Полещук Александр Лазаревич. Эффект бешеного солнца

   Старик Карпыч без всякого стеснения рылся в рюкзаке, время от времени извлекая из него самые разнообразные вещи: компас, шило, кэкие-то ножички, бесчисленные коробки, узел с грязным бельем, бутылки и бутылочки, костяные вещички, покрытые тонкими рисунками, и опять бутылочки, и опять ножики. Зайцев передал Юрию Васильевичу тяжелый пояс-патронташ с пустыми патронами и oxoтничьим ножом.
   Это было невероятно, это были Майн Рид и Фенимор Купер, это были Хабаров и капитан Кук - и все в одном существе по имени Сломоухов. В данный момент существо это сидело на диване и внимательно рассматривало грязную воду в тазу, изредка высовывая большие пальцы ног наружу и пошевеливая ими. Прокофий Иванович и Аполлон Митрофанович стояли над ним и тоже рассматривали его пальцы,
   - Ты такое видел? - спросил Зайцев, неизвестно к кому обращаясь.
   - Как научился ходить, босяк! - ответил Ганюшкин. - Неужели нигде не натер? С ума сойти! Верст пятьсот отмахал?
   - А тысячу не хочешь! - ответил Сломоухов. - Троих загонял, не считая женского персонала. Сидят и ждут, когда я за ними машину пришлю. Пусть подождут. Я ж часть материалов прямо с Севера направил, а потом отобрал кого повыносливей и петлей на Барею, а вы думали? Да с заходом на Старую фанзу, а потом... В мешочек-то заглянул, Прокофий Иванович? - спросил он и многообещающе улыбнулся. - Не забыл я старых друзей.
   Прокофий Иванович поставил мешок на стол и достал оттуда какой-то сверток. Взвесив его на руке, спросил:
   - От старого?
   - Годун, годун попался, - успокоил Сломоухов. - Напоследок. Теперь спать мне не даст: "Отдай, Лександра Денисыч, папу отдай!" - последние слова Сломоухов произнес густым басом в бороду, и Дейнека догадался, что в свертке была медвежатина.
   - А это кто? - спросил вдруг удивленно Сломоухов и показал на Юрия Васильевича. - Где-то я его видел, где-то видел...
   - Я - Юра, - протянул руку Юрий Васильевич, - Юрий Васильевич.
   - Ассистент наш новый, - с обидной небрежностью бросил Ганюшкин. - Вместо Спирина.
   - А откуда сами? - спросил Александр Денисович.
   - Из Москвы, - поднял брови Зайцев. - Из самой!
   - Я вас где-то видел... - Александр Денисович нахмурился, стараясь что-то вспомнить... - Определенно видел... Вы, простите, не были прошлый год в Риме? Так в мае, июне.
   - В Риме? - переспросил Юрий Васильевич. - Что вы?
   - Нет, нет, я хорошо помню, что во время нашего конгресса туда приехала группа физиков. И мне почему-то показалось, что я вас видел. Юрий Васильевич, не запирайтесь. Я этого не люблю. Понимаю - скромность, но есть же предел! Наливай, Прокофий Иванович, разгонную!
   Александр Денисович поднес к губам стакаы, мельком взглянув на Юрия Васильевича, слегка пригубил и эастыл в неподвижности. Казалось, он не пил, но и Аполлон Митрофанович и Прокофий Иванович в восторге не спускали с него глаз, да и Юрий Васильевич с удивлением заметил, что синяя жидкость из стакана медленно, но верно исчезает в бороде Сломоухова.
   - Вы знаете, Александр Денисович, вы - наша звезда! сказал Ворона, когда Сломоухов завершил операцию с синей жидкостью. - Куда, иной раз думаю, куда уйти, улететь, кто поймет меня? А тут вы приходите на ум. Ведь вы здесь, у нас выросли до всемирных масштабов, до Геркулесовых столпов учености и славы! Из ничего, без ничего и вопреки всему!
   - А! Александр Денисович, ведь растет наш Ворона, просто на глазах растет, - восхитился Зайцев. - Верно он говорит. Ведь кто к нам приезжает? Может быть, он и голова, а билет уже в кармане на обратный путь. Чемоданники, перекати-поле, Одному нужно доцента, другому - профессора. Как звание в кармане, так и фьють! Мне один так прямо и сказал; лучше я, говорит, швейцаром буду, да в Москве. Что их там, Александр Денисович, медом кормят? Не могу понять?
   - А я могу... - сказал Александр Денисович, со вкусом расправляясь с огромным куском рыбы. - Могу... Я буду прям, прям, как мачтовая сосна. Вот перед нами сидит москвич, Александр Денисович куском хлеба указал на Юрия Васильевича. - Вы где там жили, осмелюсь вас спросить?
   - Я жил в Тихвинском, это...
   - Великолепный район, не нужно никаких пояснений. Это не в самом центре, но это и не пригород. В нескольких шагах широченный проспект, немного подальше Марьина роща с ее старинными прудами, с фонтаном, впрочем, он, конечно, сейчас не работает, но и он мог бы рассказать миллион историй, одну изумительней другой. Желаете поразвлечься? К вашим услугам лучшие театры, десятки кинозалов, эстрада, консерватория, наконец. Вы любите старину - вот старина: Красная площадь, седой Кремль, золотые маковки прославленных соборов. Иди, человек, вдыхай красоту, историю, науку! И все покинуть? Покинуть все, друзей, знакомых... И стены древние и дыхание, нового века. И уехать сюда, в глушь, по сравнению с которой Саратов - второй Вавилон! Зачем? Ведь мы живем только один раз... Я понимаю, отвергаю сердцем, понимаю вот здесь, корой, только корой своего мозжа, но понимаю!
   - Послушал тебя, Александр Денисович, - задумчиво сказал Зайцев, - и самого разбирает: не скатать ли в белокаменную.
   - Но есть, есть и в нашей стороне свое обаяние, - продолжал Сяомоухов. - И оно неотразимо для людей сильных. Там, в далекой Москве, все на местах, все полочки замяты и перезаняты. А у нас - нет, здесь простор дня молодых сил и для мужской зрелости, и тысячу раз будет счастлив тот, кто, не поддавшись минутному желанию уехать, вернуться назад к удобствам и комфорту, скажет себе: здесь Родос, здесь и прыгай!
   - Понял, ассистент? - наставительно поддержал Сломоухова Зайцев. - Води ушами!
   Сломоухов одним движением руки отодвинул в сторону тарелки, вилки, стаканы и коротко приказал Прокофию Ивановичу:
   - Карту!
   Ганюшкин метнулся к верстаку, над которым в стене был укреплен токарный станок, пошарил в ящике и достал старенькую потрепанную карту, сложенную таким образом, будто ее годами таскали засунутой в голенище сапога. Прокофий Иванович растелил ее на столе и в ожидании уставился в лицо Сломоулова.
   - Адун, - указал Сломоухов, - Рубежанск... Так, так... Ах, до чего карта хороша, хоть и исчеркана, варварски исчерпана!
   Юрий Васильевич присмотрелся и тоже увидел, что карта исполосовала синими м красными черточками м стрелами, вероятно, следами давних экспедиций Прокофия Ивановича.
   Особенный интерес к карте проявил старик Карпыч. Остро вглядываясь то в один ее конец, то в другой, он что-то шептал про себя, чему-то радовался,
   - Вот тут, - указал Сломоухов на какой-то пункт и выразительно приложил палец к губам. - На ружейный выстрел от Ерофеева распадка поляна. Выхожу. Посредине старый кедр, весь сухой. А рядом другой, поменьше. Я еще в тумане, а верхушка дерева на виду, и было это сегодня утром...
   За столом переглянулись и еще теснее сгрудились вокруг Сломоухова, даже Карпыч перестал водить по карте ногтем.
   - Сидит, - продолжал Сломоухов. - Не на самой верхушке, а чуть пониже. Либо, думаю, Филимон Иваныч, либо Марья Ивановна, Ничего, думаю, потом разберемся, а мне для чучела пригодится, старый-то филин весь молью побит... Стыдно! Стыдно мне за такие мысли! - Сломоухов гневно потряс кулаками, но все только сильней наклонились над тем пунктам, на который он указал, - Подхожу ближе, еще ближе. Вертикалочку на травку, а сам глаз не спускаю. Только это я приподнял свой штуцер...
   - Промазал! - без голоса прошипел Прокофий Иванович.
   - Нет, не мог "промазать", - Сломоухов откинулся на стула, будто и не собирался продолжать дальше. - К несчастью, не мог, у меня экспресс... Только это я вскинул к плечу, корпус находился в великолепном положении, приклад как раз, ноги циркулем - колоннада! И вдруг с дерева... - Сломоухов откашлялся и голосом старика Карпыча неожиданно тихо сказал: "Не стреляй, милок"... Спокойно так, но на внутреннем волнении необычайном! Я так в траву и сел. Дедуган какой-то на дерево забрался и ночует там. Ах, думаю, раздери тебя совсем, чуть до убийства не дошел. Секундочка бы, и поминай Сломоухова, как звали. Пули-то у меня меченые, да и совесть, совесть - вот где казнь египетская... Хорошо еще в фляжке коньячок был. Отвинтил я пробочку, отхлебнул, а ноги не держат, хоть плачь. "Эй, старик, - кричу, - ты чего сидишь? А ну, спускайся вниз, потолкуем". А он молчит. Звал кричал молчит. Ну, думаю, черт с тобой. Ружье на плечо и скорым шагом через опушку в лес. Вошел в ельничек и ожгло... Тебя, Прокофий Иванович, вспомнил...
   Ганюшкин медленно приподнялся на стуле.
   - Тебя, тебя вспомнил, - продолжал Сломоухов. - Да еще коечто и еще кое-что... Хорошо, ну, залез дедуган на дерево, ничего страшного, но солнышко-то уже взошло, туман реденький, почему не спуститься? Перекусить человек приглашает не отвечает. Оно и понятно, по тайге разный люд ходит, но все же... Дай думаю, вернусь...
   - И вернулся? - трясущимися губами спросил Ганюшкин.
   - Слушай, слушай, Прокофий Иванович... Поворачиваюсь и, осторожно так - на опушку. Смотрю - никого нет. Чуть голову повернул - сидит, но где? На втором, на самой маковке. Да, не мог я ошибиться, не мог! Как же это он, старый человек, по голосу-то старый, пока спустился бы, пока поднялся бы... А зачем? Не уйду! Не уйду с места, пока не прослежу. А сам, вот почему не знаю, штуцер в сторону и вертикалочку на изготовку. Жду... Тишина кругом - птица и та молчит, вот что страчно было, она ж поутру чилилю-чилилю, а тут как кто уши заложил, такая тишина. Жду.
   - Птица молчит... - почему-то утвердительно повторил Ганюшкин.
   - И вдруг "шурх". Глаза поднял, а на дерезе никого... Упал! Нет, не упал... А это что? А над речкой, над туманом будто большой орел, хлоп, хлоп крылом и... и пропал. Разрядил я ружье в воздух,- а сам прямо на валежник повалился, бороду - в клочья, сердце - на части. Был же фотоаппарат, был же язык во рту, чувствовал же, что чудо, сердцем чувствовал, так вот тебе, вот тебе, - с этими словами Сломоухов несколько раз ударил себя по голове, приговаривая: - слюнтяй, варрава, кретин...
   - Не убивайтесь так, Александр Денисович, - попытался успокоить Сломоухова Ворона. - Радуйтесь, радуйтесь, что в живых остались. Быть может, эта говорящая птица обладала громадным клювом и сверху на вас...
   - Какая птица? - недоумевая, спросил Сломоухов. - Что ты, Ворона, совсем с ума спятил... Человек это был, человек!
   - Ну ты, Александр Денисович, тоже не очень, - примирительно сказал Зайцев. - Обул Филю в чертовы лапти, а мы верь?
   - Не веришь? - пораженно спросил Сломоухов. - Мне не веришь? Это как же понимать? Сломоухов - врет? Ну, скажи: "Сломоухов врет".
   - А мне как-то трудно определить, где сказка, а где правда, - сказал смущенно Юрий Васильевич. - Конечно, про этого старичка на дереве, вы, Александр Денисович, придумали, но я слушал с удовольствием. Охотничьи рассказы, - добавил он, ожидая взрыва со стороны Сломоухова. Взрыв не заставил себя ожидать.
   - Нет! Нет! Нет! И еще раз нет! - заговорил, постепенно распаляясь, Сломоухов. - Я вас не видел в Риме! Вы никогда не были в Риме! Вот единственная неправда, которую я себе позволил за все время. Но это извинительно, не так ли? И не мне вас уговаривать, не мне, человеку природы, по-детски наивному, по-детски чистому, убеждать жителя Тихвинского переупка, которому достаточно точно повернуть налево, чтобы вдохнуть в себя тлетворное дыхание Бутырской тюрьмы; человеку, ум которого изощрен в борьбе с мошенниками всякого рода; настолько изощрен, что он, скорее, склонен считать белое черным, чем черное - белым! Я, ожидал, что вы спросите: когда? Когда мы с вами, Александр Денисович, направимся на отлов этого странного человека-зверя, а вместо этого? Что пришлось мне услышать? Нет, вы никогда не были в Риме! Никогда, никогда, никогда!
   - Но ведь и Аполлон Митрофанович... - попробовал было защищаться Юрий Васильевич.
   - Проверка! - после секунды едва уловимого колебания твердо сказал Сломоухов. - Вас проверяли. Да Митрофаныч немедленно отправится со мной, как только поймет, что я вышел на правильный след. А, Прокофий Иванович? Рюкзак пуда на четыре да спилу и - вперед. Пойдешь, Прокофий Иванович?
   - Денька через три и пойдем, - серьезно сказал Ганюшкин. - Дельце одно продернуть надо, с долгами старыми рассчитаться, и в твоем полном распоряжении. А как же?
   Сломоухов дернул бородой в сторону Ганюшкина, как бы говоря Юрию Васильевичу: "Учись, москвич!". Юрий Васильевич обиделся и встал из-за стола.
   - Я пойду, - сказал он, ни на кого не глядя. - Вы извините меня. Конечно, вы все здесь друг друга знаете, вы все свои, а я честно сказал, что думал...
   - Что же это мы, а? - спросил вдруг Сломоухов. - Человека обидели? Кто посмел? Я вас спрашиваю, кто посмел?
   - А пускай идет, - тихо сказал Зайцев, - Ему чего-то там начальству приготовить надо. Демонстрацию какую-то.
   Ворона еще что-то зашептал захмелевшему Сломоухову, но Юрий Васильевич уже был за дверью. Карпыч семенил перед ним, время от времени придерживаясь за стену.
   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
   - Ну, как? Видал Слономухова? - спросил Карпыч у Юрия Васильевича. - Ему кличка дадена верная... Он и дело понимает, - неожиданно серьезно сказал старик. - Все ребрам, да жохом, а дела проворачивает - страсть! Как вьюн, шмыг на Барею, с чего бы это? Теперя, про тую птицу говорящую рассказывал, к чему бы? А ведь привезет он ее, как пить дать. Ловок, бес, как увидел, так поминай как звали. Ну, а поймает - не подступись тогда. Вот он нынче на овчине спит, а брешет, как с соболей, так ежели что...
   - Позвольте, Карпыч, вы думаете?
   - А я его знаю, Слономухова-то. Он что-то видая, не иначе. Да и Ганюшкин что-то заспешил, это тоже хруст. - старик вдруг остановился, будто ему только сейчас пришла в голову какая-то важная мысль: - Ты карту-то видал? - спросил он у Юрия Васильевича, заглядывая ему в лицо. - У Ганюшкина-то? Знаменитая карта... Расписана как, вкривь и вкось?..
   Они подошли к двери с табличкой "Кафедра нормальной физиологии", и Юрий Васильевич вздрогнул: за дверью горел свет. Первым движением его было - уйти, сразу же повернуть к лестнице, но что-то удержало его. Он не сразу поднял, что именно... Ну, ясно, там, за дверью Федор Никанорович, кому же еще, теперь скорее вниз, за ключом и не думать, ни о чем не думать, кроме как о работе... Но на двери была ясно видна пластилиновая печать. Карпыч тоже насторожился и подошея к двери.
   - Ходят, - сказал он, прислушавшись. Теперь и Юрий Васильевич разобрал звук тихих шагов за дверью.
   Застыв на месте, они оба прислушались.
   - Показалось, - облегчемно вздохнул Юрий Васильевич, но Карпыч покачал головой.
   - Ходил, ходил, - сказал он еле слышно. И вдруг резко крикнул, таким же молодцеватым фальцетом, каким рапортовал директору, что он, Карпыч, служит народному здравоохранению:
   - Отзовись! Отзовись, лешай!
   То, что произошло затем, заставило Юрия Васильевича в ужасе отпрянуть от двери. Там, в комнате, где лежал Афанасий Петрович, раздался явственный шум, будто кто-то пробежал через всю комнату, затем звон разбиваемого стекла и все сразу же стихло.
   Карпыч преобразился. Он поправил ремешок на гимнастерке, медленно застегнул пиджачок, и приказал Юрию Васильевичу:
   - Стой тута?
   Юрий Васильевич машинально кивнул, а Карпыч быстро зашагал по коридору. Вскоре он вернулся вместе со всей известной уже нам компанией. Впереди шел Карпыч, за ним Зайцев, осторожно вышагивая в своих гигантских валенках. Прячась за его спиной, ковылял Ганюшкин, сжимая в руке молоток. Рядом с ним - Ворона. Шествие замыкал Сломоухов. В руке он держал вертикалку и шел, пригнувшись, будто крался за зверем. Туфли на его босых ногах громко шлепали, Юрий Васильевич отошел в сторону, предоставив возможность остальным облепить дверь. Зайцев присел на корточки и заглянул в замочную скважину.
   - Лежит Афанасий, что ему сделается, - сказал наконец он. - Пить тебе, Карпыч, кончать надо. Не те годы.
   - Молчать Аполлошка! - ответил Карпыч. - Окно-то, окно, видать?
   - Окна не видать... заслоняет машина какая-то.
   Сломоухов поставил вертикалку к косяку и чиркнул спичкой. Потом он поднес ее к двери, и все увидели, что пламя потянуло внутрь комнаты.
   - Похоже, что окно открыто, - сказал он. - Может быть, форточка?
   - А может быть, - оживился Зайцев, выпрямляясь. - Вот напугал, старый. На грех ты мастер, как я погляжу.
   Зайцев погрозил Карпычу пальцем, но в этот момент из комнаты донесся не то стон, не то скрип, и вся компания, раскрыв рты, снова прильнула к двери.
   - Открывай, Митрофаныч, - сказал Ганюшкин, схватив ружье. - Открывай, говорю.
   Зайцев негнущимися пальцами сложил огромную фигу и поднес ее к самому носу Ганюшкина.
   - Видал? - сказал он. - Мне что, под суд за тебя идти? Директора надо звать, вот что... А ну, Ворона, давай вниз, звони Сергею Ивановичу.
   На электрических часах, висящих под сводами коридора, было двенадцать.
   ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
   Появление Чернышева некоторое время оставалось незамеченным. Зайцев, Ганюшкин и Сломоухов в разных позах застыли у двери кафедры нормальной физиологии. Юрий Васильевич забрался на три табуретки, поставленные друг на друга, и, став на цыпочки, пытался что-то разглядеть сквозь стекло над дверью. Карпыч одной рукой держал табуретки, а второй вцепился в штанину Юрия Васильевича.
   - Точно, - сказал Юрий Васильевич, - окно разбито...
   - А ну-ка, товарищи, отойдите от двери, - приказал Федор Никанорович. - Слазьте, товарищ, со своих вавилонов. - Он достал из кармана ключ и отпер дверь.
   Да, в комнате кто-то побывал. Большое стекло в окне было разбита. Лампы под потолком ярко горели. Афанасий Петрович лежвл на столе в той же позе, в какой его оставил Федор Никанорович прошлой ночью, и все прошли мимо него прямо к окну.
   Федор Никанорович перегнулся через подоконник. Как раз против окна шумело высокое дерево, и листва его поблескивала а свете уличных фонарей.
   - Тут карниз, - донесся его голос. - И широкий карниз.
   В это время позади стоящих у окна людей раздался тихий стон.
   Его не слышал Федор Никанорович, так как по улице как раз проехал грузовик.
   И вновь раздался такой же стон.
   Теперь к столу повернулись все. Первым подошел Карпыч. Ои нагнулся к лицу Афанасия Петровича.
   - А Петрович-то живой, - раздался его дребезжащий голос. - Дышит.
   - Отпустило его, значит, - оборонил Зайцев. - А чего, летаргия. Обыкновенная.
   Сломоухов быстро подошел к столу, наклонился над Афанасием Петровичем. Приложил голову к его груди.
   - Бьется, - сказал он. - И наполнение неплохое. Жив Афоня! Ну, а как же иначе? Чтобы меня, Слрмоухова, горем встречать? Эт-того безобразия не потерплю!
   Сломоухов потряс кулаками над головой и резко приказал:
   - Митрофаныч, вызывай неотложку... А ты, Зайцев, давай сюда мой мешок. Там в карманчике все есть, все, что надо. Шприц, камфора, нашатырь... Быстро! - И он захлопал в ладоши. - А вас, товарищи уважаемые, мы попросим пока не мешать.
   Федор Никанорович, будто очнувшись, тоже подошел к столу, осторожно взял кисть руки Горбунова, про себя стал считать пульс, не отрывая взгляда от ручных часов. Когда он поднял глаза, перед ним, по другую сторону стола стоял директор института и тоже считал пульс.
   - Аритмия, - сказал директор. - Ярко выраженная аритмия.
   - Пульс пятьдесят, - прошептал Федор Никанорович, не отпуская руку.
   - Для мертвого не так уже плохо, - обронил директор. - А? Как находите, Чернышев?
   Директор осторожно положил руку Афанасия Петровича на край стола.
   - Поддержать сердце нужно, - уверенно и радостно, сказал он. - Элементарная электротравма. А вы, Федор Никанорович, панику тут такую развели. Черт знает что! И всех лишних нужно попросить из комнаты. Воздух нужен, воздух! Больше воздуха.
   Директор одним движением придвинул стол с Афанасием Петровичем вплотную к окну и быстро потер рука об руку.
   Из окна в комнату ворвался резкий плачущий звук. Все вздрогнули. Чернышев осторожно выглянул в окно, но звук больше не повторился, только по-прежнему шумела листва.
   Когда прибыл врач из неотложки, сломоухозский шприц уже кипятился на электрической плитке.
   ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
   Мы оставили Юрия Васильевича в пустом просмотровом зале наедине со своими воспоминаниями. Козлов встретился с мим назавтра и внимательно выслушал его рассказ.
   - Вы совершенно правы, Юрий Васильевич, - сказал он, помолчав, - что не торопитесь с выводами. Главное - последовательность фактов, "выстроенности" фактов, если так можно сказать, вы меня понимаете?
   - Выстроенность, - повторил Юрий Васильевич. - Да, да, понимаю.
   - А причины и связи, - продолжал Козлов, - мы вам отьюкать поможем, верьте моему слову.
   - Нет, - сказал Юрий Васильевич. - Не верю...
   Козлов удивленно поднял брови.
   - Не верю... Мне после просмотра вашего фильма показалось, что я смогу быстро, сразу же дать удовлетворительное объяснение, но чем дальше я уходил в прошлое, тем все становилось более и более запутанным. Я рассказал вам о событиях, которые произошли на протяжении двух суток, и как бы ни было полно рассказанное мною, кое-что я мог упустить... Вы думаете о причинах и связях и подразумеваете обычные причины и обычные связи. А они, товарищ Козлов, совсем необычны.
   - Ох, Юрий Васильевич, - Козлов погрозил пальцем. - Чегото вы недоговариваете...
   - Я недоговариваю только то, чего сам не знаю, - ответил Юрий Васильевич. - Выслушайте меня внимательно... Вам, надеюсь, приходилось завтракать крутыми яйцами?
   - Что за вопрос, Юрий Васильевич, - засмеялся Козлов.
   - И вы каждый раз обнаруживали белок и желток, не так ли? А когда-нибудь задумывались, где в яйце спрятан цыпленок? Где у него перышки и глазки, а клювик и ножки? Где они там, когда, облупив яичко, вы находите только желток и белок?
   - Яйцо развивается, это все постепенно.
   - Золотые слова. Постепенно, все постепенно. Тек вот, наш земной: шар, а это, поверьте, гигантское сооружение...
   - Охотно верю, - согласился Козлов.
   - Так вот, весь земной шар, со всеми морями и океанами, со всеми живыми существами: летающими, ныряющими и ползающими по земле - это все только яйцо, рожденное в недрах Солнца. И нам пока дано иметь дело только с белком и желтком, находящимися в стадии бурного развития, но развития еще далеко не законченного! Вы никогда не задумывались над тем, что нужно для жизни на Земле? Что нужно, чтобы на Земле росли деревья, летали птицы, жили люди? Мы часто говорим: без воды нет жизни, без солнце нет жизни... Но жизни нет и без того элементарного состава, которым располагает наш земной шар. Что, если бы вместо кремния поверхность земного шара состояла из железа или золота, если бы наши моря были наполнены расплавленным свинцом или ртутью? Я уж не говорю о сотнях, тысячах сложнейших сочетаний элементов, нарушив которые, мы никогда не смогли бы существовать. Солнце, создав земной шар, снабдило нас всем необходимым, снабдило щедро и точно...
   - Охотно допускаю, - сказал Козлов, - хотя для отчета Москве несколько не по теме... Но, Юрий Васильевич, даже если вы и правы, если все на Земле сделало для нас Солнце, то тогда сложи ручки и жди, когда все это созреет и разовьется? Вы меня, конечно, извините, но это все - философия, Юрий Васильевич.
   - Вот тут-то вы и ошибаетесь, - улыбнулся Юрий Васильевич. - Вы слышали об академике Ферсмане?
   - Геолог был такой, как же, слышал.
   - Так вот этот геолог, а более точно геохимик, как-то задался удивительно интересной задачей: построить таблицу элементов, которые интересовали человека в различные периоды его истории. Некоторые элементы, как, например, углерод, были известны человеку всегда. Первый костер был и первым сознательным использованием способности углерода гореть, то есть соединяться с кислородом. Потом настал бронзовый веч, а значит, произошло знакомство с медью и оловом, В этот же период времени человечество знакомится с серебром и свинцом, золотом и цинком...
   Вот так, шаг за шагом осваивалась таблица Менделеева, и академик Ферсман развернул этот процесс в краткой диаграмме. Казалось бы, что такая диаграмма интересна и только. Но Ферсман обратил внимание, что элементы, которые становились главными в тот или другой период человеческой истории, выбираются не случайно, что существует закономерность в выборе каждого следующего элемента, что эта закономерность связана со строением ядер этих элементов, И вот, в тридцатых годах он высказал предположение, что наиболее важными элементами ближайшего будущего станут титан и германий. Заметьте, в те годы никто не мог предвидеть бурного развития промышленности полупроводниковых приборов именно на германии и прежде всего германии. В то время не было и речи о гигантских ракетах, конструирование которых будет зависеть от наличия в стрзне титана, все это было в будущем, в далеком будущем.
   Представьте все выгоды этого метода, что еще нет необходимости в том или другом элементе, а геологические партии уже заранее выходят на разведку того, что непременно потребуется через пять, десять или двадцать лет... Значит, и ваша, человеческая история теснейшим образом переплетена с историей возникновения земного шара. И такой подход не просто "философия", а вполне реальный метод, за которым стоит авторитет заводов-гигантов и космической техники.
   - Значит, Солнце, - тихо сказал Козлов. - А не может ли Солнце непосредственно... вы понимаете?
   - Вмешиваться в нашу жизнь? - подхватил Юрий Васильевич. - Может быть, может быть... Мне даже кажется, что вы правы. Я вообще, товарищ Козлов, последние года два, все больше доверяю своей интуиции. Мне иногда представляется какая-нибудь картина... То это чужой город, то далекий берег какого-нибудь моря... Да мало ли что еще. И меня не покидает чувствр, что это все так и есть, что это не плод фантазии. Мне иногда кажется, что я могу привести в движение какие-то силы... Умоляю, не думайте, что это бред, я вполне нормальный человек. Вот даже сейчас, когда я говорил с вами, каким-то вторым зрением, параллельной линией образов... Да вы смеетесь надо мной...