Полещук Александр Лазаревич. Эффект бешеного солнца

   - Продолжайте, Юрий Васильевич, - поспешил, успокоить его Козлов.
   - Но, видите ли, я последнее время как-то неспокоен, мне все кажется, что, стыдно сказать, моя жизнь в опасности, вы понимаете... Нет! Я уверен, что это так! Я даже вижу человека... Он в водолазном костюме.
   Юрий Васильевич замолчал и нахмурился, Козлов старался не проронить ни слова.
   - А он, он чем-то со мной связан, - сказал: Юрий Васильевич. - Вооружен... А впрочем, все это чепуха...
   - Чем черт не шутит, - сказал Козлов, - попробуйте описать подробнее, где именно находится этот человек. Попробуйте, Юрий Васильевич.
   Козлов раскрыл блокнот и сжал карандаш в руке так, что побелели пальцы.
   - Он сейчас на палубе... Ага, это подводная лодка. Это, знаете где? - я, кажется, могу показать на карте.
   Два дня спустя в Москве сотрудник военно-научной экспертизы вошел в знакомый уже нам кабинет и попросил позволения воспользоваться графином с водой, стоящим на отдельном столе. Он достал из портфеля прямоугольную ванночку из органического стекла и напил в нее воды. Стараясь не расплескать, он поставил ванночку на письменный стол и погрузил в воду белый прямоугольник накрахмаленной ткани. Через секунду, когда ткань намокла, на ней ясно проступили очертания лица. Это было то же лицо, что возникло на фоне горящих самолетов, только на этот раз улыбающееся и довольное. Раны на лбу не было.
   - Вот все данные, - сказал сотрудник военно-научной экспертизы и протянул запечатанный конверт. - Распишитесь в получении. Можно прямо на конверте.
   Руководитель группы вскрыл конверт и пробежал глазами содержание листа. В нем заключалось следующее:
   "Кусок ткани, изъятый из подкладки пиджака, принадлежавшего нарушителю границы в районе Приморска. Личность нарушителя неидентифицирована. Убит во время перестрелки. Легководолазный костюм и остальное снаряжение обращают на себя внимание высоким качеством изготовления и продуманностью деталей. Фирменных знаков и клейм не обнаружено". На обороте была приписка рукой Козлова: "Нарушитель высадился в квадрате, указанном Д".
   Белый прямоугольник медленно вытащили из воды. Изображение на ткани стало бледнеть и вскоре бесследно исчезло.
   Но вернемся вновь в прошлое. Ведь Юрий Васильевич должен был присутствовать на лекции первокурсников и помогать при физических демонстрациях...
   ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
   - А теперь, товарищи будущие медики, - сказал заведующий кафедрой физики, обращаясь к аудитории в белых халатах, наш ассистент докажет вам, что механическая работа способна перейти в тепло. Прошу вас, Юрий Васильевич.
   Юрий Васильевич вышел из-за доски и взялся за молоток. Под озорные выкрики аудитории он нанес кусочку свинца два десятка сильных ударов и положил сплющенный кусочек металла на донышко перевернутой колбы, соединенной с U-образным манометром. Подкрашенная перекисью марганца жидкость тотчас же сместилась, показав тем самым увеличение давления в колбе. Софрон Григорьевич окинул аудиторию торжествующим взглядом. Лицо Юрия Васильевича тоже приняло выражение сосредоточенное и серьезное.
   - Встать! - раздался вдруг голос старосты курса, здоровенного парня в клешах, выглядывавших из-под халата. Юрий Васильевич уже знал, что Фомин служил боцманом на Тихом океане и был намечен в старосты курса еще до сдачи всех экзаменов. - Эй, на полубаке! - продолжал громогласно Фомин. - Кому сказано?
   В аудиторию вошел декан, правой рукой сделав знак, чтобы садились, а левой, ладонью вверх, к Софрону Григорьевичу извинительно.
   Вымуштрованный Фоминым курс продолжал стоять.
   - Первый курс Рубежанского медицинского института в полном составе присутствует на лекции по физике! - отрапортовал староста. - Больных нет. Отсутствует один Селезнев.
   - У меня несколько объявлемий,- сказал декан Софрону Григорьевичу. И - строго Фомину: - Так что же с Селезневым?
   - Сачкует, товарищ декан. Говорит, ему сперэа жениться нужно, в потом уж учиться.
   В аудитории засмеялись.
   - А тебе дело? - выкрикнул кто-то из заднего ряда. - Унтер Пришибеев.
   - Я те покажу унтера! - прорычал Фомин вполголоса. - А ну, выдь, выйди говорю!
   - Фомин, Фомин, успокойтесь, - сказал декан, поднявшись на помост. - Вы не на крейсере, здесь совсем другой том нужен, - и вдруг закричал сам каким-то чужим голосом: - Почему без шапочек! Сколько я буду напоминать! Куда смотрит староста курса? Безобразие!
   Аудитория завозилась, и на головах студентов сразу же оказались беленькие шапочки. Фомин восторженно глядел на декана. Сейчас он был снова в родной стихии.
   - Девушка из Новинска, встаньте, - нараспев сказал декан.
   Поднялись в разных концах аудитории две девушки.
   - Вы сядьте, - сказал одной из них декан. - Вы в Новинске школу окончили, но родились в Барнауле. А вот с этом товарищем у меня будет серьезнейший разговор... Девушка из Новинска, ваша фамилия Лапина?
   - Да, Лапина, - едва слышно сказала девушка.
   - Лапина, где ваш череп?
   Лапина опустила голову.
   - Разрешите, товарищ декан. - прервал молчание Фомин, Ом у ней на голове, череп.
   Юрий Васильевич не выдержал и громко хмыкнул, за ним расхохоталась вся аудитория. А когда смех прекратился, Лапина тихо сказала:
   - У меня... у меня череп украли...
   Теперь уже засмеялся и декан. А девушка навзрыд расплакалась.
   Фомин одним прыжком бросился к ней. Уголком шапочки смахнул с девичьей щеки слезинку и, обернувшись к аудитории:
   - Говори, кто?
   В наступившей тишине яростно застучал звонок.
   ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
   Афанасий Петрович попытался встать, но почувствовал, что не может приподнять голову. Будто кто-то сильный положил ему невидимую руку на лоб и осторожно, но непреклонно возвращает голову обратно на жесткую подушку.
   - Cecтpa... - позвал он и удивился слабости своего голоса. - Есть кто-нибудь?
   Дверь тотчас же отворилась. В палату вошел доктор Пасхин. И это как бы подтвердило, что все остальное только привиделось Афанасию в каком-то сне. Но доктор Пасхин был совершенно сед, а тогда - нет, тогда он не был седым.
   - Лежи, лежи, - сказал Пасхин и, повернувшись на пороге, сказал кому-то за дверью: - Заходите, товарищи.
   Первым за Пасхиным вошел Сергей Иванович, директор института. За ним сразу же вошли еще человек семь. Шествие замыкал Федор Никанорович Чернышев.
   - Здравствуйте, - сказал Афанасий Петрович и попытался привстать.
   - Ну, ну, без глупостей, - сказал Сергей Иванович.
   Пасхин присел на табуретку возле Афанасия и взял его руку.
   - Семьдесят два, - сказал он через некоторое время, пряча в жилетный карман часы, и столпившиеся у кровати врачи переглянулись.
   - Что со мной? - спросил Афанасий. - Почему я здесь?
   Директор наклонил голову.
   - Почему вы не отвечаете? Мне даже показалось, что это все мне снится. В этой самой палате я уже лежал и вдруг опять. Постойте, я вспомнил... Да, да, я все вспомнил... Я вошел к себе на кафедру. И меня что-то сильно ударило. Не пойму даже что... Вот сюда.
   Афанасий Петрович медленно поднял руку и показал куда-то за голову.
   - Вот сюда.
   - Правильно, правильно, кровоподтек есть, - сказал Пасхин,
   - И это все, что вы помните? - быстро спросил Федор Никанорович, выглянув на мгновение из-за чьего-то плеча.
   - Нет, - в раздумье продолжал Афанасий, - потом была боль. Один раз... и второй... и все...
   - А перед этим, перед тем, как вы потеряли сознание, извините, но не могу не спросить, - вы ничего не писали? Сергей Иванович наклонился над Афанасием. - Значит, нет...
   Пасхин медленно повернул Афанасия Петровича на бок, и над его спиной склонились все присутствующие. Кому принадлежали отдельные восклицания, Афанасий Петрович не всегда мог определить.
   - Выход тока, - торжествующе сказал Сергей Иванович.
   - Не похоже, - (это, кажется, Пасхин).
   - Нет, нет, когда он...
   - Потом, потом, - (вновь Пасхин). - Пока только смотрите. Только смотрите.
   - Нет, это скорее вмешательство.
   - И второпях, я бы скааал, - (кажется, Федор Никанорович).
   - М-да...
   - Страшного для жизни я ничего не вижу...
   И тут случилось то, чего меньше всего могли ожидать собравшиеся. Рука Афанасия вдруг вынырнула где-то возле шеи, пальцы пробежали по обнаженной лопатке, и Афанасий Петрович весь как-то обмяк.
   - Он потерял сознание... - сказал Пасхин, нагнувшись над ним. - Ничего, ничего, приходит в себя.
   - Может быть, укол? - спросил Сергей Иванович,
   - Теперь мне конец, - глухо, в подушку сказал Афанасий Петрович. - Все...
   - Ничего, ничего, все позади, Афоня, - оказал Пасхин. Сейчас мы дадим вам отличнейшего бульончику!
   Пасхин сделал знак собравшимся, чтобы они вышли из комнаты.
   - Что за глупость, Афоня, - заговорил Пасхмн вполголоса. - Лет семь назад я предлагал вам от этого избавиться, и вы были почти согласны. Откуда такая мнительность? Без этого можно жить и совсем неплохо!
   - Он здесь, он здесь, понимаете, - шептал Афанасий Петрович, - вы понимаете?
   - Ах, вот что? Да, это возможно...
   - Здесь он, здесь, - почти выкрикнул Афанасий Петрович.
   - Но в госпитале вам ничто не угрожает, ничто... Лежите спокойно, ничего не бойтесь. Сейчас я пришлю сестру, вас покормят, и все будет в полном порядке. В самом полном порядке...
   Сестра принесла бульон, и Пасхин не ушел, пока Афанасий Петрович не выпил полную чашку.
   ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
   - Нам нужно поговорить, - сказал Пасхин, поворачиваясь к Федору Никаноровичу и Сергею Ивановичу.
   - Мы так и поняли, - директор быстро прошелся по комнате и сел на диван рядом с Чернышевым.
   Пасхин прикрыл балконную дверь, и кабинет тотчас же наполнился запахом госпиталя, не поддающимся, как известно, ни анализу, ни описанию.
   - Я расскажу вам все, что может пригодиться в дальнейшем, - начал Пасхин, усаживаясь на стуле перед диваном. - Многое вы уже знаете сами. Многого я и сам не понимаю, только так в общем. Скажу откровенно: жизнь Афанасия Петровича в опасности.
   - Да, но вы сами... - начал было директор.
   - Сам, сам... Речь идет не о состоянии его здоровья. Здесь мы сделаем все, что в наших силах, и дней через десять он будет играть в футбол, если пожелает. А вот что потом, после его выхода из госпиталя?
   Пасхин посмотрел на Сергея Ивановича, потом на Федора Никаноровича.
   - Я вижу, что вы до конца не понимаете всего случившегося. - Пасхин поднялся со стула и, протянув руку к письменному столу, взял с его края большой конверт.
   - Здесь я приготовил все, чем, собственно, располагал. Пасхин достал из конверта книжечку истории болезни и несколько листков, заполненных какими-то странными знаками. "Ефрейтор Горбунов Афанасий Петрович, - прочел Пасхин по истории болезни, - 22 февраля 1944 года получил сквозное осколочное ранение левой половины грудной клетки с открытым пневмотораксом и переломом шестого ребра и лопатки..." Картина ясная? - спросил Пасхин своих слушателей, те согласно кивнули. - Так почему же я вам это читаю? Да потому, что кому, как не мне пришлось не один раз разглядывать эти самые лопатки Афанасия Петровича. Я обратил внимание, да и нельзя было не обратить, на два симметричных выроста у края лопаток. Выросты эти имели в длину сантиметра четыре, не больше..!
   - А диаметр? - спросил директор больше для того, чтобы показать, что он внимательно слушает.
   - Диаметр? - переспросил Пасхин и тихо сказал: - Диаметра точно такого же, как те рубцующиеся ранки, что вы видели только что на спине Афанасия Петровича.
   - Так ему кто-то сделал операцию? - воскликнул директор.
   - Операцию? - усмехнулся Федор Никанорович. - Предваряемую ударом по голове вместо наркоза.
   - Это еще не все. - Пасхин достал листки, исписанные фиолетовыми завитками. - Вот это, - сказал о", показывая листки, - мой дневник эа те дни. Времени было мало, ну я и стенографировал все, что, по-моему, могло в дальнейшем пригодиться. Сегодня с утра я перечитал их внимательнейшим образам, и мне сразу стала ясна ценность вот этих заметок. Разрешите, я вам их прочту. "17 мая 1944 года предложил выздоравливающему Горбунову произвести удаление аномалий лопаточных отростков, на что получил неожиданный отказ. Обратил внимание на то, что раненый Горбунов пришел от моего предложения в крайний ужас. Это тем более удивило меня, что не всех многочисленных поэтапных операциях и осмотрах он проявил абсолютную выдержку и терпемие. Вечером того же дня он сам подошел ко мене и сказал: "Не обижайся, доктор, хоть и не нужны они мне, а не надо". "Как хочешь, я просто думал, что женишься, зачем жене удивляться, будто ты не как все. А так, ранение, мол, было и ладно". "А я не как все", - ответил Горбунов, и мы разошлись".
   Так... Тут результат осмотра в палате легкораненых... Ах вот, вот еще. Эта запись относится к более позднему времени. Вы, конечно, знаете, что он, быстро оправившись от ранения, стал самым деятельным помощником персоналу госпиталя. Афоня сюда, Афоня, туда, Афоня, в перевязочную, Афоня, носилки! Это была не просто услужливость, нет... Но это к делу не относится.
   Вот следующая запись: "Горбунов рассказал мне любопытную историю. Будто в глубине тайги, откуда он родом, временами появлялись чужаки, охотящиеся за людьми с такими же выростами на лопатках, как у него". "Я знаю, о пантах, - сказал я ему. - Но это у оленей. Тут ничего негуманного нет", "А вы видели, - спросил меня Афанасий, - как снимают панты?" "Разумеется, - отвечаю. - Сколько раз. Тут у нас неподалеку оленеводческий совхоз". "Это не те панты, - говорит Афанасий. - Вот когда спиливают рога вместе с частью оленьего черепа - вот этим пантам цены нет..." "И что же они с ними делают, эти люди?" "Не знаю.... Продают куда-то на три стороны. Я почему из тайги вышел? Вот за таким ловцом пошел. А тут меня в армию забрали, я ж и про войну не знал. Ничего не знал. Грамоте в армии выучился. Мне же теперь в деревне и появиться нельзя. Скажут: "Продал Афанасий крылышки-то свои... А мы же на тебя надежду имели". Вот, собственно, и все..."
   Пасхин сложил листки вместе и спрятал в конверт.
   - Чушь какая-то, - сказал Сергей Иванович. - Да неужели в наше время могут найтись люди... Хотя...
   - Да, в наше время разные люди бывают, - заметил Федор Никакорович, - и отваги бесконечной и жестокости хватает самой варварской. Но теперь проясняется главное. Налицо весьма определенное преступление. Похоже, что не Афанасий Петрович разыскал своего обидчика, а тот его...
   - Правильно! - вырвалось у Пасхлна. - Не хотел я начинать с этого. И это понял Афанасий Петрович. Понял. Он так и сказал мне сегодня: "Он здесь!" И добавлю от себя, судя по всем обстоятельствам, это сотрудник нашего института.
   ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
   Карпыч обогнул скалу и медленно стал подниматься по два приметной тропке, вьющейся между камней. Наверху он отдышался и неожиданно быстро зашагал к глухому забору, окружавшему старинный трехэтажный особняк. Здесь, стоя у забора, Карпыч осторожно оглянулся и, нащупав щеколду, проскользнул внутрь заднего дворика, за которым возвышались хозяйственные пристройки особняка. Сбоку Карпыч разглядел стайку мальчишек, штурмовавших крепостные орудия времен Севастопольской войны. Когда-то эти орудия отстояли Пвтропавловск-на-Камчатке и были привезены сюда как воинская реликвия тех славных лет. Все еще величественные, отшлифованные до блеска животами поколений ребятишек, они возвышались на чугунных многотонных лафетах, грозя неведомому противнику. Рядом стояли трофейные французские и английские скорострельные пушки с железными сиденьями для наводчиков.
   Карпыч бочком приблизился к одной из пушек и вдруг, мздовчась, схватил одного из воителей за рукав и потащил сопротивпяющегося изо всех сил мальчишку к парадной двери с табличкой: "Рубежанский краеведческий музей".
   - Дяденька, пусти! - просил мальчишка, но Карпыч со словами "Не ломай реликвию!" втащил его все-таки внутрь здания.
   - Директора мне, - строго сказал Карпыч, не выпуская рукав присмиревшего мальчишки. - Слышишь, старая?
   Пожилая уборщица, вытиравшая пыль с громадного Мамонтова бивня, живо восприняла это приказание Карпына.
   - А ты молодой! Кто ты такой, чтоб мальчишков таскать?
   - Говорю, зови директора, - настойчиво сказал Карпыч, и уборщица, тяжело топая, пошла вверх по широкой каменной лесгнице, украшенной скульптурами доисторических людей и схемами, на которых, будто яблоки среди ветвей, виднелись изображения странных чудовищ.
   - Кто это? - доверительно спросил мальчуган Карпыча, показывая на скелет мамонта.
   - Это? - Карпыч нахмурился.- Это мамонт. Слон древний.
   По лестнице, не слышно ступая, спускалась высокая худая женщина.
   - Там той старик, - донесся сверху голос уборщицы. - И мальчишка с им. Слышь меня, Ирина Ильинична?
   - Слышу, слышу, - ответила высокая женщина и тряхнула коротко подстриженными седыми волосами.
   - Вы ко мне? - спросила она, строго глядя на Карпыча.
   - Доброго здоровья вам, товарищ директор, - сказал Карпыч, кланяясь. - Прохожу это я мимо вашего заведения, а вот этот сорванец в орудию вашу как вцепится и давай ручки крутить. Ну, куда смотришь, куда? - дернул он за рукав приведенного им мальчишку.
   - А там кто? - спросил громко мальчишка и даже всплеснул руками. - Рыба какая большая...
   - Ты никогда не был в нашем музее, - удивилась Ирина Ильинична, наклоняясь к мальчику. Тот замотал головой. - А у нас много есть интересного. Ты каких животных больше всего любишь?
   - Хищных, - чуть подумав, ответил мальчишка.
   - Так у нас есть тигры! - воскликнула Ирина Ильинична.
   - Живые?
   - Они не живые, но как живые... Вот, ступай по лестнице вверх, а с площадки уже виден один, самый страшный.
   Мальчишка осторожно стал подниматься по лестнице, то и дело поглядывая вверх. Последние ступеньки он преодолел с величайшей осторожностью, после чего раздался его восхищенный голос:
   - У-У| какой!
   Карпыч и Ирина Ильинична переглянулись.
   - Ну, конспиратор, не можешь без фокусов? - сказала Ирина Ильинична.
   - Как живешь, Илларион Карпыч? - спросила она, усаживаясь за письменный стол. Что это тебя давно не было видно?
   - Худые вы стали, - сказал Карпыч, - кожа да кости,
   - Спасибо тебе, Карпыч, очень приятное замечание.
   - Кушать нужно, Ильинична. Себя переломи, а лопай.
   - Не всегда хочется. А иногда и забываю. Наработаешься, промерзнешь. Тут же все лето сырость. Жду не дождусь, когда можно будет топить. А приду домой - ничего делать не хочется. Когда еще дочка была здесь, так веселей как-то было. Так с чем пришел, Карпыч?
   - Ты не обижайся, Ильинична. Боюсь я...
   - Боишься? - рассмеялась Ирина Ильинична так заразительно, что Карпыч невольно улыбнулся.
   - За тебя боюсь, Ильинична, - сказал он серьезно. - Ты и так худая, как загнанная лошадь, а то и вовсе...
   - Да что ты крутишь, говори прямо.
   - Прямо, прямо. У самого сумления имеются... Ты-то помнишь дело с картой? Это когда Павла твоего расстреляли.
   - Хотела бы забыть, да, видно, не смогу.
   - Так я, - Карпыч наклонился к самому столу и еле слышно сказал: - ту карту видел...
   - Какую карту? - побелевшими губами спросила Ирина Ильинична. - Ту самую?
   - Ее.
   - Но я же помню, мы ее искали!
   - А нашли?
   - Нет.
   - То-то... Увез ее Калныков, увез.
   - Конечно, конечно, нам она была еще так нужна. Постой, Илларион Карпыч, да ведь он же ее в броневике увез, мы же потом выяснили.
   Карпыч оживился.
   - Вот она, память-то молодая. Правильно, в броневике, а как же! Калныковские китайцы как жахнут вдоль по Синей речке. Митрофанова тогда как раз отряд стоял, и по закраине и... Так как же я-то мог забыть? А карта та самая, даже уголок оторван, это когда Калмыков в сердцах по ей нагайкой хлестнул. Примета верная...
   - А где ты ее видел?
   - Так, один человек показал... - нахмурился Карпыч. - Человек так себе... Да будто я его где видал...
   - А какой он из себя? - после некоторого молчания спросила Ирина Ильинична.
   - Такой... Урода он, вот какой. Верно, встречала его, он вот так ходит... - Карпыч вышел из своего уголка и, припадая на левую ногу и передвигая всем туловищем, показал, как ходит этот человек.
   - А лицо, лицо? - спросила возбужденно Ирина Ильинична.
   - Подряпано лицо... Медведь, говорит.
   - Вы сказали "подряпано"?
   - Ну, рубцы, шрамы по всей морда.
   - Я его знаю, - твердо сказала Ирина Ильинична. - Я его много раз встречала и никакого внимания не обращала. Очень часто я видела его с лодкой, такой белой.
   - Люминиевая, люминиевая у него лодка, - поддакнул Карпыч.
   - А однажды, было это лет пять или шесть тому, он продавал на рынке, возле речного вокзала, тушки енотовые.
   - А отчего ж, он может. Что ты, Ильинична, зверя он знает всякого.
   - Да, да, - я подошла к нему и спросила, не найдется ли у него шкурки енотовидной собаки. "Нет, - говорит он мне, матушка, шкурки все сдал", и тут он мне будто знакомым показался. В глазах что-то... Я ему тогда: "Вы меня извините, но я вас где-то видела". "А это очень даже возможно, матушка". Да как закричит на весь рынок: "Кому сала енотового? Кому лечиться? Кому жениться? Налетай, туберкулезные, налетай, болезные!.."
   - Он, он самый, - сказал Карпыч, - он кабы мастером не был, так прямо кловун, шут балаганный.
   - Ой, Карпыч, может, это все только твои страхи? - спохватилась Ирина Ильинична. - Карта могла быть и потеряна, и продана, да мало ли что, может, ты ошибся, хотя нет, нет, не сердись только. Я тебе верю.
   - Оперативная карта была, Ильинична, чтоб ее кто продал? Слышь, Ильинична, у тебя фотографии не сохранилось, той, помнишь, что сняли с мертвого?
   - Кажется, есть...
   - Там же весь штаб калныковский, может, кого знакомого стретим?
   - Тогда посиди тут, Карпыч. Я сейчас приду.
   Ирина Ильинична быстро вышла из кабинета и вскоре вернулась с большой синей папкой,
   - Вот тут калныковцы, здесь не одна фотография.
   Ирина Ильинична развязала тесемочки и раскрыла папку. Среди десятков фотографий сожженных деревень, виселиц с почерневшими телами повешенных, железнодорожных станций - на перронах кучками полураздетые трупы - отыскалась и фотография, найденная в свое время среди бумаг застреленного партизанами калныковского офицера. Был на ней запечатлен весь штаб атамана. Каждый сидевший в двух первых рядах был помечен аккуратным номерком тушью, а на обороте карточки, против нсмерка, тонким "писарским" почерком значилось его звание и фамилия.
   Ирина Ильинична достала из стола очки и вместе с Иплдрмоном Карпычем принялась изучать фотографию. Водя сложенным ногтем по ряду усатых физиономий, Карпыч время от времени приговаривал: "Ловись, рыбка, большая и маленькая".
   - Стеклышка-увеличилки у тебя нет, Ильинична? - спросил он.
   Ирина Ильинична протянула ему лупу в черной оправе, и Илларион Карпыч перешел к следующему ряду.
   - Вот он, - сказал он спокойно и подчеркнул ногтем чье-то лицо.
   Ирина Ильинична рассмеялась,
   - Ну, что ты, Карпыч, это же красавец, такой видный, холеный. Это штабс-капитан Мезенцев...
   - Он, он, - настойчиво повторил Карпыч, только морда подряпана, да ногу волочит.
   - Да что ты, уж кого-кого, а Мезенцева я отлично знаю. Он же меня лично допрашивал, вон недавно, когда было столетие города, товарищи из партархива зачитывали на собрании протоколы допросов, среди них был и мой. Это зверь, я была бы довольна, если бы это был он, но нет... - И Ирина Ильинична покачала головой.
   - Что это ты раскудахталась, Ильинична? - сердито спросил Карпыч. - Ты возьми увеличилку и смотри сама.
   Ирина Ильинична осторожно взяла из рук Карпыча фотографию, из рукава достала платочек и пцатедьно проторяв лупу. Потом внимательно взглянула на отчеркнутое ногтем лицо и мертвенно побледнела.
   - Глаза. - сказала она, - никаких сомнений. Мезенцев. Она быстро перевернула фотографию, пробежала глазами мписок членов калныковского штаба.
   - Здесь его нет, - сказала она.
   - А понятно, - заметил Карпыч, - он же на контрразведке.
   - Никаких сомнений, - вновь повторила Ирина Ильимичмв, перевернув фотографию. - Эти глаза трудно забыть... А я все вспоминала, где это я такие шрамы на лице видела? Но как же Федор Никанорович его не узнал?
   - Разжирел Федька, - сказал Карпыч. - Ну, ничего, я как ему шепну, так живо оживеет. У него, верно, тоже с ним счеты имеются, как думаешь, Ильинична?
   - Такой зверь, такой зверь, - покачала головой Ильинична. - Ты-то сам, смотри, кому не проговорись.
   - Чуть было не дал маху, - дознался Карпыч.- Это когда карту-то увидел. Всего, понимаешь, Ильинична, так и затрясло.
   Ирина Ильинична набрала номер на диске новенького телефона, и когда на другом конце провода подняли трубку, спросила Федора Никаноровича.
   - Он на совещании, - сказала она, положив трубку. - Позвоним позже.
   - Не нужно звонить... - сказал Карпыч. - Я сам вечерком пойду к Федору Никаноровичу домой.
   - Будь осторожен, Карпыч, будь осторожен...
   Илларион Карпыч вышел из музея и, обогнув здание, выбрался через калитку в парк.
   ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
   Вечером того же дня в кабинете Шафаровой зазвонил телефон. Говорившего было плохо слышно, голос как-то странно шипел. Собеседник сказал:
   - Не называйте меня по имени, Ирина Ильинична... Мне не хотелось бы, чтобы кто-нибудь случайно узнал об этом звонке. Поверьте, я сейчас в невероятно трудном положении. Нам нужно встретиться... Зайти к вам я не могу. Вы помните нашу встречу после того печального случая, который постиг вашего мужа и отчасти меня? Помните? Так вот, на том же месте, часов в одиннадцать, - говоривший помолчал и веско добавил, снимая последние сомнения. - Илларион Карпыч мне все рассказал. Дело серьезное.