Пол Фредерик. Походка пьяницы

   В двадцать пять минут одиннадцатого Карл вошел в книгохранилище и немедленно потребовал ночного библиотекаря. Это был студент и, как большинство студентов на дежурстве, он занимался своими делами. Он был смущен, и Конут быстро сообразил почему.
   – Ты ведь спал, правда?
   Тот, опустив голову, кивнул. Говоря с ними, он почти засыпал; известие о смерти Мастера Карла быстро облетело всех ночных дежурных городка, и мальчик больше не мог заснуть.
   – Он назначил мне пять штрафных очков, – признался он с досадой.
   – Можешь считать их отмененными, – милостиво разрешил Конут. – Ты правильно поступил, сказав нам об этом. Сержант Рейм должен знать все подробности.
   – Спасибо, Мастер Конут. А еще я не успел убрать со стола пепельницу, и Мастер Карл заметил ее. Но сказал только, что хочет поработать с книгами.
   Студент провел их в большой зал с кондиционированием, где хранились микрофильмы и пленки, составляющие Университетскую библиотеку. Библиотечный компьютер был подключен к той же цепи, что и Стики Дик; все компьютеры Университета образовывали единую сеть.
   Рейм разглядывал помещение.
   – С тех пор как я здесь учился, оборудование стало сложнее, – заметил он. – А Мастер Карл знал, как им пользоваться?
   Студент улыбнулся.
   – Ему казалось, что да. Но потом он потребовал меня. Он был в ярости, потому что не мог получить те данные, которые хотел. Я попытался помочь, но это были данные со спецдоступом. Результаты всеобщей переписи.
   – О, – сказал Конут.
   – Что? – обернулся к нему сержант Рейм.
   – Думаю, я знаю, чего он добивался. Это Вольгран.
   По счастью, Рейм понял, о чем идет речь, ибо самому Конуту и в голову не пришло бы, что кто-то не знает о законе распределения Вольграна.
   – Я использовал в своей работе специальные функции Вольграна, – сказал Рейм. – Мне не совсем ясно, какая здесь связь с переписью населения.
   Конут уселся и начал объяснения. Не глядя, он протянул руку, и Лусилла, которая по-прежнему сопровождала его, взяла его руку в свою.
   – Это не имеет отношения к расследованию. По крайней мере, мне так кажется. Предмет исследования – некоторые аномалии в распределении Вольграна применительно к результатам переписи; они существуют, хотя очевидно, что их быть не должно. Поэтому я взял эту тему для изучения. – Конут нахмурился. – Я думал, что справлюсь, но столкнулся с проблемой. Некоторые величины, вытекающие из составленных мной уравнений, оказались… нелепыми. Я попытался получить истинные данные, но столкнулся с тем же, что и Мастер Карл, – они выдаются только по спецдоступу. Глупо, конечно.
   Студент неожиданно вмешался.
   – Мастер Карл сказал, что это идиотизм. Сказал, что собирается получить их, чего бы это ни стоило.
   И умолк, залившись краской.
   – Понятно, – сказал Рейм. – Я полагаю, он так и поступил. А что за показатели вас интересовали?
   – Не важно, – ответил Конут, покачав головой. – Мои результаты неверны. Только я не могу найти ошибку. И решил проверить вычисления опытным путем. Видимо, Карл рассуждал так же и решил взглянуть на результаты переписи в надежде найти разгадку, как до этого поступил и я.
   – Давайте взглянем, – предложил Рейм.
   Библиотекарь пригласил их к компьютеру, но Конут кивком отослал его в сторону. Он сам сделал запрос.
   – Данные по возрастам, – пояснил он. – Никакой особой важности они, конечно, не представляют. Нет причин засекречивать их. И все же…
   Он закончил манипуляции с клавиатурой и вывел результат на экран. Экран замигал, появилась алая надпись: «Информация выдается по спецдоступу».
   Рейм уставился на экран, затем произнес:
   – Я не знал, что такое бывает.
   Конут понял, что он имел в виду.
   – Я тоже вначале не поверил. Карл был главой факультета, ему казалось, что у него есть определенные права…
   Полицейский кивнул.
   – Что скажешь, сынок? Как он реагировал? Возмущался?
   – Он был злой как черт, – с удовлетворением сообщил библиотекарь. – Сказал, что дойдет до самого Президента и выяснит, как получить эти данные. Кричал, что это идиотская, так и говорил, идиотская, некомпетентная бюрократия.
   Сержант взглянул на Конута.
   – Достаточно. Вот мы и выяснили, что хотели.
   – Думаешь, он мог убить человека? – резко спросил Конут.
   – Мастер Конут, – медленно проговорил полицейский, – я же не утверждаю, что он хотел это сделать. Но Карл достиг предела. Он был вне себя от ярости и, кто знает, что могло случиться.
   Он лишил возможности Конута продолжать спор, сказав библиотекарю:
   – Думаю, это все. Если, конечно, Мастер Карл не говорил еще чего-нибудь.
   Студент помялся, а потом ухмыльнулся.
   – Только одно. Уходя, он дал мне еще десять штрафных очков за курение на дежурстве.
   Наутро Конута вызвали в Канцелярию для оглашения завещания Карла. Он не особенно удивился, узнав, что начнется единственным наследником. Однако был тронут. И опечален, так как ему сообщил об этом голос самого Карла. Запись наиболее важных документов на пленку была нововведением. Что ж, похоже на Мастера Карла – пребывать в уверенности, что распоряжения насчет его скромного имущества имеют первостепенную важность.
   На пленке с изображением Мастера Карла были записаны несколько звучных фраз: «Будучи в здравом уме и твердой памяти, я завещаю своему дорогому другу, Мастеру Конуту…» Конут, щурясь, смотрел на изображение. Оно было полно жизни. Несмотря на то, что пленку с голосом можно подделать, как и любой документ. Но никто в мире не сможет подделать видеопленку так мастерски. Голос, который слышал сейчас Конут, гремел из миллионов телевизоров в течение десятилетий. Конут поймал себя на том, что не обращает внимания на слова, а пытается понять, когда именно Карл принял решение оставить все ему. Он смутно припомнил, что эту одежду Карл носил когда-то раньше, но когда он сменил ее на другую?
   Теперь это не важно. Все, что касается Мастера Карла, уже не имеет значения. Динамик затрещал, и лицо Карла исчезло с экрана.
   Лусилла тронула его за локоть. Чиновник бодро произнес: – Ну вот и все. Все ваше. Вот опись. Конут быстро проглядел список. Более тысячи книг – чиновники все подсчитали, наверное, трудились день и ночь! – на пятьсот долларов с небольшим. Одежда и личные вещи – Конут невольно улыбнулся – произвольно оценены в один доллар. Наличных денег чуть больше тысячи долларов, включая те монеты, что нашли у него в карманах. Доля в университетском пенсионном фонде – восемь тысяч четыреста шестьдесят долларов; задолженность по зарплате, высчитанная на час смерти – двести семьдесят один доллар; гонорар, причитающийся за использование пленок с его лекциями, – пятьсот долларов. Конут содрогнулся. Карла бы это задело, но его старые записи, действительно, использовали все меньше, появились новые профессора, новые методики. В списке значился также гонорар, причитающийся за мнемонические песни, совершенно возмутительный – пятьдесят долларов.
   Конут не стал читать подробный перечень вычетов – налог на наследство, подоходный налог, какие-то счета. Он взглянул только на окончательную сумму – чуть больше восьми тысяч.
   Управляющий похоронными делами медленно вышел из глубины комнаты и важно провозгласил:
   – Обозначим сумму в восемь тысяч. Вас устраивает? Тогда распишитесь здесь, Мастер Конут.
   «Здесь», то есть внизу стандартного посмертного соглашения со стандартным разделением наследства пополам между наследниками и похоронным ведомством. Конут быстро проглядел его, чувствуя некоторое облегчение. Все прошло гладко. Установленная законом минимальная плата за обычные похороны составляла две с половиной тысячи долларов; если же имущество стоило меньше пяти тысяч, наследовалось только то, что превышает стоимость похорон. А если сумма не достигала двух с половиной тысяч, наследник не получал ничего и должен был доплачивать разницу за похороны. Таков был закон.
   Нередко наследник, обязанный нести расходы на похороны, вспоминал о покойном отнюдь не с состраданием.
   (В самом деле, попадаются такие нищие, которые используют завещание как инструмент мести. За бутылку ликера стоимостью в сто долларов они готовы завещать свое ничтожное имущество злейшему врагу – поставщику спиртного, который рано или поздно обнаружит, что неизбежно должен заплатить две с половиной тысячи долларов за похороны.)
   Сержант Рейм ждал их на улице.
   – Не возражаете? – он вежливо протянул руку за бумагами.
   Конут передал ему посмертное соглашение с описью имущества Карла. Полицейский вдумчиво прочел его, покачал головой.
   – Не так уж много. Хотя много ему и не требовалось, не так ли?
   Он взглянул на часы.
   – Ну ладно. Не могли бы вы пройти со мной? Нужно продолжать расследование.
   Отдавая дань уважения Университету, государственный медэксперт пригласил в состав комиссии дюжину профессоров разных факультетов. С математического отделения присутствовала женщина по имени Дженнет, но Конут смутно узнал и других – по совместным чаепитиям и прогулкам во дворе.
   Эст Кир кратко и в своей обычной, неизменной манере показал, что прежде Мастер Карл никогда не проявлял признаков безумия, но в ту ночь вел себя буйно и угрожающе.
   Экономка Эста Кира утверждала то же самое, добавив, что опасалась за собственную жизнь.
   Затем поднялся телохранитель, убивший Карла. Конут почувствовал, как сжалась сидящая рядом Лусилла; он испытывал то же самое.
   С виду в этом человеке не было ничего особенного – средних лет, рослый и сильный, речь его каким-то странным образом напоминала манеру говорить его патрона, Эста Кира. Он сказал, что служит у Президента около десяти лет, до этого был полицейским, ведь богатые люди часто нанимают в телохранители бывших полицейских, и что раньше ему не приходилось убивать, защищая Эста Кира.
   – Но этот человек… Он был опасен. Он… собирался убить… кого-нибудь.
   Затем показания дали еще несколько человек: сам Конут, ночной дежурный, студент-библиотекарь, даже секс-писатель Фарли, который утверждал, что Мастер Карл показался ему при встрече достаточно выбитым из колеи, но, безусловно, это оправдывали обстоятельства – ведь Фарли сообщил о последней попытке самоубийства Конута. При этих словах Конут постарался не обращать внимания на прикованные к нему любопытные взгляды.
   На вынесение вердикта потребовалось не более пяти минут. Он гласил: «Убит в целях защиты при попытке совершить убийство».
   Потом Конут долго избегал посещать резиденцию Эста Кира, чтобы не сталкиваться с убийцей Карла. Он никогда не видел этого человека раньше и не хотел встречать вновь.
   Но время шло, и смерть Карла сгладилась в его памяти, постепенно ее вытеснили другие проблемы.
   День за днем Конут приближался к рубежу жизни самоубийц, потом перешагнул его, побив рекорд выживаемости.
   Ему сохраняла жизнь бесконечная забота Лусиллы. Каждую ночь жена ждала, пока он заснет, и каждое утро вставала раньше него. Она стала бледной, как-то Конут заметил, что она дремлет в раздевалке во время его лекции, – но не жаловалась. Она не говорила ему, пока он сам по некоторым признакам не догадался, что дважды за неделю, несмотря на ее заботу, умудрился совершить попытку вскрыть себе вены, сперва ножом для разрезания бумаг, потом краем разбитого стакана. Когда он побранил ее за молчание, она в ответ лишь поцеловала его. И все. Конут по-прежнему видел сны, странные сны. Просыпаясь, он отчетливо видел их содержание, но только один раз рассказал Лусилле, больше не решился. Уж очень они были странные. В снах Конута заставляли подчиняться чьему-то контролю, он получал приказания от какого-то грубого начальника или враждебной толпы римлян, жаждущих пролития его крови на арене гладиаторских боев. Сны были неприятны; Конут долго пытался объяснить их природу и пришел к выводу, что они вызваны его подсознательным ощущением контроля со стороны Лусиллы. Следующий вывод был таков: паранойя. Он не хотел в это верить. Но какое объяснение можно было найти еще?
   Конут подумывал вновь обратиться к психоаналитику, но когда заговорил об этом с Лусиллой, она лишь покраснела и стала более напряженной. Из их любви ушли неожиданные радости, это беспокоило Конута, но ему не приходило в голову, что растущее доверие и солидарность, возможно, куда важнее.
   Не все радости канули в прошлое. Кроме передышек между взрывами страстей, отчасти провоцируемых непреклонным желанием Лусиллы оставаться на страже, пока он спит, кроме доверия и близости, было еще кое-что. Интерес к общему делу, ибо Лусилла, как преданная жена, разделяла научные интересы Конута куда больше, чем любой другой ученик из его классов. Вместе они перепроверили работу по Вольграну, не нашли серьезных ошибок, неохотно отложили исследования из-за отсутствия проверочных данных и начали новую работу по вопросу первичного распределения в очень больших числах.
   В один из теплых дней они шли к Башне Математиков, обсуждая новый подход к использованию в целях анализа законов конгруэнтности, как вдруг Лусилла остановилась и схватила Конута за руку.
   Навстречу шел Эгерт. Он загорел, но выглядел каким-то угнетенным. Причиной была, как правильно догадался Конут, неловкость от встречи с девушкой, которую он любил, и с человеком, за которого она вышла замуж. Но были и другие причины. У Эгерта был нездоровый вид.
   – Что с тобой случилось? – напрямик спросила Лусилла.
   – Разве ты не знаешь Медицинскую Школу? – невесело улыбнулся Эгерт. – У них принято издеваться над новичками. Обычная шутка – это кожный грибок, который вызывает прогорклый пот, так что ты начинаешь ужасно вонять; или еще: несколько капель какого-то вещества – и весь покрываешься оранжевыми пятнами, либо… ладно, хватит об этом. Некоторые шутки носят весьма, как бы это выразиться, специфический характер.
   – Это ужасно, – искренне огорчилась Лусилла. – Мне кажется, ты несчастлив, Эгерт.
   Когда Эгерт ушел, Конут сказал ей:
   – Мальчишки есть мальчишки.
   Лусилла бросила на него быстрый взгляд и отвела глаза. Конут сознавал, что говорит жестоко, но не знал, что она поняла причину, и надеялся, что ему удалось скрыть внезапную вспышку ревности.
   Прошло немногим больше двух недель после смерти Карла, когда в дверь Конута постучал дежурный и доложил о посетителе. Это был сержант Рейм с чемоданом, набитым всякой всячиной.
   – Личные вещи Мастера Карла, – провозгласил он. – Они теперь ваши. Мы временно брали их на экспертизу.
   Конут пожал плечами. Пожитки не имели особой ценности. Он просмотрел содержимое чемодана: несколько поношенных предметов туалета, объемистая тетрадка с надписью «Дневник» – он нетерпеливо пролистал ее, но там были записи только о недостатках и посещаемости классов – и коробка с фотопленками.
   Сержант Рейм сел.
   – Вот о чем я хотел вас спросить. У него была масса фотопринадлежностей. Мы нашли несколько нераспечатанных пачек пленки, которые Мастер Карл поместил в нечто вроде облучающего устройства из люминесцентной бумаги. Наши лаборанты потратили массу времени, чтобы разобраться с этим хозяйством. Они пришли к выводу, что Карл пытался зарегистрировать излучение бумаги на пленке, но не смогли понять, с какой целью.
   – Я тоже не знаю, – ответил Конут, – но могу предположить.
   Он рассказал об увлечениях Карла, о бесконечных экспериментах, в которые Карл хотел втянуть и его.
   – Не знаю, чего он хотел добиться на сей раз, по-моему, это как-то связано с получением изображений геометрических фигур – звезд, кругов и тому подобное. Но почему вы спрашиваете? Не хотите ли вы сказать, что он добился успеха?
   – Не совсем.
   Сержант Рейм открыл пакет и протянул Конуту глянцевый отпечаток.
   – Все негативы были пусты, кроме одного. Вот этого. Конут изучил фото. Казалось, это был текст принтера.
   Изображение не слишком четкое, но достаточно ясное, чтобы Конут мог прочесть. Некоторое время он искал разгадку, потом покачал головой.
   Из букв на снимке складывалось:
   «Ты проклятый старый дурак».

Глава 12

   Дул свежий ветер, и натянутые под платформой поселения кабели, вибрируя, издавали бычий рев. Пневматические генераторы то грохотали, то жалобно визжали, то трещали. Но брат Лусиллы не замечал обычного шума.
   Он не очень хорошо себя чувствовал, но привык всегда делать то, чего ожидают от него родители, а они ожидали, что он будет смотреть передачу из Университета, лекцию, на которой должна присутствовать его сестра. Это был класс Конута, и Роджер в полном неведении слушал обстоятельное объяснение теоремы Вильсона. Интереснее всего казались танцующие фигурки на экране, но в целом это было для него бессмысленное зрелище. Камера лишь дважды показала аудиторию, Лусилла не попалась ему на глаза ни разу.
   Он сообщил об этом матери, бросил взгляд на флаг, подаренный сестрой, и отправился на работу.
   К концу дня он почувствовал себя хуже. В висках стучало, голова болела, временами подступала тошнота. Работать стало трудно, а работа у Роджера была не из приятных: весь день он проводил, стоя по колено в вонючей массе из соленой воды, рыбьих внутренностей и крови.
   Обычно это его не беспокоило (как не беспокоило ничто другое). Но сегодня все было иначе. Он с трудом стоял на ногах, придерживаясь одной рукой за обитый железом стол, и сильно тряс головой, пытаясь прийти в себя. Только что ему пришлось сбегать в туалет, где его сильно вырвало. И, кажется, придется бежать туда снова.
   Стоящий на другом конце стола сортировщик окликнул его:
   – Эй, Роджер! Ты нас задерживаешь!
   Роджер потер затылок и пробормотал что-то, непонятное даже ему самому. Он начал работать, больше медлить было нельзя – уже навалилось много рыбы. В обязанности сортировщика входило отделять самок искусственно разведенного атлантического лосося от самцов. Самцы скатывались по крутому скату навстречу быстрой и неминуемой смерти, в то время как самки в сезон метания икры содержали в себе нечто слишком ценное, чтобы отбросить его в месиво из внутренностей и костей, из которого делают чистую рыбную муку.
   В этом состояла работа Роджера и еще нескольких десятков людей, стоящих, как и он, у разделочных столов. Сначала они хватали бьющуюся самку за хвост и ударом оглушали ее. Затем брали тушку обеими руками, развернув брюхом к соседу, а тот своим длинным, испачканным жиром ножом вскрывал ей живот и извлекал икру. (Часто нож срывался, так что работа Роджера была не завидной.) Быстрое вращательное движение – икра отправляется в одну сторону, а выпотрошенная тушка в другую, и сортировщик берется за следующую рыбину. Иногда рыба отчаянно сопротивлялась, что было крайне неприятным зрелищем для людей с воображением, и даже самый равнодушный человек начинал испытывать отвращение к такой работе. Роджер занимался ею уже четыре года.
   – Давай, Роджер! – вновь прокричал его напарник.
   Роджер тупо уставился на него. Он немного пришел в себя, подбодренный привычными звуками: хлопаньем, грохотом, ревом, доносящимися с рыбоперерабатывающего завода, который располагался на нижнем уровне, ближе к морю. Роджер открыл было рот, чтобы что-то сказать, и вдруг сорвался с места. Но не успел добежать до туалета – его вырвало тут же.
   Час спустя мать Роджера удивилась, увидев, что ее сын уже вернулся домой.
   – Что случилось?
   Мальчик попытался объяснить, но выдавил из себя несколько бессвязных слов. Наконец он с трудом осилил фразу:
   – Мне нехорошо.
   Мать встревожилась. Роджер никогда не жаловался на здоровье. Правда, вид у него не слишком симпатичный, но это оттого, что поврежденная часть мозга вызвала сокращение мышц лица. В самом деле, он болел не больше недели за всю свою жизнь. С сомнением в голосе мать произнесла:
   – Отец вернется примерно через час, но, может, мне лучше вызвать его? Как ты думаешь, Роджер?
   Вопрос был риторическим. Она Давно поняла, что сын не способен думать. Мальчик пошатнулся и выпрямился, нахмурясь. У него нестерпимо болели шея и затылок, и он не мог размышлять над такими трудными вопросами. Ему очень хотелось лечь в постель и положить на подушку подарок сестры, чтобы можно было гладить его, засыпая. Это было его единственное любимое занятие. Так он и сказал матери.
   Теперь она забеспокоилась не на шутку.
   – Ты и вправду заболел. Я позову врача. Иди ложись.
   – Нет, не надо. Они уже осмотрели меня.
   Мальчик с трудом сглотнул слюну. У него начинался озноб.
   – Мистер Гарни водил меня к этому диа… диа…
   – К диагносту в клинику, Роджер!
   – Да, и мне дали какие-то таблетки.
   Он порылся в кармане и достал маленькую коробочку.
   – Одну я уже проглотил, а потом приму еще.
   Мать мало что поняла из его объяснений, но уже не так беспокоилась. Диагностическое оборудование ошибается не часто.
   – Во всем виновата холодная вода, в которой ты работаешь, – печально сказала она, помогая ему лечь. – Я ведь говорила тебе, Роджер, ты должен найти работу получше. Например, резчика или даже сортировщика. Или вообще уйти оттуда. Ты работаешь там уже четыре года…
   – Спокойной ночи, – невпопад ответил Роджер – до ночи было еще далеко.
   Собираясь лечь, он почувствовал себя немного лучше – психологически, потому что был в своей привычной комнате со своей удобной постелью и старым японским флагом на подушке.
   – Сейчас я усну, – сказал он матери и, по крайней мере, избавился от нее.
   Он съежился под согревающими покрывалами, обогрев был включен на полную мощность, но мальчик продолжал дрожать всем телом. Головная боль стала невыносимой.
   Мастер Гарни в клинике изо всех сил старался объяснить ему действие пилюль. Они должны успокоить боль и унять дрожь, облегчить его страдания и помочь уснуть. Роджер лихорадочно вытащил из коробочки таблетку и проглотил.
   Она обязательно поможет. Таблетки, которые дают в клинике, всегда помогают. Боль уменьшилась, стала не пульсирующей, а ноющей, потом совсем отступила. Дрожь утихла, и Роджер начал засыпать.
   Сквозь дрему он чувствовал умиротворение. Он не мог видеть своего лица, поэтому не знал, как оно покраснело и как быстро поднимается температура. Во сне он был совершенно счастлив… прижимая к щеке старый потрепанный флаг… Как он делал предыдущие три недели и как не сделает больше никогда в своей жизни.
   Роджер не мог видеть на занятиях Лусиллу по той причине, что ее не было на лекции, она ждала Конута в его маленькой уборной. Так велел ей Конут.
   – Тебе нужно отдохнуть, – заботливо сказал он и обещал пересказать ей содержание лекции.
   На самом деле у него была другая причина. Войдя в аудиторию, он написал и послал ей со студентом записку: «Мне нужно кое-что сделать. Я отлучусь всего на пару часов. Обещаю, что все будет в порядке. Не волнуйся».
   Прежде чем Лусилла получила записку, Конут был уже на Мосту, по дороге в город.
   Он действительно собирался кое-что сделать и не хотел говорить об этом Лусилле. Странные сны не прекращались, появилось и кое-что еще. К примеру, теперь Конут почти постоянно находился в состоянии похмелья. Он обнаружил, что пара выпитых на ночь стаканов делают сновидения менее яркими, и стал прибегать к этому средству.
   И было нечто, о чем он вообще не мог поговорить с Лусиллой, потому что она не хотела об этом слышать.
   Монотрек доставил его на светлую, шумную, душную станцию подземки далеко в городе. Конут задержался у телефонной будки, чтобы уточнить по справочнику адрес секс-писателя Фарли, и поспешил наверх, на улицу, желая избавиться от вони и шума. Но он ошибался. Здесь, на открытом воздухе, грохот стоял оглушительный, да и запахи были гораздо сильнее. Вокруг возвышались кубические громады домов, по двухуровневой магистрали сновали маленькие трехколесные машины и большой коммерческий транспорт. До конторы Фарли была всего минута ходьбы, но она стала для Конута нелегким испытанием.
   На дверной табличке стояла та же надпись, что и на когда-то врученной Конуту папке: «С. Р. Фарли. Консультант».
   Секретарь посмотрел на Конута с большим сомнением, но в конце концов сказал, что мистер Фарли примет его, несмотря на то, что мистер Конут не предупредил о своем визите.
   Войдя в кабинет Фарли, Конут уселся, достал сигарету и начал без обиняков:
   – Я изучил тексты, которые вы приготовили для нас. Они довольно любопытны, и все же я не уверен, что в будущем мне понадобятся ваши услуги. Мне кажется, я уловил вашу основную мысль и заметил, что в тексте присутствует ряд постоянных величин, которые, по-видимому, характеризуют жизненный путь – мой и моей жены.
   – О да. Это очень важные показатели, – ответил Фарли. – Информация о вас, конечно, не полная, у меня не было возможности побеседовать с вами. Но я ознакомился с вашим файлом в банке данных Университета, картой в Медцентре и тому подобными материалами.
   – Хорошо. Но я хочу задать вам один вопрос.
   Конут колебался. По правде говоря, вопрос следовало бы сформулировать так: «На основании смутных догадок я подозреваю, что в одно прекрасное утро сделаю своей жене довольно странное предложение». Но так сказать он стеснялся. К тому же такая фраза могла потребовать разъяснений, рассказа о том, сколько странных вещей он уже совершил, включая и попытки самоубийства в полусне, которые чуть не привели к печальному результату.