревни в сторону реки удалялся всадник. Когда он скрылся за рощицей, Питер сказал:
— Наверно, плохи у них дела, если они послали за отцом. Эти пастухи нас не любят.
Отец стоял на крыльце. На нем был черный сюртук и белая рубашка со стоячим воротником. Лысину скрыла широкополая черная шляпа. В одной руке у него была кожаная сумка, в другой — узкая блестящая ножовка.
— Много дров, — сказал он. — Хорошая работа, Винн. Твой друг еще не проснулся. Он проснется через два дня. Не беспокойся, у него все будет хорошо. Дети присмотрят за ним. Отдыхай, а нам надо навестить еще одного раненого.
— Я не настолько устал, чтобы мечтать об отдыхе, — сказал я.
— Винсент Крокет хочет поехать с нами, — сказал Питер.
Старик испытующе поглядел на меня из-под низко надвинутой шляпы.
— Хорошо. Поедем втроем.
— Втроем? Квато не едет с нами? — спросил Питер.
— Он спит после ночи.
— Отец, — неожиданно заговорила Энни высоким и мягким голосом. — Мы же обещали, что не будем переходить реку одни.
— Мы не одни, — сказал Питер. — Винсент Крокет ничем не хуже, чем Квато и его братья.
— В самом деле? Ты уверен? — спросила она.
— Не время спорить, — ответил отец. — Седлайте коней, нам надо спешить.
Энни пожала плечами, а Питер ухмыльнулся и подмигнул мне:
— Ну как?
Я живо переоделся и зарядил револьвер. Опуская его в кобуру, я вдруг понял, что впервые за много лет у меня выдались целых три дня подряд, когда я не носил оружия. Эти три дня пролетели, как один час. С той самой секунды, когда мы встретили Энни в ущелье, время потекло иначе, чем до того.
Да, те три дня, за которые я «смог поладить»с дубом, пролетели, как один час. Но за те же три дня я постарел, наверно, на тридцать лет, ожидая, чем закончится лечение Криса. Мысленно я уже дважды похоронил своего последнего друга: когда стаскивал его обмякшее тело с седла и когда увидел в постели — обнаженного и окровавленного. Я боялся себе в этом признаться, но мне не верилось, что он выживет. И хуже всего было то, что я сам был во всем виноват. Это я предложил ехать напрямик. Это я не заметил чужих следов перед поворотом. И я не только опоздал с выстрелами, но и стрелял поверх противников. Я не хотел никого убивать, мне казалось, что достаточно будет их всего лишь припугнуть. Я ошибся, и вот теперь за мою ошибку расплачивается мой друг.
После таких рассуждений я еще раз прокрутил барабан кольта и несколько раз взвел и плавно опустил курок, слушая, не скрипит ли пружина. Складной нож спрятал в кармашек под поясом, а ножны с тесаком пристегнул к бедру. Я еще докажу этой девчонке, что Винсент Крокет не хуже, чем Квато и все его братья.
Когда я вывел Бронко из конюшни, Питер с отцом уже гарцевали во дворе. Я не сразу узнал своего недавнего товарища-дровосека. Сейчас на нем была алая шелковая сорочка и фиолетовый замшевый жилет с золотым шитьем. Белая фетровая шляпа, казалось, только что покинула витрину дорогого магазина. На ней не было ни пылинки, потому что ее надевали только по торжественным случаям. Например, для выхода в свет.
Я невольно задержал взгляд на его седле. Такие обычно называют северными, и ковбои не пользуются ими из-за излишней тяжести и длины. Слишком много тисненой толстой кожи, слишком много серебра. Широкая, сплетенная из разноцветных шнуров подпруга была украшена дюжиной свисающих кисточек. Для простого фермера такое седло было неоправданно роскошным. Я понимал, что ни одна деталь здесь не была лишней. Вычурное тиснение на коже сиденья и фартука своим рельефом позволяло всаднику надежно удерживаться в седле, а не елозить бедрами. Серебряная отделка швов предохраняла их от гниения. И даже кисточки, свисающие с подпруги, делали свое дело — они раскачивались и отгоняли слепней от брюха лошади. Я все это понимал, но ведь Питер не намеревался пересекать континент, он просто собрался навестить соседнее ранчо.
Сейчас его можно было принять за богатого мексиканского помещика, а его отец, весь в черном, казался священником. Рядом с ними я, наверно, выглядел батраком. Старик передал мне свою ножовку, я опустил ее в ружейный чехол за седлом, и мы поскакали к реке.
Дорога шла вдоль проволочной невысокой изгороди, отделяющей от целины вспаханное, но незасеянное поле. Молодая рощица за поворотом расступилась перед нами, и бледные листья несмело шелестели над головой. Среди тонких серебристых стволов чернели обугленные пни, следы давнего пожара. Мы перемахнули через сверкнувший под копытами ручей и спустились к броду.
За рекой поднимались холмы, поросшие редкими пятнами кустарника. Среди зелени травы тянулись длинные песчаные языки, часто кончавшиеся промоинами и оврагами.
— Я еще помню, как здесь была трава выше меня! — выкрикнул на скаку Питер, повернувшись ко мне.
— Ты сам тогда был не выше зайца, — сказал его отец.
Из-за холма выглянуло колесо ветряка, сверкающее на солнце своими лопастями. Скоро мы увидели и само ранчо — двухэтажный хозяйский дом, высокий амбар и приземистый барак с подслеповатым окном и жестяной трубой. Ни лошадей у коновязи, ни скота в загоне не было. Подъехав ближе, я увидел, что окна хозяйского дома закрыты ставнями, а на двери висит замок. Двери амбара были сорваны с петель и стояли рядом, прислонившись к стенке. С блока подъемной балки амбара свисал обрывок веревки. Похоже, на чердак давно уже не поднимали ни одного тюка сена. И хотя ветряк продолжал крутиться под легким ветром, я не расслышал работы насоса, качающего воду из скважины, — ветряк крутился вхолостую… На жердях ограды загона неподвижно сидел человек в широкополой шляпе. И если бы не эта одинокая фигура, можно было подумать, что ранчо давным-давно заброшено.
Питер сбил шляпу на затылок, привстал в стременах и приставил обе ладони к губам, издавая традиционный ковбойский вопль. Тощий ковбой, сидевший на заборе, вяло махнул нам рукой.
Подскакав к нему, Питер спросил, осаживая коня:
— Что тут у вас стряслось? Кого ранили?
Ковбой выплюнул табачную жвачку и оглядел нас:
— Я просил приехать только доктора.
— Вот мы и привезли тебе доктора, — сказал Питер. — Где раненый?
Тощий кивнул в сторону барака.
— Винн, — повернулся ко мне отец Питера. — Ты говорил, что помогал врачам. Ты еще не забыл, как это делается?
— Запомнил на всю жизнь.
— Тогда ты пойдешь со мной. Питер, разведи огонь в жаровне. Вот тебе железный клин, как следует разогрей. Докрасна. Мы тебя позовем.
Он первым вошел в барак, я последовал за ним. Внутри было темно и душно. У окна, занавешенного грязной тряпкой, лежал на драном тюфяке тщедушный парень в красном белье с перевязанной до локтя рукой. Сапоги и одежда валялись рядом на полу. Раненый прерывисто хрипел, выпуклые веки его закрытых глаз блестели от испарины. Старик наклонился над ним и взялся за запястье здоровой руки.
— Парень, твое сердце играет барабанную дробь, — проговорил он через полминуты, вытирая пальцы платком. — Куда это ты так торопишься?
— Мне ничего не помогает, — ответил тот. — Я умру, да? Умру?
— Не сегодня, — сказал старик. — Кто это тебя так замотал?
— Я сам…
Старик покачал головой и снял с парня окровавленную тряпку.
— Это гангрена? Да? Гангрена? — спрашивал раненый, отвернувшись к стене.
На его месте я бы тоже не рискнул заглянуть под снятую повязку. Старик внимательно оглядел заплывшую рану, а затем стал осторожно прощупывать руку выше посиневшей кисти, всматриваясь под разными углами в следы своих пальцев и даже обнюхивая их.
— Пока это только воспаление, — сказал он наконец.
Я подумал, что он не так много смыслит в медицине, если называет гангрену воспалением. Но в следующий миг мне стало ясно, что старик заговаривает парню зубы.
— Значит, руку можно спасти? — спросил тот.
— Можно.
— Сам подумай, куда я денусь без руки? Хоть и левая, а все равно жалко…
— Не бойся, спасем твою руку. Когда тебя ранило?
— Три дня назад. Я присыпал рану землей, но это не помогло…
— Присыпал землей… — повторил старик. — В следующий раз не делай этого. У тебя есть виски? Я вижу только пустые бутылки.
— Виски унесли… Они бросили меня тут подыхать одного, и даже виски унесли.
— Не хнычь, ты же крепкий парень. Вот, выпей из моей бутылки, — старик приставил горлышко к обветренным сухим губам. — Пей, пей еще… Отдохни. А теперь пей все до дна.
Продолжая держать парня за руку, он повернулся ко мне и сказал, незаметно показывая на сумку:
— Вот видишь, что бывает, когда попадает грязь. Земля — это еще не самое плохое. Хуже, когда рану начинают промывать водой из реки или из лужи…
Пока он говорил, я открыл его сумку и достал нож с тонким закругленным лезвием. Старик удовлетворенно кивнул:
— Посмотри, как там Питер, и сразу возвращайся.
Я шагнул к выходу, но тут за окном послышалось тревожное ржание Бронко, а затем — топот копыт. Сам не знаю, почему это меня насторожило.
Снаружи донеслись грубые голоса. Я спрятал нож за пояс, медленно и бесшумно отступил к окну и осторожно отогнул тряпку, чтобы посмотреть, кто к нам приехал.
Их было двое. Не слезая с коней, они нависли над Питером, направив на него револьверы. Питер стоял у дымящей жаровни, независимо держа руки на поясе, и снисходительно улыбался. Казалось, он не замечал стволов, которые мелькали перед его лицом.
Ковбой, встретивший нас, сейчас стоял за спиной Питера с дробовиком в руках. Он ткнул его стволом в спину и выкрикнул:
— Я же просил, чтоб доктор приехал один!
Питер оглянулся и поправил шляпу, не переставая улыбаться. Он вел себя, как глухонемой иностранец, который к тому же не имеет ни малейшего представления о предназначении вороненых железок в руках его собеседников.
Впрочем, воинственные обитатели ранчо, как оказалось, разговаривали вовсе не с Питером. Они бранились между собой.
— Какого дьявола ты их сюда привел?
— Я же не знал… — оправдывался тощий. — Я думал, старик приедет один… Он поможет Сэму…
— Сэму все равно конец! А если Хаммер узнает, что ты привел чужаков в берлогу, то и тебе конец, идиот!
— Они ничего не скажут…
— Это уж точно!
— Вы только посмотрите на этого олуха! Вырядился, как на свадьбу, а попал на собственные похороны. Чего ты улыбаешься, мистер? Ты еще не понял, что тебе конец?
Я услышал негромкий голос старика у себя за спиной:
— Вот и поймали нас. Поймали, как раков на дохлятину.
— Кто такой Хаммер? — спросил я.
— Не знаю.
Когда человек размахивает револьвером у тебя перед носом и говорит, что тебе пришел конец, ему можно верить. На Западе не разбрасываются словами. И мне непонятно было, почему Питер продолжает улыбаться.
Наверно, он улыбался потому, что ему больше ничего не оставалось делать. Оружия у него не было, бежать некуда. А может быть, он рассчитывал на меня.
Если так, то он не ошибся.
«Как жаль, что все хорошее так быстро кончается», — подумал я. Признаться, совсем недавно я уже начинал подозревать, что в жизни моей наступили хорошие перемены. Приятно видеть на телеге гору дубовых дров, которые ты своими руками заготовил на зиму. Приятно украдкой следить за женщиной, которая молча шла по другую сторону повозки с дровами, и еще приятнее было думать, что эти дрова согреют ее зимой… Но вот появились эти трое, и из-за них мне не придется сидеть у огня рядом с этой женщиной. Потому что они вернут мою жизнь в старую колею.
Я расстегнул кобуру.
— Не надо, — сказал старик.
— Вы позволите мне самому поговорить с ними?
— Они пришли за нами, не за тобой, — сказал старик. — Может быть, все обойдется, если я выйду к ним. А тебе лучше побыть тут с раненым.
— Здесь слишком душно, — сказал я и достал кольт, видя, как тощий приблизился к тем двоим, которые уже спешились и наседали на Питера.
Мне пришлось выждать еще немного, пока Питер, заметив меня в дверном проеме, не сообразил отойти от них в сторону на несколько шагов.
— Куда ты, куда, птенчик? — заржал один из бандитов, поднимая револьвер. — Хочешь побегать? Ну, побегай, побегай по загону, повесели публику!
Он выстрелил, и песок взорвался у ног Питера. Тот невольно подпрыгнул на месте, вызвав радостный гогот стрелявшего.
— Что, обделался, птенчик? Жалеешь, что не потратился на ствол? Запомни, мужчина должен носить не только штаны, но и оружие. Тогда его и убить не стыдно. А на такого желторотого и пулю тратить обидно!
— Погоди, Джо, — сказал тощий. — Пусть они сначала подлечат Сэма.
— Сэм? (выстрел, прыжок Питера и новый взрыв хохота). Твой Сэм все равно (выстрел) подохнет (выстрел, выстрел, выстрел), — он откинул барабан, вытряхнул гильзы и оглянулся. — А чья это третья лошадь?
— Да приехал с ними какой-то белобрысый.
— Еще один птенчик? Где он?
— Вроде в бараке…
Они повернулись к бараку и увидели меня. Сначала меня, а потом мой кольт, нацеленный на них от пояса.
Наверно, они ждали, что я что-нибудь скажу. Например, попрошу не двигаться или бросить оружие на землю. Может быть, они даже ответили бы на все мои вопросы. Но мне нечего было спрашивать у них, потому что все было ясно. Да, их было трое, а я один. Но откуда им было знать, как легко проворачивается барабан в моем кольте? Я нажал на спуск и не отпускал его, левой ладонью отводя курок три раза подряд. Первый упал на месте, второй успел открыть рот и шагнуть назад, а тощий даже выстрелил из дробовика — в землю под собой.
Питер подбежал к их телам и носком сапога отшвырнул револьверы. Потом наклонился, заглядывая в лица.
— Наповал, — он выпрямился и поправил шляпу. — Ты не оставил им шансов, Винсент Крокет.
— Зато теперь у нас есть шанс выбраться отсюда живыми, — сказал я. — Пока сюда не примчались их друзья, надо уходить.
Я торопливо отвязал Бронко и уже перекинул поводья через его голову, но глухой бас старика остановил меня:
— Надо закончить то, для чего мы сюда приехали
— Что?
— У нас на руках раненый.
— Раненый? По-моему, он заодно с теми, кто сейчас лежит во дворе. Эти парни — из одной шайки.
— Да, похоже на то. Но раз уж я сюда приехал, дело придется довести до конца. Я уже дал ему выпить сонной настойки, — сказал старик. — Жалко тратить ее впустую. Пока она действует, мы закончим.
— А долго он еще будет спать?
— До утра. Если не умрет ночью. Питер, разогревай клин. Винн, пойдем, приготовим больного.
— Одну минутку, сэр. Мне надо приготовиться самому.
Я быстро перезарядил кольт, набил оружейный пояс чужими патронами и перекинул через плечо пару винчестеров. Теперь я был готов продолжать лечение, не теряя из виду дороги, которая все еще оставалась пустынной.
Питер стоял у жаровни, держа стальной клин в длинных клещах над огнем. Клин уже посветлел на конце.
— Ты быстро стреляешь, — сказал он. — Но, кажется, ты стреляешь быстрее, чем соображаешь. Что нам теперь делать с тремя трупами? Я даже не взял с собой лопату.
— Лопата не понадобится.
— Но с ними же надо что-то сделать.
— Есть один простой способ. Помоги мне.
Мы подтащили тела к коновязи. Лошади пугливо шарахались, чуя кровь, но мы все-таки смогли уложить и привязать каждого убитого поперек седла. А потом я отпустил лошадей и поторопил их свистом. Они разбежались в разные стороны, унося своих безмолвных наездников. Я подумал, что это были краденые лошади, и каждая помчалась сейчас к тому загону, откуда ее похитили.
— Куда вы запропастились? — послышался из барака сердитый бас старика.
Я достал из-за пояса его короткий нож, быстро провел клинком над огнем, чтобы очистить лезвие, и вернулся в барак.
Мы уложили руку раненого на табурет рядом с тюфяком, так, что распухшая синяя кисть свисала над полом. Я сел на его локоть и подал нож старику. Он продолжал непрерывно разговаривать с раненым, который сквозь сон вяло и односложно отвечал ему.
— Кожа черной становится, потому что в ней мертвая кровь застоялась. Ты же не хочешь носить в себе мертвую кровь, верно?
— Да…
— Вот мы ее сейчас и выпустим…
— Да…
— Ты сюда из Техаса приехал?
— Да…
Я услышал легкий треск. Это лезвие ножа скользнуло по вздувшейся коже, и она расступилась под ним. Гнилостная вонь разлилась в воздухе.
— А правда, что в Техасе от жары на скотине шерсть тлеет?
— Да…
Старик приложил к раскрывшейся ране свою ножовку, и я отвернулся, покрепче прижав руку к табурету. Несколько коротких движений — и кисть со стуком отвалилась на пол.
Парень заскулил, но тут в барак вошел Питер, держа перед собой клещи с пылающим малиновым клином. Старик бесцеремонно столкнул меня с табурета и согнул обрезанную руку в локте, а Питер сноровисто приложил клин к срезу, из которого хлестала тонкими струйками кровь. Рана зашипела, парень пронзительно вскрикнул и сразу затих.
— Держи ее так, — скомандовал старик, и я встал на колени перед табуретом, на который опиралась локтем рука парня. Рана дымилась прямо у меня перед носом.
Старик ловко обмотал культю длинной белоснежной тряпкой и бережно уложил руку на грудь раненого Тот дышал прерывисто и часто, и его закрытые глаза напряженно жмурились.
— Поздно он нас позвал, — покачал головой старик. — Чего ждал? Вот и остался без руки. Ну да ничего, выкарабкается как-нибудь. Что у него там было?
Питер присел на корточки над отрубленной кистью в луже крови и перевернул ее остывающим клином, с любопытством разглядывая рану.
— Пуля. Прошила ладонь почти насквозь, под углом. Зашла снаружи, застряла в мякоти у запястья. Его счастье, что пуля маленькая.
— Маленькие пули тоже убивают, — сказал старик, укладывая в сумку свой нож. — Но мальчишку, похоже, хотели только ранить. Кто-то хотел его просто напугать.
— Или выбить ружье у него из рук, — сказал я. — Ему дали шанс.
Глава 3. ПУТЕШЕСТВИЕ В МЕРТВУЮ ДОЛИНУ
— Твой друг спит, — сказал Питер, отодвигаясь от стола. — Ты тоже ложись. Все будет хорошо. Если ты торопишься, можешь оставить его здесь. Мы проводим тебя до станции.
Я хотел ответить, что у нас, Крокетов, не принято останавливаться на середине дела, но вместо этого только спросил, еле ворочая языком:
— А как же дрова?
Питер что-то приказал своим сестрам, и на столе передо мной появилась пустая кружка.
— Выпей на ночь, работать будет легче, — сказал Питер.
— Виски?
— Лучше, чем виски. Травяной чай.
Я поднял кружку и обнаружил на донышке зеленоватую прозрачную жидкость. На вкус она была горькой, но приятной.
Мне постелили на широкой лавке вдоль стены. Я стянул сапоги и так и заснул, не раздевшись толком.
На рассвете мы были уже возле нашего поверженного великана. За ночь на месте битвы побывало много любопытствующих. На влажном от росы слое опилок я увидел следы енота. Он, похоже, осматривал, не найдется ли под рухнувшим деревом места для его новой норы. Здесь же виднелся глубокий отпечаток волчьей лапы. Как только топоры застучали по веткам, со всех сторон налетели синицы. Они внимательно обследовали каждую отлетевшую щепку, каждую полоску толстой коры. По их радостному писку я догадался, что сегодня мы щедро накормим это бойкое племя деликатесами — личинками, червяками да муравьиными яйцами, которые до сих пор были скрыты под корой.
Синицы не отставали от нас весь день, пока мы обрубали сучья и перепиливали ствол. Они не боялись нас, наверно, потому, что сегодня мы работали молча и этим не отличались от других их родичей — бобров или дятлов. Мы молча перекусили, и на этот раз вместо молока была та же самая зеленоватая жидкость, которой меня угостили на ночь. Этот горький прохладный напиток придал мне сил. Он бодрил, как хороший коньяк, но в нем не было ни капли спирта. И еще одно отличие — от любой выпивки у меня развязывается язык, а после этого «чая»я на время потерял дар речи. Все слова казались пустыми и ненужными. Мы работали с Питером вполне согласованно без единого слова, и шумные синицы смешили меня своей болтовней. К концу дня мне стало казаться, что я уже различаю их по спинкам и голосам.
Назавтра целая стая этих желто-зеленых обжор поджидала нас и приветствовала нетерпеливым гвалтом. Мы принялись забивать клинья, чтобы расщепить колоды, и пичуги бесстрашно суетились рядом, чудом не попадая под удары кувалды.
Наверно, здесь и в самом деле был край земли. Давно я не встречал столько непуганого зверья. Отдыхая, я оглядывал лес и замечал, что из-за деревьев порой выглядывает голова оленя.
— Жалко, что я оставил внизу ружье. Можно было бы недурно поохотиться, — сказал я.
— Зачем? Тебе не хватает еды?
Я пристыженно перевел взгляд вниз и увидел, что к нам поднимается одна из сестер Питера. Мне захотелось, чтобы это была Энни, но отсюда я не мог разглядеть ее лицо, наполовину закрытое белым платком. Она вела за собой пару мулов, а за ними катилась открытая двухколесная тележка под дрова.
— К нам идет помощь, — сказал я.
— Энни? — Питер посмотрел из-под ладони. — Я ее не звал. Что-то случилось!
— Как ты ее разглядел отсюда?
— Только за ней мулы сами идут в гору. Мне или тебе пришлось бы их тянуть.
— Она колдунья?
— Нет. Просто ее все боятся.
— И ты?
— И я. И ты будешь бояться, когда узнаешь.
— Она не показалась мне слишком страшной, — сказал я. — Видали и пострашнее.
— Смейся, смейся. Вспомнишь еще мои слова.
Пока я укладывал поленья на тележку, они перекинулись парой тихих фраз, а потом вдвоем набросились на оставшиеся чурбаки. Я невольно залюбовался их слаженной работой. Широкая спина Питера бугрилась вздувшимися мышцами. Он легко вздымал над головой тяжеленную кувалду и со всего размаху обрушивал ее на клин, ловко вставленный сестрой в щель.
— Надо проводить отца, — сказал Питер, поднося к тележке охапку поленьев. — За ним приехали люди с ранчо, там раненый. Надо помочь. Я поеду с ним.
— Ты не говорил, что тут поблизости есть ранчо. Про карьер сказал, а про ранчо — нет.
— На карьере есть работа для тебя. А это ранчо… Его старый хозяин уехал. Бросил все и уехал куда-то Сейчас там живут новые люди, и я ничего о них не знаю. Как же я мог отправить тебя к незнакомцам?
— Ну, раз они просят у вас помощи, значит, вы все-таки немного знакомы.
— Об отце многие знают, — сказал Питер. — Если незнакомец просит о помощи, нельзя отказывать. Мы поедем. Посмотрим, что за соседи у нас завелись.
— Можно мне тоже с вами? — спросил я.
— Не знаю. Как отец скажет, — ответил Питер, переглянувшись с Энни.
Она не смотрела в мою сторону, и я до сих пор не услышал от нее ни слова. Мы нагрузили тележку, обвязали поленья сверху и осторожно тронулись вниз по косогору. От деревни в сторону реки удалялся всадник. Когда он скрылся за рощицей, Питер сказал:
— Наверно, плохи у них дела, если они послали за отцом. Эти пастухи нас не любят.
Отец стоял на крыльце. На нем был черный сюртук и белая рубашка со стоячим воротником. Лысину скрыла широкополая черная шляпа. В одной руке у него была кожаная сумка, в другой — узкая блестящая ножовка.
— Много дров, — сказал он. — Хорошая работа, Винн. Твой друг еще не проснулся. Он проснется через два дня. Не беспокойся, у него все будет хорошо. Дети присмотрят за ним. Отдыхай, а нам надо навестить еще одного раненого.
— Я не настолько устал, чтобы мечтать об отдыхе, — сказал я.
— Винсент Крокет хочет поехать с нами, — сказал Питер.
Старик испытующе поглядел на меня из-под низко надвинутой шляпы.
— Хорошо. Поедем втроем.
— Втроем? Квато не едет с нами? — спросил Питер.
— Он спит после ночи.
— Отец, — неожиданно заговорила Энни высоким и мягким голосом. — Мы же обещали, что не будем переходить реку одни.
— Мы не одни, — сказал Питер. — Винсент Крокет ничем не хуже, чем Квато и его братья.
— В самом деле? Ты уверен? — спросила она.
— Не время спорить, — ответил отец. — Седлайте коней, нам надо спешить.
Энни пожала плечами, а Питер ухмыльнулся и подмигнул мне:
— Ну как?
Я живо переоделся и зарядил револьвер. Опуская его в кобуру, я вдруг понял, что впервые за много лет у меня выдались целых три дня подряд, когда я не носил оружия. Эти три дня пролетели, как один час. С той самой секунды, когда мы встретили Энни в ущелье, время потекло иначе, чем до того.
Да, те три дня, за которые я «смог поладить»с дубом, пролетели, как один час. Но за те же три дня я постарел, наверно, на тридцать лет, ожидая, чем закончится лечение Криса. Мысленно я уже дважды похоронил своего последнего друга: когда стаскивал его обмякшее тело с седла и когда увидел в постели — обнаженного и окровавленного. Я боялся себе в этом признаться, но мне не верилось, что он выживет. И хуже всего было то, что я сам был во всем виноват. Это я предложил ехать напрямик. Это я не заметил чужих следов перед поворотом. И я не только опоздал с выстрелами, но и стрелял поверх противников. Я не хотел никого убивать, мне казалось, что достаточно будет их всего лишь припугнуть. Я ошибся, и вот теперь за мою ошибку расплачивается мой друг.
После таких рассуждений я еще раз прокрутил барабан кольта и несколько раз взвел и плавно опустил курок, слушая, не скрипит ли пружина. Складной нож спрятал в кармашек под поясом, а ножны с тесаком пристегнул к бедру. Я еще докажу этой девчонке, что Винсент Крокет не хуже, чем Квато и все его братья.
Когда я вывел Бронко из конюшни, Питер с отцом уже гарцевали во дворе. Я не сразу узнал своего недавнего товарища-дровосека. Сейчас на нем была алая шелковая сорочка и фиолетовый замшевый жилет с золотым шитьем. Белая фетровая шляпа, казалось, только что покинула витрину дорогого магазина. На ней не было ни пылинки, потому что ее надевали только по торжественным случаям. Например, для выхода в свет.
Я невольно задержал взгляд на его седле. Такие обычно называют северными, и ковбои не пользуются ими из-за излишней тяжести и длины. Слишком много тисненой толстой кожи, слишком много серебра. Широкая, сплетенная из разноцветных шнуров подпруга была украшена дюжиной свисающих кисточек. Для простого фермера такое седло было неоправданно роскошным. Я понимал, что ни одна деталь здесь не была лишней. Вычурное тиснение на коже сиденья и фартука своим рельефом позволяло всаднику надежно удерживаться в седле, а не елозить бедрами. Серебряная отделка швов предохраняла их от гниения. И даже кисточки, свисающие с подпруги, делали свое дело — они раскачивались и отгоняли слепней от брюха лошади. Я все это понимал, но ведь Питер не намеревался пересекать континент, он просто собрался навестить соседнее ранчо.
Сейчас его можно было принять за богатого мексиканского помещика, а его отец, весь в черном, казался священником. Рядом с ними я, наверно, выглядел батраком. Старик передал мне свою ножовку, я опустил ее в ружейный чехол за седлом, и мы поскакали к реке.
Дорога шла вдоль проволочной невысокой изгороди, отделяющей от целины вспаханное, но незасеянное поле. Молодая рощица за поворотом расступилась перед нами, и бледные листья несмело шелестели над головой. Среди тонких серебристых стволов чернели обугленные пни, следы давнего пожара. Мы перемахнули через сверкнувший под копытами ручей и спустились к броду.
За рекой поднимались холмы, поросшие редкими пятнами кустарника. Среди зелени травы тянулись длинные песчаные языки, часто кончавшиеся промоинами и оврагами.
— Я еще помню, как здесь была трава выше меня! — выкрикнул на скаку Питер, повернувшись ко мне.
— Ты сам тогда был не выше зайца, — сказал его отец.
Из-за холма выглянуло колесо ветряка, сверкающее на солнце своими лопастями. Скоро мы увидели и само ранчо — двухэтажный хозяйский дом, высокий амбар и приземистый барак с подслеповатым окном и жестяной трубой. Ни лошадей у коновязи, ни скота в загоне не было. Подъехав ближе, я увидел, что окна хозяйского дома закрыты ставнями, а на двери висит замок. Двери амбара были сорваны с петель и стояли рядом, прислонившись к стенке. С блока подъемной балки амбара свисал обрывок веревки. Похоже, на чердак давно уже не поднимали ни одного тюка сена. И хотя ветряк продолжал крутиться под легким ветром, я не расслышал работы насоса, качающего воду из скважины, — ветряк крутился вхолостую… На жердях ограды загона неподвижно сидел человек в широкополой шляпе. И если бы не эта одинокая фигура, можно было подумать, что ранчо давным-давно заброшено.
Питер сбил шляпу на затылок, привстал в стременах и приставил обе ладони к губам, издавая традиционный ковбойский вопль. Тощий ковбой, сидевший на заборе, вяло махнул нам рукой.
Подскакав к нему, Питер спросил, осаживая коня:
— Что тут у вас стряслось? Кого ранили?
Ковбой выплюнул табачную жвачку и оглядел нас:
— Я просил приехать только доктора.
— Вот мы и привезли тебе доктора, — сказал Питер. — Где раненый?
Тощий кивнул в сторону барака.
— Винн, — повернулся ко мне отец Питера. — Ты говорил, что помогал врачам. Ты еще не забыл, как это делается?
— Запомнил на всю жизнь.
— Тогда ты пойдешь со мной. Питер, разведи огонь в жаровне. Вот тебе железный клин, как следует разогрей. Докрасна. Мы тебя позовем.
Он первым вошел в барак, я последовал за ним. Внутри было темно и душно. У окна, занавешенного грязной тряпкой, лежал на драном тюфяке тщедушный парень в красном белье с перевязанной до локтя рукой. Сапоги и одежда валялись рядом на полу. Раненый прерывисто хрипел, выпуклые веки его закрытых глаз блестели от испарины. Старик наклонился над ним и взялся за запястье здоровой руки.
— Парень, твое сердце играет барабанную дробь, — проговорил он через полминуты, вытирая пальцы платком. — Куда это ты так торопишься?
— Мне ничего не помогает, — ответил тот. — Я умру, да? Умру?
— Не сегодня, — сказал старик. — Кто это тебя так замотал?
— Я сам…
Старик покачал головой и снял с парня окровавленную тряпку.
— Это гангрена? Да? Гангрена? — спрашивал раненый, отвернувшись к стене.
На его месте я бы тоже не рискнул заглянуть под снятую повязку. Старик внимательно оглядел заплывшую рану, а затем стал осторожно прощупывать руку выше посиневшей кисти, всматриваясь под разными углами в следы своих пальцев и даже обнюхивая их.
— Пока это только воспаление, — сказал он наконец.
Я подумал, что он не так много смыслит в медицине, если называет гангрену воспалением. Но в следующий миг мне стало ясно, что старик заговаривает парню зубы.
— Значит, руку можно спасти? — спросил тот.
— Можно.
— Сам подумай, куда я денусь без руки? Хоть и левая, а все равно жалко…
— Не бойся, спасем твою руку. Когда тебя ранило?
— Три дня назад. Я присыпал рану землей, но это не помогло…
— Присыпал землей… — повторил старик. — В следующий раз не делай этого. У тебя есть виски? Я вижу только пустые бутылки.
— Виски унесли… Они бросили меня тут подыхать одного, и даже виски унесли.
— Не хнычь, ты же крепкий парень. Вот, выпей из моей бутылки, — старик приставил горлышко к обветренным сухим губам. — Пей, пей еще… Отдохни. А теперь пей все до дна.
Продолжая держать парня за руку, он повернулся ко мне и сказал, незаметно показывая на сумку:
— Вот видишь, что бывает, когда попадает грязь. Земля — это еще не самое плохое. Хуже, когда рану начинают промывать водой из реки или из лужи…
Пока он говорил, я открыл его сумку и достал нож с тонким закругленным лезвием. Старик удовлетворенно кивнул:
— Посмотри, как там Питер, и сразу возвращайся.
Я шагнул к выходу, но тут за окном послышалось тревожное ржание Бронко, а затем — топот копыт. Сам не знаю, почему это меня насторожило.
Снаружи донеслись грубые голоса. Я спрятал нож за пояс, медленно и бесшумно отступил к окну и осторожно отогнул тряпку, чтобы посмотреть, кто к нам приехал.
Их было двое. Не слезая с коней, они нависли над Питером, направив на него револьверы. Питер стоял у дымящей жаровни, независимо держа руки на поясе, и снисходительно улыбался. Казалось, он не замечал стволов, которые мелькали перед его лицом.
Ковбой, встретивший нас, сейчас стоял за спиной Питера с дробовиком в руках. Он ткнул его стволом в спину и выкрикнул:
— Я же просил, чтоб доктор приехал один!
Питер оглянулся и поправил шляпу, не переставая улыбаться. Он вел себя, как глухонемой иностранец, который к тому же не имеет ни малейшего представления о предназначении вороненых железок в руках его собеседников.
Впрочем, воинственные обитатели ранчо, как оказалось, разговаривали вовсе не с Питером. Они бранились между собой.
— Какого дьявола ты их сюда привел?
— Я же не знал… — оправдывался тощий. — Я думал, старик приедет один… Он поможет Сэму…
— Сэму все равно конец! А если Хаммер узнает, что ты привел чужаков в берлогу, то и тебе конец, идиот!
— Они ничего не скажут…
— Это уж точно!
— Вы только посмотрите на этого олуха! Вырядился, как на свадьбу, а попал на собственные похороны. Чего ты улыбаешься, мистер? Ты еще не понял, что тебе конец?
Я услышал негромкий голос старика у себя за спиной:
— Вот и поймали нас. Поймали, как раков на дохлятину.
— Кто такой Хаммер? — спросил я.
— Не знаю.
Когда человек размахивает револьвером у тебя перед носом и говорит, что тебе пришел конец, ему можно верить. На Западе не разбрасываются словами. И мне непонятно было, почему Питер продолжает улыбаться.
Наверно, он улыбался потому, что ему больше ничего не оставалось делать. Оружия у него не было, бежать некуда. А может быть, он рассчитывал на меня.
Если так, то он не ошибся.
«Как жаль, что все хорошее так быстро кончается», — подумал я. Признаться, совсем недавно я уже начинал подозревать, что в жизни моей наступили хорошие перемены. Приятно видеть на телеге гору дубовых дров, которые ты своими руками заготовил на зиму. Приятно украдкой следить за женщиной, которая молча шла по другую сторону повозки с дровами, и еще приятнее было думать, что эти дрова согреют ее зимой… Но вот появились эти трое, и из-за них мне не придется сидеть у огня рядом с этой женщиной. Потому что они вернут мою жизнь в старую колею.
Я расстегнул кобуру.
— Не надо, — сказал старик.
— Вы позволите мне самому поговорить с ними?
— Они пришли за нами, не за тобой, — сказал старик. — Может быть, все обойдется, если я выйду к ним. А тебе лучше побыть тут с раненым.
— Здесь слишком душно, — сказал я и достал кольт, видя, как тощий приблизился к тем двоим, которые уже спешились и наседали на Питера.
Мне пришлось выждать еще немного, пока Питер, заметив меня в дверном проеме, не сообразил отойти от них в сторону на несколько шагов.
— Куда ты, куда, птенчик? — заржал один из бандитов, поднимая револьвер. — Хочешь побегать? Ну, побегай, побегай по загону, повесели публику!
Он выстрелил, и песок взорвался у ног Питера. Тот невольно подпрыгнул на месте, вызвав радостный гогот стрелявшего.
— Что, обделался, птенчик? Жалеешь, что не потратился на ствол? Запомни, мужчина должен носить не только штаны, но и оружие. Тогда его и убить не стыдно. А на такого желторотого и пулю тратить обидно!
— Погоди, Джо, — сказал тощий. — Пусть они сначала подлечат Сэма.
— Сэм? (выстрел, прыжок Питера и новый взрыв хохота). Твой Сэм все равно (выстрел) подохнет (выстрел, выстрел, выстрел), — он откинул барабан, вытряхнул гильзы и оглянулся. — А чья это третья лошадь?
— Да приехал с ними какой-то белобрысый.
— Еще один птенчик? Где он?
— Вроде в бараке…
Они повернулись к бараку и увидели меня. Сначала меня, а потом мой кольт, нацеленный на них от пояса.
Наверно, они ждали, что я что-нибудь скажу. Например, попрошу не двигаться или бросить оружие на землю. Может быть, они даже ответили бы на все мои вопросы. Но мне нечего было спрашивать у них, потому что все было ясно. Да, их было трое, а я один. Но откуда им было знать, как легко проворачивается барабан в моем кольте? Я нажал на спуск и не отпускал его, левой ладонью отводя курок три раза подряд. Первый упал на месте, второй успел открыть рот и шагнуть назад, а тощий даже выстрелил из дробовика — в землю под собой.
Питер подбежал к их телам и носком сапога отшвырнул револьверы. Потом наклонился, заглядывая в лица.
— Наповал, — он выпрямился и поправил шляпу. — Ты не оставил им шансов, Винсент Крокет.
— Зато теперь у нас есть шанс выбраться отсюда живыми, — сказал я. — Пока сюда не примчались их друзья, надо уходить.
Я торопливо отвязал Бронко и уже перекинул поводья через его голову, но глухой бас старика остановил меня:
— Надо закончить то, для чего мы сюда приехали
— Что?
— У нас на руках раненый.
— Раненый? По-моему, он заодно с теми, кто сейчас лежит во дворе. Эти парни — из одной шайки.
— Да, похоже на то. Но раз уж я сюда приехал, дело придется довести до конца. Я уже дал ему выпить сонной настойки, — сказал старик. — Жалко тратить ее впустую. Пока она действует, мы закончим.
— А долго он еще будет спать?
— До утра. Если не умрет ночью. Питер, разогревай клин. Винн, пойдем, приготовим больного.
— Одну минутку, сэр. Мне надо приготовиться самому.
Я быстро перезарядил кольт, набил оружейный пояс чужими патронами и перекинул через плечо пару винчестеров. Теперь я был готов продолжать лечение, не теряя из виду дороги, которая все еще оставалась пустынной.
Питер стоял у жаровни, держа стальной клин в длинных клещах над огнем. Клин уже посветлел на конце.
— Ты быстро стреляешь, — сказал он. — Но, кажется, ты стреляешь быстрее, чем соображаешь. Что нам теперь делать с тремя трупами? Я даже не взял с собой лопату.
— Лопата не понадобится.
— Но с ними же надо что-то сделать.
— Есть один простой способ. Помоги мне.
Мы подтащили тела к коновязи. Лошади пугливо шарахались, чуя кровь, но мы все-таки смогли уложить и привязать каждого убитого поперек седла. А потом я отпустил лошадей и поторопил их свистом. Они разбежались в разные стороны, унося своих безмолвных наездников. Я подумал, что это были краденые лошади, и каждая помчалась сейчас к тому загону, откуда ее похитили.
— Куда вы запропастились? — послышался из барака сердитый бас старика.
Я достал из-за пояса его короткий нож, быстро провел клинком над огнем, чтобы очистить лезвие, и вернулся в барак.
Мы уложили руку раненого на табурет рядом с тюфяком, так, что распухшая синяя кисть свисала над полом. Я сел на его локоть и подал нож старику. Он продолжал непрерывно разговаривать с раненым, который сквозь сон вяло и односложно отвечал ему.
— Кожа черной становится, потому что в ней мертвая кровь застоялась. Ты же не хочешь носить в себе мертвую кровь, верно?
— Да…
— Вот мы ее сейчас и выпустим…
— Да…
— Ты сюда из Техаса приехал?
— Да…
Я услышал легкий треск. Это лезвие ножа скользнуло по вздувшейся коже, и она расступилась под ним. Гнилостная вонь разлилась в воздухе.
— А правда, что в Техасе от жары на скотине шерсть тлеет?
— Да…
Старик приложил к раскрывшейся ране свою ножовку, и я отвернулся, покрепче прижав руку к табурету. Несколько коротких движений — и кисть со стуком отвалилась на пол.
Парень заскулил, но тут в барак вошел Питер, держа перед собой клещи с пылающим малиновым клином. Старик бесцеремонно столкнул меня с табурета и согнул обрезанную руку в локте, а Питер сноровисто приложил клин к срезу, из которого хлестала тонкими струйками кровь. Рана зашипела, парень пронзительно вскрикнул и сразу затих.
— Держи ее так, — скомандовал старик, и я встал на колени перед табуретом, на который опиралась локтем рука парня. Рана дымилась прямо у меня перед носом.
Старик ловко обмотал культю длинной белоснежной тряпкой и бережно уложил руку на грудь раненого Тот дышал прерывисто и часто, и его закрытые глаза напряженно жмурились.
— Поздно он нас позвал, — покачал головой старик. — Чего ждал? Вот и остался без руки. Ну да ничего, выкарабкается как-нибудь. Что у него там было?
Питер присел на корточки над отрубленной кистью в луже крови и перевернул ее остывающим клином, с любопытством разглядывая рану.
— Пуля. Прошила ладонь почти насквозь, под углом. Зашла снаружи, застряла в мякоти у запястья. Его счастье, что пуля маленькая.
— Маленькие пули тоже убивают, — сказал старик, укладывая в сумку свой нож. — Но мальчишку, похоже, хотели только ранить. Кто-то хотел его просто напугать.
— Или выбить ружье у него из рук, — сказал я. — Ему дали шанс.
Глава 3. ПУТЕШЕСТВИЕ В МЕРТВУЮ ДОЛИНУ
Противник стрелял в него из винтовки, даже не надеясь попасть, — парень держал приклад у пояса, и нажал на спуск, не целясь. Крис выстрелил одновременно с ним. Он хотел его обезоружить, и это ему удалось. Винчестер упал на песок, а парень схватился за руку. Но за миг до этого Крис почувствовал, что его словно кто-то сзади дернул за рубашку. Гром выстрелов пришел позже, и еще позже он ощутил режущую боль в боку и спине.
Винн выстрелил рядом с ним, и противники упали на песок, прячась за своими бычками. Крис круто развернул кобылу, чтобы одним прыжком выскочить из сухого русла. И с каждым ударом копыт о землю под ребрами у него вспыхивала мучительная, острая боль. Вскоре вспышки слились в одно пламя, и оно расширялось в боку, и каждый вздох давался с трудом.
Он перетянул рану длинным шарфом, оперся на две скатки сзади, и боль под лопаткой немного затихла. Но теперь он перестал замечать свои ноги, словно потерял их. Он не чувствовал привычных толчков снизу. Он просто летел, оторвавшись от седла, и время от времени поднимался так высоко, что видел внизу под собой свою белую кобылу, скакавшую рядом с мерином Винна, видел пятнистую шляпу приятеля и его коричневую рубашку, потемневшую между лопаток. Ему стоило больших трудов вернуться в тряское седло и сквозь зубы отвечать на встревоженные вопросы Винна.
Когда он снова ненадолго очнулся, кобыла бесшумно плыла среди волнистого тумана, и где-то рядом шумело море.
— Вот я и дома, подумал Крис и провалился в звенящую черноту.
Голос отца раздавался где-то рядом:
«Ну, сынок, где ж тебя так угораздило… Осторожней надо быть, осторожней, не шататься где попало… Смотри, кусок рубашки внутри оказался. Вытащим, все вытащим, все до последней ниточки, нам тут грязи не нужно… А косточка-то целая, без осколков, только надломилась… Это мы склеим, срастется все, будет крепче, чем было…»
Материнская прохладная ладонь лежала на его лбу.
«Перекупался ты вчера, Кирюша, весь день в воде плескался, а вода ледяная… А кишки не пробило? А легкое? Ты легкие корзинки бери, которые поменьше, тяжелые пускай взрослые таскают…»
Винн выстрелил рядом с ним, и противники упали на песок, прячась за своими бычками. Крис круто развернул кобылу, чтобы одним прыжком выскочить из сухого русла. И с каждым ударом копыт о землю под ребрами у него вспыхивала мучительная, острая боль. Вскоре вспышки слились в одно пламя, и оно расширялось в боку, и каждый вздох давался с трудом.
Он перетянул рану длинным шарфом, оперся на две скатки сзади, и боль под лопаткой немного затихла. Но теперь он перестал замечать свои ноги, словно потерял их. Он не чувствовал привычных толчков снизу. Он просто летел, оторвавшись от седла, и время от времени поднимался так высоко, что видел внизу под собой свою белую кобылу, скакавшую рядом с мерином Винна, видел пятнистую шляпу приятеля и его коричневую рубашку, потемневшую между лопаток. Ему стоило больших трудов вернуться в тряское седло и сквозь зубы отвечать на встревоженные вопросы Винна.
Когда он снова ненадолго очнулся, кобыла бесшумно плыла среди волнистого тумана, и где-то рядом шумело море.
— Вот я и дома, подумал Крис и провалился в звенящую черноту.
Голос отца раздавался где-то рядом:
«Ну, сынок, где ж тебя так угораздило… Осторожней надо быть, осторожней, не шататься где попало… Смотри, кусок рубашки внутри оказался. Вытащим, все вытащим, все до последней ниточки, нам тут грязи не нужно… А косточка-то целая, без осколков, только надломилась… Это мы склеим, срастется все, будет крепче, чем было…»
Материнская прохладная ладонь лежала на его лбу.
«Перекупался ты вчера, Кирюша, весь день в воде плескался, а вода ледяная… А кишки не пробило? А легкое? Ты легкие корзинки бери, которые поменьше, тяжелые пускай взрослые таскают…»