— А кто же это был? — спросил Кадфаэль, не прекращая старательно массировать ногу. — Кто не постеснялся даже к мессе заявиться с оружием.
— Тот здоровенный купец, что ходит в камзоле из отличной шерсти. Уж в чем, в чем, а в шерсти разбираться я научился. Зовут его вроде бы Симон Поер. И раз вы кинжала не нашли, он скорее всего передал его на хранение привратнику, как и Мэтью.
— Все может быть, — согласился Кадфаэль. — А когда ты это обнаружил? Вчера? Ну а сегодня он снова стоял рядом с тобой?
— Сегодня? Нет, сегодня нет.
А сегодня, подумал монах, он как ни в чем не бывало наблюдал за разыгравшейся на дворе сценой, готовый по первому требованию вывернуть наизнанку свою суму, и лишь добродушно улыбался, когда аббат велел Мэтью сдать свое оружие. Ясно, что в тот момент никакого кинжала при нем не было, а стало быть, он успел вовремя от него избавиться. И то сказать, аббатство большое и в стенах его найдется немало укромных мест, где можно надежно спрятать и кинжал, и сколько угодно краденых вещиц, благо все они невелики, а цену имеют, и немалую. Очевидно, поиски могли бы возыметь успех лишь в одном случае: если аббат прикажет держать ворота на запоре, а гостей — пленниками, пока братья не перекопают все грядки, не перевернут каждый топчан и не заглянут в каждую щель. Что ни говори, а распознать грешника — дело нелегкое.
— Нечестно получилось, — промолвил Рун, — Мэтью заставили отдать кинжал, а у того купца остался такой же. А Сиаран так расстраивается из-за своего перстня, что даже из спальни выходить и то не решается. Прямо извелся весь.
«Похоже, что так оно и есть», — подумал Кадфаэль. «Хотя странно, — вдруг пришло в голову монаху, — чего страшиться человеку, который сам объявил, что жить ему осталось недолго. Ему-то чего бояться?»
Впрочем, люди странные существа. Тот же Сиаран, вполне возможно, считает, что одно дело мирно преставиться в Абердароне, исповедавшись, причастившись и сподобившись христианского погребения, и совсем другое — стать жертвой разбойника или бродяги на большой дороге.
А вот о ком стоит подумать, так это о Симоне Поере. Допустим, что вчера у него был кинжал — тогда не исключено, он заявился с ним и на мессу. Но куда же он подевал его, прежде чем Сиаран обнаружил свою пропажу? И главное: почему решил избавиться от оружия? Кому это могло прийти на ум, если не вору.
— Ты бы, сынок, не забивал себе голову мыслями о Мэтью и Сиаране, — промолвил Кадфаэль, глядя на прекрасное и печальное лицо юноши. — Думай только о завтрашнем дне, о том, с какими мыслями ты предстанешь перед святой. И они, и Господь читают в твоей душе, и потому нет надобности ни о чем просить. Ты просто жди — с верою и надеждою в сердце. И чем бы ни закончилось твое паломничество, оно не будет напрасным. Скажи-ка, а в прошлую ночь ты принимал мое снадобье?
Рун широко раскрыл огромные, ослепительно ясные глаза, прозрачные, точно льдинки, сверкающие на солнце, и ответил:
— Нет, вчерашний день прошел хорошо, и мне хотелось поблагодарить святую за это. Не подумай, будто я не ценю твоей заботы, но я хотел сам ей что-нибудь дать. И я спал ночью, ей-Богу спал…
— Постарайся поспать и сегодня, — добродушно промолвил Кадфаэль и, просунув руку под спину Руна, помог ему сесть. — Помолись на сон грядущий, закрой глаза и засыпай, уповая на милость святой.
В тот день Сиаран шагу не ступил за дверь странноприимного дома, а Мэтью все же решился расстаться ненадолго со своим другом и вышел размяться и подышать свежим воздухом на высокое каменное крыльцо. Дело было после ужина, и многочисленные паломники прогуливались по двору, наслаждаясь вечерней прохладой и в благодушном настроении дожидаясь колокола к вечернему молебну.
Брат Кадфаэль покинул зал капитула до окончания чтения жития, поскольку у него были кое-какие неотложные дела, и, направляясь в сад, неожиданно заметил Мэтью. Тот стоял на верхней ступеньке крыльца и с видимым удовольствием вдыхал прохладный вечерний воздух. Бог весть почему, но один, без спутника, Мэтью казался моложе, и выше ростом. В мягком вечернем свете лицо его выглядело умиротворенным и безмятежным. Когда Мэтью шагнул вперед и начал спускаться во двор, Кадфаэль невольно поискал глазами фигуру его неразлучного спутника. Обычно Мэтью держался на полшага позади Сиарана, но на сей раз босоногого паломника поблизости не было. Что ж, может, Сиарану и впрямь не до прогулок, но до сих пор Мэтью не расставался с ним ни днем, ни ночью, ни в пути, ни на отдыхе, даже ради встреч с Мелангель, хотя всякий раз, завидя девушку, провожал ее задумчивым взглядом.
«Любой человек, — размышлял Кадфаэль, неторопливо шагая к себе, в сарайчик, — сплошная загадка, а я, грешный, любопытен не в меру, в чем, пожалуй, не мешало бы и покаяться. Правда, покуда человеку интересны ближние его, он еще не утратил вкуса к жизни. Почему кто-то поступает так, а не иначе? Почему, например, зная о своем смертельном недуге и желая до своей кончины достичь обетованного места, один человек пускается в долгое и многотрудное путешествие босиком и с тяжеленным крестом на шее? Неужто считает, что такое самоистязание более угодно Богу, чем, скажем, помощь, оказанная в дороге какому-нибудь бедняге вроде этого мальчика Руна, обреченного на страдания от рождения, а отнюдь не по собственной прихоти? Почему другой человек, словно тень, следует за ним через всю страну? И почему несчастный допускает это, вместо того чтобы распрощаться с другом и обрести душевный покой в уединении в ожидании близкого конца?»
Кадфаэль свернул за угол зеленой живой изгороди розария, и тут его раздумья о природе неуемного интереса к ближнему были прерваны тем, что он неожиданно узрел этого самого ближнего, а точнее сказать, ближнюю. Она сидела на траве, устремив взгляд через засаженный горохом пологий склон куда-то вдаль, за серебристую ленту ручья Меол. Девушка сидела неподвижно, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками. Вне всякого сомнения, тетушка Элис в этот час судачила о том о сем со столь же почтенными матронами, Рун же наверняка уже улегся в постель. Ну а Мелангель, надо думать, украдкой пробралась в сад, чтобы в одиночестве и покое помечтать о счастье, лелея несбыточные надежды. маленькая темная фигурка, словно окруженная золотистым сиянием, четко вырисовывалась на фоне заходящего солнца. Судя по закатному небу, завтрашний день, день праздника Святой Уинифред, обещал, как и сегодняшний, быть безоблачным и прекрасным. Кадфаэля и Мелангель разделял розовый сад, и девушка не слышала, как он прошел мимо по травянистой тропинке. Монах направлялся в сарайчик, чтобы прибраться на ночь, расставить и разложить все по местам, проверить затычки у своих бутылей и фляг и убедиться, что жаровня, которая зажигалась днем, остыла, и уголья в ней не тлеют.
Брат Освин, паренек, которого определили ему в помощники, старался изо всех сил, но запросто мог что-то упустить из виду, хотя уже не ронял и не разбивал все подряд, как случалось в первые дни его работы. Зайдя в сарайчик и окинув придирчивым взглядом свое хозяйство, Кадфаэль убедился, что все в порядке. Теперь можно было и не торопиться, а использовать оставшееся до повечерия время, чтобы спокойно посидеть здесь, в пахнувшем деревом полумраке, и поразмыслить. Каждому предстояло провести это время по-своему, и не всем с пользой. Троица ремесленников: Уолтер Бэгт, портной, Джон Шур, перчаточник, да Уильям Хейлз, коновал, — займутся своим истинным ремеслом, игрой в кости, и угодят прямиком в руки Хью. А вот с Симоном Поером, куда более загадочной личностью, дело обстоит сложнее. Угодит ли он вместе с ними в расставленную ловушку или ухитрится ускользнуть, как бывало не раз? Так или иначе, а ближе к ночи он наверняка примется за темные делишки.
Кадфаэль приметил, как двое из трех игроков вышли из ворот и как несколькими минутами позже в том же направлении двинулся третий, и не сомневался, что самозваный купец из Голдфорда вскоре последует за ними. А вот для молодого человека, в кои-то веки вышедшего прогуляться в одиночку, самое время обойти монастырские угодья и случайно наткнуться на одиноко сидевшую девушку.
Кадфаэль поднял ноги на деревянную лавку и закрыл глаза, рассчитывая малость передохнуть.
Девушка не заметила, когда именно Мэтью появился у нее за спиной. Лишь заслышав шуршанье высокой, высушенной солнцем травы у него под ногами, она вздрогнула, обернулась, неловко привстав на колени, и испуганно замерла, уставясь на него широко раскрытыми глазами, в которых запечатлелся отблеск заката. Выражение ее лица было по-детски трогательным и беззащитным — точно так же, как тогда на дороге, когда Мэтью выхватил ее из-под самых копыт мчавшихся во весь опор лошадей и с нею на руках отскочил в сторону, перемахнув через придорожную канаву. В тот раз она тоже широко раскрыла глаза, и наполнявший их испуг постепенно сменился приятным удивлением, ибо молодой человек был учтив, добр и, несомненно, ею восхищен.
Они смотрели друг другу в глаза, но это продолжалось недолго. Девушка затрясла головой, словно отгоняя наваждение; в растерянности вглядывалась она в сумрак за спиной Мэтью и поверить не могла, что он пришел один.
— А Сиаран?.. — неуверенно произнесла девушка. — Ты ищешь здесь что-то для него?
— Нет, — буркнул Мэтью, не глядя на нее. — Сиаран спит.
— Но ты никогда не отходил от него ни на шаг! — простодушно удивилась Мелангель. В голосе девушки послышалась тревога: хотя Сиаран не особо ей нравился, она относилась к нему с пониманием и сочувствием.
— Как видишь, отошел, — глухо произнес Мэтью. — У меня есть и свои дела… Имею я право… подышать воздухом. А с ним все в порядке, он мирно спит в своей постели и никуда оттуда не денется.
— Я так и думала, — с плохо скрываемой горечью промолвила Мелангель, — что ты пришел не ради того, чтобы повидаться со мной.
Она собралась встать, и, хотя движение ее было легким и быстрым, Мэтью, словно бы сам того не желая, протянул руку, чтобы поддержать ее за талию и помочь подняться. Но рука его повисла в воздухе — девушка отстранилась и встала сама.
— Слава Богу, — сказала она с расстановкой, — что, завидя меня, ты не обратился в бегство. И на том спасибо.
— Но я не свободен, — возразил задетый за живое молодой человек, — ты знаешь это не хуже меня.
— Но коли так — ты не был свободен и тогда, когда мы вместе шли по дороге, — горячо возразила Мелангель. — Однако это не помешало тебе нести мою ношу, поддерживать меня под локоток да еще и поотстать от Сиарана, чтобы тот не видел, как ты со мной любезничаешь. Мне казалось, что я тебе приглянулась, что тебе в радость идти рядом со мной. Почему ты сразу не сказал мне, что не волен в своих поступках. А еще лучше было бы тебе повести своего приятеля каким-нибудь другим путем и оставить нас в покое. Тогда бы я смирилась и, может быть, со временем и позабыла бы тебя. А теперь мне это не под силу! Не забыть мне тебя! Ни за что не забыть!
Мэтью стиснул зубы, на щеках выступили желваки, его лицо исказила гримаса то ли гнева, то ли отчаяния — этого Мелангель сказать не могла. Девушка смотрела на него в упор, взгляд ее был исполнен страсти, а в таком состоянии трудно размышлять и строить догадки. Мэтью отвел глаза.
— Я заслужил твой укор, — хриплым шепотом произнес молодой человек, — я виноват перед тобой. Я не имел права забывать о том, что счастье в этой жизни не для меня. Мне надо было расстаться с тобой, как только я тебя увидел. О Господи, и ты думаешь, я мог бы Сиарана увести? Нет, вряд ли удалось бы мне оторвать его от вас… И все же я должен был проявить твердость и проститься с тобой…
Быстрым движением Мэтью взял девушку за подбородок и приблизил ее лицо к своему так резко и бесцеремонно, что едва не причинил ей боль.
— Знаешь ли ты, какой жертвы от меня ты требуешь? — воскликнул он. — Нет! Ведь ты никогда не видела своего лица, верно? И судить о том, как ты выглядишь, могла лишь по глазам окружающих. У тебя же нет зеркала, да и откуда ему взяться? А значит, ты могла лишь случайно увидеть свое отражение на поверхности речушки или пруда — и потому понятия не имеешь о том, что, завидя тебя, человек может потерять голову. А ты еще удивляешься тому, что, изнывая от жажды, я не бежал прочь от родника с живительной влагой. Но поверь: я предпочел бы умереть, нежели потревожить покой твоего сердца. Боже милосердный, спаси и помилуй меня грешного!
Мелангель была пятью годами моложе Мэтью и, хотя девушки взрослеют быстрее, в сравнении с ним оставалась почти ребенком. Как зачарованная, слушала она эту пылкую речь, слегка пугаясь ее страстного тона. Рука, державшая ее подбородок, крепкая мужская рука с длинными сильными пальцами, дрожала, да и все его тело трясло, как в лихорадке. Она мягко положила свою маленькую ладошку на его руку. Собственные переживания показались ей ничтожными в сравнении с его неизбывной и неизъяснимой тоской.
— Я никогда бы не осмелилась говорить за Господа Бога, — с твердостью промолвила девушка, — но что могла простить тебе я сама, я уже простила. Ты не виноват в том, что я тебя полюбила. Ты просто был добр ко мне как никто другой, с тех пор как я покинула Уэльс. И ты говорил мне, что связан обетом, да, любовь моя, говорил, — только тогда я не обратила на это внимания. Что за обет ты принес, я так и не узнала, но это и не важно. Главное, душа моя, чтобы сердце твое не томила печаль…
Они стояли, глядя друг на друга, а тем временем золото закатных лучей сменилось багрянцем, а затем и тот истаял, словно жар тлеющих угольев под слоем золы. Мягкий, розовый сумрак осенил юношу и девушку своим крылом, последний луч заходящего солнца упал на их лица, и глаза обоих подернула жемчужная, радужная пелена, ибо в них — и у него, и у нее — застыли слезы. Он склонился к ней, она потянулась к нему, и губы их слились в поцелуе.
Стоял тихий прозрачный вечер, и звон маленького церковного колокола, призывавшего братию на вечерний молебен, слышался особенно отчетливо. Пребывавший в благостной полудреме брат Кадфаэль тут же встрепенулся. Еще в юности, в годы ратных трудов и дальних странствий, он приучил себя мгновенно засыпать и мгновенно пробуждаться свежим и бодрым, независимо от времени суток. Этой привычке он не изменил и в пору зрелости, в стенах мирной обители.
Он вышел из сарайчика в светящийся сумрак вечера и закрыл за собой дверь. Требовалось всего несколько минут на то, чтобы дойти до церкви через розарий. Монах шел с легким сердцем, которое полнилось красотой нынешнего вечера, такого дивного, словно сама природа предвкушала грядущий праздник, и, сам не зная почему, он на ходу обернулся и бросил взгляд на запад — разве что хотел полюбоваться полоской нежно светящегося неба, теплого и чистого как девичий румянец. И там, на фоне затухающего закатного костра, на гребне холма над пологим берегом Меола, он увидел четко очерченные тени, слившиеся в долгом поцелуе, который так и не кончился, пока монах не вышел из сада и не потерял их из виду. Сомневаться не приходилось — это были Мэтью и Мелангель. Кадфаэля призывали иные заботы, но образ юной пары так глубоко запечатлелся в его сознании, что не покинул его и во время молитвы.
В тот же вечер 21 июня в город прискакал всадник из числа сопровождавших посланца епископа или, скорее, императрицы Матильды. Его проводили в караульное помещение надвратной башни, чтобы он мог представиться Хью Берингару. Сам шериф как раз в это время собирался с полудюжиной стражников к мосту, с тем чтобы расстроить планы Симона Поера и его сообщников. Дело предстояло серьезное, ибо надо полагать, что здесь, в чужом городе, мошенники не расстаются с оружием. В таких обстоятельствах неожиданный визитер пришелся очень некстати, но Хью хорошо понимал, в каком шатком положении пребывают сторонники короля, и не мог пренебречь подобающими церемониями и не принять такого гонца. С чем бы ни ехал к нему этот посланец, Берингар предпочитал выяснить все заранее, чтобы иметь возможность подготовиться и выработать план действий.
В караульном помещении он лицом к лицу встретился с крепким, средних лет сквайром, который и изложил свое поручение.
— Мой лорд шериф! Наша достойная государыня и епископ Вестминстерский просят вас принять их посланника, уполномоченного от их имени предложить вашей милости мир и заручиться вашей помощью в установлении доброго порядка в нашей многострадальной стране. Я послан вперед, дабы известить вас о его скором прибытии.
Итак, императрица стала именоваться государыней Англии еще до своей коронации! Ну что ж, в конце концов, коронация, как видно, не за горами.
— Посланник лорда епископа встретит в Шрусбери радушный прием. Я внимательно выслушаю все, что он найдет нужным мне сообщить. Но в настоящий момент меня ждет дело, не терпящее отлагательств. Скажи, намного ли ты опередил своего господина?
— Примерно часа на два, — подумав, ответил сквайр.
— Хорошо. Тогда я распоряжусь начать приготовления к его приему, а сам тем временем постараюсь закончить одно маленькое дельце. А сколько человек сопровождают посланника?
— Двое оруженосцев и я, достойный лорд.
— В таком случае я оставляю тебя на попечение моего помощника: он разместит тебя и двоих твоих сотоварищей на ночь здесь, в замке. Что же касается епископа, то я и моя супруга почтем за честь принять его под крышей нашего дома. А сейчас, не сочти за обиду, я не могу уделить тебе больше внимания, ибо задуманное мною необходимо выполнить до темноты. Но, надеюсь, ты будешь доволен оказанным приемом.
Так оно и вышло. Лошадь гонца отвели в конюшню, почистили и задали овса, а самого сквайра Алан Гервард устроил в удобной комнатушке, где тот смог скинуть сапоги и кожаный дорожный камзол, непринужденно устроиться за столом и отведать вина и жаркого, в изобилии принесенного слугами.
Молодой помощник шерифа лишь недавно вступил в должность, а потому со рвением выполнял все, что ему поручали. Не приходилось сомневаться в том, что он не пожалеет усилий, чтобы как должно обустроить гостя, а потому Хью, отдав необходимые распоряжения, созвал своих стражников и покинул замок.
В то время, сразу после повечерия, стоял полумрак, но тьма еще не сгустилась, что как нельзя лучше способствовало успеху задуманного Хью предприятия, тем паче, что когда он и его спутники стали спускаться по крутому склону Вайля, их глаза приспособились к сумраку. В полной темноте тем, кого выслеживал шериф, было легче улизнуть, тогда как среди бела дня стражникам вряд ли бы удалось приблизиться к ним незамеченными. Если эти игроки и впрямь не новички в своем деле, они наверняка выставили дозорного, чтобы тот дал знать о приближающейся опасности.
Извилистый Вайль вывел отряд шерифа к городской стене и Английским воротам, из тени которых поднялся длинноногий худенький мальчуган с копной растрепанных волос. Он бросился к шерифу и ухватил его за рукав. Подручный Уота, смышленый паренек из предместья, едва не лопался от гордости за удачно выполненное поручение и спешил похвастаться своей ловкостью и сметкой.
— Мой лорд, — бойко затараторил он, — все они собрались вместе — и те четверо из аббатства, и еще дюжина, а то и поболе, городских щеголей. — Судя по нотке пренебрежения, промелькнувшей в его голосе, малец считал, что в предместье народ не в пример смекалистее. — Вам лучше оставить лошадок здесь, а дальше идти пешком. Они, как заслышат цокот копыт на мосту — а звук оттуда разносится далеко, — тут же бросятся в рассыпную, и тогда их ищи свищи.
«Паренек дело говорит, — подумал Хью, — и впрямь лучше спешиться, ежели они прячутся неподалеку».
— А где они засели? — спросил Берингар, спрыгнув с седла.
— Под дальним береговым пролетом моста, мой лорд. Там и сухо, и удобно — устроились ни на славу.
И вправду, место выбрано удачно. Вода под этим пролетом плескалась лишь во времена разливов Северна, ну а нынешним летом, когда река обмелела, там и трава-то наверняка высохла.
— Они, поди, и фонарем запаслись?
— Да, мой лорд. Они прикрывают его сверху, так что он освещает только плоский камень, на котором они мечут зернь. Со стороны ни проблеска не заметно, пока не спустишься к самой воде.
Стало быть, почуяв тревогу, они мигом погасят фонарь и разлетятся во все стороны, точно переполошившиеся птицы. И первыми, конечно, зададут деру мошенники — кто других обирает, тот быстрей удирает. Ну а попадутся скорее всего те, за кем никакой провинности нет, кроме разве что собственной глупости, — они-то не крали и не жульничали.
— Мы оставим лошадей здесь, — принял решение Хью. — Все слышали, что сказал парнишка? Они засели под мостом, а значит, когда пустятся наутек, наверняка воспользуются тропой, что ведет к Гайе вдоль берега. С другой стороны пролета — густые кусты, однако я не исключаю и того, что они могут попытаться прорваться и там. Пусть по три человека встанут на каждом склоне. Ежели сцапаете кого-нибудь из наших городских дуралеев, можете отпустить их домой, но всех пришлых держите крепко.
Охота началась. По одному и по двое стражники осторожно перешли мост над обмелевшим, зеленым от водорослей Северном, вода которого тускло поблескивала в свете звезд, и затаились в прибрежных кустах по обе стороны арочного пролета. К тому времени, когда стражники заняли свои места, над горизонтом угас последний отблеск заката и над рекой сгустилась бархатистая тьма. Хью, осторожно подбиравшийся по узенькой тропке, заметил под каменной аркой слабое свечение. Стало быть, они там.
«Если их и вправду так много, — подумал Берингар, — мне, пожалуй, не помешало бы взять с собой побольше стражников». Но шериф не собирался задерживать всех подряд — горожане его не интересовали. Пусть удирают подобру-поздорову, а на досуге призадумаются: стоит ли в другой раз рассчитывать на легкую поживу. Хью нужны были только заезжие мошенники, а с городскими лоботрясами пусть разбирается провост.
Хью выждал, когда мягкие крылья ночи сомкнулись над рекой, тихонько свистнул, и стражники с обеих сторон крадучись двинулись вниз по склону. Но безветренная ночь была так тиха, что легкий шорох кустов выдал их приближение. У выставленного игроками дозорного, судя по всему, был чуткий слух. Послышался отрывистый и пронзительный свист, фонарь мгновенно погас, и под аркой моста воцарилась кромешная тьма. Хью и его люди, уже не заботясь о тишине, стремглав бросились вниз. Игроки повскакали со своих мест, натыкаясь друг на друга, и пустились наутек. Из темноты доносилось тяжелое, хриплое дыхание. Стражники Хью с треском проламывались сквозь кусты и цепью смыкались внизу, чтобы взять беглецов в кольцо. Некоторые из попавших в окружение, метнувшись и влево, и вправо, поняли, что с обеих сторон их подстерегают стражники, и бросились прямиком в обмелевший Северн, хлюпая сапогами по воде. Кое-кому из них удалось перейти реку вброд и выбраться на противоположный берег. Местные парни выросли у воды, плавали, как рыбы, чуть ли не с рождения и знали все отмели Северна как свои пять пальцев. Правда, за ними никто не гнался. Если они потеряли свои денежки, то и поделом. Пусть отправляются домой да там поразмыслят о своих грешках. Дай Бог, чтобы жены оказались к ним столь же снисходительны, как шериф!
Но далеко не все из компании, собравшейся под мостом, знали русло реки. Чужакам было боязно соваться в воду, да еще в эдакую темень. И тогда в руках у пришлых мошенников засверкала сталь. Яростно размахивая клинками, они ринулись напролом, рассчитывая прорвать цепь стражников и вырваться на волю. Завязалась ожесточенная, но недолгая схватка. В густой траве, вверх по течению реки, стражники Берингара схватили нескольких беглецов, отделавшись при этом лишь царапинами и ссадинами. Однако кое-кому удалось уйти. Под мостом остался потушенный фонарь и разбросанные мошенниками специальные кости со смещенным центром тяжести, залитые изнутри свинцом. Для сбежавших проходимцев это была серьезная потеря — когда еще удастся изготовить такие же.
Хью отер с задетой клинком руки выступившую кровь и, продираясь сквозь высокую густую траву, поспешил к тропе, ведущей вверх к мосту и дороге. Вдруг впереди с приглушенным ругательством в сторону метнулась тень. Понимая, что ему не догнать беглеца, Хью закричал, надеясь, что кто-нибудь на дороге его услышит.
— Держите его! Держите, именем закона!
В этот час большинство жителей города и предместья уже укладывались спать, но на ночных дорогах всегда попадаются припозднившиеся путники, как вполне законопослушные, так и не очень. Среди и тех, и других могли найтись желающие откликнуться на призыв Берингара — одни ради того, чтобы помочь делу справедливости, другие же просто из желания поразвлечься.
Откуда-то сверху, из глубины бархатной летней ночи, непроглядную тьму которой прорезала лишь тонкая ниточка света, прочерчивавшая на западе линию горизонта, до ушей Хью донесся ответный возглас, а затем пронзительный испуганный крик и шум борьбы.
Вскарабкавшись по склону, шериф выбежал на дорогу. В темноте возле въезда на мост смутно маячили фигуры трех всадников. Один из них, тот, что посередине, слегка склонившись с седла, держал за шиворот запыхавшегося и выбившегося из сил беглеца, который уже не пытался сопротивляться.
— Тот здоровенный купец, что ходит в камзоле из отличной шерсти. Уж в чем, в чем, а в шерсти разбираться я научился. Зовут его вроде бы Симон Поер. И раз вы кинжала не нашли, он скорее всего передал его на хранение привратнику, как и Мэтью.
— Все может быть, — согласился Кадфаэль. — А когда ты это обнаружил? Вчера? Ну а сегодня он снова стоял рядом с тобой?
— Сегодня? Нет, сегодня нет.
А сегодня, подумал монах, он как ни в чем не бывало наблюдал за разыгравшейся на дворе сценой, готовый по первому требованию вывернуть наизнанку свою суму, и лишь добродушно улыбался, когда аббат велел Мэтью сдать свое оружие. Ясно, что в тот момент никакого кинжала при нем не было, а стало быть, он успел вовремя от него избавиться. И то сказать, аббатство большое и в стенах его найдется немало укромных мест, где можно надежно спрятать и кинжал, и сколько угодно краденых вещиц, благо все они невелики, а цену имеют, и немалую. Очевидно, поиски могли бы возыметь успех лишь в одном случае: если аббат прикажет держать ворота на запоре, а гостей — пленниками, пока братья не перекопают все грядки, не перевернут каждый топчан и не заглянут в каждую щель. Что ни говори, а распознать грешника — дело нелегкое.
— Нечестно получилось, — промолвил Рун, — Мэтью заставили отдать кинжал, а у того купца остался такой же. А Сиаран так расстраивается из-за своего перстня, что даже из спальни выходить и то не решается. Прямо извелся весь.
«Похоже, что так оно и есть», — подумал Кадфаэль. «Хотя странно, — вдруг пришло в голову монаху, — чего страшиться человеку, который сам объявил, что жить ему осталось недолго. Ему-то чего бояться?»
Впрочем, люди странные существа. Тот же Сиаран, вполне возможно, считает, что одно дело мирно преставиться в Абердароне, исповедавшись, причастившись и сподобившись христианского погребения, и совсем другое — стать жертвой разбойника или бродяги на большой дороге.
А вот о ком стоит подумать, так это о Симоне Поере. Допустим, что вчера у него был кинжал — тогда не исключено, он заявился с ним и на мессу. Но куда же он подевал его, прежде чем Сиаран обнаружил свою пропажу? И главное: почему решил избавиться от оружия? Кому это могло прийти на ум, если не вору.
— Ты бы, сынок, не забивал себе голову мыслями о Мэтью и Сиаране, — промолвил Кадфаэль, глядя на прекрасное и печальное лицо юноши. — Думай только о завтрашнем дне, о том, с какими мыслями ты предстанешь перед святой. И они, и Господь читают в твоей душе, и потому нет надобности ни о чем просить. Ты просто жди — с верою и надеждою в сердце. И чем бы ни закончилось твое паломничество, оно не будет напрасным. Скажи-ка, а в прошлую ночь ты принимал мое снадобье?
Рун широко раскрыл огромные, ослепительно ясные глаза, прозрачные, точно льдинки, сверкающие на солнце, и ответил:
— Нет, вчерашний день прошел хорошо, и мне хотелось поблагодарить святую за это. Не подумай, будто я не ценю твоей заботы, но я хотел сам ей что-нибудь дать. И я спал ночью, ей-Богу спал…
— Постарайся поспать и сегодня, — добродушно промолвил Кадфаэль и, просунув руку под спину Руна, помог ему сесть. — Помолись на сон грядущий, закрой глаза и засыпай, уповая на милость святой.
В тот день Сиаран шагу не ступил за дверь странноприимного дома, а Мэтью все же решился расстаться ненадолго со своим другом и вышел размяться и подышать свежим воздухом на высокое каменное крыльцо. Дело было после ужина, и многочисленные паломники прогуливались по двору, наслаждаясь вечерней прохладой и в благодушном настроении дожидаясь колокола к вечернему молебну.
Брат Кадфаэль покинул зал капитула до окончания чтения жития, поскольку у него были кое-какие неотложные дела, и, направляясь в сад, неожиданно заметил Мэтью. Тот стоял на верхней ступеньке крыльца и с видимым удовольствием вдыхал прохладный вечерний воздух. Бог весть почему, но один, без спутника, Мэтью казался моложе, и выше ростом. В мягком вечернем свете лицо его выглядело умиротворенным и безмятежным. Когда Мэтью шагнул вперед и начал спускаться во двор, Кадфаэль невольно поискал глазами фигуру его неразлучного спутника. Обычно Мэтью держался на полшага позади Сиарана, но на сей раз босоногого паломника поблизости не было. Что ж, может, Сиарану и впрямь не до прогулок, но до сих пор Мэтью не расставался с ним ни днем, ни ночью, ни в пути, ни на отдыхе, даже ради встреч с Мелангель, хотя всякий раз, завидя девушку, провожал ее задумчивым взглядом.
«Любой человек, — размышлял Кадфаэль, неторопливо шагая к себе, в сарайчик, — сплошная загадка, а я, грешный, любопытен не в меру, в чем, пожалуй, не мешало бы и покаяться. Правда, покуда человеку интересны ближние его, он еще не утратил вкуса к жизни. Почему кто-то поступает так, а не иначе? Почему, например, зная о своем смертельном недуге и желая до своей кончины достичь обетованного места, один человек пускается в долгое и многотрудное путешествие босиком и с тяжеленным крестом на шее? Неужто считает, что такое самоистязание более угодно Богу, чем, скажем, помощь, оказанная в дороге какому-нибудь бедняге вроде этого мальчика Руна, обреченного на страдания от рождения, а отнюдь не по собственной прихоти? Почему другой человек, словно тень, следует за ним через всю страну? И почему несчастный допускает это, вместо того чтобы распрощаться с другом и обрести душевный покой в уединении в ожидании близкого конца?»
Кадфаэль свернул за угол зеленой живой изгороди розария, и тут его раздумья о природе неуемного интереса к ближнему были прерваны тем, что он неожиданно узрел этого самого ближнего, а точнее сказать, ближнюю. Она сидела на траве, устремив взгляд через засаженный горохом пологий склон куда-то вдаль, за серебристую ленту ручья Меол. Девушка сидела неподвижно, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками. Вне всякого сомнения, тетушка Элис в этот час судачила о том о сем со столь же почтенными матронами, Рун же наверняка уже улегся в постель. Ну а Мелангель, надо думать, украдкой пробралась в сад, чтобы в одиночестве и покое помечтать о счастье, лелея несбыточные надежды. маленькая темная фигурка, словно окруженная золотистым сиянием, четко вырисовывалась на фоне заходящего солнца. Судя по закатному небу, завтрашний день, день праздника Святой Уинифред, обещал, как и сегодняшний, быть безоблачным и прекрасным. Кадфаэля и Мелангель разделял розовый сад, и девушка не слышала, как он прошел мимо по травянистой тропинке. Монах направлялся в сарайчик, чтобы прибраться на ночь, расставить и разложить все по местам, проверить затычки у своих бутылей и фляг и убедиться, что жаровня, которая зажигалась днем, остыла, и уголья в ней не тлеют.
Брат Освин, паренек, которого определили ему в помощники, старался изо всех сил, но запросто мог что-то упустить из виду, хотя уже не ронял и не разбивал все подряд, как случалось в первые дни его работы. Зайдя в сарайчик и окинув придирчивым взглядом свое хозяйство, Кадфаэль убедился, что все в порядке. Теперь можно было и не торопиться, а использовать оставшееся до повечерия время, чтобы спокойно посидеть здесь, в пахнувшем деревом полумраке, и поразмыслить. Каждому предстояло провести это время по-своему, и не всем с пользой. Троица ремесленников: Уолтер Бэгт, портной, Джон Шур, перчаточник, да Уильям Хейлз, коновал, — займутся своим истинным ремеслом, игрой в кости, и угодят прямиком в руки Хью. А вот с Симоном Поером, куда более загадочной личностью, дело обстоит сложнее. Угодит ли он вместе с ними в расставленную ловушку или ухитрится ускользнуть, как бывало не раз? Так или иначе, а ближе к ночи он наверняка примется за темные делишки.
Кадфаэль приметил, как двое из трех игроков вышли из ворот и как несколькими минутами позже в том же направлении двинулся третий, и не сомневался, что самозваный купец из Голдфорда вскоре последует за ними. А вот для молодого человека, в кои-то веки вышедшего прогуляться в одиночку, самое время обойти монастырские угодья и случайно наткнуться на одиноко сидевшую девушку.
Кадфаэль поднял ноги на деревянную лавку и закрыл глаза, рассчитывая малость передохнуть.
Девушка не заметила, когда именно Мэтью появился у нее за спиной. Лишь заслышав шуршанье высокой, высушенной солнцем травы у него под ногами, она вздрогнула, обернулась, неловко привстав на колени, и испуганно замерла, уставясь на него широко раскрытыми глазами, в которых запечатлелся отблеск заката. Выражение ее лица было по-детски трогательным и беззащитным — точно так же, как тогда на дороге, когда Мэтью выхватил ее из-под самых копыт мчавшихся во весь опор лошадей и с нею на руках отскочил в сторону, перемахнув через придорожную канаву. В тот раз она тоже широко раскрыла глаза, и наполнявший их испуг постепенно сменился приятным удивлением, ибо молодой человек был учтив, добр и, несомненно, ею восхищен.
Они смотрели друг другу в глаза, но это продолжалось недолго. Девушка затрясла головой, словно отгоняя наваждение; в растерянности вглядывалась она в сумрак за спиной Мэтью и поверить не могла, что он пришел один.
— А Сиаран?.. — неуверенно произнесла девушка. — Ты ищешь здесь что-то для него?
— Нет, — буркнул Мэтью, не глядя на нее. — Сиаран спит.
— Но ты никогда не отходил от него ни на шаг! — простодушно удивилась Мелангель. В голосе девушки послышалась тревога: хотя Сиаран не особо ей нравился, она относилась к нему с пониманием и сочувствием.
— Как видишь, отошел, — глухо произнес Мэтью. — У меня есть и свои дела… Имею я право… подышать воздухом. А с ним все в порядке, он мирно спит в своей постели и никуда оттуда не денется.
— Я так и думала, — с плохо скрываемой горечью промолвила Мелангель, — что ты пришел не ради того, чтобы повидаться со мной.
Она собралась встать, и, хотя движение ее было легким и быстрым, Мэтью, словно бы сам того не желая, протянул руку, чтобы поддержать ее за талию и помочь подняться. Но рука его повисла в воздухе — девушка отстранилась и встала сама.
— Слава Богу, — сказала она с расстановкой, — что, завидя меня, ты не обратился в бегство. И на том спасибо.
— Но я не свободен, — возразил задетый за живое молодой человек, — ты знаешь это не хуже меня.
— Но коли так — ты не был свободен и тогда, когда мы вместе шли по дороге, — горячо возразила Мелангель. — Однако это не помешало тебе нести мою ношу, поддерживать меня под локоток да еще и поотстать от Сиарана, чтобы тот не видел, как ты со мной любезничаешь. Мне казалось, что я тебе приглянулась, что тебе в радость идти рядом со мной. Почему ты сразу не сказал мне, что не волен в своих поступках. А еще лучше было бы тебе повести своего приятеля каким-нибудь другим путем и оставить нас в покое. Тогда бы я смирилась и, может быть, со временем и позабыла бы тебя. А теперь мне это не под силу! Не забыть мне тебя! Ни за что не забыть!
Мэтью стиснул зубы, на щеках выступили желваки, его лицо исказила гримаса то ли гнева, то ли отчаяния — этого Мелангель сказать не могла. Девушка смотрела на него в упор, взгляд ее был исполнен страсти, а в таком состоянии трудно размышлять и строить догадки. Мэтью отвел глаза.
— Я заслужил твой укор, — хриплым шепотом произнес молодой человек, — я виноват перед тобой. Я не имел права забывать о том, что счастье в этой жизни не для меня. Мне надо было расстаться с тобой, как только я тебя увидел. О Господи, и ты думаешь, я мог бы Сиарана увести? Нет, вряд ли удалось бы мне оторвать его от вас… И все же я должен был проявить твердость и проститься с тобой…
Быстрым движением Мэтью взял девушку за подбородок и приблизил ее лицо к своему так резко и бесцеремонно, что едва не причинил ей боль.
— Знаешь ли ты, какой жертвы от меня ты требуешь? — воскликнул он. — Нет! Ведь ты никогда не видела своего лица, верно? И судить о том, как ты выглядишь, могла лишь по глазам окружающих. У тебя же нет зеркала, да и откуда ему взяться? А значит, ты могла лишь случайно увидеть свое отражение на поверхности речушки или пруда — и потому понятия не имеешь о том, что, завидя тебя, человек может потерять голову. А ты еще удивляешься тому, что, изнывая от жажды, я не бежал прочь от родника с живительной влагой. Но поверь: я предпочел бы умереть, нежели потревожить покой твоего сердца. Боже милосердный, спаси и помилуй меня грешного!
Мелангель была пятью годами моложе Мэтью и, хотя девушки взрослеют быстрее, в сравнении с ним оставалась почти ребенком. Как зачарованная, слушала она эту пылкую речь, слегка пугаясь ее страстного тона. Рука, державшая ее подбородок, крепкая мужская рука с длинными сильными пальцами, дрожала, да и все его тело трясло, как в лихорадке. Она мягко положила свою маленькую ладошку на его руку. Собственные переживания показались ей ничтожными в сравнении с его неизбывной и неизъяснимой тоской.
— Я никогда бы не осмелилась говорить за Господа Бога, — с твердостью промолвила девушка, — но что могла простить тебе я сама, я уже простила. Ты не виноват в том, что я тебя полюбила. Ты просто был добр ко мне как никто другой, с тех пор как я покинула Уэльс. И ты говорил мне, что связан обетом, да, любовь моя, говорил, — только тогда я не обратила на это внимания. Что за обет ты принес, я так и не узнала, но это и не важно. Главное, душа моя, чтобы сердце твое не томила печаль…
Они стояли, глядя друг на друга, а тем временем золото закатных лучей сменилось багрянцем, а затем и тот истаял, словно жар тлеющих угольев под слоем золы. Мягкий, розовый сумрак осенил юношу и девушку своим крылом, последний луч заходящего солнца упал на их лица, и глаза обоих подернула жемчужная, радужная пелена, ибо в них — и у него, и у нее — застыли слезы. Он склонился к ней, она потянулась к нему, и губы их слились в поцелуе.
Стоял тихий прозрачный вечер, и звон маленького церковного колокола, призывавшего братию на вечерний молебен, слышался особенно отчетливо. Пребывавший в благостной полудреме брат Кадфаэль тут же встрепенулся. Еще в юности, в годы ратных трудов и дальних странствий, он приучил себя мгновенно засыпать и мгновенно пробуждаться свежим и бодрым, независимо от времени суток. Этой привычке он не изменил и в пору зрелости, в стенах мирной обители.
Он вышел из сарайчика в светящийся сумрак вечера и закрыл за собой дверь. Требовалось всего несколько минут на то, чтобы дойти до церкви через розарий. Монах шел с легким сердцем, которое полнилось красотой нынешнего вечера, такого дивного, словно сама природа предвкушала грядущий праздник, и, сам не зная почему, он на ходу обернулся и бросил взгляд на запад — разве что хотел полюбоваться полоской нежно светящегося неба, теплого и чистого как девичий румянец. И там, на фоне затухающего закатного костра, на гребне холма над пологим берегом Меола, он увидел четко очерченные тени, слившиеся в долгом поцелуе, который так и не кончился, пока монах не вышел из сада и не потерял их из виду. Сомневаться не приходилось — это были Мэтью и Мелангель. Кадфаэля призывали иные заботы, но образ юной пары так глубоко запечатлелся в его сознании, что не покинул его и во время молитвы.
Глава 7
В тот же вечер 21 июня в город прискакал всадник из числа сопровождавших посланца епископа или, скорее, императрицы Матильды. Его проводили в караульное помещение надвратной башни, чтобы он мог представиться Хью Берингару. Сам шериф как раз в это время собирался с полудюжиной стражников к мосту, с тем чтобы расстроить планы Симона Поера и его сообщников. Дело предстояло серьезное, ибо надо полагать, что здесь, в чужом городе, мошенники не расстаются с оружием. В таких обстоятельствах неожиданный визитер пришелся очень некстати, но Хью хорошо понимал, в каком шатком положении пребывают сторонники короля, и не мог пренебречь подобающими церемониями и не принять такого гонца. С чем бы ни ехал к нему этот посланец, Берингар предпочитал выяснить все заранее, чтобы иметь возможность подготовиться и выработать план действий.
В караульном помещении он лицом к лицу встретился с крепким, средних лет сквайром, который и изложил свое поручение.
— Мой лорд шериф! Наша достойная государыня и епископ Вестминстерский просят вас принять их посланника, уполномоченного от их имени предложить вашей милости мир и заручиться вашей помощью в установлении доброго порядка в нашей многострадальной стране. Я послан вперед, дабы известить вас о его скором прибытии.
Итак, императрица стала именоваться государыней Англии еще до своей коронации! Ну что ж, в конце концов, коронация, как видно, не за горами.
— Посланник лорда епископа встретит в Шрусбери радушный прием. Я внимательно выслушаю все, что он найдет нужным мне сообщить. Но в настоящий момент меня ждет дело, не терпящее отлагательств. Скажи, намного ли ты опередил своего господина?
— Примерно часа на два, — подумав, ответил сквайр.
— Хорошо. Тогда я распоряжусь начать приготовления к его приему, а сам тем временем постараюсь закончить одно маленькое дельце. А сколько человек сопровождают посланника?
— Двое оруженосцев и я, достойный лорд.
— В таком случае я оставляю тебя на попечение моего помощника: он разместит тебя и двоих твоих сотоварищей на ночь здесь, в замке. Что же касается епископа, то я и моя супруга почтем за честь принять его под крышей нашего дома. А сейчас, не сочти за обиду, я не могу уделить тебе больше внимания, ибо задуманное мною необходимо выполнить до темноты. Но, надеюсь, ты будешь доволен оказанным приемом.
Так оно и вышло. Лошадь гонца отвели в конюшню, почистили и задали овса, а самого сквайра Алан Гервард устроил в удобной комнатушке, где тот смог скинуть сапоги и кожаный дорожный камзол, непринужденно устроиться за столом и отведать вина и жаркого, в изобилии принесенного слугами.
Молодой помощник шерифа лишь недавно вступил в должность, а потому со рвением выполнял все, что ему поручали. Не приходилось сомневаться в том, что он не пожалеет усилий, чтобы как должно обустроить гостя, а потому Хью, отдав необходимые распоряжения, созвал своих стражников и покинул замок.
В то время, сразу после повечерия, стоял полумрак, но тьма еще не сгустилась, что как нельзя лучше способствовало успеху задуманного Хью предприятия, тем паче, что когда он и его спутники стали спускаться по крутому склону Вайля, их глаза приспособились к сумраку. В полной темноте тем, кого выслеживал шериф, было легче улизнуть, тогда как среди бела дня стражникам вряд ли бы удалось приблизиться к ним незамеченными. Если эти игроки и впрямь не новички в своем деле, они наверняка выставили дозорного, чтобы тот дал знать о приближающейся опасности.
Извилистый Вайль вывел отряд шерифа к городской стене и Английским воротам, из тени которых поднялся длинноногий худенький мальчуган с копной растрепанных волос. Он бросился к шерифу и ухватил его за рукав. Подручный Уота, смышленый паренек из предместья, едва не лопался от гордости за удачно выполненное поручение и спешил похвастаться своей ловкостью и сметкой.
— Мой лорд, — бойко затараторил он, — все они собрались вместе — и те четверо из аббатства, и еще дюжина, а то и поболе, городских щеголей. — Судя по нотке пренебрежения, промелькнувшей в его голосе, малец считал, что в предместье народ не в пример смекалистее. — Вам лучше оставить лошадок здесь, а дальше идти пешком. Они, как заслышат цокот копыт на мосту — а звук оттуда разносится далеко, — тут же бросятся в рассыпную, и тогда их ищи свищи.
«Паренек дело говорит, — подумал Хью, — и впрямь лучше спешиться, ежели они прячутся неподалеку».
— А где они засели? — спросил Берингар, спрыгнув с седла.
— Под дальним береговым пролетом моста, мой лорд. Там и сухо, и удобно — устроились ни на славу.
И вправду, место выбрано удачно. Вода под этим пролетом плескалась лишь во времена разливов Северна, ну а нынешним летом, когда река обмелела, там и трава-то наверняка высохла.
— Они, поди, и фонарем запаслись?
— Да, мой лорд. Они прикрывают его сверху, так что он освещает только плоский камень, на котором они мечут зернь. Со стороны ни проблеска не заметно, пока не спустишься к самой воде.
Стало быть, почуяв тревогу, они мигом погасят фонарь и разлетятся во все стороны, точно переполошившиеся птицы. И первыми, конечно, зададут деру мошенники — кто других обирает, тот быстрей удирает. Ну а попадутся скорее всего те, за кем никакой провинности нет, кроме разве что собственной глупости, — они-то не крали и не жульничали.
— Мы оставим лошадей здесь, — принял решение Хью. — Все слышали, что сказал парнишка? Они засели под мостом, а значит, когда пустятся наутек, наверняка воспользуются тропой, что ведет к Гайе вдоль берега. С другой стороны пролета — густые кусты, однако я не исключаю и того, что они могут попытаться прорваться и там. Пусть по три человека встанут на каждом склоне. Ежели сцапаете кого-нибудь из наших городских дуралеев, можете отпустить их домой, но всех пришлых держите крепко.
Охота началась. По одному и по двое стражники осторожно перешли мост над обмелевшим, зеленым от водорослей Северном, вода которого тускло поблескивала в свете звезд, и затаились в прибрежных кустах по обе стороны арочного пролета. К тому времени, когда стражники заняли свои места, над горизонтом угас последний отблеск заката и над рекой сгустилась бархатистая тьма. Хью, осторожно подбиравшийся по узенькой тропке, заметил под каменной аркой слабое свечение. Стало быть, они там.
«Если их и вправду так много, — подумал Берингар, — мне, пожалуй, не помешало бы взять с собой побольше стражников». Но шериф не собирался задерживать всех подряд — горожане его не интересовали. Пусть удирают подобру-поздорову, а на досуге призадумаются: стоит ли в другой раз рассчитывать на легкую поживу. Хью нужны были только заезжие мошенники, а с городскими лоботрясами пусть разбирается провост.
Хью выждал, когда мягкие крылья ночи сомкнулись над рекой, тихонько свистнул, и стражники с обеих сторон крадучись двинулись вниз по склону. Но безветренная ночь была так тиха, что легкий шорох кустов выдал их приближение. У выставленного игроками дозорного, судя по всему, был чуткий слух. Послышался отрывистый и пронзительный свист, фонарь мгновенно погас, и под аркой моста воцарилась кромешная тьма. Хью и его люди, уже не заботясь о тишине, стремглав бросились вниз. Игроки повскакали со своих мест, натыкаясь друг на друга, и пустились наутек. Из темноты доносилось тяжелое, хриплое дыхание. Стражники Хью с треском проламывались сквозь кусты и цепью смыкались внизу, чтобы взять беглецов в кольцо. Некоторые из попавших в окружение, метнувшись и влево, и вправо, поняли, что с обеих сторон их подстерегают стражники, и бросились прямиком в обмелевший Северн, хлюпая сапогами по воде. Кое-кому из них удалось перейти реку вброд и выбраться на противоположный берег. Местные парни выросли у воды, плавали, как рыбы, чуть ли не с рождения и знали все отмели Северна как свои пять пальцев. Правда, за ними никто не гнался. Если они потеряли свои денежки, то и поделом. Пусть отправляются домой да там поразмыслят о своих грешках. Дай Бог, чтобы жены оказались к ним столь же снисходительны, как шериф!
Но далеко не все из компании, собравшейся под мостом, знали русло реки. Чужакам было боязно соваться в воду, да еще в эдакую темень. И тогда в руках у пришлых мошенников засверкала сталь. Яростно размахивая клинками, они ринулись напролом, рассчитывая прорвать цепь стражников и вырваться на волю. Завязалась ожесточенная, но недолгая схватка. В густой траве, вверх по течению реки, стражники Берингара схватили нескольких беглецов, отделавшись при этом лишь царапинами и ссадинами. Однако кое-кому удалось уйти. Под мостом остался потушенный фонарь и разбросанные мошенниками специальные кости со смещенным центром тяжести, залитые изнутри свинцом. Для сбежавших проходимцев это была серьезная потеря — когда еще удастся изготовить такие же.
Хью отер с задетой клинком руки выступившую кровь и, продираясь сквозь высокую густую траву, поспешил к тропе, ведущей вверх к мосту и дороге. Вдруг впереди с приглушенным ругательством в сторону метнулась тень. Понимая, что ему не догнать беглеца, Хью закричал, надеясь, что кто-нибудь на дороге его услышит.
— Держите его! Держите, именем закона!
В этот час большинство жителей города и предместья уже укладывались спать, но на ночных дорогах всегда попадаются припозднившиеся путники, как вполне законопослушные, так и не очень. Среди и тех, и других могли найтись желающие откликнуться на призыв Берингара — одни ради того, чтобы помочь делу справедливости, другие же просто из желания поразвлечься.
Откуда-то сверху, из глубины бархатной летней ночи, непроглядную тьму которой прорезала лишь тонкая ниточка света, прочерчивавшая на западе линию горизонта, до ушей Хью донесся ответный возглас, а затем пронзительный испуганный крик и шум борьбы.
Вскарабкавшись по склону, шериф выбежал на дорогу. В темноте возле въезда на мост смутно маячили фигуры трех всадников. Один из них, тот, что посередине, слегка склонившись с седла, держал за шиворот запыхавшегося и выбившегося из сил беглеца, который уже не пытался сопротивляться.