Покровский Александр Михайлович. «...Расстрелять!»

   — Чтоб лечь и умереть спокойно…
   — Только не квадратной, а кубической…
   — Что это за корыто на вас?
   — Это фуражка, товарищ капитан первого ранга!
   — Бросьте её бакланам, чтоб они её полную насрали…
   — Товарищ капитан третьего ранга, а когда нас накормят?
   — Вот если б ты питался от моей груди, то был бы всегда сыт…
   — Па-че-му не гла-жён?! Почему?! (По кочану, вот почему.) Времени не хватило?! Я вам найду время? Лучше б ты в море упал. Наберут отовсюду не поймешь каких трюмных!..
   Начальник физической подготовки и спорта — флагманский мускул — доложил: «Слишком много у нас больных!»
   Принято решение: впредь больных вместо физзарядки выводить на прогулку с… ломами! И знаете, больные резко сократились.
   «Ч-т-о ж т-ы с-п-и-ш-ь, с-о-б-а-к-а, т-ы ж г-е-р-м-а-н-с-к-и-й к-о-н-ь… — между прочим, из германского героического эпоса». — «А из японского можешь?» — «Могу: Ч-т-о ж т-ы с-п-и-ш-ь, с-о-б-а-к-а, т-ы ж я-п-о-н-с-к-и-й к-о-н-ь…»
   — …Великое, старина, — это простое… Простое, старина, — это плоское… Великое — это плоское, старина…
   — Ты мешаешь мне правильно реагировать на те порции света и тепла, которые исходят от солнца лично для меня…
   — Ты знаешь, какая самая первая самцовская обязанность?
   — ?
   — Метить территорию. О-собыми выделениями о-собой тер-рриториальной железы… Выходишь… ежедневно и… метишь…
   — И последнее, товарищи! Так, с хвостов, встаньте в каре. И последнее. Командующий требует спокойствия и выдержки. В ходе инспекции десять человек сымитировали повешение. Трое доимитировались до того, что повесились…
   — Ну как ваш новый зам?
   — Видишь ли, Шура, в детстве его так сильно напугали «бабайкой», что ещё с колыбели в ответ на «Коза идет, коза идет» он научился приставлять ладонь торцом к переносице.
   — Наберут трусов на флот, а потом хотят, чтоб они умирали гер-роями…
   Цок, цок, цок.
   — Доложите в центральный: прибыл гражданский специалист к радистам.
   — Цэнтралный. Прышол дэвишка, хочет радыстов.
   — Я не девушка, я гражданский специалист. К радистам.
   — Цэнтралный… ана нэ дэвишка… ана хочет радыстов.
   — В пять утра прибыть в казарму!
   — Мда-а…
   — Не успели с моря приплыть — на тебе…
   — Сейчас почти час, в два — дома, в три — на жене, в пять — в казарме…
   — Вот они, пассаты, дующие в лицо…
   — Мама моя, лучше б я назад в море ушел или в говно упал.
   — Страна ты моя Дуремария…
   — Вы что-то сказали или мне показалось?
   — Вам показалось…
   — Ночь. Везде темно. И только в Стране Дураков загорался свет…
   — А в Абрам-мысе водку по прописке продают…
   — Иди ты! А где её берут?
   — Кого? Водку?
   — Нет, прописку…
   — Внимание, товарищи! Командующий флотом объявил оргпериод флоту! С сегодняшнего дня — якорный режим. Сход запрещен. Экипаж на борту. Сходню сбросить!
   — Мать моя женщина, опять семья на якорном режиме…
   — Жалуйтесь. В лигу защиты сексуальных реформ…
   — Никак не пойму, это что — домой сегодня не пустят?
   — Плохо быть деревянным…
   — Не-ет, флотом управляют двоечники…
   — Вы хотите сказать, что командующий флотом — двоечник?
   — А разве командующий флотом управляет флотом?..
   — А мне ещё двенадцать лет вот так просидеть на оргпериоде — н все!
   — Помрешь, что ли?
   — Пенсия…
   — А-а…
   — А американцы вообще говорят: «Войну им объявим, но не начнем. Они себя сами задолбают оргпериодами…»
   Крыса попалась в петлю. Её повесили в боевой рубке с биркой: «Повесилась в результате якорного режима».
   — Я вас категорически приветствую. Прошу разрешения подержаться за вашу мужественную руку. Как ваше драгоценное для флота здоровье?
   — Безнадежно здоров. Годен только к службе на подводных лодках. Место службы изменить нельзя. У нас нет оснований для беспокойств и переводов. А списывают с плавсостава теперь по двум статьям: трупные пятна и прободение матки.
   — Ну с маткой, я думаю, у нас все в порядке.
   — Слушай, что это за козёл ходил с вами море удобрять?
   — Из института. Мы с ним три вахты проговорили. Я думал, он серьезный мужик, а он кандидатскую пишет…
   — «Есть», «так точно», «никак нет» и «ура!» — четыре слова, отпущенных военнослужащему. Как из них сделать кандидатскую диссертацию? Не понимаю…
   — Мужики, слушайте, что пишут в нашей любимой газете, удивительное рядом, докладываю близко к тексту: «Крейсер. Ночь. Корабль спит. Устало дышат кубрики. Затихли орудийные стволы. Легкий бриз. Лишь одно окно освещено. Это окно замполита. Стук в дверь. На пороге — старшина трюмный, старшина первой статьи Перфильев.
   — Разрешите, товарищ капитан третьего ранга?
   — Проходи, проходи… Перфильев…
   — Вот, задумка есть, товарищ капитан второго ранга, как бы мне вывести свою команду в отличные?.. — и ещё долго-долго не тушился свет в каюте замполита».
   — Во дают, растудыт её в качель… живут же люди… к замполиту тянутся…
   — А наш хрючит по ночам, как трофейная лошадь, аж занавески развеваются…
   — Почему у вас начштаба зовут Бамбуком?
   — Потому что деревянный и растет быстро.
   — Факт, как говорится, на лице; я не хочу, чтоб он был у вас на лице.
   — Я сейчас соберу узкий круг ограниченных людей; опираясь на них, разберусь как следует и накажу кого попало.
   — Я теперь, порой, иногда даже думаю с ошибками.
   — Если нет мозгов, бери блокнот и записывай! Я всегда так делаю.
   — Я вчера в первый раз в жизни подумал, осмотрелся, осмотрелся, взглянул на жизнь трезво и ужаснулся.
   — Поймите вы, созерцательное отношение к жизни нам чуждо, чуждо… Этим занимались древние греки… и хрен с ними.
   — Товарищ командир, прошу разрешения быть свободным.
   — Вас освободила Великая Октябрьская революция.
   — Товарищ командир, прошу разрешения на сход с корабля.
   — А зачем?
   — К жене.
   — Дети есть?
   — Двое.
   — Остальное — разврат!
   —  Пачему бревно плавает?!
   Командир дивизии уставился в распорядительного дежурного (вахтенные, собаки, проворонили; чёрт, как он возник, неизвестно).
   — Почему бревно плавает?
   Распорядительный (в первый раз заступивший самостоятельно испуганный лейтенант с чахоточной грудью) испуганно приподнимается, вылезая из очков.
   — Вы что… онемели?
   — Так… (время идет).
   — Я спрашиваю: почему плавает бревно?!!
   — Так… удельный вес… этой… воды… он больше…
   — Вы что, идиот?!
   Лейтенант вздрагивает и смотрит долго.
   — Идиот?!!
   Лейтенант вздрагивает и смотрит долго.
   — Почему… бревно… плавает?!!
   Лейтенанта сняли, унесли, откачали, отжали. Комдив имел в виду акваторию, захламленную плавником.
   Запись в личном деле: «Передан вместе с материальной частью».

В кают-компании на завтраке

   — …и жрёт и жрёт…
   — А это психология отличника боевой и политической подготовки…
   — …лежу я, значит, мечтаю о демобилизации и вдруг…
   — Крысиные блохи из вентиляции сыплются тебе прямо на рожу.
   — Да они на человеке не живут.
   — Укусят… и подыхают…
   — А у меня вчера на подушке крыса ночевала…
   — Военнослужащий может испытывать радость от человека напротив. Вот сидит человек напротив, а военнослужащий смотрит на него… и радуется… Так что ты говоришь насчет крысы?..

…на обеде

   — Там город, Саня, город! Театр! Кино! Там женщины, Саня… прямо на асфальте… Идешь… на асфальте — и женщина… идешь — ещё одна…
   — Не люблю ночевать с дурами. Никакого интеллектуального удовлетворения…
   — Ох и баба на днях попалась…
   — Ви-тя (укоризненно)… Пехотный офицер образца 1913 урожайного года сообщил бы офицерскому собранию: «Элегия… эле-гия, а не женщина» или сказал бы: «Её бедра метались, как пойманные форели», а Витенька, интеллект которого неизмеримо выше табурета, говорит «баба». И с этой женщиной он провел лучшие минуты сегодняшней ночи…
   — Да пошёл ты…
   —  Что вы ползёте, как беременная мандавошка по мокрому… хууу-ю?!!
   — А-а-а-тдать носовой?
   — Есть, отдать носовой!
   — Отдать кормовой!
   — Есть, отдать кормовой!
   — Проверить буй усилием шести человек на отрыв!
   — Есть, проверить буй усилием шести человек на отрыв!.. Проверен буй усилием шести человек на отрыв!.. Буй оторван…
   — ПА-ЧЕ-МУ?!! (Пятнадцать восклицательных знаков.) Па-че-му не стрижен?!! (Глаза оловянные.)
   — Так… тащ капитан второго ранга… ведь перешвартовка… а время теперь на подготовку к вахте не предоставляют… я докладывал… а в парикмахерской очередь…
   Визг:
   — Пачему не стрижен?!!
   — Тык… я же… время же не дают… я отпрашивался… сегодня…
   Вой:
   —  Пачему не стрижен?!!
   — Тык… времени… же… а в парикмахерской…
   — Хер в парикмахерской, хер! Почему не стрижен?!
   Длительное молчание по стойке «смирно», потом:
   — Есть…
   Что и требовалось…

Состояние естества

   «Все пропьем, но флот не опозорим!»
   — Да… был у нас один… непьющий… вообще ничего не пил совершенно… из партии исключили… юн думал, что все тут — как в газетах… ну и от несоответствия совсем… одичал… командир его как вызовет на профилактику… так он выходил от него, и его тошнило… аллергия у него была… на командира… отказался с ним в автономку идти… ну и выгнали его… а что делать…
   Твердые, как дерево; обветренные, как скалы; пьют все, что горит, после чего любят бешено все, что шевелится.
   Белая ночь, розовая вода, тишь. По заливу медленно маневрирует тральщик. Гладь. На мостике три вытянувшиеся, остекленевшие рожи (по три стакана в каждой). В глазах — синь. Воздух хрустальный. Баклан пытается сесть на флагшток. Мегафон в его сторону, и с поворота:
   — Ты куда-а! Ку-да! Та-кой-то и такой-то рас-куро-чен-ный па-пу-а-с!!!
   По рейду: «…ас …ас …ас…»
   С испугу баклан срывается и, хлопая крыльями, летит. Вслед ему на весь залив:
   — Вот так и лети… ле-ти… к та-кой-то ма-те-ри!!!
   Комбриг перед строем, в подпитии, фуражка на глаза, чтоб никто не заметил. Из него факел метра на полтора. Покачиваясь, сложив губы дудочкой, примеряясь?
   — Ну-у… Кто у на-с за-ле-тел?.. се… дня…
   — Да вот, Плоскостопов…
   — Плос-кос-то-пов! (Тыча пальцем.) Обрубок вы… а не офицер…
   — Товарищ командир, тут вот телефонограмма для вас.
   Командир слегка не в себе, старательно не дыша:
   — А выбрось её… сь… сь…
   — А? Что вы сказали, товарищ командир, куда? — дежурный склоняется от усердия.
   — Выб-рось её к-к-к… х-хе-рам…
   На офицерском собрании:
   — …И далее. Лейтенант Кузин привел себя в состояние полной непотребности и в этом состоянии вошёл сквозь витрину прилавка магазина готового платья и всем стоячим манекенам задрал платья, после чего он вытащил свой…
   Комдив, прерывая докладчика:
   — Лейтенант… Лейтенант встал.
   — Вы что, не можете себе бабу найти?!
   — Что?! Опять?! И уписался?! Где он лежит?!. Так… ясно… струя кардинала, почерк австрийский…
   — Пол-ный впе-ред!
   — Так… товарищ командир, пирс же…
   — Я те что?! Я те что, клозет тя поглоти?! Полный…
   Т-та-х!!!
   — На-зад… Отдать носовой…
   На пирсе строй полупьяных со вчерашнего матросов. Отмечали приказ. Перед ними замполит: два метра и кулаки слава Богу, с голову шахматиста. Зам проводит индивидуальную беседу со всем строем одновременно:
   — Я уже задрался идти вам навстречу!!! Облупился… весь! Ноги отстегиваются! Куда ни поцелуй моряка, везде жопа! Ублюдки! Рокло! Салаги! Карасьва! (Волосатый кулак под нос.) Вот вам, суки, и вся политработа! Всем понюхать!
   Все понюхали. Пожалуй, все… а теперь на горшок и спать. Такая армия непобедима…

Белиберда (но флотская)

Будущее

 
   «…И осталась от человека только дымящаяся дырка… и пепел… пепел… пепел… и ногти из пепла… с траурной каймой».
   Пропел, прокричал, проорал, прорычал, проскулил, провыл, залопотал… пискнул, чикнул, чирикнул… прососал… — и все это на флоте синонимы слова «сказал».
   — Смотрю я на своего начальника и думаю: «Какое славное специфически мужицкое лицо». А он разговаривает со мной, отрывая себе зубами заусеницу…
   — Смотреть нужно только взад… исторически, разумеется… только так и можно двигаться вперёд…
   — Прошу разрешения чего-то не знать… Прошу разрешения видеть, но не все… Прошу разрешения различать, но только частности… Прошу разрешения чувствовать, но не до конца… Прошу разрешения страдать, но не тем местом…
   Надо же что-то оставить и для начальства…
   — А я ему скажу! Я скажу ему такое, что он икнет, в конечном итоге. Я скажу ему: «Я вижу вас только в очень крупную лупу!»
   — Это когда предмет наблюдается непосредственно за… лупой….
   — Где эта мыльная принадлежность?! А-а… вот вы где! Ну-ка, идите сюда, встаньте тут, я буду на вас смотреть…
   — Куквин! Вы способны меня потрясти. Вы потрясете меня когда-нибудь… Куквин. У вас нет случайно консерваторского образования? Но вы же скатываете шланги, как композитор…
   — Хочется гладить вашу голову веками. Гладить её, гладить… Когда гладишь вашу голову, возникает чувство сопричастности к чему-то бесконечно круглому…
   — Агаты… агаты… агаты… Хочется агатов… Хочется нащупать агаты… Тянешь руку, а попадаются все не агаты…

О ней

   «…Загадочная, очаровательная, нежная, изумительная тысячу раз. Пытка моя. Сейчас 21 час. У вас там по телевизору идет телепрограмма „Время“. Передают дыхание страны. А у тебя в ванне шумит вода. Ты моешься. Атласная. Думаешь ли ты обо мне? Я о тебе думаю. За тысячи километров от берега. Передо мной твоя карточка. Она стоит, опираясь на стол. Твоё изображение. Оно вырывает из меня чувствительный стон. Мучительная. Он выходит, оставляя осадок на хрустале моей души…»
   «…они лежали на персицких коврах. К их голым спинам липли окурки…»
 
   — Яйца, яйца, яйца и много одинокого пейзажа. Что это?
   — А чёрт его знает…
   — Это яйцепровод в Тюмени.
 
    Музыкальная тема
   «…музыка лизала ему уши…»
 
    Морская тема
   «…море лизало ему ноги…»
 
    Тема золотой середины
   «…в середине его никто не лизал…»

Кумжа

   Кумжа — это учение, на котором генералы академии Генштаба знакомятся с подводными лодками. В определенной базе для них выстраивают все проекты лодочек. Корабли покрашены, сияют кузбаслаком, внутри, после недельной повальной приборки, — тишина, крыс нет, по отсекам расставлены командиры отсеков в новом белье, перепоясаны со всех сторон ПДУ, в свежих тапочках, все стрижены, остальной личный состав увезен в доф, где им показывают кино.
   Генералы гурьбой, переговариваясь, появляются у входной шахты люка. Первый из них начинает спускаться внутрь. Вместо того чтобы повернуться к поручням лицом, он поворачивается задом. Полез. Локти во что-то по дороге втыкаются, и генерал застывает с вывернутыми руками.
   — Васька! — веселятся стоящие над ним генералы. — Это тебе не танк, едремьть, тут соображать надо! В центральном посту трап, ведущий вниз, пологий, и по нему сходят, что называется, «лицом вперёд». Потоптавшись перед трапом, генерал Васька поворачивается (он уже научен) и сползает по нему спиной, отмечая генеральской ногой каждую ступеньку.
   — Васька! — кричат ему опять генералы, которым после «Васьки» успевают объяснить, как нужно сходить по трапу. — Это ж не танк, едремьть, тут думать надо!
   Генералам дают провожатого, но внутри лодки они все равно умудряются расползтись по отсекам и потеряться.
   — Простите… а где у вас тут выход?
   — По трапу вниз и дальше прямо.
   — Спасибо, — говорит генерал, делает все, как сказали, и попадает в безлюдный трюм.
   — Эй! — доносится оттуда. — Товарищи!
   В первом отсеке генералы проходят мимо торпедиста — командира отсека. Последний генерал задерживается и голодно смотрит на ПДУ командира отсека.
   — Какая интересная фляжка.
   — Это ПДУ — портативное дыхательное устройство, предназначенное для экстренной изоляции органов дыхания от вредного влияния внешней среды при пожарах! — резво старается командир отсека.
   — А-а-а… — говорит генерал. — Ты смотри… — И видит сандали: на сандалях аккуратные дырочки: — Дырки сами делаете?
   Торпедист сначала не понимает, но потом до него доходит:
   — Дырки?… ах, это… нет, так выдают.
   В следующей группе проходящих генералов каждый генерал с любопытством смотрит на «фляжку» — у генералов все мысли одинаковые, последний задерживается и спрашивает:
   — Это фляжка?
   Резво:
   — Это портативное дыхательное устройство! — произнесено так быстро, почти истерично, что генерал половину не усваивает, но кивает он понимающе — «А-а-а…» — взгляд на сандали:
   — Дырки сами делаете?
   Лихо и молодцевато:
   — Так выдают!
   До следующей группы торпедист успевает перемигнуться с командиром второго отсека: «Вот козлы, а?!» Подходит третья группа, последний в группе генерал обращается к торпедисту:
   — Какая интересная фляжка.
   На торпедиста нападает смехунчик, то есть с полным ртом смеха, дрожа веками, пузырясь ртом, он пытается сдержаться, у него выкатываются глаза, из него вываливаются какие-то звуки, все это, скорее всего, от нервов. Генерал изумлен, он приглядывается к торпедисту. Тот:
   — Эт-т-а-ды-ха-те-ль-но-я-ус-тр-ой-ст-во!
   — Ты смотри, — генерал с опаской внимательно смотрит, и тут взгляд его случайно попадает на сандали, генерал оживляется:
   — Дырки сами делаете?
   Ти-та-ни-чес-кие усилия по приведению рожи в порядок (ведь сейчас впердолят так, что шею не повернешь), в глазах слёзы:
   — Т-та-ак в-вы-вы-да-ют!
   Генерал сочувственно:
   — Вы заикаетесь?
   Быстрый кивок, пока не выпало.
   В ракетный отсек попадают не все, а только самые любопытные. Командир отсека, капитал третьего ранга Сова (пятнадцать лет в должности), застегнут по гортань (от старости у него шеи нет), объясняет генералу, что у него в заведовании шестнадцать баллистических ракет.
   Генерал с уважением:
   — О вас, наверное, генеральный секретарь знает? (У генерала на позиции только три ракеты, а тут — шестнадцать.)
   — Что вы! — говорит Сова. — Меня даже флагманский путает.
   Скоро генералы Сове надоели — утомили вконец, — и перед очередным генералом он ни с того ни с сего сгибается пополам.
   — Что с вами? — отпрыгивает генерал.
   — Радикулит… зараза… товарищ генерал…
   — Что вы! — суетится генерал. — Присядьте!
   У Совы все натурально — слёзы, хрипы; он входит в роль, станет, перекашивается, его уводят, осторожно сажают, оставляют одного. Когда никого не остается рядом, Сова кротко вздыхает, рывком расстегивает ворот и, прислоиившись к стене, закатив глаза, говорит с чувством: «Ну, задолбали!» — после чего он мгновенно засыпает.
   В центральном в это время один из генералов от инфантерии видит «каштан» и говорит с кавалерийским акцентом:
   — А это что?
   Старпом — отглажен, с биркой на кармане, стройный от напряжения:
   — Это «каштан» — наша боевая трансляция.
   — Да? Интересно, а как это действует?
   — А вот, — старпом, как фокусник, щелкает тумблером. — Восьмой!
   — Есть, восьмой! — доносится из «каштана».
   — Вот так, — говорит старпом, приводя все в исходное, — можно говорить с любым отсеком.
   — Да? Интересно, — генерал тянется к «каштану». — А можно мне?
   — Пожалуйста.
   Генерал включает и — неожиданно тонко, нежно, по-стариковски, с дрожью козлиной:
   — Во-сь-мой… во-сь-мой…
   — Есть, восьмой!
   — А можно с вами поговорить?
   Молчание. Потом голос командира восьмого отсека:
   — Ну, говори… родимый… если тебе делать нех… уя…
   — Что это у вас? — генерал оторопел, он неумело вертит головой и таращится.
   Старпом сконфужен и мечтает добраться до восьмого; поборов в себе это желание, он мямлит:
   — Вы понимаете, товарищ генерал… боевая трансляция… командные слова… словом, он вас не понял. Надо вот так, — старпом резко наклоняется к «каштану», по дороге открывает рот — сейчас загрызет:
   — Вась-мой!!! Вась-мой!!!
   — Есть, восьмой!
   — Ближе к «каштану»!
   — Есть, ближе к «каштану», есть, восьмой!
   — Вот так, товарищ генерал!
   Генералы исчезают, время обедать, по отсекам расслабление, смех; командиры отсеков собраны в четвертом на разбор, все уже знают — толкают командира восьмого: «Он ему говорит: разрешите с вами поговорить, а этот ему: ну, говори, родимый… у старпома аж матка чуть не вывалилась, готовься, крови будет целое ведро, яйцекладку вывернет наизнанку». — «А я чо? Я ничо, „есть, так точно, дурак!“

РБН

   Город С. — город встреч. Подводная лодка в створе.
   — Взят пеленг на РБН столько-то градусов, — штурман потирает руки и сосет воздух.
   Офицеры в приподнятом настроении. РБН — это ресторан «Белые ночи». Офицерский ресторан. Там все расписано: и столы, и женщины.
   Рядом с РБН-ом двумя красными огнями горит вешка. При заходе в порт на неё берут пеленг.
   РБН — это флотская отдушина. В нём тот маленький винтик, которым крепится весь флотский механизм, сам собой развинчивается и, упав, теряется среди стульев и тел.
   В РБНе есть и свои «путеводители» — старожилы, знающие каждый уголок. У них сосущие лица.
   — Кто это?
   — Черненькая? Это Надежда. Двадцать шесть лет, разведена, ребёнок, квартира.
   — А эта?
   — Танечка. Хорошая девочка. Двадцать восемь, свободна, и квартира есть. Здесь бывает каждый четверг.
   — Почему?
   — Рыбный день. Ловит рыбу.
   …Лодка ошвартована. Первыми в город сойдут: комдив — он был старшим на борту, и его верный оруженосец — флагманский по живучести. Они пойдут в РБН.
   Фонари, светофоры, деревья, автобусы, женщины — все это обрушивается на подводника, привыкшего к безмолвию, пирсу и железному хвосту своей старушки. На него падают звуки и голоса. Он, как бывший слепой, видит то, что другие уже давно не видят. Он идет среди людей, улыбаясь улыбкой блаженного. Он придёт в РБН. Его тут давно ждут.
   — Проходите, — швейцар расталкивает «шушеру» у входа и втягивает офицера, — ваш столик заказан.
   — А ну, назад! — пихает швейцар «шушеру» в грудь. Офицер — самый стойкий любовник. В ресторане до 23 часов, обалдев от свободы, он пьет и пляшет, демонстрируя здоровье. Потом он берет вино и женщину и идет к ней, где тоже пьет и пляшет до четырех утра, демонстрируя здоровье. С четырех до пяти он охмуряет девушку. В пять с четвертью она его спрашивает: «Ты за этим пришёл?» — после чего его берет оторопь, и она ему отдается, а в шесть тридцать он уже едет в автобусе на службу и чертит по дороге треки лбом по стеклу.
   — Раз-бу-ди… ме-ня… — говорит он собрату, совсем издыхая, — я посплю только… двадцать минут… а потом… мы пойдем… в РБН… — и затих. Он лежит, как мертвый, с мраморным лицом и полуоткрытыми глазами. И собрат будит его. Раздаются ужасные стоны. Стоя на четвереньках, он пытается встать. Встал. Пошёл. Сам пошёл. Под душ. После душа он готов в РБН…
   Я бы поставил им памятник: огромную трехгранную стелу, уходящую ввысь. К ней не скончался бы женский поток города С.
   Флагман и комдив уже сидят в РБНе. Они уже выпили столько, сколько не способен выпить обычный человек. Когда оркестр уходит на перерыв, флагман выползает на сцену, берет гитару и поет:
   — О-ч-и ч-е-р-н-ы-е…
   — Браво! — кричит комдив. — Снимаю ранее наложенное взыскание! — Он уже видит только тот предмет, который движется. Рядом с ним оказывается женщина в декольте. В декольте аккуратно упакован устрашающий бюст. Бюст движется, и комдив его видит. Бюст зачаровывает.
   — Маша, — женщина поняла, что пора знакомиться.
   — Ви-тя, — тянет комдив, уставившись в бюст, — ой, какие документы, — говорит он бюсту, падает в него носом и, присосавшись, протяжно целует со звуком.

Учение

   Мороз дул. (Те, кто испытал на себе мороз, знают, что так сказать можно.) Чахлое солнце, размером с копейку, мутно что-то делало сквозь небесную серь. Под серью сидел диверсант. Он сидел на сопке. На нём были непроницаемый комбинезон, мехом внутрь, с башлыком и электроподогревом. И ботинки на нём тоже были. Высокие. Непромокаемые, наши. И диверсант тоже был наш, но привлеченный со стороны — из диверсантского отряда. Ночевал он здесь же. В нашем снегу. А теперь он ел. Тупо. Из нашей банки консервной. Он что-то в ней отвернул-повернул-откупорил и стал есть, потому что банка сама сразу же и разогрелась.
   Широко и мерно двигая лошадиной челюстью, диверсант в то же время смотрел в подножье. Сопки, конечно. Он ждал, когда его оттуда возьмут.
   Шел третий день учения. Неумолимо шел. Наши учились отражать нападение — таких вот электро-рыбо-лошадей — на нашу военно-морскую базу.
   Был создан штаб обороны. Была создана оперативная часть, которая и ловила этих приглашенных лошадей с помощью сводного взвода восточных волкодавов.
   Справка: восточный волкодав — мелок, поджарист, вынослив, отважен. Красив. По-своему. Один метр с четвертью. В холке. А главное — не думает. Вцепился — и намертво. И главное — много его. Сколько хочешь, столько бери, и ещё останется.
   Волкодавов взяли из разных мест в шинелях с ремнем, в сапогах с фланелевыми портянками на обычную ногу, накормили на береговом камбузе обычной едой, которую можно есть только с идейной убежденностью, и пустили их на диверсантов. Только рукавицы им забыли выдать. Но это детали. И потом, у матроса из страны Волкодавии руки мерзнут только первые полгода. А если вы имеете что сказать насчет еды, так мы вам на это ответим: если армию хорошо кормить, то зачем её держать!