Страница:
телевизоре. Профессор смотрел на экран и яростно сжимал кулаки. В нем
просыпался зверь.
"Обратите внимание на это чудо природы, -- говорил человек с экрана,
водя указкой вокруг Сениных причиндалов. -- Вы представляете, что будет,
если эта штука встанет? Зрелище, я вам скажу, незабываемое... Полундра,
Сеня, идут... А теперь слушайте особенно внимательно. Мы должны напиваться и
трахаться, ведь мы мужчины и женщины! Для этого мы родились, болели
скарлатиной, плохо учились в школе и, наконец, выросли... Линяем, Сеня... Я
сделал все, что мог, господа... Будьте начеку..."
Нужно ли говорить, что нетрезвым факелоносцем был Иван Фридман.
Комиссаржевские немедленно снарядили экспедицию на квартиру к Фридману,
поскольку небезосновательно полагали, что Семена следует искать именно там.
Так и случилось. Более того, их обнаружили вместе на одной кровати, где они
безмятежно валялись вперемешку с тремя голыми барышнями.
Семена спеленали, принесли под конвоем к профессору в дом и бросили в
ледяную ванну. Когда он очухался настолько, чтобы воспринимать звуки
человеческой речи и воспроизводить хотя бы некоторые из них, между ним и
профессором состоялся крепкий мужской разговор. Профессор в двух словах
обрисовал ситуацию. Нажимая, в основном, на совесть и чувство гражданской
ответственности, пару раз он, тем не менее, припугнул Семена кастрацией.
-- Да не волнуйтесь вы так, -- ватным языком отвечал ему Семен. -- Я в
принципе не отказываюсь жениться. Конечно, ваша дочь не так красива, как мне
хотелось бы, но что поделаешь. Беру. Заверните. Сдачи не надо.
-- Красота, вундеркинд вы мой жизнерадостный, это очень субъективно, --
по-отечески тепло, но в то же время нравоучительно говорил будущий тесть
Семена. -- Когда я впервые увидел на кафедре ассистентку Зинаиду
Канцельбоген, меня чуть не стошнило.
-- А потом?
-- А потом я восемнадцать лет платил самые настоящие алименты по
исполнительному листу. Вот такие, бля, пироги, голубец вы мой лучезарный.
Семен закрыл глаза и сию минуту уснул прямо на стуле. Во сне он принял
запотевшую стопку водки, закусил это дело жирной малосольной селедочкой,
прикинул, какая за восемнадцать лет может образоваться стопка денег, и
понял, что обратной дороги у него нет.
-- Только, батенька, фамилию давайте поменяем, -- нажимал теряющий
всякие остатки терпения профессор.
-- Какую на какую? -- пробудился ото сна Семен.
-- Вашу Печальный -- на нашу Комиссаржевский.
-- Ни хуя мы не поменяем. Вы что, издеваетесь, папаша, меня же никто не
поймет.
-- Вы представляете себе Майю с ее-то лицом и такой фамилией? --
настаивал на своем профессор, который уже за одного "папашу" готов был
расплющить Семена до состояния двухкопеечной монеты. -- Она будет привлекать
к себе много внимания.
Торговались долго. В результате утомительных и вялотекущих переговоров,
после многочисленных препирательств остановились на среднем варианте. Теперь
Майя носит двойную фамилию Комиссаржевская-Печальная и совершенно не
привлекает к себе внимания. По-хитрому, правда, записывать эти изменения
никуда не стали в надежде на то, что вскорости все недоразумение рассосется
само по себе.
Много воды с тех пор утекло, но ничего до сих пор не рассосалось.
Картина седьмая
Жилплощадь Комиссаржевских-Печальных. Московское время 10 часов 45
минут утра (99 ч. 615 м. 075 с.). Все семейство, как видно по горам
фантиков, объедков и перепачканной посуды на столе, полу и в раковине,
только что завтракало. За столом в разобранном виде сидит Семен. Он пьет чай
со сгущенным молоком и круассаном.
Максимовский двумя пальцами взял из тарелки рогалик, откусил и
осторожно пожевал.
-- Что это такое?
-- Круассан, -- ответил Семен с набитым ртом.
-- Зачем ты, Сеня, выпендриваешься? Может, ты бутерброды не любишь
отечественные, например, с "Пошехонским" сыром или "Докторской" колбасой?
-- Почему, люблю.
-- Так, с этим разобрались, -- не унимается Максимовский. -- Отлично,
идем дальше, А почему на тебе надеты девчачьи трусы?
Трусы действительно немного того -- микроскопический лоскуток на
жиденьких веревочках частично закрывает гениталии, и кругом -- сплошная
волосня. В старину такие трусы назывались "бикини", и носили их только
женщины легкого поведения. Правда, надо отдать им должное, волосню и
гениталии на показ они не выставляли.
На белом фоне синими нитками на трусах прописью вышито: "СЕМЕН".
-- А что? Сейчас так модно. Я их, кстати, выписал по каталогу.
-- Да ты стиляга, Семен. Забавно, я не знал. Два желтеньких бантика,
сумочка для разных мелочей и босоножки здесь были бы очень к месту. А ну
снимай эту дрянь немедленно! Майя! Ты там где застряла?!
Примчалась Майя с младшей дочерью на руках. Перепачканная соплями и
конфетами девочка сразу потянулась к Максимовскому, но он ее отстранил.
-- Майя, ты, что ли, дала ему свои трусы поносить? -- сурово спросил
он.
Майя ловким тренированным движением перекинула дочь на другую руку и
освободившейся рукой показала наверх. Там, на бельевой веревке, перетянутой
между шкафов, сушатся несколько ползунков и два огромных паруса. При более
детальном и внимательном изучении паруса оказались обычными женскими
трусами. Или необычными. Кому как больше нравится. Посвятив обсуждению этого
животрепещущего вопроса следующие десять минут, мы пришли к заключению, что
трусы слишком велики и заслуживают самой жестокой критики.
-- Матерь Божья! Это же уму непостижимо!
-- Максимовский, не заставляй меня краснеть, -- ущипнула его Майя. --
Давайте переменим тему, господа. Покушайте лучше блинчиков с мясом.
-- Майя, отстань, у нас тут такие дела завертелись, а ты пристаешь со
своими блинами.
Максимовскому позволяется все в этом доме, даже материться в
присутствии Майи и ее детей. Мне -- никогда.
-- Ой, мальчики, какие-то вы чудные, -- сказала Майя извиняющимся
тоном. -- А я все равно заверну вам на дорогу, вдруг пригодятся.
-- Наверное, пригодятся, если ты в них мышьяка вместо мяса напихаешь.
Постой, на какую дорогу? Что я опять пропустил?
Я тоже ни черта не понял. Пятнадцать минут назад, когда мы позвонили
Семену, казалось, что вопрос уже решен. Сеня обещал выделить столько
средств, сколько будет необходимо. 21 000 $? Пустяки. До обеда? Нет
вопросов. Фридман в опасности? Спасем. В лепешку расшибемся, а Фридмана в
беде не бросим. Всех шапками закидаем!
-- Где деньги, идиот?
-- Денег нет.
-- ???
Как всегда, по местам все расставила премудрая Майя. Она рассказала
подробную и довольно эмоциональную историю о том, как плохо у Семена
последнее время шли дела на работе...
-- А Ваню убьют, как вы думаете?
-- Обязательно убьют, -- подтвердил Максимовский.
...Чтобы хоть немного поправить положение, решили избавиться от Сениной
кибитки...
"Jaguar XJ-12 6.0, V 12, 99 г. в., нашпигованный всякой всячиной,
белый, в салоне дерево, белая кожа, все остальное тоже правильное,
ориентировочная стоимость 100 000 $".
-- ...а в милицию нельзя?
-- Нельзя.
-- А почему?
-- По кочану. Потому, что милиция первая его убьет.
-- Батюшки, а за что?
-- За все.
...На автомобиль уже давным-давно положил глаз один клиент --
латифундист, рабовладелец и просто хороший старикан из Подмосковья. Дело
остается за малым: отвезти ему машину, взять деньги и вернуться обратно.
Конечно, желательно целыми и невредимыми, а по возможности даже живыми.
-- Ну и денек. -- Максимовский по-хозяйски налил себе и мне крепкого
чаю. -- Да, Семен, с тобой не соскучишься. Кажется, сегодня нас ждет
настоящее приключение. Что ж, одевайся, сладкоежка. Майя, дружок, сооруди-ка
нам банкетик на две персоны и червячка заморить.
-- Может, не надо?
-- Надо. Для поднятия боевого духа.
-- Мне тоже, -- сказал Семен, но, получив подзатыльник от жены, сразу
успокоился.
-- Вам покрепче или как?
-- Нам главное до обеда дотянуть.
Майя уверена, что Максимовский всегда все сделает правильно. На чем
основывается эта уверенность, до конца не ясно. Она принесла бутылку
клюквенной водки, наполнила до краев два стакана, вытерла подолом свежий
огурец, разломила пополам, протянула мне и Максимовскому со словами:
-- Мальчики, приглядывайте там за этим долбоебом.
Нет. Майя сказала не так. Она сказала "лоботрясом".
-- Не беспокойся, -- ответил Максимовский.
-- В натуре, -- добавил я. -- За базаром следи!
Пока мы с Максимовским хрустели огурцом и допивали клюкву, Майя
большими небрежными штрихами нарисовала приблизительный портрет нашего
контрагента.
Нестор Захарович Костромской -- закадычный приятель профессора
Комиссаржевского. Их знакомство приключилось на Нижнетагильской каторжной
пересылке в семьдесят четвертом году, куда профессор, тогда еще молодой
отважный аспирант, совершенно неожиданно угодил за нарушение валютного
законодательства. На полном пансионе у государства Нестор Костромской,
наоборот, оказался за изготовление и сбыт крепких спиртных напитков домашней
выработки.
В основу их долгосрочного взаимопонимания легли общие взгляды на
Социалистические! методы управления народным хозяйством, пренебрежительное
отношение государства к предпринимательской способности населения и
подавление частной инициативы граждан.
Долгими вьюжными ночами в ожидании этапа на Сахалин Нестор Костромской
и профессор Комиссаржевский посвящали друг друга в тонкости своих
противозаконных увлечений.
Самогоноварением Нестор занимался столько, сколько себя помнил.
Досконально изучив процесс брожения, он мог изготавливать спиртные напитки
из твердых, жидких и даже газообразных материалов. Кстати, клюквенная водка,
которую мы с таким удовольствием хлещем, приготовлена по технологии самого
Нестора, разработанной и преподнесенной лично в дар профессору в
ознаменование десятилетия их исторической встречи на нарах пересыльной
тюрьмы.
За свою предпринимательскую деятельность Нестор по приговору народного
суда схлопотал три года с конфискацией имущества.
Однажды в дверь его скромной избушки негромко постучали. Нестор
распахнул дверь и увидел на крыльце пугливого участкового лейтенанта в
сопровождении двух добрых молодцев в штатском одеянии. Никаких двусмысленных
толкований относительно того, кто эти люди и какова причина их визита, у
него не возникло. Но спрятаться за дверью Нестор не успел. Визитеры раскрыли
и сунули ему под нос маленькие красненькие удостовереньица.
-- Вы нам, дедушка, сами покажете самогонный аппарат, или будем искать?
-- спросили они.
-- Искать? Кто ж вас в дом пустит?
-- А у нас, дедушка, есть ордер.
-- Орден? А ну, покаж. Интересно, за что таким козлам ордена раздают?
Товарищи в штатском переглянулись, пожали крепкими плечами и со
словами: "Хорош пиздеть" бесцеремонно втолкнули Нестора в избу.
-- А разве понятые не полагаются? -- застенчиво поинтересовался Нестор.
-- Полагаются, -- ответил один из товарищей и строго взглянул на
участкового. -- Товарищ младший лейтенант нам сейчас организует.
Пока товарищ младший лейтенант, высунув язык, по всей деревне гонялся
за понятыми, Нестор поломал в доме все сидячие места, начав с табуреток и
закончив лавкой, которая служила ему не только кроватью, но также и
обеденным столом. Сидеть теперь можно было только на полу, но на пол Нестор
"случайно" уронил бутыль с подсолнечным маслом...
Невозмутимые товарищи приблизительно до обеда терпели разнообразные
дедушкины выкрутасы, наконец, замучились, стукнули его головой об печку,
застегнули на запястьях наручники и увезли в районный следственный изолятор,
где уже на другой день он все осознал и чистосердечно раскаялся. Следователь
его раскаяние оформил и запротоколировал на восьмидесяти четырех страницах.
Скуратов, я не стану утомлять тебя подробностями уголовного
делопроизводства, ты сам прекрасно с ними знаком.
На суде Нестор, правда, отказался от большей части обвинений, а именно:
от организации покушения на Леонида Ильича Брежнева, сотрудничества с
турецкой разведкой в пользу иранской разведки, призывов к насильственному
свержению советского строя и пары-другой менее экстравагантных деяний,
заявив, что в камере у него было временное помутнение рассудка, а теперь он
с трудом может вспомнить хотя бы один из этих эпизодов. Прокурор настаивать
не стал, поэтому суд, ослепленный правительственными наградами подсудимого,
учел прошлые заслуги Нестора перед отечеством и влупил ему "трешник" только
за самогон.
С каторги Нестор вернулся в ультрамариновой нейлоновой рубашке,
загоревший, отдохнувший и помолодевший лет на пять-шесть. С собой он привез
здоровенного рыжего петуха по кличке Жизнь, для которого сразу же в глубине
двора принялся строить отдельный дом.
Когда с домом для Жизни было покончено, Нестор приступил к возведению
оборонительных заграждений. Вначале это был обыкновенный частокол из
вкопанных в землю по периметру участка бревен. Позднее Нестор заменил
частокол на настоящий кирпичный забор и пустил по нему электрический ток.
Спустя некоторое время односельчане стали слышать из-за забора странные
хлопки, по мнению знатоков, сильно напоминающие звуки выстрела из
гладкоствольного охотничьего ружья. Каждый Божий день ровно один хлопок
ровно в шесть часов утра. Это Нестор выводил петуха по имени Жизнь на задний
двор, ставил у забора и расстреливал.
В соответствии с процедурой, установленной самим Нестором, стрелять в
Жизнь полагалось только один раз в день. Заведенный распорядок петуху,
видимо, пришелся по душе, потому что очень скоро, не дожидаясь особого
приглашения, он повадился являться на расстрел самостоятельно.
Утром Нестор продирал глаза, выпивал стакан самогона, заряжал охотничью
двустволку одним-единственным патроном и выходил на двор, где у посеченной
дробью стены его уже ждал огненно-рыжий петух, напряженно роющий мощной
лапой землю под собой.
Нестор торжественно зачитывал петуху официальный текст приговора,
который заканчивался одинаковыми фатальными словами: "приговаривается к
смертной казни в виде расстрела моя жизнь. Приговор привести в исполнение
немедленно! Огонь!", прицеливался и нажимал на курок спускового механизма.
Всегда безошибочно определяя траекторию свинцового заряда, Жизнь
успевал за мгновение до выстрела увернуться и спастись. Он прыгал в сторону,
стремительно разворачивался, глядел Нестору прямо в глаза и с чувством
собственного достоинства уходил к себе в дом, где на женской половине с
тревожным похотливым нетерпением дожидались его возвращения двадцать две
возбужденные супруги и большое корыто с отборной пшеницей.
Со временем колхозники к звуку выстрела настолько привыкли, что
научились просыпаться по нему и топать на работу. Это было очень удобно, тем
более что, по странному совпадению, с тех пор как Нестор вернулся с отсидки,
в деревне перестали горланить все петухи до единого.
Так проходили дни, месяцы и годы.
Гром грянул, как и полагается, внезапно.
Аккурат во время уборочной страды, когда на счету у колхозников
буквально каждая минута, случилось страшное -- несчастных земледельцев никто
не разбудил. Последствия этого были катастрофическими и едва не привели к
развалу всего хозяйства.
Во дворах рычали недоеные коровы, в избах рыдали некормленные младенцы.
Полусонные, злые мужики бегали в исподнем между тракторов, посылая на голову
Нестора витиеватые проклятья. Но самое веселье было впереди и началось,
когда загорелся клуб и пристроенный к нему совсем некстати склад
горюче-смазочных материалов.
Совместными усилиями возгорание к полудню удалось ликвидировать, но
драгоценное время было упущено. Сразу после обеда на колхозные поля
обрушился катаклизм.
Ровно в 12 часов 44 минуты 15 секунд местного времени весь урожай
спаржи, ананасов или арбузов (никто точно не знает, что эти темные крестьяне
на своих наделах выращивают) был загублен на корню градом. Сразу следом за
этим ударил сорокаградусный мороз, который, немного погодя, сменился
проливным дождем и в конце концов закончился самым настоящим торнадо. Все
это буйство природы сопровождалось ураганным ветром и обильными снегопадами.
Таких чудес не видали даже старожилы. Колхозники искренне не понимали, за
что на их плечи легли настолько тяжелые испытания.
Вечером того же дня все мужское население деревни, способное стоять на
ногах без подпорок, собралось на поляне у Несторовских ворот. Вызвали
хозяина на улицу, прочитали ему политинформацию и потребовали, наконец,
объяснений.
-- Захарыч, -- сказали мужики, -- ты че? Ты это, уебитвоюмать! Ты
давай. Бля. И ваще. Мы это. Тут. Хватит на хуй. Уже. Ну?
После того как высказались наиболее эмоциональные мастера
художественного слова, вперед выступил председатель сельсовета и, важно
шевеля усами, сказал:
-- Ты нас очень подвел, Нестор. Это никуда не годится. Что ты хотел нам
доказать? Взгляни на нас, взгляни на эти ужасные разрушения. Мужики верно
говорят. Зачем ты так? Или мы? Или я? Вот они. В общем, ты. Ты знаешь, что
делать.
-- Не знаю, -- честно признался Нестор.
-- Ебаныйврот! Мне уже звонили из райкома партии. У нас отнимут
переходящее красное знамя. Это позор по всем показателям. Твое поведение,
Нестор, лично я расцениваю как персонифицированное зло. Еще не знаю, что об
этой провокации скажут товарищи наверху, но, думаю, проходить будет как
контрреволюция. Но это мы не будем афишировать. Завтра наш любимый сельсовет
подарит тебе нового петуха. Так что оправдай доверие! Ура, товарищи!
-- Хорошо, -- согласился Нестор, -- и похороны за счет колхоза.
-- Какие похороны? -- не въехал председатель. -- У тебя кто-то умер?
-- Жизнь, -- сухо и коротко ответил Нестор.
Жизнь похоронили на склоне живописного холма между колхозным амбаром и
старой водокачкой.
Председатель обещал организовать лафет, почетный караул и пригласить
расширенный состав оркестра из городской филармонии, но не было ни того, ни
другого, ни третьего. Вместо оркестра на холме тоскливо стонала одинокая
гармошка, терзаемая неумелыми руками вечно упитого вусмерть механизатора
второго звена Чередниченко.
Стоя над гробом, Нестор обвел скорбным взглядом притихших односельчан и
произнес негромкие, но глубокомысленные слова.
-- Удивительно устроение мира! -- сказал он. -- Здесь, в этой пустой
холодной яме мы и похороним Жизнь. Ибо сказано: против природы не попрешь.
Но жизнь никуда не делась от нас. Она есть. Вот она среди вас. С одной
стороны -- это нонсенс, а с другой -- может, даже парадокс. Чудны дела твои,
Господи!
До сих пор никто не может с уверенностью сказать: умер петух
естественной биологической смертью или пал от руки Нестора.
После такой наглядной демонстрации своего могущества Нестор приобрел
статус самого авторитетного и уважаемого человека в деревне. Если раньше
бедные крестьяне только подозревали его в связях с нечистой силой, то теперь
они наверняка были уверены в том, что душа Нестора находится в ломбарде у
самого черта.
Поскольку деревенскую церковь взорвали динамитом еще в двадцать
четвертом году, а родная партия защиты от грядущих напастей совсем не
гарантировала, практичные крестьяне постепенно усвоили мысль, что
покровительство Нестора и стихий, которыми он, без сомнения, повелевает, --
самая надежная страховка от неприятностей.
Нестор по-прежнему одиноко жил в своей неприступной крепости на краю
деревни, но теперь колхозники не обходили его дом стороной, как это бывало
прежде. Вместо сгоревшего дотла клуба дом Нестора постепенно сделался очагом
культурно-общественной жизни деревни и центром притяжения для духовно
неприкаянных односельчан.
Мужики ходили к нему вправлять вывихнутые в драках суставы, дети
вытаскивать занозы, а старухи вставлять зубные протезы. Ни одна баба не
хотела рожать ребенка, пока рядом не было Нестора. То же и с коровами, и со
всеми остальными тварями.
Без его благословения мужики не начинали сенокос, не закладывали новый
дом, не назначали свадьбу любимых чад, а уж о покупке мотоцикла речи не
могло идти без потребления огненной воды и ритуального мордобития на веранде
у Нестора.
Сведения об этом скоро докатились до партийного руководства района.
Сама мысль о том, что какой-то полуграмотный беспартийный выскочка сам себя
назначил атаманом и, находясь всего в трех верстах от Советской! Власти!
взял на себя наглость обслуживать духовные потребности Советских!
хлеборобов, партийному руководству была неприятна.
Руководство поступило как порядочное. Честно и не один раз оно
предупредило Нестора о возможных и неотвратимых последствиях его
идеологической работы. Но корм, как говорят в народе, в коня не пошел.
Народу большевистские премудрости были не по душе. Народ боялся Нестора, его
гнева и чего-то еще такого мистического больше, чем партийного руководства.
Тогда партийное руководство рассудило так. Если сам человек не в
состоянии понять, что работа с народонаселением -- дело тонкое, кропотливое
и находится в исключительной компетенции государства, значит, его надо как
следует поправить.
Надо так надо. Специалисты по внутренним делам в спешном порядке
Нестора поправили и снова командировали в исправительно-оздоровительную
экспедицию на лесоповал.
Нестор все понимал и на государство не сердился, а к злоключениям своим
относился философски, даже немного с иронией. За это государство поощрило
его амнистией и ровно через год и два месяца отпустило на свободу.
На свободе Нестор нашел свое хозяйство разрушенным, а дом
разграбленным.
Он стоял на развалинах дома, беззвучно шевелил обветренными губами и
силился не думать о том, какими, в сущности, скотами являются люди и что
теперь, на старости лет, все придется начинать сначала. Жизнь снова умыла
его, только на этот раз что-то в нем надломилось.
Нестор пешком через лес прошагал семь километров до железной дороги,
запрыгнул на ходу в товарный состав и со справкой об освобождении вместо
гражданского паспорта укатил до следующего лета в кругосветный вояж.
Кругосветное путешествие Нестора, состоявшееся по большей части на
Черноморском побережье Кавказа и в Минеральных Водах, закончилось в родной
Константиновке.
Колхоз сделался совхозом и получил от государства кредиты на
строительство беспрецедентного свинарника. Председатель сельсовета стал
директором совхоза, а Нестор -- вахтером у западных ворот испытательного
полигона.
"Ты пойми, -- внушал новоиспеченный директор Нестору, -- вахтер по
штатному расписанию не полагается вовсе. Помнят еще в райцентре твои
художества, к деревне на пушечный выстрел велели не подпускать как
неблагонадежного. А я просил за тебя. Мужики всей ордой просили. Побудешь
месяцев шесть вахтером, а потом на пенсию тебя проводим чин-чинарем, и живи
себе спокойно. Ты просто сиди у ворот и книжки читай. Авось утрамбуется
как-нибудь само. А?"
"Хуй на! Утрамбуется, -- сомневался Нестор, -- как же. У вас и человек
утрамбуется за пять минут".
Выдали ему валенки сорок девятого размера, плащ-палатку и трофейный
американский противогаз в качестве спецодежды, а вместо оружия -- списанную
ракетницу и пластмассовую свистульку. И сидел он на скамейке у западных
ворот, и вдумчиво читал "Преступление и наказание" да "Братьев Карамазовых",
взятых в библиотеке под расписку, потому что жить в родной деревне ему
хотелось, а без должности было нельзя.
А мимо несла свои бесшумные потоки река времени. На правом ее берегу со
свистком на шее сидел скучный и начитанный Нестор, на левом -- суетилось все
остальное человечество.
Случилось так, что отбросил копыта один Генеральный Секретарь ЦК КПСС,
за ним еще один, и еще. Поводья управления народным хозяйством родины упали
в руки человека доброго, совестливого, но легонько пришибленного
диалектическим материализмом и со слабым пониманием экономических законов.
И тогда случился большой барабум.
Случился сухой закон.
Случились тоска и томление народа.
И даже прожектор перестройки случился.
А потом вообще пришел Ельцин и все это дело разогнал к такой-то матери.
Но это было потом.
А пока.
А пока рафинированные горожане давили друг дружку в очередях за сахаром
и пили в подворотнях ацетон, жизнь в совхозе шла своим чередом. Нестор
уволился из ВОХРы, заново отстроил дом, купил себе нового петуха и принялся
за старое -- гнать самогон, лечить односельчан да шмалять на рассвете по
петуху из охотничьей двустволки.
Опухшие малоподвижные крестьяне занимались исключительно собственным
здоровьем. С раннего утра до поздней ночи они, не просыхая ни на минуту,
пили самогон и совсем перестали обращать внимание на свиней, кроме тех
редких случаев, когда иссякала закуска.
Чем-то вечно недовольные племенные свиньи, сбиваясь в стаи, бродили
кругами по лугам и редколесью в поисках пропитания, то и дело оглашая воздух
раскатистым жалобным рыком.
В результате такого изнурительного "естественного" отбора смертью
храбрых пало два десятка в сущности бессмертных свиней.
Партийное руководство района сдержанно, без лишней помпы, благодарило
бывшего председателя сельсовета за вклад в развитие агропромышленного
просыпался зверь.
"Обратите внимание на это чудо природы, -- говорил человек с экрана,
водя указкой вокруг Сениных причиндалов. -- Вы представляете, что будет,
если эта штука встанет? Зрелище, я вам скажу, незабываемое... Полундра,
Сеня, идут... А теперь слушайте особенно внимательно. Мы должны напиваться и
трахаться, ведь мы мужчины и женщины! Для этого мы родились, болели
скарлатиной, плохо учились в школе и, наконец, выросли... Линяем, Сеня... Я
сделал все, что мог, господа... Будьте начеку..."
Нужно ли говорить, что нетрезвым факелоносцем был Иван Фридман.
Комиссаржевские немедленно снарядили экспедицию на квартиру к Фридману,
поскольку небезосновательно полагали, что Семена следует искать именно там.
Так и случилось. Более того, их обнаружили вместе на одной кровати, где они
безмятежно валялись вперемешку с тремя голыми барышнями.
Семена спеленали, принесли под конвоем к профессору в дом и бросили в
ледяную ванну. Когда он очухался настолько, чтобы воспринимать звуки
человеческой речи и воспроизводить хотя бы некоторые из них, между ним и
профессором состоялся крепкий мужской разговор. Профессор в двух словах
обрисовал ситуацию. Нажимая, в основном, на совесть и чувство гражданской
ответственности, пару раз он, тем не менее, припугнул Семена кастрацией.
-- Да не волнуйтесь вы так, -- ватным языком отвечал ему Семен. -- Я в
принципе не отказываюсь жениться. Конечно, ваша дочь не так красива, как мне
хотелось бы, но что поделаешь. Беру. Заверните. Сдачи не надо.
-- Красота, вундеркинд вы мой жизнерадостный, это очень субъективно, --
по-отечески тепло, но в то же время нравоучительно говорил будущий тесть
Семена. -- Когда я впервые увидел на кафедре ассистентку Зинаиду
Канцельбоген, меня чуть не стошнило.
-- А потом?
-- А потом я восемнадцать лет платил самые настоящие алименты по
исполнительному листу. Вот такие, бля, пироги, голубец вы мой лучезарный.
Семен закрыл глаза и сию минуту уснул прямо на стуле. Во сне он принял
запотевшую стопку водки, закусил это дело жирной малосольной селедочкой,
прикинул, какая за восемнадцать лет может образоваться стопка денег, и
понял, что обратной дороги у него нет.
-- Только, батенька, фамилию давайте поменяем, -- нажимал теряющий
всякие остатки терпения профессор.
-- Какую на какую? -- пробудился ото сна Семен.
-- Вашу Печальный -- на нашу Комиссаржевский.
-- Ни хуя мы не поменяем. Вы что, издеваетесь, папаша, меня же никто не
поймет.
-- Вы представляете себе Майю с ее-то лицом и такой фамилией? --
настаивал на своем профессор, который уже за одного "папашу" готов был
расплющить Семена до состояния двухкопеечной монеты. -- Она будет привлекать
к себе много внимания.
Торговались долго. В результате утомительных и вялотекущих переговоров,
после многочисленных препирательств остановились на среднем варианте. Теперь
Майя носит двойную фамилию Комиссаржевская-Печальная и совершенно не
привлекает к себе внимания. По-хитрому, правда, записывать эти изменения
никуда не стали в надежде на то, что вскорости все недоразумение рассосется
само по себе.
Много воды с тех пор утекло, но ничего до сих пор не рассосалось.
Картина седьмая
Жилплощадь Комиссаржевских-Печальных. Московское время 10 часов 45
минут утра (99 ч. 615 м. 075 с.). Все семейство, как видно по горам
фантиков, объедков и перепачканной посуды на столе, полу и в раковине,
только что завтракало. За столом в разобранном виде сидит Семен. Он пьет чай
со сгущенным молоком и круассаном.
Максимовский двумя пальцами взял из тарелки рогалик, откусил и
осторожно пожевал.
-- Что это такое?
-- Круассан, -- ответил Семен с набитым ртом.
-- Зачем ты, Сеня, выпендриваешься? Может, ты бутерброды не любишь
отечественные, например, с "Пошехонским" сыром или "Докторской" колбасой?
-- Почему, люблю.
-- Так, с этим разобрались, -- не унимается Максимовский. -- Отлично,
идем дальше, А почему на тебе надеты девчачьи трусы?
Трусы действительно немного того -- микроскопический лоскуток на
жиденьких веревочках частично закрывает гениталии, и кругом -- сплошная
волосня. В старину такие трусы назывались "бикини", и носили их только
женщины легкого поведения. Правда, надо отдать им должное, волосню и
гениталии на показ они не выставляли.
На белом фоне синими нитками на трусах прописью вышито: "СЕМЕН".
-- А что? Сейчас так модно. Я их, кстати, выписал по каталогу.
-- Да ты стиляга, Семен. Забавно, я не знал. Два желтеньких бантика,
сумочка для разных мелочей и босоножки здесь были бы очень к месту. А ну
снимай эту дрянь немедленно! Майя! Ты там где застряла?!
Примчалась Майя с младшей дочерью на руках. Перепачканная соплями и
конфетами девочка сразу потянулась к Максимовскому, но он ее отстранил.
-- Майя, ты, что ли, дала ему свои трусы поносить? -- сурово спросил
он.
Майя ловким тренированным движением перекинула дочь на другую руку и
освободившейся рукой показала наверх. Там, на бельевой веревке, перетянутой
между шкафов, сушатся несколько ползунков и два огромных паруса. При более
детальном и внимательном изучении паруса оказались обычными женскими
трусами. Или необычными. Кому как больше нравится. Посвятив обсуждению этого
животрепещущего вопроса следующие десять минут, мы пришли к заключению, что
трусы слишком велики и заслуживают самой жестокой критики.
-- Матерь Божья! Это же уму непостижимо!
-- Максимовский, не заставляй меня краснеть, -- ущипнула его Майя. --
Давайте переменим тему, господа. Покушайте лучше блинчиков с мясом.
-- Майя, отстань, у нас тут такие дела завертелись, а ты пристаешь со
своими блинами.
Максимовскому позволяется все в этом доме, даже материться в
присутствии Майи и ее детей. Мне -- никогда.
-- Ой, мальчики, какие-то вы чудные, -- сказала Майя извиняющимся
тоном. -- А я все равно заверну вам на дорогу, вдруг пригодятся.
-- Наверное, пригодятся, если ты в них мышьяка вместо мяса напихаешь.
Постой, на какую дорогу? Что я опять пропустил?
Я тоже ни черта не понял. Пятнадцать минут назад, когда мы позвонили
Семену, казалось, что вопрос уже решен. Сеня обещал выделить столько
средств, сколько будет необходимо. 21 000 $? Пустяки. До обеда? Нет
вопросов. Фридман в опасности? Спасем. В лепешку расшибемся, а Фридмана в
беде не бросим. Всех шапками закидаем!
-- Где деньги, идиот?
-- Денег нет.
-- ???
Как всегда, по местам все расставила премудрая Майя. Она рассказала
подробную и довольно эмоциональную историю о том, как плохо у Семена
последнее время шли дела на работе...
-- А Ваню убьют, как вы думаете?
-- Обязательно убьют, -- подтвердил Максимовский.
...Чтобы хоть немного поправить положение, решили избавиться от Сениной
кибитки...
"Jaguar XJ-12 6.0, V 12, 99 г. в., нашпигованный всякой всячиной,
белый, в салоне дерево, белая кожа, все остальное тоже правильное,
ориентировочная стоимость 100 000 $".
-- ...а в милицию нельзя?
-- Нельзя.
-- А почему?
-- По кочану. Потому, что милиция первая его убьет.
-- Батюшки, а за что?
-- За все.
...На автомобиль уже давным-давно положил глаз один клиент --
латифундист, рабовладелец и просто хороший старикан из Подмосковья. Дело
остается за малым: отвезти ему машину, взять деньги и вернуться обратно.
Конечно, желательно целыми и невредимыми, а по возможности даже живыми.
-- Ну и денек. -- Максимовский по-хозяйски налил себе и мне крепкого
чаю. -- Да, Семен, с тобой не соскучишься. Кажется, сегодня нас ждет
настоящее приключение. Что ж, одевайся, сладкоежка. Майя, дружок, сооруди-ка
нам банкетик на две персоны и червячка заморить.
-- Может, не надо?
-- Надо. Для поднятия боевого духа.
-- Мне тоже, -- сказал Семен, но, получив подзатыльник от жены, сразу
успокоился.
-- Вам покрепче или как?
-- Нам главное до обеда дотянуть.
Майя уверена, что Максимовский всегда все сделает правильно. На чем
основывается эта уверенность, до конца не ясно. Она принесла бутылку
клюквенной водки, наполнила до краев два стакана, вытерла подолом свежий
огурец, разломила пополам, протянула мне и Максимовскому со словами:
-- Мальчики, приглядывайте там за этим долбоебом.
Нет. Майя сказала не так. Она сказала "лоботрясом".
-- Не беспокойся, -- ответил Максимовский.
-- В натуре, -- добавил я. -- За базаром следи!
Пока мы с Максимовским хрустели огурцом и допивали клюкву, Майя
большими небрежными штрихами нарисовала приблизительный портрет нашего
контрагента.
Нестор Захарович Костромской -- закадычный приятель профессора
Комиссаржевского. Их знакомство приключилось на Нижнетагильской каторжной
пересылке в семьдесят четвертом году, куда профессор, тогда еще молодой
отважный аспирант, совершенно неожиданно угодил за нарушение валютного
законодательства. На полном пансионе у государства Нестор Костромской,
наоборот, оказался за изготовление и сбыт крепких спиртных напитков домашней
выработки.
В основу их долгосрочного взаимопонимания легли общие взгляды на
Социалистические! методы управления народным хозяйством, пренебрежительное
отношение государства к предпринимательской способности населения и
подавление частной инициативы граждан.
Долгими вьюжными ночами в ожидании этапа на Сахалин Нестор Костромской
и профессор Комиссаржевский посвящали друг друга в тонкости своих
противозаконных увлечений.
Самогоноварением Нестор занимался столько, сколько себя помнил.
Досконально изучив процесс брожения, он мог изготавливать спиртные напитки
из твердых, жидких и даже газообразных материалов. Кстати, клюквенная водка,
которую мы с таким удовольствием хлещем, приготовлена по технологии самого
Нестора, разработанной и преподнесенной лично в дар профессору в
ознаменование десятилетия их исторической встречи на нарах пересыльной
тюрьмы.
За свою предпринимательскую деятельность Нестор по приговору народного
суда схлопотал три года с конфискацией имущества.
Однажды в дверь его скромной избушки негромко постучали. Нестор
распахнул дверь и увидел на крыльце пугливого участкового лейтенанта в
сопровождении двух добрых молодцев в штатском одеянии. Никаких двусмысленных
толкований относительно того, кто эти люди и какова причина их визита, у
него не возникло. Но спрятаться за дверью Нестор не успел. Визитеры раскрыли
и сунули ему под нос маленькие красненькие удостовереньица.
-- Вы нам, дедушка, сами покажете самогонный аппарат, или будем искать?
-- спросили они.
-- Искать? Кто ж вас в дом пустит?
-- А у нас, дедушка, есть ордер.
-- Орден? А ну, покаж. Интересно, за что таким козлам ордена раздают?
Товарищи в штатском переглянулись, пожали крепкими плечами и со
словами: "Хорош пиздеть" бесцеремонно втолкнули Нестора в избу.
-- А разве понятые не полагаются? -- застенчиво поинтересовался Нестор.
-- Полагаются, -- ответил один из товарищей и строго взглянул на
участкового. -- Товарищ младший лейтенант нам сейчас организует.
Пока товарищ младший лейтенант, высунув язык, по всей деревне гонялся
за понятыми, Нестор поломал в доме все сидячие места, начав с табуреток и
закончив лавкой, которая служила ему не только кроватью, но также и
обеденным столом. Сидеть теперь можно было только на полу, но на пол Нестор
"случайно" уронил бутыль с подсолнечным маслом...
Невозмутимые товарищи приблизительно до обеда терпели разнообразные
дедушкины выкрутасы, наконец, замучились, стукнули его головой об печку,
застегнули на запястьях наручники и увезли в районный следственный изолятор,
где уже на другой день он все осознал и чистосердечно раскаялся. Следователь
его раскаяние оформил и запротоколировал на восьмидесяти четырех страницах.
Скуратов, я не стану утомлять тебя подробностями уголовного
делопроизводства, ты сам прекрасно с ними знаком.
На суде Нестор, правда, отказался от большей части обвинений, а именно:
от организации покушения на Леонида Ильича Брежнева, сотрудничества с
турецкой разведкой в пользу иранской разведки, призывов к насильственному
свержению советского строя и пары-другой менее экстравагантных деяний,
заявив, что в камере у него было временное помутнение рассудка, а теперь он
с трудом может вспомнить хотя бы один из этих эпизодов. Прокурор настаивать
не стал, поэтому суд, ослепленный правительственными наградами подсудимого,
учел прошлые заслуги Нестора перед отечеством и влупил ему "трешник" только
за самогон.
С каторги Нестор вернулся в ультрамариновой нейлоновой рубашке,
загоревший, отдохнувший и помолодевший лет на пять-шесть. С собой он привез
здоровенного рыжего петуха по кличке Жизнь, для которого сразу же в глубине
двора принялся строить отдельный дом.
Когда с домом для Жизни было покончено, Нестор приступил к возведению
оборонительных заграждений. Вначале это был обыкновенный частокол из
вкопанных в землю по периметру участка бревен. Позднее Нестор заменил
частокол на настоящий кирпичный забор и пустил по нему электрический ток.
Спустя некоторое время односельчане стали слышать из-за забора странные
хлопки, по мнению знатоков, сильно напоминающие звуки выстрела из
гладкоствольного охотничьего ружья. Каждый Божий день ровно один хлопок
ровно в шесть часов утра. Это Нестор выводил петуха по имени Жизнь на задний
двор, ставил у забора и расстреливал.
В соответствии с процедурой, установленной самим Нестором, стрелять в
Жизнь полагалось только один раз в день. Заведенный распорядок петуху,
видимо, пришелся по душе, потому что очень скоро, не дожидаясь особого
приглашения, он повадился являться на расстрел самостоятельно.
Утром Нестор продирал глаза, выпивал стакан самогона, заряжал охотничью
двустволку одним-единственным патроном и выходил на двор, где у посеченной
дробью стены его уже ждал огненно-рыжий петух, напряженно роющий мощной
лапой землю под собой.
Нестор торжественно зачитывал петуху официальный текст приговора,
который заканчивался одинаковыми фатальными словами: "приговаривается к
смертной казни в виде расстрела моя жизнь. Приговор привести в исполнение
немедленно! Огонь!", прицеливался и нажимал на курок спускового механизма.
Всегда безошибочно определяя траекторию свинцового заряда, Жизнь
успевал за мгновение до выстрела увернуться и спастись. Он прыгал в сторону,
стремительно разворачивался, глядел Нестору прямо в глаза и с чувством
собственного достоинства уходил к себе в дом, где на женской половине с
тревожным похотливым нетерпением дожидались его возвращения двадцать две
возбужденные супруги и большое корыто с отборной пшеницей.
Со временем колхозники к звуку выстрела настолько привыкли, что
научились просыпаться по нему и топать на работу. Это было очень удобно, тем
более что, по странному совпадению, с тех пор как Нестор вернулся с отсидки,
в деревне перестали горланить все петухи до единого.
Так проходили дни, месяцы и годы.
Гром грянул, как и полагается, внезапно.
Аккурат во время уборочной страды, когда на счету у колхозников
буквально каждая минута, случилось страшное -- несчастных земледельцев никто
не разбудил. Последствия этого были катастрофическими и едва не привели к
развалу всего хозяйства.
Во дворах рычали недоеные коровы, в избах рыдали некормленные младенцы.
Полусонные, злые мужики бегали в исподнем между тракторов, посылая на голову
Нестора витиеватые проклятья. Но самое веселье было впереди и началось,
когда загорелся клуб и пристроенный к нему совсем некстати склад
горюче-смазочных материалов.
Совместными усилиями возгорание к полудню удалось ликвидировать, но
драгоценное время было упущено. Сразу после обеда на колхозные поля
обрушился катаклизм.
Ровно в 12 часов 44 минуты 15 секунд местного времени весь урожай
спаржи, ананасов или арбузов (никто точно не знает, что эти темные крестьяне
на своих наделах выращивают) был загублен на корню градом. Сразу следом за
этим ударил сорокаградусный мороз, который, немного погодя, сменился
проливным дождем и в конце концов закончился самым настоящим торнадо. Все
это буйство природы сопровождалось ураганным ветром и обильными снегопадами.
Таких чудес не видали даже старожилы. Колхозники искренне не понимали, за
что на их плечи легли настолько тяжелые испытания.
Вечером того же дня все мужское население деревни, способное стоять на
ногах без подпорок, собралось на поляне у Несторовских ворот. Вызвали
хозяина на улицу, прочитали ему политинформацию и потребовали, наконец,
объяснений.
-- Захарыч, -- сказали мужики, -- ты че? Ты это, уебитвоюмать! Ты
давай. Бля. И ваще. Мы это. Тут. Хватит на хуй. Уже. Ну?
После того как высказались наиболее эмоциональные мастера
художественного слова, вперед выступил председатель сельсовета и, важно
шевеля усами, сказал:
-- Ты нас очень подвел, Нестор. Это никуда не годится. Что ты хотел нам
доказать? Взгляни на нас, взгляни на эти ужасные разрушения. Мужики верно
говорят. Зачем ты так? Или мы? Или я? Вот они. В общем, ты. Ты знаешь, что
делать.
-- Не знаю, -- честно признался Нестор.
-- Ебаныйврот! Мне уже звонили из райкома партии. У нас отнимут
переходящее красное знамя. Это позор по всем показателям. Твое поведение,
Нестор, лично я расцениваю как персонифицированное зло. Еще не знаю, что об
этой провокации скажут товарищи наверху, но, думаю, проходить будет как
контрреволюция. Но это мы не будем афишировать. Завтра наш любимый сельсовет
подарит тебе нового петуха. Так что оправдай доверие! Ура, товарищи!
-- Хорошо, -- согласился Нестор, -- и похороны за счет колхоза.
-- Какие похороны? -- не въехал председатель. -- У тебя кто-то умер?
-- Жизнь, -- сухо и коротко ответил Нестор.
Жизнь похоронили на склоне живописного холма между колхозным амбаром и
старой водокачкой.
Председатель обещал организовать лафет, почетный караул и пригласить
расширенный состав оркестра из городской филармонии, но не было ни того, ни
другого, ни третьего. Вместо оркестра на холме тоскливо стонала одинокая
гармошка, терзаемая неумелыми руками вечно упитого вусмерть механизатора
второго звена Чередниченко.
Стоя над гробом, Нестор обвел скорбным взглядом притихших односельчан и
произнес негромкие, но глубокомысленные слова.
-- Удивительно устроение мира! -- сказал он. -- Здесь, в этой пустой
холодной яме мы и похороним Жизнь. Ибо сказано: против природы не попрешь.
Но жизнь никуда не делась от нас. Она есть. Вот она среди вас. С одной
стороны -- это нонсенс, а с другой -- может, даже парадокс. Чудны дела твои,
Господи!
До сих пор никто не может с уверенностью сказать: умер петух
естественной биологической смертью или пал от руки Нестора.
После такой наглядной демонстрации своего могущества Нестор приобрел
статус самого авторитетного и уважаемого человека в деревне. Если раньше
бедные крестьяне только подозревали его в связях с нечистой силой, то теперь
они наверняка были уверены в том, что душа Нестора находится в ломбарде у
самого черта.
Поскольку деревенскую церковь взорвали динамитом еще в двадцать
четвертом году, а родная партия защиты от грядущих напастей совсем не
гарантировала, практичные крестьяне постепенно усвоили мысль, что
покровительство Нестора и стихий, которыми он, без сомнения, повелевает, --
самая надежная страховка от неприятностей.
Нестор по-прежнему одиноко жил в своей неприступной крепости на краю
деревни, но теперь колхозники не обходили его дом стороной, как это бывало
прежде. Вместо сгоревшего дотла клуба дом Нестора постепенно сделался очагом
культурно-общественной жизни деревни и центром притяжения для духовно
неприкаянных односельчан.
Мужики ходили к нему вправлять вывихнутые в драках суставы, дети
вытаскивать занозы, а старухи вставлять зубные протезы. Ни одна баба не
хотела рожать ребенка, пока рядом не было Нестора. То же и с коровами, и со
всеми остальными тварями.
Без его благословения мужики не начинали сенокос, не закладывали новый
дом, не назначали свадьбу любимых чад, а уж о покупке мотоцикла речи не
могло идти без потребления огненной воды и ритуального мордобития на веранде
у Нестора.
Сведения об этом скоро докатились до партийного руководства района.
Сама мысль о том, что какой-то полуграмотный беспартийный выскочка сам себя
назначил атаманом и, находясь всего в трех верстах от Советской! Власти!
взял на себя наглость обслуживать духовные потребности Советских!
хлеборобов, партийному руководству была неприятна.
Руководство поступило как порядочное. Честно и не один раз оно
предупредило Нестора о возможных и неотвратимых последствиях его
идеологической работы. Но корм, как говорят в народе, в коня не пошел.
Народу большевистские премудрости были не по душе. Народ боялся Нестора, его
гнева и чего-то еще такого мистического больше, чем партийного руководства.
Тогда партийное руководство рассудило так. Если сам человек не в
состоянии понять, что работа с народонаселением -- дело тонкое, кропотливое
и находится в исключительной компетенции государства, значит, его надо как
следует поправить.
Надо так надо. Специалисты по внутренним делам в спешном порядке
Нестора поправили и снова командировали в исправительно-оздоровительную
экспедицию на лесоповал.
Нестор все понимал и на государство не сердился, а к злоключениям своим
относился философски, даже немного с иронией. За это государство поощрило
его амнистией и ровно через год и два месяца отпустило на свободу.
На свободе Нестор нашел свое хозяйство разрушенным, а дом
разграбленным.
Он стоял на развалинах дома, беззвучно шевелил обветренными губами и
силился не думать о том, какими, в сущности, скотами являются люди и что
теперь, на старости лет, все придется начинать сначала. Жизнь снова умыла
его, только на этот раз что-то в нем надломилось.
Нестор пешком через лес прошагал семь километров до железной дороги,
запрыгнул на ходу в товарный состав и со справкой об освобождении вместо
гражданского паспорта укатил до следующего лета в кругосветный вояж.
Кругосветное путешествие Нестора, состоявшееся по большей части на
Черноморском побережье Кавказа и в Минеральных Водах, закончилось в родной
Константиновке.
Колхоз сделался совхозом и получил от государства кредиты на
строительство беспрецедентного свинарника. Председатель сельсовета стал
директором совхоза, а Нестор -- вахтером у западных ворот испытательного
полигона.
"Ты пойми, -- внушал новоиспеченный директор Нестору, -- вахтер по
штатному расписанию не полагается вовсе. Помнят еще в райцентре твои
художества, к деревне на пушечный выстрел велели не подпускать как
неблагонадежного. А я просил за тебя. Мужики всей ордой просили. Побудешь
месяцев шесть вахтером, а потом на пенсию тебя проводим чин-чинарем, и живи
себе спокойно. Ты просто сиди у ворот и книжки читай. Авось утрамбуется
как-нибудь само. А?"
"Хуй на! Утрамбуется, -- сомневался Нестор, -- как же. У вас и человек
утрамбуется за пять минут".
Выдали ему валенки сорок девятого размера, плащ-палатку и трофейный
американский противогаз в качестве спецодежды, а вместо оружия -- списанную
ракетницу и пластмассовую свистульку. И сидел он на скамейке у западных
ворот, и вдумчиво читал "Преступление и наказание" да "Братьев Карамазовых",
взятых в библиотеке под расписку, потому что жить в родной деревне ему
хотелось, а без должности было нельзя.
А мимо несла свои бесшумные потоки река времени. На правом ее берегу со
свистком на шее сидел скучный и начитанный Нестор, на левом -- суетилось все
остальное человечество.
Случилось так, что отбросил копыта один Генеральный Секретарь ЦК КПСС,
за ним еще один, и еще. Поводья управления народным хозяйством родины упали
в руки человека доброго, совестливого, но легонько пришибленного
диалектическим материализмом и со слабым пониманием экономических законов.
И тогда случился большой барабум.
Случился сухой закон.
Случились тоска и томление народа.
И даже прожектор перестройки случился.
А потом вообще пришел Ельцин и все это дело разогнал к такой-то матери.
Но это было потом.
А пока.
А пока рафинированные горожане давили друг дружку в очередях за сахаром
и пили в подворотнях ацетон, жизнь в совхозе шла своим чередом. Нестор
уволился из ВОХРы, заново отстроил дом, купил себе нового петуха и принялся
за старое -- гнать самогон, лечить односельчан да шмалять на рассвете по
петуху из охотничьей двустволки.
Опухшие малоподвижные крестьяне занимались исключительно собственным
здоровьем. С раннего утра до поздней ночи они, не просыхая ни на минуту,
пили самогон и совсем перестали обращать внимание на свиней, кроме тех
редких случаев, когда иссякала закуска.
Чем-то вечно недовольные племенные свиньи, сбиваясь в стаи, бродили
кругами по лугам и редколесью в поисках пропитания, то и дело оглашая воздух
раскатистым жалобным рыком.
В результате такого изнурительного "естественного" отбора смертью
храбрых пало два десятка в сущности бессмертных свиней.
Партийное руководство района сдержанно, без лишней помпы, благодарило
бывшего председателя сельсовета за вклад в развитие агропромышленного