Плутарх. Алкивиад и Гай Марций Кориолан

до соединения со спартанскими финикийские корабли, посланные царем и
ожидаемые спартанцами. Он поторопился отплыть, и Тиссаферн не привел
эскадры, уже появившейся у Аспенда, обманув лакедемонян; обе стороны
обвиняли Алкивиада в том, что эскадра, не дойдя до места, вернулась обратно,
особенно лакедемоняне, говорившие, что он посоветовал варвару предоставить
эллинам уничтожать друг друга. Ибо было несомненно, что присоединение такой
силы к одной из сторон полностью лишило бы другую владычества на море.
XXVII. ВСКОРЕ после этого четыреста были свергнуты, причем народная
партия получила действенную помощь со стороны друзей Алкивиада. Оставшиеся в
городе желали присутствия Алкивиада и просили его вернуться, но он полагал,
что ему следует приехать со славой, а не с пустыми руками и ничего не
сделав, благодаря состраданию и милости толпы. Поэтому прежде всего он
отплыл из Самоса с небольшим количеством кораблей в Книдское и Косское моря.
Там, узнав, что спартанец Миндар плывет со всем флотом в Геллеспонт, а
афиняне его преследуют, Алкивиад поспешил на помощь стратегам. Случайно он
прибыл со своими восемнадцатью триерами как раз в тот момент, когда уже все
корабли, как спартанские, так и афинские, встретились и вступили в большое
сражение при Абидосе. Битва продолжалась до самого вечера с переменным
успехом. Появление флота вызвало различные ожидания у обеих сторон -
неприятели воспрянули духом, афиняне же смутились. Но Алкивиад, быстро
подняв дружественный сигнал на корабле командующего, тотчас же напал на тех
из пелопоннесцев, которые побеждали и преследовали афинян. Он обратил их в
бегство, пригнал к берегу, ломал, напирая, корабли и избивал людей,
спасавшихся вплавь, хотя пехота Фарнабаза, явившись им на помощь, защищала
корабли с берега. В конце концов, взяв тридцать неприятельских кораблей и
спасши свои, афиняне поставили трофеи. Гордясь своей блестящей удачей и
желая почваниться перед Тиссаферном, Алкивиад отправился к нему, приготовив
дары и подношения и сопровождаемый приличной командующему свитой. Он
встретил прием, какого не ожидал, так как Тиссаферн, давно находясь на
дурном счету у лакедемонян и боясь, чтобы его не обвинили перед царем,
решил, что Алкивиад пришел к нему в самый подходящий момент и, схватив его,
заключил в тюрьму в Сардах, чтобы при помощи этой несправедливости
защищаться против обвинений.
XXVIII. ПО ПРОШЕСТВИИ тридцати дней Алкивиад достал откуда-то лошадь и,
тайно убежав от сторожей, спасся в Клазомены. Сверх того он наклеветал на
Тиссаферна, будто был освобожден им; сам же, приплыв в лагерь афинян и
узнав, что Миндар находится в Кизике вместе с Фарнабазом, убедил воинов в
необходимости для них сразиться с врагом и на суше и на море и даже напасть
на неприятельские укрепления, говоря, что если они везде не победят, то не
будут иметь денег.
Вооружив корабли и пристав у Проконнеса, он приказал заключить в
середину мелкие суда и остерегаться, чтобы неприятели не смогли каким-либо
образом заподозрить его прибытие. Случившаяся внезапно сильная гроза с
большим дождем и темнотой содействовала ему и скрыла его приготовления. Не
только противники ни о чем не подозревали, но и для самих афинян, уже
отчаявшихся, было неожиданностью его приказание сесть на корабли и двинуться
в путь. Вскоре темнота уменьшилась, и афиняне увидели корабли пелопоннесцев,
стоявшие у гавани Кизика; Алкивиад, опасаясь, чтобы враги, ввиду его больших
сил, не стали искать убежища на земле, приказал стратегам, плывя медленнее,
остаться позади, сам же появился с сорока кораблями, вызывая врагов на бой.
После того как те, совершенно обманутые и отнесясь презрительно к таким
малым силам, двинулись навстречу неприятелю, тотчас же началось сражение;
увидев же появившиеся уже во время боя остальные корабли афинян, испуганные
лакедемоняне обратились в бегство. Алкивиад с двадцатью лучшими кораблями
пробился через неприятельский флот, пристал к берегу и, высадившись, напал
на бегущих с кораблей и многих перебил. Двинувшиеся на помощь Миндар и
Фарнабаз были разбиты; Миндар, геройски сражаясь, был убит, Фарнабаз же
бежал. Победителям досталось множество трупов, оружие и весь флот. Овладев
Кизиком, покинутым Фарнабазом после истребления пелопоннесцев, афиняне не
только прочно укрепились на Геллеспонте, но и совсем изгнали лакедемонян из
моря. Было перехвачено даже письмо, лаконически сообщавшее эфорам о
случившемся несчастии: "Корабли погибли; Миндар погиб. Экипаж голодает. Не
знаем, что делать".
XXIX. ВОИНЫ Алкивиада так подняли головы и возгордились, что считали
недостойным делом, чтобы они, не знавшие поражения, общались с другими
воинами, побежденными не раз. Ибо немногим раньше Трасилл был разбит у
Эфеса, и для посрамления афинян эфесцы поставили медный трофей. Воины
Алкивиада, гордясь собой и своим стратегом, упрекали за это воинов Трасилла
и не хотели ни заниматься вместе с последними гимнастикой, ни иметь с ними
общее место в лагере. Но, когда Фарнабаз, имея множество конницы и пехоты,
напал на них в то время, как они вступили в Абидос, Алкивиад же, придя на
помощь, обратил врагов в бегство и преследовал их до самой ночи вместе с
Трасиллом, - войска соединились и вернулись в лагерь вместе, дружелюбные и
веселые. На следующий день, поставив трофей, Алкивиад начал грабить страну
Фарнабаза, не встречая нигде сопротивления. Он взял в плен несколько жрецов
и жриц, но отпустил их без выкупа. Собираясь завоевывать Халкедон, отпавший
от афинян и принявший к себе отряд и правителя лакедемонян, Алкивиад узнал,
что халкедоняне, согнав скот со своей страны, отдали его на хранение в
дружественную им Вифинию; он подступил к границе во главе войска и послал к
вифинцам вестника с протестом. Испугавшись, те выдали ему скот и заключили с
ним союз.
XXX. В ТО ВРЕМЯ как он обносил Халкедон стеной от моря до моря,
подступил Фарнабаз с целью освободить город от осады, а правитель Гиппократ
со всеми находившимися в городе силами напал на афинян. Алкивиад, сражаясь
одновременно против обоих, обратил Фарнабаза в позорное бегство, Гиппократа
же, победив, убил вместе с множеством его воинов. После этого, отплыв в
Геллеспонт для сбора дани, он взял Селимбрию, причем некстати подверг себя
опасности. Те, кто хотел предать ему город, должны были по условию поднять в
полночь зажженный факел, но так как один из сообщников внезапно перешел к
противникам, они, испугавшись, должны были дать сигнал преждевременно и
подняли факел, прежде чем войско было готово. Алкивиад, взяв с собой около
тридцати находившихся при нем воинов, беглым маршем отправился к
укреплениям, приказав остальным наступать как можно быстрее. После того как
городские ворота были открыты для него и к его тридцати воинам
присоединилось двадцать легковооруженных, он вошел в город. Внезапно он
увидел идущих к нему навстречу вооруженных селимбрийцев. Не было надежды на
спасение, если остаться на месте; бежать же Алкивиаду не позволила гордость,
после того как он вышел победителем из всех битв, случившихся до этого дня;
он скомандовал трубачу сигнал молчания и приказал одному из находившихся при
нем воинов возвестить селимбрийцам, чтобы они не поднимали оружия против
афинян. Это заявление у одних отбило охоту сражаться, так как они думали,
что все неприятельское войско вошло в город, другим же подало надежду на
примирение. В то время как те и другие, сойдясь вместе, советовались, на
помощь Алкивиаду прибыло все войско, и последний, заметив, как оно и было на
самом деле, что селимбрийцы настроены миролюбиво, испугался, как бы
фракийцы, множество которых охотно служило в войсках Алкивиада из любви и
расположения к нему, не разграбили город. Поэтому он выслал их всех из
города, селимбрийцам же, тронутый их просьбами, не причинил никакой
несправедливости, но, взяв контрибуцию и поставив гарнизон, ушел.
XXXI. МЕЖДУ ТЕМ стратеги, осаждавшие Халкедон, заключили мир с
Фарнабазом на следующих условиях: с Фарнабаза взять контрибуцию;
халкедонянам быть опять подвластными Афинам; земли Фарнабаза не грабить;
кроме того, Фарнабаз дает конвой для охраны афинских послов, отправляющихся
к царю. Когда вернулся Алкивиад, Фарнабаз потребовал, чтобы он поклялся в
исполнении условий договора, но тот сказал, что не станет клясться раньше
Фарнабаза. Когда же клятва была принесена, Алкивиад двинулся против
восставших византийцев и окружил город стеной. Так как Анаксилай, Ликург и
некоторые другие соглашались сдать ему город, если он его пощадит, Алкивиад,
распустив слух, что восстания, происходящие в Ионии, заставляют его уйти,
отплыл днем со всеми судами; ночью же, вернувшись на берег, бесшумно подошел
к стенам. Тем временем суда подплыли к гавани и захватили ее, напугав
страшным шумом и криком не ожидавших этого византийцев и дав возможность
сторонникам Афин безнаказанно впустить Алкивиада в то время, как все
побежали на помощь в гавань к флоту. Однако без боя византийцы не сдались.
Находившиеся в Византии пелопоннесцы, беотийцы и мегарцы, отбросив
высадившихся и заставив их снова вернуться на корабли, заметили, что афиняне
находятся в городе, и, построившись, вступили с ними в рукопашный бой. В
последовавшей жаркой битве Алкивиад одержал победу на правом фланге, Ферамен
- на левом; около трехсот оставшихся в живых из числа противников были взяты
в плен. Никто из византийцев не был после сражения казнен или изгнан, ибо те
люди сдали город на таких условиях, не выговорив никаких льгот лично для
себя.
Поэтому Анаксилай, обвиненный в Лакедемоне в измене, произнес речь, в
которой показал, что его поступок не был постыдным. Он сказал, что он не
лакедемонянин, а византиец и что он видел в опасности не Спарту, а Византии;
в осажденный город нельзя было ничего ввезти; хлеб, находившийся в городе,
ели пелопоннесцы и беотийцы, византийцы же с женами и детьми голодали; он не
предал города врагам, а избавил его от военных бедствий, подражая лучшим из
лакедемонян, которые считают прекрасным и справедливым только одно - пользу
родины. Лакедемоняне, услышав это, устыдились и освободили обвиняемых.
XXXII. АЛКИВИАД стал уже тосковать по родине, но еще больше желал он
показаться согражданам в роли многократного победителя врагов; поэтому он
отправился домой. Афинские триеры были со всех сторон украшены множеством
щитов и добычи; они тянули за собой массу судов, взятых в плен, и увозили
еще больше носовых украшений с побежденных и потопленных кораблей. Тех и
других было не меньше двухсот. Дурид Самосский, утверждающий, что он потомок
Алкивиада, прибавляет еще, что Хрисогон, победитель на пифийских играх,
играл на флейте песню для гребцов, а трагический актер Каллипид командовал
ими, одетый в длинный хитон, мантию и другое платье, употребляемые на
состязаниях, что корабль командующего вошел в гавань с пурпурными парусами,
как если бы это была шумная процессия после попойки; но ни Теопомп, ни Эфор,
ни Ксенофонт не упоминают об этом; да и не было прилично для Алкивиада так
возноситься перед афинянами, возвращаясь домой после изгнания и стольких
несчастий; напротив, он приближался со страхом и, подъехав, сошел с триеры
не раньше, чем увидел, стоя на палубе, своего двоюродного брата Эвриптолема
и других многочисленных друзей и родственников, ожидавших и поощрявших его.
Когда он сошел на берег, встречавшие его люди, словно не видя других
стратегов, сбегались к нему с криками и приветствиями, следовали за ним и
подносили ему венки; те, кто не имел возможности приблизиться, смотрели на
него издали, и старики показывали на него юношам. Но радость граждан
смешивалась со слезами; и, сравнивая в памяти переживаемое счастье с прошлым
горем, они заключили, что поход в Сицилию не окончился бы неудачей и не
исчезли бы их надежды, оставь они тогда Алкивиада во главе предприятия и
войск, если даже теперь, когда Афины успели почти полностью потерять
владычество на море, а на земле с трудом удерживали предместья, будучи
раздираемы враждой партий, он, застав город в таком положении, восстановил
страну из жалких и незначительных остатков и не только вернул ей владычество
на море, но и на суше сделал ее везде победительницей врагов.
XXXIII. ПОСТАНОВЛЕНИЕ о его возвращении, принятое еще прежде, внес сын
Каллесхра, Критий, как он сам говорит в элегиях, напоминая Алкивиаду об
оказанной ему любезности в следующих стихах:

То предложенье, которым назад возвращен ты в отчизну,
Сам я составил, прочел и в исполненье привел.
Но мой язык запечатан; об этом сказать я не смею...

На созванном тогда же народном собрании выступил Алкивиад, рассказывая
с грустью и слезами о своих несчастьях; однако народу он сделал лишь
несколько мягких упреков и приписал все случившееся с ним несчастной судьбе
и завистливому божеству; затем он рассказал о перспективах борьбы с врагами
и призвал граждан к бодрости; народ увенчал его золотыми венками и избрал
стратегом с неограниченными полномочиями на суше и на море. Было
постановлено возвратить ему его имущество, а эвмолпидам и керикам предписано
снять с него проклятия, наложенные ими по решению народа. Все жрецы
исполнили очищение, один лишь Теодор заявил: "Что касается меня, то я его не
проклинал и не призывал на него несчастья, если он не причинил зла Афинам".
XXXIV. ХОТЯ Алкивиад и достиг таким образом блестящего успеха, многим
внушало опасения самое время его возвращения, ибо он высадился как раз в
день "Празднества омовения" в честь богини Афины. Эти таинственные обряды
свершаются жрецами праксиергидами в двадцать пятый день месяца таргелиона,
когда они снимают все украшения со статуи богини и закрывают ее. Поэтому
афиняне считают этот день одним из самых несчастливых для всяких начинаний.
Таким образом, казалось, что богиня приняла Алкивиада сурово и
неблагосклонно, закрыв свое лицо и не допустив его к себе. Однако все
складывалось в соответствии с планами Алкивиада, и был уже сооружен флот из
ста триер, готовый к отплытию; но овладевшее им благородное честолюбие
задержало его до начала мистерий. Ибо с тех пор, как была укреплена Декелия
и неприятель завладел всеми путями, ведущими в Элевсин, процессия,
направлявшаяся к морю, уже не была великолепной, и все жертвоприношения,
пляски и другие священные обряды, совершавшиеся в дороге во время проводов
Иакха, были по необходимости прекращены. Алкивиад использовал эту прекрасную
возможность, чтобы проявить свое почтение к богам и приобрести еще большую
славу среди сограждан, вернув празднеству его исконный блеск, сопровождая
процессию по суше до Элевсина и охраняя ее от неприятелей. Этим он надеялся
также сильно унизить и смирить гордость Агида, если тот не нападет на
процессию; в противном случае он решил отважиться на священную и угодную
богам борьбу за самое святое и великое на глазах у отечества, сделав таким
образом всех граждан свидетелями своей храбрости. Об этом решении Алкивиад
заранее сообщил эвмолпидам и керикам и на рассвете расставил дозорных на
холмах и выслал несколько воинов на разведку; затем, взяв с собой жрецов,
мистов и мистагогов и окружив их вооруженными людьми, повел благопристойно и
в молчании; этот поход Алкивиада был величественным, достойным богов
зрелищем, и те, кто не завидовали ему, называли это истинной иерофантией и
мистагогией. Никто из неприятелей не отважился сделать нападение, и Алкивиад
благополучно привел, таким образом, процессию обратно в Афины. Это сильно
увеличило его гордость; его воины также с гордостью считали себя
непобедимыми с таким полководцем.
Бедняков же и чернь Алкивиад очаровал до такой степени, что они
страстно желали сделать его тираном; некоторые даже говорили об этом громко
и призывали его к тому, чтобы он, не обращая внимания на завистников,
ликвидировал решения народного собрания и законы, удалил болтунов, которые
губили государство, и управлял делами по своему усмотрению, не опасаясь
сикофантов.
XXXV. КАКИЕ намерения относительно тирании имел он сам, неизвестно, но
наиболее могущественные из граждан, испугавшись, сильно торопили его с
отплытием, принимая все решения, какие он хотел, и дав ему избранных им
товарищей. Отплыв со ста кораблями и напав на Андрос, Алкивиад победил в бою
андросцев и бывших вместе с ними лакедемонян, но самого города не взял, что
послужило первым из общеизвестных обвинений, предъявленных ему его врагами.
Если кто-нибудь был погублен собственной славой, так это именно Алкивиад.
Слава об его храбрости и сообразительности была велика и благодаря его
счастью еще увеличилась; это заставляло в случае неудачи подозревать его в
небрежности, так как не верили, чтобы для него существовало что-либо
невозможное; ничто не ускользнет от него, если он постарается. Надеясь
услышать о покорении Хиоса и остальной Ионии, но узнавая, что все
происходило не так быстро и просто, как они желали, афиняне раздражались, не
принимая в расчет, что денег у Алкивиада не было, а воевать ему приходилось
с людьми, воевавшими на средства великого царя; поэтому Алкивиаду часто
приходилось отплывать, покидая лагерь, чтобы доставить жалованье и пищу. Это
даже послужило поводом для последнего обвинения против него, ибо, когда
Лисандр, назначенный лакедемонянами командующим флотом, стал давать каждому
матросу четыре обола вместо трех из денег, которые он взял у Кира, Алкивиад,
плативший уже с трудом и три обола, отправился собирать дань в Карию.
Антиох, которому он поручил командование над флотом, был прекрасным кормчим,
но во всем остальном - человеком безрассудным и грубым. Имея приказание от
Алкивиада не сражаться даже в том случае, если неприятели выплывут к нему
навстречу, он возгордился и пренебрег им; экипировав свою триеру и одну из
остальных, он поплыл к Эфесу и разъезжал мимо носов неприятельских кораблей
с неприличными и шутовскими жестами и криками. Сперва Лисандр выплыл с
несколькими кораблями, чтобы его преследовать, но когда афиняне бросились на
помощь, вывел все корабли и, победив, убил Антиоха, захватил множество судов
и людей и поставил трофей.
Когда Алкивиад услышал об этом, он, вернувшись на Самос, выплыл со всем
флотом и вызвал Лисандра на бой. Но тот удовольствовался одержанной победой
и не вышел навстречу неприятелю.
XXXVI. ОДИН из находившихся в войске Алкивиада, его враг Трасибул, сын
Трасона, отправился в Афины, чтобы обвинить его. Там он говорил, возбуждая
народ, что Алкивиад погубил дела и потерял корабли, пренебрегая вверенной
ему властью и передав командование людям, получившим при нем могущество
благодаря пьянству и матросскому хвастовству, чтобы самому безнаказанно
разъезжать, собирать деньги, развратничая и пьянствуя с абидосскими и
ионийскими гетерами, в то время когда стоянка врагов находится в
непосредственной близости. Его обвиняли также и в постройке укреплений во
Фракии около Бисанты, как убежища - точно он не может или не хочет жить на
родине. Афиняне, поверив и выказывая свой гнев и неудовольствие против него,
избрали других стратегов. Узнав об этом и испугавшись, Алкивиад ушел
совершенно из лагеря и, собрав наемников, стал воевать с не имеющими царя
фракийцами за свой собственный страх и риск; он собрал много денег от
захваченных в плен и вместе с тем защищал от варваров пограничных эллинов.
Став стратегами, Тидей, Менандр и Адимант, собрав вместе все бывшие
налицо корабли афинян и став при Эгоспотамах, завели обыкновение каждое утро
на рассвете подплывать к эскадре Лисандра, стоявшей на якоре у Лампсака,
вызывать его на бой и затем возвращаться обратно, проводя остальной день
беспорядочно и беззаботно, как бы презирая неприятеля. Алкивиад, будучи
вблизи, не мог оставить этого без внимания. Подъехав верхом, он заметил
стратегам, что они выбрали для стоянки плохое место, лишенное гавани и
города, так что им приходится получать все необходимое издалека, из Сеста;
что они не обращают внимания и на матросов, которые, высаживаясь на берегу,
блуждают, как им нравится, и рассеиваются, в то время как против них стоит
флот, привыкший без возражений повиноваться всякому приказанию не
ограниченного в своей власти начальника.
XXXVII. СТРАТЕГИ не обратили внимания на эти слова Алкивиада и на его
совет перевести флот в Сест на стоянку. Тидей же надменно приказал ему
удалиться, ибо командует не он, а другие. Алкивиад ушел, подозревая, что
здесь не без измены, и сказал приятелям, провожавшим его из лагеря, что если
бы он не был оскорблен стратегами, то в несколько дней принудил бы
лакедемонян либо вступить против их желания в морское сражение, либо
покинуть корабли. Некоторые считали, что он хвастает, другие же - что может
действительно случиться так, как он говорит, если он, приведя по суше
множество фракийских стрелков и всадников, вступит в бой со спартанцами и
внесет смятение в их лагерь. Однако события вскоре доказали, что он
прекрасно понимал, в чем ошибки афинян. Лисандр внезапно и неожиданно напал
на них в то время, когда они этого не ожидали; спаслись бегством только
восемь триер под командой Конона, оставшиеся же в числе почти двухсот были
уведены в плен. Три тысячи человек, захваченных в плен, были казнены
Лисандром. Немного времени спустя он взял Афины, сжег флот и разрушил
Длинные стены. Алкивиад, боясь лакедемонян, господствующих теперь и на суше,
и на море, переехал в Вифинию, увозя с собой множество ценностей, но еще
большее число их оставив в своих крепостях. В Вифинии он опять лишился
значительной части своего имущества - оно было отнято у него фракийцами - и
решил отправиться к Артаксерксу, надеясь, что царь, испытав его, отнесется к
нему не хуже, чем к Фемистоклу, так как он действовал по более благородным
мотивам, ибо он обратился к могуществу царя не против своих сограждан, как
тот, но для защиты родины от врагов и помощи ей. Надеясь, что Фарнабаз
скорее всего доставит ему случай безопасно проехать, он отправился к нему во
Фригию и поселился у него, услуживая ему и вместе с тем пользуясь его
уважением.
XXXVIII. АФИНЯНЕ тяжело переносили утрату гегемонии, но после того, как
Лисандр, лишив их свободы, передал город Тридцати и дело их было
окончательно погублено, они стали понимать, чем они должны были
воспользоваться и не воспользовались, пока спасение было еще возможно;
горюя, они пересчитывали свои заблуждения и ошибки, из которых считали
наибольшими свой вторичный гнев против Алкивиада; они отстранили его от дел
без всякой вины с его стороны, но, негодуя на кормчего, постыдно потерявшего
несколько кораблей, сами поступили еще постыднее, лишив государство самого
мужественного и самого воинственного из стратегов. И даже в теперешнем
положении оставалась слабая надежда, что дела афинян не погибли
окончательно, пока жив Алкивиад. Ибо, как раньше, будучи в изгнании, он не
любил бездеятельной и спокойной жизни, так и теперь, если он будет иметь
достаточно сил, он не снесет надменности лакедемонян и бесчинств Тридцати.
Эти мечты народа не были невероятными, когда даже Тридцать были озабочены
Алкивиадом и разведывали, что он делает и что задумывает.
В конце концов Критий заявил Лисандру, что лакедемоняне не могут
безопасно властвовать в Элладе, пока у афинян будет существовать демократия.
Если даже афиняне совершенно спокойно и охотно примут олигархию, Алкивиад,
пока он жив, не позволит ему удовольствоваться существующим порядком. Однако
Лисандр обратил внимание на эти слова не раньше, чем получил из дому скиталу
с приказанием отделаться от Алкивиада, потому ли, что спартанцы боялись его
энергии и способности к великим делам, или же из желания сделать приятное
Агиду.
XXXIX. КОГДА Лисандр послал к Фарнабазу, прося это исполнить, тот
поручил дело своему брату Багою и дяде Сузамитру. Алкивиад жил тогда в одном
селении, во Фригии, вместе с гетерой Тимандрой. Однажды он увидел себя во
сне одетым в платье гетеры, она же, держа в руках его голову, украшала его
лицо, как это делают женщины, румяня и намазывая белилами. По словам других,
он видел во сне, что приближенные Багоя обезглавливают его и сжигают его
тело. Случился этот сон, как говорят, незадолго до смерти. Те, кто был
послан для его убийства, не дерзнули войти, но, окружив со всех сторон дом,
подожгли его. Заметив это, Алкивиад, собрав большую часть своих одежд и
ковров, бросил их в огонь; затем, обернув левую руку хламидой, а правой
выхватив кинжал, выскочил невредимым через огонь, прежде чем вспыхнула
одежда; варвары увидели его, но он заставил их разбежаться. Никто не посмел
вступить с ним в рукопашный бой; став вдали, они забросали его копьями и
стрелами. Когда он умер и варвары удалились, Тимандра подняла его тело,
завернула в свои собственные одежды и похоронила, насколько было возможно,
торжественно и почетно. Говорят, что Лаида, называемая коринфянкой и
попавшая в плен при взятии сицилийского городка Гиккара, была ее дочерью.
Некоторые, передавая о смерти Алкивиада те же подробности, считают
причиной ее не Фарнабаза, не Лисандра, не лакедемонян, а самого Алкивиада,