— Здравствуйте-здравствуйте, голубушка! Очень рад вас наконец так близко видеть. Прошу прощения за такой интерьер.
Лиза сидела в дальнем углу камеры, у стены. Половина помещения была перегорожена тонкими, тускло блестящими, ухоженными стальными прутьями. Жданов не подходил близко к решетке — по ней был пропущен электрический ток.
— Я, признаться, уже и не чаял увидеть вас… живой.
— Смерти нет, — произнесла Лиза, не глядя в его сторону.
— Ну, вам виднее, — щедро улыбнулся Жданов. Лиза подняла голову, В ее взгляде была насмешка.
— Вы и в самом деле верите в это?
Улыбка сползла с лица Жданова. Он ответил строго и сухо:
— Да. Я верю. И я вырву это из вас — живой или мертвой. Он вышел из комнаты и подозвал Николая. — Посторожи-ка ее. Соберу наших алхимиков. Николай кивнул, вошел в комнату и сел у стены, рядом с дверью.
Лиза молчала, и он тоже молчал. В комнате тихо гудела решетка, разделявшая ее на две половины. Николай сначала украдкой, а потом уже не таясь разглядывал ее. Лиза сидела выпрямившись, закрыв глаза, прислонившись спиной к стене. Ее грудь почти не двигалась, сама она замерла. Лиза была красива. Она была бы прекрасна, если бы не ее лицо — слишком взрослое для свежей девичьей фигурки. Николай не верил, что эта девушка с такими тонкими руками, с такой нежной шеей и была тем неуловимым фантомом, за которым они охотились почти два месяца. Впрочем, этим двум месяцам предшествовала огромная работа в архивах статистики, вычисление ее существования, проверка невероятных догадок, их подтверждение.
Николай тихо встал и сделал бесшумный шаг к решетке. Лиза открыла глаза. Николай вздрогнул… и сделал еще шаг. Лиза поднялась и подйшла к решетке с другой стороны. Николай дернул левым плечом. Лиза одновременно сделала то же самое. Заметивший это совпадение, Николай улыбнулся своим большим ртом. Лиза улыбнулась одновременно. Это показалось Николаю забавным. Он вдруг быстро щелкнул пальцами. Два щелчка слились в один.
Это почему-то напугало его. Он сразу вспомнил все домыслы, которые были известны каждому, работавшему в группе Жданова, и почувствовал, что покрывается испариной.
Он вытянул правую руку в сторону. Лиза была как его отражение в зеркале. Он моргнул — она моргнула; он кивнул — она кивнула; он хлопнул в ладоши — она хлопнула, сделала шаг вперед — он сделал шаг вперед; она коснулась решетки — он коснулся решетки. Но на самом деле Николаю только показалось, что она дотронулась до прутьев. Судорожно сжатая рука, вцепившаяся в смертельный металл, сноп искр, дым, запах горячего сырого мяса, ручьи слез, текущие по его щекам… Труп Николая упал по эту сторону решетки.
Эдуард Фомич не торопился начинать работу с Разиной. Кроме него и еще нескольких доверенных людей, о том, что ее удалось поймать, не знал никто в отделе. На столе стояла чашка кофе, лежала раскрытая толстая папка. Там было все, начиная с целой коллекции метрик, внимательно прочитав которые посторонний человек сначала не верил своим глазам, а потом, перечитывая и сверяя, начинал дышать чаще, дрожать, сглатывать, словно на его глазах свинец превращался в золото. И заканчивая медицинскими картами и историями болезней с одинаковыми странными симптомами и причинами, по которым эти люди попадали в больницы. Всех этих людей уже не было в живых — его группа училась на ошибках, и ошибки стоили жизней тем людям. Но теперь можно было смело приниматься за эпилог.
Поддаваясь сладкой истоме, заполнявшей тело, Эдуард Фомич встал, подошел к окну, заложил руки за спину и потянулся. Он сейчас чувствовал себя лет на двадцать моложе: сила, энергия, жажда жизни — все вдруг вновь появилось в нем. Если бы он задумывался о счастье, он мог бы сказать сейчас: да, я счастлив. Но Эдуард Фомич давно перестал размышлять на эту тему.
В его кабинете было одно-единственное окно, но и это считалось роскошью. Несмотря на то что все окна в этом здании были защищены от прослушивания и стекло едва заметно вибрировало, многие окна были изнутри замурованы и существовали только для того, чтобы не вызывать ненужных вопросительных взглядов прохожих. Само здание заметно возвышалось над окружающим рельефом — на расстоянии километра вокруг не было сооружений выше его третьго этажа, и специально на этот случай периметр был обсажен ветвистыми деревьями метрах в двадцати от стен. Кроме этого, здание росло еще и вниз, о чем посторонние уж совсем не догадывались.
С этажа, на котором находился кабинет Жданова, верхушки деревьев уже не закрывали окна, и обзор был свободным. Правда, из окна особенно ничего не было видно, только шоссе, в отдалении несколько старых построек, окруженных, как пни опятами, низкими серыми ларьками. Да еще серое облачное небо. Вот на него и смотрел Эдуард Фомич. На ползущие облака, похожие на хлопья сигаретного дыма.
Тихо вошла секретарша — невысокая плотная девушка с хвостом светлых волос и густо подведенными тушью глазами.
— Разина идет по коридору, — сообщила она. Жданов обернулся, непонимающе посмотрел на девушку, растерянно улыбнулся и спросил:
— По какому коридору?
— По нашему коридору. Разина идет по нашему коридору.
— А куда она идет? — все еще не понимая смысла услы-шанного, спросил Эдуард Фомич.
Лиза шла по узкому неярко освещенному коридору, по серой ковровой дорожке, мимо безликих дверей. Она никуда не торопилась. Ей никто не встречался на пути, из-за дверей не доносилось ни звука. В здании будто бы никого не было, кроме нее.
Она вышла на лестницу и медленно поднялась по ступенькам. В углу стоял человек в темно-сером костюме и говорил по рации. Увидев Лизу, он на секунду замолк и на глазах покрылся испариной.
— Она здесь, — сдавленно произнес он, не двигаясь. Лиза остановилась рядом с ним и посмотрела ему в глаза. Мужчина, держа у лица рацию, словно окаменел. Казалось, он хотел отстраниться, но не мог. — Она остановилась рядом. Смотрит мне в глаза.
Рация не отвечала. Лиза отвернулась и пошла дальше по коридору. У одной из безликих дверей она остановилась и открыла ее.
Она вошла в кабинет. Кабинет был пуст, перед ней был стол и окно. На столе лежала толстая папка. Лиза подошла к столу. На папке она увидела желтую наклейку, на которой было написано «Строго для внутреннего пользования». Под наклейкой стоял штамп «совершенно секретно».
Дверь захлопнулась. Она обернулась.
— Здравствуй, Лиза, — сказал Яворский. — Вот мы и снова встретились. Ты прекрасно сохранилась.
Лиза пустыми глазами смотрела в его сторону. С минуту в кабинете стояла тишина. Наконец Лиза склонила голову на бок и произнесла:
— Вы ошибаетесь. Я вижу вас впервые.
Лицо сползло с Яворского как резиновая маска. Уголки губ, глаз, щеки — все опустилось, сморщилось, и он сразу постарел лет на тридцать.
— Что это значит, Лиза? — не своим голосом спросил он.
— Я скажу вам, что это значит. Но сперва ответьте: вы правда верили в эти сказки?
Яворский оправился от своих эмоций и ответил уже спокойно:
— Мне и сейчас ничто не мешает в них верить. Только помогает.
— Дьявол! — воскликнула Лиза с внезапной эмоциональностью, словно поминала прежнего любовника. — Да с чего вы все это взяли? Из пачки старых метрик? И это, по-вашему, доказательства? Вы же взрослые люди!
— Что это значит? — напомнил Яворский.
— Это значит, что вы — мой отец.
Яворский сощурился. Дернул плечами. Растянул губы в улыбке и захохотал. Это продолжалось с минуту — Лиза терпеливо ждала. Наконец, отсмеявшись, Яворский посерьезнел и сказал:
— Я все помню. Двадцать пять лет прошло, а я помню, как сейчас, каждый наш день. Ты, наверное, давно все забыла — что для тебя четверть века. А я все это время жил одними воспоминаниями, надеждой найти тебя снова. Почему ты ушла, Лиза? Пусть я замечал, что время идет, а ты не меняешься, но ведь это никак не изменило бы нашей любви — ведь я взрослел, а ты оставалась все такой же молодой и красивой… Что может быть лучше? Неужели ты не могла из своей бесконечности уделить мне хотя бы лет тридцать? Или ты не любила меня?
— Вы мне не верите, — сказала Лиза, не обращая внимания на сказанное Яворским. — Тогда спросите у ваших хозяев…
— Они мне не хозяева!
— …спросите у них, какое отчество записано в моем паспорте. Вы ведь Борис, не так ли?
Глаза Яворского замерли. Он поднял голову вверх и, словно обращаясь к потолку, спросил:
— Это правда?!
Потолок не ответил. Но ответ Яворскому был не слишком нужен — он наконец понял, что это и есть то разумное объяснение, которое растворяет всю мистику, как восход солнца растворяет ночные страхи.
— А как же все остальное?.. Как же болезнь?..
— Болезнь остается болезнью. Которая передается по наследству.
Яворский все еще не хотел верить в то, что невозможное так и осталось невозможным.
— А как тебе удавалось скрываться от них? Как тебе удалось выбраться из клетки? Почему ты до сих пор жива, когда столько людей хотели тебя убить?
— Значит, плохо хотели. Извините.
— А все те, кровь которых ты пила? Мы умертвили их напрасно? Нам нечего было искать? Болезнь не передается через кровь?
— Да опомнитесь вы наконец. Вы — взрослый человек, ученый, профессор, а верите в вампиров из сказки.
Яворский медленно поднял руку, потянулся к шее и распустил узел галстука. Затем он расстегнул пуговицы на рубашке, подошел к Лизе, наклонился к самому ее лицу и произнес, глядя ей в глаза:
— Тогда ведь ничего не произойдет, если ты сделаешь это со мной? — Он подставил шею. — На же, пей!
Лиза обняла его за плечи, раскрыла рот и прижалась зубами к его шее. Яворский вздрогнул и закрыл глаза.
В дверь сильно ударили снаружи. Яворский словно не слышал этого, но Лиза, не отрываясь, взглянула в ту сторону. В дверь продолжали ломиться, послышался крик Жданова:
— Где ключ, черт вас дери!
— Заперто изнутри! — ответил кто-то.
— Так несите таран!
Лиза схватилась крепче за плечи Яворского и отняла рот. Из раны сочилась кровь.
— Что такое? — прохрипел Яворский, открывая мутные глаза. Лиза облизнула губы, обняла его и толкнула в сторону окна. Махая руками, пытаясь удержать равновесие, Яворский упал спиной на стекло. Секунду оно держало тяжесть двух тел, потом лопнуло на сотни острых кусков, и Лиза с Яворским провалились наружу, окруженные облаком сверкающих осколков.
В дверь позвонили. Коротко, потом еще раз. Не настойчиво, не робко. Равнодушно так позвонили. Я пошел открывать.
На пороге стояла Лиза. Ее лицо, шея, руки были покрыты порезами, разными по величине. Раны уже запеклись, и кровь из них не сочилась. Ее левая рука висела, прижатая к боку, пальцы были скрючены. Лицо Лизы не выражало ничего. Даже боли оно не выражало. Я посторонился, пропуская ее в квартиру, хотя она не делала попыток войти.
Лиза вошла. Когда я закрыл дверь, она сказала:
— Мне не к кому больше идти.
— Раны промыть надо, — сказал я.
— Ерунда, — сказала она, — через час буду как новая.
Она ничего не ела, только много пила, обычную кипяченую воду из стакана. А я все ждал, когда она попросит меня…
— Спасибо, я уже пообедала, — произнесла она вдруг. Я не то чтобы облегченно вздохнул — я уже бьи готов к этому, — но удивился тому, как она угадала мои мысли. Мне казалось, я хорошо их скрывал.
Она влила в себя, наверное, стаканов десять — больших, граненых. Когда она выпила всю кипяченую воду, которая у меня была, я налил новый чайник и поставил его на огонь.
— Как дальше жить будем? — спросил я.
— Дальше мы будем жить каждый сам по себе, — ответила она.
— Ну, это само собой. Что ты дальше собираешься делать?
— Оставаться у тебя я не собираюсь. Оклемаюсь и уйду.
— Куда?
— Туда.
— Тебя затравят.
— Выживу. Не в первый раз.
— Такое — в первый.
— А ты откуда знаешь?
— Интуиция. Я сторонник линейной теории времени.
Она подняла на меня взгляд.
— Так что же мне делать? — спросила она. Без иронии. Она действительно просила о помощи.
— Я помогу тебе.
— Вы чертовски везучий человек, Денис. Чертовски везучий, — повторил он в сто какой-то раз. — Что вы от меня хотите?
— Переправьте ее за границу.
— Но граница перекрыта. Ее не выпустят.
— Так сделайте так, чтобы ее выпустили.
— У отдела длинные руки, простите за пошлость. Они ее достанут.
— Не достанут. Она скроется. Или вы по-прежнему хотите ее убить?
Навигатор вздрогнул.
— Хорошо. Я сделаю все, о чем вы меня попросите. Но просьба должна быть конкретной, а не абстрактной, вроде «переправьте ее за границу». Я помогу вам. Но я не могу убрать всех пограничников. И вывозить ее придется вам самому.
— Как-нибудь разберусь.
Я плохо представлял, как я это сделаю. Открывая дверь квартиры, я подумал: а что, если она уже ушла? Но она не ушла. Она спала. Я уже видел, как она спала, но не был уверен, что она в самом деле отключилась.
Я взял телефон и, стараясь ничего не задеть проводом, перебрался на кухню. Там я набрал номер Джулии:
— Привет, подружка,
— Привет-привет. Сколько лет, сколько зим.
— Вы мне нужны.
— Наконец-то.
— Вот так-то, — облегченно закончил я свою речь. Слушая мою историю, Джулия иногда иронически хмыкала, иногда недоверчиво мотала головой, иногда просто улыбалась.
— Ну, ладно. Если допустить, что пятьдесят процентов рассказанного тобой правда…
Я разозлился:
— Да я сам все это видел, понимаешь! Она из меня литр крови высосала!
— Я не говорю, что ты мне врешь, — спокойно ответила Джулия. — Просто половина того, что ты мне рассказал, — твоя фантазия. В которую ты веришь, будто это произошло на самом деле. Ты пойми, с третьего этажа и я спрыгнуть могу. При желании даже с четвертого могу. И от группы спецназа уйду, если понадобится. Это не так сложно, как кажется. Знаешь, чему нынче спецназ учат? Я тебе потом расскажу. А то, что она у тебя кровь пила… Она же тебе сама сказала, что больна. Я, правда, сомневаюсь, что таким образом она лечится, но я не врач.
— У нее реакция, как молния, — продолжал упорствовать я.
— У меня тоже, — ничтоже сумняшеся ответствовала Джулия.
Я взглянул на бесшумно появившуюся за спиной Джулии Лизу; Джулия обернулась.
— Привет, — сказала она.
— Привет, — ответила Лиза.
— Ты и есть наша «белокурая бестия»?
— Да. — Лиза села на свободный табурет. Ее взгляд встретился со взглядом Джулии, обе замерли, чего-то ожидая, и Лиза вдруг демонстративно наклонила голову, словно уклоняясь от удара.
Джулия рассмеялась:
— Я — пас! Реакция что надо.
Лиза улыбнулась. Как-то странно, будто губы плохо ее слушались.
— Мы постараемся вывезти тебя в Польшу. Я думаю, нам это удастся. Как ты относишься к Польше?
— Польша — замечательная страна, — ответила Лиза.
—О'кей. Тогда расскажи-ка нам, что с тобой случилось, — попросил я.
— А поскромнее ничего не нашлось?
— Вездеходы другими не бывают.
— Что значит — «вездеходы»?
— Взгляните на номер.
Я отошел в сторону и посмотрел. Номер как номер. Только вместо федерального индекса — московских двух семерок — большой триколор. Кажется, я понял, что имел в виду Навигатор.
— Это правительственный автомобиль?
— В некотором роде. — Навигатор улыбнулся. — В бардачке — все документы и на всякий случай — мигалка. Имейте в виду, останавливать и досматривать эту машину имеют право только с санкции генерального прокурора России. В том числе и на границе. Корпус и стекла — бронированные, но я думаю, до этого не дойдет.
Он протянул мне пухлый желтый конверт:
— А это — передайте ей. Я… виноват перед ней. И перед вами. Там польский паспорт и деньги на первое время.
Я сел за руль и восхищенно подумал — вот это тачка! А ну как газануть сейчас по Москве!
Навигатор наклонился к окну:
— Советую вам поторопиться, вас уже почти вычислили. Избавьтесь от нее как можно скорее.
Я кивнул и завел мотор.
— И… удачи вам.
— Майор! Слышь, майор! Причудливое явление из пяти букв?
Майор погранвойск, огромный мужик лет тридцати, стриженный под горшок, напрягает могучую голову:
— Х…йня.
Черный зверь
— Фи, майор!
Олег Реутов ухмыльнулся и, отложив кроссворд, скосился на окно: за стеклом лениво барабанил дождик. На пропускном пункте было уютно, деревянный домик чем-то напоминал дачу. Тут всегда было тихо, чисто и кругом одни военные. Реутова это расслабляло и умиротворяло, вот уже второй день. Сколько он тут еще пробудет, неизвестно.
Он, кряхтя, встал и размял спину.
— Ну, что, майор, по рюмке кофе, что ли? — спросил он, подходя к окну, где на столе стоял электрический чайник.
— Валяй, майор.
Реутов включил чайник и поглядел в окно.
— Етить твою мать! — крикнул он. — Какого хрена?! Он бросился к двери, хватая на ходу серый пиджак, и выбежал из домика.
— Стоять, черти! Куда!
Трое пограничников с автоматами на плечах, поднимающие шлагбаум перед черным «мерином», замерли и недоуменно переглянулись.
— Вам что было приказано?! — рявкнул Реутов. — Никого не пропускать без меня!
Майор подошел сзади:
— Да ты глянь, какой номер. Ща вставят по самые помидоры. Иди, нагинайся, я в этом не участвую.
Реутов подошел к «вездеходу» и наклонился к матовому стеклу:
— Опустите стекло, пожалуйста.
Машина безмолвствовала. Реутов занервничал, но все-таки достал из кармана удостоверение, раскрыл его и прижал к стеклу:
— Опустите стекло, будьте любезны! Федеральная служба безопасности.
— Да хоть небесная канцелярия, — услышал он глухой голос изнутри. — Немедленно пропустите правительственный транспорт.
Реутов стиснул челюсти. Они были правы, конечно. Но те, кого он стерег, могли проскочить через любой пропускной пункт. Только не через его. Тогда начальство зарядит ему не по самые помидоры, а гораздо глубже. А умные люди из двух зол выбирают меньшее.
— Если вы не опустите стекло, я буду вынужден приказать прострелить вам колеса. Тогда вы точно никуда не уедете.
— Ты сдурел, что ли, мужик!.. — прошипел майор. — Ты понимаешь, что делаешь?
— Понимаю. Под мою ответственность. Прикажи своим пугнуть их.
— Ну, смотри, майор.
Майор сделал сложный жест указательным пальцем на колеса «вездехода». Погранцы скинули автоматы и громко лязгнули затворами.
Стекло у места водителя плавно опустилось. Молодой человек лет двадцати пяти, сидевший за рулем, процедил, не глядя в сторону Реутова:
— Вы за это ответите.
— Всенепременно, — отозвался Реутов и просунул голову в окно. Картина, представшая его глазам, заставила его сердце радостно забиться. Он понял, что поймал того, кого нужно.
В салоне, кроме парня-водителя, рядом с ним сидел еще один, в очках и простой рубашке-безрукавке. На заднем сиденье была девушка-мулатка. Эта молодежь меньше всего была похожа на пассажиров правительственного «вездехода». Ho где самый главный персонаж?
— Предъявите ваши документы, — потребовал Реутов.
— Пожалуйста.
Водитель сунул ему пачку каких-то бумаг. Реутов принялся внимательно их изучать.
— Будьте любезны, поторопитесь, — зло произнес водитель. Видимо, он был самым главным.
— Всенепременно, — ответил Реутов и мысленно улыбнулся. Он уже понял, что все документы в порядке, и сейчас думал о том, где может быть нужная ему персона. Ответ пришел почти сразу.
— Откройте багажник, пожалуйста, — потребовал Реутов. Водитель не двигался. — Хорошо, я подожду.
Реутов отошел от двери и оперся на капот. Водитель сидел, наверное, минуту. Реутов терпеливо ждал: он понял, что догадался верно. И сколько времени пройдет, теперь было не важно. Этот парень все равно выйдет и выполнит его требование, потому что деваться ему некуда. Или пусть стоит, пока не приедет Жданов.
Где-то над полем показалась черная точка, которая приближалась вместе со звуком вращающегося винта: вертолет. Водитель наконец открыл дверь и вышел. Реутов с улыбкой подошел к багажнику. Водитель отпер замок и отошел в сторону.
— Пожалуйста, — указал он рукой на крышку багажника. Реутов наклонился, чтобы открыть, но крышка сама отскочила вверх…
Из багажника выпрыгнула фигура в черном, похожая на тень, сбила Реутова с ног и бросилась бежать, но не в сторону польской границы, а совсем в обратную, назад по дороге.
Опомнившись, Реутов заорал;
— Что стоите! За ней! — и закричал уже, обращаясь к тени: — Стой! Стрелять буду!
Черный фантом бежал очень быстро: пограничникам в тяжелых армейских ботинках, с автоматами в руках за ним было не угнаться. Даже Реутов, в легком темно-сером косюме, подготовленный к таким погоням, отставал.
Фантом резко рванул в сторону, скатился по насыпи и побежал в сторону вертолета, приземлившегося уже сотнях в ? трех метров от дороги. Реутов понял, что упускает ее, и крикнул пограничникам:
— Стреляйте! Стреляйте по ней!
К стрекоту вертолетного винта прибавились короткие автоматные очереди. Реутов, стиснув кулаки, не отрывал взгляда от фигуры в черном трико и черной маске, закрывавшей лицо. Вдруг фигура споткнулась, упала и осталась лежать на траве, в ста метрах от вертолета.
Реутов вздохнул и закрыл глаза. Ну что ж, по крайней мере он ее не упустил.
Водитель, услышав автоматные очереди, захлопнул крышку багажника, сел на свое место, и машина, проехав под тяжелым шлагбаумом, очутилась на территории Польши.
Реутов, услышав звуки мотора, обернулся в сторону переезда и выругался. Майор сплюнул и приказал:
— Ну-ка, ребята, возвращайтесь-ка на пост. А то мы так всех повыпускаем, мать его.
Последние слова относились уже к Реутову.
— Разбирайся сам. Мне границу охранять надо, а ты своих сам лови, сам расстреливай. Хватит, накуролесил.
Майор развернулся и тяжелым шагом направился к заставе. Реутову нечего было ответить.
Черная фигура с трудом поднялась на ноги, задрала свитер, постанывая, скинула тяжелые пластины бронежилета и заковыляла к вертолету. Опираясь на руки пилота, загорелого конопатого блондина, Джулия взобралась на свободное место и скинула маску:
— Давай, Артем, убираемся отсюда.
— Ну, ты даешь! — восхищенно произнес Артем, поднимая в воздух вертушку. — Они по тебе попали?
Вместо ответа Джулия задрала футболку и показала здоровенный бурый синяк под худенькой грудью.
— Ребро, кажись, треснуло, — сдавленно сказала она. — Так что давай поторопись.
Я прислушивался к польской речи. Хотя она вроде бы напоминала русскую, слов я не понимал. Закончив разговор с польскими пограничниками, Лиза вернулась к машине. Парик она сняла еще на переезде, но тональный крем еще лежал на лице, и она была на себя не похожа.
— Все в порядке, — сказала она. — У тебя хорошие документы.
— Значит, прощаемся? — спросил я. Мне отчего-то стало вдруг тоскливо. Я не мог сказать, что испытывал к Лизе теплые чувства. Но оказалось, что нас все-таки что-то связывало. Может быть, это были кровные узы?
— Прощаемся, — сказала Лиза.
— Собираешься к нам вернуться?
— Возможно. — Лиза улыбнулась. — В двадцать первом веке.
— Рановато, я думаю. Лучше в двадцать втором.
Лиза посмотрела мне в глаза. Несколько секунд я наблюдал чудесное зрелище: в ее взгляде проявилась невероятная коллекция чувств, от ласки до благодарности. У меня закружилась голова, мне казалось, что самая любимая девушка обнимает, целует меня, ласкает мое лицо руками и смачивает его слезами из своих глаз — прощальными слезами. Когда наваждение прошло, Лизы рядом уже не было. Она шла по дороге, и один из польских пограничников провожал ее.
— Что с тобой? — спросил Винни-Пух, озабоченно глядя на мое лицо.
— Все в порядке, — ответил я, все еще не в состоянии взяться за руль.
— Странный она человек все-таки, — произнес Винни-Пух.
— Она не человек, — ответил я. — Она даже не белокурая бестия. Она — черный зверь. Bete noire, как говорят французы. Существо, внушающее всем ужас, страх. Чуждое, непостижимое существо. Нам за ней никогда не угнаться. Мы слишком быстро сходим с дистанции,
Она сделала последний шаг и свалилась в снег. Инстинктивно сворачиваясь в клубок, прижимая голые колени к груди, обнимая их посиневшими руками, пытаясь сохранить остатки тепла, она уже понимала, что замерзает. Она всегда очень хорошо чувствовала приближение смерти, различила она его и сейчас. Когда мать, подвернувшая ногу в горах во время вьюги, решала, идти ли обузой с ними или остаться в пещере, она сразу объяснила, что мать все равно умрет. И ее оставили одну в горах.
Когда отец неожиданно схватился за ногу и упал в снег, она обнюхала почерневшую снизу ногу и поняла, что и здесь уже все. Сидеть и ждать, пока помрет отец, было нельзя: замерзли бы и они с братом. Тогда брат с молчаливого согласия отца тупым каменным ножом распорол ему шею, они напились его еще горячей крови и побрели дальше, надеясь дойти до границы этой сплошной снежной стены.
Потом и брат свалился в снег, медленно водя вокруг головой и уже не чувствуя этого мира. Она умылась его кровью. От ее голого тела, обмотанного парой старых шкур и облезлым мехом, снятым с отца, шел пар.
Она не понимала одного: как она дожила до этого момента, как пережила всех их. Но теперь все встало на свои места — она умирала. И, осознав это, она тихонько заскулила, чтобы не было так страшно и одиноко.
Кусок вьюги отделился и медленно двигался в ее сторону. Две красные точки глаз, красная щель пасти, извергающая клубы пара, наклонились над ней. Вот теперь и ее кровь послужит чьей-то жизни.
Белый как снег волк уткнулся горячим носом в ее шею, тыкаясь жесткими лапами в ее плечи и спину, перевернул на живот, клыками впился в шею и пустил горячую красную струю из ее тела. Сознание просветлело от этого жара, разливавшегося по шее. Ее кровь перемешивалась со слюной зверя и текла в снег, растапливая его красными ручейками.
Она не могла сопротивляться, да и бессмысленно это сейчас было: слабый, едва живой человек не мог бороться с сильным зверем. Она не хотела чувствовать, как он ест ее, и прогнала остатки сознания.
Волк словно почувствовал это. Он отнял пасть от ее шеи и облизнул рану большим шершавым языком. Затем перешагнул через ее тело и осторожно опустился на нее, накрывая своей шкурой и своим телом.
Вьюга успокоилась. Лес оказался совсем близко, но именно так всегда и бывает. Человека и зверя не было видно, их замело снегом, и холм, схоронивший их тела, ничем не выделялся среди других снежных наносов.
Со стороны леса медленно брел большой седой тигр. Его нижняя губа была рассечена и с трудом прикрывала огромные желтые клыки. Изо рта текла слюна и падала в снег — тигр иногда с хлюпаньем слизывал ее, чтобы не намерзала на клыках. Ему не нужно было видеть добычу, он чувствовал ее и так.
Когда он приблизился к снежному холму, тот вдруг взорвался, и снежная туча, разинув красную пасть, бесшумно бросилась на него. Волк был гораздо быстрее тигра, но и гораздо меньше, а значит, и слабее. Если бы он хотел убежать, то сделал бы это без особого труда. Но он не хотел.
Тигр не успел отбить его когтистой лапой, только присел, зажмурил глаза и, прижав рваные уши, пропустил удар. Тигр понимал, что с одним волком он справится.
Но волк, похоже, думал иначе. Он отскочил и принялся бегать вокруг тигра. Тигр, придя в себя после первого натиска, вертелся на одном месте, стараясь все время быть лицом к врагу, но не успевал: волк нарезал круги все быстрее. И когда волк снова прыгнул, тигр опять не был готов. Он чувствовал, как клыки раздирают его шкуру на загривке, пытаясь прокусить шею, и это ему совсем не нравилось. Волку-одиночке вообще не полагалось оказывать сопротивление.
Тигр взревел от такой наглости, рванулся всем телом и сбросил волка со спины. Тот еще не успел упасть, как тигр прыгнул на него, прижал, раздирая, грудь лапой и наклонился, чтобы одним движением огромных клыков перегрызть наглецу глотку…
Волк ударил передними лапами тигра по глазам. Тигр инстинктивно опустил веки, но было уже поздно: два огромных переливающихся зеленым и голубым шара лопнули. Он взревел, отскочил в сторону и замотал головой, пытаясь прогнать внезапно нахлынувшую на него какофонию цветов вперемежку с болью. Бурая вязкая слизь сочилась из-под стиснутых век, а яркие вспышки, раздражающие глазные нервы, уступали место темноте. Эта темнота отвлекла его от схватки, и волк, не обращая внимания на порванную грудь, добил более чем вдвое превосходящего его по силе противника.
Когда тигр взрыкнул последний раз и опустил на снег бессильную слепую голову, волк вернулся к разворошенному сугробу. С осторожностью, будто своего детеныша, он вытащил, вцепившись зубами, человеческое тело и перетащил его на труп тигра. Человечек застонал и обнял горячую шкуру, будто хотел влезть в нее. Волк лег рядом, опустив раненую грудь на снег. Лес, степь, горы — все замерло, все ждало новой метели. Пройдет время и сомнет, уничтожит и эту снежную равнину, и могучие столетние сосны в толстой броне коры, и даже горы будут оседать и превращаться в пыль. А белый волк лежал на снегу так спокойно, словно лишь для него одного время не имело значения.
III. 2000
Лиза сидела в дальнем углу камеры, у стены. Половина помещения была перегорожена тонкими, тускло блестящими, ухоженными стальными прутьями. Жданов не подходил близко к решетке — по ней был пропущен электрический ток.
— Я, признаться, уже и не чаял увидеть вас… живой.
— Смерти нет, — произнесла Лиза, не глядя в его сторону.
— Ну, вам виднее, — щедро улыбнулся Жданов. Лиза подняла голову, В ее взгляде была насмешка.
— Вы и в самом деле верите в это?
Улыбка сползла с лица Жданова. Он ответил строго и сухо:
— Да. Я верю. И я вырву это из вас — живой или мертвой. Он вышел из комнаты и подозвал Николая. — Посторожи-ка ее. Соберу наших алхимиков. Николай кивнул, вошел в комнату и сел у стены, рядом с дверью.
Лиза молчала, и он тоже молчал. В комнате тихо гудела решетка, разделявшая ее на две половины. Николай сначала украдкой, а потом уже не таясь разглядывал ее. Лиза сидела выпрямившись, закрыв глаза, прислонившись спиной к стене. Ее грудь почти не двигалась, сама она замерла. Лиза была красива. Она была бы прекрасна, если бы не ее лицо — слишком взрослое для свежей девичьей фигурки. Николай не верил, что эта девушка с такими тонкими руками, с такой нежной шеей и была тем неуловимым фантомом, за которым они охотились почти два месяца. Впрочем, этим двум месяцам предшествовала огромная работа в архивах статистики, вычисление ее существования, проверка невероятных догадок, их подтверждение.
Николай тихо встал и сделал бесшумный шаг к решетке. Лиза открыла глаза. Николай вздрогнул… и сделал еще шаг. Лиза поднялась и подйшла к решетке с другой стороны. Николай дернул левым плечом. Лиза одновременно сделала то же самое. Заметивший это совпадение, Николай улыбнулся своим большим ртом. Лиза улыбнулась одновременно. Это показалось Николаю забавным. Он вдруг быстро щелкнул пальцами. Два щелчка слились в один.
Это почему-то напугало его. Он сразу вспомнил все домыслы, которые были известны каждому, работавшему в группе Жданова, и почувствовал, что покрывается испариной.
Он вытянул правую руку в сторону. Лиза была как его отражение в зеркале. Он моргнул — она моргнула; он кивнул — она кивнула; он хлопнул в ладоши — она хлопнула, сделала шаг вперед — он сделал шаг вперед; она коснулась решетки — он коснулся решетки. Но на самом деле Николаю только показалось, что она дотронулась до прутьев. Судорожно сжатая рука, вцепившаяся в смертельный металл, сноп искр, дым, запах горячего сырого мяса, ручьи слез, текущие по его щекам… Труп Николая упал по эту сторону решетки.
Эдуард Фомич не торопился начинать работу с Разиной. Кроме него и еще нескольких доверенных людей, о том, что ее удалось поймать, не знал никто в отделе. На столе стояла чашка кофе, лежала раскрытая толстая папка. Там было все, начиная с целой коллекции метрик, внимательно прочитав которые посторонний человек сначала не верил своим глазам, а потом, перечитывая и сверяя, начинал дышать чаще, дрожать, сглатывать, словно на его глазах свинец превращался в золото. И заканчивая медицинскими картами и историями болезней с одинаковыми странными симптомами и причинами, по которым эти люди попадали в больницы. Всех этих людей уже не было в живых — его группа училась на ошибках, и ошибки стоили жизней тем людям. Но теперь можно было смело приниматься за эпилог.
Поддаваясь сладкой истоме, заполнявшей тело, Эдуард Фомич встал, подошел к окну, заложил руки за спину и потянулся. Он сейчас чувствовал себя лет на двадцать моложе: сила, энергия, жажда жизни — все вдруг вновь появилось в нем. Если бы он задумывался о счастье, он мог бы сказать сейчас: да, я счастлив. Но Эдуард Фомич давно перестал размышлять на эту тему.
В его кабинете было одно-единственное окно, но и это считалось роскошью. Несмотря на то что все окна в этом здании были защищены от прослушивания и стекло едва заметно вибрировало, многие окна были изнутри замурованы и существовали только для того, чтобы не вызывать ненужных вопросительных взглядов прохожих. Само здание заметно возвышалось над окружающим рельефом — на расстоянии километра вокруг не было сооружений выше его третьго этажа, и специально на этот случай периметр был обсажен ветвистыми деревьями метрах в двадцати от стен. Кроме этого, здание росло еще и вниз, о чем посторонние уж совсем не догадывались.
С этажа, на котором находился кабинет Жданова, верхушки деревьев уже не закрывали окна, и обзор был свободным. Правда, из окна особенно ничего не было видно, только шоссе, в отдалении несколько старых построек, окруженных, как пни опятами, низкими серыми ларьками. Да еще серое облачное небо. Вот на него и смотрел Эдуард Фомич. На ползущие облака, похожие на хлопья сигаретного дыма.
Тихо вошла секретарша — невысокая плотная девушка с хвостом светлых волос и густо подведенными тушью глазами.
— Разина идет по коридору, — сообщила она. Жданов обернулся, непонимающе посмотрел на девушку, растерянно улыбнулся и спросил:
— По какому коридору?
— По нашему коридору. Разина идет по нашему коридору.
— А куда она идет? — все еще не понимая смысла услы-шанного, спросил Эдуард Фомич.
Лиза шла по узкому неярко освещенному коридору, по серой ковровой дорожке, мимо безликих дверей. Она никуда не торопилась. Ей никто не встречался на пути, из-за дверей не доносилось ни звука. В здании будто бы никого не было, кроме нее.
Она вышла на лестницу и медленно поднялась по ступенькам. В углу стоял человек в темно-сером костюме и говорил по рации. Увидев Лизу, он на секунду замолк и на глазах покрылся испариной.
— Она здесь, — сдавленно произнес он, не двигаясь. Лиза остановилась рядом с ним и посмотрела ему в глаза. Мужчина, держа у лица рацию, словно окаменел. Казалось, он хотел отстраниться, но не мог. — Она остановилась рядом. Смотрит мне в глаза.
Рация не отвечала. Лиза отвернулась и пошла дальше по коридору. У одной из безликих дверей она остановилась и открыла ее.
Она вошла в кабинет. Кабинет был пуст, перед ней был стол и окно. На столе лежала толстая папка. Лиза подошла к столу. На папке она увидела желтую наклейку, на которой было написано «Строго для внутреннего пользования». Под наклейкой стоял штамп «совершенно секретно».
Дверь захлопнулась. Она обернулась.
— Здравствуй, Лиза, — сказал Яворский. — Вот мы и снова встретились. Ты прекрасно сохранилась.
Лиза пустыми глазами смотрела в его сторону. С минуту в кабинете стояла тишина. Наконец Лиза склонила голову на бок и произнесла:
— Вы ошибаетесь. Я вижу вас впервые.
Лицо сползло с Яворского как резиновая маска. Уголки губ, глаз, щеки — все опустилось, сморщилось, и он сразу постарел лет на тридцать.
— Что это значит, Лиза? — не своим голосом спросил он.
— Я скажу вам, что это значит. Но сперва ответьте: вы правда верили в эти сказки?
Яворский оправился от своих эмоций и ответил уже спокойно:
— Мне и сейчас ничто не мешает в них верить. Только помогает.
— Дьявол! — воскликнула Лиза с внезапной эмоциональностью, словно поминала прежнего любовника. — Да с чего вы все это взяли? Из пачки старых метрик? И это, по-вашему, доказательства? Вы же взрослые люди!
— Что это значит? — напомнил Яворский.
— Это значит, что вы — мой отец.
Яворский сощурился. Дернул плечами. Растянул губы в улыбке и захохотал. Это продолжалось с минуту — Лиза терпеливо ждала. Наконец, отсмеявшись, Яворский посерьезнел и сказал:
— Я все помню. Двадцать пять лет прошло, а я помню, как сейчас, каждый наш день. Ты, наверное, давно все забыла — что для тебя четверть века. А я все это время жил одними воспоминаниями, надеждой найти тебя снова. Почему ты ушла, Лиза? Пусть я замечал, что время идет, а ты не меняешься, но ведь это никак не изменило бы нашей любви — ведь я взрослел, а ты оставалась все такой же молодой и красивой… Что может быть лучше? Неужели ты не могла из своей бесконечности уделить мне хотя бы лет тридцать? Или ты не любила меня?
— Вы мне не верите, — сказала Лиза, не обращая внимания на сказанное Яворским. — Тогда спросите у ваших хозяев…
— Они мне не хозяева!
— …спросите у них, какое отчество записано в моем паспорте. Вы ведь Борис, не так ли?
Глаза Яворского замерли. Он поднял голову вверх и, словно обращаясь к потолку, спросил:
— Это правда?!
Потолок не ответил. Но ответ Яворскому был не слишком нужен — он наконец понял, что это и есть то разумное объяснение, которое растворяет всю мистику, как восход солнца растворяет ночные страхи.
— А как же все остальное?.. Как же болезнь?..
— Болезнь остается болезнью. Которая передается по наследству.
Яворский все еще не хотел верить в то, что невозможное так и осталось невозможным.
— А как тебе удавалось скрываться от них? Как тебе удалось выбраться из клетки? Почему ты до сих пор жива, когда столько людей хотели тебя убить?
— Значит, плохо хотели. Извините.
— А все те, кровь которых ты пила? Мы умертвили их напрасно? Нам нечего было искать? Болезнь не передается через кровь?
— Да опомнитесь вы наконец. Вы — взрослый человек, ученый, профессор, а верите в вампиров из сказки.
Яворский медленно поднял руку, потянулся к шее и распустил узел галстука. Затем он расстегнул пуговицы на рубашке, подошел к Лизе, наклонился к самому ее лицу и произнес, глядя ей в глаза:
— Тогда ведь ничего не произойдет, если ты сделаешь это со мной? — Он подставил шею. — На же, пей!
Лиза обняла его за плечи, раскрыла рот и прижалась зубами к его шее. Яворский вздрогнул и закрыл глаза.
В дверь сильно ударили снаружи. Яворский словно не слышал этого, но Лиза, не отрываясь, взглянула в ту сторону. В дверь продолжали ломиться, послышался крик Жданова:
— Где ключ, черт вас дери!
— Заперто изнутри! — ответил кто-то.
— Так несите таран!
Лиза схватилась крепче за плечи Яворского и отняла рот. Из раны сочилась кровь.
— Что такое? — прохрипел Яворский, открывая мутные глаза. Лиза облизнула губы, обняла его и толкнула в сторону окна. Махая руками, пытаясь удержать равновесие, Яворский упал спиной на стекло. Секунду оно держало тяжесть двух тел, потом лопнуло на сотни острых кусков, и Лиза с Яворским провалились наружу, окруженные облаком сверкающих осколков.
В дверь позвонили. Коротко, потом еще раз. Не настойчиво, не робко. Равнодушно так позвонили. Я пошел открывать.
На пороге стояла Лиза. Ее лицо, шея, руки были покрыты порезами, разными по величине. Раны уже запеклись, и кровь из них не сочилась. Ее левая рука висела, прижатая к боку, пальцы были скрючены. Лицо Лизы не выражало ничего. Даже боли оно не выражало. Я посторонился, пропуская ее в квартиру, хотя она не делала попыток войти.
Лиза вошла. Когда я закрыл дверь, она сказала:
— Мне не к кому больше идти.
— Раны промыть надо, — сказал я.
— Ерунда, — сказала она, — через час буду как новая.
Она ничего не ела, только много пила, обычную кипяченую воду из стакана. А я все ждал, когда она попросит меня…
— Спасибо, я уже пообедала, — произнесла она вдруг. Я не то чтобы облегченно вздохнул — я уже бьи готов к этому, — но удивился тому, как она угадала мои мысли. Мне казалось, я хорошо их скрывал.
Она влила в себя, наверное, стаканов десять — больших, граненых. Когда она выпила всю кипяченую воду, которая у меня была, я налил новый чайник и поставил его на огонь.
— Как дальше жить будем? — спросил я.
— Дальше мы будем жить каждый сам по себе, — ответила она.
— Ну, это само собой. Что ты дальше собираешься делать?
— Оставаться у тебя я не собираюсь. Оклемаюсь и уйду.
— Куда?
— Туда.
— Тебя затравят.
— Выживу. Не в первый раз.
— Такое — в первый.
— А ты откуда знаешь?
— Интуиция. Я сторонник линейной теории времени.
Она подняла на меня взгляд.
— Так что же мне делать? — спросила она. Без иронии. Она действительно просила о помощи.
— Я помогу тебе.
* * *
Навигатор с трудом сдерживал волнение.— Вы чертовски везучий человек, Денис. Чертовски везучий, — повторил он в сто какой-то раз. — Что вы от меня хотите?
— Переправьте ее за границу.
— Но граница перекрыта. Ее не выпустят.
— Так сделайте так, чтобы ее выпустили.
— У отдела длинные руки, простите за пошлость. Они ее достанут.
— Не достанут. Она скроется. Или вы по-прежнему хотите ее убить?
Навигатор вздрогнул.
— Хорошо. Я сделаю все, о чем вы меня попросите. Но просьба должна быть конкретной, а не абстрактной, вроде «переправьте ее за границу». Я помогу вам. Но я не могу убрать всех пограничников. И вывозить ее придется вам самому.
— Как-нибудь разберусь.
Я плохо представлял, как я это сделаю. Открывая дверь квартиры, я подумал: а что, если она уже ушла? Но она не ушла. Она спала. Я уже видел, как она спала, но не был уверен, что она в самом деле отключилась.
Я взял телефон и, стараясь ничего не задеть проводом, перебрался на кухню. Там я набрал номер Джулии:
— Привет, подружка,
— Привет-привет. Сколько лет, сколько зим.
— Вы мне нужны.
— Наконец-то.
— Вот так-то, — облегченно закончил я свою речь. Слушая мою историю, Джулия иногда иронически хмыкала, иногда недоверчиво мотала головой, иногда просто улыбалась.
— Ну, ладно. Если допустить, что пятьдесят процентов рассказанного тобой правда…
Я разозлился:
— Да я сам все это видел, понимаешь! Она из меня литр крови высосала!
— Я не говорю, что ты мне врешь, — спокойно ответила Джулия. — Просто половина того, что ты мне рассказал, — твоя фантазия. В которую ты веришь, будто это произошло на самом деле. Ты пойми, с третьего этажа и я спрыгнуть могу. При желании даже с четвертого могу. И от группы спецназа уйду, если понадобится. Это не так сложно, как кажется. Знаешь, чему нынче спецназ учат? Я тебе потом расскажу. А то, что она у тебя кровь пила… Она же тебе сама сказала, что больна. Я, правда, сомневаюсь, что таким образом она лечится, но я не врач.
— У нее реакция, как молния, — продолжал упорствовать я.
— У меня тоже, — ничтоже сумняшеся ответствовала Джулия.
Я взглянул на бесшумно появившуюся за спиной Джулии Лизу; Джулия обернулась.
— Привет, — сказала она.
— Привет, — ответила Лиза.
— Ты и есть наша «белокурая бестия»?
— Да. — Лиза села на свободный табурет. Ее взгляд встретился со взглядом Джулии, обе замерли, чего-то ожидая, и Лиза вдруг демонстративно наклонила голову, словно уклоняясь от удара.
Джулия рассмеялась:
— Я — пас! Реакция что надо.
Лиза улыбнулась. Как-то странно, будто губы плохо ее слушались.
— Мы постараемся вывезти тебя в Польшу. Я думаю, нам это удастся. Как ты относишься к Польше?
— Польша — замечательная страна, — ответила Лиза.
—О'кей. Тогда расскажи-ка нам, что с тобой случилось, — попросил я.
* * *
— Эта машина — ваша, — сказал Навигатор, указывая мне на абсолютно шикарный, зеркально-черный шестисотый «мерседес».— А поскромнее ничего не нашлось?
— Вездеходы другими не бывают.
— Что значит — «вездеходы»?
— Взгляните на номер.
Я отошел в сторону и посмотрел. Номер как номер. Только вместо федерального индекса — московских двух семерок — большой триколор. Кажется, я понял, что имел в виду Навигатор.
— Это правительственный автомобиль?
— В некотором роде. — Навигатор улыбнулся. — В бардачке — все документы и на всякий случай — мигалка. Имейте в виду, останавливать и досматривать эту машину имеют право только с санкции генерального прокурора России. В том числе и на границе. Корпус и стекла — бронированные, но я думаю, до этого не дойдет.
Он протянул мне пухлый желтый конверт:
— А это — передайте ей. Я… виноват перед ней. И перед вами. Там польский паспорт и деньги на первое время.
Я сел за руль и восхищенно подумал — вот это тачка! А ну как газануть сейчас по Москве!
Навигатор наклонился к окну:
— Советую вам поторопиться, вас уже почти вычислили. Избавьтесь от нее как можно скорее.
Я кивнул и завел мотор.
— И… удачи вам.
— Майор! Слышь, майор! Причудливое явление из пяти букв?
Майор погранвойск, огромный мужик лет тридцати, стриженный под горшок, напрягает могучую голову:
— Х…йня.
Черный зверь
— Фи, майор!
Олег Реутов ухмыльнулся и, отложив кроссворд, скосился на окно: за стеклом лениво барабанил дождик. На пропускном пункте было уютно, деревянный домик чем-то напоминал дачу. Тут всегда было тихо, чисто и кругом одни военные. Реутова это расслабляло и умиротворяло, вот уже второй день. Сколько он тут еще пробудет, неизвестно.
Он, кряхтя, встал и размял спину.
— Ну, что, майор, по рюмке кофе, что ли? — спросил он, подходя к окну, где на столе стоял электрический чайник.
— Валяй, майор.
Реутов включил чайник и поглядел в окно.
— Етить твою мать! — крикнул он. — Какого хрена?! Он бросился к двери, хватая на ходу серый пиджак, и выбежал из домика.
— Стоять, черти! Куда!
Трое пограничников с автоматами на плечах, поднимающие шлагбаум перед черным «мерином», замерли и недоуменно переглянулись.
— Вам что было приказано?! — рявкнул Реутов. — Никого не пропускать без меня!
Майор подошел сзади:
— Да ты глянь, какой номер. Ща вставят по самые помидоры. Иди, нагинайся, я в этом не участвую.
Реутов подошел к «вездеходу» и наклонился к матовому стеклу:
— Опустите стекло, пожалуйста.
Машина безмолвствовала. Реутов занервничал, но все-таки достал из кармана удостоверение, раскрыл его и прижал к стеклу:
— Опустите стекло, будьте любезны! Федеральная служба безопасности.
— Да хоть небесная канцелярия, — услышал он глухой голос изнутри. — Немедленно пропустите правительственный транспорт.
Реутов стиснул челюсти. Они были правы, конечно. Но те, кого он стерег, могли проскочить через любой пропускной пункт. Только не через его. Тогда начальство зарядит ему не по самые помидоры, а гораздо глубже. А умные люди из двух зол выбирают меньшее.
— Если вы не опустите стекло, я буду вынужден приказать прострелить вам колеса. Тогда вы точно никуда не уедете.
— Ты сдурел, что ли, мужик!.. — прошипел майор. — Ты понимаешь, что делаешь?
— Понимаю. Под мою ответственность. Прикажи своим пугнуть их.
— Ну, смотри, майор.
Майор сделал сложный жест указательным пальцем на колеса «вездехода». Погранцы скинули автоматы и громко лязгнули затворами.
Стекло у места водителя плавно опустилось. Молодой человек лет двадцати пяти, сидевший за рулем, процедил, не глядя в сторону Реутова:
— Вы за это ответите.
— Всенепременно, — отозвался Реутов и просунул голову в окно. Картина, представшая его глазам, заставила его сердце радостно забиться. Он понял, что поймал того, кого нужно.
В салоне, кроме парня-водителя, рядом с ним сидел еще один, в очках и простой рубашке-безрукавке. На заднем сиденье была девушка-мулатка. Эта молодежь меньше всего была похожа на пассажиров правительственного «вездехода». Ho где самый главный персонаж?
— Предъявите ваши документы, — потребовал Реутов.
— Пожалуйста.
Водитель сунул ему пачку каких-то бумаг. Реутов принялся внимательно их изучать.
— Будьте любезны, поторопитесь, — зло произнес водитель. Видимо, он был самым главным.
— Всенепременно, — ответил Реутов и мысленно улыбнулся. Он уже понял, что все документы в порядке, и сейчас думал о том, где может быть нужная ему персона. Ответ пришел почти сразу.
— Откройте багажник, пожалуйста, — потребовал Реутов. Водитель не двигался. — Хорошо, я подожду.
Реутов отошел от двери и оперся на капот. Водитель сидел, наверное, минуту. Реутов терпеливо ждал: он понял, что догадался верно. И сколько времени пройдет, теперь было не важно. Этот парень все равно выйдет и выполнит его требование, потому что деваться ему некуда. Или пусть стоит, пока не приедет Жданов.
Где-то над полем показалась черная точка, которая приближалась вместе со звуком вращающегося винта: вертолет. Водитель наконец открыл дверь и вышел. Реутов с улыбкой подошел к багажнику. Водитель отпер замок и отошел в сторону.
— Пожалуйста, — указал он рукой на крышку багажника. Реутов наклонился, чтобы открыть, но крышка сама отскочила вверх…
Из багажника выпрыгнула фигура в черном, похожая на тень, сбила Реутова с ног и бросилась бежать, но не в сторону польской границы, а совсем в обратную, назад по дороге.
Опомнившись, Реутов заорал;
— Что стоите! За ней! — и закричал уже, обращаясь к тени: — Стой! Стрелять буду!
Черный фантом бежал очень быстро: пограничникам в тяжелых армейских ботинках, с автоматами в руках за ним было не угнаться. Даже Реутов, в легком темно-сером косюме, подготовленный к таким погоням, отставал.
Фантом резко рванул в сторону, скатился по насыпи и побежал в сторону вертолета, приземлившегося уже сотнях в ? трех метров от дороги. Реутов понял, что упускает ее, и крикнул пограничникам:
— Стреляйте! Стреляйте по ней!
К стрекоту вертолетного винта прибавились короткие автоматные очереди. Реутов, стиснув кулаки, не отрывал взгляда от фигуры в черном трико и черной маске, закрывавшей лицо. Вдруг фигура споткнулась, упала и осталась лежать на траве, в ста метрах от вертолета.
Реутов вздохнул и закрыл глаза. Ну что ж, по крайней мере он ее не упустил.
Водитель, услышав автоматные очереди, захлопнул крышку багажника, сел на свое место, и машина, проехав под тяжелым шлагбаумом, очутилась на территории Польши.
Реутов, услышав звуки мотора, обернулся в сторону переезда и выругался. Майор сплюнул и приказал:
— Ну-ка, ребята, возвращайтесь-ка на пост. А то мы так всех повыпускаем, мать его.
Последние слова относились уже к Реутову.
— Разбирайся сам. Мне границу охранять надо, а ты своих сам лови, сам расстреливай. Хватит, накуролесил.
Майор развернулся и тяжелым шагом направился к заставе. Реутову нечего было ответить.
Черная фигура с трудом поднялась на ноги, задрала свитер, постанывая, скинула тяжелые пластины бронежилета и заковыляла к вертолету. Опираясь на руки пилота, загорелого конопатого блондина, Джулия взобралась на свободное место и скинула маску:
— Давай, Артем, убираемся отсюда.
— Ну, ты даешь! — восхищенно произнес Артем, поднимая в воздух вертушку. — Они по тебе попали?
Вместо ответа Джулия задрала футболку и показала здоровенный бурый синяк под худенькой грудью.
— Ребро, кажись, треснуло, — сдавленно сказала она. — Так что давай поторопись.
Я прислушивался к польской речи. Хотя она вроде бы напоминала русскую, слов я не понимал. Закончив разговор с польскими пограничниками, Лиза вернулась к машине. Парик она сняла еще на переезде, но тональный крем еще лежал на лице, и она была на себя не похожа.
— Все в порядке, — сказала она. — У тебя хорошие документы.
— Значит, прощаемся? — спросил я. Мне отчего-то стало вдруг тоскливо. Я не мог сказать, что испытывал к Лизе теплые чувства. Но оказалось, что нас все-таки что-то связывало. Может быть, это были кровные узы?
— Прощаемся, — сказала Лиза.
— Собираешься к нам вернуться?
— Возможно. — Лиза улыбнулась. — В двадцать первом веке.
— Рановато, я думаю. Лучше в двадцать втором.
Лиза посмотрела мне в глаза. Несколько секунд я наблюдал чудесное зрелище: в ее взгляде проявилась невероятная коллекция чувств, от ласки до благодарности. У меня закружилась голова, мне казалось, что самая любимая девушка обнимает, целует меня, ласкает мое лицо руками и смачивает его слезами из своих глаз — прощальными слезами. Когда наваждение прошло, Лизы рядом уже не было. Она шла по дороге, и один из польских пограничников провожал ее.
— Что с тобой? — спросил Винни-Пух, озабоченно глядя на мое лицо.
— Все в порядке, — ответил я, все еще не в состоянии взяться за руль.
— Странный она человек все-таки, — произнес Винни-Пух.
— Она не человек, — ответил я. — Она даже не белокурая бестия. Она — черный зверь. Bete noire, как говорят французы. Существо, внушающее всем ужас, страх. Чуждое, непостижимое существо. Нам за ней никогда не угнаться. Мы слишком быстро сходим с дистанции,
Она сделала последний шаг и свалилась в снег. Инстинктивно сворачиваясь в клубок, прижимая голые колени к груди, обнимая их посиневшими руками, пытаясь сохранить остатки тепла, она уже понимала, что замерзает. Она всегда очень хорошо чувствовала приближение смерти, различила она его и сейчас. Когда мать, подвернувшая ногу в горах во время вьюги, решала, идти ли обузой с ними или остаться в пещере, она сразу объяснила, что мать все равно умрет. И ее оставили одну в горах.
Когда отец неожиданно схватился за ногу и упал в снег, она обнюхала почерневшую снизу ногу и поняла, что и здесь уже все. Сидеть и ждать, пока помрет отец, было нельзя: замерзли бы и они с братом. Тогда брат с молчаливого согласия отца тупым каменным ножом распорол ему шею, они напились его еще горячей крови и побрели дальше, надеясь дойти до границы этой сплошной снежной стены.
Потом и брат свалился в снег, медленно водя вокруг головой и уже не чувствуя этого мира. Она умылась его кровью. От ее голого тела, обмотанного парой старых шкур и облезлым мехом, снятым с отца, шел пар.
Она не понимала одного: как она дожила до этого момента, как пережила всех их. Но теперь все встало на свои места — она умирала. И, осознав это, она тихонько заскулила, чтобы не было так страшно и одиноко.
Кусок вьюги отделился и медленно двигался в ее сторону. Две красные точки глаз, красная щель пасти, извергающая клубы пара, наклонились над ней. Вот теперь и ее кровь послужит чьей-то жизни.
Белый как снег волк уткнулся горячим носом в ее шею, тыкаясь жесткими лапами в ее плечи и спину, перевернул на живот, клыками впился в шею и пустил горячую красную струю из ее тела. Сознание просветлело от этого жара, разливавшегося по шее. Ее кровь перемешивалась со слюной зверя и текла в снег, растапливая его красными ручейками.
Она не могла сопротивляться, да и бессмысленно это сейчас было: слабый, едва живой человек не мог бороться с сильным зверем. Она не хотела чувствовать, как он ест ее, и прогнала остатки сознания.
Волк словно почувствовал это. Он отнял пасть от ее шеи и облизнул рану большим шершавым языком. Затем перешагнул через ее тело и осторожно опустился на нее, накрывая своей шкурой и своим телом.
Вьюга успокоилась. Лес оказался совсем близко, но именно так всегда и бывает. Человека и зверя не было видно, их замело снегом, и холм, схоронивший их тела, ничем не выделялся среди других снежных наносов.
Со стороны леса медленно брел большой седой тигр. Его нижняя губа была рассечена и с трудом прикрывала огромные желтые клыки. Изо рта текла слюна и падала в снег — тигр иногда с хлюпаньем слизывал ее, чтобы не намерзала на клыках. Ему не нужно было видеть добычу, он чувствовал ее и так.
Когда он приблизился к снежному холму, тот вдруг взорвался, и снежная туча, разинув красную пасть, бесшумно бросилась на него. Волк был гораздо быстрее тигра, но и гораздо меньше, а значит, и слабее. Если бы он хотел убежать, то сделал бы это без особого труда. Но он не хотел.
Тигр не успел отбить его когтистой лапой, только присел, зажмурил глаза и, прижав рваные уши, пропустил удар. Тигр понимал, что с одним волком он справится.
Но волк, похоже, думал иначе. Он отскочил и принялся бегать вокруг тигра. Тигр, придя в себя после первого натиска, вертелся на одном месте, стараясь все время быть лицом к врагу, но не успевал: волк нарезал круги все быстрее. И когда волк снова прыгнул, тигр опять не был готов. Он чувствовал, как клыки раздирают его шкуру на загривке, пытаясь прокусить шею, и это ему совсем не нравилось. Волку-одиночке вообще не полагалось оказывать сопротивление.
Тигр взревел от такой наглости, рванулся всем телом и сбросил волка со спины. Тот еще не успел упасть, как тигр прыгнул на него, прижал, раздирая, грудь лапой и наклонился, чтобы одним движением огромных клыков перегрызть наглецу глотку…
Волк ударил передними лапами тигра по глазам. Тигр инстинктивно опустил веки, но было уже поздно: два огромных переливающихся зеленым и голубым шара лопнули. Он взревел, отскочил в сторону и замотал головой, пытаясь прогнать внезапно нахлынувшую на него какофонию цветов вперемежку с болью. Бурая вязкая слизь сочилась из-под стиснутых век, а яркие вспышки, раздражающие глазные нервы, уступали место темноте. Эта темнота отвлекла его от схватки, и волк, не обращая внимания на порванную грудь, добил более чем вдвое превосходящего его по силе противника.
Когда тигр взрыкнул последний раз и опустил на снег бессильную слепую голову, волк вернулся к разворошенному сугробу. С осторожностью, будто своего детеныша, он вытащил, вцепившись зубами, человеческое тело и перетащил его на труп тигра. Человечек застонал и обнял горячую шкуру, будто хотел влезть в нее. Волк лег рядом, опустив раненую грудь на снег. Лес, степь, горы — все замерло, все ждало новой метели. Пройдет время и сомнет, уничтожит и эту снежную равнину, и могучие столетние сосны в толстой броне коры, и даже горы будут оседать и превращаться в пыль. А белый волк лежал на снегу так спокойно, словно лишь для него одного время не имело значения.
III. 2000