Страница:
– И куда ему столько богатства? – горячилась бабка. – Пенсию получает, за сторожбу зарплата идёт, дочка каждый месяц шлёт переводы. И от рыбнадзора ему какой-нибудь куш есть, иначе зачем по базару шныряет? Канавы в плавнях роет зачем? Он там, проклятый, рыбу ловит и подзаныр продаёт. Он и есть непойманный браконьер.
Бабка нашарила карандаш, пририсовала, послюнив, старику Власенко рога.
– Вылитый чёрт, – сказала она.
Варька взяла у неё карандаш, пририсовала Ваське усы и ослиные уши. Ей было грустно и тошно.
ВАСЬКА ДУМАЕТ О ВАРЬКЕ
ВАРЬКИНА БАБУШКА ГНЁТ СВОЮ ЛИНИЮ
ВАСЬКА РАЗГОВАРИВАЕТ С ВАРЬКИНОЙ БАБКОЙ
БАЗАР В ИЮЛЬСКИЙ ДЕНЬ
НАДЕНЬ СВОИ ОРДЕНА
Бабка нашарила карандаш, пририсовала, послюнив, старику Власенко рога.
– Вылитый чёрт, – сказала она.
Варька взяла у неё карандаш, пририсовала Ваське усы и ослиные уши. Ей было грустно и тошно.
ВАСЬКА ДУМАЕТ О ВАРЬКЕ
Рано утром, чуть свет, старик Власенко, Васька и Славка погрузились в каюк – пошли в плавни исполнять работу, которая иным кажется придурью от безделья.
Чуть шипит вода у бортов. Мальчишки гребут – не плещут, их старик научил. Вода от зари будто радуга. Кажется, даже на вкус разная. Где розовый цвет, там она сладкая. Где жёлтый – кислая. Где заря воды не коснулась, – вода тёмная, её вкус горько-солёный. Воздух дрожит в ожидании солнца.
Славка толкнул Ваську локтем.
– Жаль, что Варька с нами не хочет… Тебе она нравится или ты выше?
– Выше! – заорал Васька.
Славка посмотрел на него грустно. Сказал:
– Не ори…
Он промахнулся веслом. В брызгах над лодкой вспыхнуло семицветие.
– Красота, – прошептал Славка.
На нежных заревых красках они увидели отражение землечерпалки. Землечерпалка стояла в широком водном канале, который уже успела прорыть минувшим днём.
Старик Власенко велел мальчишкам гнать лодку быстрее. Он суетился на корме, вставал, чтобы взглядом поспеть вперёд.
На носу землечерпалки стоял мастер в трусах и домашних шлёпанцах с часами «победа» на волосистом запястье. Он уставился на старика непробуждёнными глазами.
– Здравствуйте, – поклонился ему старик. – Извините, для какого же дела вы сюда в камыш забились?
– Канавы копаем для рыбных мальков… – Мастер втянул носом розовый утренний воздух, сморщился, как от крепкого нашатырного спирта, выгнал блаженным чохом остатки сна и конфузливо улыбнулся. Он узнал старика по картинке в газете, сказал «здрасте» и выпалил, словно ему поручили сообщить деду радостное постановление:
– Вы, дядя, теперь ступайте обратно на печку. Продолжайте, товарищ, свой заслуженный отдых. Мы тут колыхнём это дело враз.
Мастер объяснил уважительно, что землечерпалку нарядили сюда из рыбного треста после статьи в одесской газете, потому что много пришло от народа писем. Они постояли, покуривая и покашливая, чтобы израсходовать время вежливости и приняться за свои прямые дела. Пожав руку мастеру землечерпалки, похвалив начальство, которое подумало, наконец, о рыбьем приплоде, старик сел в лодку и пустился в обратный путь.
Всю дорогу домой дед молчал, сидел к мальчишкам спиной. Он как будто не радовался за мальков, которые надышатся теперь от морской волны, наберутся сил, чтобы жить.
Дома старик улёгся на печку, выставил бороду вверх, неподвижный и молчаливый. Потом пугливо вскочил и пошёл в сад. Он бесполезно топтал комковатую землю под шатровыми яблонями, отозревшими лёгкими вишнями, под ветвями пахучей айвы, которую а этих местах называют гутулей. Бабка Мария тоже гуляла в саду – делала вид, будто сердится на сорняк – траву, проросшую под деревьями. Она дёргала дикие стебли, складывала их на руку снопом.
– И чего вы сегодня ходите? – говорила она деду. – Вы бы легли на диван.
Старик глядел в засохшее небо.
– Не лягу я на диван… Я теперь, Мария, навсегда лягу. Вот здесь, в небесную тень под забором… Мария, готовьте моё снаряжение. Пора мне бежать к сотоварищам.
– Может, вам для такой цели новый костюм надеть и штиблеты?
– Не смейтесь, Мария. Я перед сотоварищами во всём рыбацком предстану.
Бабка отряхивала корни травы. Старик смотрел на неё долгим сердитым взглядом.
– Какая у меня перед людьми должность? На базаре даже эта глупая Ольга подзаныром торговать перестала. В затоне на судах вахтенные дежурят. А я, выходит, забор стерегу. Говорят, по традиции. А уж какая это традиция – забор охранять… Была от меня польза рыбьим малькам, чтоб не гибли. Сколько я за три года канав накопал, столько землечерпалка за три дня наработает.
Мальчишки сидели возле дверей на скамейке, опустив грузные от сочувствия головы.
– Всё из-за твоей газеты, – прошептал Славка.
– Мелешь, – ответил ему Васька тоже шёпотом.
Чуть шипит вода у бортов. Мальчишки гребут – не плещут, их старик научил. Вода от зари будто радуга. Кажется, даже на вкус разная. Где розовый цвет, там она сладкая. Где жёлтый – кислая. Где заря воды не коснулась, – вода тёмная, её вкус горько-солёный. Воздух дрожит в ожидании солнца.
Славка толкнул Ваську локтем.
– Жаль, что Варька с нами не хочет… Тебе она нравится или ты выше?
– Выше! – заорал Васька.
Славка посмотрел на него грустно. Сказал:
– Не ори…
Он промахнулся веслом. В брызгах над лодкой вспыхнуло семицветие.
– Красота, – прошептал Славка.
На нежных заревых красках они увидели отражение землечерпалки. Землечерпалка стояла в широком водном канале, который уже успела прорыть минувшим днём.
Старик Власенко велел мальчишкам гнать лодку быстрее. Он суетился на корме, вставал, чтобы взглядом поспеть вперёд.
На носу землечерпалки стоял мастер в трусах и домашних шлёпанцах с часами «победа» на волосистом запястье. Он уставился на старика непробуждёнными глазами.
– Здравствуйте, – поклонился ему старик. – Извините, для какого же дела вы сюда в камыш забились?
– Канавы копаем для рыбных мальков… – Мастер втянул носом розовый утренний воздух, сморщился, как от крепкого нашатырного спирта, выгнал блаженным чохом остатки сна и конфузливо улыбнулся. Он узнал старика по картинке в газете, сказал «здрасте» и выпалил, словно ему поручили сообщить деду радостное постановление:
– Вы, дядя, теперь ступайте обратно на печку. Продолжайте, товарищ, свой заслуженный отдых. Мы тут колыхнём это дело враз.
Мастер объяснил уважительно, что землечерпалку нарядили сюда из рыбного треста после статьи в одесской газете, потому что много пришло от народа писем. Они постояли, покуривая и покашливая, чтобы израсходовать время вежливости и приняться за свои прямые дела. Пожав руку мастеру землечерпалки, похвалив начальство, которое подумало, наконец, о рыбьем приплоде, старик сел в лодку и пустился в обратный путь.
Всю дорогу домой дед молчал, сидел к мальчишкам спиной. Он как будто не радовался за мальков, которые надышатся теперь от морской волны, наберутся сил, чтобы жить.
Дома старик улёгся на печку, выставил бороду вверх, неподвижный и молчаливый. Потом пугливо вскочил и пошёл в сад. Он бесполезно топтал комковатую землю под шатровыми яблонями, отозревшими лёгкими вишнями, под ветвями пахучей айвы, которую а этих местах называют гутулей. Бабка Мария тоже гуляла в саду – делала вид, будто сердится на сорняк – траву, проросшую под деревьями. Она дёргала дикие стебли, складывала их на руку снопом.
– И чего вы сегодня ходите? – говорила она деду. – Вы бы легли на диван.
Старик глядел в засохшее небо.
– Не лягу я на диван… Я теперь, Мария, навсегда лягу. Вот здесь, в небесную тень под забором… Мария, готовьте моё снаряжение. Пора мне бежать к сотоварищам.
– Может, вам для такой цели новый костюм надеть и штиблеты?
– Не смейтесь, Мария. Я перед сотоварищами во всём рыбацком предстану.
Бабка отряхивала корни травы. Старик смотрел на неё долгим сердитым взглядом.
– Какая у меня перед людьми должность? На базаре даже эта глупая Ольга подзаныром торговать перестала. В затоне на судах вахтенные дежурят. А я, выходит, забор стерегу. Говорят, по традиции. А уж какая это традиция – забор охранять… Была от меня польза рыбьим малькам, чтоб не гибли. Сколько я за три года канав накопал, столько землечерпалка за три дня наработает.
Мальчишки сидели возле дверей на скамейке, опустив грузные от сочувствия головы.
– Всё из-за твоей газеты, – прошептал Славка.
– Мелешь, – ответил ему Васька тоже шёпотом.
ВАРЬКИНА БАБУШКА ГНЁТ СВОЮ ЛИНИЮ
Варька шла домой. Чтобы не думать ни о чём, она пела.
Возле Варькиного дома куры ныряли в горячую пыль. Пашка и Петька боролись в обхват. Варька брызнула на братьев водой из ведра. Братья воинственно зашумели носами.
– Вы, самоеды, бабушка где? – спросила Варька.
Братья переглянулись. Встали рядком, подтянули штаны повыше, к самому горлу.
– Батька бушует, – сообщил Пашка.
– Он тебя драть будет, – сказал младший, Петька, жалостливо оттопырив губу. – Нас уже драл.
Варька поставила рыбу на крыльцо. Батька дерёт не шибко, он больше ярится и делает вид, что страшен. Придётся побегать. По такой жаре!
На крыльцо выскочила бабка. Босиком. Закричала на братьев:
– Я вам чего велела? А вы чем занялись?
Братья трусцой побежали к забору, к большой куче будылья. Набрали по охапке и направились в дом. Впереди Пашка, позади Петька, выпятив животы барабаном.
Бабушка увидела ведро с рыбой. Схватила его, заметалась по двору.
«Окатить бы себя водой из колодца», – подумала Варька.
Бабка спрятала рыбу.
– Бушует, – сказала она. – Ты уж, Варька, не возражай.
Бабушка подтолкнула Варьку в дом, впереди себя. Заголосила с порога:
– Да нешто я думала!.. Упаси бог, я по дурости!
Бабушкин голос стал пустым, визгливым – словно скребли по железу.
Отец прицеплял возле зеркала галстук. Ворот полосатой рубашки был смят.
– Варька, – сказал он, – попроси мою тёщу, твою разлюбезную бабушку, пускай она смолкнет.
Отец заправил рубашку, стянул брюки ремнём туго, так что слова у него стали прерываться и хрипнуть. Ворот рубахи не слушался – торчал вперёд.
– Я вам кто?! – закричал отец, подскочив к бабушке. – Вы чего добиваетесь? Чтобы я сам себе в лицо наплевал? Чтобы я потерял о себе последнее представление?
Бабка собирала на стол тарелки. Она вздыхала, с раскаянием закатывала глаза.
– Я же ж сослепу. Не шуми, свою крупицу и воробей тянет.
Пашка и Петька деловито толкались у плиты. Пихали в топку будыльё. Разговор с ними уже был закончен. Они чувствовали себя в полной безопасности. Они теперь были зрители и с нетерпением ждали, когда отец примется за свою старшую дочку. Варька погрозила им кулаком. Братья безжалостно ухмыльнулись.
Бабка нарезала хлеб.
– Ты хоть поешь, – сказала она отцу.
– Не буду… – Отец накинул суконный пиджак. – Варька, скажи моей тёще, пусть не заботится. Я знаю, где я поем.
Размашисто перекрестясь, бабка крикнула:
– Господи!
«Ужас, – подумала Варька, – такая моя семья. Бабка только и говорит о гордости, а у самой её ни на грош – одна хитрость. Батька? Он и на мужика-то похож, только когда небритый. Разве отец этого ненавистного Васьки стал бы так вести себя? Наверное, когда входит он в свою коммунальную квартиру, все встают, даже если и не видят его». Коммунальная квартира представлялась Варьке просторной, в коврах, с зеркалами и креслами. Варька стала возле дверей, придала себе гордую, независимую осанку.
Братья вскочили из-за плиты. Им уже надоело ждать. Они жаждали справедливости.
– Папка, Варьку забыл, – сказал Пашка.
Петька ткнул в Варьку пальцем.
– Варька-то, вот она, дожидается.
Отец повернулся к Варьке. В его глазах не было злости. Он не таращил их, как бывало, чтобы напугать. В отцовских глазах Варька заметила тоску и обиду.
– Эх ты, – сказал он. И, скорее по привычке, потянулся к ремню.
– За что? – Варька попятилась к двери. «Дура, чего стояла?»
Отец выдернул ремень с треском.
– И говорить мне с тобой неохота, торговка. – Он топнул ногой, как бы подав сигнал к началу.
Братья замерли в восторженном ожидании. А Варьке что ждать – дверь открыта.
Батька драл Варьку за соответствие. Он говорил: «Если ты на рояле играешь, нечего тебе на базаре делать. И вообще».
Батька никогда не договаривал своих мыслей, считал: если родитель дерёт, – стало быть, учит.
Крыльцо… Сарай… Колодец…
Возле сарая вильнуть – отец непременно споткнется о старые оглобли, заросшие травой. Он об них всегда спотыкается… Варька вильнула, обернулась и спросила:
– За что?
– Знаешь, – пропыхтел отец. – Сговорилась с бабкой меня позорить. А за побег тебе будет прибавка. – Он поднялся, отряхнул штаны. – За ловушку тоже. Я колено ушиб.
Отец замахнулся, и вдруг ремень выскочил у него из кулака, словно зацепился за ветку. Отец пробежал немного по инерции. Обернулся. На заборе сидел мальчишка. Держал в руке ремень и вежливо улыбался.
– Извините. Я не нарочно…
– Ладно, – без злобы сказал отец. – Он взял у мальчишки ремень, затянул его туго поверх брюк. – Не люблю, когда люди на заборах сидят. Слезай с забора.
Варькой овладел испуг более сильный, чем страх перед батькиной поркой. «Откуда он появился? – думала она, глядя на Ваську. – Если ему уж так нужно прийти, пусть бы пришёл потом».
Варька шмыгнула за сарай.
Из плохо обмазанной стены сарая торчали камышины. Слышно было, как возится, похрюкивая, поросёнок.
«Этому только жрать», – с неприязнью подумала Варька. Она села на жестяную траву. Прижалась спиной и затылком к стене. Тень от сарая не прикрывала колен.
Прямо перед Варькой подсолнухи. Целое поле. Будто сто тысяч лиц уставились на неё. Варьке стало не по себе.
– Бесстыжие, – прошептала она.
Подсолнухи словно ждут чего-то. Наверно, ветра. Тогда они заговорят, заволнуются. Станут хлопать шершавыми листьями. У Варьки такое чувство, словно она чего-то ждёт, и даже знает чего, да только ей от этого одно унижение.
Подсолнухи уже не похожи на лица, они похожи на равнодушные чёрные затылки в жёлтых венках. Значит, толпа повернулась к Варьке спиной – презирает.
Зашуршала трава. Варька не повернулась на звук, только подобрала под себя ноги, сжалась вся. «Если он усядется рядом, повернусь и влеплю ему кулаком со всего маху».
Он уселся рядом.
– Варька, твой отец сюда идёт. Может, тебе лучше удрать?
Варька не успела решить, что ей лучше, как из-за сарая вышел отец. Он посмотрел на неё, вздохнул и, поправив галстук, зашагал вдоль поля к двухэтажному зданию сельскохозяйственной школы.
– Он у тебя всегда такой? – спросил Васька.
– Нет. Не всегда. По вторникам… – прошептала она.
– Сегодня четверг, – сказал Васька.
Варька прикусила губу. «Если он меня тронет, повернусь и… скажу, чтоб проваливал».
– Ты не огорчайся, Варька, – заговорил он. – Первые беды самые горькие, но не самые большие…
«Конечно, – думает Варька, – тебя, наверное, никогда не лупили родители. Тебе легко умничать».
Варька не слушала Ваську и только думала: «Зачем он всё говорит? Может быть, замолчать боится?»
Васька взял её за плечо.
– Варька, бабка тебя околпачивает. Она же всё для себя старается.
Варька обернулась. Сказала:
– Какой ты умный.
Она думала, он замолчит. Но он отмахнулся. Тогда Варька сказала ещё:
– Откуда у тебя такое нахальство – приходить и учить?
Он смутился, забормотал:
– Я же с добрыми намерениями…
– А если другому неинтересны твои добрые намерения?
Он сник сразу. Прошептал:
– Да?.. Ты так думаешь?
«Уйдёт, – подумала Варька, – пусть бы уж говорил…»
– Варька, – послышался сухой бабкин шёпот. Бабка вышла со двора. Огляделась.
– Куда пошёл батька?
– В школу.
Бабка подобрала губы. Грудь у неё стала подниматься. Руки легли на пояс.
Варька покосилась на Ваську и покраснела.
– Хиба ж я со зла? – начала бабка негромким голосом. – А может, я по ошибке. Глаза ж у меня теперь старые… А кто мою хату спалил?! – вдруг закричала она. Махнула кулаком в сторону сельскохозяйственной школы. Ударила себя по бедру. – Кабы знала, какой ты есть человек, ни за что бы Раисе не позволила за тебя замуж идти. На порог бы легла.
У бабки кончился воздух. Она деловито отдышалась. Хотела набрать новую порцию, но тут её взгляд упал на мальчишку.
– А это что за огарок?
– Спроси, – прошептала Варька.
Бабка подошла ближе. Вцепилась в Ваську глазами.
– Чи ты дикарь, чи у тебя штанов нету?
– Есть, – сказал Васька. – Трусы…
– Отворотись, – скомандовала бабка. – Мне на тебя смотреть совестно.
Васька засмеялся.
– Какая разница, если я отвернусь? – сказал он. – Лучше уж вы отвернитесь…
– Какие нынче дети растут! – заговорила бабка на одной скучной ноте. – У вас на плечах головы? А может, печные трубы без вьюшек? А если я тебя по твоей голой коже крапивой нашпарю? Ты сюда зачем заявился?.. – Бабка перешла на заливчатый крик: – Репейные шишки! Крапивное семя! Весь город испоганили своим мерзким видом. Курортники! Водохлебы!.. Варька, гони его в шею!
Варька не шелохнулась. Она сидела закусив губу. Смотрела на подсолнухи, и в глазах у неё были слёзы. Они не катились по щекам, не сыпались градом, они светились узкой тоскливой полоской по нижнему веку.
Бабка глянула на неё, сообразила что-то мгновенно и повернулась к Ваське, распустив улыбку по всем морщинам.
– Ты, хлопец, меня извини. У меня же ж характер шумный. Ты приходи в дом. Варька ж мне не открыла, что у неё такой славный дружок заимелся. А я всё сгадываю, аж сомлела от мыслей…
Слезы у Варьки высохли. Она уставилась на свою бабку в недоумении.
Бабка умолкла вдруг и, путаясь в юбке, побежала к дому.
– Что с ней? – спросил Васька.
– Не знаю, – сказала Варька. – Я и сама не пойму, что тут сегодня творится…
От сельскохозяйственной школы шли трое: Варькин отец, директор и главный агроном. Отец шёл впереди. Он казался усталым.
Варькой завладела тревога, ей вдруг стало мучительно жаль отца.
– Уходи, а? – сказала она.
Васька кивнул. Поднялся и торопливо пошёл.
– Совсем уходи! – крикнула Варька, не желая, чтобы он послушался её, и боясь, что он всё-таки послушается.
Директор и агроном открывали сарай. Лица у них были сосредоточенные и угрюмые.
Во дворе вертелись Пашка и Петька. Бабка стояла на крыльце безразличная.
Когда мужчины скрылись в большом сарае с шиферной крышей, бабка вытащила рыбу из-под кадушки. Поспешно прикрыла её полосатым передником:
– Пойду, колыхну базар, – сказала она.
Варька сморщилась.
– Не вороти нос, – зашипела бабка. – Лишний рубль и судье не помеха… Для кого я стараюсь?
Из сарая вышел отец.
– Стыд, – сказал он. – Чем отдавать?
Бабка спрятала ведро за широкую юбку. Подбоченилась.
– Если ты у меня пытаешь, я лучше в тюрьму пойду. Продай, если надо, свой новый костюм и штиблеты продай. На тебе они всё одно, что на вешалке – без пользы трутся. Я Варьке инструмент купила. Да! – крикнула бабка. – Купила!
Варька поймала усталый, униженный взгляд отца. Ей хотелось крикнуть: «Не хочу я ничего, оставьте меня в покое!» Но отец опередил её.
– Варька, – попросил он, – скажи моей тёще, чтобы она мне нервы не портила. Другая бы на её месте онемела совсем или охрипла, по крайности… И вот ещё. Чтобы на базаре я её больше не видел. Это мое последнее слово.
Бабка показала ему ведро с рыбой.
– Страсти господни, поди, как я испугалась. Ты для меня что та головешка – огня нет, только чад да угар.
– Вы мне за хату мстите? – тихо спросил отец.
Бабка посмотрела на него с сожалением.
– Мстят сильному, над такими смеются. – И, втянув голову в костлявые плечи, пошла со двора.
Пашка и Петька глядели на Варьку блестящими глазами.
– Ну, что вы ликуете?
Братья ответили один за другим:
– Бабка проворовалась. – Им было до смерти интересно.
Бабка проворовалась! Она продавала на базаре удобрения, сортовые семена, даже рукомойник, принадлежавшие сельскохозяйственной школе.
– Это из-за тебя, Сонета, – сказали они.
– Почему из-за меня? Разве я больше ем?
Братья сконфуженно глянули на свои животы.
– А зачем бабке рыбу ловишь? – пробормотали они. – На пианину? Ксанка говорит, пианино-то стоит дороже хаты.
Варька пошла к калитке и остановилась: испугалась, что столкнется с Васькой.
Она толкнула ногой, вышла на улицу. На улице пусто. Только куры ныряют в горячую пыль.
Возле Варькиного дома куры ныряли в горячую пыль. Пашка и Петька боролись в обхват. Варька брызнула на братьев водой из ведра. Братья воинственно зашумели носами.
– Вы, самоеды, бабушка где? – спросила Варька.
Братья переглянулись. Встали рядком, подтянули штаны повыше, к самому горлу.
– Батька бушует, – сообщил Пашка.
– Он тебя драть будет, – сказал младший, Петька, жалостливо оттопырив губу. – Нас уже драл.
Варька поставила рыбу на крыльцо. Батька дерёт не шибко, он больше ярится и делает вид, что страшен. Придётся побегать. По такой жаре!
На крыльцо выскочила бабка. Босиком. Закричала на братьев:
– Я вам чего велела? А вы чем занялись?
Братья трусцой побежали к забору, к большой куче будылья. Набрали по охапке и направились в дом. Впереди Пашка, позади Петька, выпятив животы барабаном.
Бабушка увидела ведро с рыбой. Схватила его, заметалась по двору.
«Окатить бы себя водой из колодца», – подумала Варька.
Бабка спрятала рыбу.
– Бушует, – сказала она. – Ты уж, Варька, не возражай.
Бабушка подтолкнула Варьку в дом, впереди себя. Заголосила с порога:
– Да нешто я думала!.. Упаси бог, я по дурости!
Бабушкин голос стал пустым, визгливым – словно скребли по железу.
Отец прицеплял возле зеркала галстук. Ворот полосатой рубашки был смят.
– Варька, – сказал он, – попроси мою тёщу, твою разлюбезную бабушку, пускай она смолкнет.
Отец заправил рубашку, стянул брюки ремнём туго, так что слова у него стали прерываться и хрипнуть. Ворот рубахи не слушался – торчал вперёд.
– Я вам кто?! – закричал отец, подскочив к бабушке. – Вы чего добиваетесь? Чтобы я сам себе в лицо наплевал? Чтобы я потерял о себе последнее представление?
Бабка собирала на стол тарелки. Она вздыхала, с раскаянием закатывала глаза.
– Я же ж сослепу. Не шуми, свою крупицу и воробей тянет.
Пашка и Петька деловито толкались у плиты. Пихали в топку будыльё. Разговор с ними уже был закончен. Они чувствовали себя в полной безопасности. Они теперь были зрители и с нетерпением ждали, когда отец примется за свою старшую дочку. Варька погрозила им кулаком. Братья безжалостно ухмыльнулись.
Бабка нарезала хлеб.
– Ты хоть поешь, – сказала она отцу.
– Не буду… – Отец накинул суконный пиджак. – Варька, скажи моей тёще, пусть не заботится. Я знаю, где я поем.
Размашисто перекрестясь, бабка крикнула:
– Господи!
«Ужас, – подумала Варька, – такая моя семья. Бабка только и говорит о гордости, а у самой её ни на грош – одна хитрость. Батька? Он и на мужика-то похож, только когда небритый. Разве отец этого ненавистного Васьки стал бы так вести себя? Наверное, когда входит он в свою коммунальную квартиру, все встают, даже если и не видят его». Коммунальная квартира представлялась Варьке просторной, в коврах, с зеркалами и креслами. Варька стала возле дверей, придала себе гордую, независимую осанку.
Братья вскочили из-за плиты. Им уже надоело ждать. Они жаждали справедливости.
– Папка, Варьку забыл, – сказал Пашка.
Петька ткнул в Варьку пальцем.
– Варька-то, вот она, дожидается.
Отец повернулся к Варьке. В его глазах не было злости. Он не таращил их, как бывало, чтобы напугать. В отцовских глазах Варька заметила тоску и обиду.
– Эх ты, – сказал он. И, скорее по привычке, потянулся к ремню.
– За что? – Варька попятилась к двери. «Дура, чего стояла?»
Отец выдернул ремень с треском.
– И говорить мне с тобой неохота, торговка. – Он топнул ногой, как бы подав сигнал к началу.
Братья замерли в восторженном ожидании. А Варьке что ждать – дверь открыта.
Батька драл Варьку за соответствие. Он говорил: «Если ты на рояле играешь, нечего тебе на базаре делать. И вообще».
Батька никогда не договаривал своих мыслей, считал: если родитель дерёт, – стало быть, учит.
Крыльцо… Сарай… Колодец…
Возле сарая вильнуть – отец непременно споткнется о старые оглобли, заросшие травой. Он об них всегда спотыкается… Варька вильнула, обернулась и спросила:
– За что?
– Знаешь, – пропыхтел отец. – Сговорилась с бабкой меня позорить. А за побег тебе будет прибавка. – Он поднялся, отряхнул штаны. – За ловушку тоже. Я колено ушиб.
Отец замахнулся, и вдруг ремень выскочил у него из кулака, словно зацепился за ветку. Отец пробежал немного по инерции. Обернулся. На заборе сидел мальчишка. Держал в руке ремень и вежливо улыбался.
– Извините. Я не нарочно…
– Ладно, – без злобы сказал отец. – Он взял у мальчишки ремень, затянул его туго поверх брюк. – Не люблю, когда люди на заборах сидят. Слезай с забора.
Варькой овладел испуг более сильный, чем страх перед батькиной поркой. «Откуда он появился? – думала она, глядя на Ваську. – Если ему уж так нужно прийти, пусть бы пришёл потом».
Варька шмыгнула за сарай.
Из плохо обмазанной стены сарая торчали камышины. Слышно было, как возится, похрюкивая, поросёнок.
«Этому только жрать», – с неприязнью подумала Варька. Она села на жестяную траву. Прижалась спиной и затылком к стене. Тень от сарая не прикрывала колен.
Прямо перед Варькой подсолнухи. Целое поле. Будто сто тысяч лиц уставились на неё. Варьке стало не по себе.
– Бесстыжие, – прошептала она.
Подсолнухи словно ждут чего-то. Наверно, ветра. Тогда они заговорят, заволнуются. Станут хлопать шершавыми листьями. У Варьки такое чувство, словно она чего-то ждёт, и даже знает чего, да только ей от этого одно унижение.
Подсолнухи уже не похожи на лица, они похожи на равнодушные чёрные затылки в жёлтых венках. Значит, толпа повернулась к Варьке спиной – презирает.
Зашуршала трава. Варька не повернулась на звук, только подобрала под себя ноги, сжалась вся. «Если он усядется рядом, повернусь и влеплю ему кулаком со всего маху».
Он уселся рядом.
– Варька, твой отец сюда идёт. Может, тебе лучше удрать?
Варька не успела решить, что ей лучше, как из-за сарая вышел отец. Он посмотрел на неё, вздохнул и, поправив галстук, зашагал вдоль поля к двухэтажному зданию сельскохозяйственной школы.
– Он у тебя всегда такой? – спросил Васька.
– Нет. Не всегда. По вторникам… – прошептала она.
– Сегодня четверг, – сказал Васька.
Варька прикусила губу. «Если он меня тронет, повернусь и… скажу, чтоб проваливал».
– Ты не огорчайся, Варька, – заговорил он. – Первые беды самые горькие, но не самые большие…
«Конечно, – думает Варька, – тебя, наверное, никогда не лупили родители. Тебе легко умничать».
Варька не слушала Ваську и только думала: «Зачем он всё говорит? Может быть, замолчать боится?»
Васька взял её за плечо.
– Варька, бабка тебя околпачивает. Она же всё для себя старается.
Варька обернулась. Сказала:
– Какой ты умный.
Она думала, он замолчит. Но он отмахнулся. Тогда Варька сказала ещё:
– Откуда у тебя такое нахальство – приходить и учить?
Он смутился, забормотал:
– Я же с добрыми намерениями…
– А если другому неинтересны твои добрые намерения?
Он сник сразу. Прошептал:
– Да?.. Ты так думаешь?
«Уйдёт, – подумала Варька, – пусть бы уж говорил…»
– Варька, – послышался сухой бабкин шёпот. Бабка вышла со двора. Огляделась.
– Куда пошёл батька?
– В школу.
Бабка подобрала губы. Грудь у неё стала подниматься. Руки легли на пояс.
Варька покосилась на Ваську и покраснела.
– Хиба ж я со зла? – начала бабка негромким голосом. – А может, я по ошибке. Глаза ж у меня теперь старые… А кто мою хату спалил?! – вдруг закричала она. Махнула кулаком в сторону сельскохозяйственной школы. Ударила себя по бедру. – Кабы знала, какой ты есть человек, ни за что бы Раисе не позволила за тебя замуж идти. На порог бы легла.
У бабки кончился воздух. Она деловито отдышалась. Хотела набрать новую порцию, но тут её взгляд упал на мальчишку.
– А это что за огарок?
– Спроси, – прошептала Варька.
Бабка подошла ближе. Вцепилась в Ваську глазами.
– Чи ты дикарь, чи у тебя штанов нету?
– Есть, – сказал Васька. – Трусы…
– Отворотись, – скомандовала бабка. – Мне на тебя смотреть совестно.
Васька засмеялся.
– Какая разница, если я отвернусь? – сказал он. – Лучше уж вы отвернитесь…
– Какие нынче дети растут! – заговорила бабка на одной скучной ноте. – У вас на плечах головы? А может, печные трубы без вьюшек? А если я тебя по твоей голой коже крапивой нашпарю? Ты сюда зачем заявился?.. – Бабка перешла на заливчатый крик: – Репейные шишки! Крапивное семя! Весь город испоганили своим мерзким видом. Курортники! Водохлебы!.. Варька, гони его в шею!
Варька не шелохнулась. Она сидела закусив губу. Смотрела на подсолнухи, и в глазах у неё были слёзы. Они не катились по щекам, не сыпались градом, они светились узкой тоскливой полоской по нижнему веку.
Бабка глянула на неё, сообразила что-то мгновенно и повернулась к Ваське, распустив улыбку по всем морщинам.
– Ты, хлопец, меня извини. У меня же ж характер шумный. Ты приходи в дом. Варька ж мне не открыла, что у неё такой славный дружок заимелся. А я всё сгадываю, аж сомлела от мыслей…
Слезы у Варьки высохли. Она уставилась на свою бабку в недоумении.
Бабка умолкла вдруг и, путаясь в юбке, побежала к дому.
– Что с ней? – спросил Васька.
– Не знаю, – сказала Варька. – Я и сама не пойму, что тут сегодня творится…
От сельскохозяйственной школы шли трое: Варькин отец, директор и главный агроном. Отец шёл впереди. Он казался усталым.
Варькой завладела тревога, ей вдруг стало мучительно жаль отца.
– Уходи, а? – сказала она.
Васька кивнул. Поднялся и торопливо пошёл.
– Совсем уходи! – крикнула Варька, не желая, чтобы он послушался её, и боясь, что он всё-таки послушается.
Директор и агроном открывали сарай. Лица у них были сосредоточенные и угрюмые.
Во дворе вертелись Пашка и Петька. Бабка стояла на крыльце безразличная.
Когда мужчины скрылись в большом сарае с шиферной крышей, бабка вытащила рыбу из-под кадушки. Поспешно прикрыла её полосатым передником:
– Пойду, колыхну базар, – сказала она.
Варька сморщилась.
– Не вороти нос, – зашипела бабка. – Лишний рубль и судье не помеха… Для кого я стараюсь?
Из сарая вышел отец.
– Стыд, – сказал он. – Чем отдавать?
Бабка спрятала ведро за широкую юбку. Подбоченилась.
– Если ты у меня пытаешь, я лучше в тюрьму пойду. Продай, если надо, свой новый костюм и штиблеты продай. На тебе они всё одно, что на вешалке – без пользы трутся. Я Варьке инструмент купила. Да! – крикнула бабка. – Купила!
Варька поймала усталый, униженный взгляд отца. Ей хотелось крикнуть: «Не хочу я ничего, оставьте меня в покое!» Но отец опередил её.
– Варька, – попросил он, – скажи моей тёще, чтобы она мне нервы не портила. Другая бы на её месте онемела совсем или охрипла, по крайности… И вот ещё. Чтобы на базаре я её больше не видел. Это мое последнее слово.
Бабка показала ему ведро с рыбой.
– Страсти господни, поди, как я испугалась. Ты для меня что та головешка – огня нет, только чад да угар.
– Вы мне за хату мстите? – тихо спросил отец.
Бабка посмотрела на него с сожалением.
– Мстят сильному, над такими смеются. – И, втянув голову в костлявые плечи, пошла со двора.
Пашка и Петька глядели на Варьку блестящими глазами.
– Ну, что вы ликуете?
Братья ответили один за другим:
– Бабка проворовалась. – Им было до смерти интересно.
Бабка проворовалась! Она продавала на базаре удобрения, сортовые семена, даже рукомойник, принадлежавшие сельскохозяйственной школе.
– Это из-за тебя, Сонета, – сказали они.
– Почему из-за меня? Разве я больше ем?
Братья сконфуженно глянули на свои животы.
– А зачем бабке рыбу ловишь? – пробормотали они. – На пианину? Ксанка говорит, пианино-то стоит дороже хаты.
Варька пошла к калитке и остановилась: испугалась, что столкнется с Васькой.
Она толкнула ногой, вышла на улицу. На улице пусто. Только куры ныряют в горячую пыль.
ВАСЬКА РАЗГОВАРИВАЕТ С ВАРЬКИНОЙ БАБКОЙ
Земля жёсткая, окостеневшая от жары. Всё белесое, даже небо, словно на нём лежит толстый слой пыли.
– Нельзя допустить, – бормочет про себя Васька. – Нужно за неё заступиться.
Со двора выскочила Варькина бабка с ведром рыбы. Прошла мимо него сосредоточенная.
Это она заставляет Варьку ловить проклятых бычков!
Васька догнал бабку. Забежал вперёд, заговорил:
– Извините. Я хочу вам сказать. Вы не имеете права! Вы эгоистка!
Он ожидал, что бабка сейчас заголосит, примется поносить его, как она поносит всех, кто ей попадётся под руку. Но бабка слегка пригнула седую голову, спросила радушно:
– Слухай, хлопец, ты, что ли, дурак или тебе голову напекло? А может, ты слишком умный и поэтому дураком кажешься?
Он оторопел от такого.
– Конечно, – сказал, – может быть, я выгляжу… Но вы губите Варькин талант!
Бабка шлёпнула его по спине насквозь протруженной шершавой ладошкой.
– Ох же ж ты, бесова бородавка, ох же ж ты, невежа паршивый, я тебя давно приметила. Всё думаю: что это за огарок бегает? Так, говоришь, у Варьки талант?
– Да, – сказал Васька.
Бабка вздохнула.
– Она же ж в меня голосом удалась. А вот характер у неё слабоватый, в дочку мою, в Раису. Но ничего, я её в люди вытолкну… Она мне откроет ту дверь, что в парадную с лифтом.
Глаза бабкины сделались пронзительно узкими. Бабка подхватила ведро. Сказала:
– А ты поди всё-таки надень штаны для приличия.
Васька кинулся к забору. В этот момент отворилась калитка. Со двора выскочила Варька и пустилась бежать вдоль улицы. На Ваську глядели Варькины братья.
– Куда она побежала? – спросил он.
– А кто ж её знает, – ответили братья. – Она же ж вся в бабку, – что хочет, то и творит.
Васька пустился за Варькой… По раскаленному розовому булыжнику, по тротуарам из тёмно-красного кирпича, уложенного красивой ёлочкой. По деревянным шатким мостам. Мимо щедрых июльских садов.
– Нельзя допустить, – бормочет про себя Васька. – Нужно за неё заступиться.
Со двора выскочила Варькина бабка с ведром рыбы. Прошла мимо него сосредоточенная.
Это она заставляет Варьку ловить проклятых бычков!
Васька догнал бабку. Забежал вперёд, заговорил:
– Извините. Я хочу вам сказать. Вы не имеете права! Вы эгоистка!
Он ожидал, что бабка сейчас заголосит, примется поносить его, как она поносит всех, кто ей попадётся под руку. Но бабка слегка пригнула седую голову, спросила радушно:
– Слухай, хлопец, ты, что ли, дурак или тебе голову напекло? А может, ты слишком умный и поэтому дураком кажешься?
Он оторопел от такого.
– Конечно, – сказал, – может быть, я выгляжу… Но вы губите Варькин талант!
Бабка шлёпнула его по спине насквозь протруженной шершавой ладошкой.
– Ох же ж ты, бесова бородавка, ох же ж ты, невежа паршивый, я тебя давно приметила. Всё думаю: что это за огарок бегает? Так, говоришь, у Варьки талант?
– Да, – сказал Васька.
Бабка вздохнула.
– Она же ж в меня голосом удалась. А вот характер у неё слабоватый, в дочку мою, в Раису. Но ничего, я её в люди вытолкну… Она мне откроет ту дверь, что в парадную с лифтом.
Глаза бабкины сделались пронзительно узкими. Бабка подхватила ведро. Сказала:
– А ты поди всё-таки надень штаны для приличия.
Васька кинулся к забору. В этот момент отворилась калитка. Со двора выскочила Варька и пустилась бежать вдоль улицы. На Ваську глядели Варькины братья.
– Куда она побежала? – спросил он.
– А кто ж её знает, – ответили братья. – Она же ж вся в бабку, – что хочет, то и творит.
Васька пустился за Варькой… По раскаленному розовому булыжнику, по тротуарам из тёмно-красного кирпича, уложенного красивой ёлочкой. По деревянным шатким мостам. Мимо щедрых июльских садов.
БАЗАР В ИЮЛЬСКИЙ ДЕНЬ
Над базаром гомон:
– Цыбуля ядрена! На пять метров слезу вышибает!
– А вот чеснок! Кому чеснок? От простуды и от мигрени нюхать. И в колбасу и в борщ. И огурцы солить и с салом кушать.
– Ряженка… Берите, дядька, ряженку…
Что ещё будет, когда подойдут главные фрукты. Сейчас скороспелка – сорта слабые.
Девушка-колхозница, золотистая, крепкая, как товар на её прилавке, крикнула Ваське:
– Человек, покупай мои яблоки! – Подала ему луковицу.
Парень в мичманке, смотревший на неё через головы покупателей, подошёл и раскланялся.
– Уберите ваш продукт, – сказал. – Он для этого гражданина ещё горьковат. Гражданин пока сласти любит.
Колхозница коснулась парня смешливым взглядом.
– Он и для вас ещё горьковат, – сказала.
Васька проталкивался вдоль овощных прилавков к рыбному ряду.
Кто-то взял его за руку – рука маленькая. Он посмотрел вниз – Нинка. В белом платьице, коса на затылке кренделем. В руке держит бочонок с медной ручкой.
– Здрасте. – Нинка стоит криво, боится поставить бочонок на землю. – Сегодня праздник будет, я уже третий раз за вином прибегаю.
– Больше пойти некому? – спросил Васька.
– А кто же пойдёт? Мамка пироги замесила, батька речь пишет. Говорю, праздник.
Васька взял у Нинки бочонок.
– Мелешь. Какой еще праздник?
Нинкины глаза заполнены тайной. Они у неё на лице отдельно.
– Секрет… Я знаю, кого вы ищете. Вы свою Варьку ищете… Влюбились.
– Помолчи. Понимала бы, тоже.
Нинка потянула бочонок к себе.
– А я понимаю. Отдавайте вино. Идите к своей Сонете… Она скарпена.
– Замолчи, щелчка дам.
– Скарпена.
Васька щёлкнул Нинку по затылку.
– Скарпена!
Ещё раз щёлкнул.
– Скарпена!
Он тянул её за собой. Оборачивался, чтобы щёлкнуть по затылку. И на каждый щёлчок Нинка выкрикивала упрямо:
– Скарпена! – Потом она заревела. Спросила: —Зачем вы меня щёлкаете, я ж не резиновая?
Он всё шёл. Мимо овощных рядов, мимо фруктов. Мимо молока и мяса. Мимо вина и пшеницы. Мимо цветов.
Варька пробилась сквозь толпу к столам, где торгуют рыбой. Бабкин голос был слышен издали:
– Рыба-бычок, голова пятачок, туловище и хвост бесплатно. А вот ёрш – морской казак, усы, как у Тараса Бульбы. Жарить, парить, уху варить… Лещи!.. Судаки!
Варьку она не видит. Кланяется знакомым покупателям.
– Свежих бычков не желаете? Только из волны. Ещё пена не пообсохла… Гривенник кучка. – Бабка поливает рыбу водой. Прикрывает её капустными листьями.
– Вы пятачок кричали, – торгуются покупатели.
– Пятачок для песни. Для складности слов. А как продать – гривенник.
Варька тронула её за рукав. Бабка повернула голову.
– Ах, чтоб тебя! Марш с базару! Чтобы мне, старой, срам через тебя иметь. Опять Ксанка скажет, что я тебя торговать приучаю. Тебя батька за что драл?
Варька дёрнула бабкину руку к себе, спросила:
– Как жить будем?
– Худо, – сказала бабка. – Отец заявление подал. Уходит он с должности.
«Ну и хорошо», – подумала Варька. Бабка повторила своё.
– Худо… Жильё отберут.
– Перебьёмся.
– А деньги? Бухгалтер сказал, пока деньги не внесёт, не получит расчёта.
Варька подняла на бабку глаза.
– Отдай ему деньги, бабушка. Возьми со своей сберкнижки.
Бабка вздрогнула, задвигалась вся.
– Что ты плетёшь? Я же пианину купила, да боюсь в дом везти, пока батька не успокоится… Побеги, глянь, какая она блестящая… Ты молчи… – И закричала, чтобы прекратить разговор: – Бычки! Покупайте бычки!
– Перестань! – крикнула Варька. Обеими руками сгребла рыбу и сбросила её со стола. Прямо в пыль.
– Господи, дела твои, – сразу охрипнув, прошептала бабка. Губы у неё стали пухнуть книзу, словно ужаленные. Она замахнулась на Варьку. Варька отскочила.
– Отдай, бабушка, деньги. Сдай пианино обратно. Его сразу купят… Отдай деньги!
Старухины глаза налились гневом.
– Дура. Это я для кого? Для тебя, думаешь? Накось… – Она сунула под нос Варьке сухой кулак. – И не подумала бы. Это для таланта твоего. Ты же не знаешь, как загубленную силу в себе носить. Она постучит, она потом с тебя спросит. Она из тебя всю радость высосет… Иди, иди…
– Отдай! – зашлась Варька. Душа у неё словно оглохла от этого крика.
Бабка надвинулась на неё:
– Ори… Вон курортник, твой ухажёр, тож говорит, что у тебя талант есть. Ты бы его послушала, если меня не хочешь. – Бабка кивнула через плечо. Отстранилась. Варька увидела Ваську.
Жаркая сила толкнулась ей в голову.
– А ты чего ходишь? – прошептала она. – Чего ты ходишь за мной? Шимпанзе! Моллюск! Подсматриваешь? Смешно, да? – Она подняла с земли камень-ракушечник и, размахнувшись по-мальчишечьи, метнула его в Ваську.
– Цыбуля ядрена! На пять метров слезу вышибает!
– А вот чеснок! Кому чеснок? От простуды и от мигрени нюхать. И в колбасу и в борщ. И огурцы солить и с салом кушать.
– Ряженка… Берите, дядька, ряженку…
Что ещё будет, когда подойдут главные фрукты. Сейчас скороспелка – сорта слабые.
– Человек, покупай мои яблоки! – Подала ему луковицу.
Парень в мичманке, смотревший на неё через головы покупателей, подошёл и раскланялся.
– Уберите ваш продукт, – сказал. – Он для этого гражданина ещё горьковат. Гражданин пока сласти любит.
Колхозница коснулась парня смешливым взглядом.
– Он и для вас ещё горьковат, – сказала.
Васька проталкивался вдоль овощных прилавков к рыбному ряду.
Кто-то взял его за руку – рука маленькая. Он посмотрел вниз – Нинка. В белом платьице, коса на затылке кренделем. В руке держит бочонок с медной ручкой.
– Здрасте. – Нинка стоит криво, боится поставить бочонок на землю. – Сегодня праздник будет, я уже третий раз за вином прибегаю.
– А кто же пойдёт? Мамка пироги замесила, батька речь пишет. Говорю, праздник.
Васька взял у Нинки бочонок.
– Мелешь. Какой еще праздник?
Нинкины глаза заполнены тайной. Они у неё на лице отдельно.
– Секрет… Я знаю, кого вы ищете. Вы свою Варьку ищете… Влюбились.
– Помолчи. Понимала бы, тоже.
Нинка потянула бочонок к себе.
– А я понимаю. Отдавайте вино. Идите к своей Сонете… Она скарпена.
– Замолчи, щелчка дам.
– Скарпена.
Васька щёлкнул Нинку по затылку.
– Скарпена!
Ещё раз щёлкнул.
– Скарпена!
Он тянул её за собой. Оборачивался, чтобы щёлкнуть по затылку. И на каждый щёлчок Нинка выкрикивала упрямо:
– Скарпена! – Потом она заревела. Спросила: —Зачем вы меня щёлкаете, я ж не резиновая?
Он всё шёл. Мимо овощных рядов, мимо фруктов. Мимо молока и мяса. Мимо вина и пшеницы. Мимо цветов.
Варька пробилась сквозь толпу к столам, где торгуют рыбой. Бабкин голос был слышен издали:
– Рыба-бычок, голова пятачок, туловище и хвост бесплатно. А вот ёрш – морской казак, усы, как у Тараса Бульбы. Жарить, парить, уху варить… Лещи!.. Судаки!
Варьку она не видит. Кланяется знакомым покупателям.
– Свежих бычков не желаете? Только из волны. Ещё пена не пообсохла… Гривенник кучка. – Бабка поливает рыбу водой. Прикрывает её капустными листьями.
– Вы пятачок кричали, – торгуются покупатели.
– Пятачок для песни. Для складности слов. А как продать – гривенник.
Варька тронула её за рукав. Бабка повернула голову.
– Ах, чтоб тебя! Марш с базару! Чтобы мне, старой, срам через тебя иметь. Опять Ксанка скажет, что я тебя торговать приучаю. Тебя батька за что драл?
Варька дёрнула бабкину руку к себе, спросила:
– Как жить будем?
– Худо, – сказала бабка. – Отец заявление подал. Уходит он с должности.
«Ну и хорошо», – подумала Варька. Бабка повторила своё.
– Худо… Жильё отберут.
– Перебьёмся.
– А деньги? Бухгалтер сказал, пока деньги не внесёт, не получит расчёта.
Варька подняла на бабку глаза.
– Отдай ему деньги, бабушка. Возьми со своей сберкнижки.
Бабка вздрогнула, задвигалась вся.
– Что ты плетёшь? Я же пианину купила, да боюсь в дом везти, пока батька не успокоится… Побеги, глянь, какая она блестящая… Ты молчи… – И закричала, чтобы прекратить разговор: – Бычки! Покупайте бычки!
– Перестань! – крикнула Варька. Обеими руками сгребла рыбу и сбросила её со стола. Прямо в пыль.
– Господи, дела твои, – сразу охрипнув, прошептала бабка. Губы у неё стали пухнуть книзу, словно ужаленные. Она замахнулась на Варьку. Варька отскочила.
– Отдай, бабушка, деньги. Сдай пианино обратно. Его сразу купят… Отдай деньги!
Старухины глаза налились гневом.
– Дура. Это я для кого? Для тебя, думаешь? Накось… – Она сунула под нос Варьке сухой кулак. – И не подумала бы. Это для таланта твоего. Ты же не знаешь, как загубленную силу в себе носить. Она постучит, она потом с тебя спросит. Она из тебя всю радость высосет… Иди, иди…
– Отдай! – зашлась Варька. Душа у неё словно оглохла от этого крика.
Бабка надвинулась на неё:
– Ори… Вон курортник, твой ухажёр, тож говорит, что у тебя талант есть. Ты бы его послушала, если меня не хочешь. – Бабка кивнула через плечо. Отстранилась. Варька увидела Ваську.
Жаркая сила толкнулась ей в голову.
– А ты чего ходишь? – прошептала она. – Чего ты ходишь за мной? Шимпанзе! Моллюск! Подсматриваешь? Смешно, да? – Она подняла с земли камень-ракушечник и, размахнувшись по-мальчишечьи, метнула его в Ваську.
НАДЕНЬ СВОИ ОРДЕНА
Нинка вела Ваську по улице. Ей казалось, что сам он идти не может, не найдёт к дому дорогу. Иногда она забегала вперёд и всхлипывала, шлёпая добрыми девчоночьими губами. Она промыла ему ранку виноградным вином из бочонка, прилепила к ней лист.
– Теперь сами видите, какая Сонета, теперь не будете меня щёлкать.
– Буду, – сказал Васька.
Нинка остановилась, долго смотрела на него исподлобья.
– Вы ей не отомстите, не вздуете её со всей силы?
– За что? – спросил Васька.
Нинка отвернулась.
– Так и будут вас все обижать, а вы станете улыбаться.
Нинка подошла, отобрала бочонок и, волоча его по земле, побрела в одиночестве к своему дому.
«Нужно ей куклу купить, – подумал Васька. – На память…» Нинка поднялась на мост, собранный из редких жердин. Коса её расплелась, прикрыла щеку.
Васька направился к старику Власенко.
Дед бойко ходил в саду. Дёргал сорняк-траву, швырял её в разные стороны. Из открытого окна кухни слышался стук скалки, тянуло парным запахом печёного теста и творога. Бабка Мария пекла большую плачинду в честь Славкиного отца, который только что прилетел из Москвы, и ещё плюшки и вареники с вишней готовила.
– Наверное, спит с дороги? – спросил Васька.
– Ни-и, на элеватор усвистал, он же ж бессонный, – ответил старик.
Васька сел на скамейку под хатой. Ранка на лбу саднила. Между деревьями в отдалении был виден лиман. Васька уставился на тёмную строчку, что отделила море от неба. Светящиеся шары вспыхивали на поверхности и уходили ввысь, разорвав горизонт.
Старик подошёл к нему. Поправил лист.
– Может, йодом замазать?
Васька покачал головой. Старик сел на скамейку, прижал его к своему сухому ребристому боку.
– Сегодня дядюшку повидаешь. Прибегали ко мне из правления. Просили, чтобы я оделся по форме. Должно, речь говорить придётся. Флотилия на подходе. – Старик заволновался, притащил свои фотографии, грамоты, благодарности и ордена. Он показывал фотографии и хвастал, какой он был дюжий, какой молодой. В его гордых словах чувствовалось сомнение, тревога и горечь. – Был, – бормотал он. – Был. Видишь, каким я был. Не могу я этого слова терпеть. Оно будто колокол по покойнику, – сказал он наконец то, что хотел сказать. Спросил: – Как думаешь, возьмёт меня капитан Илья на флотилию, не погнушается моим возрастом? Не побоится, что я умру в океане?.. Ну, привяжет мне железяку к ногам – и в воду. И все заботы… – Старик засопел, распрямляя упрямые свои плечи под линялой, редкой от долгой носки рубахой. Ударил задеревеневшими от работы руками по острым коленям. – Я же ж не буду проситься к нему тралмастером. Хоть засольшиком, хоть на разделку иль бондарем… – Старик повернулся к Ваське. – Васька, ты не укоряй меня. Я ему в ноги паду. Думаю он уважит.
– Теперь сами видите, какая Сонета, теперь не будете меня щёлкать.
– Буду, – сказал Васька.
Нинка остановилась, долго смотрела на него исподлобья.
– Вы ей не отомстите, не вздуете её со всей силы?
– За что? – спросил Васька.
Нинка отвернулась.
– Так и будут вас все обижать, а вы станете улыбаться.
Нинка подошла, отобрала бочонок и, волоча его по земле, побрела в одиночестве к своему дому.
«Нужно ей куклу купить, – подумал Васька. – На память…» Нинка поднялась на мост, собранный из редких жердин. Коса её расплелась, прикрыла щеку.
Васька направился к старику Власенко.
Дед бойко ходил в саду. Дёргал сорняк-траву, швырял её в разные стороны. Из открытого окна кухни слышался стук скалки, тянуло парным запахом печёного теста и творога. Бабка Мария пекла большую плачинду в честь Славкиного отца, который только что прилетел из Москвы, и ещё плюшки и вареники с вишней готовила.
– Наверное, спит с дороги? – спросил Васька.
– Ни-и, на элеватор усвистал, он же ж бессонный, – ответил старик.
Васька сел на скамейку под хатой. Ранка на лбу саднила. Между деревьями в отдалении был виден лиман. Васька уставился на тёмную строчку, что отделила море от неба. Светящиеся шары вспыхивали на поверхности и уходили ввысь, разорвав горизонт.
Старик подошёл к нему. Поправил лист.
– Может, йодом замазать?
Васька покачал головой. Старик сел на скамейку, прижал его к своему сухому ребристому боку.
– Сегодня дядюшку повидаешь. Прибегали ко мне из правления. Просили, чтобы я оделся по форме. Должно, речь говорить придётся. Флотилия на подходе. – Старик заволновался, притащил свои фотографии, грамоты, благодарности и ордена. Он показывал фотографии и хвастал, какой он был дюжий, какой молодой. В его гордых словах чувствовалось сомнение, тревога и горечь. – Был, – бормотал он. – Был. Видишь, каким я был. Не могу я этого слова терпеть. Оно будто колокол по покойнику, – сказал он наконец то, что хотел сказать. Спросил: – Как думаешь, возьмёт меня капитан Илья на флотилию, не погнушается моим возрастом? Не побоится, что я умру в океане?.. Ну, привяжет мне железяку к ногам – и в воду. И все заботы… – Старик засопел, распрямляя упрямые свои плечи под линялой, редкой от долгой носки рубахой. Ударил задеревеневшими от работы руками по острым коленям. – Я же ж не буду проситься к нему тралмастером. Хоть засольшиком, хоть на разделку иль бондарем… – Старик повернулся к Ваське. – Васька, ты не укоряй меня. Я ему в ноги паду. Думаю он уважит.