– Что это с Лусиллой? – сочувственно спросил Рейм. Девушка вскочила и вновь села.
– Кажется, я засыпаю, – сказала она жалобно, – странно…
Конут рассматривал ее с живейшим интересом, словно перед ним была не жена, а лабораторный экспонат.
– Что странно?
– Я по-прежнему слышу, что кто-то говорит со мной, – сказала Лусилла, раздраженно потирая лицо.
Конут видел, что силы ее на исходе, что она больше не может не спать, даже если бы она считала себя убийцей, даже если бы он умер у нее на глазах. Даже если бы наступил конец света.
– Кто-то говорит с тобой? О чем? – спросил он мягко.
– Не знаю. Чудно. «Мы шептать тебе приятель». Что-то вроде этого.
– Пиджин, – немедленно определил Рейм, – с тобой говорят аборигены.
Выяснив причину, он перестал думать о ней и обратился к Конуту:
– Ты был на пути к какой-то разгадке, помнишь? Ты говорил, что иногда они не могут добраться до тебя? Почему? В чем тут дело?
Конут вяло ответил:
– Выпивка. Каждый раз я был пьян.
В самом деле! Трижды он был на пороге неминуемой смерти, и каждый раз ему удавалось увернуться. И всякий раз он напивался. Алкоголь в его мозгу, избирательный яд, который прежде всего воздействует на высшие структуры мозга, затрудняя зрение, ослабляя реакции… Именно он защищал его от приказов, призывающих умереть!
– Оспа все умирать, – ясно проговорила Лусилла и улыбнулась. – Извините. Это не то, что я хотела сказать.
Конут помедлил минуту, а потом приступил к действиям. Рейм машинально прихватил с собой в комнату ту бутылку, с которой Конут не расставался весь день. Теперь Конут схватил ее, открыл и сделал большой глоток, а потом передал Лусилле.
– Выпей! Не спорь, попробуй, это хороший крепкий напиток.
Он закашлялся и вытер выступившие слезы. Вкус у ликера был отвратительный, и его понадобилось немного, чтобы Конут опьянел вновь.
Но это «немного» могло спасти ему жизнь… Могло спасти жизнь Лусиллы… Могло спасти весь мир!
Глава 16
Глава 17
Глава 18
– Кажется, я засыпаю, – сказала она жалобно, – странно…
Конут рассматривал ее с живейшим интересом, словно перед ним была не жена, а лабораторный экспонат.
– Что странно?
– Я по-прежнему слышу, что кто-то говорит со мной, – сказала Лусилла, раздраженно потирая лицо.
Конут видел, что силы ее на исходе, что она больше не может не спать, даже если бы она считала себя убийцей, даже если бы он умер у нее на глазах. Даже если бы наступил конец света.
– Кто-то говорит с тобой? О чем? – спросил он мягко.
– Не знаю. Чудно. «Мы шептать тебе приятель». Что-то вроде этого.
– Пиджин, – немедленно определил Рейм, – с тобой говорят аборигены.
Выяснив причину, он перестал думать о ней и обратился к Конуту:
– Ты был на пути к какой-то разгадке, помнишь? Ты говорил, что иногда они не могут добраться до тебя? Почему? В чем тут дело?
Конут вяло ответил:
– Выпивка. Каждый раз я был пьян.
В самом деле! Трижды он был на пороге неминуемой смерти, и каждый раз ему удавалось увернуться. И всякий раз он напивался. Алкоголь в его мозгу, избирательный яд, который прежде всего воздействует на высшие структуры мозга, затрудняя зрение, ослабляя реакции… Именно он защищал его от приказов, призывающих умереть!
– Оспа все умирать, – ясно проговорила Лусилла и улыбнулась. – Извините. Это не то, что я хотела сказать.
Конут помедлил минуту, а потом приступил к действиям. Рейм машинально прихватил с собой в комнату ту бутылку, с которой Конут не расставался весь день. Теперь Конут схватил ее, открыл и сделал большой глоток, а потом передал Лусилле.
– Выпей! Не спорь, попробуй, это хороший крепкий напиток.
Он закашлялся и вытер выступившие слезы. Вкус у ликера был отвратительный, и его понадобилось немного, чтобы Конут опьянел вновь.
Но это «немного» могло спасти ему жизнь… Могло спасти жизнь Лусиллы… Могло спасти весь мир!
Глава 16
Таи-и Матасура-сан поднялся с постели и подошел к новому мощному заграждению.
Сумасшедшие белые не принесли им обед. Уже поздно, рассудил таи-и, хотя расположение звезд было для нег непривычным. Еще несколько недель назад единственным часами их племени служил проходящий по небу Южный Крест. А эти странные северные созвездия казались ему; холодными и неприятными. По ним он не мог определить ни время, ни направление.
Его широкие ноздри, гневно раздуваясь, втянули воздух.
Чтобы стать таи-и, помимо многого другого, он должен был уметь в совершенстве ориентироваться по звездам. Теперь перед лицом более могущественного искусства белых людей его умение стало бесполезным. Свойственное ему глубокое чутье, доведенное до способности отличать правду от лжи, сделало его вождем племени. Но эти белые были старше его, они не обратили на него внимания, у них чутье сильнее, они могут слышать даже свой внутренний шум.
Он не должен доверять ласковым словам белых стариков, подумал таи-и и плюнул на землю.
Его соплеменник окликнул таи-и из дверей хижины. На креольском наречии, которое было им более привычным, чем пиджин племени или коверканный английский Матасуры-сан, он пожаловался:
– Я позвал их прийти, но они не слышат.
– Один слышит, – возразил Матасура-сан.
– Старики все время болтают.
– Я слышу, – Матасура-сан сосредоточился для внушения.
Он сидел на корточках, поглядывая то на звезды, то на заграждение. За ограждением, несмотря на поздний час, шумел университетский городок.
Теперь Матасура-сан очень ясно понял, что он хочет делать.
Матасура-сан был таи-и не только благодаря своей силе и мудрости, но и по наследству. В 1944 году, когда в японский корабль попала торпеда и его экипаж нашел спасение на острове, там существовало процветающее общество.
Японские черты Матасуры-сан лишь отчасти характеризовали его происхождение. Но его предки были не простыми дикарями. Дело в том, что двенадцать японцев оказались не первыми моряками, попавшими на остров. Семьи, жившие здесь, образовывали англичане-отцы и меланезийки-матери, так как все мужчины-маланезийцы были перебиты. С приходом японцев все мужское население постигла та же участь. Пощадили лишь нескольких, в числе уцелевших был далекий предок Матасуры. Его оставили в живых, потому что он был главным священником острова и прожил более века. За его жизнь заплатили своей многие островитяне.
Через триста лет его потомок в третьем поколении унаследовал некоторые его способности. Одна из них – «глубокое чутье», но не с помощью ноздрей, а за счет какого-то другого органа чувств. Вторая – долгожитие. Матасуре-сан было около ста лет. Это единственная вещь, которую он скрыл от обладателей странных ласковых голосов, нашедших его на острове и посуливших много всего, если он им поможет.
«Глубокое ощущение» от мира по ту сторону заграждения было очень плохим.
Таи-и Матасура-сан все обдумал и принял решение. Он вернулся в хижину и поднял своего помощника ударом ноги.
– Попробуй поговорить с ним снова, – приказал он на пиджине. – Я помогу.
Когда Конут уходил, Лусилла слабо улыбалась во сне.
– Я вернусь, – прошептал он и вместе с сержантом Реймом вышел во двор. Ветер усиливался, свет звезд пробивался сквозь несущиеся облака. Вокруг Медцентра все еще стояли в ожидании тысячи людей, не потому, что надеялись на вакцинацию – тот факт, что прививки не действуют, был объявлен официально, а потому, что не знали, что делать. В клинике безостановочно работали врачи – с бледными лицами и красными от бессонницы глазами, они повторяли привычные процедуры, зная их бесполезность.
Сразу же после поступления тревожных сигналов о болезни они обнаружили, что все справочные материалы, накопленные за три века развития эпидемиологии, разграблены, и нет никакой возможности восстановить их. Конечно, они пытались… Часть медиков сами были больны и находились в больнице; они, как и остальные, были обречены.
Конут беспокоился не за себя, а за Лусиллу. Припомнив обстоятельства экспедиции, он восстановил в памяти, что Эст Кир сам прививался от оспы и дал понять остальным, что им более чем желательно сделать то же самое. Но как быть с Лусиллой? Она-то не прививалась!
Он уже сказал Рейму об уколах, а тот немедленно сообщил об этом руководству – они попытаются связаться с островами и найти врачей, которые составляли вакцину. Но, скорее всего, это бесполезно. Бессмертные наверняка оборвали все ниточки, ведущие к спасению обычных людей.
Но у этой мысли имелось и естественное следствие: если бессмертные увезли врачей, значит, надо найти место, где они укрылись.
Рейм и Конут подошли к загородке аборигенов. Их уже ждали.
– Вы звали нас? – спросил Конут. Это был вопрос, ибо он все еще не мог поверить.
Матасура-сан кивнул и протянул ему руку. Рейм, глядя на них, только моргал, у него кружилась голова. Конут и его заставил выпить три порции – не потому, что Рейм поддался телепатическому внушению, а потому, что Конут не был уверен. Это и впрямь выглядело как пьяное видение – профессор математики пожимает руки сидящему на корточках темнокожему человеку, не говоря при этом ни слова. Однако это было не видение.
Через минуту Конут выпустил руку сидящего. Maтасура-сан кивнул и, по-прежнему не говоря ни слова, взял из рук Конута бутылку и сделал солидный глоток, а затем передал ее своему помощнику, который лежал на земле позади него и едва сознавал, что происходит.
– Пошли, – пробормотал Конут, глупо выпучив глаза (очень трудно все время оставаться в меру пьяным!), – нам нужен вертолет. Рейм, ты можешь вызвать его?
Рейм полез в карман и, достав полицейскую рацию, коротко переговорил по ней и только потом спросил у Конута:
– Что случилось?
Конут поколебался и взял его за руку.
– Извини. Это все бессмертные. Ты был прав – они завезли носителей оспы и навлекли на нас эту беду. Но этот человек значительно старше, чем кажется, и тоже может читать мысли.
Рация тихонько запищала.
– Они встретят нас около Медцентра, – сказал Рейм, убирая ее в карман. – Пошли.
Только пройдя добрую половину дороги, Рейм догадался спросить:
– А куда мы полетим?
Конут передвигался с трудом; он шел медленно, очень медленно; его ноги были как наполненные воздухом сосиски; окружавший его воздух был густым, как желатин. Конут тщательно анализировал каждое свое движение – усердные попытки пьяного сохранять ясность мышления; он боялся напиться слишком сильно, но и не отваживался оставаться трезвым.
– Я знаю, где сейчас бессмертные, – сказал он. – Мне сообщил об этом Матасура-сан. Не словами, а держа мою руку, прямо от мозга к мозгу, этому помогает тесный контакт. Он не знает названия местности, но я найду ее на вертолете.
Он остановился и в недоумении оглядел себя.
– Боже, я совершенно пьян. Нам понадобится помощь.
– Я тоже пьян, – запинаясь, проговорил Рейм. – Но я учел это. Нас будет встречать все отделение по чрезвычайным ситуациям.
Расчищенное пространство возле Медцентра было идеальным для приземления вертолетов, правда, сейчас здесь местами лежали распростертые тела больных и просто истощенных людей. Конут и Рейм уже слышали шум вращающихся винтов и в ожидании замерли на краю площадки. К ним приближались двенадцать полицейских вертолетов; одиннадцатый в ряду завис, снижаясь, чтобы поднять их на борт, а двенадцатый подсвечивал ему огнями.
В резком свете прожекторов одна из распростертых неподалеку фигур приподнялась на локте, что-то бормоча. Глаза несчастного были широко раскрыты, хотя свет бил ему прямо в лицо. Он смотрел в сторону Рейма и Конута, губы его беззвучно двигались, а затем с них сорвался слабый крик:
– Носители!
Рейм первым осознал опасность.
– Бежим, – закричал он и, пошатываясь, бросился к снижающемуся вертолету.
Конут последовал за ним, но обезумевшими людьми владело лихорадочное возбуждение, они двигались быстрее.
– Носители! – подхватило десять, двенадцать голосов. Это походило на пробуждение толпы линчевателей.
– Носители! Это они во всем виноваты! Хватайте их!
Больные поднимали головы и тянули к ним руки. Несколько мужчин, кучкой стоявших в стороне, тоже двинулись к ним.
Конут побежал быстрее. Носители? Конечно, он знал, что это неправда. Может, Эст Кир или кто-то из его окружения, отчаявшись проникнуть через алкогольный барьер в его сознание, решили добраться до него, обработав мозги сотен полусонных измученных людей, которые валялись тут на траве. Бессмертные хотят натравить на них толпу!
Просто невероятно, говорила одна часть его сознания, отягощенная спиртным, просто невероятно, что в этой случайной толпе столько полутелепатов, но другая часть кричала: беги!
В них полетели камни, и на другом конце лужайки, ярдов за пятьдесят от Конута, раздался звук, который очень напоминал выстрел. Но над ними уже вращались лопасти вертолета. Как только они забрались в кабину, вертолет взмыл, оставив внизу бушующую толпу, требующую мести.
Вертолет спешил занять свое место в общем строю.
– Вы очень вовремя, – запыхавшись, сказал Конут пилоту. – Спасибо. Теперь держите на восток, пока…
Помощник пилота повернулся к нему, и что-то в его глазах заставило Конута запнуться на полуслове. Рейм почувствовал неладное одновременно с ним. Едва второй пилот потянулся за пистолетом, Рейм поднял кулак. Пилот полетел в одну сторону, оружие – в другую. Оседлав поверженного пилота, Конут и Рейм переглянулись. Им не нужно было слов, хотя связь не была телепатической, – просто они одновременно приходили к одинаковым решениям. Конут подобрал пистолет и навел его на оставшегося в кабине первого пилота.
– Это вертолет отделения чрезвычайных ситуаций, не так ли? С медикаментами на борту!
Рейм мгновенно понял. Он прыгнул к шкафчику и вытащил оттуда запечатанную пол-литровую фляжку бренди. Откупорив, протянул ее пилоту и приказал:
– Пей! – А потом, когда пилот выпил, скомандовал: – Включи рацию и прикажи каждому бойцу выпить, по крайней мере, две унции бренди.
«Ну, – подумал Конут, чувствуя головокружение, – это ад на пути избравших битву».
Сумасшедшие белые не принесли им обед. Уже поздно, рассудил таи-и, хотя расположение звезд было для нег непривычным. Еще несколько недель назад единственным часами их племени служил проходящий по небу Южный Крест. А эти странные северные созвездия казались ему; холодными и неприятными. По ним он не мог определить ни время, ни направление.
Его широкие ноздри, гневно раздуваясь, втянули воздух.
Чтобы стать таи-и, помимо многого другого, он должен был уметь в совершенстве ориентироваться по звездам. Теперь перед лицом более могущественного искусства белых людей его умение стало бесполезным. Свойственное ему глубокое чутье, доведенное до способности отличать правду от лжи, сделало его вождем племени. Но эти белые были старше его, они не обратили на него внимания, у них чутье сильнее, они могут слышать даже свой внутренний шум.
Он не должен доверять ласковым словам белых стариков, подумал таи-и и плюнул на землю.
Его соплеменник окликнул таи-и из дверей хижины. На креольском наречии, которое было им более привычным, чем пиджин племени или коверканный английский Матасуры-сан, он пожаловался:
– Я позвал их прийти, но они не слышат.
– Один слышит, – возразил Матасура-сан.
– Старики все время болтают.
– Я слышу, – Матасура-сан сосредоточился для внушения.
Он сидел на корточках, поглядывая то на звезды, то на заграждение. За ограждением, несмотря на поздний час, шумел университетский городок.
Теперь Матасура-сан очень ясно понял, что он хочет делать.
Матасура-сан был таи-и не только благодаря своей силе и мудрости, но и по наследству. В 1944 году, когда в японский корабль попала торпеда и его экипаж нашел спасение на острове, там существовало процветающее общество.
Японские черты Матасуры-сан лишь отчасти характеризовали его происхождение. Но его предки были не простыми дикарями. Дело в том, что двенадцать японцев оказались не первыми моряками, попавшими на остров. Семьи, жившие здесь, образовывали англичане-отцы и меланезийки-матери, так как все мужчины-маланезийцы были перебиты. С приходом японцев все мужское население постигла та же участь. Пощадили лишь нескольких, в числе уцелевших был далекий предок Матасуры. Его оставили в живых, потому что он был главным священником острова и прожил более века. За его жизнь заплатили своей многие островитяне.
Через триста лет его потомок в третьем поколении унаследовал некоторые его способности. Одна из них – «глубокое чутье», но не с помощью ноздрей, а за счет какого-то другого органа чувств. Вторая – долгожитие. Матасуре-сан было около ста лет. Это единственная вещь, которую он скрыл от обладателей странных ласковых голосов, нашедших его на острове и посуливших много всего, если он им поможет.
«Глубокое ощущение» от мира по ту сторону заграждения было очень плохим.
Таи-и Матасура-сан все обдумал и принял решение. Он вернулся в хижину и поднял своего помощника ударом ноги.
– Попробуй поговорить с ним снова, – приказал он на пиджине. – Я помогу.
Когда Конут уходил, Лусилла слабо улыбалась во сне.
– Я вернусь, – прошептал он и вместе с сержантом Реймом вышел во двор. Ветер усиливался, свет звезд пробивался сквозь несущиеся облака. Вокруг Медцентра все еще стояли в ожидании тысячи людей, не потому, что надеялись на вакцинацию – тот факт, что прививки не действуют, был объявлен официально, а потому, что не знали, что делать. В клинике безостановочно работали врачи – с бледными лицами и красными от бессонницы глазами, они повторяли привычные процедуры, зная их бесполезность.
Сразу же после поступления тревожных сигналов о болезни они обнаружили, что все справочные материалы, накопленные за три века развития эпидемиологии, разграблены, и нет никакой возможности восстановить их. Конечно, они пытались… Часть медиков сами были больны и находились в больнице; они, как и остальные, были обречены.
Конут беспокоился не за себя, а за Лусиллу. Припомнив обстоятельства экспедиции, он восстановил в памяти, что Эст Кир сам прививался от оспы и дал понять остальным, что им более чем желательно сделать то же самое. Но как быть с Лусиллой? Она-то не прививалась!
Он уже сказал Рейму об уколах, а тот немедленно сообщил об этом руководству – они попытаются связаться с островами и найти врачей, которые составляли вакцину. Но, скорее всего, это бесполезно. Бессмертные наверняка оборвали все ниточки, ведущие к спасению обычных людей.
Но у этой мысли имелось и естественное следствие: если бессмертные увезли врачей, значит, надо найти место, где они укрылись.
Рейм и Конут подошли к загородке аборигенов. Их уже ждали.
– Вы звали нас? – спросил Конут. Это был вопрос, ибо он все еще не мог поверить.
Матасура-сан кивнул и протянул ему руку. Рейм, глядя на них, только моргал, у него кружилась голова. Конут и его заставил выпить три порции – не потому, что Рейм поддался телепатическому внушению, а потому, что Конут не был уверен. Это и впрямь выглядело как пьяное видение – профессор математики пожимает руки сидящему на корточках темнокожему человеку, не говоря при этом ни слова. Однако это было не видение.
Через минуту Конут выпустил руку сидящего. Maтасура-сан кивнул и, по-прежнему не говоря ни слова, взял из рук Конута бутылку и сделал солидный глоток, а затем передал ее своему помощнику, который лежал на земле позади него и едва сознавал, что происходит.
– Пошли, – пробормотал Конут, глупо выпучив глаза (очень трудно все время оставаться в меру пьяным!), – нам нужен вертолет. Рейм, ты можешь вызвать его?
Рейм полез в карман и, достав полицейскую рацию, коротко переговорил по ней и только потом спросил у Конута:
– Что случилось?
Конут поколебался и взял его за руку.
– Извини. Это все бессмертные. Ты был прав – они завезли носителей оспы и навлекли на нас эту беду. Но этот человек значительно старше, чем кажется, и тоже может читать мысли.
Рация тихонько запищала.
– Они встретят нас около Медцентра, – сказал Рейм, убирая ее в карман. – Пошли.
Только пройдя добрую половину дороги, Рейм догадался спросить:
– А куда мы полетим?
Конут передвигался с трудом; он шел медленно, очень медленно; его ноги были как наполненные воздухом сосиски; окружавший его воздух был густым, как желатин. Конут тщательно анализировал каждое свое движение – усердные попытки пьяного сохранять ясность мышления; он боялся напиться слишком сильно, но и не отваживался оставаться трезвым.
– Я знаю, где сейчас бессмертные, – сказал он. – Мне сообщил об этом Матасура-сан. Не словами, а держа мою руку, прямо от мозга к мозгу, этому помогает тесный контакт. Он не знает названия местности, но я найду ее на вертолете.
Он остановился и в недоумении оглядел себя.
– Боже, я совершенно пьян. Нам понадобится помощь.
– Я тоже пьян, – запинаясь, проговорил Рейм. – Но я учел это. Нас будет встречать все отделение по чрезвычайным ситуациям.
Расчищенное пространство возле Медцентра было идеальным для приземления вертолетов, правда, сейчас здесь местами лежали распростертые тела больных и просто истощенных людей. Конут и Рейм уже слышали шум вращающихся винтов и в ожидании замерли на краю площадки. К ним приближались двенадцать полицейских вертолетов; одиннадцатый в ряду завис, снижаясь, чтобы поднять их на борт, а двенадцатый подсвечивал ему огнями.
В резком свете прожекторов одна из распростертых неподалеку фигур приподнялась на локте, что-то бормоча. Глаза несчастного были широко раскрыты, хотя свет бил ему прямо в лицо. Он смотрел в сторону Рейма и Конута, губы его беззвучно двигались, а затем с них сорвался слабый крик:
– Носители!
Рейм первым осознал опасность.
– Бежим, – закричал он и, пошатываясь, бросился к снижающемуся вертолету.
Конут последовал за ним, но обезумевшими людьми владело лихорадочное возбуждение, они двигались быстрее.
– Носители! – подхватило десять, двенадцать голосов. Это походило на пробуждение толпы линчевателей.
– Носители! Это они во всем виноваты! Хватайте их!
Больные поднимали головы и тянули к ним руки. Несколько мужчин, кучкой стоявших в стороне, тоже двинулись к ним.
Конут побежал быстрее. Носители? Конечно, он знал, что это неправда. Может, Эст Кир или кто-то из его окружения, отчаявшись проникнуть через алкогольный барьер в его сознание, решили добраться до него, обработав мозги сотен полусонных измученных людей, которые валялись тут на траве. Бессмертные хотят натравить на них толпу!
Просто невероятно, говорила одна часть его сознания, отягощенная спиртным, просто невероятно, что в этой случайной толпе столько полутелепатов, но другая часть кричала: беги!
В них полетели камни, и на другом конце лужайки, ярдов за пятьдесят от Конута, раздался звук, который очень напоминал выстрел. Но над ними уже вращались лопасти вертолета. Как только они забрались в кабину, вертолет взмыл, оставив внизу бушующую толпу, требующую мести.
Вертолет спешил занять свое место в общем строю.
– Вы очень вовремя, – запыхавшись, сказал Конут пилоту. – Спасибо. Теперь держите на восток, пока…
Помощник пилота повернулся к нему, и что-то в его глазах заставило Конута запнуться на полуслове. Рейм почувствовал неладное одновременно с ним. Едва второй пилот потянулся за пистолетом, Рейм поднял кулак. Пилот полетел в одну сторону, оружие – в другую. Оседлав поверженного пилота, Конут и Рейм переглянулись. Им не нужно было слов, хотя связь не была телепатической, – просто они одновременно приходили к одинаковым решениям. Конут подобрал пистолет и навел его на оставшегося в кабине первого пилота.
– Это вертолет отделения чрезвычайных ситуаций, не так ли? С медикаментами на борту!
Рейм мгновенно понял. Он прыгнул к шкафчику и вытащил оттуда запечатанную пол-литровую фляжку бренди. Откупорив, протянул ее пилоту и приказал:
– Пей! – А потом, когда пилот выпил, скомандовал: – Включи рацию и прикажи каждому бойцу выпить, по крайней мере, две унции бренди.
«Ну, – подумал Конут, чувствуя головокружение, – это ад на пути избравших битву».
Глава 17
Рейм был всего лишь сержантом, но ведущий их вертолет пилот был заместителем инспектора. Как только в его крови оказалось достаточно алкоголя, чтобы стереть давление бессмертных, он отдал нужную команду. Остальные вертолеты переспросили, правилен ли приказ, но подчинились.
Эскадрилья летела над заливом, над городом, направляясь в горы. Сейчас под ними беспомощно простирался город. На первый взгляд он казался благополучным и спокойным, но там, внизу, царили разруха и смерть, и обезумевшие толпы не знали, на ком выместить свой гнев. По полным ужаса улицам неслись тысячи ног; приглядевшись, Конут заметил горящие разбитые машины, небольшие кучки безжизненных тел – кошмарный беспорядок, который сотворила эпидемия. Хуже оспы была паника. Инспектор сказал им, что в городе погибло более десяти тысяч человек, причем только часть – от болезни. Остальные – жертвы террора.
Конут знал, что именно этого добивались бессмертные. Они достаточно долго сохраняли свое стадо, состоящее из кротких беспомощных овечек. И стадо процветало, пока не стало соперничать со своими невидимыми хозяевами в борьбе за пищу и место. Тогда, как хорошие хозяева, бессмертные решили уменьшить поголовье.
И что может быть удобнее, чем биологическое сокращение? Как микоматоз избавил Австралию от засилья кроликов, так оспа могла управлять численностью расплодившихся паразитов – людей, которые опасны для бессмертных.
Сержант Рейм хрипло произнес:
– Впереди грозовой фронт. Вряд ли нам удастся обойти его.
Вертолеты, следующие за ними, висели в чистом небе, но впереди, над горами, высились темные шапки облаков.
Конут тряхнул головой. Он один знал путь, по которому ушел Эст Кир, так как тот видел свой путь собственными глазами, а старый островитянин прочел его мысли и передал их Конуту. Они должны попытаться сразиться с грозой.
Конут на мгновение прикрыл глаза. Война шла не на жизнь, а на смерть, и он хотел бы знать, на что похоже ощущение, когда убиваешь человека. Он достаточно хорошо понимал причины, по которым Эст Кир и его друзья убирали с дороги ему подобных, пресекали исследования, которые выдали бы существование бессмертных. Это была постоянная борьба, и Конут мог понять и даже простить их, ибо они всего лишь боролись за свою собственную безопасность. Он мог бы простить им покушения на свою жизнь, даже попытку разрушить большую часть мира.
Он не мог простить им только одного – попытки воздействовать на Лусиллу. Потому что она была незащищенной. В любом случае какая-то часть населения должна была остаться в живых, но Конут был математиком, и он не допускал и одного шанса на миллион, что Лусилла окажется в их числе.
Все эти годы, размышлял он, все это время бессмертные навязывали человечеству свой путь развития. Отсюда крупные успехи в медицине, расцвет производства товаров для очень богатых любителей роскоши и комфорта. Но как бы все сложилось, если бы не их вмешательство?
Любопытно, подумал он, начиная трезветь, любопытно, не было ли чего-нибудь об этом в законе Вольграна? Нет, не у Вольграна. Где-то в теории статистики. Что-то о случайном движении. Броуновское движение молекул? Он вспомнил, что об этом упоминал Мастер Карл. «Походка пьяницы – ненаправленное развитие, которое движется всегда медленнее, чем направленное, но никогда не останавливается. Прямолинейное развитие всегда имеет конец, и если им управляют бессмертные, оно может зайти лишь так далеко, как они задумали.
Тут Конут совершенно ясно понял: у бессмертных нет будущего. Их могущество имеет оборотную сторону; так, содержатель псарни должен держать собак под постоянным контролем, он не может позволить свободно развиваться своим питомцам и… Канут, – раздался пронзительный злобный визг в его мозгу. В панике он схватил фляжку с медицинским бренди и залил голос изрядным глотком.
Фляжка понемногу пустела. Они должны торопиться. Они не отважатся быть трезвее.
Сенатор Дейн недовольно зашевелился и мысленно послал проклятие доносящемуся журчанию смеха. Прекратите хихикать, идиоты, подумал он. Я опять потерял их.
– Сладкосердечный, – весело пропела древняя девочка-подросток из Южной Америки, мадам Сант-Анна – святая, сказочная Анна, – не плачь!
Возникло мысленное изображение толстого плачущего ребенка с лицом Дейна.
Дейн ответил другой картинкой: в мадам Сант-Анну стреляют пистолеты, в нее всаживают тысячи шпаг.
Но это не я.
– Разве я беспокоюсь?
Хихиканье.
Ничего, скоро ты заплачешь. Изображение безымянной могилы. Сенатор сделал непристойный жест, но на самом деле он не так уж и разозлился. Он вновь попытался проникнуть в сознание Конута, но не преуспел в этом и наполовину, тогда, чтобы утешиться, он создал изображение пошатывающегося, страдающего тошнотой пьяницы и весело заулыбался. Еще немного полюбовавшись своим творением, сенатор швырнул болезненную мысль одному из черных слуг, в ожидании, пока тот принесет ему сласти.
Сенатор Дейн никогда не напивался, но наблюдал, как это делают обычные люди, и знал, к чему это приводит. Иногда бессмертные позволяли себе такое же избирательное расслабление при помощи алкалоидов. Дейн был совершенно уверен, что количество алкоголя, при котором мозг не поддается управляющему воздействию, должно отключить и моторные рефлексы. Эти пьяницы свалятся у подножия холма, падая друг на друга. И конечно, они не смогут найти убежище бессмертных – хотя мозг дикаря оказался достаточно сильным, и, возможно, он сумел что-то им передать; но нет – сам Эст Кир выбирал племя Матасуры для экспериментов. А от него ничего не скроешь. Значит, они не найдут.
Но они уже почти отыскали убежище. Когда-то это был курортный отель, подходящий для всякого рода сборищ, которые боятся посторонних глаз. Бессмертные перекупили его у гангстера, который, в свою очередь, приобрел отель у (более или менее) законных владельцев. Гангстер мешал бессмертным, и они избавились от него, совершив, по их мнению, весьма добродетельный поступок – убили убийцу.
Теперь все дороги, ведущие к отелю, были разрушены, и в пределах двадцати миль не осталось другого жилья. Устроить это стоило недешево, но бессмертные еще полвека назад спланировали грядущую эпидемию и позаботились о своей безопасности; когда дело касалось подобных вопросов, цена в их планах занимала последнее место.
Здесь была комната для каждого из семидесяти пяти бессмертных, собравшихся со всего мира, – от детей лет шестидесяти до самого старого, родившегося при Калигуле. (Очень немногие родились ранее двадцатого столетия; это объяснялось недостаточным в то время развитием медицины; но уж выглядели они так, словно не собирались умирать вообще.)
Здесь находились женщины, которых в результате многократных пластических операций на определенном расстоянии можно было принять за юных девушек. Имелись среди бессмертных и выглядевшие глубокими стариками – Эст Кир с его синюшным лицом и шрамами, коренастый римлянин, весь покрытый безобразными рубцами, лысый толстый негр, родившийся в рабстве у богатого плантатора в Вирджинии. Цвет кожи не имел значения для бессмертных, так же как раса и возраст – учитывалась только мощь. Они были сильнейшими в мире, так как подстраховывались, убивая слабейших.
И тем не менее они были трусами. Стадом, как дикие гуси, кочевали в поисках благоприятного климата: покинули Европу в начале двадцатого века, исчезли из района Тихого океана в период ядерных испытаний в 1950-е годы. Они загодя покинули Северную Африку перед арабо-израильскими конфликтами; никто из них не был поблизости от землетрясения или извержения вулкана, каждый из них, едва он понимал, кто он такой, берег свою бесконечную жизнь, окружая себя стенами и охранниками. Они были трусами. И обладали скупостью очень богатых. Да, у них имелись все недостатки, кроме естественной смерти.
В огромном отеле, который обслуживали прилетевшие сюда раньше суданцы, в совершенной недосягаемости для окружающего мира, защитившись даже от возможного столкновения с любопытными полным незнанием языка, они готовились пересидеть эпидемию.
Среди них бродил сенатор Дейн, внешне веселый, но в глубине души обеспокоенный. Он надоел им. Он вызывал всеобщее недовольство постоянным ворчанием и раздражением. Они уже предупредили его об этом словами и мыслями на пятидесяти разных языках (они знали их все), жестами и тоном. Но он постепенно заразил своим беспокойством всех. Страх – вещь относительная. Человек, который умирает с голоду, не боится внезапных ранних морозов, грозящих погубить урожай. Он может беспокоиться лишь о завтрашнем дне. Сытый более дальновиден.
Бессмертные заглядывали лет на сто вперед. Рокфеллеры жизни, отмеряющие обычным смертным дни и часы существования, как монеты нищим, они смотрели далеко в будущее, и каждый камешек на их пути казался горой. Беспокойство Дейна было мелким и далеким, но все же беспокойством.
Предположим, бормотал скрытый за веселостью страх, что они найдут нас. Конечно, они не справятся с нами: мы можем вывести их из строя, как обычно, воздействуя на мозг, но это неприятно. Нам придется бежать. У нас есть другие убежища, но это лучшее.
Заткнись, подумали (или сказали, или дали понять жестом) остальные. Он мешал их развлечениям. Римлянин демонстрировал свое умение удерживать перышко на мыльном пузыре (он был самым сильным из них; перемещать мысленно физические объекты – трудная задача, эта способность развивается с годами).
Но страх говорил: мы потеряли их. Они могут быть сейчас где угодно (мыльный пузырь лопнул). Страх говорил: даже если мы бежим, они найдут наш отель и наших врачей. И что будет тогда? Тогда они положат конец эпидемии, умрут лишь немногие, и пять биллионов оставшихся начнут охотиться за нами, а ведь нас всего семьдесят пять! (Перо упало на землю. Бессмертные обрушились на Дейна с руганью.)
Извините.
– Не извиняйся, проклятый старый дурак, – закричала мадам Сант-Анна, сопровождая свое восклицание мысленной картинкой, изображающей Дейна в шокирующие-интимных обстоятельствах. Римлянин подхватил изображение, придав ему утонченность, свойственную третьему веку.
– Но если они все-таки пройдут? – воскликнул Дейн.
– Давай-те, – проговорил своим скрипучим голосом Эст Кир, достаточно разозлившийся, чтобы говорить вслух, – уничто-жим сыво-ротку. Не сто-ит пор-тить себе день!
Дейн неохотно вышел, и, по мере того как он удалялся, в их мозгу ослабевало его встревоженное бормотание. Внезапно оно совсем прекратилось, и бессмертные весело вернулись к своим развлечениям.
…Для Дейна оно прекратилось тоже внезапно. Он спустился в холл этажом ниже и разыскивал одного из слуг-суданцев, когда услышал за спиной какой-то звук. Он попытался обернуться, но был очень толст и все-таки слишком стар.
Удар настиг его, и сенатор тяжело осел, как пузырь, наполненный салом. Потом он только смутно сознавал, что его схватили чьи-то руки, а затем ощутил во рту непривычный острый вкус – это что, ликер? Но он никогда не пил ликер! Кто-то вливал ему в глотку ликер.
– Глотни разок, – басом приговаривал один из вертолетчиков, слегка пошатываясь.
Сенатор Дейн не мог видеть, как отель заполняли пошатывающиеся фигуры. Когда сознание начало возвращаться к нему, было уже поздно. Голоса в мозгу молчали!
Алкоголь прервал связь Дейна с остальными. Он оглушил его, ослепил, оставил в одиночестве, словно на необитаемом острове. У него осталась возможность только говорить, слышать и видеть, а для человека, чью жизнь освещало сияние дара общения с помощью мысли, это была темнота. Он зарыдал.
Конут прошел через кухню, где под охраной толпились слуги, а на полу лежал сенатор Дейн, и заторопился за вертолетчиками. Он слышал выстрелы и на какой-то миг поддался панике. Вот решающий момент, думал он, за эти несколько секунд станет ясно, какая судьба ожидает человечество; что это будет – стадо, которое пасут бессмертные, или неуправляемая масса, которая погрязнет в раздорах между собой, не имея определенной цели. Нет! Это не его мысли! Это мысли Эста Кира, который находился сейчас так близко, что даже борьба и алкоголь не смогли полностью заглушить его влияния.
Конут бросился бежать. Его ощущения не поддавались описанию – словно он находился в двух сознаниях, в двух мирах одновременно. Он видел входящих полицейских, слышал стрельбу; собрав последние силы, он бросился за ними.
Бессмертные сопротивлялись, как могли, но их оружие потеряло эффективность. Их усилия выглядели такими же бесполезными, как попытки подкупить носорога или, скажем, вызвать землетрясение по собственному желанию. Они не могли сопротивляться грубой силе, им предстояло умереть или сдаться, и размытое бешенство в их мозгу напоминало зловоние.
Конут поймал последнюю ясную мысль Эста Кира: Мы потеряли. И больше ничего. Эст Кир умер, всех остальных взяли живыми.
Эскадрилья летела над заливом, над городом, направляясь в горы. Сейчас под ними беспомощно простирался город. На первый взгляд он казался благополучным и спокойным, но там, внизу, царили разруха и смерть, и обезумевшие толпы не знали, на ком выместить свой гнев. По полным ужаса улицам неслись тысячи ног; приглядевшись, Конут заметил горящие разбитые машины, небольшие кучки безжизненных тел – кошмарный беспорядок, который сотворила эпидемия. Хуже оспы была паника. Инспектор сказал им, что в городе погибло более десяти тысяч человек, причем только часть – от болезни. Остальные – жертвы террора.
Конут знал, что именно этого добивались бессмертные. Они достаточно долго сохраняли свое стадо, состоящее из кротких беспомощных овечек. И стадо процветало, пока не стало соперничать со своими невидимыми хозяевами в борьбе за пищу и место. Тогда, как хорошие хозяева, бессмертные решили уменьшить поголовье.
И что может быть удобнее, чем биологическое сокращение? Как микоматоз избавил Австралию от засилья кроликов, так оспа могла управлять численностью расплодившихся паразитов – людей, которые опасны для бессмертных.
Сержант Рейм хрипло произнес:
– Впереди грозовой фронт. Вряд ли нам удастся обойти его.
Вертолеты, следующие за ними, висели в чистом небе, но впереди, над горами, высились темные шапки облаков.
Конут тряхнул головой. Он один знал путь, по которому ушел Эст Кир, так как тот видел свой путь собственными глазами, а старый островитянин прочел его мысли и передал их Конуту. Они должны попытаться сразиться с грозой.
Конут на мгновение прикрыл глаза. Война шла не на жизнь, а на смерть, и он хотел бы знать, на что похоже ощущение, когда убиваешь человека. Он достаточно хорошо понимал причины, по которым Эст Кир и его друзья убирали с дороги ему подобных, пресекали исследования, которые выдали бы существование бессмертных. Это была постоянная борьба, и Конут мог понять и даже простить их, ибо они всего лишь боролись за свою собственную безопасность. Он мог бы простить им покушения на свою жизнь, даже попытку разрушить большую часть мира.
Он не мог простить им только одного – попытки воздействовать на Лусиллу. Потому что она была незащищенной. В любом случае какая-то часть населения должна была остаться в живых, но Конут был математиком, и он не допускал и одного шанса на миллион, что Лусилла окажется в их числе.
Все эти годы, размышлял он, все это время бессмертные навязывали человечеству свой путь развития. Отсюда крупные успехи в медицине, расцвет производства товаров для очень богатых любителей роскоши и комфорта. Но как бы все сложилось, если бы не их вмешательство?
Любопытно, подумал он, начиная трезветь, любопытно, не было ли чего-нибудь об этом в законе Вольграна? Нет, не у Вольграна. Где-то в теории статистики. Что-то о случайном движении. Броуновское движение молекул? Он вспомнил, что об этом упоминал Мастер Карл. «Походка пьяницы – ненаправленное развитие, которое движется всегда медленнее, чем направленное, но никогда не останавливается. Прямолинейное развитие всегда имеет конец, и если им управляют бессмертные, оно может зайти лишь так далеко, как они задумали.
Тут Конут совершенно ясно понял: у бессмертных нет будущего. Их могущество имеет оборотную сторону; так, содержатель псарни должен держать собак под постоянным контролем, он не может позволить свободно развиваться своим питомцам и… Канут, – раздался пронзительный злобный визг в его мозгу. В панике он схватил фляжку с медицинским бренди и залил голос изрядным глотком.
Фляжка понемногу пустела. Они должны торопиться. Они не отважатся быть трезвее.
Сенатор Дейн недовольно зашевелился и мысленно послал проклятие доносящемуся журчанию смеха. Прекратите хихикать, идиоты, подумал он. Я опять потерял их.
– Сладкосердечный, – весело пропела древняя девочка-подросток из Южной Америки, мадам Сант-Анна – святая, сказочная Анна, – не плачь!
Возникло мысленное изображение толстого плачущего ребенка с лицом Дейна.
Дейн ответил другой картинкой: в мадам Сант-Анну стреляют пистолеты, в нее всаживают тысячи шпаг.
Но это не я.
– Разве я беспокоюсь?
Хихиканье.
Ничего, скоро ты заплачешь. Изображение безымянной могилы. Сенатор сделал непристойный жест, но на самом деле он не так уж и разозлился. Он вновь попытался проникнуть в сознание Конута, но не преуспел в этом и наполовину, тогда, чтобы утешиться, он создал изображение пошатывающегося, страдающего тошнотой пьяницы и весело заулыбался. Еще немного полюбовавшись своим творением, сенатор швырнул болезненную мысль одному из черных слуг, в ожидании, пока тот принесет ему сласти.
Сенатор Дейн никогда не напивался, но наблюдал, как это делают обычные люди, и знал, к чему это приводит. Иногда бессмертные позволяли себе такое же избирательное расслабление при помощи алкалоидов. Дейн был совершенно уверен, что количество алкоголя, при котором мозг не поддается управляющему воздействию, должно отключить и моторные рефлексы. Эти пьяницы свалятся у подножия холма, падая друг на друга. И конечно, они не смогут найти убежище бессмертных – хотя мозг дикаря оказался достаточно сильным, и, возможно, он сумел что-то им передать; но нет – сам Эст Кир выбирал племя Матасуры для экспериментов. А от него ничего не скроешь. Значит, они не найдут.
Но они уже почти отыскали убежище. Когда-то это был курортный отель, подходящий для всякого рода сборищ, которые боятся посторонних глаз. Бессмертные перекупили его у гангстера, который, в свою очередь, приобрел отель у (более или менее) законных владельцев. Гангстер мешал бессмертным, и они избавились от него, совершив, по их мнению, весьма добродетельный поступок – убили убийцу.
Теперь все дороги, ведущие к отелю, были разрушены, и в пределах двадцати миль не осталось другого жилья. Устроить это стоило недешево, но бессмертные еще полвека назад спланировали грядущую эпидемию и позаботились о своей безопасности; когда дело касалось подобных вопросов, цена в их планах занимала последнее место.
Здесь была комната для каждого из семидесяти пяти бессмертных, собравшихся со всего мира, – от детей лет шестидесяти до самого старого, родившегося при Калигуле. (Очень немногие родились ранее двадцатого столетия; это объяснялось недостаточным в то время развитием медицины; но уж выглядели они так, словно не собирались умирать вообще.)
Здесь находились женщины, которых в результате многократных пластических операций на определенном расстоянии можно было принять за юных девушек. Имелись среди бессмертных и выглядевшие глубокими стариками – Эст Кир с его синюшным лицом и шрамами, коренастый римлянин, весь покрытый безобразными рубцами, лысый толстый негр, родившийся в рабстве у богатого плантатора в Вирджинии. Цвет кожи не имел значения для бессмертных, так же как раса и возраст – учитывалась только мощь. Они были сильнейшими в мире, так как подстраховывались, убивая слабейших.
И тем не менее они были трусами. Стадом, как дикие гуси, кочевали в поисках благоприятного климата: покинули Европу в начале двадцатого века, исчезли из района Тихого океана в период ядерных испытаний в 1950-е годы. Они загодя покинули Северную Африку перед арабо-израильскими конфликтами; никто из них не был поблизости от землетрясения или извержения вулкана, каждый из них, едва он понимал, кто он такой, берег свою бесконечную жизнь, окружая себя стенами и охранниками. Они были трусами. И обладали скупостью очень богатых. Да, у них имелись все недостатки, кроме естественной смерти.
В огромном отеле, который обслуживали прилетевшие сюда раньше суданцы, в совершенной недосягаемости для окружающего мира, защитившись даже от возможного столкновения с любопытными полным незнанием языка, они готовились пересидеть эпидемию.
Среди них бродил сенатор Дейн, внешне веселый, но в глубине души обеспокоенный. Он надоел им. Он вызывал всеобщее недовольство постоянным ворчанием и раздражением. Они уже предупредили его об этом словами и мыслями на пятидесяти разных языках (они знали их все), жестами и тоном. Но он постепенно заразил своим беспокойством всех. Страх – вещь относительная. Человек, который умирает с голоду, не боится внезапных ранних морозов, грозящих погубить урожай. Он может беспокоиться лишь о завтрашнем дне. Сытый более дальновиден.
Бессмертные заглядывали лет на сто вперед. Рокфеллеры жизни, отмеряющие обычным смертным дни и часы существования, как монеты нищим, они смотрели далеко в будущее, и каждый камешек на их пути казался горой. Беспокойство Дейна было мелким и далеким, но все же беспокойством.
Предположим, бормотал скрытый за веселостью страх, что они найдут нас. Конечно, они не справятся с нами: мы можем вывести их из строя, как обычно, воздействуя на мозг, но это неприятно. Нам придется бежать. У нас есть другие убежища, но это лучшее.
Заткнись, подумали (или сказали, или дали понять жестом) остальные. Он мешал их развлечениям. Римлянин демонстрировал свое умение удерживать перышко на мыльном пузыре (он был самым сильным из них; перемещать мысленно физические объекты – трудная задача, эта способность развивается с годами).
Но страх говорил: мы потеряли их. Они могут быть сейчас где угодно (мыльный пузырь лопнул). Страх говорил: даже если мы бежим, они найдут наш отель и наших врачей. И что будет тогда? Тогда они положат конец эпидемии, умрут лишь немногие, и пять биллионов оставшихся начнут охотиться за нами, а ведь нас всего семьдесят пять! (Перо упало на землю. Бессмертные обрушились на Дейна с руганью.)
Извините.
– Не извиняйся, проклятый старый дурак, – закричала мадам Сант-Анна, сопровождая свое восклицание мысленной картинкой, изображающей Дейна в шокирующие-интимных обстоятельствах. Римлянин подхватил изображение, придав ему утонченность, свойственную третьему веку.
– Но если они все-таки пройдут? – воскликнул Дейн.
– Давай-те, – проговорил своим скрипучим голосом Эст Кир, достаточно разозлившийся, чтобы говорить вслух, – уничто-жим сыво-ротку. Не сто-ит пор-тить себе день!
Дейн неохотно вышел, и, по мере того как он удалялся, в их мозгу ослабевало его встревоженное бормотание. Внезапно оно совсем прекратилось, и бессмертные весело вернулись к своим развлечениям.
…Для Дейна оно прекратилось тоже внезапно. Он спустился в холл этажом ниже и разыскивал одного из слуг-суданцев, когда услышал за спиной какой-то звук. Он попытался обернуться, но был очень толст и все-таки слишком стар.
Удар настиг его, и сенатор тяжело осел, как пузырь, наполненный салом. Потом он только смутно сознавал, что его схватили чьи-то руки, а затем ощутил во рту непривычный острый вкус – это что, ликер? Но он никогда не пил ликер! Кто-то вливал ему в глотку ликер.
– Глотни разок, – басом приговаривал один из вертолетчиков, слегка пошатываясь.
Сенатор Дейн не мог видеть, как отель заполняли пошатывающиеся фигуры. Когда сознание начало возвращаться к нему, было уже поздно. Голоса в мозгу молчали!
Алкоголь прервал связь Дейна с остальными. Он оглушил его, ослепил, оставил в одиночестве, словно на необитаемом острове. У него осталась возможность только говорить, слышать и видеть, а для человека, чью жизнь освещало сияние дара общения с помощью мысли, это была темнота. Он зарыдал.
Конут прошел через кухню, где под охраной толпились слуги, а на полу лежал сенатор Дейн, и заторопился за вертолетчиками. Он слышал выстрелы и на какой-то миг поддался панике. Вот решающий момент, думал он, за эти несколько секунд станет ясно, какая судьба ожидает человечество; что это будет – стадо, которое пасут бессмертные, или неуправляемая масса, которая погрязнет в раздорах между собой, не имея определенной цели. Нет! Это не его мысли! Это мысли Эста Кира, который находился сейчас так близко, что даже борьба и алкоголь не смогли полностью заглушить его влияния.
Конут бросился бежать. Его ощущения не поддавались описанию – словно он находился в двух сознаниях, в двух мирах одновременно. Он видел входящих полицейских, слышал стрельбу; собрав последние силы, он бросился за ними.
Бессмертные сопротивлялись, как могли, но их оружие потеряло эффективность. Их усилия выглядели такими же бесполезными, как попытки подкупить носорога или, скажем, вызвать землетрясение по собственному желанию. Они не могли сопротивляться грубой силе, им предстояло умереть или сдаться, и размытое бешенство в их мозгу напоминало зловоние.
Конут поймал последнюю ясную мысль Эста Кира: Мы потеряли. И больше ничего. Эст Кир умер, всех остальных взяли живыми.
Глава 18
Обратный путь Конут пропустил – он заснул и проспал несколько часов. Рейм не будил его. Теперь у них на все хватит времени, даже на сон. Медики по восстановленным записям уже работали над изготовлением вакцины, сотни литров сыворотки распространялись среди больных. Толпы умолкли, беспорядки прекратились, у людей появилась надежда, опасность для большинства из них миновала. Но не для всех. Например, понадобилось какое-то время, чтобы доставить сыворотку в Южную Африку, поэтому там умерли многие. Но погибли только миллионы. Конут проснулся резко, как от взрыва. Голова болела, ноги подкашивались, но он был готов к борьбе. Рейм, наевшийся взбадривающих таблеток, но все равно вялый от усталости, успокоил его:
– Все в порядке. Взгляни!
Они снова были в городе, в наспех освобожденном крыле одного из госпиталей. Здесь, в комнатах по обе стороны коридора, по двое размещались очень старые мужчины и женщины.
Все они выглядели пьяными, некоторые спали.
– Здесь двадцать из них, – гордо сказал Рейм, – даю гарантию, что уровень алкоголя у каждого в крови не менее полутора процентов. Мы будем держать их в таком состоянии до тех пор, пока не решим, что с ними делать.
– Только двадцать? – требовательно спросил Конут, внезапно встревожившись. – А что с остальными?
Рейм хищно улыбнулся.
– Понимаю, – проговорил Конут, рассматривая странное противоречие: мертвый бессмертный. Это лучше, сказал он себе, чем мертвая планета.
Он не стал здесь задерживаться. Он хотел видеть Лусиллу. Рейм уже позвонил в городок и сообщил Конуту, что с ней все в порядке, она еще спит; но Конуту необходимо было убедиться самому.
Когда полицейский вертолет доставил Конута в университетский городок, шел проливной дождь. Конут побежал по мокрой траве, озираясь вокруг. Трава была измята и замусорена, по разбитым окнам Медцентра можно было определить место, где толпа чуть не ворвалась внутрь. Он поспешил дальше, мимо лагеря аборигенов, теперь опустевшего, мимо Административного корпуса, мимо памятного места гибели Карла и клиники, где умер Эгерт. Дождь нес с собой едкий дым костров, разожженных в городе.
Но гроза подходила к концу, и сквозь тучи уже проглядывало солнце.
Конут вошел в свою комнату, Лусилла зашевелилась и проснулась. Она выглядела совершенно спокойной и улыбнулась ему.
– Я знала, ты вернешься, – сказала она.
Конут обнял ее, но даже в этот момент не мог забыть о словах Рейма: из пьяного невнятного лепета бессмертных выяснилось нечто очень важное: число людей с зарождающимися телепатическими способностями было гораздо больше, чем Конут предполагал. Но они вовсе не были „неудачными попытками природы“.
Они действительно существовали. Мутация, породившая Эста Кира, породила уже много миллионов ему подобных, и с ними уже нельзя было справиться, убивая или подталкивая их к смерти. И, что самое важное, все они были долгоживущими. Этот ген доминировал и теперь встречался так часто, что вскоре таким станет все человечество. Вот какое будущее едва не погубили бессмертные, защищая свою власть и привилегии от Конута, Лусиллы и других, с кем они не хотели делиться.
– Я знала, ты вернешься, – снова прошептала Лусилла.
– Я же обещал. Я буду возвращаться всегда. – И Конут задумался над тем, как сказать ей, что слово „всегда“ внезапно обрело для них новый смысл.
– Все в порядке. Взгляни!
Они снова были в городе, в наспех освобожденном крыле одного из госпиталей. Здесь, в комнатах по обе стороны коридора, по двое размещались очень старые мужчины и женщины.
Все они выглядели пьяными, некоторые спали.
– Здесь двадцать из них, – гордо сказал Рейм, – даю гарантию, что уровень алкоголя у каждого в крови не менее полутора процентов. Мы будем держать их в таком состоянии до тех пор, пока не решим, что с ними делать.
– Только двадцать? – требовательно спросил Конут, внезапно встревожившись. – А что с остальными?
Рейм хищно улыбнулся.
– Понимаю, – проговорил Конут, рассматривая странное противоречие: мертвый бессмертный. Это лучше, сказал он себе, чем мертвая планета.
Он не стал здесь задерживаться. Он хотел видеть Лусиллу. Рейм уже позвонил в городок и сообщил Конуту, что с ней все в порядке, она еще спит; но Конуту необходимо было убедиться самому.
Когда полицейский вертолет доставил Конута в университетский городок, шел проливной дождь. Конут побежал по мокрой траве, озираясь вокруг. Трава была измята и замусорена, по разбитым окнам Медцентра можно было определить место, где толпа чуть не ворвалась внутрь. Он поспешил дальше, мимо лагеря аборигенов, теперь опустевшего, мимо Административного корпуса, мимо памятного места гибели Карла и клиники, где умер Эгерт. Дождь нес с собой едкий дым костров, разожженных в городе.
Но гроза подходила к концу, и сквозь тучи уже проглядывало солнце.
Конут вошел в свою комнату, Лусилла зашевелилась и проснулась. Она выглядела совершенно спокойной и улыбнулась ему.
– Я знала, ты вернешься, – сказала она.
Конут обнял ее, но даже в этот момент не мог забыть о словах Рейма: из пьяного невнятного лепета бессмертных выяснилось нечто очень важное: число людей с зарождающимися телепатическими способностями было гораздо больше, чем Конут предполагал. Но они вовсе не были „неудачными попытками природы“.
Они действительно существовали. Мутация, породившая Эста Кира, породила уже много миллионов ему подобных, и с ними уже нельзя было справиться, убивая или подталкивая их к смерти. И, что самое важное, все они были долгоживущими. Этот ген доминировал и теперь встречался так часто, что вскоре таким станет все человечество. Вот какое будущее едва не погубили бессмертные, защищая свою власть и привилегии от Конута, Лусиллы и других, с кем они не хотели делиться.
– Я знала, ты вернешься, – снова прошептала Лусилла.
– Я же обещал. Я буду возвращаться всегда. – И Конут задумался над тем, как сказать ей, что слово „всегда“ внезапно обрело для них новый смысл.