Брат Марк, который крутился в толпе зевак и, вытянув шею, глядел по сторонам, видел, как стражники устремились к городу. Он был уверен, что к тому времени гнедого давно и след простыл. Дальнейшее зависело от самого Эдвина Гурнея. Марк сложил на груди руки в широких рукавах, надвинул капюшон и с невинным видом засеменил обратно к сторожке, размышляя о том, какие сумбурные вести он принесет Кадфаэлю. По дороге он выбросил камешек, которой подобрал у конюшни. Ему было всего четыре года, когда дядюшка за скудное содержание пристроил его к делу. Марк таскался за плугом с мешочком камней и отпугивал птиц, чтобы они не склевывали семена. Мальчугану потребовалось два года, чтобы понять, что на самом деле ему жалко голодных птичек и он не хочет им зла. Однако за это время он приобрел отменную меткость, которую не утратил до сих пор.
— И ты проследил его путь до самого моста? — с тревогой допытывался Кадфаэль. — Значит, стража на мосту так его и не видела? И стражники шерифа потеряли его след?
— Пропал, как ветром сдуло, — с удовольствием сообщил брат Марк, — моста он не пересекал, а если и попал в город, то каким-то другим путем. Если хочешь знать мое мнение, вряд ли он свернул, не доехав до моста, в какой-нибудь закоулок. Он не мог быть уверен в том, что оторвался от погони. Скорее, парнишка спустился к Гайе и припустил вдоль садов — все-таки деревья дают хоть какое-то прикрытие. Что уж он делал потом, — ума не приложу, но что его не сцапали — это точно. Они, конечно, устроили засаду у его родни в городе, но думаю, впустую.
Марк улыбнулся, глядя в обеспокоенное лицо Кадфаэля, и сказал:
— Что ты переживаешь? Ты же знаешь, что он невиновен, и сумеешь это доказать.
Хотя оснований для переживаний более чем достаточно, если судьба человека полностью зависит от того, победит ли правда и захотят ли небеса помочь брату Кадфаэлю. Однако похоже было, что события сегодняшнего дня никак не поставили под подозрение брата Марка, и за одно это стоило благодарить Бога.
— Ступай пообедай, — промолвил растроганный Кадфаэль, — да успокойся: стакой верой, как у тебя, это нетрудно. Уж я-то знаю: если ты что задумал, то непременно добьешься своего, у тебя и камешек точно в цель летит. Неспроста тебя назвали в честь святого евангелиста: верно, тот, кто тебя крестил, предвидел твое будущее. И коли о том зашла речь, скажи: куда ты метишь? Стать епископом?
— Папой, — со счастливой улыбкой отозвался Марк, — на худой конец, кардиналом, не меньше.
— Ну нет, — серьезно откликнулся Кадфаэль, — тебе следует служить дома, в Англии, добрым священником или достойным епископом, а в Риме, думаю, ты растратил бы себя впустую.
Весь день люди шерифа рыскали по городу, высматривая Эдвина Гурнея повсюду, где он мог бы искать помощи, если ему каким-то образом удалось незамеченным перебраться через реку. Но никаких следов обнаружить не смогли, и тогда разослали патрули, чтобы перекрыть все основные пути, ведущие с полуострова. Шрусбери был расположен в тесной излучине Северна, через который из города было перекинуто лишь два моста, один — в направлении аббатства и лондонской дороги: люди шерифа полагали, что Эдвин пробрался в город этим путем. Другой мост вел на запад, сразу за ним веером расходились дороги на Уэльс.
Слуги закона пребывали в убеждении, что беглец отправится именно в Уэльс, ибо так быстрее всего можно было ускользнуть от английского правосудия, хотя чужаков в тамошних краях и не жаловали. Поэтому всадники из разъезда, патрулировавшего аббатское предместье без особой надежды на успех, были немало удивлены, когда к ним по полю прибежала взволнованная девчушка лет одиннадцати и, едва переводя дыхание, спросила, не ищут ли они человека в монашеской рясе, на гнедом коне с рыжими хвостом и гривой. Да, да, она видела его, и совсем недавно. Он осторожно выбрался вон из той рощицы и рысцой потрусил на восток, как будто собирался переправиться через реку, а потом кружным путем вернуться на лондонскую дорогу где-нибудь за часовней Святого Жиля. Сообщение девочки показалось заслуживающим доверия, поскольку известно было, что беглец уже пытался удрать из города по лондонской дороге, но ему помешал караул у часовни. Очевидно, он некоторое время отсиживался в укрытии, а потом, считая, что погоня сбита со следа и будет искать его за западным мостом, решил снова попытать счастья. Девочка сказала, что он, похоже, направлялся к Уффингтонскому броду.
Стражники от души поблагодарили девчушку. Одного человека послали к сержанту — доложить, что удалось снова напасть на след, и попросить подкрепления, а остальные, не мешкая, поспешили к броду. Элис, внимательно проследив за их отъездом, столь же поспешно устремилась к мосту. За маленькой девочкой никто не следил.
За Уффингтонским бродом преследователи и впрямь углядели беглеца, который невозмутимо и неспешно рысил по узкой тропинке в направлении Уоптона. Правда, когда он обернулся и увидел стражников, тут же пустил коня во весь опор. Конечно, это он: такого приметного коня нельзя было не узнать. Одно непонятно: почему же парень не избавился от рясы, теперь она была ему только помехой, ведь всю округу оповестили о розыске преступника, переодевшегося .монахом.
День клонился к вечеру, небо тускнело, надвигались сумерки. Погоня, между тем, затянулась надолго. Паренек, видать, знал здесь каждый куст и каждый овражек, а потому не раз ухитрялся сбить преследователей со следа или заводил их Бог весть в какие буераки. Один всадник, сержант, в полном вооружении угодил в болото, и ему было уже не до погони, а у другого лошадь запнулась о камень и охромела. Парнишка петлял вокруг Этчама, Кунда и Крессажа, и время от времени казалось, что он снова уйдет, но в лесах за Эктоном притомившийся Руфус стал спотыкаться. Мальчонку настигли, окружили, ухватив за рясу, стянули с коня, крепко связали руки и, в отместку за то, что столько времени пришлось гоняться за ним без продыху, задали хорошую взбучку. Он перенес это стоически, без жалоб и слез, и попросил только ехать назад помедленнее, чтобы дать передохнуть коню.
Выяснилось, что он, пока прятался, нашел применение веревке, которой подпоясывают рясу, смастерив из нее недурную уздечку. Но теперь ее сняли с Руфуса и употребили на то, чтобы привязать пленника к спине самого тощего из стражников. Зная прыть мальца, нельзя было поручиться за то, что он и со связанными руками не ухитрится соскользнуть с лошади и не припустит в лес, где и затеряется среди деревьев, — благо уже смеркалось. Ехали медленно, и до аббатской сторожки добрались поздно вечером. Похищенную лошадь, несомненно, следовало вернуть владельцу, а поскольку в настоящий момент пойманный, если был в чем-то бесспорно уличен, так это в конокрадстве, то самым подходящим местом для него сочли монастырскую темницу. Пусть-ка посидит пока под надежным запором, а там, глядишь, найдутся доказательства и более серьезного преступления, совершенного не на монастырской земле, и стало быть, находившегося в ведении шерифа.
Приор Роберт, которого известили о том, что юнец схвачен и что ночь, по крайней мере, его надобно будет продержать в аббатстве, испытал при этом противоречивые чувства. С одной стороны — облегчение: раз виновный задержан, значит, дело об убийстве Бонела будет скоро раскрыто и всякого рода толкам положен конец. С другой стороны, приор был недоволен, что виновного придется оставить в монастырской темнице. Впрочем, это неудобство временное — поутру парнишке предъявят обвинение в убийстве и увезут в замок.
— Его отвели в сторожку? — поинтересовался приор у стражника, который явился с этим сообщением в его покои.
— Да, отче. Его там сейчас охраняют два монастырских пристава. Соблаговоли распорядиться подержать его под замком до утра, а завтра шериф затребует его к себе по более серьезному поводу. А может, тебе будет угодно пойти и самому разобрать дело о краже лошади? Если сочтешь нужным, то можно добавить и обвинение в нападении на конюхов, а это уже само по себе преступление, не говоря уж о конокрадстве.
Приор Роберт отнюдь не был лишен любопытства и ему было интересно взглянуть на это исчадье ада — юнца, который отравил своего отчима, да еще и ухитрился погонять стражников шерифа чуть ли не по половине графства.
— Я приду, — промолвил Роберт, — святой церкви не пристало отворачиваться от грешника, ей надлежит скорбеть о его падении.
Малец примостился на лавке в каморке привратника и грелся у камелька. Он весь нахохлился, как будто обиделся на целый свет, но, несмотря на синяки и шишки, не выглядел запуганным. Аббатский пристав и стражники шерифа, чтобы застращать парнишку, сверлили его глазами и наперебой задавали каверзные вопросы. Задержанный, однако, отвечал, лишь когда сам того хотел, да и то более чем кратко. Одежда стражников была заляпана грязью и покрыта пылью, на некоторых красовались ссадины и кровоподтеки — следы затянувшейся погони. Смышленые глаза мальчугана перебегали с одного на другого, и когда он поглядывал на того всадника, что полетел вверх тормашками на лугу близ Кунда, губы его подергивались, как будто ему едва удавалось сдержать улыбку. Бенедиктинскую рясу с парнишки сняли и отдали на хранение привратнику. Пленник оказался стройным юношей со светлой кожей и казавшимися бесхитростными карими глазами.
Приор Роберт был несколько обескуражен его миловидностью и невинным видом: воистину дьявол способен принимать любые обличья!
— Так юн, и уже так испорчен! — промолвил Роберт, едва ступив на порог.
Слова эти не предназначались для ушей узника, но тот их услышал: в четырнадцать лет слух острый.
— Итак, дитя, — произнес приор, подойдя поближе, — ты возмутитель спокойствия нашей обители. Многое на твоей совести, и я даже боюсь, что поздно молиться о том, чтобы ты исправился. Однако я буду молиться за тебя. Ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать: убийство — это смертный грех.
Мальчик взглянул приору прямо в глаза и подчеркнуто невозмутимо ответил:
— Я не убийца.
— Дитя мое, какой прок теперь отрицать то, что всем известно? С таким же успехом ты мог бы уверять, что не ты сегодня утром украл коня из нашей конюшни, хотя четверо конюхов и много других людей были тому свидетелями.
— Я не кралРуфуса, — решительно и без колебаний отозвался паренек. — Конь принадлежал моему отчиму, а я его наследник. Соглашение с аббатством не было утверждено, и по завещанию я наследую все его достояние. Как мог я украсть то, что принадлежит мне? У кого?
— Несчастное дитя, — возвысил голос приор, раздраженный смелым отпором, а еще более тем, что, несмотря на свое ужасное положение, этот чертенок, казалось, был доволен собой. — Подумай, о чем ты говоришь! Тебе бы покаяться, пока есть еще время. Разве ты не знаешь, что убийца не может быть наследником своей жертвы?
— Я уже сказал, и могу повторить снова: я не убийца. Я невиновен, и могу поклясться в этом на алтаре спасением своей души. Я готов принести любую клятву, какую ты пожелаешь, в том, что я непричастен к смерти моего отчима. Следовательно, Руфус — мой. Или будет моим, так же, как и весь манор, после того как завещание вступит в силу и будет признано моим сеньором. Я не совершал никакого преступления, и что бы ты ни, говорил, я не признаю себя виновным. И что бы ты ни затеял, — добавил парнишка, неожиданно сверкнув глазами, — тебе не удастся свалить на меня чужую вину.
— Напрасно ты тратишь время, отец приор, — пробурчал сержант, — он, хоть и юн, а уже закоренелый негодяй, но ему недолго осталось задирать нос. По этому прохвосту галеры плачут.
Сержанта подмывало залепить дерзкому юнцу хорошую затрещину, но он не решился на это в присутствии приора.
— Не думай о нем, отче, пусть только твои люди упрячут его ненадежнее в какой-нибудь келье. Забудь о нем, он не стоит твоей доброты. Им займется правосудие.
— Проследите за тем, чтобы его накормили, — произнес Роберт с ноткой сочувствия в голосе и, вспомнив о том, что мальчонка целый день носился верхом и прятался по кустам, добавил: —И постелите ему на лавке безо всяких перин, но чтобы было тепло и сухо. А если он все же раскается и попросит... Мальчик, послушай меня, подумай о спасении своей души. Может быть, ты хочешь, чтобы кто-нибудь из братьев пришел к тебе со словами утешения и помолился с тобой?
Мальчик вскинул глаза, в которых вдруг блеснул озорной огонек, мало напоминавший слезу кающегося грешника, и ответил с обманчивой кротостью:
— О да, отче, с превеликой благодарностью. Будь так добр, пошли за братом Кадфаэлем.
Парнишка, смекнул, что накуролесил достаточно, и пора подумать, как выпутаться.
Он ожидал, что это имя заставит приора нахмурить брови. Так и вышло, однако Роберт обещал грешнику духовное утешение и не мог отказаться от своих слов или выставлять новые условия. С достоинством он повернулся к маячившему возле двери привратнику и промолвил:
— Ступай и попроси брата Кадфаэля, не мешкая, явиться сюда. Скажи, что узник нуждается в совете и наставлении.
Привратник ушел. Было время отдыха, и в этот час братья обычно собирались в тепле, у очага, но ни Кадфаэля, ни неразлучного с ним брата Марка там не оказалось. В конце концов привратник отыскал их в сарае, где они, против обыкновения, не смешивали таинственные снадобья, а сидели понурясь и тихонько переговаривались встревоженными голосами. Известие о поимке парнишки еще не успело распространиться, хотя скоро об этом будут судачить повсюду. Пока же было известно, что люди шерифа целый день гонялись за добычей, но мало кто ведал, чем увенчались их труды.
— Брат Кадфаэль, тебя срочно зовут в сторожку, — заявил привратник, едва ступив на порог и склонившись под притолокой. Кадфаэль с удивлением поднял на него глаза, и тот добавил: — Там изловили парнишку, и он попросил, чтобы тебя прислали к нему для духовного наставления. Малец, скажу тебе, держится молодцом, даже приора сумел поставить на место. Стражники приволокли его ближе к концу повечерия.
Итак, все-таки они поймали молодого Гурнея! Вот все и кончилось, несмотря на все усилия и молитвы Марка, да и его собственные, как видно, бесплодные потуги.
Кадфаэль торопливо поднялся и сказал:
— Я иду к нему. Всем сердцем я желаю быть с ним. Времени осталось мало, но, может, хоть чем-то сумею помочь. Скажи-ка, — спросил он привратника, — а почему его сразу не отвезли в замок?
Монах был благодарен судьбе хотя бы за этот маленький подарок, ведь сам он был по сути заточен в стенах обители, и только невероятный случай сделал возможным его свидание с Эдвином.
— Потому что единственное, в чем его уличили, — это конокрадство. Конь, на котором он ускакал сегодня утром, был сведен с монастырской конюшни, и, стало быть, это дело в ведении аббатского суда. Но поутру, надо думать, его заберут и обвинят в убийстве.
Удрученный брат Марк шел за ними по пятам до самой строжки. Он был совершенно подавлен и не находил нужных слов, чтобы поддержать друга. В душе он чувствовал, что совершает грех, ибо грешно отчаиваться в торжестве истины, правосудия, сомневаться в грядущей победе добра над злом. Его никто не звал, но он все равно пошел, всей душой желая послужить делу, о котором только и знал, что в нем замешан совсем еще юный парнишка. Но Марк безоговорочно верил Кадфаэлю, и этого было достаточно.
Кадфаэль вошел в каморку привратника с сокрушенным сердцем, но не теряя надежды, — такой роскоши монах попросту не мог себе позволить. Все взгляды обратились к нему. В помещении царило тягостное молчание. Роберт уже оставил свои покровительственные увещевания, а слуги закона успели уразуметь, что признания свой вины им от паренька все равно не добиться, и думали лишь о том, чтобы поскорее вернуться в замок да завалиться спать, оставив пленника под надежной охраной. Крепкие, вооруженные люди обступили худенького паренька в опрятном домотканом платье, сидевшего на лавке с видом настороженным, но решительным. Малец приятно разрумянился от огня и, хоть это и невероятно, казался чуть ли не довольным. Взгляд его встретился со взглядом Кадфаэля, и в глазах пленника заплясали огоньки.. Глаза были ясные, светло-карие, цвета неспелого ореха, с темными ресницами, а волосы светло-каштановые. Для своих лет он был довольно высоким. Парнишка был перепачкан грязью, покрыт синяками и ссадинами, и видно, что устал и хочет спать, однако в его настороженных, выжидающих глазах с нарочито строгим выражением лица, несомненно, притаился смех.
Брат Кадфаэль всмотрелся в него и понял достаточно для того, чтобы не тревожиться о том, чего он понять еще не успел. Монах оглядел сгрудившихся стражников и наконец обратился к приору Роберту.
— Отец приор, я признателен за то, что ты послал за мной, и рад тому, что на меня возложена обязанность наставлять узника. Но я должен сказать тебе, что эти достойные господа совершили ошибку. Наверное, им потребуется доложить, каким образом был схвачен этот мальчуган, и я бы посоветовал прежде разузнать, как и где он провел сегодняшнее утро, когда, по словам очевидцев, паренек ускакал на коне госпожи Бонел.
Стражники недоуменно вытаращили глаза.
— Господа, — очень серьезным тоном сообщил им монах, — вы поймали вовсе не Эдвина Гурнея. Это Эдви Белкот, его племянник.
Глава седьмая
— И ты проследил его путь до самого моста? — с тревогой допытывался Кадфаэль. — Значит, стража на мосту так его и не видела? И стражники шерифа потеряли его след?
— Пропал, как ветром сдуло, — с удовольствием сообщил брат Марк, — моста он не пересекал, а если и попал в город, то каким-то другим путем. Если хочешь знать мое мнение, вряд ли он свернул, не доехав до моста, в какой-нибудь закоулок. Он не мог быть уверен в том, что оторвался от погони. Скорее, парнишка спустился к Гайе и припустил вдоль садов — все-таки деревья дают хоть какое-то прикрытие. Что уж он делал потом, — ума не приложу, но что его не сцапали — это точно. Они, конечно, устроили засаду у его родни в городе, но думаю, впустую.
Марк улыбнулся, глядя в обеспокоенное лицо Кадфаэля, и сказал:
— Что ты переживаешь? Ты же знаешь, что он невиновен, и сумеешь это доказать.
Хотя оснований для переживаний более чем достаточно, если судьба человека полностью зависит от того, победит ли правда и захотят ли небеса помочь брату Кадфаэлю. Однако похоже было, что события сегодняшнего дня никак не поставили под подозрение брата Марка, и за одно это стоило благодарить Бога.
— Ступай пообедай, — промолвил растроганный Кадфаэль, — да успокойся: стакой верой, как у тебя, это нетрудно. Уж я-то знаю: если ты что задумал, то непременно добьешься своего, у тебя и камешек точно в цель летит. Неспроста тебя назвали в честь святого евангелиста: верно, тот, кто тебя крестил, предвидел твое будущее. И коли о том зашла речь, скажи: куда ты метишь? Стать епископом?
— Папой, — со счастливой улыбкой отозвался Марк, — на худой конец, кардиналом, не меньше.
— Ну нет, — серьезно откликнулся Кадфаэль, — тебе следует служить дома, в Англии, добрым священником или достойным епископом, а в Риме, думаю, ты растратил бы себя впустую.
Весь день люди шерифа рыскали по городу, высматривая Эдвина Гурнея повсюду, где он мог бы искать помощи, если ему каким-то образом удалось незамеченным перебраться через реку. Но никаких следов обнаружить не смогли, и тогда разослали патрули, чтобы перекрыть все основные пути, ведущие с полуострова. Шрусбери был расположен в тесной излучине Северна, через который из города было перекинуто лишь два моста, один — в направлении аббатства и лондонской дороги: люди шерифа полагали, что Эдвин пробрался в город этим путем. Другой мост вел на запад, сразу за ним веером расходились дороги на Уэльс.
Слуги закона пребывали в убеждении, что беглец отправится именно в Уэльс, ибо так быстрее всего можно было ускользнуть от английского правосудия, хотя чужаков в тамошних краях и не жаловали. Поэтому всадники из разъезда, патрулировавшего аббатское предместье без особой надежды на успех, были немало удивлены, когда к ним по полю прибежала взволнованная девчушка лет одиннадцати и, едва переводя дыхание, спросила, не ищут ли они человека в монашеской рясе, на гнедом коне с рыжими хвостом и гривой. Да, да, она видела его, и совсем недавно. Он осторожно выбрался вон из той рощицы и рысцой потрусил на восток, как будто собирался переправиться через реку, а потом кружным путем вернуться на лондонскую дорогу где-нибудь за часовней Святого Жиля. Сообщение девочки показалось заслуживающим доверия, поскольку известно было, что беглец уже пытался удрать из города по лондонской дороге, но ему помешал караул у часовни. Очевидно, он некоторое время отсиживался в укрытии, а потом, считая, что погоня сбита со следа и будет искать его за западным мостом, решил снова попытать счастья. Девочка сказала, что он, похоже, направлялся к Уффингтонскому броду.
Стражники от души поблагодарили девчушку. Одного человека послали к сержанту — доложить, что удалось снова напасть на след, и попросить подкрепления, а остальные, не мешкая, поспешили к броду. Элис, внимательно проследив за их отъездом, столь же поспешно устремилась к мосту. За маленькой девочкой никто не следил.
За Уффингтонским бродом преследователи и впрямь углядели беглеца, который невозмутимо и неспешно рысил по узкой тропинке в направлении Уоптона. Правда, когда он обернулся и увидел стражников, тут же пустил коня во весь опор. Конечно, это он: такого приметного коня нельзя было не узнать. Одно непонятно: почему же парень не избавился от рясы, теперь она была ему только помехой, ведь всю округу оповестили о розыске преступника, переодевшегося .монахом.
День клонился к вечеру, небо тускнело, надвигались сумерки. Погоня, между тем, затянулась надолго. Паренек, видать, знал здесь каждый куст и каждый овражек, а потому не раз ухитрялся сбить преследователей со следа или заводил их Бог весть в какие буераки. Один всадник, сержант, в полном вооружении угодил в болото, и ему было уже не до погони, а у другого лошадь запнулась о камень и охромела. Парнишка петлял вокруг Этчама, Кунда и Крессажа, и время от времени казалось, что он снова уйдет, но в лесах за Эктоном притомившийся Руфус стал спотыкаться. Мальчонку настигли, окружили, ухватив за рясу, стянули с коня, крепко связали руки и, в отместку за то, что столько времени пришлось гоняться за ним без продыху, задали хорошую взбучку. Он перенес это стоически, без жалоб и слез, и попросил только ехать назад помедленнее, чтобы дать передохнуть коню.
Выяснилось, что он, пока прятался, нашел применение веревке, которой подпоясывают рясу, смастерив из нее недурную уздечку. Но теперь ее сняли с Руфуса и употребили на то, чтобы привязать пленника к спине самого тощего из стражников. Зная прыть мальца, нельзя было поручиться за то, что он и со связанными руками не ухитрится соскользнуть с лошади и не припустит в лес, где и затеряется среди деревьев, — благо уже смеркалось. Ехали медленно, и до аббатской сторожки добрались поздно вечером. Похищенную лошадь, несомненно, следовало вернуть владельцу, а поскольку в настоящий момент пойманный, если был в чем-то бесспорно уличен, так это в конокрадстве, то самым подходящим местом для него сочли монастырскую темницу. Пусть-ка посидит пока под надежным запором, а там, глядишь, найдутся доказательства и более серьезного преступления, совершенного не на монастырской земле, и стало быть, находившегося в ведении шерифа.
Приор Роберт, которого известили о том, что юнец схвачен и что ночь, по крайней мере, его надобно будет продержать в аббатстве, испытал при этом противоречивые чувства. С одной стороны — облегчение: раз виновный задержан, значит, дело об убийстве Бонела будет скоро раскрыто и всякого рода толкам положен конец. С другой стороны, приор был недоволен, что виновного придется оставить в монастырской темнице. Впрочем, это неудобство временное — поутру парнишке предъявят обвинение в убийстве и увезут в замок.
— Его отвели в сторожку? — поинтересовался приор у стражника, который явился с этим сообщением в его покои.
— Да, отче. Его там сейчас охраняют два монастырских пристава. Соблаговоли распорядиться подержать его под замком до утра, а завтра шериф затребует его к себе по более серьезному поводу. А может, тебе будет угодно пойти и самому разобрать дело о краже лошади? Если сочтешь нужным, то можно добавить и обвинение в нападении на конюхов, а это уже само по себе преступление, не говоря уж о конокрадстве.
Приор Роберт отнюдь не был лишен любопытства и ему было интересно взглянуть на это исчадье ада — юнца, который отравил своего отчима, да еще и ухитрился погонять стражников шерифа чуть ли не по половине графства.
— Я приду, — промолвил Роберт, — святой церкви не пристало отворачиваться от грешника, ей надлежит скорбеть о его падении.
Малец примостился на лавке в каморке привратника и грелся у камелька. Он весь нахохлился, как будто обиделся на целый свет, но, несмотря на синяки и шишки, не выглядел запуганным. Аббатский пристав и стражники шерифа, чтобы застращать парнишку, сверлили его глазами и наперебой задавали каверзные вопросы. Задержанный, однако, отвечал, лишь когда сам того хотел, да и то более чем кратко. Одежда стражников была заляпана грязью и покрыта пылью, на некоторых красовались ссадины и кровоподтеки — следы затянувшейся погони. Смышленые глаза мальчугана перебегали с одного на другого, и когда он поглядывал на того всадника, что полетел вверх тормашками на лугу близ Кунда, губы его подергивались, как будто ему едва удавалось сдержать улыбку. Бенедиктинскую рясу с парнишки сняли и отдали на хранение привратнику. Пленник оказался стройным юношей со светлой кожей и казавшимися бесхитростными карими глазами.
Приор Роберт был несколько обескуражен его миловидностью и невинным видом: воистину дьявол способен принимать любые обличья!
— Так юн, и уже так испорчен! — промолвил Роберт, едва ступив на порог.
Слова эти не предназначались для ушей узника, но тот их услышал: в четырнадцать лет слух острый.
— Итак, дитя, — произнес приор, подойдя поближе, — ты возмутитель спокойствия нашей обители. Многое на твоей совести, и я даже боюсь, что поздно молиться о том, чтобы ты исправился. Однако я буду молиться за тебя. Ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать: убийство — это смертный грех.
Мальчик взглянул приору прямо в глаза и подчеркнуто невозмутимо ответил:
— Я не убийца.
— Дитя мое, какой прок теперь отрицать то, что всем известно? С таким же успехом ты мог бы уверять, что не ты сегодня утром украл коня из нашей конюшни, хотя четверо конюхов и много других людей были тому свидетелями.
— Я не кралРуфуса, — решительно и без колебаний отозвался паренек. — Конь принадлежал моему отчиму, а я его наследник. Соглашение с аббатством не было утверждено, и по завещанию я наследую все его достояние. Как мог я украсть то, что принадлежит мне? У кого?
— Несчастное дитя, — возвысил голос приор, раздраженный смелым отпором, а еще более тем, что, несмотря на свое ужасное положение, этот чертенок, казалось, был доволен собой. — Подумай, о чем ты говоришь! Тебе бы покаяться, пока есть еще время. Разве ты не знаешь, что убийца не может быть наследником своей жертвы?
— Я уже сказал, и могу повторить снова: я не убийца. Я невиновен, и могу поклясться в этом на алтаре спасением своей души. Я готов принести любую клятву, какую ты пожелаешь, в том, что я непричастен к смерти моего отчима. Следовательно, Руфус — мой. Или будет моим, так же, как и весь манор, после того как завещание вступит в силу и будет признано моим сеньором. Я не совершал никакого преступления, и что бы ты ни, говорил, я не признаю себя виновным. И что бы ты ни затеял, — добавил парнишка, неожиданно сверкнув глазами, — тебе не удастся свалить на меня чужую вину.
— Напрасно ты тратишь время, отец приор, — пробурчал сержант, — он, хоть и юн, а уже закоренелый негодяй, но ему недолго осталось задирать нос. По этому прохвосту галеры плачут.
Сержанта подмывало залепить дерзкому юнцу хорошую затрещину, но он не решился на это в присутствии приора.
— Не думай о нем, отче, пусть только твои люди упрячут его ненадежнее в какой-нибудь келье. Забудь о нем, он не стоит твоей доброты. Им займется правосудие.
— Проследите за тем, чтобы его накормили, — произнес Роберт с ноткой сочувствия в голосе и, вспомнив о том, что мальчонка целый день носился верхом и прятался по кустам, добавил: —И постелите ему на лавке безо всяких перин, но чтобы было тепло и сухо. А если он все же раскается и попросит... Мальчик, послушай меня, подумай о спасении своей души. Может быть, ты хочешь, чтобы кто-нибудь из братьев пришел к тебе со словами утешения и помолился с тобой?
Мальчик вскинул глаза, в которых вдруг блеснул озорной огонек, мало напоминавший слезу кающегося грешника, и ответил с обманчивой кротостью:
— О да, отче, с превеликой благодарностью. Будь так добр, пошли за братом Кадфаэлем.
Парнишка, смекнул, что накуролесил достаточно, и пора подумать, как выпутаться.
Он ожидал, что это имя заставит приора нахмурить брови. Так и вышло, однако Роберт обещал грешнику духовное утешение и не мог отказаться от своих слов или выставлять новые условия. С достоинством он повернулся к маячившему возле двери привратнику и промолвил:
— Ступай и попроси брата Кадфаэля, не мешкая, явиться сюда. Скажи, что узник нуждается в совете и наставлении.
Привратник ушел. Было время отдыха, и в этот час братья обычно собирались в тепле, у очага, но ни Кадфаэля, ни неразлучного с ним брата Марка там не оказалось. В конце концов привратник отыскал их в сарае, где они, против обыкновения, не смешивали таинственные снадобья, а сидели понурясь и тихонько переговаривались встревоженными голосами. Известие о поимке парнишки еще не успело распространиться, хотя скоро об этом будут судачить повсюду. Пока же было известно, что люди шерифа целый день гонялись за добычей, но мало кто ведал, чем увенчались их труды.
— Брат Кадфаэль, тебя срочно зовут в сторожку, — заявил привратник, едва ступив на порог и склонившись под притолокой. Кадфаэль с удивлением поднял на него глаза, и тот добавил: — Там изловили парнишку, и он попросил, чтобы тебя прислали к нему для духовного наставления. Малец, скажу тебе, держится молодцом, даже приора сумел поставить на место. Стражники приволокли его ближе к концу повечерия.
Итак, все-таки они поймали молодого Гурнея! Вот все и кончилось, несмотря на все усилия и молитвы Марка, да и его собственные, как видно, бесплодные потуги.
Кадфаэль торопливо поднялся и сказал:
— Я иду к нему. Всем сердцем я желаю быть с ним. Времени осталось мало, но, может, хоть чем-то сумею помочь. Скажи-ка, — спросил он привратника, — а почему его сразу не отвезли в замок?
Монах был благодарен судьбе хотя бы за этот маленький подарок, ведь сам он был по сути заточен в стенах обители, и только невероятный случай сделал возможным его свидание с Эдвином.
— Потому что единственное, в чем его уличили, — это конокрадство. Конь, на котором он ускакал сегодня утром, был сведен с монастырской конюшни, и, стало быть, это дело в ведении аббатского суда. Но поутру, надо думать, его заберут и обвинят в убийстве.
Удрученный брат Марк шел за ними по пятам до самой строжки. Он был совершенно подавлен и не находил нужных слов, чтобы поддержать друга. В душе он чувствовал, что совершает грех, ибо грешно отчаиваться в торжестве истины, правосудия, сомневаться в грядущей победе добра над злом. Его никто не звал, но он все равно пошел, всей душой желая послужить делу, о котором только и знал, что в нем замешан совсем еще юный парнишка. Но Марк безоговорочно верил Кадфаэлю, и этого было достаточно.
Кадфаэль вошел в каморку привратника с сокрушенным сердцем, но не теряя надежды, — такой роскоши монах попросту не мог себе позволить. Все взгляды обратились к нему. В помещении царило тягостное молчание. Роберт уже оставил свои покровительственные увещевания, а слуги закона успели уразуметь, что признания свой вины им от паренька все равно не добиться, и думали лишь о том, чтобы поскорее вернуться в замок да завалиться спать, оставив пленника под надежной охраной. Крепкие, вооруженные люди обступили худенького паренька в опрятном домотканом платье, сидевшего на лавке с видом настороженным, но решительным. Малец приятно разрумянился от огня и, хоть это и невероятно, казался чуть ли не довольным. Взгляд его встретился со взглядом Кадфаэля, и в глазах пленника заплясали огоньки.. Глаза были ясные, светло-карие, цвета неспелого ореха, с темными ресницами, а волосы светло-каштановые. Для своих лет он был довольно высоким. Парнишка был перепачкан грязью, покрыт синяками и ссадинами, и видно, что устал и хочет спать, однако в его настороженных, выжидающих глазах с нарочито строгим выражением лица, несомненно, притаился смех.
Брат Кадфаэль всмотрелся в него и понял достаточно для того, чтобы не тревожиться о том, чего он понять еще не успел. Монах оглядел сгрудившихся стражников и наконец обратился к приору Роберту.
— Отец приор, я признателен за то, что ты послал за мной, и рад тому, что на меня возложена обязанность наставлять узника. Но я должен сказать тебе, что эти достойные господа совершили ошибку. Наверное, им потребуется доложить, каким образом был схвачен этот мальчуган, и я бы посоветовал прежде разузнать, как и где он провел сегодняшнее утро, когда, по словам очевидцев, паренек ускакал на коне госпожи Бонел.
Стражники недоуменно вытаращили глаза.
— Господа, — очень серьезным тоном сообщил им монах, — вы поймали вовсе не Эдвина Гурнея. Это Эдви Белкот, его племянник.
Глава седьмая
Монастырская темница представляла собой две крохотные каморки, прилепившиеся к задней стене сторожки. Там всегда было чисто прибрано, а топчаны стояли не хуже тех, на которых спят послушники. Большую часть времени темница пустовала. Разве что летом, когда проходила ярмарка в праздник святого Петра, сюда доставляли подгулявших служек, которых поутру ждало не слишком суровое наказание. Те, проспавшись, принимали налагавшуюся на них епитимью как должное, полагая, что игра стоит свеч. Более серьезные проступки были редки: случалось, конечно, что какой-нибудь брат, долго таивший злобу, решался дать ей выход, а то, бывало, слуга что-нибудь стянет или новичок нарушит орденский устав, но в целом аббатский суд не был перегружен работой.
В одной из этих каморок, бок о бок, по-дружески сидели Эдви и брат Кадфаэль. Дверь была забрана решеткой, однако едва ли стоило опасаться, что их разговор подслушают. Брат, которому доверили ключи, клевал носом, и ему вовсе не было дела до того, кто да почему сидит под запором. Пожалуй, труднее всего, подумал Кадфаэль, будет достучаться до сторожа, когда придет пора уходить.
Умяв миску каши, принесенную сердобольным поваром, Эдви с довольным видом откинулся на лавке и сказал:
— Оказалось, это не так уж трудно. У самого берега, за вашими монастырскими садами, живет двоюродный брат моего отца. У него там свой сад, а в нем сарайчик, где держат осла и тележку, хватило места и чтобы спрятать Руфуса. Его сынишка прибежал к нам с весточкой от Эдвина, я тут же взял отцовскую лошадь и поехал к нему. Никто ведь не высматривал старую пегую клячу, такую как наша Джафет.
Я безо всяких хлопот переехал мост — главное было не спешить и не оглядываться. Элис мне седло притащила и следила — на тот случай, если стражников нелегкая принесет. Потом мы поменялись одеждой и лошадьми, и Эдвин отправился...
— Не говори мне, куда! — быстро предупредил Кадфаэль.
— Хорошо, тогда ведь ты сможешь честно говорить, что не знаешь. Скажем просто, он поехал не туда, куда я. Не скоро они меня заметили, — усмехнулся Эдви, — хоть им и Элис помогла. Ну а уж как углядели, моя задача была помотать их подольше, чтобы дать Эдвину время скрыться. Они бы еще долго меня ловили, только вот Руфус стал уставать, тут я и решил сдаться. Они, ясное дело, обрадовались и даже гонца послали, чтобы остальные прекратили погоню. Так что Эдвин выиграл несколько часов и скрылся вчистую. Как ты думаешь, что теперь со мной сделают?
— Не окажись ты в аббатстве, на попечении приора, — откровенно признался Кадфаэль, — с тебя бы шкуру спустили за то, что ты заставил их целый день носиться как угорелых да потом еще и выставил круглыми дураками. Думаю, Роберт сам бы не прочь всыпать тебе как следует, но духовный сан обязывает его проявлять милосердие, а выдать тебя на расправу мирским властям гордость не позволяет. Правда, сдается мне, — добавил монах, с сочувствием поглядывая на изукрашенное синяками лицо парнишки, — что должок-то они тебе уже частично заплатили.
— Я не жалуюсь, — пренебрежительно пожал плечами Эдви, — не мне одному досталось. Ты бы видел, как сержант навернулся и полетел вверх тормашками в болото... и слышал бы его, когда он вылез! Я славно позабавился, а заодно помог Эдвину унести ноги. Да что там, мне же никогда в жизни не доводилось сидеть на таком коне, одно это многого стоит. Но что же теперь-то будет? Меняони не могут обвинить ни в убийстве, ни в том, что я украл Руфуса, ни даже в том, что я стащил рясу. К конюшне этой я и близко не подходил. Есть куча свидетелей, которые видели, что я все утро проторчал в отцовской лавке и во дворе.
— Не думаю, что ты нарушил какой-нибудь закон, — согласился Кадфаэль, — однако его служители из-за тебя оказались в дураках, а такое вряд ли кому понравится. Не исключено, что они могут на какое-то время упрятать тебя в крепость за укрывательство беглого преступника. А еще могут распустить слух о том, что тебе угрожает суровая кара, рассчитывая, что Эдвин вернется выручать тебя из беды. Эдви энергично затряс головой.
— Не надо ему обращать на это внимание, ясно же, в конце концов, что ни в каком преступлении обвинить меня нельзя. Что же до их угроз, мне легче будет их вынести, чем ему. Эдвин слишком горяч. Он, правда, старается держать себя в руках, но этому ему еще учиться да учиться.
Действительно ли Эдви смотрел в будущее столь безмятежно, как говорил? В этом Кадфаэль не был уверен, однако он понял, что Эдви, хоть и старше приятеля всего на четыре месяца, зато не в пример рассудительнее — может быть, оттого, что едва ли не с колыбели привык чувствовать ответственность за своего непутевого дядюшку.
— Я буду держать язык за зубами и ждать, — спокойно заключил Эдви.
— Ну что ж, раз приор Роберт решительно потребовал, чтобы шериф лично явился завтра и забрал тебя отсюда, — вздохнул Кадфаэль, — я, по крайней мере, постараюсь при этом присутствовать и попробую сделать для тебя все, что можно. А теперь тебе лучше бы отдохнуть. Вообще-то меня сюда прислали уговорить тебя покаяться, но, по правде говоря, я нахожу, что ты нуждаешься в покаянии всяко не больше, чем я, и поучать тебя было бы с моей стороны гордыней. Но если ты помолишься на ночь вместе со мной, Господь, может быть, нас и услышит.
— Охотно, — весело откликнулся Эдви и бухнулся на колени, закрыв глаза и сложив ладони, как напроказивший ребенок. Посреди молитвы губы паренька тронула легкая улыбка: не иначе, как ему вспомнились забористые выражения вылезавшего из болота сержанта.
Задолго до заутрени Кадфаэль был уже на ногах, чтобы быть готовым, если за пленником явятся очень рано. Приор Роберт сперва изрядно разозлился из-за комедии, которую разыграли перед ним прошлым вечером, но затем не без удовольствия сообразил, что теперь он вправе настаивать на том, чтобы шериф немедленно освободил его от попечения об узнике. Проступки этого мальчишки не относились к ведению аббатского суда. Ведь, как выяснилось, он не крал ни коня из монастырской конюшни, ни даже рясы. Это просто шалопай, который, напялив рясу и сев на коня, сумел околпачить легковерных служителей закона. Чем скорее заберут сорванца, тем лучше, однако приор полагал, что достоинство его высокого сана, — а ныне он выполнял функции аббата — требует, чтобы сам шериф или, на худой конец, его помощник, лично принес обители извинение за доставленное беспокойство и избавил ее от смутьяна. Роберт хотел, чтобы с этого момента не оставалось сомнений в том, что вся полнота ответственности лежит на светских властях, а не на вверенной ему обители.
Все утро брат Марк старался не отходить от Кадфаэля. Примерно в половине девятого, перед второй мессой, на монастырский двор въехала кавалькада: четыре вооруженных всадника сопровождали щеголеватого, смуглого и худощавого дворянина на нескладном, но рослом норовистом коне диковинной пестрой масти. При виде его Кадфаэль испустил вздох облегчения, а Марк принял это как доброе предзнаменование и почувствовал, как в душе его крепнет надежда.
— Должно быть, шериф отправился на юг, чтобы отпраздновать Рождество с королем, — промолвил Кадфаэль с невыразимым удовлетворением. — Услышал-таки Господь наши молитвы. Это ведь не Жильбер Прескот, а его помощник — Хью Берингар из Мэзбери.
— Так вот, — коротко сообщил Берингар Кадфаэлю четверть часа спустя. — Приора я кое-как успокоил, пообещав ему забрать отсюда этого отчаянного разбойника, и святой отец отправился к мессе и на капитул в сносном расположении духа. А заодно, мой друг, я избавил тебя от необходимости сопровождать его, под тем предлогом, что ты должен ответить на некоторые мои вопросы.
Берингар еще раньше отослал своих людей дожидаться на улице, а теперь прикрыл дверь сторожки и уселся за стол напротив Кадфаэля.
— Насколько я понимаю, у тебя на все это своя точка зрения, не такая, как у приора. А происшествие прелюбопытное, поэтому расскажи-ка мне все, что знаешь, а уж потом пойдем и выпустим пташку из клетки. Сдается мне, что об этой истории тебе известно больше, чем кому бы то ни было, хотя мой сержант и старался не болтать лишнего. Не могу поверить, чтобы в вашей тихой обители случился такой переполох, а ты бы о том не пронюхал и не сунулся разбираться. Так что выкладывай все.
В одной из этих каморок, бок о бок, по-дружески сидели Эдви и брат Кадфаэль. Дверь была забрана решеткой, однако едва ли стоило опасаться, что их разговор подслушают. Брат, которому доверили ключи, клевал носом, и ему вовсе не было дела до того, кто да почему сидит под запором. Пожалуй, труднее всего, подумал Кадфаэль, будет достучаться до сторожа, когда придет пора уходить.
Умяв миску каши, принесенную сердобольным поваром, Эдви с довольным видом откинулся на лавке и сказал:
— Оказалось, это не так уж трудно. У самого берега, за вашими монастырскими садами, живет двоюродный брат моего отца. У него там свой сад, а в нем сарайчик, где держат осла и тележку, хватило места и чтобы спрятать Руфуса. Его сынишка прибежал к нам с весточкой от Эдвина, я тут же взял отцовскую лошадь и поехал к нему. Никто ведь не высматривал старую пегую клячу, такую как наша Джафет.
Я безо всяких хлопот переехал мост — главное было не спешить и не оглядываться. Элис мне седло притащила и следила — на тот случай, если стражников нелегкая принесет. Потом мы поменялись одеждой и лошадьми, и Эдвин отправился...
— Не говори мне, куда! — быстро предупредил Кадфаэль.
— Хорошо, тогда ведь ты сможешь честно говорить, что не знаешь. Скажем просто, он поехал не туда, куда я. Не скоро они меня заметили, — усмехнулся Эдви, — хоть им и Элис помогла. Ну а уж как углядели, моя задача была помотать их подольше, чтобы дать Эдвину время скрыться. Они бы еще долго меня ловили, только вот Руфус стал уставать, тут я и решил сдаться. Они, ясное дело, обрадовались и даже гонца послали, чтобы остальные прекратили погоню. Так что Эдвин выиграл несколько часов и скрылся вчистую. Как ты думаешь, что теперь со мной сделают?
— Не окажись ты в аббатстве, на попечении приора, — откровенно признался Кадфаэль, — с тебя бы шкуру спустили за то, что ты заставил их целый день носиться как угорелых да потом еще и выставил круглыми дураками. Думаю, Роберт сам бы не прочь всыпать тебе как следует, но духовный сан обязывает его проявлять милосердие, а выдать тебя на расправу мирским властям гордость не позволяет. Правда, сдается мне, — добавил монах, с сочувствием поглядывая на изукрашенное синяками лицо парнишки, — что должок-то они тебе уже частично заплатили.
— Я не жалуюсь, — пренебрежительно пожал плечами Эдви, — не мне одному досталось. Ты бы видел, как сержант навернулся и полетел вверх тормашками в болото... и слышал бы его, когда он вылез! Я славно позабавился, а заодно помог Эдвину унести ноги. Да что там, мне же никогда в жизни не доводилось сидеть на таком коне, одно это многого стоит. Но что же теперь-то будет? Меняони не могут обвинить ни в убийстве, ни в том, что я украл Руфуса, ни даже в том, что я стащил рясу. К конюшне этой я и близко не подходил. Есть куча свидетелей, которые видели, что я все утро проторчал в отцовской лавке и во дворе.
— Не думаю, что ты нарушил какой-нибудь закон, — согласился Кадфаэль, — однако его служители из-за тебя оказались в дураках, а такое вряд ли кому понравится. Не исключено, что они могут на какое-то время упрятать тебя в крепость за укрывательство беглого преступника. А еще могут распустить слух о том, что тебе угрожает суровая кара, рассчитывая, что Эдвин вернется выручать тебя из беды. Эдви энергично затряс головой.
— Не надо ему обращать на это внимание, ясно же, в конце концов, что ни в каком преступлении обвинить меня нельзя. Что же до их угроз, мне легче будет их вынести, чем ему. Эдвин слишком горяч. Он, правда, старается держать себя в руках, но этому ему еще учиться да учиться.
Действительно ли Эдви смотрел в будущее столь безмятежно, как говорил? В этом Кадфаэль не был уверен, однако он понял, что Эдви, хоть и старше приятеля всего на четыре месяца, зато не в пример рассудительнее — может быть, оттого, что едва ли не с колыбели привык чувствовать ответственность за своего непутевого дядюшку.
— Я буду держать язык за зубами и ждать, — спокойно заключил Эдви.
— Ну что ж, раз приор Роберт решительно потребовал, чтобы шериф лично явился завтра и забрал тебя отсюда, — вздохнул Кадфаэль, — я, по крайней мере, постараюсь при этом присутствовать и попробую сделать для тебя все, что можно. А теперь тебе лучше бы отдохнуть. Вообще-то меня сюда прислали уговорить тебя покаяться, но, по правде говоря, я нахожу, что ты нуждаешься в покаянии всяко не больше, чем я, и поучать тебя было бы с моей стороны гордыней. Но если ты помолишься на ночь вместе со мной, Господь, может быть, нас и услышит.
— Охотно, — весело откликнулся Эдви и бухнулся на колени, закрыв глаза и сложив ладони, как напроказивший ребенок. Посреди молитвы губы паренька тронула легкая улыбка: не иначе, как ему вспомнились забористые выражения вылезавшего из болота сержанта.
Задолго до заутрени Кадфаэль был уже на ногах, чтобы быть готовым, если за пленником явятся очень рано. Приор Роберт сперва изрядно разозлился из-за комедии, которую разыграли перед ним прошлым вечером, но затем не без удовольствия сообразил, что теперь он вправе настаивать на том, чтобы шериф немедленно освободил его от попечения об узнике. Проступки этого мальчишки не относились к ведению аббатского суда. Ведь, как выяснилось, он не крал ни коня из монастырской конюшни, ни даже рясы. Это просто шалопай, который, напялив рясу и сев на коня, сумел околпачить легковерных служителей закона. Чем скорее заберут сорванца, тем лучше, однако приор полагал, что достоинство его высокого сана, — а ныне он выполнял функции аббата — требует, чтобы сам шериф или, на худой конец, его помощник, лично принес обители извинение за доставленное беспокойство и избавил ее от смутьяна. Роберт хотел, чтобы с этого момента не оставалось сомнений в том, что вся полнота ответственности лежит на светских властях, а не на вверенной ему обители.
Все утро брат Марк старался не отходить от Кадфаэля. Примерно в половине девятого, перед второй мессой, на монастырский двор въехала кавалькада: четыре вооруженных всадника сопровождали щеголеватого, смуглого и худощавого дворянина на нескладном, но рослом норовистом коне диковинной пестрой масти. При виде его Кадфаэль испустил вздох облегчения, а Марк принял это как доброе предзнаменование и почувствовал, как в душе его крепнет надежда.
— Должно быть, шериф отправился на юг, чтобы отпраздновать Рождество с королем, — промолвил Кадфаэль с невыразимым удовлетворением. — Услышал-таки Господь наши молитвы. Это ведь не Жильбер Прескот, а его помощник — Хью Берингар из Мэзбери.
— Так вот, — коротко сообщил Берингар Кадфаэлю четверть часа спустя. — Приора я кое-как успокоил, пообещав ему забрать отсюда этого отчаянного разбойника, и святой отец отправился к мессе и на капитул в сносном расположении духа. А заодно, мой друг, я избавил тебя от необходимости сопровождать его, под тем предлогом, что ты должен ответить на некоторые мои вопросы.
Берингар еще раньше отослал своих людей дожидаться на улице, а теперь прикрыл дверь сторожки и уселся за стол напротив Кадфаэля.
— Насколько я понимаю, у тебя на все это своя точка зрения, не такая, как у приора. А происшествие прелюбопытное, поэтому расскажи-ка мне все, что знаешь, а уж потом пойдем и выпустим пташку из клетки. Сдается мне, что об этой истории тебе известно больше, чем кому бы то ни было, хотя мой сержант и старался не болтать лишнего. Не могу поверить, чтобы в вашей тихой обители случился такой переполох, а ты бы о том не пронюхал и не сунулся разбираться. Так что выкладывай все.