Приор выглядел так, что его самого впору было причислить к лику святых. Он всегда умел произвести впечатление, и наверняка сам предложил провести собрание здесь, на лугу, где солнечные лучи придадут его облику особое великолепие. Впрочем, Кадфаэль, зная о пристрастии приора к внешним эффектам, решил, что на сей раз Роберту все же не изменило чувство меры. Несомненно, он выглядел так, как нужно было для дела, только вот само это дело представлялось довольно сомнительным.
— Не похоже, чтобы их это радовало, — шепнул брат Джон на ухо Кадфаэлю, и видно было, что молодой монах и сам не слишком этим огорчен. Видать, порой брату Джону не чуждо было мелкое ехидство. И он был прав — лица слушателей отнюдь не выражали восторга по поводу чудес, которые валлийская святая устроила для этих англичан. Как ни витийствовал приор, добиться расположения схода ему не удавалось.
Прихожане колебались, переговаривались и переглядывались.
— Ну, если принц Овейн желает этого и епископ дает свое благословение, — нерешительно начал Кэдваллон, — то мы как верные дети церкви и добрые подданные государя, вряд ли…
— Оба, и епископ, и принц, полностью нас поддержали, — высокомерно прервал его приор.
— Но ведь дева-то у нас, в Гвитерине, — неожиданно вмешался Ризиарт. Голос у него был такой, какого и следовало ожидать, густой, глубокий и мелодичный, голос человека, привыкшего открыто высказывать все, что у него на сердце. — И она не принадлежит епископу Давиду, да и принцу Овейну тоже! Дева прожила здесь почти всю свою жизнь, и ни разу даже словом не обмолвилась о том, что хочет покинуть наши края. Так почему же я должен поверить в то, что ей вздумалось расстаться с нами теперь, когда прошло столько времени? И почему она не дала знать об этом нам? Почему, я спрашиваю?
— Я уже говорил вам, что она явила множество несомненных знамений, — возразил приор.
— Может, и так! — вскричал Ризиарт, — да только не нам. Это что же, по-вашему, учтиво? Да разве так мы должны думать о деве, избравшей Гвитерин своим домом?
Убежденность Ризиарта мигом разожгла тлеющее недовольство гвитеринцев. Со всех сторон раздались негодующие возгласы: «Святая Уинифред принадлежит Гвитерину и должна остаться здесь!»
— Может быть, вы посмеете сказать мне, — возвысил свой голос приор, — что обращались к ней с молитвами, взывали о помощи этой благословенной девы и воздавали ей должные почести? Назовите мне хоть одну причину, по которой она захотела бы остаться здесь, среди вас. Вы ведь могилу ее, и ту забросили.
— А если даже и так, — убежденно возразил Ризиарт, — так что с того? Неужто ты думаешь, что она на нас за это в обиде? Никто из вас не жил среди нас, а она жила. Вы — англичане, а она была валлийкой, хорошо нас знала, не сердилась на нас и в мыслях не имела нас покидать. А мы всегда знали, что она пребывает с нами, и не видели нужды кричать об этом на каждом углу. Если у нас возникала надобность в ее помощи, она знала об этом, и вовсе не требовала, чтобы перед ней ползали на коленях с мольбами и причитаниями. И уж если она бы и осерчала на нас за то, что могилка ее малость поросла ежевикой, то, уж конечно, нашла бы способ сказать нам об этом. Нам, а не вам — монахам далекого монастыря из чужой страны!
Толпа поддержала Ризиарта криками одобрения и восторга. Он был прирожденным проповедником, мало кто из англичан мог бы с ним соперничать. Кадфаэль слушал Ризиарта, и кельтская кровь вскипала в его жилах. Он молча радовался, и даже не потому, что приор Роберт отпрянул, побелев от ярости. Просто он вновь услышал голос Уэльса, возвещавший битву.
— И вы дерзнете, — прогремел Роберт, надменно выпрямившись во весь рост, — отрицать истинность чудес и знамений, которые, как я рассказывал, привели нас сюда?
— Нет! — не колеблясь отвечал Ризиарт. — Я ничуть не сомневаюсь, что вы и впрямь видели все эти знамения и поверили, что вас наставляют свыше. Но являть знамения и творить чудеса могут не только ангелы, но и демоны. И если вас и вправду наставляли небеса, почему же мы не получили никакого знака? А ведь маленькая святая здесь, а не в Англии. Она одной с нами крови, а родню просто так не бросают. Или, может быть, вы осмелитесь утверждать, что она предала своих? Разве в Уэльсе не нашлось бы для нее церкви, кельтской церкви, в какой она и служила? Зачем это ей понадобилась английская? Я ни за что не поверю, что она предпочла иметь дело не с нами, а с вами. Вас, должно быть, попутал дьявол! Уинифред тут ни при чем!
И снова дружный хор голосов поддержал Ризиарта, который сумел задеть прихожан за живое. Здесь, в кельтской глубинке, не слишком высоко чтили епископов да аббатов, а склонялись к древней апостольской церкви, приверженцы которой избегали пышности и показного величия, не подольщались к мирским властям, а предпочитали уединенную жизнь отшельников, исполненную молитв и благочестивых размышлений. Гул нарастал и превратился наконец в торжествующий рев. Приор Роберт, пожалуй неосмотрительно, возвысил повелительный голос, пытаясь заставить гвитеринцев умолкнуть.
— Она не сказала вам ни слова, потому что вы покинули ее в небрежении. Она обратилась к нам за признанием, которого не получила от вас.
— Это неправда! — заявил Ризиарт. — Хотя вы, в своем неведении, способны в такое поверить. Святая — добрая валлийка и знает своих соотечественников. Мы здесь не больно скоры на почести богатству и сану и не спешим снимать шапку и кланяться, ежели кто вздумает чваниться перед нами. Мы — люди простые, и если кого ценим, то чтим в своем сердце. Валлийская дева знает это, и ей ведомо, что ее саму мы никогда не забывали, даже если и не обихаживали как должно ее могилу. Душой она всегда была с нами, мы чувствовали ее попечение и заботу. Но эти кости, которые вы хотите забрать, они ведь принадлежат ей. Не нам и не вам, а ей! И пока она сама не скажет нам, что желает, чтобы ее останки увезли отсюда, они останутся здесь! Иначе мы будем прокляты!
Для приора Роберта это был жестокий удар. Он был побежден в споре, превзойден в красноречии — и кем? — каким-то безвестным землевладельцем из полудикого края — добро бы могущественным лордом, а то ведь простым сквайром. Роберту, с его нормандскими представлениями о знатности, трудно было даже понять, что возвышает Ризиарта среди соплеменников и на чем основано его влияние. Разница между ними заключалась в том, что для приора вес человека определялся его местом в феодальной иерархии, тогда как Ризиарт, как и всякий валлиец, независимо от того, богат он или беден, ощущал себя членом единой семьи.
Приор понял, однако, что, хотя сейчас весь Гвитерин выступал сплоченно, как один человек, единство общины во многом основано на непоколебимой убежденности Ризиарта, и счел за благо отказаться от яростного, непримиримого тона, рассудив, что кротостью сумеет добиться большего. Он высоко воздел тонкие руки, с которых спадали рукава рясы, и обратился ко всему сходу, а прежде всего к Ризиарту, с чарующей, отеческой улыбкой:
— Брат Кадфаэль, переведи уважаемому Ризиарту, что, поскольку мы все в сердце своем равно преданы святой, было бы жаль, если бы мы рассорились, не сойдясь в том, как надлежит ее почитать. Мы не должны позволять гневу овладевать нами, а потому будет лучше, если мы обсудим этот вопрос спокойно, наедине. Уважаемый Ризиарт, я прошу тебя пройти со мной и продолжить нашу беседу. Обещаю, что выслушаю все, что ты сочтешь нужным сказать, и сам выскажу тебе свое мнение, а потом ты сможешь сообщить людям свое решение, и я с ним соглашусь.
— Это честное и великодушное предложение, — без промедления откликнулся Ризиарт.
Он шагнул вперед, и толпа с готовностью расступилась, пропуская его.
— Не пристало допускать в стены церкви и тень наших разногласий, — промолвил приор. — Пойдем, поговорим в доме отца Хью.
Угрюмыми, горящими от возбуждения глазами валлийцы проследили за тем, как Ризиарт и монахи скрылись за низенькой дверью, и, сбившись теснее, замерли в ожидании. Ни один гвитеринец не тронулся с места — они доверяли Ризиарту и полностью положились на него.
В маленькой, пахнущей деревом комнатушке казалось темновато после залитой солнцем поляны. Приор Роберт обернул к своему сопернику невозмутимое лицо и промолвил рассудительным тоном:
— Ты хорошо говорил, и я уважаю твою веру и то, как высоко ты чтишь святую Уинифред, ибо и сам почитаю ее не меньше. Мы прибыли сюда лишь за тем, чтобы послужить ей, и верим, что именно она, по своей воле, подвигла нас на это. Ваш епископ и ваш государь на нашей стороне, а ты лучше меня знаешь, что долг предписывает благородному валлийцу повиноваться им обоим. Но я понимаю, что, лишившись святой, Гвитерин понесет великую утрату, и чтобы после нашего отъезда не было никакой обиды, предлагаю должное возмещение.
— Возмещение Гвитерину? — переспросил Ризиарт, как только ему перевели слова приора. — Я не понимаю, каким образом…
— И тебе, — пояснил Роберт мягко и ненавязчиво, — если ты откажешься от противодействия, ибо я уверен, что следом за тобой и все твои люди поступят так же и выполнят волю принца и епископа.
Кадфаэль, переводивший эти слова, заметил, как приор медленно и многозначительно потянулся рукой за пазуху рясы, и ему подумалось, что Роберт вот-вот совершит, возможно, самый опасный просчет в своей жизни. Однако Ризиарт, похоже, ни о чем не догадывался. Вытащив мягкий кожаный кошель, перевязанный у горловины шнуром, Роберт положил его на стол и стал осторожно подталкивать, пока тот не коснулся правой руки Ризиарта. При движении кошель негромко позвякивал. Ризиарт воззрился на него с подозрением, а потом поднял недоумевающие глаза на приора:
— Я не понимаю тебя! Что это такое?
— Это будет твоим, — сказал Роберт, — если ты убедишь приход уступить нам святую.
Он почувствовал повисшее в воздухе напряжение и сообразил, что совершил ужасную ошибку. Почва уходила у него из-под ног, и приор торопливо попытался исправить положение, но было слишком поздно…
— Ты сможешь использовать это на благо Гвитерина… как сочтешь нужным… тут большая сумма… — лепетал Роберт.
Все было бесполезно, последние слова Кадфаэль и переводить не стал.
— Деньги! — произнес Ризиарт необычным тоном, в котором смешались удивление, негодование и насмешка. Само собой, он знал, что такое деньги, и даже представлял себе, на что они годятся: прежде всего на то, чтобы сбивать людей с пути истинного. В сельских приходах, из которых по существу, и состоял весь Уэльс, деньги использовали редко, да и нужды в них почти никакой не было. Провизии было в достатке, все необходимые товары выменивались на съестное, всякий мог добыть себе пропитание, а о нищих здесь и слыхом не слыхивали. Были, конечно, немощные и больные, но о таких, по обычаю, заботился весь род. Так что если сюда и попадали монеты, то в них, по большей части, видели лишь пустую блажь.
Поначалу Ризиарт испытал только изумление и презрение, но потом понял, что ему нанесено смертельное оскорбление. Побагровев от гнева, он отдернул руку, словно само прикосновение осквернило его.
— Деньги! Ты осмелился предложить мне деньги! Ты хотел купить нашу святую! Купить меня! Были у меня сомнения насчет того, что ты за человек и как мне поступить, но теперь, с Божьей помощью, я знаю, что делать. Говоришь, тебе были явлены знамения? Теперь и я насмотрелся на них сверх меры.
— Ты не понял меня! — вскричал приор, чувствуя, как с каждым мгновением ускользает надежда на удачный исход. — Разве можно купить то, что свято? Я только предложил Гвитерину подарок, в знак благодарности и в возмещение за утрату.
— Но ты сказал, что это будет моим, — распаляясь от ярости, напомнил ему Ризиарт. — Моим, если я уговорю… Подарок? Нет, это не подарок, а подкуп! Вы цените эти дурацкие кругляши выше своего доброго имени, но не думай, что на них ты можешь купить и мою совесть. Теперь я вижу, что был прав, сомневаясь в тебе. Ну что ж, ты свое слово сказал, и теперь я, как и договаривались, скажу гвитеринцам свое, а ты не мешай.
— Нет, погоди! — в волнении приор ухватил Ризиарта за рукав. — Не говори ничего в запале! Ты меня неправильно понял, но я и сам был не прав, предлагая воздаяние Гвитерину. Я сожалею о своем поступке — пусть он останется между нами.
Ризиарт сердито вырвал руку и, обернувшись к Кадфаэлю, коротко отрезал:
— Скажи своему приору, что ему нечего бояться. Мне было бы стыдно признаться соседям, что меня пытались подкупить! Этого они не узнают, но то, на чем я стою, они должны услышать, да и ты тоже.
С этими словами Ризиарт устремился прочь, а отец Хью простер руку, чтобы предостеречь монахов от попыток его задержать.
— Не сейчас, не надо! Он же вне себя от гнева. Завтра можно будет придумать, как подступиться к нему, но сейчас не стоит и пробовать. Вам придется позволить ему сказать то, что он хочет.
— Ладно, — произнес приор, изо всех сил стараясь сохранить достоинство, — пусть, в таком случае, говорит в нашем присутствии.
Приор вышел на солнечный свет и встал рядом с дверью, а за ним по пятам последовали братья и остановились поблизости, подняв головы и молитвенно сложив руки. Они стояли у всех на виду, в то время как Ризиарт громогласно обратился к собравшимся гвитеринцам:
— Я выслушал все, что могли сказать мне эти люди из Шрусбери, вынес свое суждение и теперь должен сообщить его вам. Скажу сразу: им не удалось меня переубедить. Я считаю, что был тысячу раз прав, выступая против святотатства, которое они хотят совершить, и утверждаю, что место святой Уинифред здесь, среди нас, где она находится испокон веков. Было бы смертельным грехом позволить увезти ее отсюда, где она оказалась бы в окружении чужеземцев, которые молитвы, и те стали бы возносить на незнакомом ей языке. Клянусь, что до смертного часа буду противиться любой попытке потревожить ее прах, и призываю вас принять такой же обет. На этом наш сход окончен.
Так сказал Ризиарт, и действительно обсуждать больше было нечего. На глазах у побледневшего приора Ризиарт удалился по лесной тропинке, а следом, в благоговейном и сосредоточенном молчании, рассеялись во всех направлениях общинники. Всего несколько мгновений, и вытоптанная зеленая поляна опустела, как по волшебству.
Глава четвертая
— Не похоже, чтобы их это радовало, — шепнул брат Джон на ухо Кадфаэлю, и видно было, что молодой монах и сам не слишком этим огорчен. Видать, порой брату Джону не чуждо было мелкое ехидство. И он был прав — лица слушателей отнюдь не выражали восторга по поводу чудес, которые валлийская святая устроила для этих англичан. Как ни витийствовал приор, добиться расположения схода ему не удавалось.
Прихожане колебались, переговаривались и переглядывались.
— Ну, если принц Овейн желает этого и епископ дает свое благословение, — нерешительно начал Кэдваллон, — то мы как верные дети церкви и добрые подданные государя, вряд ли…
— Оба, и епископ, и принц, полностью нас поддержали, — высокомерно прервал его приор.
— Но ведь дева-то у нас, в Гвитерине, — неожиданно вмешался Ризиарт. Голос у него был такой, какого и следовало ожидать, густой, глубокий и мелодичный, голос человека, привыкшего открыто высказывать все, что у него на сердце. — И она не принадлежит епископу Давиду, да и принцу Овейну тоже! Дева прожила здесь почти всю свою жизнь, и ни разу даже словом не обмолвилась о том, что хочет покинуть наши края. Так почему же я должен поверить в то, что ей вздумалось расстаться с нами теперь, когда прошло столько времени? И почему она не дала знать об этом нам? Почему, я спрашиваю?
— Я уже говорил вам, что она явила множество несомненных знамений, — возразил приор.
— Может, и так! — вскричал Ризиарт, — да только не нам. Это что же, по-вашему, учтиво? Да разве так мы должны думать о деве, избравшей Гвитерин своим домом?
Убежденность Ризиарта мигом разожгла тлеющее недовольство гвитеринцев. Со всех сторон раздались негодующие возгласы: «Святая Уинифред принадлежит Гвитерину и должна остаться здесь!»
— Может быть, вы посмеете сказать мне, — возвысил свой голос приор, — что обращались к ней с молитвами, взывали о помощи этой благословенной девы и воздавали ей должные почести? Назовите мне хоть одну причину, по которой она захотела бы остаться здесь, среди вас. Вы ведь могилу ее, и ту забросили.
— А если даже и так, — убежденно возразил Ризиарт, — так что с того? Неужто ты думаешь, что она на нас за это в обиде? Никто из вас не жил среди нас, а она жила. Вы — англичане, а она была валлийкой, хорошо нас знала, не сердилась на нас и в мыслях не имела нас покидать. А мы всегда знали, что она пребывает с нами, и не видели нужды кричать об этом на каждом углу. Если у нас возникала надобность в ее помощи, она знала об этом, и вовсе не требовала, чтобы перед ней ползали на коленях с мольбами и причитаниями. И уж если она бы и осерчала на нас за то, что могилка ее малость поросла ежевикой, то, уж конечно, нашла бы способ сказать нам об этом. Нам, а не вам — монахам далекого монастыря из чужой страны!
Толпа поддержала Ризиарта криками одобрения и восторга. Он был прирожденным проповедником, мало кто из англичан мог бы с ним соперничать. Кадфаэль слушал Ризиарта, и кельтская кровь вскипала в его жилах. Он молча радовался, и даже не потому, что приор Роберт отпрянул, побелев от ярости. Просто он вновь услышал голос Уэльса, возвещавший битву.
— И вы дерзнете, — прогремел Роберт, надменно выпрямившись во весь рост, — отрицать истинность чудес и знамений, которые, как я рассказывал, привели нас сюда?
— Нет! — не колеблясь отвечал Ризиарт. — Я ничуть не сомневаюсь, что вы и впрямь видели все эти знамения и поверили, что вас наставляют свыше. Но являть знамения и творить чудеса могут не только ангелы, но и демоны. И если вас и вправду наставляли небеса, почему же мы не получили никакого знака? А ведь маленькая святая здесь, а не в Англии. Она одной с нами крови, а родню просто так не бросают. Или, может быть, вы осмелитесь утверждать, что она предала своих? Разве в Уэльсе не нашлось бы для нее церкви, кельтской церкви, в какой она и служила? Зачем это ей понадобилась английская? Я ни за что не поверю, что она предпочла иметь дело не с нами, а с вами. Вас, должно быть, попутал дьявол! Уинифред тут ни при чем!
И снова дружный хор голосов поддержал Ризиарта, который сумел задеть прихожан за живое. Здесь, в кельтской глубинке, не слишком высоко чтили епископов да аббатов, а склонялись к древней апостольской церкви, приверженцы которой избегали пышности и показного величия, не подольщались к мирским властям, а предпочитали уединенную жизнь отшельников, исполненную молитв и благочестивых размышлений. Гул нарастал и превратился наконец в торжествующий рев. Приор Роберт, пожалуй неосмотрительно, возвысил повелительный голос, пытаясь заставить гвитеринцев умолкнуть.
— Она не сказала вам ни слова, потому что вы покинули ее в небрежении. Она обратилась к нам за признанием, которого не получила от вас.
— Это неправда! — заявил Ризиарт. — Хотя вы, в своем неведении, способны в такое поверить. Святая — добрая валлийка и знает своих соотечественников. Мы здесь не больно скоры на почести богатству и сану и не спешим снимать шапку и кланяться, ежели кто вздумает чваниться перед нами. Мы — люди простые, и если кого ценим, то чтим в своем сердце. Валлийская дева знает это, и ей ведомо, что ее саму мы никогда не забывали, даже если и не обихаживали как должно ее могилу. Душой она всегда была с нами, мы чувствовали ее попечение и заботу. Но эти кости, которые вы хотите забрать, они ведь принадлежат ей. Не нам и не вам, а ей! И пока она сама не скажет нам, что желает, чтобы ее останки увезли отсюда, они останутся здесь! Иначе мы будем прокляты!
Для приора Роберта это был жестокий удар. Он был побежден в споре, превзойден в красноречии — и кем? — каким-то безвестным землевладельцем из полудикого края — добро бы могущественным лордом, а то ведь простым сквайром. Роберту, с его нормандскими представлениями о знатности, трудно было даже понять, что возвышает Ризиарта среди соплеменников и на чем основано его влияние. Разница между ними заключалась в том, что для приора вес человека определялся его местом в феодальной иерархии, тогда как Ризиарт, как и всякий валлиец, независимо от того, богат он или беден, ощущал себя членом единой семьи.
Приор понял, однако, что, хотя сейчас весь Гвитерин выступал сплоченно, как один человек, единство общины во многом основано на непоколебимой убежденности Ризиарта, и счел за благо отказаться от яростного, непримиримого тона, рассудив, что кротостью сумеет добиться большего. Он высоко воздел тонкие руки, с которых спадали рукава рясы, и обратился ко всему сходу, а прежде всего к Ризиарту, с чарующей, отеческой улыбкой:
— Брат Кадфаэль, переведи уважаемому Ризиарту, что, поскольку мы все в сердце своем равно преданы святой, было бы жаль, если бы мы рассорились, не сойдясь в том, как надлежит ее почитать. Мы не должны позволять гневу овладевать нами, а потому будет лучше, если мы обсудим этот вопрос спокойно, наедине. Уважаемый Ризиарт, я прошу тебя пройти со мной и продолжить нашу беседу. Обещаю, что выслушаю все, что ты сочтешь нужным сказать, и сам выскажу тебе свое мнение, а потом ты сможешь сообщить людям свое решение, и я с ним соглашусь.
— Это честное и великодушное предложение, — без промедления откликнулся Ризиарт.
Он шагнул вперед, и толпа с готовностью расступилась, пропуская его.
— Не пристало допускать в стены церкви и тень наших разногласий, — промолвил приор. — Пойдем, поговорим в доме отца Хью.
Угрюмыми, горящими от возбуждения глазами валлийцы проследили за тем, как Ризиарт и монахи скрылись за низенькой дверью, и, сбившись теснее, замерли в ожидании. Ни один гвитеринец не тронулся с места — они доверяли Ризиарту и полностью положились на него.
В маленькой, пахнущей деревом комнатушке казалось темновато после залитой солнцем поляны. Приор Роберт обернул к своему сопернику невозмутимое лицо и промолвил рассудительным тоном:
— Ты хорошо говорил, и я уважаю твою веру и то, как высоко ты чтишь святую Уинифред, ибо и сам почитаю ее не меньше. Мы прибыли сюда лишь за тем, чтобы послужить ей, и верим, что именно она, по своей воле, подвигла нас на это. Ваш епископ и ваш государь на нашей стороне, а ты лучше меня знаешь, что долг предписывает благородному валлийцу повиноваться им обоим. Но я понимаю, что, лишившись святой, Гвитерин понесет великую утрату, и чтобы после нашего отъезда не было никакой обиды, предлагаю должное возмещение.
— Возмещение Гвитерину? — переспросил Ризиарт, как только ему перевели слова приора. — Я не понимаю, каким образом…
— И тебе, — пояснил Роберт мягко и ненавязчиво, — если ты откажешься от противодействия, ибо я уверен, что следом за тобой и все твои люди поступят так же и выполнят волю принца и епископа.
Кадфаэль, переводивший эти слова, заметил, как приор медленно и многозначительно потянулся рукой за пазуху рясы, и ему подумалось, что Роберт вот-вот совершит, возможно, самый опасный просчет в своей жизни. Однако Ризиарт, похоже, ни о чем не догадывался. Вытащив мягкий кожаный кошель, перевязанный у горловины шнуром, Роберт положил его на стол и стал осторожно подталкивать, пока тот не коснулся правой руки Ризиарта. При движении кошель негромко позвякивал. Ризиарт воззрился на него с подозрением, а потом поднял недоумевающие глаза на приора:
— Я не понимаю тебя! Что это такое?
— Это будет твоим, — сказал Роберт, — если ты убедишь приход уступить нам святую.
Он почувствовал повисшее в воздухе напряжение и сообразил, что совершил ужасную ошибку. Почва уходила у него из-под ног, и приор торопливо попытался исправить положение, но было слишком поздно…
— Ты сможешь использовать это на благо Гвитерина… как сочтешь нужным… тут большая сумма… — лепетал Роберт.
Все было бесполезно, последние слова Кадфаэль и переводить не стал.
— Деньги! — произнес Ризиарт необычным тоном, в котором смешались удивление, негодование и насмешка. Само собой, он знал, что такое деньги, и даже представлял себе, на что они годятся: прежде всего на то, чтобы сбивать людей с пути истинного. В сельских приходах, из которых по существу, и состоял весь Уэльс, деньги использовали редко, да и нужды в них почти никакой не было. Провизии было в достатке, все необходимые товары выменивались на съестное, всякий мог добыть себе пропитание, а о нищих здесь и слыхом не слыхивали. Были, конечно, немощные и больные, но о таких, по обычаю, заботился весь род. Так что если сюда и попадали монеты, то в них, по большей части, видели лишь пустую блажь.
Поначалу Ризиарт испытал только изумление и презрение, но потом понял, что ему нанесено смертельное оскорбление. Побагровев от гнева, он отдернул руку, словно само прикосновение осквернило его.
— Деньги! Ты осмелился предложить мне деньги! Ты хотел купить нашу святую! Купить меня! Были у меня сомнения насчет того, что ты за человек и как мне поступить, но теперь, с Божьей помощью, я знаю, что делать. Говоришь, тебе были явлены знамения? Теперь и я насмотрелся на них сверх меры.
— Ты не понял меня! — вскричал приор, чувствуя, как с каждым мгновением ускользает надежда на удачный исход. — Разве можно купить то, что свято? Я только предложил Гвитерину подарок, в знак благодарности и в возмещение за утрату.
— Но ты сказал, что это будет моим, — распаляясь от ярости, напомнил ему Ризиарт. — Моим, если я уговорю… Подарок? Нет, это не подарок, а подкуп! Вы цените эти дурацкие кругляши выше своего доброго имени, но не думай, что на них ты можешь купить и мою совесть. Теперь я вижу, что был прав, сомневаясь в тебе. Ну что ж, ты свое слово сказал, и теперь я, как и договаривались, скажу гвитеринцам свое, а ты не мешай.
— Нет, погоди! — в волнении приор ухватил Ризиарта за рукав. — Не говори ничего в запале! Ты меня неправильно понял, но я и сам был не прав, предлагая воздаяние Гвитерину. Я сожалею о своем поступке — пусть он останется между нами.
Ризиарт сердито вырвал руку и, обернувшись к Кадфаэлю, коротко отрезал:
— Скажи своему приору, что ему нечего бояться. Мне было бы стыдно признаться соседям, что меня пытались подкупить! Этого они не узнают, но то, на чем я стою, они должны услышать, да и ты тоже.
С этими словами Ризиарт устремился прочь, а отец Хью простер руку, чтобы предостеречь монахов от попыток его задержать.
— Не сейчас, не надо! Он же вне себя от гнева. Завтра можно будет придумать, как подступиться к нему, но сейчас не стоит и пробовать. Вам придется позволить ему сказать то, что он хочет.
— Ладно, — произнес приор, изо всех сил стараясь сохранить достоинство, — пусть, в таком случае, говорит в нашем присутствии.
Приор вышел на солнечный свет и встал рядом с дверью, а за ним по пятам последовали братья и остановились поблизости, подняв головы и молитвенно сложив руки. Они стояли у всех на виду, в то время как Ризиарт громогласно обратился к собравшимся гвитеринцам:
— Я выслушал все, что могли сказать мне эти люди из Шрусбери, вынес свое суждение и теперь должен сообщить его вам. Скажу сразу: им не удалось меня переубедить. Я считаю, что был тысячу раз прав, выступая против святотатства, которое они хотят совершить, и утверждаю, что место святой Уинифред здесь, среди нас, где она находится испокон веков. Было бы смертельным грехом позволить увезти ее отсюда, где она оказалась бы в окружении чужеземцев, которые молитвы, и те стали бы возносить на незнакомом ей языке. Клянусь, что до смертного часа буду противиться любой попытке потревожить ее прах, и призываю вас принять такой же обет. На этом наш сход окончен.
Так сказал Ризиарт, и действительно обсуждать больше было нечего. На глазах у побледневшего приора Ризиарт удалился по лесной тропинке, а следом, в благоговейном и сосредоточенном молчании, рассеялись во всех направлениях общинники. Всего несколько мгновений, и вытоптанная зеленая поляна опустела, как по волшебству.
Глава четвертая
— Отец приор, ты бы хоть предупредил меня, что собираешься сделать, — робко упрекнул Роберта Хью, — я бы сразу тебе сказал, что это скверная затея, хуже не придумаешь. Ну сам посуди, чем могут деньги привлечь такого человека, как Ризиарт? Даже если бы он был корыстолюбив, — а он не таков, — тебе надо было бы найти к нему другой подход. Я-то думал, ты разобрался, каков его нрав, и обратишься к нему со смиренным прошением — дескать, бедные английские паломники лишены святой покровительницы и просят оказать им снисхождение. Тебе стоило воззвать к его великодушию, глядишь, он бы и согласился.
— Я прибыл сюда с благословения церкви и с дозволения государя, — жестко возразил приор, которому и самому уже изрядно надоело без толку повторять одно и то же, — не может же мне помешать упрямство одного местного сквайра! Или мой сан ничего не значит у вас, в Уэльсе?
— Почти ничего, — откровенно ответил отец Хью, — конечно, мои прихожане уважают людей, отрекшихся от мира, но это скорее относится к отшельникам, чем к орденским братьям.
Бурное обсуждение затянулось до вечерни, да и на самой вечерне сказалось, ибо приор Роберт произнес устрашающую проповедь. Подробно перечислив все знамения, указывающие на несомненное желание Уинифред упокоиться в святилище в Шрусбери, Роберт пригрозил ее гневом всякому, кто посмеет воспротивиться ее воле, и предрек, что возмездие святой будет ужасно.
Такой путь избрал Роберт для того, чтобы достичь столь необходимого примирения с Ризиартом. И хотя Кадфаэль, осмелев, постарался при переводе смягчить речь приора, он не сомневался, что среди собравшихся в церкви были люди, знавшие английский достаточно для того, чтобы понять, куда тот клонит. Сразу же после службы они разнесут рассказ о проповеди по всему Гвитерину, и очень скоро даже те, кто не был у вечерни, узнают, что английский приор стращал прихожан, напоминая об участи принца Крэдока, тело которого истаяло, словно снег, и исчезло с лица земли, а уж о том, что приключилось с его душой, и подумать страшно. И что то же может случиться с тем, кто посмеет не покориться велению святой.
Отец Хью озабоченно обдумывал, как бы ему всех примирить и успокоить. Большая часть вечера ушла у него на то, чтобы убедить приора хотя бы выслушать его. Наконец Роберт выдохся, и священнику удалось вставить слово.
— Ризиарт вовсе не нечестивец! — заявил священник.
— Не нечестивец? — возмущенно воскликнул брат Жером и воздел очи, взывая к небесам. — Случалось, что и за меньшие прегрешения людей отлучали от церкви! — Значит, их отлучали от церкви ни за что, — настойчиво возразил отец Хью, — и, по правде сказать, я думаю, что такое бывало. А Ризиарт прекрасный человек, добрый христианин, щедрый и великодушный, а если и вспылил, то что же тут удивительного: ведь он неверно вас понял и считает себя оскорбленным. И если ты, отец приор, хочешь, чтобы он уступил, тебе придется сделать первый шаг к примирению. Конечно, тебе не стоит отправляться к нему лично — об этом я не прошу и даже не советую. Но вот если бы к нему явился я, скажем, с братом Кадфаэлем, которого все знают как доброго валлийца, да попросил забыть обо всем, что было сказано и сделано, и с открытым сердцем начал разговор снова — думаю, он бы не отказал. Уже одно то, что к нему обратились с просьбой, его бы обезоружило — такой уж он человек. Я не могу ручаться за то, что он переменит свое мнение, — это уж как Господь положит, — но что выслушает тебя, не сомневайся.
— Не в моих правилах, — выспренно произнес приор Роберт, — упускать любую возможность избавить грешную душу от погибели. Я не хочу никакого зла этому человеку, пусть только умерит свою гордыню. Нет унижения в том, чтобы снизойти до грешника, дабы спасти его.
— Сколь поразительное милосердие! — проговорил нараспев брат Жером. — Какая снисходительность к святотатцу!
Брат Джон вспыхнул и дернулся, как будто порываясь дать Жерому хорошего пинка. Отец Хью, стремившийся к тому, чтобы его паства всегда сохраняла добрые отношения с принцами, епископами, приорами и прочими важными особами, бросил на Джона предостерегающий взгляд и поспешил подвести итог.
— Так вот, сегодня вечером я пойду к Ризиарту и приглашу его завтра отобедать в моем доме. И если нам удастся договориться, то соберем новый сход, чтобы Гвитерин узнал о достигнутом согласии.
— Очень хорошо! — поразмыслив, промолвил приор. Его и впрямь устраивало такое решение, при котором ему самому не надо было оправдываться, извиняться и даже особо вникать в то, что собирается говорить священник от его имени. — Очень хорошо, поступай, как задумал, и да поможет тебе Бог.
— Отец приор, — деловито предложил Кадфаэль, — если твои посланцы прибудут верхом, это добавит почтения к твоему сану. Время еще не позднее, и лошадкам проветриться не помешает.
— И то правда, — согласился приор, — это послужит поддержанию нашего достоинства и придаст весу нашей миссии. Пусть брат Джон приведет лошадей.
— Ну, ты поступил как настоящий друг! — от души поблагодарил Кадфаэля Джон, когда все трое уже сидели в седлах и успели отъехать довольно далеко от дома отца Хью. Под деревьями уже начинал сгущаться сумрак, Джон и священник ехали на рослых конях, а брат Кадфаэль на самом лучшем муле.
— Еще чуть-чуть, — весело сказал Джон, — и я схлопотал бы епитимью не меньше чем на месяц, а обернулось все чудненько — прогулкой в тихий вечерок, в славной компании и по вполне достойному делу.
— Да разве я хоть словом обмолвился о том, чтобы ты ехал с нами? — усмехнулся Кадфаэль. — Я только и сказал, что лошадки придали бы важности нам и нашему поручению. Лошадки, а не ты — о тебе я и не заикался.
— Так ведь куда лошадки, туда и я. Сам ведь говорил, что у вас важное поручение, а где это видано, чтобы посланник ездил без конюха? Ты не волнуйся, я в ваши разговоры встревать не стану, подожду в сторонке как хороший слуга. Кстати, там и Бенед будет — эти ребята угощают друг друга по очереди, и сегодня очередь Кая.
— Ишь ты, — удивился Кадфаэль, — сколько всего вызнал — как это ты исхитрился, ни слова по-валлийски не понимая?
— Кое-что они умудряются мне втолковать, кое-что я им — худо-бедно, а изъясниться можем. Я уже выучил по-валлийски пару словечек, и ежели мы тут чуток подзадержимся, еще и не так наловчусь. А еще я мог бы обучиться кузнечному ремеслу, знаешь, сегодня утром я помогал Бенеду в кузне.
— Вот как! Это большая честь: в Уэльсе не каждому доверят молот.
— А вот и владения Кэдваллона, — промолвил отец Хью, указывая на тянувшуюся по правую руку от них изгородь, — до усадьбы Ризиарта ехать еще милю по лесу.
Еще не стемнело, когда они выехали на большую прогалину с распаханными и засеянными участками, окружавшими высокий частокол. В воздухе тянуло смолистым дымком, над распахнутыми воротами усадьбы горели факелы. Изнутри к частоколу прилепились конюшни, амбары и овины. Челядь деловито сновала по двору, занятая обычными вечерними хлопотами большого дома.
— Ну и ну! — раздался со скамьи под навесом, возле одного из хлевов, голос пахаря Кая. — Ты небось носом учуял, что сегодня здесь выпивкой пахнет.
И он потеснился на лавке, приглашая Кадфаэля занять место рядом с ним и Бенедом. — А Падриг сейчас в хозяйском доме, песни поет, и похоже, что воинственные. Но потом он тоже к нам подойдет. Ты садись, брат, располагайся поудобнее — уж на тебя-то здесь никто зла не держит. На той же скамье, непринужденно вытянув ноги, сидел рослый парень — молодой чужеземец Энгелард. Даже в темноте было видно, какие светлые у него волосы. Он охотно подвинулся, освобождая место, и улыбнулся открытой белозубой улыбкой.
— Мы приехали так спешно, чтобы попытаться прекратить ссору, — пояснил Кадфаэль, когда они спешились и подбежал конюх, чтобы принять лошадей. — Отец Хью предлагает мир от имени приора, ну а меня послали ему в помощь — приглядеть, чтобы все было по-честному. Жаль, конечно, что мы ненадолго, — после разговора с Ризиартом придется тут же возвращаться назад, нас будут ждать. Ну да ничего, пока мы там беседуем, угостите-ка брата Джона, он будет рад компании. Кстати, Энгелард сможет поболтать с ним по-английски, надо же время от времени и родной язык вспоминать.
Однако брат Джон, похоже, вообще потерял дар речи — он застыл на месте, не замечая, как конюх забрал у него повод. И смотрел он не на Энгеларда, а на открытые ворота усадьбы, откуда появилась стройная девичья фигурка. Девушка направилась прямо к устроившейся под навесом развеселой компании, в руках она несла объемистый жбан. Аннест дружелюбно улыбнулась отцу Хью и брату Кадфаэлю и удивленно вытаращилась на застывшего как истукан брата Джона.
Кадфаэль проследил за взглядом девушки пришел к выводу, что парень очень даже не плох — всего-то на несколько лет старше Аннест, рослый, загорелый, крепко сколоченный и добродушного нрава. Бенедиктинская ряса, которую он задрал до колен, чтобы было удобнее ехать верхом да так и забыл оправить, выглядела совсем как валлийская туника и не привлекала внимания, да и тонзура была почти незаметна за копной жестких, выгоревших на солнце рыжих волос.
— У вас, поди, уже в горле пересохло, — бросила Аннест. Поглядывая искоса на Джона, она поставила жбан на скамью около Кая и, встряхнув юбками и пышной косой, сама примостилась рядом. Бенед, наполнив рог, протянул его девушке, и та принялась пить маленькими глоточками. Брат Джон по-прежнему стоял как вкопанный.
— Эй, парень, давай-ка сюда, — позвал его Бенед и подвинулся, давая ему место рядом с собой, недалеко от потягивавшей медовый напиток Аннест. Джон встрепенулся и шагнул к освобожденному для него месту с таким видом, будто только что очнулся от сна — хотя пробуждение, похоже, обещало быть для него приятным.
— Ну-ну! — пробормотал Кадфаэль себе под нос, — пожалуй, в таком деле лучше положиться на Того, кому ведомы все пути.
Вместе с отцом Хью он отправился в дом.
— Я приду, — пообещал Ризиарт, уединившись с гостями в небольшой задней комнате. — Обязательно приду. Кто может быть уверен в том, что никогда не ошибался, и было бы не по-божески, если б я отказался поговорить с ним снова. Мне и самому случалось в запале сболтнуть лишнего, а потом об этом жалеть, но я всегда признавал, что был не прав, как нынче признал и ваш приор.
По правде говоря, отец Хью вовсе не сказал напрямую, что приор жалеет о случившемся и признает свою неправоту. В словах священника скорее прозвучало его собственное сожаление и стыд, но Ризиарт решил, что это сказано им от имени Роберта, и отец Хью предпочел его не разубеждать.
— Но, — продолжал Ризиарт, — я, признаться, мало что ожидаю от этой встречи — слишком разные мы с ним люди. Ты ведь знаешь, он предлагал мне деньги. — На сходе я об этом умолчал, стыдно было даже упоминать такое. Теперь он уверяет, что вроде бы предлагал их Гвитерину, но это же полная чушь. Я что — весь Гвитерин? Я такой же человек, как все, — занимаю место, какое мне подобает, и по мере сил стараюсь быть его достойным, — но все же я лишь один из многих. Нет, он совал свой кошель мне, чтобы я и сам отказался от возражений, и весь Гвитерин убедил согласиться с ним. Я так понимаю: он желает этой встречи, чтобы я взглянул на это дело его глазами. Но я не могу забыть того, что он вообразил, будто нашу святую можно купить за деньги. И если он хочет, чтобы я изменил о нем свое мнение, пусть сперва открыто и честно откажется от своего заблуждения, а уж потом попробует переубедить меня. Что же до его угроз — правильно вы сделали, что о них рассказали, — я их ни во что не ставлю, потому как нашу маленькую святую почитаю ничуть не меньше кого бы то ни было, и приора в том числе. Может, ты думаешь, что она об этом не знает? — Не сомневаюсь, что знает, — отозвался отец Хью.
— Я прибыл сюда с благословения церкви и с дозволения государя, — жестко возразил приор, которому и самому уже изрядно надоело без толку повторять одно и то же, — не может же мне помешать упрямство одного местного сквайра! Или мой сан ничего не значит у вас, в Уэльсе?
— Почти ничего, — откровенно ответил отец Хью, — конечно, мои прихожане уважают людей, отрекшихся от мира, но это скорее относится к отшельникам, чем к орденским братьям.
Бурное обсуждение затянулось до вечерни, да и на самой вечерне сказалось, ибо приор Роберт произнес устрашающую проповедь. Подробно перечислив все знамения, указывающие на несомненное желание Уинифред упокоиться в святилище в Шрусбери, Роберт пригрозил ее гневом всякому, кто посмеет воспротивиться ее воле, и предрек, что возмездие святой будет ужасно.
Такой путь избрал Роберт для того, чтобы достичь столь необходимого примирения с Ризиартом. И хотя Кадфаэль, осмелев, постарался при переводе смягчить речь приора, он не сомневался, что среди собравшихся в церкви были люди, знавшие английский достаточно для того, чтобы понять, куда тот клонит. Сразу же после службы они разнесут рассказ о проповеди по всему Гвитерину, и очень скоро даже те, кто не был у вечерни, узнают, что английский приор стращал прихожан, напоминая об участи принца Крэдока, тело которого истаяло, словно снег, и исчезло с лица земли, а уж о том, что приключилось с его душой, и подумать страшно. И что то же может случиться с тем, кто посмеет не покориться велению святой.
Отец Хью озабоченно обдумывал, как бы ему всех примирить и успокоить. Большая часть вечера ушла у него на то, чтобы убедить приора хотя бы выслушать его. Наконец Роберт выдохся, и священнику удалось вставить слово.
— Ризиарт вовсе не нечестивец! — заявил священник.
— Не нечестивец? — возмущенно воскликнул брат Жером и воздел очи, взывая к небесам. — Случалось, что и за меньшие прегрешения людей отлучали от церкви! — Значит, их отлучали от церкви ни за что, — настойчиво возразил отец Хью, — и, по правде сказать, я думаю, что такое бывало. А Ризиарт прекрасный человек, добрый христианин, щедрый и великодушный, а если и вспылил, то что же тут удивительного: ведь он неверно вас понял и считает себя оскорбленным. И если ты, отец приор, хочешь, чтобы он уступил, тебе придется сделать первый шаг к примирению. Конечно, тебе не стоит отправляться к нему лично — об этом я не прошу и даже не советую. Но вот если бы к нему явился я, скажем, с братом Кадфаэлем, которого все знают как доброго валлийца, да попросил забыть обо всем, что было сказано и сделано, и с открытым сердцем начал разговор снова — думаю, он бы не отказал. Уже одно то, что к нему обратились с просьбой, его бы обезоружило — такой уж он человек. Я не могу ручаться за то, что он переменит свое мнение, — это уж как Господь положит, — но что выслушает тебя, не сомневайся.
— Не в моих правилах, — выспренно произнес приор Роберт, — упускать любую возможность избавить грешную душу от погибели. Я не хочу никакого зла этому человеку, пусть только умерит свою гордыню. Нет унижения в том, чтобы снизойти до грешника, дабы спасти его.
— Сколь поразительное милосердие! — проговорил нараспев брат Жером. — Какая снисходительность к святотатцу!
Брат Джон вспыхнул и дернулся, как будто порываясь дать Жерому хорошего пинка. Отец Хью, стремившийся к тому, чтобы его паства всегда сохраняла добрые отношения с принцами, епископами, приорами и прочими важными особами, бросил на Джона предостерегающий взгляд и поспешил подвести итог.
— Так вот, сегодня вечером я пойду к Ризиарту и приглашу его завтра отобедать в моем доме. И если нам удастся договориться, то соберем новый сход, чтобы Гвитерин узнал о достигнутом согласии.
— Очень хорошо! — поразмыслив, промолвил приор. Его и впрямь устраивало такое решение, при котором ему самому не надо было оправдываться, извиняться и даже особо вникать в то, что собирается говорить священник от его имени. — Очень хорошо, поступай, как задумал, и да поможет тебе Бог.
— Отец приор, — деловито предложил Кадфаэль, — если твои посланцы прибудут верхом, это добавит почтения к твоему сану. Время еще не позднее, и лошадкам проветриться не помешает.
— И то правда, — согласился приор, — это послужит поддержанию нашего достоинства и придаст весу нашей миссии. Пусть брат Джон приведет лошадей.
— Ну, ты поступил как настоящий друг! — от души поблагодарил Кадфаэля Джон, когда все трое уже сидели в седлах и успели отъехать довольно далеко от дома отца Хью. Под деревьями уже начинал сгущаться сумрак, Джон и священник ехали на рослых конях, а брат Кадфаэль на самом лучшем муле.
— Еще чуть-чуть, — весело сказал Джон, — и я схлопотал бы епитимью не меньше чем на месяц, а обернулось все чудненько — прогулкой в тихий вечерок, в славной компании и по вполне достойному делу.
— Да разве я хоть словом обмолвился о том, чтобы ты ехал с нами? — усмехнулся Кадфаэль. — Я только и сказал, что лошадки придали бы важности нам и нашему поручению. Лошадки, а не ты — о тебе я и не заикался.
— Так ведь куда лошадки, туда и я. Сам ведь говорил, что у вас важное поручение, а где это видано, чтобы посланник ездил без конюха? Ты не волнуйся, я в ваши разговоры встревать не стану, подожду в сторонке как хороший слуга. Кстати, там и Бенед будет — эти ребята угощают друг друга по очереди, и сегодня очередь Кая.
— Ишь ты, — удивился Кадфаэль, — сколько всего вызнал — как это ты исхитрился, ни слова по-валлийски не понимая?
— Кое-что они умудряются мне втолковать, кое-что я им — худо-бедно, а изъясниться можем. Я уже выучил по-валлийски пару словечек, и ежели мы тут чуток подзадержимся, еще и не так наловчусь. А еще я мог бы обучиться кузнечному ремеслу, знаешь, сегодня утром я помогал Бенеду в кузне.
— Вот как! Это большая честь: в Уэльсе не каждому доверят молот.
— А вот и владения Кэдваллона, — промолвил отец Хью, указывая на тянувшуюся по правую руку от них изгородь, — до усадьбы Ризиарта ехать еще милю по лесу.
Еще не стемнело, когда они выехали на большую прогалину с распаханными и засеянными участками, окружавшими высокий частокол. В воздухе тянуло смолистым дымком, над распахнутыми воротами усадьбы горели факелы. Изнутри к частоколу прилепились конюшни, амбары и овины. Челядь деловито сновала по двору, занятая обычными вечерними хлопотами большого дома.
— Ну и ну! — раздался со скамьи под навесом, возле одного из хлевов, голос пахаря Кая. — Ты небось носом учуял, что сегодня здесь выпивкой пахнет.
И он потеснился на лавке, приглашая Кадфаэля занять место рядом с ним и Бенедом. — А Падриг сейчас в хозяйском доме, песни поет, и похоже, что воинственные. Но потом он тоже к нам подойдет. Ты садись, брат, располагайся поудобнее — уж на тебя-то здесь никто зла не держит. На той же скамье, непринужденно вытянув ноги, сидел рослый парень — молодой чужеземец Энгелард. Даже в темноте было видно, какие светлые у него волосы. Он охотно подвинулся, освобождая место, и улыбнулся открытой белозубой улыбкой.
— Мы приехали так спешно, чтобы попытаться прекратить ссору, — пояснил Кадфаэль, когда они спешились и подбежал конюх, чтобы принять лошадей. — Отец Хью предлагает мир от имени приора, ну а меня послали ему в помощь — приглядеть, чтобы все было по-честному. Жаль, конечно, что мы ненадолго, — после разговора с Ризиартом придется тут же возвращаться назад, нас будут ждать. Ну да ничего, пока мы там беседуем, угостите-ка брата Джона, он будет рад компании. Кстати, Энгелард сможет поболтать с ним по-английски, надо же время от времени и родной язык вспоминать.
Однако брат Джон, похоже, вообще потерял дар речи — он застыл на месте, не замечая, как конюх забрал у него повод. И смотрел он не на Энгеларда, а на открытые ворота усадьбы, откуда появилась стройная девичья фигурка. Девушка направилась прямо к устроившейся под навесом развеселой компании, в руках она несла объемистый жбан. Аннест дружелюбно улыбнулась отцу Хью и брату Кадфаэлю и удивленно вытаращилась на застывшего как истукан брата Джона.
Кадфаэль проследил за взглядом девушки пришел к выводу, что парень очень даже не плох — всего-то на несколько лет старше Аннест, рослый, загорелый, крепко сколоченный и добродушного нрава. Бенедиктинская ряса, которую он задрал до колен, чтобы было удобнее ехать верхом да так и забыл оправить, выглядела совсем как валлийская туника и не привлекала внимания, да и тонзура была почти незаметна за копной жестких, выгоревших на солнце рыжих волос.
— У вас, поди, уже в горле пересохло, — бросила Аннест. Поглядывая искоса на Джона, она поставила жбан на скамью около Кая и, встряхнув юбками и пышной косой, сама примостилась рядом. Бенед, наполнив рог, протянул его девушке, и та принялась пить маленькими глоточками. Брат Джон по-прежнему стоял как вкопанный.
— Эй, парень, давай-ка сюда, — позвал его Бенед и подвинулся, давая ему место рядом с собой, недалеко от потягивавшей медовый напиток Аннест. Джон встрепенулся и шагнул к освобожденному для него месту с таким видом, будто только что очнулся от сна — хотя пробуждение, похоже, обещало быть для него приятным.
— Ну-ну! — пробормотал Кадфаэль себе под нос, — пожалуй, в таком деле лучше положиться на Того, кому ведомы все пути.
Вместе с отцом Хью он отправился в дом.
— Я приду, — пообещал Ризиарт, уединившись с гостями в небольшой задней комнате. — Обязательно приду. Кто может быть уверен в том, что никогда не ошибался, и было бы не по-божески, если б я отказался поговорить с ним снова. Мне и самому случалось в запале сболтнуть лишнего, а потом об этом жалеть, но я всегда признавал, что был не прав, как нынче признал и ваш приор.
По правде говоря, отец Хью вовсе не сказал напрямую, что приор жалеет о случившемся и признает свою неправоту. В словах священника скорее прозвучало его собственное сожаление и стыд, но Ризиарт решил, что это сказано им от имени Роберта, и отец Хью предпочел его не разубеждать.
— Но, — продолжал Ризиарт, — я, признаться, мало что ожидаю от этой встречи — слишком разные мы с ним люди. Ты ведь знаешь, он предлагал мне деньги. — На сходе я об этом умолчал, стыдно было даже упоминать такое. Теперь он уверяет, что вроде бы предлагал их Гвитерину, но это же полная чушь. Я что — весь Гвитерин? Я такой же человек, как все, — занимаю место, какое мне подобает, и по мере сил стараюсь быть его достойным, — но все же я лишь один из многих. Нет, он совал свой кошель мне, чтобы я и сам отказался от возражений, и весь Гвитерин убедил согласиться с ним. Я так понимаю: он желает этой встречи, чтобы я взглянул на это дело его глазами. Но я не могу забыть того, что он вообразил, будто нашу святую можно купить за деньги. И если он хочет, чтобы я изменил о нем свое мнение, пусть сперва открыто и честно откажется от своего заблуждения, а уж потом попробует переубедить меня. Что же до его угроз — правильно вы сделали, что о них рассказали, — я их ни во что не ставлю, потому как нашу маленькую святую почитаю ничуть не меньше кого бы то ни было, и приора в том числе. Может, ты думаешь, что она об этом не знает? — Не сомневаюсь, что знает, — отозвался отец Хью.