— Она здесь, мы нашли ее. Тут надо поосторожней, доверьте это мне.
Все взоры обратились к могиле. Приор Роберт аж затрепетал, едва сдерживая желание спрыгнуть в могилу и откапывать кости, рискуя перепачкать свои белоснежные руки. Сияющий брат Колумбанус возвышался на краю могилы, и его ликующий взор был обращен отнюдь не в глубину, где покоились хрупкие кости святой, а к небесам, откуда обращалась к нему ее душа. И вне всякого сомнения, от него исходило сияние причастности к ее величию, подавлявшее и приора, и остальных братьев в глазах тех, кто наблюдал за этим зрелищем. Брат Колумбанус желал, чтобы его запомнили в этот час, и он своего добился.
Кадфаэль преклонил колени. Может быть, это тоже было своего рода знамение — то, что в этот миг только он стоял на коленях. Он понял, что находится в ногах скелета. Святая пролежала в могиле несколько столетий, но земля хорошо сберегла ее — скелет был цел, или почти цел. Кадфаэль не хотел тревожить ее вообще, и теперь решил, что потревожит настолько мало, насколько удастся. Он осторожно сгребал землю ладонями, пробуя тут и там кончиками пальцев, чтобы расчистить скелет во всю длину, не повредив его. Должно быть, при жизни она была чуть выше среднего роста, стройная и гибкая, как ива. Кадфаэль осторожно разгреб землю вокруг скелета. Обнажился череп, и монах бережно расчистил глазницы, дивясь ее тонким скулам и высокому лбу. Она и после смерти осталась прекрасной. Склонившись, Кадфаэль с грустью смотрел на ее останки.
— Спустите-ка мне сюда льняную простыню, — скомандовал он наконец, — и какие-нибудь веревки, чтобы ее можно было осторожно поднять. Я не хочу вынимать кости по отдельности, надо достать ее из могилы целой, такой же, какой ее сюда положили.
Ему протянули простыню, и Кадфаэль, расстелив ее рядом с хрупким скелетом, заботливо и бережно очистил кости от земли, и не спеша, дюйм за дюймом, сдвинул их на льняной саван. Найденную ранее кисть руки он аккуратно положил на место. Затем он подсунул под простыню длинные льняные бинты, и с их помощью останки осторожно вытащили на свет Божий и положили на траву рядом с могилой.
— Надо смыть с нее землю, — сказал приор, с благоговейным трепетом глядя на трофей, стоивший ему стольких трудов, — а потом запеленать снова.
— Кости высохли, они хрупкие и непрочные, — нетерпеливо возразил Кадфаэль. — Мы забрали ее из валлийской земли, но если не побережемся, она может рассыпаться в прах и вновь смешаться с этой землей. И если мы будем долго держать ее на открытом воздухе и на солнце, кости, того и гляди, раскрошатся в пыль. Куда разумнее, отец приор, спеленать ее как следует, уложить в раку, закрыть как можно плотнее и опечатать, чтобы воздух не проникал. И чем скорее это будет сделано — тем лучше.
Хотя приор терпеть не мог, когда ему указывали, что делать, он все же прислушался к голосу здравого смысла. Вдохновенно распевая псалмы, монахи поспешно вынесли из часовни великолепный ковчег, заново перепеленали тонкие кости и положили их в раку. Мастера, делавшие раку, понимали, как важно, чтобы воздух не попадал внутрь, и поэтому позаботились, чтобы крышка подходила плотно, без малейших зазоров, а все пазы изнутри проложили свинцом.
Прежде чем отнести святые мощи в часовню, чтобы отслужить над ними благодарственную мессу, монахи закрыли крышку, проверили запоры, а по окончании молебна приор для надежности опечатал раку личной печатью. Теперь покоившейся в ковчеге святой предстоял долгий путь в чужую землю, которая возжелала обрести ее покровительство. Все валлийцы, которые смогли попасть в часовню или протолкнуться к дверям, чтобы хоть краешком глаза взглянуть на церемонию, хранили гробовое молчание. В их глазах ничего нельзя было прочесть, однако то внимание, с которым они следили за каждым движением чужаков, позволяло догадываться, что происходящее гвитеринцев вовсе не радует, хотя никто не осмеливался заявить об этом вслух.
— Сейчас, когда мы выполнили этот священный долг, — объявил отец Хью, чувствовавший одновременно и облегчение, и печаль, — настало время исполнить иной, возложенный на нас самою святой Уинифред. Мы должны с честью погрести Ризиарта, получившего отпущение всех грехов, в могиле, которую святая оставила ему в наследство. И пусть всяк внемлющий поразится тому, сколь велика милость, оказанная этому достойному мужу.
В этих словах священник постарался, насколько хватило решимости, воздать должное Ризиарту и тем заслужил молчаливое одобрение своих прихожан.
Отпевание было недолгим, и как только оно закончилось, шестеро самых старых и Доверенных слуг из дома Ризиарта подняли носилки, сплетенные из ветвей с уже Увядающими листьями, и поднесли их к краю могилы. Те самые полоски ткани, помощи которых поднимали святую Уинифред, приготовили для того, чтобы опустить Ризиарта на ее место.
Сионед, стоявшая рядом со своим дядюшкой, обвела взглядом круг друзей и соседей и сняла с цепочки висевший на шее серебряный крест. Она намеренно встала так, чтобы Кэдваллон с Передаром оказались поблизости, по правую руку от нее, и казалось вполне естественным, что она повернулась к ним. Передар все время избегал ее взгляда и поглядывал в ее сторону только тогда, когда был уверен, что она этого не заметит. Однако девушка обернулась неожиданно и застала его врасплох.
— Передар, — обратилась Сионед к юноше, — я хочу сделать последний подарок моему отцу, и прошу, чтобы передал его ты — ведь ты был для него как сын. Возьми этот крест и возложи ему на грудь — туда, где ее пробила стрела убийцы. Пусть он упокоится вместе с этим крестом. Сегодня я прощаюсь с отцом навсегда — попрощайся же с ним и ты.
Ужас сковал Передара, он как будто онемел и беспомощно переводил взгляд со спокойного, требовательного лица девушки на маленький крестик, который она протянула ему на ладони. Протянула на глазах у людей, знавших его и хорошо ему знакомых. Девушка говорила отчетливо — так, чтобы слова ее услышал каждый. Все взоры обратились к Передару, и ни от кого не укрылось, как кровь медленно отхлынула от его лица, а в глазах застыл панический страх, хотя никто не понимал, в чем дело.
Передар как будто попал в западню: он не мог отказать Сионед в ее просьбе — и не мог выполнить ее, не прикоснувшись к покойнику в том самом месте, куда был нанесен смертельный удар.
Юноша неохотно протянул руку и принял крест. Допустить, чтобы девушка ждала напрасно, было свыше его сил. Но смотрел он не на крест — его отчаянный взгляд был устремлен на Сионед. Поначалу девушка спокойно выжидала, но, видя его замешательство, заподозрила худшее. Теперь она считала, что знает все, и страшнее этого ничего не могла себе представить. Однако ловушка, которую она расставила для Передара, захлопнулась, и освободить его было не в ее власти. Люди уже начали удивляться, почему он медлит, и недоуменно перешептывались у него за спиной.
Усилием воли Передар попытался собрать все свое мужество, но его хватило лишь на миг. Он сделал несколько нерешительных шагов по направлению к носилкам и могиле, но запнулся, будто заартачившийся конь, и замер. Теперь толпа обступала его со всех сторон, и он не мог двинуться ни назад, ни вперед. Кадфаэль увидел, как на лбу Передара выступили крупные капли пота.
— Ну давай, сынок, — подбодрил юношу отец Хью, которому до сих пор и в голову не пришло, что здесь творится что-то неладное, — грешно заставлять покойника ждать. Сионед правду сказала, да я и сам знаю, что ты был ему как родной сын и скорбишь вместе с ней — как и все мы.
Передар вздрогнул, когда священник назвал имя Сионед. Он пробормотал: «отец…» и снова попытался двинуться вперед, но не смог сойти с места. Ноги не слушались его, он не мог заставить себя ни на шаг приблизиться к завернутому в саван телу, лежавшему у края разверстой могилы. Наконец, не выдержав тяжести устремленных на него глаз, юноша упал на колени. Одной рукой он закрыл лицо, в другой судорожно сжимал крест.
— Нет! — прохрипел Передар, не отнимая ладони от лица. — Он не может обвинить меня! Я не убивал его! Когда я сделал это, Ризиарт был уже мертв!
Вздох изумления, словно ветер, пронесся над поляной и раскопанной могилой, а затем в воздухе повисла гнетущая тишина. Молчание длилось минуту, показавшуюся нестерпимо долгой, и нарушил его отец Хью, ибо он, а не приор Роберт, был духовным наставником этого юноши, обвинявшего сейчас себя в каком-то непонятном, но страшном грехе, связанном с пролитием крови.
— Передар, сын мой, — напрямик обратился к нему священник, — ты сам обвиняешь себя в каком-то злодеянии, никто из нас и в мыслях такого не имел. Мы все ждали, что ты исполнишь просьбу Сионед, ибо это честь для тебя. Поэтому выполни ее, а если не можешь, то скажи — почему, и скажи прямо.
Стоя на коленях, Передар молча выслушал священника. Он собрался с духом и унял дрожь. Юноша медленно открыл лицо. Оно было бледным, и все же на нем читалось облегчение, ибо Передар решил больше не таить правду. И смелости на это у него хватило. Поднявшись, юноша обернулся лицом к толпе.
— Отче, я стыжусь того, что исповедуюсь не по доброй воле, а по принуждению, а еще больше стыжусь того, в чем должен признаться. Но это не убийство. Я не убивал Ризиарта — когда я нашел его, он был уже мертв.
— Когда это было? — спросил Кадфаэль. В сущности, у него не было никакого права задавать вопросы, но похоже, его вмешательство никого не удивило.
— Я вышел из дому после того, как кончился дождь. Ты ведь помнишь, в тот день шел дождь…
Еще бы не помнить — были на то у Кадфаэля весомые причины. Ведь Ризиарта убили до того, как пошел дождь!
— Должно быть, это было вскоре после полудня. Я поднимался наверх, к пастбищу, что на нашей стороне Бринна, и наткнулся на него. Он лежал ничком, на том самом месте, где вы потом его и нашли. Клянусь, он уже не дышал! Я был опечален, однако для Ризиарта я уже ничего сделать не мог, а вот для себя… и тут у меня возникло искушение… — Передар судорожно сглотнул, набрал воздуху и, словно бросившись головой в омут, продолжал: — Я подумал, что есть верное средство избавиться от соперника. От счастливого соперника. Ризиарт отказал Энгеларду в руке дочери, но сама Сионед и не думала от него отказываться. Я прекрасно понимал, что, пока Энгелард стоит между нами, для меня нет никакой надежды. А ведь люди запросто могли бы поверить в то, что Энгелард убил Ризиарта, если… Если бы обнаружилась какая-нибудь улика…
— Но сам ты в это не верил, — промолвил Кадфаэль так тихо, что почти никто не расслышал его слова и не обратил на них внимания.
— Нет! — воскликнул Передар чуть ли не с презрением. — Он в жизни такого бы не сделал, уж я-то его знаю!
— И все же ты хотел, чтобы его обвинили в убийстве. Тебе было все равно — хоть бы его и казнили, — лишь бы только он убрался с твоей дороги, — так же тихо сказал Кадфаэль.
— Нет же! — Передар покраснел, понимая, что нынче всякий вправе заподозрить его в любой подлости. — Я вовсе не этого хотел! Я надеялся, что он убежит, скроется в своем Чешире и оставит нас в покое — Сионед и меня. Я не желал его гибели. Я только думал, что, если он исчезнет, Сионед — рано или поздно — исполнит желание отца и выйдет за меня. Я мог подождать. Я готов был ждать, я готов был ждать сколько угодно…
Он не стал говорить в свое оправдание, что помог Энгеларду вырваться из кольца преследователей. Но по меньшей мере двое из слушавших его сейчас помнили, что он поступил так же, как и брат Джон, задержавший погоню, — и пусть побуждения Передара были не так чисты, этот поступок говорил в его пользу.
— Но ты дошел до того, что стащил стрелу у этого несчастного юноши, чтобы навлечь на него подозрение, — сурово промолвил Кадфаэль.
— Да не крал я ее! Я ею только воспользовался, хотя и то — мерзко. С неделю назад мы с Энгелардом охотились в лесу Ризиарта, с его разрешения. А когда после охоты мы собирали стрелы, я по ошибке подобрал одну стрелу Энгеларда. С Энгелардом я с той поры не виделся, и поэтому его стрела осталась у меня.
Передар выпрямился, расправил плечи и поднял голову, в правой руке он по-прежнему сжимал крест. Лицо юноши было бледным, но спокойным. Самое страшное осталось позади. После всего, что он перенес за эти дни, исповедь и покаяние были для него целительным бальзамом.
— Позвольте мне рассказать все без утайки. Все, что я тогда сделал и что сделало меня чудовищем в собственных глазах. Я ничего не скрою, как бы ни было это ужасно. Ризиарт был сражен ударом кинжала в спину, но кинжал исчез — убийца не оставил его в ране. И вот я перевернул Ризиарта на спину и расширил рану, вонзив свой кинжал с противоположной стороны. И это мне удалось, ведь убийца пронзил тело насквозь, хотя выходная рана на груди была почти незаметна. Ризиарт ничего не чувствовал, я же будто терзал собственную плоть — не знаю уж, как у меня руки не отсохли, но все же я сделал это. В рану, которую нанес кинжал убийцы и расширил мой кинжал, я воткнул стрелу Энгеларда, чтобы потом, когда найдут тело, опознали метку. Но с того проклятого дня я не знал ни минуты покоя.
Произнося эти слова, Передар не просил о снисхождении — он был рад тому, что не надо больше молчать и таиться.
— Что бы со мной ни стало, мне легче оттого, что вина моя вышла наружу. И признайте — я все-таки не расставил свою ловушку так, чтобы можно было подумать, будто Энгелард убил Ризиарта ударом в спину. Я знал его с тех пор, как он здесь поселился. Мы ведь почти ровесники и жили с ним по соседству — и он мне нравился. Мы охотились вместе, соперничали, и я ревновал, даже возненавидел его, потому что он добился любви, а я нет. И на что только любовь не толкает человека, — сам себе удивляясь, промолвил Передар, — и друзей не пожалеешь, и обо всем на свете позабудешь!
Толпа в замешательстве хранила молчание — мысль о совершенном кощунстве повергла гвитеринцев в трепет, и в то же время они испытывали жалость к юноше, который пал так низко. И как же они были слепы — их словно громом поразило: выходит, Ризиарта сразила не стрела, а кинжал гнусного убийцы, затаившегося в засаде и нанесшего удар в спину. И уж конечно, святая здесь ни при чем — столь подлое деяние могло быть лишь делом рук человека.
Наконец заговорил отец Хью. Случившееся касалось только его паствы, и пришлые духовные лица были не вправе вмешиваться в это дело. Священник приосанился и держался уверенно — по-соседски мягко, но властно. Свершилось ужасное святотатство, и грешник заслуживал сурового наказания, но и великого сострадания.
— Сын мой, Передар, — промолвил он, — ты совершил непростительный, богомерзкий грех, ибо не только кощунственно попрал доверие Ризиарта, но и облыжно обвинил ни в чем не повинного Энгеларда. Содеянное тобой зло не может остаться безнаказанным.
— Упаси Господи, — отозвался Передар, — чтобы я попытался уклониться от положенного мне наказания. Я жажду его! Я не смогу жить в ладу с самим собой, пока не очищусь и не искуплю свою вину.
— Дитя мое, если ты и вправду желаешь этого, то должен предаться на мою волю и принять наказание, как духовное, так и светское. О том, что подлежит ведению мирского суда, я буду говорить с бейлифом принца. Что же касается покаяния перед лицом Господа нашего, то определить его — мое дело. Тебе придется подождать, пока я — как твой духовник — не решу, какой епитимьи ты заслуживаешь.
— Повинуюсь, отче, — сказал Передар, — я не ищу незаслуженного прощения и готов понести епитимью.
— Коли так, ты не должен отчаиваться в Господнем милосердии. А сейчас ступай и не покидай своего дома, пока я не пошлю за тобой.
— Я сделаю все, как ты скажешь, отче, но, прежде чем уйду, хочу попросить об одной милости.
Юноша медленно повернулся и встретился взглядом с Сионед. Она по-прежнему стояла там, где настигло ее ужасное известие, и, схватившись руками за голову, с болью в глазах, как зачарованная, смотрела на юношу, который рос вместе с ней и был товарищем ее детских игр. Однако она уже не была непреклонно суровой, ибо, хотя Передар и назвал себя чудовищем, сейчас, после сделанного им признания, он больше не казался ей таковым.
— Могу ли я сейчас сделать то, о чем ты меня просила? Я больше не боюсь. Ризиарт всегда был справедлив и не обвинит меня в том, чего я не делал.
Он просил у нее прощения и в то же время прощался с последней надеждой завоевать ее — теперь с этим было покончено навсегда. Но, как ни странно, обращаясь к ней, он почти не чувствовал ревности. И на лице девушки не было горечи и злобы — оно было задумчивым и спокойным.
— Да, — отвечала Сионед, — я по-прежнему хочу этого.
Если все, что он рассказал, было правдой — а девушка была уверена, что так оно и есть, — то сейчас он не мог сделать ничего лучшего, чем воззвать к Ризиарту. Теперь, когда он признался в том, что содеял, ему надлежало пройти испытание, в которое все верили, и окончательно очиститься от подозрения в том, чего он не совершал.
Передар уверенно вышел вперед, пал на колени рядом с телом Ризиарта и возложил сначала руку, а потом крест на грудь, которую он пронзил, — и ни капли крови не выступило при его прикосновении. И если в чем-то и не приходилось сомневаться, так это в том, что Передар верил в это испытание безгранично. Помедлив юноша склонился и поцеловал руку Ризиарта, очертания которой проступали сквозь саван. Передар понимал, что запоздалые знаки привязанности сейчас неуместны, но ощущал потребность поблагодарить усопшего, ибо тот не отверг его.
Сделав это, он поднялся и решительно зашагал по тропинке, спускавшейся вниз с холма, по направлению к отцовскому дому. Толпа молча расступилась, давая ему дорогу, а Кэдваллон, стоявший словно в забытьи, ошарашенный обрушившимся на него горем и позором, вздрогнул и побрел вслед за сыном.
Глава девятая
Все взоры обратились к могиле. Приор Роберт аж затрепетал, едва сдерживая желание спрыгнуть в могилу и откапывать кости, рискуя перепачкать свои белоснежные руки. Сияющий брат Колумбанус возвышался на краю могилы, и его ликующий взор был обращен отнюдь не в глубину, где покоились хрупкие кости святой, а к небесам, откуда обращалась к нему ее душа. И вне всякого сомнения, от него исходило сияние причастности к ее величию, подавлявшее и приора, и остальных братьев в глазах тех, кто наблюдал за этим зрелищем. Брат Колумбанус желал, чтобы его запомнили в этот час, и он своего добился.
Кадфаэль преклонил колени. Может быть, это тоже было своего рода знамение — то, что в этот миг только он стоял на коленях. Он понял, что находится в ногах скелета. Святая пролежала в могиле несколько столетий, но земля хорошо сберегла ее — скелет был цел, или почти цел. Кадфаэль не хотел тревожить ее вообще, и теперь решил, что потревожит настолько мало, насколько удастся. Он осторожно сгребал землю ладонями, пробуя тут и там кончиками пальцев, чтобы расчистить скелет во всю длину, не повредив его. Должно быть, при жизни она была чуть выше среднего роста, стройная и гибкая, как ива. Кадфаэль осторожно разгреб землю вокруг скелета. Обнажился череп, и монах бережно расчистил глазницы, дивясь ее тонким скулам и высокому лбу. Она и после смерти осталась прекрасной. Склонившись, Кадфаэль с грустью смотрел на ее останки.
— Спустите-ка мне сюда льняную простыню, — скомандовал он наконец, — и какие-нибудь веревки, чтобы ее можно было осторожно поднять. Я не хочу вынимать кости по отдельности, надо достать ее из могилы целой, такой же, какой ее сюда положили.
Ему протянули простыню, и Кадфаэль, расстелив ее рядом с хрупким скелетом, заботливо и бережно очистил кости от земли, и не спеша, дюйм за дюймом, сдвинул их на льняной саван. Найденную ранее кисть руки он аккуратно положил на место. Затем он подсунул под простыню длинные льняные бинты, и с их помощью останки осторожно вытащили на свет Божий и положили на траву рядом с могилой.
— Надо смыть с нее землю, — сказал приор, с благоговейным трепетом глядя на трофей, стоивший ему стольких трудов, — а потом запеленать снова.
— Кости высохли, они хрупкие и непрочные, — нетерпеливо возразил Кадфаэль. — Мы забрали ее из валлийской земли, но если не побережемся, она может рассыпаться в прах и вновь смешаться с этой землей. И если мы будем долго держать ее на открытом воздухе и на солнце, кости, того и гляди, раскрошатся в пыль. Куда разумнее, отец приор, спеленать ее как следует, уложить в раку, закрыть как можно плотнее и опечатать, чтобы воздух не проникал. И чем скорее это будет сделано — тем лучше.
Хотя приор терпеть не мог, когда ему указывали, что делать, он все же прислушался к голосу здравого смысла. Вдохновенно распевая псалмы, монахи поспешно вынесли из часовни великолепный ковчег, заново перепеленали тонкие кости и положили их в раку. Мастера, делавшие раку, понимали, как важно, чтобы воздух не попадал внутрь, и поэтому позаботились, чтобы крышка подходила плотно, без малейших зазоров, а все пазы изнутри проложили свинцом.
Прежде чем отнести святые мощи в часовню, чтобы отслужить над ними благодарственную мессу, монахи закрыли крышку, проверили запоры, а по окончании молебна приор для надежности опечатал раку личной печатью. Теперь покоившейся в ковчеге святой предстоял долгий путь в чужую землю, которая возжелала обрести ее покровительство. Все валлийцы, которые смогли попасть в часовню или протолкнуться к дверям, чтобы хоть краешком глаза взглянуть на церемонию, хранили гробовое молчание. В их глазах ничего нельзя было прочесть, однако то внимание, с которым они следили за каждым движением чужаков, позволяло догадываться, что происходящее гвитеринцев вовсе не радует, хотя никто не осмеливался заявить об этом вслух.
— Сейчас, когда мы выполнили этот священный долг, — объявил отец Хью, чувствовавший одновременно и облегчение, и печаль, — настало время исполнить иной, возложенный на нас самою святой Уинифред. Мы должны с честью погрести Ризиарта, получившего отпущение всех грехов, в могиле, которую святая оставила ему в наследство. И пусть всяк внемлющий поразится тому, сколь велика милость, оказанная этому достойному мужу.
В этих словах священник постарался, насколько хватило решимости, воздать должное Ризиарту и тем заслужил молчаливое одобрение своих прихожан.
Отпевание было недолгим, и как только оно закончилось, шестеро самых старых и Доверенных слуг из дома Ризиарта подняли носилки, сплетенные из ветвей с уже Увядающими листьями, и поднесли их к краю могилы. Те самые полоски ткани, помощи которых поднимали святую Уинифред, приготовили для того, чтобы опустить Ризиарта на ее место.
Сионед, стоявшая рядом со своим дядюшкой, обвела взглядом круг друзей и соседей и сняла с цепочки висевший на шее серебряный крест. Она намеренно встала так, чтобы Кэдваллон с Передаром оказались поблизости, по правую руку от нее, и казалось вполне естественным, что она повернулась к ним. Передар все время избегал ее взгляда и поглядывал в ее сторону только тогда, когда был уверен, что она этого не заметит. Однако девушка обернулась неожиданно и застала его врасплох.
— Передар, — обратилась Сионед к юноше, — я хочу сделать последний подарок моему отцу, и прошу, чтобы передал его ты — ведь ты был для него как сын. Возьми этот крест и возложи ему на грудь — туда, где ее пробила стрела убийцы. Пусть он упокоится вместе с этим крестом. Сегодня я прощаюсь с отцом навсегда — попрощайся же с ним и ты.
Ужас сковал Передара, он как будто онемел и беспомощно переводил взгляд со спокойного, требовательного лица девушки на маленький крестик, который она протянула ему на ладони. Протянула на глазах у людей, знавших его и хорошо ему знакомых. Девушка говорила отчетливо — так, чтобы слова ее услышал каждый. Все взоры обратились к Передару, и ни от кого не укрылось, как кровь медленно отхлынула от его лица, а в глазах застыл панический страх, хотя никто не понимал, в чем дело.
Передар как будто попал в западню: он не мог отказать Сионед в ее просьбе — и не мог выполнить ее, не прикоснувшись к покойнику в том самом месте, куда был нанесен смертельный удар.
Юноша неохотно протянул руку и принял крест. Допустить, чтобы девушка ждала напрасно, было свыше его сил. Но смотрел он не на крест — его отчаянный взгляд был устремлен на Сионед. Поначалу девушка спокойно выжидала, но, видя его замешательство, заподозрила худшее. Теперь она считала, что знает все, и страшнее этого ничего не могла себе представить. Однако ловушка, которую она расставила для Передара, захлопнулась, и освободить его было не в ее власти. Люди уже начали удивляться, почему он медлит, и недоуменно перешептывались у него за спиной.
Усилием воли Передар попытался собрать все свое мужество, но его хватило лишь на миг. Он сделал несколько нерешительных шагов по направлению к носилкам и могиле, но запнулся, будто заартачившийся конь, и замер. Теперь толпа обступала его со всех сторон, и он не мог двинуться ни назад, ни вперед. Кадфаэль увидел, как на лбу Передара выступили крупные капли пота.
— Ну давай, сынок, — подбодрил юношу отец Хью, которому до сих пор и в голову не пришло, что здесь творится что-то неладное, — грешно заставлять покойника ждать. Сионед правду сказала, да я и сам знаю, что ты был ему как родной сын и скорбишь вместе с ней — как и все мы.
Передар вздрогнул, когда священник назвал имя Сионед. Он пробормотал: «отец…» и снова попытался двинуться вперед, но не смог сойти с места. Ноги не слушались его, он не мог заставить себя ни на шаг приблизиться к завернутому в саван телу, лежавшему у края разверстой могилы. Наконец, не выдержав тяжести устремленных на него глаз, юноша упал на колени. Одной рукой он закрыл лицо, в другой судорожно сжимал крест.
— Нет! — прохрипел Передар, не отнимая ладони от лица. — Он не может обвинить меня! Я не убивал его! Когда я сделал это, Ризиарт был уже мертв!
Вздох изумления, словно ветер, пронесся над поляной и раскопанной могилой, а затем в воздухе повисла гнетущая тишина. Молчание длилось минуту, показавшуюся нестерпимо долгой, и нарушил его отец Хью, ибо он, а не приор Роберт, был духовным наставником этого юноши, обвинявшего сейчас себя в каком-то непонятном, но страшном грехе, связанном с пролитием крови.
— Передар, сын мой, — напрямик обратился к нему священник, — ты сам обвиняешь себя в каком-то злодеянии, никто из нас и в мыслях такого не имел. Мы все ждали, что ты исполнишь просьбу Сионед, ибо это честь для тебя. Поэтому выполни ее, а если не можешь, то скажи — почему, и скажи прямо.
Стоя на коленях, Передар молча выслушал священника. Он собрался с духом и унял дрожь. Юноша медленно открыл лицо. Оно было бледным, и все же на нем читалось облегчение, ибо Передар решил больше не таить правду. И смелости на это у него хватило. Поднявшись, юноша обернулся лицом к толпе.
— Отче, я стыжусь того, что исповедуюсь не по доброй воле, а по принуждению, а еще больше стыжусь того, в чем должен признаться. Но это не убийство. Я не убивал Ризиарта — когда я нашел его, он был уже мертв.
— Когда это было? — спросил Кадфаэль. В сущности, у него не было никакого права задавать вопросы, но похоже, его вмешательство никого не удивило.
— Я вышел из дому после того, как кончился дождь. Ты ведь помнишь, в тот день шел дождь…
Еще бы не помнить — были на то у Кадфаэля весомые причины. Ведь Ризиарта убили до того, как пошел дождь!
— Должно быть, это было вскоре после полудня. Я поднимался наверх, к пастбищу, что на нашей стороне Бринна, и наткнулся на него. Он лежал ничком, на том самом месте, где вы потом его и нашли. Клянусь, он уже не дышал! Я был опечален, однако для Ризиарта я уже ничего сделать не мог, а вот для себя… и тут у меня возникло искушение… — Передар судорожно сглотнул, набрал воздуху и, словно бросившись головой в омут, продолжал: — Я подумал, что есть верное средство избавиться от соперника. От счастливого соперника. Ризиарт отказал Энгеларду в руке дочери, но сама Сионед и не думала от него отказываться. Я прекрасно понимал, что, пока Энгелард стоит между нами, для меня нет никакой надежды. А ведь люди запросто могли бы поверить в то, что Энгелард убил Ризиарта, если… Если бы обнаружилась какая-нибудь улика…
— Но сам ты в это не верил, — промолвил Кадфаэль так тихо, что почти никто не расслышал его слова и не обратил на них внимания.
— Нет! — воскликнул Передар чуть ли не с презрением. — Он в жизни такого бы не сделал, уж я-то его знаю!
— И все же ты хотел, чтобы его обвинили в убийстве. Тебе было все равно — хоть бы его и казнили, — лишь бы только он убрался с твоей дороги, — так же тихо сказал Кадфаэль.
— Нет же! — Передар покраснел, понимая, что нынче всякий вправе заподозрить его в любой подлости. — Я вовсе не этого хотел! Я надеялся, что он убежит, скроется в своем Чешире и оставит нас в покое — Сионед и меня. Я не желал его гибели. Я только думал, что, если он исчезнет, Сионед — рано или поздно — исполнит желание отца и выйдет за меня. Я мог подождать. Я готов был ждать, я готов был ждать сколько угодно…
Он не стал говорить в свое оправдание, что помог Энгеларду вырваться из кольца преследователей. Но по меньшей мере двое из слушавших его сейчас помнили, что он поступил так же, как и брат Джон, задержавший погоню, — и пусть побуждения Передара были не так чисты, этот поступок говорил в его пользу.
— Но ты дошел до того, что стащил стрелу у этого несчастного юноши, чтобы навлечь на него подозрение, — сурово промолвил Кадфаэль.
— Да не крал я ее! Я ею только воспользовался, хотя и то — мерзко. С неделю назад мы с Энгелардом охотились в лесу Ризиарта, с его разрешения. А когда после охоты мы собирали стрелы, я по ошибке подобрал одну стрелу Энгеларда. С Энгелардом я с той поры не виделся, и поэтому его стрела осталась у меня.
Передар выпрямился, расправил плечи и поднял голову, в правой руке он по-прежнему сжимал крест. Лицо юноши было бледным, но спокойным. Самое страшное осталось позади. После всего, что он перенес за эти дни, исповедь и покаяние были для него целительным бальзамом.
— Позвольте мне рассказать все без утайки. Все, что я тогда сделал и что сделало меня чудовищем в собственных глазах. Я ничего не скрою, как бы ни было это ужасно. Ризиарт был сражен ударом кинжала в спину, но кинжал исчез — убийца не оставил его в ране. И вот я перевернул Ризиарта на спину и расширил рану, вонзив свой кинжал с противоположной стороны. И это мне удалось, ведь убийца пронзил тело насквозь, хотя выходная рана на груди была почти незаметна. Ризиарт ничего не чувствовал, я же будто терзал собственную плоть — не знаю уж, как у меня руки не отсохли, но все же я сделал это. В рану, которую нанес кинжал убийцы и расширил мой кинжал, я воткнул стрелу Энгеларда, чтобы потом, когда найдут тело, опознали метку. Но с того проклятого дня я не знал ни минуты покоя.
Произнося эти слова, Передар не просил о снисхождении — он был рад тому, что не надо больше молчать и таиться.
— Что бы со мной ни стало, мне легче оттого, что вина моя вышла наружу. И признайте — я все-таки не расставил свою ловушку так, чтобы можно было подумать, будто Энгелард убил Ризиарта ударом в спину. Я знал его с тех пор, как он здесь поселился. Мы ведь почти ровесники и жили с ним по соседству — и он мне нравился. Мы охотились вместе, соперничали, и я ревновал, даже возненавидел его, потому что он добился любви, а я нет. И на что только любовь не толкает человека, — сам себе удивляясь, промолвил Передар, — и друзей не пожалеешь, и обо всем на свете позабудешь!
Толпа в замешательстве хранила молчание — мысль о совершенном кощунстве повергла гвитеринцев в трепет, и в то же время они испытывали жалость к юноше, который пал так низко. И как же они были слепы — их словно громом поразило: выходит, Ризиарта сразила не стрела, а кинжал гнусного убийцы, затаившегося в засаде и нанесшего удар в спину. И уж конечно, святая здесь ни при чем — столь подлое деяние могло быть лишь делом рук человека.
Наконец заговорил отец Хью. Случившееся касалось только его паствы, и пришлые духовные лица были не вправе вмешиваться в это дело. Священник приосанился и держался уверенно — по-соседски мягко, но властно. Свершилось ужасное святотатство, и грешник заслуживал сурового наказания, но и великого сострадания.
— Сын мой, Передар, — промолвил он, — ты совершил непростительный, богомерзкий грех, ибо не только кощунственно попрал доверие Ризиарта, но и облыжно обвинил ни в чем не повинного Энгеларда. Содеянное тобой зло не может остаться безнаказанным.
— Упаси Господи, — отозвался Передар, — чтобы я попытался уклониться от положенного мне наказания. Я жажду его! Я не смогу жить в ладу с самим собой, пока не очищусь и не искуплю свою вину.
— Дитя мое, если ты и вправду желаешь этого, то должен предаться на мою волю и принять наказание, как духовное, так и светское. О том, что подлежит ведению мирского суда, я буду говорить с бейлифом принца. Что же касается покаяния перед лицом Господа нашего, то определить его — мое дело. Тебе придется подождать, пока я — как твой духовник — не решу, какой епитимьи ты заслуживаешь.
— Повинуюсь, отче, — сказал Передар, — я не ищу незаслуженного прощения и готов понести епитимью.
— Коли так, ты не должен отчаиваться в Господнем милосердии. А сейчас ступай и не покидай своего дома, пока я не пошлю за тобой.
— Я сделаю все, как ты скажешь, отче, но, прежде чем уйду, хочу попросить об одной милости.
Юноша медленно повернулся и встретился взглядом с Сионед. Она по-прежнему стояла там, где настигло ее ужасное известие, и, схватившись руками за голову, с болью в глазах, как зачарованная, смотрела на юношу, который рос вместе с ней и был товарищем ее детских игр. Однако она уже не была непреклонно суровой, ибо, хотя Передар и назвал себя чудовищем, сейчас, после сделанного им признания, он больше не казался ей таковым.
— Могу ли я сейчас сделать то, о чем ты меня просила? Я больше не боюсь. Ризиарт всегда был справедлив и не обвинит меня в том, чего я не делал.
Он просил у нее прощения и в то же время прощался с последней надеждой завоевать ее — теперь с этим было покончено навсегда. Но, как ни странно, обращаясь к ней, он почти не чувствовал ревности. И на лице девушки не было горечи и злобы — оно было задумчивым и спокойным.
— Да, — отвечала Сионед, — я по-прежнему хочу этого.
Если все, что он рассказал, было правдой — а девушка была уверена, что так оно и есть, — то сейчас он не мог сделать ничего лучшего, чем воззвать к Ризиарту. Теперь, когда он признался в том, что содеял, ему надлежало пройти испытание, в которое все верили, и окончательно очиститься от подозрения в том, чего он не совершал.
Передар уверенно вышел вперед, пал на колени рядом с телом Ризиарта и возложил сначала руку, а потом крест на грудь, которую он пронзил, — и ни капли крови не выступило при его прикосновении. И если в чем-то и не приходилось сомневаться, так это в том, что Передар верил в это испытание безгранично. Помедлив юноша склонился и поцеловал руку Ризиарта, очертания которой проступали сквозь саван. Передар понимал, что запоздалые знаки привязанности сейчас неуместны, но ощущал потребность поблагодарить усопшего, ибо тот не отверг его.
Сделав это, он поднялся и решительно зашагал по тропинке, спускавшейся вниз с холма, по направлению к отцовскому дому. Толпа молча расступилась, давая ему дорогу, а Кэдваллон, стоявший словно в забытьи, ошарашенный обрушившимся на него горем и позором, вздрогнул и побрел вслед за сыном.
Глава девятая
К тому времени, когда тело Ризиарта опустили в могилу, наступил вечер, и приору Роберту с его спутниками было уже поздно собираться в обратный путь в Шрусбери с обретенными реликвиями. Да и не пристала такая спешка после всего случившегося. Более приличествовало устроить» богослужение — в знак признательности общине, которую покидала Уинифред, и ее гостеприимным жителям, лишившимся своей святыни по вине незваных гостей.
— Мы останемся еще на одну ночь, — объявил Роберт, — и отслужим вечерню и повечерие, дабы как должно возблагодарить Господа. А после повечерия один из нас вновь проведет ночь в часовне в молитве и бдении. Если же бейлиф принца потребует, чтобы мы задержались, мы согласны на это, ибо Джон, наш недостойный брат, проявил неуважение к закону.
— Сейчас бейлиф занят только убийством Ризиарта, — возразил отец Хью, — ведь, хотя мы и услышали много нового об этом деле, нам по-прежнему неведомо, кто же истинный виновник. Сегодня мы установили лишь то, что Передар — каковы бы ни были его прегрешения, — в этом преступлении не повинен.
— Боюсь, — с невольным сожалением промолвил приор Роберт, — что, хотя мы и не желали дурного, наш приезд сюда стал причиной многих ваших тревог и печалей. Поверь, мне очень жаль. А также мне жаль родителей этого юного грешника, ведь сейчас они, я думаю, страдают гораздо больше, чем он, причем безо всякой вины.
— Я как раз собираюсь зайти к ним, — отозвался священник, — может быть, ты, отец приор, отслужишь вечерню за меня? Я, наверное, задержусь там на некоторое время. У них горе, и я должен попытаться помочь им, чем сумею.
Гвитеринцы тем временем молча расходились лесными тропками, чтобы разнести даже по самым дальним уголкам прихода вести о том, что стряслось в этот день. Сырая могила Ризиарта, словно шрам, темнела на вытоптанной множеством ног траве кладбища. Двое слуг засыпали ее землей. Похороны закончились. Сионед направилась к калитке, и остальные ее слуги последовали за ней.
Когда, притихшие и подавленные, они спускались вниз к поселку, Кадфаэль пристроился рядом с девушкой.
— Ну что ж, — задумчиво промолвил монах, — нельзя сказать, что этим мы ничего не добились. По крайней мере, теперь мы знаем, кто совершил меньшее преступление, хотя для поисков убийцы толку в этом немного. К тому же теперь точно известно, что здесь было замешано двое, и все встало на свои места, а то получалась какая-то несуразица. И уж, во всяком случае, мы спугнули демона, что маячил за спиной этого паренька. Ты, поди, до сих пор опомниться не можешь после того, что он натворил?
— Странно, — откликнулась Сионед, — Hо я бы так не сказала. В первый момент, когда я подумала было, что он убийца, я прямо обмерла от ужаса. И когда поняла, что это не так, у меня словно гора с плеч свалилась. Знаешь, он ведь отродясь ни в чем не встречал отказу, пока не вздумал заполучить меня.
— Да, тебя-то он желал всем сердцем, — кивнул брат Кадфаэль, припоминая те давние времена, когда любовный пыл одолевал его самого. — Навряд ли он когда-нибудь сможет об этом забыть. Но одно скажу точно: он еще сыграет веселую свадьбу, заведет кучу детишек, таких же пригожих, как и он сам, и жизнью будет вполне доволен. Сегодня он повзрослел, и та, что выйдет за него, не будет разочарована — кто бы она ни была. Только это будет не Сионед.
Печальное, усталое и измученное лицо девушки потеплело, и губы ее неожиданно тронула едва заметная улыбка.
— Хороший ты человек, брат Кадфаэль, всегда умеешь утешить. Ну да ладно. Ты что же, думаешь, я не приметила: там, на кладбище, каждый шаг поначалу был для него страшнее смерти, но стоило ему облегчить душу, и он как на крыльях полетел дожидаться своего наказания. Я, наверное, даже могла бы его чуть-чуть полюбить, если бы не было Энгеларда. Но только самую чуточку! А он, пожалуй, заслуживает большего.
— Ты чудная девушка, — сердечно произнес Кадфаэль. — Будь я годков эдак на тридцать помоложе, непременно потягался бы из-за тебя с Энгелардом — и еще неизвестно, чья бы взяла. Передар Бога должен благодарить уже и за то, что ты согласна быть ему сестрой… Да, но только вот в наших поисках мы мало продвинулись.
— А есть у тебя на уме еще какие-нибудь ловушки? — уныло промолвила Сионед. — А то ведь одно утешение, что мы высвободили из силков заблудшую душу.
Кадфаэль молчал, погрузившись в невеселые думы.
— Завтра, — печально продолжала девушка, — приор Роберт заберет святую Уинифред и вы все отправитесь обратно в Шрусбери. Ты уедешь, и мне не на кого будет здесь опереться. Отец Хью у нас не от мира сего: он сам чуть ли не святой — такой, наверное, была и Уинифред, но мне он не помощник. Дядюшка Меурис — добрый человек и с хозяйством управляться умеет, но больше ничего не знает и знать не желает, ему бы все было тихо-мирно. А Энгелард вынужден скрываться — ты сам понимаешь. Затея Передара провалилась, но это не доказывает, что Энгелард не убил моего отца, взъярившись после очередной ссоры.
— Ударом в спину? — негодующе воскликнул Кадфаэль.
Сионед улыбнулась.
— Тому, кто его знает, ясно, что он на это не способен. Но знают его далеко не все. И, боюсь, найдутся такие, что станут говорить, будто Передар, сам того не ведая, указал на истинного виновника.
Монах задумался и с грустью вынужден был признать, что девушка совершенно права. Действительно, что доказывало признание Передара? Если один человек хотел свалить вину на другого, это еще не значит, что тот, другой, в этом не повинен. Однако Кадфаэль решил, что раз уж он добровольно взвалил на себя эту ношу, то должен довести дело до конца.
— А ведь надо еще и о брате Джоне подумать, — напомнила Сионед. Видать, шедшая чуть позади Аннест легонько подтолкнула ее локотком.
— О брате Джоне я все время помню, — кивнул Кадфаэль.
— А вот бейлиф, сдается мне, позабыл, у него здесь своих забот хватает — была охота еще и с чужаками возиться! Почему бы ему и не закрыть глаза на всю эту историю, если брат Джон уберется подобру-поздорову обратно в Шрусбери?
— Так ты думаешь, ежели до него дойдет слушок, что брат Джон уехал, он на этом и успокоится? И не станет интересоваться, вздумай какой-нибудь чужеземец обосноваться в ваших краях?
— Я давно заметила, что ты быстро соображаешь, — с воодушевлением откликнулась Сионед. Она повеселела и выглядела почти так же, как прежде. — Но не вздумает ли приор Роберт преследовать Джона, если узнает, что тот сбежал из-под стражи? Похоже, он не из тех, кто легко прощает.
— Это верно, но что он сможет поделать? Какое влияние у Бенедиктинского ордена в Уэльсе? Нет, я думаю, он махнет на Джона рукой, тем паче сейчас — когда наконец заполучил то, к чему так стремился. Я больше беспокоюсь об Энгеларде. Вот что, дочка, худо-бедно, одна ночь у нас в запасе есть, и я хочу тебя кое о чем попросить. Отошли своих слуг домой, а сама заночуй сегодня в усадьбе Бенеда, да и Аннест с собой возьми. Может, Господь и пошлет мне какую-нибудь свежую мысль — не забывай, что это мерзкое злодеяние прогневило Всевышнего куда больше, чем нас с тобой! — и тогда я к тебе загляну.
— Мы так и сделаем, — отозвалась Сионед, — а ты приходи непременно.
Чтобы можно было говорить, не опасаясь чужих ушей, они шли не торопясь и изрядно отстали от процессии, поэтому поравнялись с воротами усадьбы Кэдваллона, когда спешивший вовремя отслужить вечерню приор Роберт со своими спутниками ушел уже далеко вперед. У ворот суетливо метался отец Хью, искавший, кого бы кликнуть на помощь. То, что из всех братьев поблизости оказался один Кадфаэль, его не только не огорчило, но даже обрадовало. При виде Сионед священник постарался вести себя более сдержанно, однако его всклокоченная шевелюра и перепуганное лицо выдавали тревогу.
— Мы останемся еще на одну ночь, — объявил Роберт, — и отслужим вечерню и повечерие, дабы как должно возблагодарить Господа. А после повечерия один из нас вновь проведет ночь в часовне в молитве и бдении. Если же бейлиф принца потребует, чтобы мы задержались, мы согласны на это, ибо Джон, наш недостойный брат, проявил неуважение к закону.
— Сейчас бейлиф занят только убийством Ризиарта, — возразил отец Хью, — ведь, хотя мы и услышали много нового об этом деле, нам по-прежнему неведомо, кто же истинный виновник. Сегодня мы установили лишь то, что Передар — каковы бы ни были его прегрешения, — в этом преступлении не повинен.
— Боюсь, — с невольным сожалением промолвил приор Роберт, — что, хотя мы и не желали дурного, наш приезд сюда стал причиной многих ваших тревог и печалей. Поверь, мне очень жаль. А также мне жаль родителей этого юного грешника, ведь сейчас они, я думаю, страдают гораздо больше, чем он, причем безо всякой вины.
— Я как раз собираюсь зайти к ним, — отозвался священник, — может быть, ты, отец приор, отслужишь вечерню за меня? Я, наверное, задержусь там на некоторое время. У них горе, и я должен попытаться помочь им, чем сумею.
Гвитеринцы тем временем молча расходились лесными тропками, чтобы разнести даже по самым дальним уголкам прихода вести о том, что стряслось в этот день. Сырая могила Ризиарта, словно шрам, темнела на вытоптанной множеством ног траве кладбища. Двое слуг засыпали ее землей. Похороны закончились. Сионед направилась к калитке, и остальные ее слуги последовали за ней.
Когда, притихшие и подавленные, они спускались вниз к поселку, Кадфаэль пристроился рядом с девушкой.
— Ну что ж, — задумчиво промолвил монах, — нельзя сказать, что этим мы ничего не добились. По крайней мере, теперь мы знаем, кто совершил меньшее преступление, хотя для поисков убийцы толку в этом немного. К тому же теперь точно известно, что здесь было замешано двое, и все встало на свои места, а то получалась какая-то несуразица. И уж, во всяком случае, мы спугнули демона, что маячил за спиной этого паренька. Ты, поди, до сих пор опомниться не можешь после того, что он натворил?
— Странно, — откликнулась Сионед, — Hо я бы так не сказала. В первый момент, когда я подумала было, что он убийца, я прямо обмерла от ужаса. И когда поняла, что это не так, у меня словно гора с плеч свалилась. Знаешь, он ведь отродясь ни в чем не встречал отказу, пока не вздумал заполучить меня.
— Да, тебя-то он желал всем сердцем, — кивнул брат Кадфаэль, припоминая те давние времена, когда любовный пыл одолевал его самого. — Навряд ли он когда-нибудь сможет об этом забыть. Но одно скажу точно: он еще сыграет веселую свадьбу, заведет кучу детишек, таких же пригожих, как и он сам, и жизнью будет вполне доволен. Сегодня он повзрослел, и та, что выйдет за него, не будет разочарована — кто бы она ни была. Только это будет не Сионед.
Печальное, усталое и измученное лицо девушки потеплело, и губы ее неожиданно тронула едва заметная улыбка.
— Хороший ты человек, брат Кадфаэль, всегда умеешь утешить. Ну да ладно. Ты что же, думаешь, я не приметила: там, на кладбище, каждый шаг поначалу был для него страшнее смерти, но стоило ему облегчить душу, и он как на крыльях полетел дожидаться своего наказания. Я, наверное, даже могла бы его чуть-чуть полюбить, если бы не было Энгеларда. Но только самую чуточку! А он, пожалуй, заслуживает большего.
— Ты чудная девушка, — сердечно произнес Кадфаэль. — Будь я годков эдак на тридцать помоложе, непременно потягался бы из-за тебя с Энгелардом — и еще неизвестно, чья бы взяла. Передар Бога должен благодарить уже и за то, что ты согласна быть ему сестрой… Да, но только вот в наших поисках мы мало продвинулись.
— А есть у тебя на уме еще какие-нибудь ловушки? — уныло промолвила Сионед. — А то ведь одно утешение, что мы высвободили из силков заблудшую душу.
Кадфаэль молчал, погрузившись в невеселые думы.
— Завтра, — печально продолжала девушка, — приор Роберт заберет святую Уинифред и вы все отправитесь обратно в Шрусбери. Ты уедешь, и мне не на кого будет здесь опереться. Отец Хью у нас не от мира сего: он сам чуть ли не святой — такой, наверное, была и Уинифред, но мне он не помощник. Дядюшка Меурис — добрый человек и с хозяйством управляться умеет, но больше ничего не знает и знать не желает, ему бы все было тихо-мирно. А Энгелард вынужден скрываться — ты сам понимаешь. Затея Передара провалилась, но это не доказывает, что Энгелард не убил моего отца, взъярившись после очередной ссоры.
— Ударом в спину? — негодующе воскликнул Кадфаэль.
Сионед улыбнулась.
— Тому, кто его знает, ясно, что он на это не способен. Но знают его далеко не все. И, боюсь, найдутся такие, что станут говорить, будто Передар, сам того не ведая, указал на истинного виновника.
Монах задумался и с грустью вынужден был признать, что девушка совершенно права. Действительно, что доказывало признание Передара? Если один человек хотел свалить вину на другого, это еще не значит, что тот, другой, в этом не повинен. Однако Кадфаэль решил, что раз уж он добровольно взвалил на себя эту ношу, то должен довести дело до конца.
— А ведь надо еще и о брате Джоне подумать, — напомнила Сионед. Видать, шедшая чуть позади Аннест легонько подтолкнула ее локотком.
— О брате Джоне я все время помню, — кивнул Кадфаэль.
— А вот бейлиф, сдается мне, позабыл, у него здесь своих забот хватает — была охота еще и с чужаками возиться! Почему бы ему и не закрыть глаза на всю эту историю, если брат Джон уберется подобру-поздорову обратно в Шрусбери?
— Так ты думаешь, ежели до него дойдет слушок, что брат Джон уехал, он на этом и успокоится? И не станет интересоваться, вздумай какой-нибудь чужеземец обосноваться в ваших краях?
— Я давно заметила, что ты быстро соображаешь, — с воодушевлением откликнулась Сионед. Она повеселела и выглядела почти так же, как прежде. — Но не вздумает ли приор Роберт преследовать Джона, если узнает, что тот сбежал из-под стражи? Похоже, он не из тех, кто легко прощает.
— Это верно, но что он сможет поделать? Какое влияние у Бенедиктинского ордена в Уэльсе? Нет, я думаю, он махнет на Джона рукой, тем паче сейчас — когда наконец заполучил то, к чему так стремился. Я больше беспокоюсь об Энгеларде. Вот что, дочка, худо-бедно, одна ночь у нас в запасе есть, и я хочу тебя кое о чем попросить. Отошли своих слуг домой, а сама заночуй сегодня в усадьбе Бенеда, да и Аннест с собой возьми. Может, Господь и пошлет мне какую-нибудь свежую мысль — не забывай, что это мерзкое злодеяние прогневило Всевышнего куда больше, чем нас с тобой! — и тогда я к тебе загляну.
— Мы так и сделаем, — отозвалась Сионед, — а ты приходи непременно.
Чтобы можно было говорить, не опасаясь чужих ушей, они шли не торопясь и изрядно отстали от процессии, поэтому поравнялись с воротами усадьбы Кэдваллона, когда спешивший вовремя отслужить вечерню приор Роберт со своими спутниками ушел уже далеко вперед. У ворот суетливо метался отец Хью, искавший, кого бы кликнуть на помощь. То, что из всех братьев поблизости оказался один Кадфаэль, его не только не огорчило, но даже обрадовало. При виде Сионед священник постарался вести себя более сдержанно, однако его всклокоченная шевелюра и перепуганное лицо выдавали тревогу.