И с этими словами — такими же холодными, как и его лицо, — Мэтью резко повернулся на каблуках и зашагал прочь. Однако он успел отойти лишь на пару шагов, когда Мелангель, бросившись следом, схватила его за рукав и остановила.
— Постой! — воскликнула она. — Почему ты должен идти? Зачем? Разве ему ты нужен больше, чем мне? Ты говоришь, он ушел — так пусть идет куда глаза глядят! Ты считаешь, что твоя жизнь принадлежит ему? Но ему она не нужна! Он хочет, чтобы ты был свободен, чтобы жил своей собственной жизнью. Он обречен, так что же — и тебе умирать вместе с ним? Он знает, что ты меня любишь. И не вздумай отрицать это! И что я тебя люблю, он тоже знает. Знает и хочет, чтобы ты был счастлив. Да и как же иначе, ведь он твой друг. А ты — неужели ты откажешься выполнить последнее желание друга?
К этому времени Мелангель уже поняла, что, сама того не заметив, сказала слишком много, и это было ее роковой ошибкой. Обернувшись к ней, Мэтью остолбенел, и его побледневшее лицо казалось высеченным из мрамора. Грубо и резко он выдернул рукав.
— Его желание, — процедил он сквозь зубы. Мелангель и не подозревала, что Мэтью может так говорить. — Так тебе известно его желание! Значит, ты говорила с ним! И ты все знала. Знала, что он собирается уйти и бросить меня здесь, чтобы я стал навеки презренным клятвопреступником. Когда? Когда ты говорила с ним? Отвечай!
Он безжалостно схватил ее за запястья и встряхнул с такой силой, что девушка упала на колени. Слезы покатились у нее из глаз.
— Ты знала, что он задумал уйти, — нависая над ней, в холодной ярости прорычал Мэтью.
— Да, да, — всхлипывая, ответила Мелангель. — Сегодня утром он сказал мне… Сказал, что хочет…
— Он хочет!.. Да как он посмел? Как он на такое решился? Он ведь был напуган до смерти и нос за ворота боялся высунуть без епископского перстня.
— Но перстень у него, — пролепетала Мелангель, понимая, что таить это дольше нет никакого смысла. — Отец аббат вернул ему перстень сегодня утром. Тебе нечего тревожиться, он вновь получил знак покровительства легата, и ему ничего не угрожает. Ты ему не нужен.
Голос склонившегося над девушкой Мэтью казался исполненным леденящего спокойствия.
— Значит, перстень у него. Ты знала это и не сказала мне ни слова. Однако же ты много знаешь. Может, тебе известно и где он сейчас? Говори!
— Он ушел, — дрожащими губами прошептала девушка, — ушел, пожелав тебе всего доброго… пожелав счастья нам обоим… Почему тебя это так тревожит? Он ушел, освободив тебя от всех обязательств…
Лицо Мэтью исказила судорожная гримаса, из горла вырвались какие-то хриплые звуки. Кажется, он смеялся, но смех его был ужасен. Кровь застыла у Мелангель в жилах.
— Он освободил меня! Он! А ты, верно, была при этом его доверенным лицом! О Господи… Но сейчас не это важно. Я знаю, что он не выходил за ворота. Раз уж тебе столько известно, скажи мне, куда он подевался?
Плечи Мелангель содрогались от рыданий.
— Он любит тебя, — запинаясь, произнесла девушка, — любит, а потому хочет, чтобы ты забыл о нем и жил счастливо и свободно.
— Куда он подевался, я спрашиваю, — повторил Мэтью. Голос молодого человека звучал так, будто ему не хватало воздуха и он задыхался.
— Он перешел вброд Меол, — порывистым шепотом ответила девушка. — Это кратчайший путь в Уэльс. Он сказал, что у него там родня…
С резким вздохом Мэтью выпрямился, неожиданно отпустив запястья девушки, отчего она едва не упала навзничь. Он же, не промолвив больше ни слова, повернулся и устремился прочь, увлекаемой своей таинственной, непостижимой страстью. Он удалялся, и Мелангель понимала, что теряет его, хотя и не могла уразуметь почему. Но смириться с этим и отказаться от права на счастье она не желала.
Вскочив на ноги, девушка бросилась вдогонку, схватив его за рукав, а затем обняла и, глядя в безумное, окаменевшее лицо, отчаянно взмолилась:
— Оставь его, Мэтью! Пусть он идет! Он решил уйти, чтобы ты остался со мной!
Ответом ей был жутковатый, хриплый смех, как будто у горле у Мэтью клокотало какое-то варево. Он попытался высвободиться из ее объятий, но она, вновь упав на колени, обхватила его руками и не отпускала. И тогда Мэтью, рывком высвободив правую руку, с размаху ударил девушку по лицу. Охнув, она разжала руки, и он, вырвавшись, бросился бежать. Мелангель упала ничком и осталась лежать на земле, безутешно рыдая.
Обед в покоях аббата Радульфуса продолжался долго, ибо гостям было о чем потолковать. Конечно же, в первую очередь разговор зашел о важнейшем событии дня.
— Похоже, промолвил аббат, — что сегодня утром нам была явлена особая милость. Конечно, святая и прежде выказывала нам знаки своего благорасположения, но никогда ранее нам не доводилось стать свидетелями столь явного и несомненного чуда, сотворенного к тому же при таком стечении народа. Я на своем веку повидал немало так называемых чудес, и опыт научил мня относиться к ним с осторожностью. Увы, многие из них чудесами можно назвать только с большой натяжкой. Правда, мне ведомо, что и ложные чудеса не всегда являются результатом сознательного обмана. Зачастую участники подобного действа сами впадают в заблуждение. К тому же известно, что чудеса способны творить не только святые, но и демоны. И все же мне кажется, что этот мальчик чист, как незамутненный кристалл. Не могу поверить ни в то, что он обманщик, ни даже в то, что он обманывается сам.
— Я слышал, — вмешался в разговор Хью, — о многих калеках, которые, прикоснувшись к святым реликвиям, бросали прочь костыли, почитая себя исцеленными. Но проходило время, вместе с ним и экстаз, а недуг, увы, возвращался. Порой беднягам становилось хуже, чем прежде. Время покажет, потребуются ли снова костыли этому юноше.
— Я непременно побеседую с ним, — сказал аббат, — но попозже, когда уляжется возбуждение. Брат Эдмунд говорил мне, что этого паренька в течение трех дней до праздника пользовал брат Кадфаэль. Возможно, это ему помогло, хотя я сомневаюсь, что усилия нашего травника могли привести к столь внезапному и полному исцелению. Нет, все же я склоняюсь к той мысли, что на нашу обитель воистину снизошла благодать. Но, конечно же, мне надо будет поговорить и с братом Кадфаэлем. Кто лучше его может знать, какого было состояние паренька.
Оливье де Бретань сидел за столом скромно и чинно, выказывая почтение к духовному сану преподобного отца аббата, но от внимательного взгляда Хью не укрылось, что при упоминании имени Кадфаэля его вытянутые дугой брови приподнялись и глаза оживились. Теперь Хью точно знал, какого бенедиктинца хотел повидать Оливье, и оттого проникся к молодому человеку еще большей симпатией.
— А сейчас, — обратился аббат к Оливье, — я был бы рад услышать новости с юга. Вы ведь, должно быть, приехали из Вестминстера. Я слышал, что двор императрицы нынче обосновался там.
Оливье, не заставляя себя упрашивать, охотно рассказал о том, как обстоят дела в Лондоне, и ответил на многочисленные вопросы.
— Мой лорд остался в Оксфорде, — пояснил молодой человек, — а я взялся за это поручение по его желанию. Сам я в Лондоне не был, а выехал из Винчестера. Но императрица действительно пребывает в Вестминстере и ведет приготовления к коронации, которые, как вам известно, идут довольно медленно. Лондон строптив, но горожане знают, что сила на стороне императрицы, и скоро она добьется от них признания своих прав — во всяком случае, мне так кажется.
Он не позволил себе высказывать одобрение или порицание методам, к которым прибегала Матильда, и лишь слегка нахмурился. Затем Оливье обратился к Радульфусу:
— Отец аббат, вы ведь были на заседании совета при легате и знаете, что тогда случилось. Мой сеньор лишился доблестного рыцаря, своего верного вассала, а я — доброго друга, сраженного подлым ударом.
— Да, да, я помню, — печально подтвердил Радульфус, — его звали Рейнольд Боссар.
— Святой отец, я хотел бы поведать вам о том, что уже рассказал лорду шерифу, ибо, помимо поручения епископа, у меня есть и другая задача. Всюду, где мне приходится бывать по делам нашей государыни, я стараюсь выполнить и просьбу леди Джулианы, вдовы моего друга. Дело в том, что в доме Рейнольда жил один ее молодой родственник. Он был с Боссаром в тот роковой вечер, а затем тайно покинул манор своего благодетеля, не сказав леди Джулиане ни слова. Она говорила, что перед исчезновением он стал замкнутым молчаливым. После того как этот молодой человек пропал, его видели только один раз, на дороге, ведущей в Норбери. Он направлялся на север. С тех пор никто о нем ничего не слышал. И вот, узнав, что я тоже еду на север, эта достойная дама попросила меня повсюду справляться о ее исчезнувшем родиче, ибо она высоко его ценит, доверяет ему и хочет, чтобы он вернулся. Не могу утаить от вас, святой отец: иные в тех краях поговаривают, что он сбежал оттого, что виновен в гибели Рейнольда. Кое-кто утверждает, будто он потерял голову из-за красоты леди Джулианы и, возможно, воспользовался уличной стычкой, чтобы избавиться от ее супруга, ну а потом испугался, что будет уличен, и сбежал. Я, однако же, полагаю, что все это досужие вымыслы. И леди Джулиана — а уж кому знать этого человека лучше, чем ей, — придерживается того же мнения. Она действительно любит его, любит как сына, ведь своих-то детей им с Рейнольдом Бог не послал. Леди не сомневается в его невиновности и желает, чтобы он вернулся и очистился от всяких подозрений. По дороге сюда я в каждом монастыре, на каждом постоялом дворе расспрашивал об этом молодом человеке и у вас хочу просить дозволения разузнать, не останавливался ли такой в странноприимном доме. Брат попечитель наверняка знает всех своих постояльцев. Правда, — грустно добавил Оливье, — я в лицо-то его не помню. Одна надежда, что он не изменил имя.
— Ну что ж, — с улыбкой промолвил Радульфус, — имя — это, конечно, немного, но все же лучше, чем ничего. Разумеется, вы можете расспросить о нем в аббатстве. Я буду рад, если вам удастся найти его и благополучно вернуть домой. Хочется верить, что все подозрения окажутся напрасными. А как зовут вашего беглеца?
— Люк Меверель. От роду ему, как мне говорили, двадцать четыре года. Он довольно высок ростом и ладно скроен, с темными глазами и волосами.
— Это описание подойдет ко множеству молодых людей, — покачал головой аббат. — А имя он скорее всего сменил. Это было бы разумно и в том случае, если ему есть что скрывать, и в том, если он чист и не желает, чтобы оно было запятнано клеветой. И все же вам стоит попытать счастья. Брат Дэнис, безусловно, сможет сказать, кто из гостей обители подходит по возрасту да и по другим статьям. Ведь, как я понимаю, этот Меверель хорошего происхождения, а раз так, наверное, получил неплохое воспитание и обучен грамоте.
— Так оно и есть, — подтвердил Оливье.
— Ну что ж, тогда с моего благословения ступайте к брату Дэнису и узнайте, сможет ли он помочь в ваших поисках. У него превосходная память, и он наверняка заприметил молодого человека из благородного сословия, ежели, конечно, такой у нас гостил.
Однако, выйдя из покоев аббата, Хью и Оливье решили сначала навестить не брата Дэниса, а брата Кадфаэля. Но найти травника оказалось не так-то просто. Поначалу Хью направился в его сарайчик, зная, что большую часть времени монах проводит среди своих трав, но там было пусто. У брата Ансельма, с которым Кадфаэль порой любил потолковать о духовной музыке, его тоже не оказалось, так же как и в лазарете, куда он вполне мог зайти, чтобы проверить, изрядно ли опустел за несколько праздничных дней шкафчик с целебными снадобьями. Правда. брат Эдмунд сообщил визитерам, что здесь брат Кадфаэль сегодня побывал.
— У одного бедолаги, — пояснил попечитель лазарета, — сегодня кровь горлом пошла, не иначе как от восторга глотку сорвал. Пришлось попросить Кадфаэля помочь этому крикуну. Но сейчас тот паломник спокойно спит, а брат Кадфаэль как дал ему снадобье, так сразу и ушел.
Брат Освин, яростно сражавшийся с сорняками на грядке, сообщил, что видел своего наставника после обеда.
— Но я думаю, — добавил юноша, задумчиво щурясь под солнечными лучами, — что сейчас он скорее всего в церкви.
Брат Кадфаэль стоял на коленях у подножия ступеней, ведущих к алтарю Святой Уинифред. Но руки его не были молитвенно сложены, и глаза не были закрыты в благоговейной отрешенности. Кадфаэль не отрывал взгляда от раки. Монах, который частенько бывал рад поскорее подняться с колен, ибо, увы, годы давали о себе знать и суставы быстро затекали, сегодня оставался коленопреклоненным очень долго, не замечая ни малейшего неудобства. Он не чувствовал боли и вообще не ощущал ничего, кроме беспредельной благодарности, в волнах которой безмятежно, словно рыба в безбрежном океане, плескалась его душа. В океане таком же глубоком и чистом, как достопамятное восточное море, то самое, у берегов которого лежит священный город Иерусалим и с таким трудом обретенное Христовым воинством королевство, на земле которого появился на свет Спаситель рода человеческого. Святая, чья воля и сила были явлены здесь, в обители, вне зависимости от того, где в действительности покоились ее мощи, открыла перед ним лучезарную бесконечность надежды. По своевольной прихоти она простерла свою покровительственную длань над невинным созданием, безусловно заслуживающим ее доброты. Но найдется ли у нее особый знак, предназначенный для него, пусть не столь невинного, но не менее нуждающегося в снисхождении?
— А ты, я гляжу, просишь святую сотворить второе чудо.
Кадфаэль неохотно отвел глаза от поблескивавшей серебром раки и обернулся. Позади, как он и ожидал, маячила знакомая фигура Хью Берингара. Но за его спиной стоял другой человек, заметно выше ростом. Даже в полумраке были видны изысканные черты лица с высокими выступающими скулами, гладко выбритые смуглые щеки и янтарные соколиные глаза под выгнутыми дугой черными бровями. На губах играла загадочная улыбка.
Немыслимо, невероятно, но это было правдой. Из сумрака в освещенное алтарными свечами пространство вступил Оливье де Бретань. Ошибки быть не могло. Святая Уинифред наконец обратила лицо к своему верному, хоть и не безгрешному слуге и с улыбкой взглянула ему в глаза.
Это был долгожданный знак. Свершилось еще одно чудо — а почему бы и нет? Доброта святой беспредельна, и коли уж она одаряет смертных своею милостью, то делает это не скупясь.
Из церкви они вышли втроем, и уже одно это радовало Кадфаэля, ибо никогда прежде они не собирались вместе. Хью еще ничего не знал о том, какие близкие, доверительные отношения возникли между Оливье и Кадфаэлем в ту памятную зимнюю ночь в Бромфилдском приорате: Оливье не вспоминал об этом открыто, хотя, возможно, и сам не смог бы объяснить, что его удерживало.
Он и Кадфаэль обменялись при встрече хотя и теплыми, но краткими приветствиями, однако сама их сдержанность была столь красноречивой, что Хью прекрасно понял, как много за ней кроется. Он готов был или подождать, пока эти двое сами расскажут ему побольше, или, на худой конец, оставить их секрет им. В любом случае с разговорами и расспросами можно было подождать, а вот с поисками Люка Мервеля стоило поторопиться.
— У нашего гостя есть одно дело, в котором, думаю, нам не обойтись без помощи брата Дэниса, — заявил Хью, — но и твой совет явно не помешает. Оливье разыскивает молодого человека по имени Люк Мервель, покинувшего манор своей родственницы и, по слухам, направившегося на север. Оливье, расскажи брату Кадфаэлю, как было дело.
К тому времени Хью и Оливье, чувствовавшие взаимную симпатию, оставили церемонии и говорили друг с другом не как посланник с шерифом, а запросто, как и подобало двум молодым рыцарям. Оливье заново пересказал всю историю, найдя в брате Кадфаэле чуткого и внимательного слушателя.
— Я, — промолвил монах выслушав рассказ, — с превеликой радостью сделал бы все возможное не только для того, чтобы отвести от честного человека напрасное обвинение, но и чтобы вывести на чистую воду истинного виновника. Мы здесь наслышаны об этом гнусном убийстве. Трудно смириться с тем, что человек, смело выступивший в защиту достойного противника, был сражен бесчестным ударом, да еще и нанесенным сторонником его же партии…
— А ты уверен, что его убил именно сторонник императрицы, — заинтересованно спросил Хью.
— Не сомневаюсь. Сам посуди, ведь поначалу эти лиходеи налетели на писца, выполнявшего поручение своей госпожи. Те, кто сохранил приверженность Стефану, пусть даже они не решаются открыто выражать свои симпатии, должны были восхититься храбростью писца, и уж в любом случае они не стали бы на него нападать. Ну а ворам и разбойникам нет никакого интереса грабить простого писца — чем у него можно поживиться? Скорее уж они приглядели бы какого-нибудь лорда, купца или важного клирика — в городе полным-полно людей с толстыми кошельками. Ну а Рейнольд погиб лишь потому, что вступился за писца. Вот и выходит, что он пал от руки своего же собрата, сторонника Матильды.
— Это звучит весьма убедительно, — согласился Оливье. — Конечно, изловить убийцу было бы не худо, однако прежде всего я хотел бы найти и вернуть домой Люка.
— Сейчас в обители гостит никак не меньше двух десятков подходящих по возрасту молодых людей — заметил Кадфаэль, почесывая загорелый курносый нос. — Правда, мне кажется, что нам не придется проверять их всех. Большинство явились сюда в компании приятелей, и все спутники знают настоящие имена друг друга. Паломники редко странствуют поодиночке, они, ровно скворцы, вечно сбиваются в стайки. Ну да что болтать попусту, пойдем-ка лучше к брату Дэнису. Он о своих гостях знает всяко больше нас.
Брат Дэнис отличался наблюдательностью, живым интересом ко всякого рода слухам, толкам и пересудам и прекрасной памятью. Не было человека, лучше него осведомленного обо всем, что происходило в стенах аббатств. Сколько бы народу ни собралось в странноприимном доме, можно было не сомневаться в том, что брату Дэнису хоть что-то, но известно о каждом, тем паче, что по заведенному им порядку имя и звание каждого гостя заносилось в специальную книгу.
Попечителя странноприимного дома удалось найти в помещении, где тот хранил свои книги, счета и записи. Брат Дэнис задумчиво прикидывал, сколько провизии осталось в его распоряжении и насколько уменьшится потребность в ней завтра в связи с отъездом большинства паломников.
Отвлекшись от своих свитков, он любезно поприветствовал пришедших и выслушал их просьбу: просмотреть списки гостей и выявить всех молодых людей примерно двадцати пяти лет от роду, небогатых, но хорошего происхождения или, во всяком случае, получивших хорошее воспитание и обученных грамоте, притом темноволосых, темноглазых и довольно высокого роста — иными словами, всех, кто мог подходить под описание Люка Мервеля. По мере того как брат Дэнис водил по списку указательным пальцем, число постояльцев, среди которых мог оказаться разыскиваемый беглец, заметно уменьшалось. Большинству паломников мужчин было никак не меньше срока, а среди молодых людей преобладали простолюдины или клирики, Мервель не относился ни к тем, ни к другим.
— А есть среди них такие, что пришли в одиночку, — спросил Хью, просматривая последний список.
Брат Дэнис, склонив набок круглую голову с розоватой тонзурой, в свою очередь, пробежал этот лист круглым, как у малиновки, глазом и пожал плечами.
— Ни единого. Молодые сквайры — а вы ведь такого ищете — вообще редко пускаются в паломничество, если им не приходиться сопровождать своего лорда или леди. Ну а если все же пускаются, — худо ли летом, в прекрасную погоду побывать на таком празднике, как наш — то собираются компаниями, чтобы не скучать по дороге. Им ведь и поразвлечься хочется, дело-то молодое.
— Есть здесь двое таких, — заметил Кадфаэль, — что хотя и пришли вместе, но не с намерениями поразвлечься. Признаюсь, меня они несколько озадачивают. Описание, которое мы имеем, могло бы, пожалуй, подойти к ним обоим. Ты ведь их знаешь, Дэнис, — того малого, что держит путь в Абердарон, и его неразлучного спутника. Они ведь оба грамотные, с хорошими манерами и сюда заявились откуда-то с юга, из-за Адингтона. Это точно, их там видел брат Адам из Ридинга.
— Ты имеешь в виду того босоногого паломника и его верного друга, — пробормотал брат Дэнис, отыскивая в списке их имена. — Точно, они и по возрасту годятся, что тот, что другой, и по росту, и по сложению. Но вам-то нужен один юноша а их двое.
— Что с того? — возразил Кадфаэль. — В любом случае потолковать с ними не помешает. Пусть даже ни один из них не тот, кто нам нужен, но ведь они пришли из тех же краев, откуда вышел и он. Вдруг они встречали по дороге одинокого путника. Конечно, мы сами не вправе расспрашивать, кто они да откуда, но это во власти отца аббата. К тому же честным людям скрывать нечего, и коли они таковы, то сами охотно расскажут все, что нас интересует.
— Точно, — загорелся Хью, — стоит с ними поговорить. Даже если они не имеют никакого отношения к этому Люку и слыхом о нем не слыхивали, мы на этом разговоре потеряем никак не более получаса. и, уж наверное, они не обидятся на нас за расспросы.
Правда, — с сомнением заметил Кадфаэль, — все, что мы знаем об этой парочке, не больно-то вяжется с рассказами о Люке. Насколько мы можем судить, один из них смертельно болен и направляется в Абердарон, чтобы там окончить свой земной путь, а другой намерен не покидать его до последнего часа. Но с другой стороны, ежели человек хочет исчезнуть, он может придумать и не такую историю — это не труднее, чем назваться чужим именем.
— Но если один из этих паломников и вправду тот, кого я ищу, то кто же, во имя Господа другой? — спросил Оливье.
— Мы тут без конца задаем друг другу вопросы, на каждый из которых легко можно получить ответ у любого, из этих двоих, — заметил Хью, склонный не рассуждать, а действовать. — Пойдемте-ка к аббату. Пусть он прикажет вызвать этих паломников к себе, а там уж посмотрим, что из этого выйдет.
Убедить аббата послать за двумя молодыми паломниками было совсем не трудно. Куда труднее оказалось их отыскать. Аббатский посыльный отсутствовал куда дольше , чем ожидалось, а в результате вернулся ни с чем и сокрушенно сообщил, что ни одного из молодых людей в стенах обители найти не удалось и скорее всего они уже ушли. Правда, привратник сказал, что за ворота никто из них не выходил, но зато Мэтью, спутник босоногого паломника, явился в сторожку за своим кинжалом и забрал его, сказав, что им с другом пора отправляться в путь. В благодарность за предоставленный друзьям кров, он на прощанье сделал денежное пожертвование в пользу обители.
— А как он при этом выглядел, — сам не зная почему, поинтересовался Кадфаэль, — как обычно или же, скажем, был огорчен, а может, рассержен?
Посыльный недоуменно пожал плечами. Ему и в голову не пришло спросить об этом у привратника. Когда же сам брат Кадфаэль направился к воротам и задал тот же вопрос, привратник не колеблясь ответил: — Этот малый явно был не в себе. Вроде и говорил тихо, и был, как обычно, любезен, но глянешь на него — оторопь берет. Бледный, глаза горят ровно уголья, кажись, волосы — и те дыбом. Правда, я тому не особенно удивился, потому как после нынешнего чуда многие ходят, как очумелые. Мне подумалось, что эти парни решили поскорее пуститься в путь, чтобы по дороге рассказывать всем встречным о том, что они повидали в обители. Сам ведь знаешь — чуть помедлишь, и новость уже не новость.
— Ушли! — огорченно воскликнул Оливье, когда Кадфаэль вернулся с этим известием в покои аббата. — Постойте, а ведь это может свидетельствовать о том, что один из них как раз тот, кого я ищу. Сам-то я Люка Мевереля в лицо не знаю, но он мог меня и запомнить, ведь я несколько раз гостил у его лорда. А что, если он сегодня увидел меня здесь, узнал и поспешил убраться, чтобы не попадаться мне на глаза. Он, конечно, не мог знать, что я его ищу, но все-таки предпочел поскорее унести ноги. Ну а недужный спутник — это неплохое прикрытие для человека, которому нужно как-то объяснить, почему он скитается, как бродяга. Жаль, что я не смогу поговорить ни с одним из них. А давно они ушли?
— Судя по тому, когда Мэтью забрал свой кинжал, — ответил Кадфаэль, они не могли уйти раньше чем часа через полтора после полудня.
— И притом пешком, — обрадовался Оливье. К тому же один из них босой. Догнать их верхом совсем не трудно, знать бы только, какой дорогой они пошли.
— Скорее всего дорогой на Освестри, а там уж к валлийской границе.
— Тогда, отец аббат, — нетерпеливо заявил Оливье, — с Вашего дозволения, я сяду на коня и поскачу следом за ними. Они не могли далеко уйти. Было бы жаль упустить такую возможность. Даже если среди них нет того, кто мне нужен, я ничего не потеряю. Ну а потом, с этим человеком или без него, я обязательно вернусь в аббатство.
— Через Шрусбери мы поедем вместе, — предложил Хью. — Я покажу тебе кратчайший путь, а то ведь ты наших краев не знаешь. Но дальше отправишься один, у меня есть еще дела в городе. Надо узнать, чем закончилась сегодняшняя охота. Хочется верить, что мои люди хоть кого-нибудь да поймали. Ну а тебя, Оливье, мы будем ждать. Надеемся, что ты останешься у нас хотя бы еще на одну ночь.
Оливье распрощался со всеми торопливо, но с подобающей учтивость. Он отвесил низкий поклон аббату, а затем обратился к брату Кадфаэлю, и на его озабоченном лице появилась теплая, лучистая улыбка — словно солнышко на миг выглянуло из-за облаков.
— Постой! — воскликнула она. — Почему ты должен идти? Зачем? Разве ему ты нужен больше, чем мне? Ты говоришь, он ушел — так пусть идет куда глаза глядят! Ты считаешь, что твоя жизнь принадлежит ему? Но ему она не нужна! Он хочет, чтобы ты был свободен, чтобы жил своей собственной жизнью. Он обречен, так что же — и тебе умирать вместе с ним? Он знает, что ты меня любишь. И не вздумай отрицать это! И что я тебя люблю, он тоже знает. Знает и хочет, чтобы ты был счастлив. Да и как же иначе, ведь он твой друг. А ты — неужели ты откажешься выполнить последнее желание друга?
К этому времени Мелангель уже поняла, что, сама того не заметив, сказала слишком много, и это было ее роковой ошибкой. Обернувшись к ней, Мэтью остолбенел, и его побледневшее лицо казалось высеченным из мрамора. Грубо и резко он выдернул рукав.
— Его желание, — процедил он сквозь зубы. Мелангель и не подозревала, что Мэтью может так говорить. — Так тебе известно его желание! Значит, ты говорила с ним! И ты все знала. Знала, что он собирается уйти и бросить меня здесь, чтобы я стал навеки презренным клятвопреступником. Когда? Когда ты говорила с ним? Отвечай!
Он безжалостно схватил ее за запястья и встряхнул с такой силой, что девушка упала на колени. Слезы покатились у нее из глаз.
— Ты знала, что он задумал уйти, — нависая над ней, в холодной ярости прорычал Мэтью.
— Да, да, — всхлипывая, ответила Мелангель. — Сегодня утром он сказал мне… Сказал, что хочет…
— Он хочет!.. Да как он посмел? Как он на такое решился? Он ведь был напуган до смерти и нос за ворота боялся высунуть без епископского перстня.
— Но перстень у него, — пролепетала Мелангель, понимая, что таить это дольше нет никакого смысла. — Отец аббат вернул ему перстень сегодня утром. Тебе нечего тревожиться, он вновь получил знак покровительства легата, и ему ничего не угрожает. Ты ему не нужен.
Голос склонившегося над девушкой Мэтью казался исполненным леденящего спокойствия.
— Значит, перстень у него. Ты знала это и не сказала мне ни слова. Однако же ты много знаешь. Может, тебе известно и где он сейчас? Говори!
— Он ушел, — дрожащими губами прошептала девушка, — ушел, пожелав тебе всего доброго… пожелав счастья нам обоим… Почему тебя это так тревожит? Он ушел, освободив тебя от всех обязательств…
Лицо Мэтью исказила судорожная гримаса, из горла вырвались какие-то хриплые звуки. Кажется, он смеялся, но смех его был ужасен. Кровь застыла у Мелангель в жилах.
— Он освободил меня! Он! А ты, верно, была при этом его доверенным лицом! О Господи… Но сейчас не это важно. Я знаю, что он не выходил за ворота. Раз уж тебе столько известно, скажи мне, куда он подевался?
Плечи Мелангель содрогались от рыданий.
— Он любит тебя, — запинаясь, произнесла девушка, — любит, а потому хочет, чтобы ты забыл о нем и жил счастливо и свободно.
— Куда он подевался, я спрашиваю, — повторил Мэтью. Голос молодого человека звучал так, будто ему не хватало воздуха и он задыхался.
— Он перешел вброд Меол, — порывистым шепотом ответила девушка. — Это кратчайший путь в Уэльс. Он сказал, что у него там родня…
С резким вздохом Мэтью выпрямился, неожиданно отпустив запястья девушки, отчего она едва не упала навзничь. Он же, не промолвив больше ни слова, повернулся и устремился прочь, увлекаемой своей таинственной, непостижимой страстью. Он удалялся, и Мелангель понимала, что теряет его, хотя и не могла уразуметь почему. Но смириться с этим и отказаться от права на счастье она не желала.
Вскочив на ноги, девушка бросилась вдогонку, схватив его за рукав, а затем обняла и, глядя в безумное, окаменевшее лицо, отчаянно взмолилась:
— Оставь его, Мэтью! Пусть он идет! Он решил уйти, чтобы ты остался со мной!
Ответом ей был жутковатый, хриплый смех, как будто у горле у Мэтью клокотало какое-то варево. Он попытался высвободиться из ее объятий, но она, вновь упав на колени, обхватила его руками и не отпускала. И тогда Мэтью, рывком высвободив правую руку, с размаху ударил девушку по лицу. Охнув, она разжала руки, и он, вырвавшись, бросился бежать. Мелангель упала ничком и осталась лежать на земле, безутешно рыдая.
Обед в покоях аббата Радульфуса продолжался долго, ибо гостям было о чем потолковать. Конечно же, в первую очередь разговор зашел о важнейшем событии дня.
— Похоже, промолвил аббат, — что сегодня утром нам была явлена особая милость. Конечно, святая и прежде выказывала нам знаки своего благорасположения, но никогда ранее нам не доводилось стать свидетелями столь явного и несомненного чуда, сотворенного к тому же при таком стечении народа. Я на своем веку повидал немало так называемых чудес, и опыт научил мня относиться к ним с осторожностью. Увы, многие из них чудесами можно назвать только с большой натяжкой. Правда, мне ведомо, что и ложные чудеса не всегда являются результатом сознательного обмана. Зачастую участники подобного действа сами впадают в заблуждение. К тому же известно, что чудеса способны творить не только святые, но и демоны. И все же мне кажется, что этот мальчик чист, как незамутненный кристалл. Не могу поверить ни в то, что он обманщик, ни даже в то, что он обманывается сам.
— Я слышал, — вмешался в разговор Хью, — о многих калеках, которые, прикоснувшись к святым реликвиям, бросали прочь костыли, почитая себя исцеленными. Но проходило время, вместе с ним и экстаз, а недуг, увы, возвращался. Порой беднягам становилось хуже, чем прежде. Время покажет, потребуются ли снова костыли этому юноше.
— Я непременно побеседую с ним, — сказал аббат, — но попозже, когда уляжется возбуждение. Брат Эдмунд говорил мне, что этого паренька в течение трех дней до праздника пользовал брат Кадфаэль. Возможно, это ему помогло, хотя я сомневаюсь, что усилия нашего травника могли привести к столь внезапному и полному исцелению. Нет, все же я склоняюсь к той мысли, что на нашу обитель воистину снизошла благодать. Но, конечно же, мне надо будет поговорить и с братом Кадфаэлем. Кто лучше его может знать, какого было состояние паренька.
Оливье де Бретань сидел за столом скромно и чинно, выказывая почтение к духовному сану преподобного отца аббата, но от внимательного взгляда Хью не укрылось, что при упоминании имени Кадфаэля его вытянутые дугой брови приподнялись и глаза оживились. Теперь Хью точно знал, какого бенедиктинца хотел повидать Оливье, и оттого проникся к молодому человеку еще большей симпатией.
— А сейчас, — обратился аббат к Оливье, — я был бы рад услышать новости с юга. Вы ведь, должно быть, приехали из Вестминстера. Я слышал, что двор императрицы нынче обосновался там.
Оливье, не заставляя себя упрашивать, охотно рассказал о том, как обстоят дела в Лондоне, и ответил на многочисленные вопросы.
— Мой лорд остался в Оксфорде, — пояснил молодой человек, — а я взялся за это поручение по его желанию. Сам я в Лондоне не был, а выехал из Винчестера. Но императрица действительно пребывает в Вестминстере и ведет приготовления к коронации, которые, как вам известно, идут довольно медленно. Лондон строптив, но горожане знают, что сила на стороне императрицы, и скоро она добьется от них признания своих прав — во всяком случае, мне так кажется.
Он не позволил себе высказывать одобрение или порицание методам, к которым прибегала Матильда, и лишь слегка нахмурился. Затем Оливье обратился к Радульфусу:
— Отец аббат, вы ведь были на заседании совета при легате и знаете, что тогда случилось. Мой сеньор лишился доблестного рыцаря, своего верного вассала, а я — доброго друга, сраженного подлым ударом.
— Да, да, я помню, — печально подтвердил Радульфус, — его звали Рейнольд Боссар.
— Святой отец, я хотел бы поведать вам о том, что уже рассказал лорду шерифу, ибо, помимо поручения епископа, у меня есть и другая задача. Всюду, где мне приходится бывать по делам нашей государыни, я стараюсь выполнить и просьбу леди Джулианы, вдовы моего друга. Дело в том, что в доме Рейнольда жил один ее молодой родственник. Он был с Боссаром в тот роковой вечер, а затем тайно покинул манор своего благодетеля, не сказав леди Джулиане ни слова. Она говорила, что перед исчезновением он стал замкнутым молчаливым. После того как этот молодой человек пропал, его видели только один раз, на дороге, ведущей в Норбери. Он направлялся на север. С тех пор никто о нем ничего не слышал. И вот, узнав, что я тоже еду на север, эта достойная дама попросила меня повсюду справляться о ее исчезнувшем родиче, ибо она высоко его ценит, доверяет ему и хочет, чтобы он вернулся. Не могу утаить от вас, святой отец: иные в тех краях поговаривают, что он сбежал оттого, что виновен в гибели Рейнольда. Кое-кто утверждает, будто он потерял голову из-за красоты леди Джулианы и, возможно, воспользовался уличной стычкой, чтобы избавиться от ее супруга, ну а потом испугался, что будет уличен, и сбежал. Я, однако же, полагаю, что все это досужие вымыслы. И леди Джулиана — а уж кому знать этого человека лучше, чем ей, — придерживается того же мнения. Она действительно любит его, любит как сына, ведь своих-то детей им с Рейнольдом Бог не послал. Леди не сомневается в его невиновности и желает, чтобы он вернулся и очистился от всяких подозрений. По дороге сюда я в каждом монастыре, на каждом постоялом дворе расспрашивал об этом молодом человеке и у вас хочу просить дозволения разузнать, не останавливался ли такой в странноприимном доме. Брат попечитель наверняка знает всех своих постояльцев. Правда, — грустно добавил Оливье, — я в лицо-то его не помню. Одна надежда, что он не изменил имя.
— Ну что ж, — с улыбкой промолвил Радульфус, — имя — это, конечно, немного, но все же лучше, чем ничего. Разумеется, вы можете расспросить о нем в аббатстве. Я буду рад, если вам удастся найти его и благополучно вернуть домой. Хочется верить, что все подозрения окажутся напрасными. А как зовут вашего беглеца?
— Люк Меверель. От роду ему, как мне говорили, двадцать четыре года. Он довольно высок ростом и ладно скроен, с темными глазами и волосами.
— Это описание подойдет ко множеству молодых людей, — покачал головой аббат. — А имя он скорее всего сменил. Это было бы разумно и в том случае, если ему есть что скрывать, и в том, если он чист и не желает, чтобы оно было запятнано клеветой. И все же вам стоит попытать счастья. Брат Дэнис, безусловно, сможет сказать, кто из гостей обители подходит по возрасту да и по другим статьям. Ведь, как я понимаю, этот Меверель хорошего происхождения, а раз так, наверное, получил неплохое воспитание и обучен грамоте.
— Так оно и есть, — подтвердил Оливье.
— Ну что ж, тогда с моего благословения ступайте к брату Дэнису и узнайте, сможет ли он помочь в ваших поисках. У него превосходная память, и он наверняка заприметил молодого человека из благородного сословия, ежели, конечно, такой у нас гостил.
Однако, выйдя из покоев аббата, Хью и Оливье решили сначала навестить не брата Дэниса, а брата Кадфаэля. Но найти травника оказалось не так-то просто. Поначалу Хью направился в его сарайчик, зная, что большую часть времени монах проводит среди своих трав, но там было пусто. У брата Ансельма, с которым Кадфаэль порой любил потолковать о духовной музыке, его тоже не оказалось, так же как и в лазарете, куда он вполне мог зайти, чтобы проверить, изрядно ли опустел за несколько праздничных дней шкафчик с целебными снадобьями. Правда. брат Эдмунд сообщил визитерам, что здесь брат Кадфаэль сегодня побывал.
— У одного бедолаги, — пояснил попечитель лазарета, — сегодня кровь горлом пошла, не иначе как от восторга глотку сорвал. Пришлось попросить Кадфаэля помочь этому крикуну. Но сейчас тот паломник спокойно спит, а брат Кадфаэль как дал ему снадобье, так сразу и ушел.
Брат Освин, яростно сражавшийся с сорняками на грядке, сообщил, что видел своего наставника после обеда.
— Но я думаю, — добавил юноша, задумчиво щурясь под солнечными лучами, — что сейчас он скорее всего в церкви.
Брат Кадфаэль стоял на коленях у подножия ступеней, ведущих к алтарю Святой Уинифред. Но руки его не были молитвенно сложены, и глаза не были закрыты в благоговейной отрешенности. Кадфаэль не отрывал взгляда от раки. Монах, который частенько бывал рад поскорее подняться с колен, ибо, увы, годы давали о себе знать и суставы быстро затекали, сегодня оставался коленопреклоненным очень долго, не замечая ни малейшего неудобства. Он не чувствовал боли и вообще не ощущал ничего, кроме беспредельной благодарности, в волнах которой безмятежно, словно рыба в безбрежном океане, плескалась его душа. В океане таком же глубоком и чистом, как достопамятное восточное море, то самое, у берегов которого лежит священный город Иерусалим и с таким трудом обретенное Христовым воинством королевство, на земле которого появился на свет Спаситель рода человеческого. Святая, чья воля и сила были явлены здесь, в обители, вне зависимости от того, где в действительности покоились ее мощи, открыла перед ним лучезарную бесконечность надежды. По своевольной прихоти она простерла свою покровительственную длань над невинным созданием, безусловно заслуживающим ее доброты. Но найдется ли у нее особый знак, предназначенный для него, пусть не столь невинного, но не менее нуждающегося в снисхождении?
— А ты, я гляжу, просишь святую сотворить второе чудо.
Кадфаэль неохотно отвел глаза от поблескивавшей серебром раки и обернулся. Позади, как он и ожидал, маячила знакомая фигура Хью Берингара. Но за его спиной стоял другой человек, заметно выше ростом. Даже в полумраке были видны изысканные черты лица с высокими выступающими скулами, гладко выбритые смуглые щеки и янтарные соколиные глаза под выгнутыми дугой черными бровями. На губах играла загадочная улыбка.
Немыслимо, невероятно, но это было правдой. Из сумрака в освещенное алтарными свечами пространство вступил Оливье де Бретань. Ошибки быть не могло. Святая Уинифред наконец обратила лицо к своему верному, хоть и не безгрешному слуге и с улыбкой взглянула ему в глаза.
Это был долгожданный знак. Свершилось еще одно чудо — а почему бы и нет? Доброта святой беспредельна, и коли уж она одаряет смертных своею милостью, то делает это не скупясь.
Глава 11
Из церкви они вышли втроем, и уже одно это радовало Кадфаэля, ибо никогда прежде они не собирались вместе. Хью еще ничего не знал о том, какие близкие, доверительные отношения возникли между Оливье и Кадфаэлем в ту памятную зимнюю ночь в Бромфилдском приорате: Оливье не вспоминал об этом открыто, хотя, возможно, и сам не смог бы объяснить, что его удерживало.
Он и Кадфаэль обменялись при встрече хотя и теплыми, но краткими приветствиями, однако сама их сдержанность была столь красноречивой, что Хью прекрасно понял, как много за ней кроется. Он готов был или подождать, пока эти двое сами расскажут ему побольше, или, на худой конец, оставить их секрет им. В любом случае с разговорами и расспросами можно было подождать, а вот с поисками Люка Мервеля стоило поторопиться.
— У нашего гостя есть одно дело, в котором, думаю, нам не обойтись без помощи брата Дэниса, — заявил Хью, — но и твой совет явно не помешает. Оливье разыскивает молодого человека по имени Люк Мервель, покинувшего манор своей родственницы и, по слухам, направившегося на север. Оливье, расскажи брату Кадфаэлю, как было дело.
К тому времени Хью и Оливье, чувствовавшие взаимную симпатию, оставили церемонии и говорили друг с другом не как посланник с шерифом, а запросто, как и подобало двум молодым рыцарям. Оливье заново пересказал всю историю, найдя в брате Кадфаэле чуткого и внимательного слушателя.
— Я, — промолвил монах выслушав рассказ, — с превеликой радостью сделал бы все возможное не только для того, чтобы отвести от честного человека напрасное обвинение, но и чтобы вывести на чистую воду истинного виновника. Мы здесь наслышаны об этом гнусном убийстве. Трудно смириться с тем, что человек, смело выступивший в защиту достойного противника, был сражен бесчестным ударом, да еще и нанесенным сторонником его же партии…
— А ты уверен, что его убил именно сторонник императрицы, — заинтересованно спросил Хью.
— Не сомневаюсь. Сам посуди, ведь поначалу эти лиходеи налетели на писца, выполнявшего поручение своей госпожи. Те, кто сохранил приверженность Стефану, пусть даже они не решаются открыто выражать свои симпатии, должны были восхититься храбростью писца, и уж в любом случае они не стали бы на него нападать. Ну а ворам и разбойникам нет никакого интереса грабить простого писца — чем у него можно поживиться? Скорее уж они приглядели бы какого-нибудь лорда, купца или важного клирика — в городе полным-полно людей с толстыми кошельками. Ну а Рейнольд погиб лишь потому, что вступился за писца. Вот и выходит, что он пал от руки своего же собрата, сторонника Матильды.
— Это звучит весьма убедительно, — согласился Оливье. — Конечно, изловить убийцу было бы не худо, однако прежде всего я хотел бы найти и вернуть домой Люка.
— Сейчас в обители гостит никак не меньше двух десятков подходящих по возрасту молодых людей — заметил Кадфаэль, почесывая загорелый курносый нос. — Правда, мне кажется, что нам не придется проверять их всех. Большинство явились сюда в компании приятелей, и все спутники знают настоящие имена друг друга. Паломники редко странствуют поодиночке, они, ровно скворцы, вечно сбиваются в стайки. Ну да что болтать попусту, пойдем-ка лучше к брату Дэнису. Он о своих гостях знает всяко больше нас.
Брат Дэнис отличался наблюдательностью, живым интересом ко всякого рода слухам, толкам и пересудам и прекрасной памятью. Не было человека, лучше него осведомленного обо всем, что происходило в стенах аббатств. Сколько бы народу ни собралось в странноприимном доме, можно было не сомневаться в том, что брату Дэнису хоть что-то, но известно о каждом, тем паче, что по заведенному им порядку имя и звание каждого гостя заносилось в специальную книгу.
Попечителя странноприимного дома удалось найти в помещении, где тот хранил свои книги, счета и записи. Брат Дэнис задумчиво прикидывал, сколько провизии осталось в его распоряжении и насколько уменьшится потребность в ней завтра в связи с отъездом большинства паломников.
Отвлекшись от своих свитков, он любезно поприветствовал пришедших и выслушал их просьбу: просмотреть списки гостей и выявить всех молодых людей примерно двадцати пяти лет от роду, небогатых, но хорошего происхождения или, во всяком случае, получивших хорошее воспитание и обученных грамоте, притом темноволосых, темноглазых и довольно высокого роста — иными словами, всех, кто мог подходить под описание Люка Мервеля. По мере того как брат Дэнис водил по списку указательным пальцем, число постояльцев, среди которых мог оказаться разыскиваемый беглец, заметно уменьшалось. Большинству паломников мужчин было никак не меньше срока, а среди молодых людей преобладали простолюдины или клирики, Мервель не относился ни к тем, ни к другим.
— А есть среди них такие, что пришли в одиночку, — спросил Хью, просматривая последний список.
Брат Дэнис, склонив набок круглую голову с розоватой тонзурой, в свою очередь, пробежал этот лист круглым, как у малиновки, глазом и пожал плечами.
— Ни единого. Молодые сквайры — а вы ведь такого ищете — вообще редко пускаются в паломничество, если им не приходиться сопровождать своего лорда или леди. Ну а если все же пускаются, — худо ли летом, в прекрасную погоду побывать на таком празднике, как наш — то собираются компаниями, чтобы не скучать по дороге. Им ведь и поразвлечься хочется, дело-то молодое.
— Есть здесь двое таких, — заметил Кадфаэль, — что хотя и пришли вместе, но не с намерениями поразвлечься. Признаюсь, меня они несколько озадачивают. Описание, которое мы имеем, могло бы, пожалуй, подойти к ним обоим. Ты ведь их знаешь, Дэнис, — того малого, что держит путь в Абердарон, и его неразлучного спутника. Они ведь оба грамотные, с хорошими манерами и сюда заявились откуда-то с юга, из-за Адингтона. Это точно, их там видел брат Адам из Ридинга.
— Ты имеешь в виду того босоногого паломника и его верного друга, — пробормотал брат Дэнис, отыскивая в списке их имена. — Точно, они и по возрасту годятся, что тот, что другой, и по росту, и по сложению. Но вам-то нужен один юноша а их двое.
— Что с того? — возразил Кадфаэль. — В любом случае потолковать с ними не помешает. Пусть даже ни один из них не тот, кто нам нужен, но ведь они пришли из тех же краев, откуда вышел и он. Вдруг они встречали по дороге одинокого путника. Конечно, мы сами не вправе расспрашивать, кто они да откуда, но это во власти отца аббата. К тому же честным людям скрывать нечего, и коли они таковы, то сами охотно расскажут все, что нас интересует.
— Точно, — загорелся Хью, — стоит с ними поговорить. Даже если они не имеют никакого отношения к этому Люку и слыхом о нем не слыхивали, мы на этом разговоре потеряем никак не более получаса. и, уж наверное, они не обидятся на нас за расспросы.
Правда, — с сомнением заметил Кадфаэль, — все, что мы знаем об этой парочке, не больно-то вяжется с рассказами о Люке. Насколько мы можем судить, один из них смертельно болен и направляется в Абердарон, чтобы там окончить свой земной путь, а другой намерен не покидать его до последнего часа. Но с другой стороны, ежели человек хочет исчезнуть, он может придумать и не такую историю — это не труднее, чем назваться чужим именем.
— Но если один из этих паломников и вправду тот, кого я ищу, то кто же, во имя Господа другой? — спросил Оливье.
— Мы тут без конца задаем друг другу вопросы, на каждый из которых легко можно получить ответ у любого, из этих двоих, — заметил Хью, склонный не рассуждать, а действовать. — Пойдемте-ка к аббату. Пусть он прикажет вызвать этих паломников к себе, а там уж посмотрим, что из этого выйдет.
Убедить аббата послать за двумя молодыми паломниками было совсем не трудно. Куда труднее оказалось их отыскать. Аббатский посыльный отсутствовал куда дольше , чем ожидалось, а в результате вернулся ни с чем и сокрушенно сообщил, что ни одного из молодых людей в стенах обители найти не удалось и скорее всего они уже ушли. Правда, привратник сказал, что за ворота никто из них не выходил, но зато Мэтью, спутник босоногого паломника, явился в сторожку за своим кинжалом и забрал его, сказав, что им с другом пора отправляться в путь. В благодарность за предоставленный друзьям кров, он на прощанье сделал денежное пожертвование в пользу обители.
— А как он при этом выглядел, — сам не зная почему, поинтересовался Кадфаэль, — как обычно или же, скажем, был огорчен, а может, рассержен?
Посыльный недоуменно пожал плечами. Ему и в голову не пришло спросить об этом у привратника. Когда же сам брат Кадфаэль направился к воротам и задал тот же вопрос, привратник не колеблясь ответил: — Этот малый явно был не в себе. Вроде и говорил тихо, и был, как обычно, любезен, но глянешь на него — оторопь берет. Бледный, глаза горят ровно уголья, кажись, волосы — и те дыбом. Правда, я тому не особенно удивился, потому как после нынешнего чуда многие ходят, как очумелые. Мне подумалось, что эти парни решили поскорее пуститься в путь, чтобы по дороге рассказывать всем встречным о том, что они повидали в обители. Сам ведь знаешь — чуть помедлишь, и новость уже не новость.
— Ушли! — огорченно воскликнул Оливье, когда Кадфаэль вернулся с этим известием в покои аббата. — Постойте, а ведь это может свидетельствовать о том, что один из них как раз тот, кого я ищу. Сам-то я Люка Мевереля в лицо не знаю, но он мог меня и запомнить, ведь я несколько раз гостил у его лорда. А что, если он сегодня увидел меня здесь, узнал и поспешил убраться, чтобы не попадаться мне на глаза. Он, конечно, не мог знать, что я его ищу, но все-таки предпочел поскорее унести ноги. Ну а недужный спутник — это неплохое прикрытие для человека, которому нужно как-то объяснить, почему он скитается, как бродяга. Жаль, что я не смогу поговорить ни с одним из них. А давно они ушли?
— Судя по тому, когда Мэтью забрал свой кинжал, — ответил Кадфаэль, они не могли уйти раньше чем часа через полтора после полудня.
— И притом пешком, — обрадовался Оливье. К тому же один из них босой. Догнать их верхом совсем не трудно, знать бы только, какой дорогой они пошли.
— Скорее всего дорогой на Освестри, а там уж к валлийской границе.
— Тогда, отец аббат, — нетерпеливо заявил Оливье, — с Вашего дозволения, я сяду на коня и поскачу следом за ними. Они не могли далеко уйти. Было бы жаль упустить такую возможность. Даже если среди них нет того, кто мне нужен, я ничего не потеряю. Ну а потом, с этим человеком или без него, я обязательно вернусь в аббатство.
— Через Шрусбери мы поедем вместе, — предложил Хью. — Я покажу тебе кратчайший путь, а то ведь ты наших краев не знаешь. Но дальше отправишься один, у меня есть еще дела в городе. Надо узнать, чем закончилась сегодняшняя охота. Хочется верить, что мои люди хоть кого-нибудь да поймали. Ну а тебя, Оливье, мы будем ждать. Надеемся, что ты останешься у нас хотя бы еще на одну ночь.
Оливье распрощался со всеми торопливо, но с подобающей учтивость. Он отвесил низкий поклон аббату, а затем обратился к брату Кадфаэлю, и на его озабоченном лице появилась теплая, лучистая улыбка — словно солнышко на миг выглянуло из-за облаков.