Плутарх. Алкивиад и Гай Марций Кориолан

а немощи, ибо ярость, подобно опухоли, порождает больная, страдающая часть
души. Полный смущения и ненависти к народу, он удалился из Народного
собрания. Молодые патриции, вся гордая аристократия, всегда горячо державшая
его сторону, и в то время не покинула его, осталась с ним и, к вреду для
него, еще более возбуждала его гнев, деля с ним скорбь и горе. В походах он
был их вождем и добрым наставником; в военном деле - умел возбуждать в них
соревнование в славе, без зависти друг к другу.
XVI. В ЭТО ВРЕМЯ в Рим привезли хлеб; много его куплено было в Италии,
но не меньше прислано в подарок сиракузским тираном Гелоном. Большинство
граждан льстило себя надеждой, что вместе с привозом хлеба прекратятся и
внутренние несогласия в республике. Сенат немедленно собрался для заседания.
Народ окружил здание сената и ждал конца заседания, рассчитывая, что хлеб
будет продаваться по дешевой цене, полученный же в подарок - раздадут даром.
Так думали некоторые и из сенаторов. Тогда поднялся со своего места Марций.
Он произнес громовую речь против тех, кто хотел сделать что-либо в угоду
народу, - он называл их своекорыстными предателями аристократии; говорил,
что они сами вырастили посеянные ими в народе дурные семена наглости и
дерзости, между тем как благоразумие требовало уничтожить их в самом начале,
не позволять народу иметь в руках такую сильную власть; что он страшен по
одному уже тому, что исполняются все его требования; что он не делает ничего
против своей воли, не слушается консулов, но говорит, что у него есть свои
начальники - вожди безначалия! Он говорил, что, если сенат решит в заседании
раздать и разделить хлеб, как это бывает в греческих государствах, с их
крайней демократией, он этим будет потакать непокорному народу к общей
гибели. "Тогда, - продолжал он, - народ не скажет, что его отблагодарили за
походы, в которых он отказался принимать участие, за возмущения, когда он
предавал свое отечество, за клевету по отношению к сенаторам, - он подумает,
что мы уступаем ему из страха, делаем ему снисхождение, поблажки, из желания
заискивать у него. Он не перестанет быть непокорным, не будет жить в
согласии, спокойно. Поступать так совершенно глупо, напротив, если у нас
есть ум, мы должны упразднить должность трибунов, которая грозит
уничтожением консульству, поселяет раздоры в республике, которая не
составляет уже одного целого, как прежде, но разделена на части, что не
позволяет нам ни соединиться, ни думать одинаково, ни вылечиться от нашей
болезни, от нашей взаимной вражды".
XVII. ДЛИННАЯ речь Марция сообщила такое же сильное воодушевление и
молодым сенаторам, и почти всем богачам. Они кричали, что единственный
человек в республике, непобедимый и чуждый лести, - он. Некоторые из
стариков сенаторов возражали ему, боясь последствий. Действительно, ничего
хорошего из этого не вышло. Присутствовавшие в заседании трибуны, видя, что
мнение Марция одерживает верх, с криком выбежали к народу и стали просить
чернь собраться и помочь им. Состоялось шумное Народное собрание. Трибуны
передали ему содержание речи Марция. Раздраженный народ едва не ворвался в
заседание сената. Но трибуны обвиняли одного Марция и отправили за ним
служителей, чтобы он мог оправдаться; но он, выйдя из себя, прогнал их.
Тогда трибуны явились вместе с эдилами, чтобы взять его силой. Они уже
схватили его; но патриции окружили его и выгнали трибунов, а эдилов даже
избили.
Наступивший вечер положил конец беспорядкам. Ранним утром началось
страшное возбуждение среди народа. Видя, что он стекается отовсюду, консулы,
в страхе за судьбу города, созвали заседание сената и предложили ему решить,
какими благожелательными речами и мягкими постановлениями можно водворить
тишину и спокойствие среди народных масс. Они говорили, что в настоящую
минуту не время проявлять свое честолюбие или спорить о почестях, - дела
находятся в опасном, обострившемся положении; необходима власть умная и
снисходительная. Большинство согласилось с ними. Тогда консулы явились в
Народное собрание и обратились к народу с речью, - какая всего более была
необходима. Они старались успокоить его, вежливо отвергали возводимую на них
клевету, не выходя из границ умеренности, советовали ему исправиться,
порицали его поведение и уверяли, что относительно цены при продаже хлеба
сенат будет действовать вместе с народом.
XVIII. НАРОД, за немногими исключениями, соглашался с ними. Порядок и
тишина, с какою он держал себя, доказывали ясно, что он слушает их, разделяя
их мнение, и успокаивается. Но тут вмешались в дело трибуны. Они объявили,
что народ будет слушаться умных решений сената во всем, что может быть
полезно, но требовали Марция для оправдания в его действиях: разве он
возбуждал сенаторов и отказался явиться по приглашению трибунов не для того,
чтобы произвести в государстве смуты и уничтожить демократию? Обрушив удары
и брань на эдилов, он желал возжечь, насколько это от него зависело,
междоусобную войну, заставить граждан взяться за оружие... Их речь имела
целью унизить Марция, если бы он начал, в противоположность своему гордому
характеру, льстить народу, или же, когда бы остался верен своему характеру,
вооружить против него народ до последней степени, - на что они всего более
рассчитывали, прекрасно изучив его.
Обвиняемый явился как бы для оправдания. Народ умолк; воцарилась
тишина. Ожидали, что Марций станет молить о прощении, он же начал говорить,
не только ничем не стесняясь, но и обвинял народ более, чем то позволяла
откровенность, и своим голосом и наружностью показывал мужество, граничившее
с презрением и пренебрежением. Народ пришел в бешенство, явно выказывал свое
неудовольствие и раздражение вследствие его речей. Самый дерзкий из
трибунов, Сициний, посоветовавшись немного с товарищами по должности, громко
объявил затем, что трибуны произносят Марцию смертный приговор, и приказал
эдилам вести его на вершину Тарпейской скалы и оттуда немедленно сбросить в
пропасть. Эдилы схватили его; но даже народу поступок трибунов показался
чем-то ужасным и наглым, что же касается патрициев, они, в исступлении и
ярости, кинулись на крик Марция о помощи. Одни толкали тех, кто хотел взять
его, и окружили его, другие протягивали с мольбой руки к народу. Речи и
отдельные слова пропадали в таком страшном беспорядке и шуме. Наконец,
друзья и родственники трибунов, убедившись, что Марция можно отнять и
наказать, только убив множество патрициев, посоветовали трибунам отменить
необыкновенное наказание для подсудимого, смягчить его, не убивать его
насильно, без суда, но подвергнуть суду народа. После этого поднялся Сициний
и спросил патрициев, почему они отнимают Марция у желающего наказать его
народа. В свою очередь, последние спрашивали их: "Для чего и почему вы
желаете без суда наказать самым жестоким и беззаконным образом одного из
первых людей в Риме?" - "Не считайте это предлогом для вашего несогласия и
вражды с народом: он исполнит ваше требование, обвиняемый будет судим, -
отвечал Сициний. - Тебе, Марций мы приказываем явиться в третий рыночный
день и убедить граждан в своей невиновности. Они будут твоими судьями".
XIX. ТЕПЕРЬ патриции были довольны решением и весело разошлись, взяв с
собою Марция. В промежуток времени до третьего рыночного дня - рынок у
римлян бывает каждый девятый день, который зовется "нундины", - объявлен был
поход против антийцев, что давало патрициям надежду на отсрочку суда. Они
рассчитывали, что война затянется, будет продолжительна, а за это время
народ сделается мягче; гнев его стихнет или совершенно прекратится среди
забот относительно ведения войны. Но с антийцами был вскоре заключен мир, и
войска вернулись домой. Тогда патриции стали часто собираться: они боялись и
советовались, каким образом не предавать им Марция в руки народа, с другой
стороны - не давать вожакам повода возмущать народ. Заклятый враг плебеев,
Аппий Клавдий, произнес сильную речь, где говорил, что патриции уничтожат
сенат и совершенно погубят государство, если позволят народу иметь над ними
перевес при голосовании. Но старшие и отличавшиеся приверженностью к народу
сенаторы говорили, напротив, что, вследствие уступок, народ будет не груб и
суров, а, наоборот, ласков и мягок; что он не относится с презрением к
сенату, но думает, что последний презирает его, поэтому предстоящий процесс
сочтет за оказываемую ему честь, найдет себе в ней утешение и что его
раздражение прекратится, лишь только в его руках очутятся камешки для
голосования.
XX. ВИДЯ, что сенат колеблется между расположением к нему и страхом
перед народом, Марций спросил трибунов, в чем они обвиняют его и за какое
преступление привлекают к суду народа. Когда они ответили, что обвиняют его
в стремлении к тирании и докажут, что он думает сделаться тираном, он быстро
встал и сказал, что теперь он сам явится перед народом для своего
оправдания, не откажется ни от какого суда и, если докажут его виновность,
будет готов подвергнуться любому наказанию. "Только не вздумайте изменить
обвинение и обмануть сенат!" - сказал он. Они обещали, и на этих условиях
открылся суд.
Когда собрался народ, трибуны начали с того, что устроили голосование
не по центуриям, а по трибам, чтобы нищая: беспокойная, равнодушная к
справедливости и добру чернь имела при голосовании перевес над богатыми,
уважаемыми и обязанными нести военную службу гражданами. Затем, отказавшись
от обвинения подсудимого в стремлении к тирании, как несостоятельного, они
снова стали припоминать, что Марций раньше говорил в сенате, мешая дешевой
продаже хлеба и советуя уничтожить звание народного трибуна. Трибуны
придумали и новее обвинение - обвиняли его в том, что он неправильно
распорядился добычей, взятой в области Антия, - не внес ее в государственную
казну, а разделил между участниками похода. Это обвинение, говорят, смутило
Марция всего более: он не был подготовлен, не мог отвечать народу тотчас же
как следует. Он начал хвалить участников похода, вследствие чего зашумели
те, кто не принимал участия в войне, а их было больше. Наконец, трибы стали
подавать голоса. Большинством в три голоса вынесли обвинительный приговор.
Его осудили на вечное изгнание.
После объявления приговора народ разошелся с такою гордостью, с такою
радостью, как не гордился никогда, даже после победы над неприятелями; но
сенат был в горе и глубокой скорби. Он раскаивался и жалел, что не принял
всех мер, не испытал всего, прежде чем позволить народу надругаться над ним
и дать в руки его такую силу. В то время не было нужды различать граждан по
одежде или другим отличительным признакам: сразу было видно, что веселый -
плебей, печальный - патриций.
XXI. ОДИН Марций был тверд, не склонял своей головы; ни в его
наружности, ни в походке, ни в лице не было никаких признаков волнения.
Среди всех жалевших о нем один он не жалел о себе. Но это происходило не
потому, что им владел рассудок, или чтобы у него было кроткое сердце, не
потому, чтобы он терпеливо сносил случившееся, - он был страшно разгневан и
взбешен; это было то, что составляет настоящее страдание, которого не
понимает большинство. Когда оно переходит в гнев, то, перегорев, становится
чем-то твердым и деятельным. Вот почему рассерженные кажутся деятельными,
как больной лихорадкой - горящим: душа его кипит, взволнована, находится в
напряжении.
Свое душевное состояние Марций тотчас же доказал своими поступками.
Придя домой, он поцеловал громко плакавших мать и жену, советовал им бодро
переносить случившееся и немедленно вышел и направился к городским воротам.
Его провожали до них почти все патриции; сам он не взял и не просил ничего -
он ушел в сопровождении трех или четырех своих клиентов. Несколько дней он
провел один в своих поместьях. Его волновало много мыслей, внушаемых ему его
раздражением. В них не было ничего хорошего, ничего честного: они были
направлены на одно - он хотел отметить римлянам и решил вовлечь их в тяжелую
войну с кем-либо из соседей. Марций решил попытать счастья сперва у
вольсков, зная, что они богаты людьми и деньгами, и надеясь, что прежние
поражения не столько уменьшили их силы, сколько увеличили желание вступить в
новую борьбу с римлянами и ненависть к ним.
XXII. В ГОРОДЕ Антии жил Тулл Амфидий, вольск, вследствие своего
богатства, храбрости и знатного происхождения сделавшийся царем. Для Марция
не было тайной, что он ненавидел его сильнее, чем кого-либо из римлян. Ке
раз в сражениях, осыпая угрозами и вызывая один другого, они хвастались
своим соперничеством, как это бывает обыкновенно у воинственных,
честолюбивых и самолюбивых молодых людей. К общей вражде римлян с вольсками
присоединилась личная. Несмотря на это, Марций видел в Тулле некоторого рода
благородство и знал, что никто из вольсков не пожелает так горячо зла
римлянам, как он, при первом представившемся случае. Марций подтвердил
справедливость мнения, что "бороться с гневом трудно: за страсть он жизнью
платит". Он надел одежду и принял внешность, под которой его могли всего
менее узнать, если бы даже увидали, и как Одиссей вошел в "народа
враждебного город".
XXIII. БЫЛ вечер. Ему встречались многие; но никто его не узнал. Он
направился к дому Тулла и, войдя, сел немедленно у очага, с покрытою
головой, не говоря ни слова. Бывшие в доме смотрели на него с удивлением, но
заставить его встать не смели, - в его наружности, как и в молчании, было
что-то величественное. Об этом странном случае рассказали Туллу, который в
то время ужинал. Тот встал, подошел к незнакомцу и спросил, кто он, откуда
пришел и что ему надо? Тогда Марций открыл голову и, немного помолчав,
сказал: "Если ты не узнаешь меня, Тулл, и, видя меня перед собою, не веришь
своим глазам, - мне приходится самому быть своим обвинителем. Я - Гай
Марций, сделавший вольскам много вреда и носящий прозвище Кориолана,
прозвище, от которого мне нельзя отрекаться. За свои многочисленные труды и
опасности я не приобрел ничего, кроме имени, говорящего о моей вражде к вам.
Оно осталось у меня не отнятым, все же остальное я потерял, вследствие
зависти и наглости народа и бесхарактерности и измены магистратов, званием
равных мне. Я изгнан и, как умоляющий о защите, прибегаю к твоему домашнему
алтарю, не потому, чтобы заботился о своей личной безопасности или спасении,
- зачем мне было приходить сюда, раз я боюсь смерти? - нет, я хочу отметить
изгнавшим меня и уже отметил им тем, что делаю тебя господином моей жизни.
Если ты не боишься напасть на неприятеля, извлеки, благородный друг, пользу
из моего несчастия, сделай мое горе благом для всех вольсков. Я настолько
успешнее буду вести войну за вас, чем против вас, насколько удачнее воюют
те, кто знает положение неприятелей, в сравнении с теми, кто его не знает.
Но, если ты не принимаешь моего совета, я не желаю жить, да и тебе не
следует спасать прежнего своего недруга и врага, теперь - бесполезного,
ненужного тебе человека". Когда Тулл услышал его предложение, он чрезвычайно
обрадовался, подал ему руку и сказал: "Встань, Марций, и мужайся - великое
счастье для нас, что ты перешел на нашу сторону. Но подожди, ты увидишь со
стороны вольсков еще большее". Затем он радушно угостил Марция. В следующие
дни они советовались между собою относительно похода.
XXIV. В ЭТО ВРЕМЯ Рим волновался, вследствие враждебного отношения
патрициев к народу, главным образом благодаря приговору над Марцием.
Гадатели, жрецы и частные лица рассказывали о многих предзнаменованиях,
заслуживавших внимания. Одно из них, говорят, было следующего рода. Тит
Латиний, не занимавший особенно блестящего положения, все же мирный, честный
и вовсе не суеверный и еще менее - тщеславный человек, видел во сне, что ему
явился Юпитер и велел сказать сенаторам, что впереди процессии в его,
Юпитера, честь послали дрянного, крайне неприличного плясуна. Тит, по его
словам, не обратил сначала на это никакого внимания. Сон повторился во
второй и третий раз; но он отнесся к нему так же небрежно. Тогда он лишился
своего прекрасного сына, а сам почувствовал, что члены его тела внезапно так
ослабли, что он не мог владеть ими. Он объявил об этом в сенате, куда его
принесли на носилках. Говорят, когда он кончил свой рассказ, он тотчас
почувствовал, что силы его возвращаются, встал и пошел сам собою. Удивленные
сенаторы приказали произвести тщательное следствие по этому поводу. Случай
состоял в следующем. Кто-то отдал своего раба другим рабам, с приказаньем
гнать его, бичуя, по форуму и затем убить. Исполняя его приказание, они
стали бить его. От боли он начал извиваться и делал, в мучениях, разного
рода неприличные движения. Случайно сзади двигалась религиозная процессия.
Многие из участников были недовольны, видя эту тягостную сцену; но никто не
перешел от слов к делу, - все ограничивались бранью и проклятиями лицу,
приказавшему наказать другого так жестоко. Дело в том, что тогда с рабами
обращались крайне мягко, - сами хозяева работали и жили вместе с рабами,
поэтому поступали с ними не так строго, снисходительнее. Большим наказанием
для провинившегося раба считалось одно то, если его заставляли надеть на шею
деревянную рогатку, которой подпирают дышло телеги, и ходить с ней по
соседям, - к тому, кто на глазах других нес подобного рода наказание, никто
уже не имел доверия. Его звали "ф_у_рцифер" - "фурка" по-латыни значит
"подпорка" или "вилы".
XXV. КОГДА Латиний рассказал о виденном им сне, сенаторы не могли
понять, кто это был "неприличный и дрянной плясун", шедший в то время
впереди процессии. Но некоторые вспомнили о наказании раба, вследствие его
странности, раба, которого прогнали, бичуя, через форум и затем умертвили. С
их мнением согласились и жрецы, вследствие чего хозяин раба был наказан, а
торжественная процессия и игры в честь божества повторены.
Нума, отличавшийся своими мудрыми распоряжениями религиозного характера
вообще, дал, между прочим, следующее приказание, заслуживающее полной
похвалы и располагающее других к внимательности. Когда магистраты или жрецы
совершают какой-либо обряд, глашатай идет впереди и кричит громким голосом:
"Хок аге!", т. е. "Это делай!", приказывая обращать внимание на религиозный
обряд, не прерывать его каким-либо посторонним делом иль занятием, - люди
делают почти всякую работу в большинстве случаев по необходимости, нехотя.
Римляне повторяют обыкновенно жертвоприношения, торжественные процессии и
игры не только вследствие такой важной причины, как та, о которой говорено
выше, но и из-за незначительной. Когда как-то раз одна из лошадей, везших
тенсы, споткнулась, возница же взял вожжи в левую руку, решено было
повторить процессию. Позже был случай, что одно жертвоприношение начинали
тридцать раз, - каждый раз находили какой-либо недостаток или ошибку. Вот
каково благоговение римлян перед богами!
XXVI. МАРЦИЙ и Тулл имели в Антии тайные совещания с влиятельнейшими из
граждан и возбуждали их начать войну, пока в Риме не прекратилась еще вражда
партий. Им отвечали отказом на том основании, что с римлянами был заключен
мирный договор сроком на два года. Но в это время последние сам" подали
повод считать его недействительным: вследствие ли каких-либо подозрений, или
же клеветы, только они приказали во время торжественных публичных игр всем
вольскам удалиться из Рима до захода солнца. Некоторые рассказывают, что
виной этому уловка, хитрость Марция, который отправил в Рим к магистратам
посланца с ложным известием, будто вольски во время празднования игр
намерены напасть на столицу и сжечь ее. Распоряжение о высылке вольсков еще
более вооружило всех их против римлян. Тулл, раздувая оскорбление и разжигая
страсти, добился наконец, что в Рим были отправлены послы требовать
возвращения земель и городов, уступленных по окончании войны вольсками.
Выслушав послов, римляне были возмущены и дали следующий ответ: вольски
первыми берутся за оружие, римляне последними положат его. Затем Тулл созвал
большое Народное собрание, где решено было начать войну. Тогда он стал
советовать пригласить Марция, простив ему прежние вины, и довериться ему:
союзником он принесет пользы больше, чем принес вреда - врагом.
XXVII. МАРЦИЙ явился на приглашение и в своей речи к народу показал,
что словами умеет владеть ничуть не хуже, чем оружием, и столько же
воинствен, сколько умен и смел, поэтому его назначили главным начальником
войска вместе с Туллом. Боясь, что приготовления вольсков к войне затянутся
и удобная минута действовать будет упущена, он приказал самым влиятельным из
граждан и городским властям свозить и запасаться всем необходимым, а сам, не
дожидаясь набора войска, уговорил следовать за собою добровольцев, вполне
храбрых людей, и вторгся в римские владения вдруг, когда его никто не
ожидал. Он собрал такую добычу, что Вольские солдаты не могли ни увезти, ни
унести ее. Но эта богатая добыча, страшный вред и опустошение, причиненное
Марцием земле, были еще самым незначительным следствием этого похода:
главная цель его была - опорочить патрициев в глазах народа. Вот почему
Марций, все опустошая, не щадя ничего, строго запрещал трогать их поместья,
не позволял делать им вред или уносить из них что-либо. Это дало новую пищу
подозрениям и взаимным несогласиям. Патриции обвиняли народ в том, что он
незаслуженно изгнал столь могущественного человека, народ упрекал патрициев
в том, что они наслали Марция по злобе на плебеев; что, в то время как
другие воюют, патриции сидят спокойными зрителями; что война с внешними
врагами предпринята для того, чтобы стеречь их богатства и состояние. Успехи
Марция принесли вольскам огромную пользу - они внушили им мужество и
презрение к врагам. Затем он счастливо отступил.
XXVIII. ВСКОРЕ собрались все Вольские войска. Они охотно шли в поход и
были так многочисленны, что решено было части их остаться для охраны
городов, части идти в поход против римлян. Марций дал Туллу право
начальствовать по выбору одною из частей. Тулл сказал, что в его глазах
Марций нисколько не уступает ему в храбрости и что во всех сражениях счастье
более благоприятствовало ему, поэтому предложил принять ему команду над
войском, назначенным вторгнуться в неприятельские пределы, сам же остался
для охраны городов и снабжения солдат всем необходимым.
Когда к Марцию пришли подкрепления, он двинулся прежде всего против
римской колонии, Цирцей, и, взяв ее без сопротивления, не сделал ей никакого
вреда, затем стал опустошать Латий, рассчитывая, что римляне дадут ему
сражение, так как латинцы, несколько раз посылавшие к ним с просьбой о
помощи, были их союзниками. Народ, однако, не обращал на это внимания;
консулам же оставалось до выхода из должности немного времени, а за это
время они не желали подвергаться опасностям, поэтому латинские послы
вернулись ни с чем. Марций обратился к самим латинским городам - взял
приступом Толерий, Лабики, Пед и Болу, которые оказали ему сопротивление.
Жители их проданы были в рабство; города разграблены. Но если город сдавался
добровольно, он прилагал большое старание, чтобы жителям без его желания не
было нанесено никакого вреда, поэтому располагался лагерем в далеком
расстоянии от города, минуя их владения.
XXIX. ПРИ ВЗЯТИИ Бовилл, города, находившегося от Рима на расстоянии не
более ста стадий, он приказал убить почти всех способных носить оружие, при-
чем в его руки досталась огромная добыча. Тогда Вольские войска, которые
должны были занимать гарнизоны в городах, не выдержали и двинулись с оружием
в руках на соединение с Марцием, говоря, что признают его единственным своим
вождем и единственным главнокомандующим. С тех пор громкая слава о его имени
разнеслась по всем концам Италии. Удивлялись храбрости одного человека, при
переходе которого на сторону прежних врагов дела приняли совершенно другой
оборот.
У римлян царствовала неурядица. Они боялись дать сражение; партии
ежедневно ссорились одна с другою. Наконец было получено известие, что
неприятели осадили Лавиний, где у римлян находились храмы отечественных
богов и где было начало их народности: ведь основал город Эней. Известие это
произвело в настроении народной массы удивительную перемену, в мыслях
патрициев - совершенно невероятную и неожиданную: народ хотел отменить
приговор по отношению к Марцию и призвать его в город, сенат, обсуждая
предложение в одном из заседаний, отверг его, не дал привести в исполнение.
Быть может, он хотел из самолюбия поступать во всем вообще против воли
народа, или же не желал, чтобы возвращение Марция произошло по милости
народа, или же был раздражен против него за то, что он делал зло всем, хотя
зло ему сделали не все; за то, что он объявил себя врагом отечества, где,
как он знал, лучшая и самая влиятельная часть граждан сочувствовала ему и
делила с ним нанесенное ему оскорбление. Решение сената было объявлено
народу. Народ между тем не мог ничего утвердить голосованием или посредством
закона без предварительного согласия сената.
XXX. УЗНАВ об этом, Марций вознегодовал еще более. Он снял осаду
небольшого города, в раздражении двинулся к столице и расположился лагерем в