Поляков Юрий Михайлович. За боем бой

   - Я не обманываю! - глухо ответил поручик.
   - Поверю.
   - Вы думаете, он приедет? - покачал головой Павлищев.
   - Прибежит! Они, видимо, очень ценят моего покойного однофамильца. Так вот, Жильцов, к белым пойдешь ты! Можешь отказаться!
   - А чего отказываться? Прогуляюсь!
   - Повезешь записку. Пароль - "Екатеринбургские казармы". А как Юсова найти, тебе поручик подробно объяснит. Проводи его на место Боровского, потом ко мне! Понял?
   - Понял.
   - И все-таки рискованное вы дело затеяли! - заметил Павлищев, когда арестованного увели.
   - Ничего, воевать научились, теперь нужно разведку осваивать! серьезно ответил Попов.
   Боровский лежал в темном амбаре на охапке соломы и размышлял, что в жизни ему по большому счету не повезло. В полку на гвардейского офицера, сочиняющего стишки, поглядывали косо, а в журналах редакторы смотрели на рукописи бравого военного как на что-то неприличное, куда и заглядывать не следует. Женитьба на дочери миллионера, влюбившейся в поэта-гвардейца, вызывала насмешки и зависть. А потом началась война, и семью Боровский видел только два раза за три года. Тесть, правда, предлагал ему место в неком ведомстве, где можно носить погоны и жить не в офицерской землянке, а дома, но Боровский гордо отказался. И хотя пуля его миновала, наградами он считал себя обойденным. Сейчас, с минуты на минуту ожидая расстрела, Боровский не мог себе простить, что, поддавшись примеру Павлищева и других офицеров, пошел служить красным, оказавшимися такими неблагодарными. Честно говоря, от комиссаров он сбежал бы довольно скоро, когда бы не стыдился Павлищева. По ночам Боровскому снились его белоколонный дом в Перми, нежная, правда, немного капризная жена, маленькая дочь очаровательная девчушка с черными как смоль волосами и ярко-голубыми глазами. Когда он вспоминал о них, забывались другие страшные мысли о том, что прав Достоевский и единственное, чем можно доказать свое презрение к гнусностям жизни, - это добровольно уйти в небытие. Кстати, такие соображения и раньше частенько посещали поэта, особенно с похмелья.
   Снаружи загрохотали замком, дверь распахнулась, вошел Жильцов. Он помялся и попросил:
   - Собирайтесь, товарищ Боровский...
   Бывший начальник штаба вздрогнул: сказанное содержало в себе два взаимоисключающих слова: "собирайтесь" - значит, конец и "товарищ" значит, разобрались и больше не подозревают. Он медленно встал, пошел к выходу и по тому, что никто не упер в спину штык, понял: разобрались...
   - Петр Петрович, вы должны нас извинить! - поднялся навстречу Боровскому председатель следственной комиссии. - Вы свободны...
   - Слава богу! - поклонился начальник штаба.
   - Петр Петрович, - в разговор вступил Павлищев, - вы не должны обижаться: все было подстроено Калмановым...
   - Калмановым? Так вот зачем он всучил мне эти папиросы!
   - Значит, и папиросы его! - покачал головой Попов. - Что же вы молчали?
   - Я не молчал, просто вы слышали не то, что я говорил!
   - Не будем сводить счеты сейчас! - вмешался Павлищев. - В конце концов мы почти вышли к своим, и вы, Петр Петрович, в любой момент в соответствии с разрешением главкома можете покинуть отряд. После случившегося никто вас не осудит...
   - Хорошо. Я подумаю. Мне можно идти?
   - Да, конечно.
   Боровский собрался было выйти, но потом, вспомнив что-то, повернулся к председателю следственной комиссии:
   - Товарищ Попов, а ведь эпитафию я написал!
   - Какую эпитафию?
   - На собственную смерть, как вы и советовали. Хочу вам прочесть, как вдохновителю, так сказать:
   Вот и стал я телом,
   Мертвым и несчастным,
   Не пошедший к белым,
   А служивший красным,
   Вдосталь пострадавший
   На пиру кровавом,
   От ворон отставший,
   Не приставший к павам...
   Честь имею, товарищи!
   Боровский быстро вышел, Попов посмотрел ему вслед и сказал:
   - Я, конечно, виноват перед ним... Все-таки, Иван Степанович, он странный человек: зять миллионера, а служит нам... Тяжело ему придется...
   Оставшаяся часть вечера прошла в тягостном ожидании. У каждого в душе шевелилось предчувствие, что Юсов не поверит записке и это будет стоить жизни Жильцову. Стрелка часов двигалась к цифре XII, постепенно уверенность стал терять и сам Попов: ему начало казаться, что он не предусмотрел множество мелочей, из-за которых операция сорвется.
   Около полуночи привели Калманова: глаза поручика совершенно ввалились, щеки почернели, а на висках появились белые, словно обметанные инеем, нити. Он с каким-то тусклым ужасом смотрел на свои ладони, наверное, представляя, во что они превратятся, став добычей червей.
   В комнате оставалось двое: Калманов и Попов. Несколько человек спрятались за дощатой перегородкой, оттуда доносилось сопение. Отделение оцепило дом, имея приказ пропустить только Жильцова со спутником.
   Стрелки, как концы ножниц, сомкнулись на цифре XII, потом большая поползла дальше, но никто не появлялся. Попов специально старался не глядеть на циферблат, а когда все-таки решался, видел: прошло пять минут, и еще пять, десять... Вот так и вся жизнь: как идет - не видишь, а потом взглянешь и замечаешь - пять лет прошло, еще пять, десять...
   За окном раздался цокот копыт, потом шаги, и в комнату, пропуская впереди себя высокого человека в бурке, вошел Жильцов. У обоих на груди красовались красные ленты, уложенные и приколотые в соответствии с последним приказом.
   Калманов поднял на вошедших бессмысленно равнодушные глаза и перевел взгляд на перегородку. Юсов тревожно посмотрел на обмякшего, белого как мел, поручика, потом взглянул на перегородку, уловил там какой-то шум и обернулся как бы за разъяснением к Жильцову, а сам тем временем прикинул, сможет ли выскочить через дверь, если возникшие подозрения подтвердятся. Сначала, когда приехал новый связной, сказал пароль и передал записку Калманова, у Юсова не зародилось и тени сомнения. Просьба приехать, капризы Попова, желание Калманова поскорее убраться - все это вписывалось в ту схему, которая уже сложилась у поручика. Юсов даже не стал докладывать по начальству о своем кратковременном отъезде, не впервой. Подозрение возникло лишь тогда, когда он заметил: чем ближе они подъезжали к расположению красных, тем увереннее и осанистее держится новый связной. А надо бы наоборот! Но когда тот у околицы стал аккуратно прикалывать поручику красную ленту, опасения снова рассеялись. И вот теперь опять появились...
   Жильцов, почувствовав, что от него ждут объяснений, широко улыбнулся и, показав рукой на спокойно сидевшего в кресле Попова, громко сказал:
   - Вот, господин поручик, человек, которого вы хотели видеть!
   - Разрешите представиться: Попов... Председатель следственной комиссии при Главном штабе...
   В следующую секунду Жильцов и выскочившие из-за перегородки боевики уже заламывали контрразведчику руки.
   - Предатель! Слизняк! - с ненавистью глядя на Калманова, хрипел Юсов, но тот продолжал разглядывать свои почти прозрачные пальцы.
   - Прекратить! - крикнул Попов. - Успокойтесь, поручик, и постарайтесь ответить на мои вопросы. Что собираются предпринять в связи с нашим выходом из окружения?
   - Идите вы к чертовой матери! - выругался Юсов. - Жаль только, что веревку на твоей, сволочь, шее уже не я затягивать буду! Но ничего...
   - Раньше вы, Юсов, были великодушнее - вместо веревки пулю обещали! это произнес вошедший в комнату Павлищев.
   - И ты здесь, лакей большевистский! - повернулся поручик к вошедшему. - А с такими, как ты, у нас разговор особый будет...
   - Ладно, хватит! - крикнул Попов. - Иван Степанович, у вас есть возражения против приговора революционного трибунала расстрелять обоих.
   - Нет.
   - Расстрелять? - переспросил Жильцов, выдвигая из ножен шашку. - В отряде и так патронов нет, а я на них буду тратиться. Обойдемся...
   - Выполняйте... - приказал Попов.
   Из донесения начальника штаба 3-й дивизии Уральского корпуса:
   "...В ночь с 4 на 5 сентября исчез офицер контрразведки поручик Юсов. Опрос свидетелей и поиски результата не дали. В связи с его исчезновением оборвана связь с нашим агентом в отряде Кашириных - Блюхера. Обстоятельства выясняются..."
   ...Из телеграммы командующего Поволжским фронтом полковника Чечека:
   "Группа красных... видимо, уходит из-под наших ударов. Последнее противнику значительно облегчено бездействием полковника Колесникова... По имеющимся сведениям, один из казачьих добровольческих полков этого отряда самовольно ушел в Верхнеуральск. Башкирская рота взбунтовалась и приведена под конвоем в Уфу. Под влиянием утомления среди частей отряда существует стремление прекратить боевые действия".
   Из телеграммы генерального консула США в Иркутске Гарисса государственному секретарю:
   "...положение на Волжском фронте критическое. Новые трудности возникают из-за каширинских большевистских войск, состоящих приблизительно из 6000 пехоты и 3000 кавалерии с 30 пулеметами. Войска эти хорошо организованы и способны прекрасно маневрировать. У нас нет надежных войск против этих сил".
   Дневник военспеца Андрея Владимирцева,
   выбывшего из строя по ранению
   10 сентября. Аскино
   Очень болит нога, хотя доктор повторяет, что пулю вынули и рана неопасная. Мы прошли двести верст. Боев почти нет, иногда небольшие перестрелки. В одной из таких стычек застрелили старика Каширина. Так и не дошел он вместе с сыновьями до Красной Армии.
   Главные силы белых остались позади. В деревнях нас встречают приветливо, многие крестьяне записываются в наш отряд. Выясняется, что в некоторых селах действовали подполья большевиков. Правда, в деревне Аскино оказался только восьмидесятилетний старик. Остальные, от мала до велика, попрятались в лесу. Старик посмотрел на нас, посмотрел, ушел в лес и рассказал своим, что красные, выходит, не грабят. Жители вернулись. Мы собрали митинг, рассказали о Советской власти, о целях большевиков. Саша разговаривала с крестьянами: белые плели им о нас черт знает что, грозили, что мы придем и всех перережем. А наши боевики помогают мужикам молотить, убирать обмолоченное зерно, вспахивать землю под озимые. Крови никто не хочет, руки устали от винтовок и шашек, руки соскучились по работе.
   P. S. Саша рассказала, что Калманова и Юсова приговорили к смерти. Приговор приведен в исполнение.
   13 сентября 1918 г., Аскино
   Сегодня мне лучше, только в теле ощущается какая-то томящая легкость. Ничего, скоро поправлюсь, потому что впереди еще много дел. Мы подходим к Красной Армии.
   В санчасть проведать меня заходил Боровский. Он какой-то растерянный, наверное, мучительно решает, идти дальше с нами или попросту отсидеться в Перми. После ареста и ожидания незаслуженного расстрела он стал очень нервным и вспыльчивым, всех избегает. Я очень удивился его приходу. Прощаясь, он грустно сказал:
   - Самое трудное - выбирать самому, даже ошибку потом свалить не на кого...
   Мой выбор сделан!
   Про несчастного раненого, про меня значит, инспектируя санчасть, вспомнил даже главком. Василий Константинович подошел к моей подводе, спросил о здоровье и рассказал интересный случай про Ивана Степановича, который, как смеясь заметил Блюхер, все-таки решился взять политическую ответственность на себя. Оказывается, Иван Степанович повел отряд на вражеские пулеметы со словами: "Вперед, за мной, за власть рабочих против белогвардейской сволочи!"
   - Одним словом, противника отбросили, - продолжал рассказ главком. Подъезжаю я к селу и не понимаю, что происходит. Вижу: стоят два ряда рабочих, а в середине качают Павлищева и кричат "ура"...
   Потом забегал Русяев и рассказал, как ездил на встречу с Красной Армией.
   Вечером 11 августа его вызвал главком и приказал установить связь с Красной Армией.
   - Ты имей в виду, - объяснял Блюхер, - все не так просто, как может показаться! Они не знают о нашем прибытии, поэтому могут принять за белых. Необходимо, чтобы в вас сразу узнали своих!
   По приказу Василия Константиновича Русяеву выделили сотню, в которой четверть боевиков была большевиками. Всю ночь мастерили алые банты, привязывали к пикам кумачовые полотнища. Для такого дела даже почистились и починили одежду. Русяев говорил, что утром, когда выступили, лица людей сияли, как начищенные самовары, а сама колонна больше напоминала праздничный парад.
   Когда отъехали от Аскино верст двадцать, выяснили, что близлежащая деревня занята какими-то войсками. Пока гадали, белые или красные, пока посылали парламентеров, раздались выстрелы. Одного ранили в ногу.
   - Вот так встреча! - удивился Русяев. - Если по красным знаменам стреляют, значит - белые. В атаку, ребята! Но до выяснения оружия не применять. Поняли? Вперед!
   Сначала противник отстреливался, но, подскакав ближе, наши увидели, как они скоренько грузятся на подводы.
   - Кто в деревне, белые или красные? - спросил Русяев, подскакав к крестьянину.
   - Какие белые - красноармейцы тута!
   Русяев послал дюжину всадников на лучших конях в погоню.
   Отступавшие мчались на подводах, в страхе оглядываясь на догонявших их. Вот уж действительно - комедия. Столько недель пробиваться к своим, чтобы вот так догонять их, будучи принятыми за белых!
   Отступавшие пытались залечь и даже стащить с подводы пулемет, начали было отстреливаться, но догонявшие захватили их в "плен".
   Красноармейцы, увидев, что нагрянувшие неизвестно откуда "белые" их не рубят и не колют, удивленно опустили винтовки.
   - Кто командир? - спросил Русяев.
   - Я командир, - выступил вперед низенький красноармеец. - А вы кто такие?
   - Мы красные из отряда Блюхера. А вы из какой части?
   Командир молчал. В это время подскакали остальные. Увидев казаков, он решил, что попал в руки белых, и понес совершенную околесицу.
   - Да ты, браток, не смотри, что они казаки, - успокоил Русяев. - Ну да, казаки из Оренбургского войска. Но красные, наши! Если ты их боишься, я ребят отошлю, а меня отвезите в ваш штаб. Идет?
   - Идет! - обрадовался командир, уже приготовившийся к смерти.
   Русяев в сопровождении своих недавних "пленных" добрался до штаба батальона, показал мандат, подписанный Блюхером, рассказал о нашем отряде.
   Потом Русяев вернулся в Аскино и обо всем доложил Василию Константиновичу, который очень обрадовался. Завтра они едут к Красному командованию. У Русяева сложилось впечатление, что Красная Армия все-таки знала о нашем существовании, хотя и не догадывалась, что нас так много и мы так близко.
   ...Рука быстро устает... Трудно писать. Ну ничего, скоро поправлюсь...
   На этом дневник Андрея Владимирцева обрывается. Далее следует запись, сделанная другим почерком...
   ПЯТАЯ ПОЛИТБЕСЕДА С ЧИТАТЕЛЕМ
   И снова заглянем в хронологическую таблицу гражданской войны.
   Сентябрь 1918 года.
   10 сентября - Советские войска освободили Казань.
   11 сентября - Реввоенсовет республики определил структуру
   действующей армии, введя фронтовую организацию. Издан приказ об
   образовании Северного, Восточного и Южного фронтов, Западного района
   обороны.
   12 сентября - Советские войска освободили Симбирск (Ульяновск).
   16 сентября - Учрежден первый советский орден - орден Красного
   Знамени...
   "Советская Республика - в кольце фронтов" - эта привычная фраза из учебника истории не преувеличение. Взгляните - образованные фронты носят наименование всех сторон света. И все-таки Красная Армия не только успешно обороняется, но и переходит в наступление: отбит у врага родной город вождя мировой революции - Симбирск, взятие которого Ленин назвал целебной повязкой на свои раны.
   Крепнет и совершенствуется Красная Армия, возникает и новая воинская символика, отражающая идеалы, за которые бьются красные отряды.
   В августе, когда Сводный Уральский отряд сражался в окружении белогвардейских дивизий, наркомвоендел Н. И. Подвойский с фронта направил телеграмму председателю ВЦИК Я. М. Свердлову: "Лучшие революционные солдаты и все связавшие свою судьбу с Советской Республикой командиры жаждут республиканских отличий. Настоятельно высказываюсь за установление знака героя и знака героизма".
   2 сентября, когда южноуральцы, отбиваясь от наседавших белогвардейцев, форсировали реку Уфу, на заседании ВЦИК Я. М. Свердлов выступил по вопросу о знаках отличия для храбрейших. Обсуждение предложения было продолжено на Президиуме ВЦИК и образована комиссия, в которую вошли Енукидзе, Веселовский, Ногин. В те дни все делалось стремительно, и через две недели, 16 сентября, в повестке дня ВЦИК, заседавшего во втором Доме Советов (гостиница "Метрополь"), значилось под цифрой "2": О знаках отличия.
   Статут ордена Красного Знамени зачитал заведующий крестьянским отделом ВЦИК Митрофанов.
   Сейчас это может показаться странным, но раздались недоуменные возгласы: "Орден? Зачем нам орден? Ведь обходились же и без него, награждая героев почетным оружием, а в крайнем случае - просто новым обмундированием!" Но, конечно, статут ордена был принят и утвержден Декретом, потому что это был не просто красивый символ, но знак беззаветного, кровного служения делу Революции. Не случайно он получил имя Красного Знамени, еще 8 апреля 1918 года утвержденного Декретом ВЦИК в качестве Государственного флага Советской Республики и боевого знамени ее Вооруженных Сил.
   И очень характерно, что 14 сентября, в канун принятия Декрета о первом ордене, главком Блюхер направил телеграмму такого содержания: "Москва, Совнарком. Пермь, Областком, командующим армиями и всем, всем. Приветствую вас от имени южноуральских войск в составе Верхнеуральского, Белорецкого, 1-го Уральского, Архангельского, Богоявленского, 17-го Уральского стрелковых полков, 1-го Оренбургского казачьего имени Степана Разина, Верхнеуральского казачьего и кавалерийских полков, отдельных кавалерийских сотен и артиллерийского дивизиона. В вашем лице приветствуем Рабоче-Крестьянскую Советскую Республику и ее славные красные войска. Проделав беспримерный полуторатысячный переход по Уральским горам и области, охваченной восстанием казачества и белогвардейцев, формируясь и разбивая противника, мы вышли сюда, чтобы вести дальнейшую борьбу с контрреволюцией в тесном единении с нашими родными уральскими войсками, и твердо верим, что недалек тот день, когда Красное Знамя социализма снова взовьется над Уралом".
   Дневник А. Владимирцева обрывается как раз на том месте, когда южноуральцы соединяются с Красной Армией. О трагической причине, оборвавшей записи, я еще расскажу. Но дальнейшие эпизоды, случившиеся после выхода к своим, нет смысла пересказывать: выстроенные в хронологическом порядке сохранившиеся в архивах документы дают полную ярчайшую картину событий.
   ...15 сентября командующий 3-й армией Р. Берзин направил телеграмму в центр: "Москва, Кремль. Казачий комитет ВЦИК. Сообщаю вам, что в районе Красноуфимск - Бирск наконец нашим частям удалось соединиться с отрядами, в мае отрезанными под Троицком - Верхнеуральском. Во главе отрядов стоят Блюхер, Каширин, казак Томин, есть казачьи части во главе с казачьим офицерством. Первая сотня расположилась в Аскино, в 70 верстах севернее Бирска. Новиков ликует и выехал встречать и снабжать героев, работавших три месяца в тылу противника без всякой связи..."
   Одновременно командарм Берзин направил телеграмму Блюхеру: "Военный Совет приветствует Вас и Ваши доблестные части с прибытием в район наших войск. Мы твердо верим, что дружным совместным ударом мы сокрушим дрогнувшего уже врага. Передайте вашим храбрецам наше восхищение и товарищескую благодарность за исторический переход, за славные бои. Военный Совет 3-й армии. Берзин".
   Тогда же по телеграфу состоялся разговор главкома Блюхера с его давним знакомым - секретарем Уральского обкома партии Ф. И. Голощекиным.
   Голощекин: "Приветствую вас, родной. Весь пролетарский Урал сердечно радуется вашему появлению..."
   Блюхер: "...Мы явились к вам, сильные духом и боевым опытом..."
   Вы обратили внимание, что в приветствиях слышится не только радость, но и удивление, ведь многие уже считали отряды южноуральцев погибшими. Впоследствии на заседании ВЦИК будет сказано: "Переход войск тов. Блюхера в невозможных условиях может быть приравнен разве только к переходам Суворова в Швейцарии".
   20 сентября Уральский областной комитет РКП(б) направил Ленину, Свердлову и Вацетису телеграмму, в которой сообщал: "...Вот краткая история похода этой легендарной армии. Проделав 1500 верст по хребтам Южного Урала, собирая на своем пути небольшие отрядики, отчаявшиеся в торжестве русской революции, они явились, сильные духом и боевым опытом. Окруженные со всех сторон восставшим оренбургским казачеством и присоединившимися к ним паразитами, отрезанные от нашей дорогой рабоче-крестьянской России, без боевых припасов, они отказались от легкого ухода в Ташкент и, несмотря на все трудности предстоящего похода, решили идти к родному старому Уралу... В боях за обладание Верхнеуральском, расстреляв последние патроны, они вынуждены были отказаться от намеченного пути соединения с нами и избрали другой путь - через Уфимскую губернию - и через полтора месяца невероятно трудного похода, выдержав 20 жарких боев, прокладывая себе дорогу почти одними штыками и саблями, разбив противника под Уфой, ...наголову разбив польские легионы, части стерлитамакского гарнизона, 6-й чехословацкий полк, 6-й казачий полк, 1-й башкирский полк, 13-й и 14-й уфимские полки, разбив, уничтожив, утопив их в Уфе, отняв у них имеющуюся артиллерию, они пришли к нам, бодрые духом, чтобы совместно с нами вести борьбу за потерянные права трудового народа. Эта сухая передача фактов уже красноречиво говорит, что в лице товарища Блюхера, его полков мы имеем подлинных героев, совершивших неслыханный в истории нашей революции подвиг... Командир товарищ Блюхер - один из самых отважных солдат революции, вождь-стратег. Его биография: московский рабочий, раненный на немецком фронте солдат, большевик, председатель Челябинского революционного комитета и Совета, трижды участвовал в дутовском фронте..."
   Пример южноуральцев произвел большое впечатление на бойцов регулярных красных частей. 21 сентября 1918 года Кунгурский городской совет объявил днем чествования прорвавшихся партизан. Газета 3-й Уральской стрелковой дивизии "Часовой революции" вышла с броскими шапками: "Привет героям Рабоче-Крестьянской Красной Армии, товарищу Блюхеру, его рабочим и казацким войскам!"
   А 24 сентября газета "Уральский рабочий" писала: "В Кунгур 19 сентября прибыл первый отряд т. Блюхера. Настроение среди прибывших войск бодрое. Под влиянием прихода войск Блюхера произошел перелом в настроении некоторых частей, под влиянием легендарных рассказов о подвигах блюхеровских отрядов наблюдается большой подъем духа и на позиции. Резкое уменьшение количества сказывающихся больными. Н-ый Красноуфимский революционный полк, лучший из полков дивизии, узнав, что части т. Блюхера без сапог, постановил поделиться обувью с героями. Части Блюхера состоят исключительно из добровольцев, проникнуты сознанием необходимости победы и уверенностью в ней и этим сильно влияют на соприкасающиеся с ними части дивизии".
   В. И. Ленин, еще не оправившийся от ран, вновь и вновь интересовался подвигом южноуральцев, и член обкома партии А. П. Спунде пишет ему записку: "Дорогой Владимир Ильич! Посылаю вам сведения о Блюхере, о котором мы с вами сегодня говорили. Участвовал почти все время в ликвидации дутовщины. Последний раз ушел из Челябинска против Дутова в начале мая при следующих условиях. В это время он лежал в лазарете, так как вскрылась рана, полученная на войне против немцев... В 8 часов были получены сведения о Дутове, к 10 часам Блюхер был уже в штабе для организации выступления. Был отрезан где-то в районе Оренбурга чехами. Сейчас, пробывши около 4 месяцев в тылу у чехов, вышел к нам где-то около Бирска, увеличив значительно свои войска. При этом он не воспользовался ближайшей дорогой на Ташкент, а выбрал гораздо более трудную - через Урал, идя наперерез Самаро-Златоустовской железной дороге. "Питался" все время чешскими патронами и снарядами.
   Товарищи, проведшие с ним предпоследнюю дутовскую кампанию, утверждают, что буквально во всех случаях его стратегические планы на поверке оказывались абсолютно удачными... Поэтому Уральский областной комитет РКП и, конечно, Советов тоже... настаивает на том, чтобы Блюхер с его отрядами был отмечен высшей наградой, какая у нас существует, ибо это небывалый у нас случай..."
   Одновременно Военный Совет 3-й армии обратился во ВЦИК с ходатайством, заканчивавшимся словами: "...Мы считаем, что русская революция должна выразить вождю этой горсточки героев, вписавшему новую славную страницу в историю нашей молодой армии, благодарность и восхищение. А поэтому Военный Совет ходатайствует о награждении Блюхера революционным орденом Красного Знамени".
   А пока шел этот, как бы сегодня сказали, обмен информацией, наскоро переформированные партизаны почти без передышки вступили в новые бои. 20 сентября 1918 года все отряды южноуральцев (кроме Архангельского, им усилили 5-ю Уральскую стрелковую дивизию) влились в состав 4-й Уральской стрелковой дивизии и составили три из ее четырех бригад. Комдивом стал Блюхер, его помощником - Н. Каширин; И. Каширин, Томин и Павлищев возглавили бригады. 24 сентября они ударили по врагу и погнали его, освобождая населенные пункты. 27 сентября они уже заняли Молебский завод.