В комнате за спиной Кадфаэля царило тягостное молчание: все были полны страха и недобрых предчувствий. Монах вышел в открытую кухонную дверь и выглянул наружу.
Слава Богу, о приоре можно было не беспокоиться: Роберт собственной персоной приближался к дому Бонела; чувство собственного достоинства не позволяло ему бежать, но благодаря высокому росту он шел таким размашистым шагом, что брат Эдмунд едва поспевал за ним торопливой рысцой. Ряса приора развевалась, а его надменное лицо выражало крайнее неудовольствие и тревогу.
— Я послал человека в Шрусбери, — объявил Роберт собравшимся, — дабы известить шерифа о случившемся, ибо, как мне сказали, этот человек умер не естественной смертью, а был отравлен. Безусловно, это страшное преступление затрагивает и нашу обитель, но поскольку оно произошло вне монастырских стен, то и не подлежит ведению аббатского суда. (Похоже, приор и этому был рад, и его можно было понять!) А посему расследовать это дело вправе только светские власти. Нам же надлежит во всем им содействовать, ибо это наш долг.
Он сочувственно склонился к вдове и произнес подобающие слова соболезнования, а также заверил ее в том, что обитель возьмет на себя заботы о похоронах. Однако держался Роберт все это время с видом человека, которому нанесли смертельную обиду. И надо же случиться такому именно теперь, когда он вступил в управление аббатством! А тут еще и этот злосчастный подарок. Надо будет устроить бедняге пристойные похороны и подыскать ему укромное местечко неподалеку от церкви, и пусть этой историей занимается шериф, как ему и положено, лишь бы удалось замять ее поскорее. С трудом пересиливая отвращение, Роберт остановился в дверях спальни и, торопливо пробормотав молитву, поспешил уйти. В душе он винил за постигшее его испытание каждого из присутствовавших, но более всего брата Кадфаэля: и зачем он только ляпнул, что Бонел отравлен! Теперь аббатству придется выяснять обстоятельства этого дела. К тому же, соглашение с Бонелом так и не было утверждено. Приор опасался, что Малийли может уплыть у него из рук. Интересно, кому после смерти Бонела достанется этот жирный кусок, коль скоро договор с обителью так и не вступил в силу? Может быть, удастся уговорить наследника подтвердить решение покойного и заручиться его согласием прежде, чем тот успеет сообразить, от чего отказывается?
— Брат, — промолвил Роберт, опустив свой взгляд на Кадфаэля, который был ниже приора на целую голову, — ты заявил, что Бонела отравили, но прежде чем сообщать это людям шерифа, я хотел бы услышать, на каком основании ты выносишь столь уверенное суждение. Разве не мог несчастный нечаянно проглотить что-то вредное? А бывает и так, что нежданный недуг уносит в могилу человека, казавшегося вполне здоровым. Что же навело тебя на мысль о преступлении?
— Характер недомогания, — отвечал Кадфаэль, — у него жгло и щипало губы, нёбо и горло, потом горло онемело, так что он не мог не только глотать, но и свободно дышать. Глаза вылезли из орбит, все тело оцепенело, а сердце еле билось. Я уже видел такое раньше, и тогда я точно знал, что проглотил тот человек. Да может, и ты, отец приор, припомнишь: несколько лет назад, во время ярмарки, пьяный возчик забрел в мой сарай, да и приложился к бутыли, думая, что там хмельное. Тогда я сумел спасти его — времени прошло немного и яд не успел подействовать. Ну а к мастеру Бонелу я поспел слишком поздно. Но признаки те же, я их сразу узнал, и потому мне ясно, какой яд был использован. А кроме того, этот яд имеет особый запах, и именно так пахло изо рта покойного, а еще этот запах имеют остатки того самого блюда, которое ты ему прислал.
Если приор Роберт не побледнел при мысли о том, к каким выводам все это запросто может привести, то лишь потому, что лицо его и так было белее слоновой кости. Но надо отдать ему должное: он был человеком не робкого десятка и потому спросил напрямик:
— Ну коли уж ты так уверен, то скажи, что это за яд?
— Это мазь, которую я приготовил от ломоты в костях и суставах. Основной запас хранится у меня в кладовой, но я знаю и еще одно место, где можно было раздобыть это снадобье, — наш лазарет. Яд получают из корня растения, которое называют монаший капюшон, из-за формы цветка, а порой его кличут волчьей отравой. Растирание из этого корня отлично утоляет боль, но не приведи Господи его проглотить.
— Но если ты умеешь готовить снадобья из этого растения, — холодно и неприязненно произнес Роберт, — то это, безусловно, может и кто-то другой. Вовсе не обязательно, чтобы этот яд попал сюда из нашей обители, разве не так?
— Это маловероятно, — уверенно заявил Кадфаэль, — уж то, что я сам готовил, я смогу определить по запаху. Это мой состав — здесь и порей, и горчица, не один монаший капюшон — я сразу узнал. В этом у меня сомненья нет, так я и шерифу скажу.
— Хорошо, когда человек узнает дело своих рук, — с прежним холодком промолвил Роберт. — Если так, то можешь остаться здесь и сообщить лорду Прескоту или тем, кого он пришлет, все, что ты думаешь по этому поводу. Сперва я сам поговорю с ними, ибо ныне я в ответе за порядок и спокойствие в нашей обители, а потом скажу, чтобы они зашли сюда. Когда же они выяснят все, что им нужно, дай знать брату Эдмунду, чтобы он обрядил тело и поместил в часовне.
— Мадам, — обратился он ко вдове совершенно иным тоном, — вы не должны думать, что это несчастье помешает вам пользоваться нашим гостеприимством. Мы скорбим вместе с вами и не станем усугублять вашу печаль. Если вам что-то потребуется, пошлите ко мне вашего слугу.
Брату Эдмунду, который с несчастным видом вертелся поблизости, приор сказал:
— Пойдем со мной. Я хочу посмотреть, где хранятся такие снадобья и насколько легко посторонний может до них добраться. Брат Кадфаэль останется здесь.
Приор вышел тем же размашистым шагом и столь же величаво, как и пришел, а Эдмунд так же суетливо засеменил за ним по пятам. Кадфаэль глядел Роберту вслед и размышлял: конечно, для приора, который только что приступил к исполнению столь высоких обязанностей, случившееся представляло серьезную неприятность, и он, конечно, постарается приписать эту смерть какой-нибудь естественной причине. Но даже и в этом случае аббатство окажется в непростом положении, достаточно вспомнить о неутвержденном соглашении. И, само собой, Роберт готов из кожи вон лезть, только чтобы на обитель не пала тень ужасного подозрения в убийстве, и уж коли нельзя будет не признать, что Бонел отравлен, то лучше всего свалить это злодеяние на какого-нибудь бродягу, не имеющего никакого отношения к монастырю. Трудно винить приора в этом, но Кадфаэль не мог примириться и с тем, что изготовленное им снадобье, призванное облегчать страдания, было использовано для того, чтобы лишить человека жизни.
Вздохнув, монах обернулся к удрученным домочадцам, и взгляд его встретился со взглядом вдовы. В глазах ее не было слез; она смотрела на него и многое читалось в ее лучистом взоре: казалось, она сбросила с плеч лет двадцать и освободилась от тяготившего ее нелегкого бремени. Кадфаэль подумал было, что сердце женщины, потрясенной горестной утратой, вовсе не разбито, но нет, за этим крылось нечто иное. Сейчас это была та самая Ричильдис, с которой он расстался в семнадцать лет. Слабый румянец проступил на ее щеках, едва заметная улыбка тронула губы. Она глядела на него так, словно их что-то связывало, и только присутствие посторонних удерживало ее от того, чтобы заговорить об этом.
Какой-то миг он пребывал в полной растерянности, но почти сразу понял, в чем дело и какую ловушку уготовила ему судьба. Уходя, приор Роберт назвал монаха по имени, какое не слишком часто встречается в здешних краях. Что еще нужно было женщине, которая, возможно, уже пыталась припомнить, где она слышала этот голос, где видела ту же походку, чтобы связать все воедино?
Теперь ему будет трудно оставаться в этом деле непредвзятым и беспристрастным. Ричильдис не только узнала его: глаза ее говорили о том, что она благодарит его и уверена в том, что может на него положиться, — Кадфаэль даже не осмеливался представить себе, до каких пределов.
Глава третья
Слава Богу, о приоре можно было не беспокоиться: Роберт собственной персоной приближался к дому Бонела; чувство собственного достоинства не позволяло ему бежать, но благодаря высокому росту он шел таким размашистым шагом, что брат Эдмунд едва поспевал за ним торопливой рысцой. Ряса приора развевалась, а его надменное лицо выражало крайнее неудовольствие и тревогу.
— Я послал человека в Шрусбери, — объявил Роберт собравшимся, — дабы известить шерифа о случившемся, ибо, как мне сказали, этот человек умер не естественной смертью, а был отравлен. Безусловно, это страшное преступление затрагивает и нашу обитель, но поскольку оно произошло вне монастырских стен, то и не подлежит ведению аббатского суда. (Похоже, приор и этому был рад, и его можно было понять!) А посему расследовать это дело вправе только светские власти. Нам же надлежит во всем им содействовать, ибо это наш долг.
Он сочувственно склонился к вдове и произнес подобающие слова соболезнования, а также заверил ее в том, что обитель возьмет на себя заботы о похоронах. Однако держался Роберт все это время с видом человека, которому нанесли смертельную обиду. И надо же случиться такому именно теперь, когда он вступил в управление аббатством! А тут еще и этот злосчастный подарок. Надо будет устроить бедняге пристойные похороны и подыскать ему укромное местечко неподалеку от церкви, и пусть этой историей занимается шериф, как ему и положено, лишь бы удалось замять ее поскорее. С трудом пересиливая отвращение, Роберт остановился в дверях спальни и, торопливо пробормотав молитву, поспешил уйти. В душе он винил за постигшее его испытание каждого из присутствовавших, но более всего брата Кадфаэля: и зачем он только ляпнул, что Бонел отравлен! Теперь аббатству придется выяснять обстоятельства этого дела. К тому же, соглашение с Бонелом так и не было утверждено. Приор опасался, что Малийли может уплыть у него из рук. Интересно, кому после смерти Бонела достанется этот жирный кусок, коль скоро договор с обителью так и не вступил в силу? Может быть, удастся уговорить наследника подтвердить решение покойного и заручиться его согласием прежде, чем тот успеет сообразить, от чего отказывается?
— Брат, — промолвил Роберт, опустив свой взгляд на Кадфаэля, который был ниже приора на целую голову, — ты заявил, что Бонела отравили, но прежде чем сообщать это людям шерифа, я хотел бы услышать, на каком основании ты выносишь столь уверенное суждение. Разве не мог несчастный нечаянно проглотить что-то вредное? А бывает и так, что нежданный недуг уносит в могилу человека, казавшегося вполне здоровым. Что же навело тебя на мысль о преступлении?
— Характер недомогания, — отвечал Кадфаэль, — у него жгло и щипало губы, нёбо и горло, потом горло онемело, так что он не мог не только глотать, но и свободно дышать. Глаза вылезли из орбит, все тело оцепенело, а сердце еле билось. Я уже видел такое раньше, и тогда я точно знал, что проглотил тот человек. Да может, и ты, отец приор, припомнишь: несколько лет назад, во время ярмарки, пьяный возчик забрел в мой сарай, да и приложился к бутыли, думая, что там хмельное. Тогда я сумел спасти его — времени прошло немного и яд не успел подействовать. Ну а к мастеру Бонелу я поспел слишком поздно. Но признаки те же, я их сразу узнал, и потому мне ясно, какой яд был использован. А кроме того, этот яд имеет особый запах, и именно так пахло изо рта покойного, а еще этот запах имеют остатки того самого блюда, которое ты ему прислал.
Если приор Роберт не побледнел при мысли о том, к каким выводам все это запросто может привести, то лишь потому, что лицо его и так было белее слоновой кости. Но надо отдать ему должное: он был человеком не робкого десятка и потому спросил напрямик:
— Ну коли уж ты так уверен, то скажи, что это за яд?
— Это мазь, которую я приготовил от ломоты в костях и суставах. Основной запас хранится у меня в кладовой, но я знаю и еще одно место, где можно было раздобыть это снадобье, — наш лазарет. Яд получают из корня растения, которое называют монаший капюшон, из-за формы цветка, а порой его кличут волчьей отравой. Растирание из этого корня отлично утоляет боль, но не приведи Господи его проглотить.
— Но если ты умеешь готовить снадобья из этого растения, — холодно и неприязненно произнес Роберт, — то это, безусловно, может и кто-то другой. Вовсе не обязательно, чтобы этот яд попал сюда из нашей обители, разве не так?
— Это маловероятно, — уверенно заявил Кадфаэль, — уж то, что я сам готовил, я смогу определить по запаху. Это мой состав — здесь и порей, и горчица, не один монаший капюшон — я сразу узнал. В этом у меня сомненья нет, так я и шерифу скажу.
— Хорошо, когда человек узнает дело своих рук, — с прежним холодком промолвил Роберт. — Если так, то можешь остаться здесь и сообщить лорду Прескоту или тем, кого он пришлет, все, что ты думаешь по этому поводу. Сперва я сам поговорю с ними, ибо ныне я в ответе за порядок и спокойствие в нашей обители, а потом скажу, чтобы они зашли сюда. Когда же они выяснят все, что им нужно, дай знать брату Эдмунду, чтобы он обрядил тело и поместил в часовне.
— Мадам, — обратился он ко вдове совершенно иным тоном, — вы не должны думать, что это несчастье помешает вам пользоваться нашим гостеприимством. Мы скорбим вместе с вами и не станем усугублять вашу печаль. Если вам что-то потребуется, пошлите ко мне вашего слугу.
Брату Эдмунду, который с несчастным видом вертелся поблизости, приор сказал:
— Пойдем со мной. Я хочу посмотреть, где хранятся такие снадобья и насколько легко посторонний может до них добраться. Брат Кадфаэль останется здесь.
Приор вышел тем же размашистым шагом и столь же величаво, как и пришел, а Эдмунд так же суетливо засеменил за ним по пятам. Кадфаэль глядел Роберту вслед и размышлял: конечно, для приора, который только что приступил к исполнению столь высоких обязанностей, случившееся представляло серьезную неприятность, и он, конечно, постарается приписать эту смерть какой-нибудь естественной причине. Но даже и в этом случае аббатство окажется в непростом положении, достаточно вспомнить о неутвержденном соглашении. И, само собой, Роберт готов из кожи вон лезть, только чтобы на обитель не пала тень ужасного подозрения в убийстве, и уж коли нельзя будет не признать, что Бонел отравлен, то лучше всего свалить это злодеяние на какого-нибудь бродягу, не имеющего никакого отношения к монастырю. Трудно винить приора в этом, но Кадфаэль не мог примириться и с тем, что изготовленное им снадобье, призванное облегчать страдания, было использовано для того, чтобы лишить человека жизни.
Вздохнув, монах обернулся к удрученным домочадцам, и взгляд его встретился со взглядом вдовы. В глазах ее не было слез; она смотрела на него и многое читалось в ее лучистом взоре: казалось, она сбросила с плеч лет двадцать и освободилась от тяготившего ее нелегкого бремени. Кадфаэль подумал было, что сердце женщины, потрясенной горестной утратой, вовсе не разбито, но нет, за этим крылось нечто иное. Сейчас это была та самая Ричильдис, с которой он расстался в семнадцать лет. Слабый румянец проступил на ее щеках, едва заметная улыбка тронула губы. Она глядела на него так, словно их что-то связывало, и только присутствие посторонних удерживало ее от того, чтобы заговорить об этом.
Какой-то миг он пребывал в полной растерянности, но почти сразу понял, в чем дело и какую ловушку уготовила ему судьба. Уходя, приор Роберт назвал монаха по имени, какое не слишком часто встречается в здешних краях. Что еще нужно было женщине, которая, возможно, уже пыталась припомнить, где она слышала этот голос, где видела ту же походку, чтобы связать все воедино?
Теперь ему будет трудно оставаться в этом деле непредвзятым и беспристрастным. Ричильдис не только узнала его: глаза ее говорили о том, что она благодарит его и уверена в том, что может на него положиться, — Кадфаэль даже не осмеливался представить себе, до каких пределов.
Глава третья
Жильбер Прескот, который занимал пост шерифа Шрусбери с тех пор, как прошлым летом город перешел под власть короля Стефана, обосновался в Шрусберийском замке. Он укрепил его для своего короля и правил оттуда умиротворенным ныне графством. Если бы в то время, когда в замок прибыло известие от приора Роберта, помощник шерифа находился в городе, Прескот, скорее всего, поручил бы разбираться с этим делом ему. Брат Кадфаэль был бы этому только рад, ибо не сомневался в проницательности Хью Берингара. Однако тот был в отлучке, в собственном маноре, и в дом у мельничного ручья отправили сержанта в сопровождении двух вооруженных стражников.
Сержант был рослым, бородатым мужчиной с зычным голосом. Шериф полностью доверял ему и предоставил полномочия действовать от своего имени. Прежде всего сержант обратился к брату Кадфаэлю как к монаху обители, откуда известили о случившемся. Кадфаэль и поведал ему обо всем, что происходило с того момента, как его позвали к больному. Приор Роберт, разумеется, успел сообщить сержанту о том, что блюдо, послужившее, возможно, причиной смерти, было послано с его собственной кухни, по личному его распоряжению.
— Стало быть, ты убежден в том, что его отравили? И что яд подмешали только в одно это блюдо?
— Да, — отвечал Кадфаэль, — в этом я могу поклясться. Соуса в судке осталось только на донышке, но если ты слегка помажешь им губы, то скоро почувствуешь жжение. Я это на себе проверил, тут нет никаких сомнений.
— Однако приор Роберт, который тоже ел эту птицу, благодарение Господу, жив и здоров. Выходит, отраву добавили в пишу по пути от аббатской кухни до хозяйского стола. Это недалеко, и времени на дорогу требуется совсем немного. Эй ты, парень, это ведь ты носишь еду с кухни в дом? И сегодня приносил? Ты по дороге где-нибудь останавливался? С кем-нибудь говорил? Может, ты где-нибудь оставлял свой поднос?
— Нет, нет, — начал оправдываться Эльфрик, — если бы я задержался и еда остыла, мне бы за это досталось. Я всегда выполняю все, как велено, и на этот раз тоже.
— Ну ладно, а здесь? Что ты сделал с подносом, когда вошел?
— Он передал его мне, — вмешалась Олдит так быстро и решительно, что Кадфаэль взглянул на нее с интересом. — Вошел, поставил поднос на лавку возле жаровни, а я пристроила этот судок на полку над жаровней, чтобы блюдо оставалось теплым, ну а все остальное, что было на подносе, мы сразу же подали господину и госпоже. Эльфрик тогда сказал мне, что это особое блюдо, которое приор из любезности послал нашему хозяину. А когда я обслужила господ, мы сами уселись здесь на кухне, чтобы поесть.
— И никто из вас не заметил, что с этим блюдом что-то не так? По запаху, скажем, или по виду?
— Нет, птица была сдобрена пряным соусом, со специями — запах был очень аппетитный, только и всего. Хозяин-то ведь съел все без остатка, и сперва тоже ничего не заметил, ну а потом у него стало жечь во рту...
— А ты... — сержант обернулся к Меуригу, — тоже был здесь? Ты что, служишь в этом доме?
— Теперь нет, — с готовностью отвечал Меуриг, — я родом из манора мастера Бонела, но нынче я работаю в городе, у плотника Мартина Белкота. Сегодня я зашел в аббатство проведать в лазарете своего двоюродного дядюшку — брат Эдмунд вам подтвердит. Ну а потом, раз уж оказался поблизости, решил заглянуть сюда, навестить знакомых. Я вошел на кухню, как раз когда Олдит с Эльфриком садились обедать, они и меня пригласили.
— Еды было достаточно, — вставила Олдит, — у аббатского повара щедрая рука.
— Итак, вы все время сидели втроем и ели здесь, на кухне. А там... — Сержант прошел в комнату и окинул взглядом разгром на столе, — мастер Бонел и хозяйка, это понятно.
Сержант был далеко не глуп, и уж считать, во всяком случае, умел; от него не укрылось, что все в доме будто сговорились не упоминать еще одного сотрапезника.
— Здесь накрыто на троих. Кто был третий?
Деваться было некуда, кому-то все равно надо было отвечать, и Ричильдис взяла это на себя. С невинным видом, точно удивляясь неуместному вопросу, она пояснила:
— Мой сын. Но он ушел еще до того, как мужу стало плохо.
— Так и не пообедав? Сдается мне, это его тарелка нетронута?
— Его, — сухо подтвердила вдова, не желая вдаваться в подробности.
— Мадам, — сержант мрачновато улыбнулся, — мне кажется, вам бы стоило присесть и рассказать мне побольше о вашем сыне. Я тут слышал от приора Роберта, что ваш муж собирался подарить монастырю свои земли в обмен на этот дом и пожизненный статус гостей обители для себя и для вас. После того, что здесь случилось, соглашение это, похоже, оказалось под вопросом, поскольку оно не было утверждено. Таким образом, получается, что наследник этих земель, если, конечно, таковой имеется, мог бы извлечь немалую выгоду из того, что ваш муж покинул грешную землю прежде, чем грамота была скреплена печатью. Что же до вашего с мастером Бонелом сына, то без его согласия о подобном договоре не могло быть и речи. Объясните-ка мне, как же это ваш муж лишил сына наследства?
Видно было, что Ричильдис вовсе не хочется распространяться по этому поводу, однако ей хватило ума сообразить, что слишком долгое молчание может лишь возбудить подозрение, и потому она ответила:
— Эдвин — мой сын от первого брака, и Гервас не имел никаких обязательств по отношению к нему. Он мог распоряжаться владениями по своему усмотрению.
Ричильдис поняла, что придется рассказать все: если сержант выведает это у кого-нибудь другого, будет только хуже.
— Это верно, — сказала она, — что вначале он составил завещание, в котором объявлял Эдвина наследником, но он был вправе и передумать.
— Ага! Из-за этого соглашения ваш сын лишился наследства, и, потеряй оно силу, он бы от этого выгадал. А времени на раздумья у него было маловато: несколько дней, ну недель — и будет назначен новый аббат. О, поймите меня правильно, я только размышляю. Нередко бывает, что смерть человека на руку другому, а то и не одному. Может, и еще кто выигрывал от смерти мастера Бонела, но ваш сын — это точно.
Ричильдис закусила дрожащую губу, но, помедлив и собравшись с духом, ответила:
— Я не буду спорить с вашими доводами. Но одно я знаю: как бы ни желал мой сын унаследовать этот манор, такой ценой он ему не нужен. Мальчик учится ремеслу, он не хочет ни от кого зависеть и всего в жизни будет добиваться самостоятельно.
— Но сегодня он был здесь. И убрался, как видно, весьма поспешно. Когда он пришел?
Тут в разговор вступил Меуриг:
— Он пришел со мной. Он ведь учится у мужа своей сестры, Мартина Белкота, у которого я работаю подмастерьем. А сегодня утром я пригласил его сходить в аббатство, навестить моего старого дядюшку — мы уже раз ходили туда вместе.
— Так вы вместе и сюда пришли? А совсем недавно ты говорил: «Я вошел на кухню». "Я", а не «мы».
— Он раньше меня пришел. Паренек непоседливый... надоело ему торчать возле больного старика, тем более что мы с дядюшкой говорили только по-валлийски, к тому же дома его матушка поджидала. Вот он и пошел вперед. Когда я пришел, он уже сидел за столом.
— Да не больно-то он много съел, — задумчиво промолвил сержант, — правда, это не удивительно: что за радость пареньку обедать с человеком, который лишил его наследства. А что, они первый раз так встретились с тех пор, как хозяин отказался от завещания?
«Сержант явно учуял след, — подумал Кадфаэль, — и немудрено: это бросилось бы в глаза и полному профану, а сержант отнюдь не таков. Что еще мог бы я предположить на его месте при подобных обстоятельствах? Парнишке было очень нужно — пока не поздно — помешать тому, чтобы соглашение вступило в силу, — и вот он оказывается здесь — как раз перед тем, как случилось несчастье, и является не откуда-нибудь, а прямо из лазарета, где можно было раздобыть то, что позволило бы ему решить эту проблему раз и навсегда».
Ричильдис под строгим взором сержанта тайком кидала на Кадфаэля отчаянные, взывающие о помощи взгляды, умоляя спасти ее дорогого сына, который, казалось, с каждой минутой увязал все глубже и глубже.
«Расскажи им все, что может быть использовано против него, — взглядом убеждал ее монах, — не умалчивай, иначе хуже будет».
— Да, в первый раз, — сказала Ричильдис, — и сыну было очень непросто решиться на эту встречу. Он сделал это ради меня. Не потому, что рассчитывал переубедить мужа, а только затем, чтобы мне жилось полегче. Меуриг, спасибо ему за это, долго уговаривал мальчика зайти к нам, и сегодня тот наконец согласился. Но мой муж встретил Эдвина враждебно и стал насмехаться над ним. Мол, прибежал выпрашивать назад обещанный манор. Манор-то ведь и вправду был ему обещан. Только у Эдвина ничего подобного на уме не было. Да, они поссорились! Оба они люди вспыльчивые, не обошлось и без бранных слов. Эдвин не стерпел и выбежал вон, а муж запустил ему вслед тарелкой — вон у стены осколки валяются. Вот и вся правда — можете слуг спросить. Спросите Меурига, он знает. Сын выскочил отсюда и побежал в сторону города, а сейчас, я уверена, он в Шрусбери, где живет его сестра с мужем, — теперь он считает, что его дом там.
— Правильно ли я вас понял, — переспросил сержант, пожалуй, чересчур миролюбиво, — что он, как вы говорите, выбежал через кухню? А там сидели эти трое? — Сержант обернулся к Олдит и молодым людям, и теперь в его голосе зазвучали и резкие нотки: — Вы видели, как он, не задерживаясь, выбежал из дома?
Те заколебались, бросая друг на друга растерянные взгляды, — и это было ошибкой. Наконец поняв, что деваться некуда, Олдит ответила за всех:
— Когда там стали браниться и швыряться посудой, мы втроем вбежали в комнату, хотели попробовать успокоить хозяина или... хотя бы...
— ... помочь мне, — закончила за нее Ричильдис.
— Стало быть, вы все находились в комнате, когда он выбежал? — Сержант был уверен в своей догадке, и смущенные лица невольно подтвердили его правоту.
— Так я и думал. Если кто-то сильно разбушевался, разве его сразу утихомиришь! Выходит, никто из вас не видел, задержался ли паренек на кухне, а значит, никто не может утверждать, что он не подлил кое-чего в судок с куропаткой, чтобы рассчитаться с отчимом. Он утром был в лазарете, и раньше там бывал, так что, вполне возможно, знал, где взять это снадобье и как его употребить. Вероятно, собираясь на этот обед, он предусмотрел, как ему поступить в том случае, если примирение не состоится.
Ричильдис отчаянно замотала головой:
— О нет, вы его не знаете! Он пришел мириться, только мириться. Да и не мог он задержаться на кухне: Эльфрик почти сразу же бросился ему вдогонку, чтобы попытаться уговорить его вернуться. Он за Эдвином почти до моста гнался, но тот его не послушал.
— Это правда, — подтвердил Эльфрик, — у него не было времени задерживаться на кухне. Я мчался за ним со всех ног и выкрикивал его имя, но он даже не оглянулся.
Сержанта это не убедило.
— Сколько времени требуется, чтобы опорожнить маленькую склянку в открытый судок? Взмах руки, и все — никто и не узнает. Ну а когда ваш хозяин малость поутих, подарок приора пришелся как нельзя кстати, — чтобы потешить задетое самолюбие, — и он с удовольствием все съел.
— Но разве мальчик знал, — осторожно вмешался Кадфаэль, что из этого судка будет есть только мастер Бонел? Вряд ли стал бы он рисковать жизнью своей матери.
Однако сержант к этому времени был уже настолько уверен в том, что идет по верному следу, что довод монаха не возымел действия. Он бросил на Олдит тяжелый взгляд, и при всей своей бойкости девушка слегка побледнела.
— Раз уж пришлось подавать на стол при таких обстоятельствах, думаю, добрая служанка не упустила случая поднять хозяину настроение. Когда ты вошла в комнату, неужто ты не сказала, что его дожидается угощение, которое сам приор прислал ему в знак внимания?
Опустив глаза, девушка теребила краешек передника.
— Я думала, это его смягчит, — беспомощно промолвила она.
Теперь сержант знал, или, во всяком случае, полагал, что знает, все, что необходимо для того, чтобы задержать убийцу. Он в последний раз окинул взглядом растерянных домочадцев и заявил:
— Ну теперь, пожалуй, вы можете навести здесь порядок: все, что мне нужно было, я видел. Брат Эдмунд готов помочь вам позаботиться об усопшем. А я должен быть уверен, что найду вас здесь, если у меня появятся еще вопросы.
— Где же нам еще быть, — понуро отозвалась Ричильдис. — А что вы собираетесь делать? Вы хоть дадите мне знать, если... если... — Слова не шли у нее с языка. Она пружинисто выпрямилась и произнесла с достоинством: — Мой сын непричастен к этому злодеянию, и вы сами убедитесь в этом. Он еще дитя, ему и пятнадцати нет.
— Так значит, мастерская Мартина Белкота?
— Я знаю, где это, — сказал один из стражников.
— Отлично! Покажешь дорогу, а там посмотрим, что скажет паренек в свое оправдание.
И они уверенно повернулись к двери. Но тут вмешался Кадфаэль, углядевший возможность хотя бы самую малость поколебать убежденность сержанта:
— Остался еще один вопрос: в чем принесли это снадобье. Кто бы ни похитил его, — из моей ли кладовой, из лазарета ли, — он должен был иметь какой-то сосуд, чтобы его отлить. Меуриг, ты приметил сегодня утром у Эдвина что-нибудь в этом роде? Даже маленькая склянка заметна — и в кармане, и в складках одежды.
— Ничего подобного я не видел, — твердо ответил Меуриг.
— И еще: эта жидкость легко просачивается, даже если сосуд плотно укупорен и обвязан. А куда попадет хоть капля, остаются пахучие маслянистые пятна. Так что надо обратить внимание на одежду всех, кто находится под подозрением.
— Ты собираешься учить меня моему делу, брат? — снисходительно усмехнулся сержант.
— Вовсе нет, — невозмутимо промолвил Кадфаэль, — я только указываю на те особенности, которые имеют отношение к моемуделу, и могут помочь тебе избежать ошибки.
— С твоего позволения, — бросил через плечо сержант, уже стоя у двери, — мы сначала поймаем виновного, а уж когда он будет у нас в руках, не думаю, чтобы нам потребовались твои ученые советы.
И он зашагал по тропинке к дороге, где стояли стреноженные кони, а стражники последовали за ним.
Ближе к вечеру сержант со своими людьми явился в дом Мартина Белкота на Вайле. Плотник, здоровенный добродушный детина лет сорока, оторвался от своей работы и приветливо, без тени удивления или беспокойства, поинтересовался, чем он может им услужить. Ему случалось выполнять заказы для гарнизона Прескота и в появлении служителей шерифа он не нашел ничего необычного. Дверь, которая вела в комнаты, приоткрылась, и из нее выглянула миловидная женщина с каштановыми волосами, а следом, поглазеть на пришедших, высыпали трое ребятишек. Они открыто и не смущаясь уставились на незнакомцев. Девочка лет одиннадцати, очень серьезная и аккуратная, державшаяся с достоинством доброй хозяюшки, крепенький карапуз лет восьми или около того и прелестное создание не старше четырех лет с деревянной куклой под мышкой. Они смотрели во все глаза и держали ушки на макушке. Дверь дома так и осталась распахнутой, а голос у сержанта был зычным и повелительным.
— У тебя ведь есть ученик по имени Эдвин? У меня к нему дело, — начал сержант.
— Есть у меня такой, — подтвердил Мартин, вставая и отирая с рук полировочную пасту. — Эдвин Гурней, младший брат моей жены. Дома его еще нет. Он отправился навестить свою матушку в предместье. Пора бы уж ему и вернуться, да матери небось захотелось, чтобы сынок побыл с ней подольше. Что вам от него надо? — Мартин не заподозрил ничего худого и держался спокойно.
— Из дома своей матери этот паренек ушел часа два тому назад, — заявил сержант без обиняков, — мы сами сейчас оттуда. Не обижайся, приятель, но хоть ты и говоришь, что его здесь нет, мой долг это проверить. Так что мы, с твоего позволения, осмотрим дом и двор.
Мартин насупил брови, спокойствия как не бывало. В дверь вновь просунулась каштановая головка его жены: на ее милом личике появилось беспокойство, в черных глазах — настороженность. Дети вытаращили глазенки, малютка, невинное сердечко которой жаждало справедливости, выпалила: «Дядя плохой!» — и никто на нее не шикнул.
— Если я сказал вам, что его нет в моем доме, — заговорил Мартин, не теряя присутствия духа, — то так оно и есть. Можете убедиться в этом сами. Осмотрите все: и дом, и двор, и мастерскую — мне скрывать нечего, а вот вы что-то недоговариваете. Этот парнишка по своей воле стал моим учеником, он брат моей жены и дорог мне, как родной сын. Зачем вы его ищете?
— Сейчас, в этот момент, — с расстановкой произнес сержант, — в предместье, в том самом доме, куда сегодня утром пошел твой ученик, лежит тело Герваса Бонела, его отчима, того, что завещал было ему манор Малийли, а потом передумал. Он убит. Именно по подозрению в этом убийстве я и разыскиваю Эдвина. Тебе этого достаточно?
Этого было более чем достаточно для старшего сына Мартина, Эдви, который навострил уши, не высовываясь из задней комнаты. Известие это его поразило. Он не мог понять, как же так: стажа явилась за Эдвином, а Эдвин... он давно уж должен был вернуться домой, если бы все уладилось. Эдви ведь с самого начала чуял, что дело добром не кончится, — это взрослым казалось, что все обойдется.
Сержант был рослым, бородатым мужчиной с зычным голосом. Шериф полностью доверял ему и предоставил полномочия действовать от своего имени. Прежде всего сержант обратился к брату Кадфаэлю как к монаху обители, откуда известили о случившемся. Кадфаэль и поведал ему обо всем, что происходило с того момента, как его позвали к больному. Приор Роберт, разумеется, успел сообщить сержанту о том, что блюдо, послужившее, возможно, причиной смерти, было послано с его собственной кухни, по личному его распоряжению.
— Стало быть, ты убежден в том, что его отравили? И что яд подмешали только в одно это блюдо?
— Да, — отвечал Кадфаэль, — в этом я могу поклясться. Соуса в судке осталось только на донышке, но если ты слегка помажешь им губы, то скоро почувствуешь жжение. Я это на себе проверил, тут нет никаких сомнений.
— Однако приор Роберт, который тоже ел эту птицу, благодарение Господу, жив и здоров. Выходит, отраву добавили в пишу по пути от аббатской кухни до хозяйского стола. Это недалеко, и времени на дорогу требуется совсем немного. Эй ты, парень, это ведь ты носишь еду с кухни в дом? И сегодня приносил? Ты по дороге где-нибудь останавливался? С кем-нибудь говорил? Может, ты где-нибудь оставлял свой поднос?
— Нет, нет, — начал оправдываться Эльфрик, — если бы я задержался и еда остыла, мне бы за это досталось. Я всегда выполняю все, как велено, и на этот раз тоже.
— Ну ладно, а здесь? Что ты сделал с подносом, когда вошел?
— Он передал его мне, — вмешалась Олдит так быстро и решительно, что Кадфаэль взглянул на нее с интересом. — Вошел, поставил поднос на лавку возле жаровни, а я пристроила этот судок на полку над жаровней, чтобы блюдо оставалось теплым, ну а все остальное, что было на подносе, мы сразу же подали господину и госпоже. Эльфрик тогда сказал мне, что это особое блюдо, которое приор из любезности послал нашему хозяину. А когда я обслужила господ, мы сами уселись здесь на кухне, чтобы поесть.
— И никто из вас не заметил, что с этим блюдом что-то не так? По запаху, скажем, или по виду?
— Нет, птица была сдобрена пряным соусом, со специями — запах был очень аппетитный, только и всего. Хозяин-то ведь съел все без остатка, и сперва тоже ничего не заметил, ну а потом у него стало жечь во рту...
— А ты... — сержант обернулся к Меуригу, — тоже был здесь? Ты что, служишь в этом доме?
— Теперь нет, — с готовностью отвечал Меуриг, — я родом из манора мастера Бонела, но нынче я работаю в городе, у плотника Мартина Белкота. Сегодня я зашел в аббатство проведать в лазарете своего двоюродного дядюшку — брат Эдмунд вам подтвердит. Ну а потом, раз уж оказался поблизости, решил заглянуть сюда, навестить знакомых. Я вошел на кухню, как раз когда Олдит с Эльфриком садились обедать, они и меня пригласили.
— Еды было достаточно, — вставила Олдит, — у аббатского повара щедрая рука.
— Итак, вы все время сидели втроем и ели здесь, на кухне. А там... — Сержант прошел в комнату и окинул взглядом разгром на столе, — мастер Бонел и хозяйка, это понятно.
Сержант был далеко не глуп, и уж считать, во всяком случае, умел; от него не укрылось, что все в доме будто сговорились не упоминать еще одного сотрапезника.
— Здесь накрыто на троих. Кто был третий?
Деваться было некуда, кому-то все равно надо было отвечать, и Ричильдис взяла это на себя. С невинным видом, точно удивляясь неуместному вопросу, она пояснила:
— Мой сын. Но он ушел еще до того, как мужу стало плохо.
— Так и не пообедав? Сдается мне, это его тарелка нетронута?
— Его, — сухо подтвердила вдова, не желая вдаваться в подробности.
— Мадам, — сержант мрачновато улыбнулся, — мне кажется, вам бы стоило присесть и рассказать мне побольше о вашем сыне. Я тут слышал от приора Роберта, что ваш муж собирался подарить монастырю свои земли в обмен на этот дом и пожизненный статус гостей обители для себя и для вас. После того, что здесь случилось, соглашение это, похоже, оказалось под вопросом, поскольку оно не было утверждено. Таким образом, получается, что наследник этих земель, если, конечно, таковой имеется, мог бы извлечь немалую выгоду из того, что ваш муж покинул грешную землю прежде, чем грамота была скреплена печатью. Что же до вашего с мастером Бонелом сына, то без его согласия о подобном договоре не могло быть и речи. Объясните-ка мне, как же это ваш муж лишил сына наследства?
Видно было, что Ричильдис вовсе не хочется распространяться по этому поводу, однако ей хватило ума сообразить, что слишком долгое молчание может лишь возбудить подозрение, и потому она ответила:
— Эдвин — мой сын от первого брака, и Гервас не имел никаких обязательств по отношению к нему. Он мог распоряжаться владениями по своему усмотрению.
Ричильдис поняла, что придется рассказать все: если сержант выведает это у кого-нибудь другого, будет только хуже.
— Это верно, — сказала она, — что вначале он составил завещание, в котором объявлял Эдвина наследником, но он был вправе и передумать.
— Ага! Из-за этого соглашения ваш сын лишился наследства, и, потеряй оно силу, он бы от этого выгадал. А времени на раздумья у него было маловато: несколько дней, ну недель — и будет назначен новый аббат. О, поймите меня правильно, я только размышляю. Нередко бывает, что смерть человека на руку другому, а то и не одному. Может, и еще кто выигрывал от смерти мастера Бонела, но ваш сын — это точно.
Ричильдис закусила дрожащую губу, но, помедлив и собравшись с духом, ответила:
— Я не буду спорить с вашими доводами. Но одно я знаю: как бы ни желал мой сын унаследовать этот манор, такой ценой он ему не нужен. Мальчик учится ремеслу, он не хочет ни от кого зависеть и всего в жизни будет добиваться самостоятельно.
— Но сегодня он был здесь. И убрался, как видно, весьма поспешно. Когда он пришел?
Тут в разговор вступил Меуриг:
— Он пришел со мной. Он ведь учится у мужа своей сестры, Мартина Белкота, у которого я работаю подмастерьем. А сегодня утром я пригласил его сходить в аббатство, навестить моего старого дядюшку — мы уже раз ходили туда вместе.
— Так вы вместе и сюда пришли? А совсем недавно ты говорил: «Я вошел на кухню». "Я", а не «мы».
— Он раньше меня пришел. Паренек непоседливый... надоело ему торчать возле больного старика, тем более что мы с дядюшкой говорили только по-валлийски, к тому же дома его матушка поджидала. Вот он и пошел вперед. Когда я пришел, он уже сидел за столом.
— Да не больно-то он много съел, — задумчиво промолвил сержант, — правда, это не удивительно: что за радость пареньку обедать с человеком, который лишил его наследства. А что, они первый раз так встретились с тех пор, как хозяин отказался от завещания?
«Сержант явно учуял след, — подумал Кадфаэль, — и немудрено: это бросилось бы в глаза и полному профану, а сержант отнюдь не таков. Что еще мог бы я предположить на его месте при подобных обстоятельствах? Парнишке было очень нужно — пока не поздно — помешать тому, чтобы соглашение вступило в силу, — и вот он оказывается здесь — как раз перед тем, как случилось несчастье, и является не откуда-нибудь, а прямо из лазарета, где можно было раздобыть то, что позволило бы ему решить эту проблему раз и навсегда».
Ричильдис под строгим взором сержанта тайком кидала на Кадфаэля отчаянные, взывающие о помощи взгляды, умоляя спасти ее дорогого сына, который, казалось, с каждой минутой увязал все глубже и глубже.
«Расскажи им все, что может быть использовано против него, — взглядом убеждал ее монах, — не умалчивай, иначе хуже будет».
— Да, в первый раз, — сказала Ричильдис, — и сыну было очень непросто решиться на эту встречу. Он сделал это ради меня. Не потому, что рассчитывал переубедить мужа, а только затем, чтобы мне жилось полегче. Меуриг, спасибо ему за это, долго уговаривал мальчика зайти к нам, и сегодня тот наконец согласился. Но мой муж встретил Эдвина враждебно и стал насмехаться над ним. Мол, прибежал выпрашивать назад обещанный манор. Манор-то ведь и вправду был ему обещан. Только у Эдвина ничего подобного на уме не было. Да, они поссорились! Оба они люди вспыльчивые, не обошлось и без бранных слов. Эдвин не стерпел и выбежал вон, а муж запустил ему вслед тарелкой — вон у стены осколки валяются. Вот и вся правда — можете слуг спросить. Спросите Меурига, он знает. Сын выскочил отсюда и побежал в сторону города, а сейчас, я уверена, он в Шрусбери, где живет его сестра с мужем, — теперь он считает, что его дом там.
— Правильно ли я вас понял, — переспросил сержант, пожалуй, чересчур миролюбиво, — что он, как вы говорите, выбежал через кухню? А там сидели эти трое? — Сержант обернулся к Олдит и молодым людям, и теперь в его голосе зазвучали и резкие нотки: — Вы видели, как он, не задерживаясь, выбежал из дома?
Те заколебались, бросая друг на друга растерянные взгляды, — и это было ошибкой. Наконец поняв, что деваться некуда, Олдит ответила за всех:
— Когда там стали браниться и швыряться посудой, мы втроем вбежали в комнату, хотели попробовать успокоить хозяина или... хотя бы...
— ... помочь мне, — закончила за нее Ричильдис.
— Стало быть, вы все находились в комнате, когда он выбежал? — Сержант был уверен в своей догадке, и смущенные лица невольно подтвердили его правоту.
— Так я и думал. Если кто-то сильно разбушевался, разве его сразу утихомиришь! Выходит, никто из вас не видел, задержался ли паренек на кухне, а значит, никто не может утверждать, что он не подлил кое-чего в судок с куропаткой, чтобы рассчитаться с отчимом. Он утром был в лазарете, и раньше там бывал, так что, вполне возможно, знал, где взять это снадобье и как его употребить. Вероятно, собираясь на этот обед, он предусмотрел, как ему поступить в том случае, если примирение не состоится.
Ричильдис отчаянно замотала головой:
— О нет, вы его не знаете! Он пришел мириться, только мириться. Да и не мог он задержаться на кухне: Эльфрик почти сразу же бросился ему вдогонку, чтобы попытаться уговорить его вернуться. Он за Эдвином почти до моста гнался, но тот его не послушал.
— Это правда, — подтвердил Эльфрик, — у него не было времени задерживаться на кухне. Я мчался за ним со всех ног и выкрикивал его имя, но он даже не оглянулся.
Сержанта это не убедило.
— Сколько времени требуется, чтобы опорожнить маленькую склянку в открытый судок? Взмах руки, и все — никто и не узнает. Ну а когда ваш хозяин малость поутих, подарок приора пришелся как нельзя кстати, — чтобы потешить задетое самолюбие, — и он с удовольствием все съел.
— Но разве мальчик знал, — осторожно вмешался Кадфаэль, что из этого судка будет есть только мастер Бонел? Вряд ли стал бы он рисковать жизнью своей матери.
Однако сержант к этому времени был уже настолько уверен в том, что идет по верному следу, что довод монаха не возымел действия. Он бросил на Олдит тяжелый взгляд, и при всей своей бойкости девушка слегка побледнела.
— Раз уж пришлось подавать на стол при таких обстоятельствах, думаю, добрая служанка не упустила случая поднять хозяину настроение. Когда ты вошла в комнату, неужто ты не сказала, что его дожидается угощение, которое сам приор прислал ему в знак внимания?
Опустив глаза, девушка теребила краешек передника.
— Я думала, это его смягчит, — беспомощно промолвила она.
Теперь сержант знал, или, во всяком случае, полагал, что знает, все, что необходимо для того, чтобы задержать убийцу. Он в последний раз окинул взглядом растерянных домочадцев и заявил:
— Ну теперь, пожалуй, вы можете навести здесь порядок: все, что мне нужно было, я видел. Брат Эдмунд готов помочь вам позаботиться об усопшем. А я должен быть уверен, что найду вас здесь, если у меня появятся еще вопросы.
— Где же нам еще быть, — понуро отозвалась Ричильдис. — А что вы собираетесь делать? Вы хоть дадите мне знать, если... если... — Слова не шли у нее с языка. Она пружинисто выпрямилась и произнесла с достоинством: — Мой сын непричастен к этому злодеянию, и вы сами убедитесь в этом. Он еще дитя, ему и пятнадцати нет.
— Так значит, мастерская Мартина Белкота?
— Я знаю, где это, — сказал один из стражников.
— Отлично! Покажешь дорогу, а там посмотрим, что скажет паренек в свое оправдание.
И они уверенно повернулись к двери. Но тут вмешался Кадфаэль, углядевший возможность хотя бы самую малость поколебать убежденность сержанта:
— Остался еще один вопрос: в чем принесли это снадобье. Кто бы ни похитил его, — из моей ли кладовой, из лазарета ли, — он должен был иметь какой-то сосуд, чтобы его отлить. Меуриг, ты приметил сегодня утром у Эдвина что-нибудь в этом роде? Даже маленькая склянка заметна — и в кармане, и в складках одежды.
— Ничего подобного я не видел, — твердо ответил Меуриг.
— И еще: эта жидкость легко просачивается, даже если сосуд плотно укупорен и обвязан. А куда попадет хоть капля, остаются пахучие маслянистые пятна. Так что надо обратить внимание на одежду всех, кто находится под подозрением.
— Ты собираешься учить меня моему делу, брат? — снисходительно усмехнулся сержант.
— Вовсе нет, — невозмутимо промолвил Кадфаэль, — я только указываю на те особенности, которые имеют отношение к моемуделу, и могут помочь тебе избежать ошибки.
— С твоего позволения, — бросил через плечо сержант, уже стоя у двери, — мы сначала поймаем виновного, а уж когда он будет у нас в руках, не думаю, чтобы нам потребовались твои ученые советы.
И он зашагал по тропинке к дороге, где стояли стреноженные кони, а стражники последовали за ним.
Ближе к вечеру сержант со своими людьми явился в дом Мартина Белкота на Вайле. Плотник, здоровенный добродушный детина лет сорока, оторвался от своей работы и приветливо, без тени удивления или беспокойства, поинтересовался, чем он может им услужить. Ему случалось выполнять заказы для гарнизона Прескота и в появлении служителей шерифа он не нашел ничего необычного. Дверь, которая вела в комнаты, приоткрылась, и из нее выглянула миловидная женщина с каштановыми волосами, а следом, поглазеть на пришедших, высыпали трое ребятишек. Они открыто и не смущаясь уставились на незнакомцев. Девочка лет одиннадцати, очень серьезная и аккуратная, державшаяся с достоинством доброй хозяюшки, крепенький карапуз лет восьми или около того и прелестное создание не старше четырех лет с деревянной куклой под мышкой. Они смотрели во все глаза и держали ушки на макушке. Дверь дома так и осталась распахнутой, а голос у сержанта был зычным и повелительным.
— У тебя ведь есть ученик по имени Эдвин? У меня к нему дело, — начал сержант.
— Есть у меня такой, — подтвердил Мартин, вставая и отирая с рук полировочную пасту. — Эдвин Гурней, младший брат моей жены. Дома его еще нет. Он отправился навестить свою матушку в предместье. Пора бы уж ему и вернуться, да матери небось захотелось, чтобы сынок побыл с ней подольше. Что вам от него надо? — Мартин не заподозрил ничего худого и держался спокойно.
— Из дома своей матери этот паренек ушел часа два тому назад, — заявил сержант без обиняков, — мы сами сейчас оттуда. Не обижайся, приятель, но хоть ты и говоришь, что его здесь нет, мой долг это проверить. Так что мы, с твоего позволения, осмотрим дом и двор.
Мартин насупил брови, спокойствия как не бывало. В дверь вновь просунулась каштановая головка его жены: на ее милом личике появилось беспокойство, в черных глазах — настороженность. Дети вытаращили глазенки, малютка, невинное сердечко которой жаждало справедливости, выпалила: «Дядя плохой!» — и никто на нее не шикнул.
— Если я сказал вам, что его нет в моем доме, — заговорил Мартин, не теряя присутствия духа, — то так оно и есть. Можете убедиться в этом сами. Осмотрите все: и дом, и двор, и мастерскую — мне скрывать нечего, а вот вы что-то недоговариваете. Этот парнишка по своей воле стал моим учеником, он брат моей жены и дорог мне, как родной сын. Зачем вы его ищете?
— Сейчас, в этот момент, — с расстановкой произнес сержант, — в предместье, в том самом доме, куда сегодня утром пошел твой ученик, лежит тело Герваса Бонела, его отчима, того, что завещал было ему манор Малийли, а потом передумал. Он убит. Именно по подозрению в этом убийстве я и разыскиваю Эдвина. Тебе этого достаточно?
Этого было более чем достаточно для старшего сына Мартина, Эдви, который навострил уши, не высовываясь из задней комнаты. Известие это его поразило. Он не мог понять, как же так: стажа явилась за Эдвином, а Эдвин... он давно уж должен был вернуться домой, если бы все уладилось. Эдви ведь с самого начала чуял, что дело добром не кончится, — это взрослым казалось, что все обойдется.