«Надо бы поговорить с Ансельмом, пусть подберет для юноши книги», — напомнил себе Кадфаэль, сворачивая с пыльной дороги на зеленую тропку, спускавшуюся к берегу меж густого кустарника, покрытого свежей листвой, — замечательное прибежище для беглецов и лесного зверья. Опрятные огороды долины Гайи тянулись вдоль берега, от воды их отделяла изумрудная полоса некошеной травы. Близ огородов простирались фруктовые сады и поля, засеянные пшеницей. Тут же находилась заброшенная мельница. У самого берега рос ивняк, низко нависавший над стремительным и спорым течением. Кое-где в кромке берега образовались промоины, и вода стояла там на песчаном мелководье, обманчиво ровная и безобидная. Кадфаэлю нужны были окопник аптечный и мальва болотная, с корнями и листьями. Он хорошо знал, где эти травы растут в изобилии. Отвар из корней и листьев окопника исцелит ушибы, а мальва заживит раны на голове юноши. Свежие травы помогают лучше, чем мази и припарки, приготовленные из высушенных растений. Сухие травы хороши для зимы.
Наполнив котомку, Кадфаэль уже собрался потихоньку брести назад, поскольку времени до заутрени оставалось еще достаточно, как вдруг заметил в воде странный белый цветок, который ленивая струя воды то вдруг выталкивала из-под берега и нависающих над ним кустов, то втягивала обратно вместе с запятнанными белыми лепестками. Рябь, пробегавшая по воде, усеивала лепестки искрами: солнце уже успело пробиться сквозь утреннюю дымку. Когда цветок вновь вынырнул наружу, Кадфаэль заметил, что лепестки прикреплены к толстому белому стеблю, неожиданно уходившему во что-то темное.
Вдоль русла были определенные места, где река выбрасывала на берег все, что попало в нее выше по течению. При низком уровне воды, если что-то роняли в реку за мостом, то вылавливали именно здесь. Добыча реки, миновав мост, беспрепятственно плыла дальше, ее можно было отнять у Северна вдоль всей долины Гайи. Но когда река вздувалась от зимних ветров или переполнялась от талых вод, Северн тащил свою добычу дальше, чтобы вышвырнуть где-нибудь возле Аттингема либо увлечь на бурных волнах в необозримые просторы. Кадфаэль был знаком с причудами реки, знал он и то, из какого корня произрастает этот бледный, дряблый цветок. Великолепное утро, подобно розе, распускающейся под сенью полупрозрачного облака, предвещало, как оказалось, сумрачный день. Кадфаэль положил котомку на траву, подоткнул подол рясы и пробрался сквозь кусты к мелководью. Течение вынесло утопленника на отмель, там он и остался лежать головой в сторону воды. Лицом он уткнулся в песок, но левая рука его свободно колыхалась над темной водой. Худой, узкоплечий мужчина в темно-коричневой куртке и штанах, и сам он был весь тусклый, словно данные ему некогда жизнью яркие краски выцвели со временем. Изрядно поседевшие спутанные волосы едва покрывали голову. Но не река погубила его: в воде он оказался по чьему-то злому умыслу. На спине — там, где складки его куртки свободно пузырились над водой, — виднелась длинная прорезь, из верхнего конца которой слабой струйкой сочилась кровь, пропитавшая домотканое сукно. Там, где спина достаточно выступала над поверхностью воды, кровь уже запеклась в коросту.
Кадфаэль зашел в воду по лодыжки и встал поближе к покойному так, чтобы тело не унесло течением, когда он будет его переворачивать. Перевернув покойного на спину и взглянув ему в лицо — длинное, еще хранившее выражение унылости, — Кадфаэль узнал Олдвина, слугу Жерара Литвуда.
Бедняге уже ничем нельзя было помочь. В воде он пролежал несколько часов. Но оставлять его так тоже не годилось: течение могло вновь подхватить и унести тело. Кадфаэль взял покойника под мышки и, протащив по мелководью к самому пологому месту берега, выволок на траву. Сделав это, Кадфаэль торопливо зашагал по тропинке вдоль реки вверх по течению. На миг он заколебался: поспешить ли ему с новостями в город, к Хью Берингару, или вернуться в аббатство и сообщить о случившемся настоятелю и приору. Кадфаэль решил, что пойдет в город. Пусть каноник Герберт узнает как можно позже, что обвинитель Илэйва уже никогда не выступит против юноши ни с обличением в ереси, ни по иному поводу. Ведь со смертью Олдвина дело не прекратится! Напротив, по предчувствию Кадфаэля, зловещая тень подозрения падет на горемычного юношу, томящегося под замком. Кадфаэлю некогда было обдумывать на ходу все последствия, но, спеша через мост к городским воротам, он не мог отвязаться от тревожных мыслей, и будущее представлялось ему далеко не лучезарным. Скорее, скорее добраться до Хью! Пусть он примется за разгадывание убийства прежде, чем другие, менее наделенные благоразумием, вопьются в добычу зубами.
— Долго ли он пролежал в воде, как ты думаешь? — с холодным вниманием глядя на утопленника, спросил Хью Берингар.
Спрашивал он не Кадфаэля, а Мадога по прозвищу Ловец Утопленников — рыбака, жившего у западного моста. Мадога Хью срочно призвал себе на помощь. Никто не был знаком с Северном так хорошо, как Мадог: он всю жизнь провел на реке и немало тел выловил из коварных волн. Если случалось кому-то утонуть, старый рыбак мог точно указать место, где река расстанется со своей жертвой; что бы ни роняли в реку — искать призывали Мадога. Старик, задумчиво почесывая бороду, окинул труп неспешным взглядом. Облепленное водорослями тело, с которого вода стекала в траву, навзничь лежало на земле; запрокинутое лицо уставилось в небо неплотно сомкнутыми глазами.
— Всю ночь пролежал, не сомневаюсь. Часов десять, но может, и меньше. Его убили, похоже, когда было еще светло, и спрятали, а дождавшись темноты, бросили в реку, — предположил Мадог. — Северн, едва приняв его, вынес сюда, и остаток ночи покойник пролежал здесь. А иначе откуда кровь? Если бы река принесла его издали, кровь бы смыло волнами дочиста.
— Значит, не далее моста? — уточнил Хью, выжидательно глядя на смуглого малорослого валлийца. Шериф и рыбак давно уже работали вместе и отлично понимали друг друга.
— Да, случись это выше моста, телу бы там не проплыть при нынешней глубине.
Хью сквозь зелень кустов и деревьев всмотрелся в раскинувшуюся перед ним долину Гайи, залитую солнцем и покрытую буйной зеленью.
— Отсюда и до моста ничего не могло произойти при свете дня. Эти кусты — первое укрытие, которое можно найти у берега. И потом, хоть этот парень много не весит, далеко его не унесешь… Допустим, его сбросили неподалеку. Но ведь убийца должен быть уверен, что тело уплывет достаточно далеко и что река не выбросит его у первой же излучины. Что ты скажешь, Мадог?
Мадог согласно кивнул своей кудлатой головой.
— Дождя не было, и роса не выпадала, — задумчиво сказал Кадфаэль. — И трава, и земля сухие. Если его убили до сумерек, это случилось поблизости отсюда. Убийца постарался напасть незаметно и спрятать свою жертву, оставаясь в тени. Но где-то ведь остались следы крови — там, где убитого волокли, или там, где его прятали до вечера.
— Надо посмотреть, — согласился Хью, хотя и без особой надежды в голосе. — Убийство могло произойти у заброшенной мельницы, там достаточно пустынно. Я пошлю туда своих людей. А еще мы обыщем вот этот заслон из деревьев, хотя навряд ли там можно что-то обнаружить. Но что этому бедолаге понадобилось на мельнице или здесь на берегу? Ты рассказал мне уже, чем он был занят утром. Куда он направился потом, можно узнать у его домашних. Кстати, они ведь еще ничего не знают об убийстве. Наверное, ищут его и удивляются, куда он пропал, — если только, конечно, заметили, что слуга не ночевал дома. А что, если он дома часто не ночевал? Тогда его еще не хватились.
— Я о нем почти ничего не знаю, только то, что жил он в доме у хозяев. Но взгляни-ка на мельницу, выше по течению: в долине Гайи все видать, как на ладони, там негде спрятаться. Убить можно было только у моста, но случись это до сумерек если бы даже убийца успел спрятать тело в кустах, убитого обязательно обнаружили бы через пару часов.
— Да, у моста больше риска, — согласился Кадфаэль. — И все же порой там бывает безлюдно, и можно успеть догнать жертву и воткнуть нож в спину без свидетелей. В реку покойника сбросили, чтобы нельзя было понять, где и когда случилось убийство. Возможно, для убийцы особенно важно было напустить туману.
— Что ж, я сам лично сообщу об убийстве хозяевам парня и погляжу, что они ответят. — Чуть поодаль стояли сержант и четверо часовых из гарнизона, охраняющего замок. Они ждали распоряжений. — Уилл! Проследи, чтобы тело отнесли в дом купца. Насколько мне известно, у убитого не было никакой родни. Значит, хозяевам предстоит позаботиться о похоронах. Пойдем со мной, Кадфаэль, взглянем, нет ли чего посреди деревьев у моста или под самим мостом.
Бок о бок они прошли береговую рощу и оба монастырских поля, засеянных пшеницей, миновали заброшенную мельницу.
Они уже вышли на тропинку, тянувшуюся по берегу вдоль огородов, как вдруг Хью, коротко усмехнувшись, бросил через плечо:
— Долго ли вчера гулял на воле этот ваш юный еретик, пока слуги каноника Герберта, пыхтя, гонялись за ним?
Вопрос был задан как бы ненароком, но Кадфаэль понял, что подразумевает Хью, оба словно читали друг у друга в мыслях.
— Ушел он до начала часа девятого и вернулся к вечерне. — Сказав так, Кадфаэль с удивлением отметил, что голос его прозвучал искусственно безразлично.
— И затем вернулся в аббатство как ни в чем не бывало? Кто-нибудь расспрашивал его, где он провел столько времени?
— Никто не расспрашивал, — простодушно сознался Кадфаэль.
— Прекрасно! А теперь послушай меня. Пожалуйста, никому в аббатстве не рассказывай об убийстве — и пусть никто ни о чем не расспрашивает Илэйва. Я сам намереваюсь сделать это. Сегодня же утром я приду в аббатство, чтобы обо всем переговорить с аббатом с глазу на глаз. Я хочу познакомиться с парнем и услышать, что он скажет, прежде чем узнает новость от других. Тебе ведь небезызвестно, — с сочувствием подчеркнул Хью, — как они постараются повернуть дело?
Хью с помощниками шаг за шагом прочесывали рощу и кустарник, росший вдоль тропы, которая вела от речного берега к дороге. Но Кадфаэлю пришлось вернуться в аббатство, хоть и жаль было отрываться от поисков даже на два часа. Убийство Олдвина поневоле наводило на размышления о причастности к этому Илэйва, и Кадфаэль с горечью думал, что недостаточно хорошо знает юношу и потому вряд ли может считать его вне подозрений. Даже человек обаятельный бывает повинен в преступлении, не исключая убийства. Юноше было нанесено оскорбление, и вот случайно представилась возможность отомстить. Гордый, горячий нрав — плохой советчик, тут и задуматься не успеешь, а уже наломаешь дров… Да и не было времени, чтобы задуматься!
Но ударить ножом в спину?
Нет, такому Кадфаэль не мог поверить. Схватка лицом к лицу — это больше похоже на Илэйва. Но откуда взялся нож? Понятно, что любой путешественник берет с собой нож в дорогу для всевозможных нужд. Но у юноши не было ножа за поясом, когда он явился в аббатство, а вытащить его из узла с пожитками, прежде чем бежать за Фортунатой, он бы не успел… Привратник может это подтвердить. Юноша ринулся догонять Фортунату, не оглядываясь. Но если нож был у него уже на капитуле, сейчас он тоже должен быть при нем, в карцере. Или он его выбросил? Тогда Хью и его помощникам надо постараться отыскать этот нож. Не сомневался Кадфаэль в одном: ему очень хотелось, чтобы не Илэйв оказался убийцей.
Когда Кадфаэль приближался к аббатству, из ворот вышел высокий темноволосый мужчина и стремительным шагом направился к городу, рассеянно глядя себе под ноги, он о чем-то напряженно раздумывал, покачивая головой Кадфаэль поздоровался с ним, мужчина вздрогнул и ответил на приветствие отсутствующей улыбкой, будто не узнавая, и затем вновь погрузился в свои мысли.
Появление Джевана Литвуда в аббатстве в этот ранний час после того, как конторщик его брата не ночевал дома, не удивило Кадфаэля. Он поглядел вослед Джевану. Долговязый Литвуд-младший порывистой походкой, сцепив руки за спиной, спешил по направлению к городу. Шел он опустив голову, поглощенный нелегким раздумьем. Кадфаэль надеялся, что, переходя мост, Джеван не взглянет через перила вниз, на залитую солнцем гладь Северна: наверняка сейчас Уилл Уортон и его ребята несут на носилках покойного вдоль берега. Неплохо, если бы Хью опередил Джевана: от него первого домашние узнают о несчастье, и, уж конечно, шериф воспользуется случаем и опросит всех — возможно, не без успеха, а там пускай себе хозяева хлопочут вокруг покойного, стараясь обеспечить и соблюсти необходимый ритуал.
— Зачем сюда приходил Джеван Литвуд? — спросил Кадфаэль у привратника, который как раз придерживал статную молодую кобылу, пока ее хозяин усаживался в седло. Многие паломники, отдав ежегодную дань почестей Святой Уинифред, покидали аббатство сегодня утром.
— Он спрашивал, не был ли здесь его конторщик.
— А почему Джеван ищет его здесь, у нас?
— Говорит, вчера он раскаялся в том, что обвинил парня, который сидит здесь у нас под замком. Оказывается, Олдвин боялся, что парень этот его вытеснит. Но узнав, что тот не замышлял против него ничего дурного, конторщик побежал сюда, к нам, чтобы отказаться от обвинения. Но поди-ка поймай птичку в полете! Хозяин утверждает, именно это он и затеял.
— Что ты ему сказал? — поинтересовался Кадфаэль.
— Сказал, что о слуге его тут не было ни слуху ни духу. Как он ушел вчера утром после капитула, так его никто с тех пор здесь не видал. Похоже, Олдвин дома не ночевал. Но где бы его ни носило, сюда он не заглядывал.
Кадфаэль с недобрым предчувствием выслушал эти новости.
— Когда он надумал отказаться от обвинения? В какое время дня это было?
— По словам Джевана, вскоре после того, как вернулся домой. Дома он пробыл не долее часа. Но сюда сунуть нос Олдвин не осмелился. Наверное, — рассудительно пояснил привратник, — дошло до парня, что он и тому бедолаге не поможет, и себе навредит.
Кадфаэль задумчиво шел по монастырскому двору. Заутреню он уже пропустил, а до мессы оставалось еще много времени. Сейчас он пойдет к себе, разберет травы и не торопясь поразмыслит над всеми этими запутанными событиями. Если Олдвин возвращался назад в аббатство, намереваясь отказаться от обвинения, и встретил разгневанного, жаждущего мести Илэйва, достаточно было только выразить раскаяние, чтобы умиротворить юношу. Зачем убивать обидчика, если тот искренне сожалеет о содеянном? Тут можно возразить, что человек в сильном гневе хватается за нож, не дожидаясь слов. Но ударить в спину!.. Нет, юноша не способен на это. Пусть другие подозревают Илэйва в убийстве — у Кадфаэля будет свое, особое мнение. И не только потому, что юноша ему симпатичен: главное — убийство не имело ни малейшего смысла.
Хью Берингар прибыл как раз к концу капитула — один, без помощников. К удивлению и радости Кадфаэля, молва не успела опередить шерифа. Обычно слухи распространялись по городу и предместью с молниеносной скоростью. Кадфаэль опасался, что известие о смерти Олдвина уже успело проклюнуться из семечка и разрастись пышным цветом, однако этого не произошло. Хью поведал аббату новость на свой лад, в тиши кабинета, в присутствии Кадфаэля, готового подтвердить и дополнить его слова. Аббат не высказал никакого мнения, что, несомненно, сделал бы любой другой слушатель. Радульфус спросил только:
— Кто последний видел слугу живым?
— Насколько нам известно, его домашние, когда конторщик покидал дом вчера утром, — ответил Хью. — Джеван Литвуд, он, по словам Кадфаэля, разыскивал Олдвина сегодня утром в аббатстве до того, как я сообщил ему о смерти слуги. Фортуната, приемная дочь Жерара: вчера она выступала как свидетельница по обвинению в ереси. Хозяйка дома и Конан, их главный пастух. Однако день был в разгаре, и Олдвина могли видеть и другие: у городских ворот, на мосту, в Форгейте или где-то еще, куда он направился. Мы собираемся проследить каждый его шаг до самого момента гибели.
— Но как узнать, когда это случилось? — заметил аббат.
— Верно, мы можем только строить догадки. Но Мадог предполагает, что покойного бросили в реку, едва наступили сумерки, а до того он лежал где-то в укромном месте. Часа два или три — точно не известно. Мои люди пядь за пядью обыскивают берег, чтобы обнаружить место, где он был спрятан. Если это удастся, мы узнаем также, где случилось убийство, но наверняка ясно, что это произошло недалеко. Все Литвуды в один голос заявляют: конторщик, узнав, что юноша не намерен его подсиживать, опрометью кинулся в аббатство, чтобы сознаться в злом умысле и отказаться от обвинения. Девушка тоже сказала, будто Олдвин спешил догнать Илэйва, с которым она незадолго до того рассталась в роще. Она призналась, что побуждала Илэйва бежать, однако юноша наотрез отказался.
— Слова его не расходятся с делом, — проговорил аббат. — Итак, обвинитель намеревался загладить свой поступок и просить прощения у обвиняемого. Это свидетельствует в пользу Илэйва, — пристально взглянув на шерифа, сказал аббат.
— Разумеется, — подтвердил Хью. — Но найдется тьма охотников обвинить юношу, и, надо признать, не без оснований. Несколько часов он провел вне аббатства, и у него был повод для мести. Кто, кроме него, скажите, имел разногласия с Олдвином? Конторщик встретил Илэйва в роще. Вокруг никого. Где еще можно найти укромное место для убийства? Гайя — открытая долина, а тело сбросили в воду под мостом. Все сходится одно к одному.
— Да, это похоже на правду, — согласился Радульфус. — Но зачем же было Илэйву возвращаться сюда к нам, в аббатство, совершив злодеяние? К тому же, если кто-то с наступлением темноты и сбросил тело в воду, то уж никак не Илэйв. Точно известно, что юноша вернулся в аббатство, когда колокол звонил к вечерне. Это, конечно, не служит доказательством его невиновности, однако ставит его причастность под сомнение. Как бы там ни было, юноша — сейчас в аббатстве, в целости и сохранности. — Аббат сумрачно усмехнулся. Он понимал двусмысленность своего утверждения: в крепко запертом карцере Илэйву можно было не опасаться за себя, но это было именно тюремное заключение. — Вы желаете поговорить с ним?
— В вашем присутствии, если возможно, — отвечал Хью. Проницательно взглянув на аббата, он добавил: — Присутствие свидетеля, который вне подозрений, не помешает. Вы не хуже меня разбираетесь в людях, а гораздо лучше.
— Что ж, — заключил аббат. — Сюда мы его не можем пригласить. Пойдемте к нему, пока вся братия в трапезной. Приор Роберт сейчас обхаживает каноника Герберта.
«Роберт и рад прислуживаться, » — с недобрым чувством подумал Кадфаэль. — » Приор не из тех, кто упустит случай угодить лицу, влиятельному при дворе архиепископа. Но на сей раз его склонность к важным персонам оказалась кстати».
— Брат Ансельм просил меня снабдить парня книгами для чтения, — продолжал аббат. — Он прав, мы должны обеспечить заблудшего добрым советом и направить его мысли в нужное русло. Не встанешь ли ты, Кадфаэль, на защиту Учения?
— Я для этого не гожусь, — грубовато ответил Кадфаэль, не желая выдавать своего сочувствия и обеспокоенности. — Боюсь, что ученик окажется впереди учителя. Моя забота — лечить его голову снаружи, а его буйным нравом пусть занимается более опытный наставник.
Илэйв сидел на соломенном матрасе в одной из комнат, которые редко бывали заняты. Кадфаэль перебинтовывал его раны и юноша по необходимости отвечал на краткие вопросы. Выглядел он довольно неважно, весь в синяках и ушибах — грумы каноника Герберта явно перестарались. Однако уныния не испытывал.
Поначалу старался держаться сдержанно, считая, что все представители власти — и церковные, и светские — относятся к нему с предубеждением и постараются придраться к каждому слову. Настроение это не вязалось с его обычной открытостью и дружелюбием, и Кадфаэлю было досадно, что оно овладело юношей, пусть даже на краткое время. Но убедившись, что посетители не испытывают к нему вражды, юноша оставил свой холодный тон, голос его потеплел и выражение лица перестало быть настороженным.
— Я дал вам слово не покидать аббатства, — решительно начал Илэйв, — пока меня не оправдают. И я не собирался нарушать его. Но вы мне сказали, милорд, что я могу уходить и приходить, если возникнет надобность. Так я и поступил, не замышляя ничего дурного. Я постарался догнать девушку, потому что знал: она огорчена из-за меня. Вы сами это видели, отец аббат. И я догнал ее у моста. Там я сказал ей, чтобы она не беспокоилась из-за того, что выступала как свидетельница, ведь она не причинила мне зла. Я убедил ее, что нельзя сожалеть о сказанных ею словах правды, к каким бы последствиям это ни привело. И еще, — с грустью признался Илэйв, — я поблагодарил ее за то, что она добра ко мне. Да, все так, и я этому рад.
— Когда вы расстались? — спросил Хью.
— Мы говорили совсем недолго, и я тут же собрался вернуться в аббатство. Но тут из ворот высыпали мужланы с дубьем и стали бегать по дороге и предместью. Я понял: это за мной выслали погоню. Тут же я свернул в рощу, чтобы переждать переполох. Я не желал, чтобы меня волокли в аббатство силой, — с возмущением заявил Илэйв. — Я намеревался войти сюда сам, по доброй воле. Но они оставили верзилу-грума на страже у ворот, он наверняка бы меня схватил. Тогда я решил, что дождусь вечерни и войду в храм вместе с прихожанами.
— Но ты не сидел где-то поблизости все это время, — заметил Хью. — Они, насколько мне известно, обрыскали рощу на полмили вглубь вдоль всей дороги. Где же ты прятался?
— Я отступил в глубь рощи, обогнул Гайю по течению реки и там надежно укрылся, дожидаясь вечера.
— И ты никого не видел, пока прятался? Никто тебя не заметил и не заговорил с тобой?
— Затем я и прятался, чтобы меня никто не нашел, — веско возразил Илэйв. — Я опасался каждого шороха. Нет, к счастью, никто на меня не наткнулся. Но зачем бы мне возвращаться, скажите, если бы я хотел бежать? Я был на полпути от границы. Что мешало мне тогда нарушить слово?
— Да, ты остался верен слову, — подтвердил аббат Радульфус. — И знай, что я не причастен к этой постыдной ловле, я бы никогда ее не одобрил. Все это от излишнего рвения, которое только вносит путаницу. Я сожалею, что ты оказался жертвой насилия, но теперь все убеждены: ты не имел намерения убегать. Слово твое крепко, ты это доказал.
Илэйв, сведя брови, почти закрытые бинтами, с недоумением переводил взгляд с одного посетителя на другого.
— Тогда к чему все эти расспросы? Не все ли равно, где я был, если уже вернулся? — Юноша пристально поглядел на Хью, который являлся полномочным представителем закона и не мог быть причастным к делам, связанным с обвинением в ереси. — Наверное, что-нибудь случилось? Я тут сижу и ничего не знаю. Что произошло?
Все смотрели на юношу испытующе и молчали. Действительно ли он ничего не знает или искусно притворяется, этот самый юноша, такой открытый с виду, которому аббат столь безоговорочно поверил на слово? К какому бы выводу они ни пришли, о нем следовало молчать. Хью заговорил осторожно:
— Во-первых, мы должны сообщить тебе, что рассказали нам Фортуната и ее семья. Ты расстался с девушкой у моста, это она подтверждает, затем она отправилась домой. Дома она застала и в присутствии всей семьи осыпала упреками Олдвина за то, что он выступил против тебя обвинителем. Выяснилось следующее: старый конторщик боялся, что ты намереваешься занять его место, и потому постарался от тебя избавиться.
— Но у меня и в мыслях такого не было, — с изумлением произнес Илэйв. — Я при первой же встрече сказал об этом хозяйке. И госпожа Маргарет, в свою очередь, сказала мне, что они не могут прогнать Олдвина. Так что ему нечего было бояться.
— Но он-то этого не знал! Впервые для него все прояснилось после упреков Фортунаты. И когда он это услышал, то решил — так утверждают все четверо, в том числе и их пастух, — догнать тебя и попросить прощения (он знал от Фортунаты, что только что вы расстались с ней у моста). Или даже отправиться вместе с тобой в аббатство, признать свой злой умысел и тем самым облегчить по возможности твою участь.
Илэйв с недоумением покачал головой:
— Я его не видел. Прежде чем идти к реке, я минут пять или десять наблюдал за дорогой. Я бы заметил его, если бы он появился. Наверное, он испугался, когда увидел, как они рыщут по всему предместью, и не отважился каяться. — Сказано это было без язвительности и даже с усмешкой сожаления. — Проще пустить гончих по следу, чем потом вернуть их!
Наполнив котомку, Кадфаэль уже собрался потихоньку брести назад, поскольку времени до заутрени оставалось еще достаточно, как вдруг заметил в воде странный белый цветок, который ленивая струя воды то вдруг выталкивала из-под берега и нависающих над ним кустов, то втягивала обратно вместе с запятнанными белыми лепестками. Рябь, пробегавшая по воде, усеивала лепестки искрами: солнце уже успело пробиться сквозь утреннюю дымку. Когда цветок вновь вынырнул наружу, Кадфаэль заметил, что лепестки прикреплены к толстому белому стеблю, неожиданно уходившему во что-то темное.
Вдоль русла были определенные места, где река выбрасывала на берег все, что попало в нее выше по течению. При низком уровне воды, если что-то роняли в реку за мостом, то вылавливали именно здесь. Добыча реки, миновав мост, беспрепятственно плыла дальше, ее можно было отнять у Северна вдоль всей долины Гайи. Но когда река вздувалась от зимних ветров или переполнялась от талых вод, Северн тащил свою добычу дальше, чтобы вышвырнуть где-нибудь возле Аттингема либо увлечь на бурных волнах в необозримые просторы. Кадфаэль был знаком с причудами реки, знал он и то, из какого корня произрастает этот бледный, дряблый цветок. Великолепное утро, подобно розе, распускающейся под сенью полупрозрачного облака, предвещало, как оказалось, сумрачный день. Кадфаэль положил котомку на траву, подоткнул подол рясы и пробрался сквозь кусты к мелководью. Течение вынесло утопленника на отмель, там он и остался лежать головой в сторону воды. Лицом он уткнулся в песок, но левая рука его свободно колыхалась над темной водой. Худой, узкоплечий мужчина в темно-коричневой куртке и штанах, и сам он был весь тусклый, словно данные ему некогда жизнью яркие краски выцвели со временем. Изрядно поседевшие спутанные волосы едва покрывали голову. Но не река погубила его: в воде он оказался по чьему-то злому умыслу. На спине — там, где складки его куртки свободно пузырились над водой, — виднелась длинная прорезь, из верхнего конца которой слабой струйкой сочилась кровь, пропитавшая домотканое сукно. Там, где спина достаточно выступала над поверхностью воды, кровь уже запеклась в коросту.
Кадфаэль зашел в воду по лодыжки и встал поближе к покойному так, чтобы тело не унесло течением, когда он будет его переворачивать. Перевернув покойного на спину и взглянув ему в лицо — длинное, еще хранившее выражение унылости, — Кадфаэль узнал Олдвина, слугу Жерара Литвуда.
Бедняге уже ничем нельзя было помочь. В воде он пролежал несколько часов. Но оставлять его так тоже не годилось: течение могло вновь подхватить и унести тело. Кадфаэль взял покойника под мышки и, протащив по мелководью к самому пологому месту берега, выволок на траву. Сделав это, Кадфаэль торопливо зашагал по тропинке вдоль реки вверх по течению. На миг он заколебался: поспешить ли ему с новостями в город, к Хью Берингару, или вернуться в аббатство и сообщить о случившемся настоятелю и приору. Кадфаэль решил, что пойдет в город. Пусть каноник Герберт узнает как можно позже, что обвинитель Илэйва уже никогда не выступит против юноши ни с обличением в ереси, ни по иному поводу. Ведь со смертью Олдвина дело не прекратится! Напротив, по предчувствию Кадфаэля, зловещая тень подозрения падет на горемычного юношу, томящегося под замком. Кадфаэлю некогда было обдумывать на ходу все последствия, но, спеша через мост к городским воротам, он не мог отвязаться от тревожных мыслей, и будущее представлялось ему далеко не лучезарным. Скорее, скорее добраться до Хью! Пусть он примется за разгадывание убийства прежде, чем другие, менее наделенные благоразумием, вопьются в добычу зубами.
— Долго ли он пролежал в воде, как ты думаешь? — с холодным вниманием глядя на утопленника, спросил Хью Берингар.
Спрашивал он не Кадфаэля, а Мадога по прозвищу Ловец Утопленников — рыбака, жившего у западного моста. Мадога Хью срочно призвал себе на помощь. Никто не был знаком с Северном так хорошо, как Мадог: он всю жизнь провел на реке и немало тел выловил из коварных волн. Если случалось кому-то утонуть, старый рыбак мог точно указать место, где река расстанется со своей жертвой; что бы ни роняли в реку — искать призывали Мадога. Старик, задумчиво почесывая бороду, окинул труп неспешным взглядом. Облепленное водорослями тело, с которого вода стекала в траву, навзничь лежало на земле; запрокинутое лицо уставилось в небо неплотно сомкнутыми глазами.
— Всю ночь пролежал, не сомневаюсь. Часов десять, но может, и меньше. Его убили, похоже, когда было еще светло, и спрятали, а дождавшись темноты, бросили в реку, — предположил Мадог. — Северн, едва приняв его, вынес сюда, и остаток ночи покойник пролежал здесь. А иначе откуда кровь? Если бы река принесла его издали, кровь бы смыло волнами дочиста.
— Значит, не далее моста? — уточнил Хью, выжидательно глядя на смуглого малорослого валлийца. Шериф и рыбак давно уже работали вместе и отлично понимали друг друга.
— Да, случись это выше моста, телу бы там не проплыть при нынешней глубине.
Хью сквозь зелень кустов и деревьев всмотрелся в раскинувшуюся перед ним долину Гайи, залитую солнцем и покрытую буйной зеленью.
— Отсюда и до моста ничего не могло произойти при свете дня. Эти кусты — первое укрытие, которое можно найти у берега. И потом, хоть этот парень много не весит, далеко его не унесешь… Допустим, его сбросили неподалеку. Но ведь убийца должен быть уверен, что тело уплывет достаточно далеко и что река не выбросит его у первой же излучины. Что ты скажешь, Мадог?
Мадог согласно кивнул своей кудлатой головой.
— Дождя не было, и роса не выпадала, — задумчиво сказал Кадфаэль. — И трава, и земля сухие. Если его убили до сумерек, это случилось поблизости отсюда. Убийца постарался напасть незаметно и спрятать свою жертву, оставаясь в тени. Но где-то ведь остались следы крови — там, где убитого волокли, или там, где его прятали до вечера.
— Надо посмотреть, — согласился Хью, хотя и без особой надежды в голосе. — Убийство могло произойти у заброшенной мельницы, там достаточно пустынно. Я пошлю туда своих людей. А еще мы обыщем вот этот заслон из деревьев, хотя навряд ли там можно что-то обнаружить. Но что этому бедолаге понадобилось на мельнице или здесь на берегу? Ты рассказал мне уже, чем он был занят утром. Куда он направился потом, можно узнать у его домашних. Кстати, они ведь еще ничего не знают об убийстве. Наверное, ищут его и удивляются, куда он пропал, — если только, конечно, заметили, что слуга не ночевал дома. А что, если он дома часто не ночевал? Тогда его еще не хватились.
— Я о нем почти ничего не знаю, только то, что жил он в доме у хозяев. Но взгляни-ка на мельницу, выше по течению: в долине Гайи все видать, как на ладони, там негде спрятаться. Убить можно было только у моста, но случись это до сумерек если бы даже убийца успел спрятать тело в кустах, убитого обязательно обнаружили бы через пару часов.
— Да, у моста больше риска, — согласился Кадфаэль. — И все же порой там бывает безлюдно, и можно успеть догнать жертву и воткнуть нож в спину без свидетелей. В реку покойника сбросили, чтобы нельзя было понять, где и когда случилось убийство. Возможно, для убийцы особенно важно было напустить туману.
— Что ж, я сам лично сообщу об убийстве хозяевам парня и погляжу, что они ответят. — Чуть поодаль стояли сержант и четверо часовых из гарнизона, охраняющего замок. Они ждали распоряжений. — Уилл! Проследи, чтобы тело отнесли в дом купца. Насколько мне известно, у убитого не было никакой родни. Значит, хозяевам предстоит позаботиться о похоронах. Пойдем со мной, Кадфаэль, взглянем, нет ли чего посреди деревьев у моста или под самим мостом.
Бок о бок они прошли береговую рощу и оба монастырских поля, засеянных пшеницей, миновали заброшенную мельницу.
Они уже вышли на тропинку, тянувшуюся по берегу вдоль огородов, как вдруг Хью, коротко усмехнувшись, бросил через плечо:
— Долго ли вчера гулял на воле этот ваш юный еретик, пока слуги каноника Герберта, пыхтя, гонялись за ним?
Вопрос был задан как бы ненароком, но Кадфаэль понял, что подразумевает Хью, оба словно читали друг у друга в мыслях.
— Ушел он до начала часа девятого и вернулся к вечерне. — Сказав так, Кадфаэль с удивлением отметил, что голос его прозвучал искусственно безразлично.
— И затем вернулся в аббатство как ни в чем не бывало? Кто-нибудь расспрашивал его, где он провел столько времени?
— Никто не расспрашивал, — простодушно сознался Кадфаэль.
— Прекрасно! А теперь послушай меня. Пожалуйста, никому в аббатстве не рассказывай об убийстве — и пусть никто ни о чем не расспрашивает Илэйва. Я сам намереваюсь сделать это. Сегодня же утром я приду в аббатство, чтобы обо всем переговорить с аббатом с глазу на глаз. Я хочу познакомиться с парнем и услышать, что он скажет, прежде чем узнает новость от других. Тебе ведь небезызвестно, — с сочувствием подчеркнул Хью, — как они постараются повернуть дело?
Хью с помощниками шаг за шагом прочесывали рощу и кустарник, росший вдоль тропы, которая вела от речного берега к дороге. Но Кадфаэлю пришлось вернуться в аббатство, хоть и жаль было отрываться от поисков даже на два часа. Убийство Олдвина поневоле наводило на размышления о причастности к этому Илэйва, и Кадфаэль с горечью думал, что недостаточно хорошо знает юношу и потому вряд ли может считать его вне подозрений. Даже человек обаятельный бывает повинен в преступлении, не исключая убийства. Юноше было нанесено оскорбление, и вот случайно представилась возможность отомстить. Гордый, горячий нрав — плохой советчик, тут и задуматься не успеешь, а уже наломаешь дров… Да и не было времени, чтобы задуматься!
Но ударить ножом в спину?
Нет, такому Кадфаэль не мог поверить. Схватка лицом к лицу — это больше похоже на Илэйва. Но откуда взялся нож? Понятно, что любой путешественник берет с собой нож в дорогу для всевозможных нужд. Но у юноши не было ножа за поясом, когда он явился в аббатство, а вытащить его из узла с пожитками, прежде чем бежать за Фортунатой, он бы не успел… Привратник может это подтвердить. Юноша ринулся догонять Фортунату, не оглядываясь. Но если нож был у него уже на капитуле, сейчас он тоже должен быть при нем, в карцере. Или он его выбросил? Тогда Хью и его помощникам надо постараться отыскать этот нож. Не сомневался Кадфаэль в одном: ему очень хотелось, чтобы не Илэйв оказался убийцей.
Когда Кадфаэль приближался к аббатству, из ворот вышел высокий темноволосый мужчина и стремительным шагом направился к городу, рассеянно глядя себе под ноги, он о чем-то напряженно раздумывал, покачивая головой Кадфаэль поздоровался с ним, мужчина вздрогнул и ответил на приветствие отсутствующей улыбкой, будто не узнавая, и затем вновь погрузился в свои мысли.
Появление Джевана Литвуда в аббатстве в этот ранний час после того, как конторщик его брата не ночевал дома, не удивило Кадфаэля. Он поглядел вослед Джевану. Долговязый Литвуд-младший порывистой походкой, сцепив руки за спиной, спешил по направлению к городу. Шел он опустив голову, поглощенный нелегким раздумьем. Кадфаэль надеялся, что, переходя мост, Джеван не взглянет через перила вниз, на залитую солнцем гладь Северна: наверняка сейчас Уилл Уортон и его ребята несут на носилках покойного вдоль берега. Неплохо, если бы Хью опередил Джевана: от него первого домашние узнают о несчастье, и, уж конечно, шериф воспользуется случаем и опросит всех — возможно, не без успеха, а там пускай себе хозяева хлопочут вокруг покойного, стараясь обеспечить и соблюсти необходимый ритуал.
— Зачем сюда приходил Джеван Литвуд? — спросил Кадфаэль у привратника, который как раз придерживал статную молодую кобылу, пока ее хозяин усаживался в седло. Многие паломники, отдав ежегодную дань почестей Святой Уинифред, покидали аббатство сегодня утром.
— Он спрашивал, не был ли здесь его конторщик.
— А почему Джеван ищет его здесь, у нас?
— Говорит, вчера он раскаялся в том, что обвинил парня, который сидит здесь у нас под замком. Оказывается, Олдвин боялся, что парень этот его вытеснит. Но узнав, что тот не замышлял против него ничего дурного, конторщик побежал сюда, к нам, чтобы отказаться от обвинения. Но поди-ка поймай птичку в полете! Хозяин утверждает, именно это он и затеял.
— Что ты ему сказал? — поинтересовался Кадфаэль.
— Сказал, что о слуге его тут не было ни слуху ни духу. Как он ушел вчера утром после капитула, так его никто с тех пор здесь не видал. Похоже, Олдвин дома не ночевал. Но где бы его ни носило, сюда он не заглядывал.
Кадфаэль с недобрым предчувствием выслушал эти новости.
— Когда он надумал отказаться от обвинения? В какое время дня это было?
— По словам Джевана, вскоре после того, как вернулся домой. Дома он пробыл не долее часа. Но сюда сунуть нос Олдвин не осмелился. Наверное, — рассудительно пояснил привратник, — дошло до парня, что он и тому бедолаге не поможет, и себе навредит.
Кадфаэль задумчиво шел по монастырскому двору. Заутреню он уже пропустил, а до мессы оставалось еще много времени. Сейчас он пойдет к себе, разберет травы и не торопясь поразмыслит над всеми этими запутанными событиями. Если Олдвин возвращался назад в аббатство, намереваясь отказаться от обвинения, и встретил разгневанного, жаждущего мести Илэйва, достаточно было только выразить раскаяние, чтобы умиротворить юношу. Зачем убивать обидчика, если тот искренне сожалеет о содеянном? Тут можно возразить, что человек в сильном гневе хватается за нож, не дожидаясь слов. Но ударить в спину!.. Нет, юноша не способен на это. Пусть другие подозревают Илэйва в убийстве — у Кадфаэля будет свое, особое мнение. И не только потому, что юноша ему симпатичен: главное — убийство не имело ни малейшего смысла.
Хью Берингар прибыл как раз к концу капитула — один, без помощников. К удивлению и радости Кадфаэля, молва не успела опередить шерифа. Обычно слухи распространялись по городу и предместью с молниеносной скоростью. Кадфаэль опасался, что известие о смерти Олдвина уже успело проклюнуться из семечка и разрастись пышным цветом, однако этого не произошло. Хью поведал аббату новость на свой лад, в тиши кабинета, в присутствии Кадфаэля, готового подтвердить и дополнить его слова. Аббат не высказал никакого мнения, что, несомненно, сделал бы любой другой слушатель. Радульфус спросил только:
— Кто последний видел слугу живым?
— Насколько нам известно, его домашние, когда конторщик покидал дом вчера утром, — ответил Хью. — Джеван Литвуд, он, по словам Кадфаэля, разыскивал Олдвина сегодня утром в аббатстве до того, как я сообщил ему о смерти слуги. Фортуната, приемная дочь Жерара: вчера она выступала как свидетельница по обвинению в ереси. Хозяйка дома и Конан, их главный пастух. Однако день был в разгаре, и Олдвина могли видеть и другие: у городских ворот, на мосту, в Форгейте или где-то еще, куда он направился. Мы собираемся проследить каждый его шаг до самого момента гибели.
— Но как узнать, когда это случилось? — заметил аббат.
— Верно, мы можем только строить догадки. Но Мадог предполагает, что покойного бросили в реку, едва наступили сумерки, а до того он лежал где-то в укромном месте. Часа два или три — точно не известно. Мои люди пядь за пядью обыскивают берег, чтобы обнаружить место, где он был спрятан. Если это удастся, мы узнаем также, где случилось убийство, но наверняка ясно, что это произошло недалеко. Все Литвуды в один голос заявляют: конторщик, узнав, что юноша не намерен его подсиживать, опрометью кинулся в аббатство, чтобы сознаться в злом умысле и отказаться от обвинения. Девушка тоже сказала, будто Олдвин спешил догнать Илэйва, с которым она незадолго до того рассталась в роще. Она призналась, что побуждала Илэйва бежать, однако юноша наотрез отказался.
— Слова его не расходятся с делом, — проговорил аббат. — Итак, обвинитель намеревался загладить свой поступок и просить прощения у обвиняемого. Это свидетельствует в пользу Илэйва, — пристально взглянув на шерифа, сказал аббат.
— Разумеется, — подтвердил Хью. — Но найдется тьма охотников обвинить юношу, и, надо признать, не без оснований. Несколько часов он провел вне аббатства, и у него был повод для мести. Кто, кроме него, скажите, имел разногласия с Олдвином? Конторщик встретил Илэйва в роще. Вокруг никого. Где еще можно найти укромное место для убийства? Гайя — открытая долина, а тело сбросили в воду под мостом. Все сходится одно к одному.
— Да, это похоже на правду, — согласился Радульфус. — Но зачем же было Илэйву возвращаться сюда к нам, в аббатство, совершив злодеяние? К тому же, если кто-то с наступлением темноты и сбросил тело в воду, то уж никак не Илэйв. Точно известно, что юноша вернулся в аббатство, когда колокол звонил к вечерне. Это, конечно, не служит доказательством его невиновности, однако ставит его причастность под сомнение. Как бы там ни было, юноша — сейчас в аббатстве, в целости и сохранности. — Аббат сумрачно усмехнулся. Он понимал двусмысленность своего утверждения: в крепко запертом карцере Илэйву можно было не опасаться за себя, но это было именно тюремное заключение. — Вы желаете поговорить с ним?
— В вашем присутствии, если возможно, — отвечал Хью. Проницательно взглянув на аббата, он добавил: — Присутствие свидетеля, который вне подозрений, не помешает. Вы не хуже меня разбираетесь в людях, а гораздо лучше.
— Что ж, — заключил аббат. — Сюда мы его не можем пригласить. Пойдемте к нему, пока вся братия в трапезной. Приор Роберт сейчас обхаживает каноника Герберта.
«Роберт и рад прислуживаться, » — с недобрым чувством подумал Кадфаэль. — » Приор не из тех, кто упустит случай угодить лицу, влиятельному при дворе архиепископа. Но на сей раз его склонность к важным персонам оказалась кстати».
— Брат Ансельм просил меня снабдить парня книгами для чтения, — продолжал аббат. — Он прав, мы должны обеспечить заблудшего добрым советом и направить его мысли в нужное русло. Не встанешь ли ты, Кадфаэль, на защиту Учения?
— Я для этого не гожусь, — грубовато ответил Кадфаэль, не желая выдавать своего сочувствия и обеспокоенности. — Боюсь, что ученик окажется впереди учителя. Моя забота — лечить его голову снаружи, а его буйным нравом пусть занимается более опытный наставник.
Илэйв сидел на соломенном матрасе в одной из комнат, которые редко бывали заняты. Кадфаэль перебинтовывал его раны и юноша по необходимости отвечал на краткие вопросы. Выглядел он довольно неважно, весь в синяках и ушибах — грумы каноника Герберта явно перестарались. Однако уныния не испытывал.
Поначалу старался держаться сдержанно, считая, что все представители власти — и церковные, и светские — относятся к нему с предубеждением и постараются придраться к каждому слову. Настроение это не вязалось с его обычной открытостью и дружелюбием, и Кадфаэлю было досадно, что оно овладело юношей, пусть даже на краткое время. Но убедившись, что посетители не испытывают к нему вражды, юноша оставил свой холодный тон, голос его потеплел и выражение лица перестало быть настороженным.
— Я дал вам слово не покидать аббатства, — решительно начал Илэйв, — пока меня не оправдают. И я не собирался нарушать его. Но вы мне сказали, милорд, что я могу уходить и приходить, если возникнет надобность. Так я и поступил, не замышляя ничего дурного. Я постарался догнать девушку, потому что знал: она огорчена из-за меня. Вы сами это видели, отец аббат. И я догнал ее у моста. Там я сказал ей, чтобы она не беспокоилась из-за того, что выступала как свидетельница, ведь она не причинила мне зла. Я убедил ее, что нельзя сожалеть о сказанных ею словах правды, к каким бы последствиям это ни привело. И еще, — с грустью признался Илэйв, — я поблагодарил ее за то, что она добра ко мне. Да, все так, и я этому рад.
— Когда вы расстались? — спросил Хью.
— Мы говорили совсем недолго, и я тут же собрался вернуться в аббатство. Но тут из ворот высыпали мужланы с дубьем и стали бегать по дороге и предместью. Я понял: это за мной выслали погоню. Тут же я свернул в рощу, чтобы переждать переполох. Я не желал, чтобы меня волокли в аббатство силой, — с возмущением заявил Илэйв. — Я намеревался войти сюда сам, по доброй воле. Но они оставили верзилу-грума на страже у ворот, он наверняка бы меня схватил. Тогда я решил, что дождусь вечерни и войду в храм вместе с прихожанами.
— Но ты не сидел где-то поблизости все это время, — заметил Хью. — Они, насколько мне известно, обрыскали рощу на полмили вглубь вдоль всей дороги. Где же ты прятался?
— Я отступил в глубь рощи, обогнул Гайю по течению реки и там надежно укрылся, дожидаясь вечера.
— И ты никого не видел, пока прятался? Никто тебя не заметил и не заговорил с тобой?
— Затем я и прятался, чтобы меня никто не нашел, — веско возразил Илэйв. — Я опасался каждого шороха. Нет, к счастью, никто на меня не наткнулся. Но зачем бы мне возвращаться, скажите, если бы я хотел бежать? Я был на полпути от границы. Что мешало мне тогда нарушить слово?
— Да, ты остался верен слову, — подтвердил аббат Радульфус. — И знай, что я не причастен к этой постыдной ловле, я бы никогда ее не одобрил. Все это от излишнего рвения, которое только вносит путаницу. Я сожалею, что ты оказался жертвой насилия, но теперь все убеждены: ты не имел намерения убегать. Слово твое крепко, ты это доказал.
Илэйв, сведя брови, почти закрытые бинтами, с недоумением переводил взгляд с одного посетителя на другого.
— Тогда к чему все эти расспросы? Не все ли равно, где я был, если уже вернулся? — Юноша пристально поглядел на Хью, который являлся полномочным представителем закона и не мог быть причастным к делам, связанным с обвинением в ереси. — Наверное, что-нибудь случилось? Я тут сижу и ничего не знаю. Что произошло?
Все смотрели на юношу испытующе и молчали. Действительно ли он ничего не знает или искусно притворяется, этот самый юноша, такой открытый с виду, которому аббат столь безоговорочно поверил на слово? К какому бы выводу они ни пришли, о нем следовало молчать. Хью заговорил осторожно:
— Во-первых, мы должны сообщить тебе, что рассказали нам Фортуната и ее семья. Ты расстался с девушкой у моста, это она подтверждает, затем она отправилась домой. Дома она застала и в присутствии всей семьи осыпала упреками Олдвина за то, что он выступил против тебя обвинителем. Выяснилось следующее: старый конторщик боялся, что ты намереваешься занять его место, и потому постарался от тебя избавиться.
— Но у меня и в мыслях такого не было, — с изумлением произнес Илэйв. — Я при первой же встрече сказал об этом хозяйке. И госпожа Маргарет, в свою очередь, сказала мне, что они не могут прогнать Олдвина. Так что ему нечего было бояться.
— Но он-то этого не знал! Впервые для него все прояснилось после упреков Фортунаты. И когда он это услышал, то решил — так утверждают все четверо, в том числе и их пастух, — догнать тебя и попросить прощения (он знал от Фортунаты, что только что вы расстались с ней у моста). Или даже отправиться вместе с тобой в аббатство, признать свой злой умысел и тем самым облегчить по возможности твою участь.
Илэйв с недоумением покачал головой:
— Я его не видел. Прежде чем идти к реке, я минут пять или десять наблюдал за дорогой. Я бы заметил его, если бы он появился. Наверное, он испугался, когда увидел, как они рыщут по всему предместью, и не отважился каяться. — Сказано это было без язвительности и даже с усмешкой сожаления. — Проще пустить гончих по следу, чем потом вернуть их!