Поляков Юрий Михайлович. За боем бой

   В соответствии с полученным запросом Штамберг направлен в Омск".
   - Значит, одного все-таки упустили? - сурово спросил председатель следственной комиссии.
   - Упустили, товарищ Попов! - сокрушенно ответил Жильцов.
   - Хорошо хоть, моего однофамильца достали. Значит, он стрелял?
   - Он, сволочь. Двух человек положил!
   - Наган нашли?
   - Нашли, все патроны расстрелял и бросил...
   - Покажите... - Попов, внимательно разглядывая, повертел в пальцах оружие. - Значит, наган ему кто-то передал, и, наверное, тот же человек предупредил о предстоящем расстреле... Кто разговаривал с заложниками накануне?
   - Я спрашивал... Говорят, только Боровский.
   - Боровский? Он передавал что-нибудь?
   - Да, папиросы...
   - Сначала - письмо, потом - папиросы, а в результате - побег. Вот что, Жильцов, возьмите ребят и арестуйте Боровского. Но доставить живым. Понятно?
   - Понятно, товарищ Попов...
   Через четверть часа боевики втолкнули в комнату следственной комиссии, где, кроме Попова, сидел еще Павлищев, недоумевающего Боровского.
   - В чем дело, товарищи?! - возмущался он. - Я не позволю...
   - Это я не позволю вам, господин Боровский, продавать Дутову доверившихся вам бойцов революции! - оборвал Попов.
   - Вы забываетесь!.. Иван Степанович, скажите же... - повернулся арестованный к Павлищеву.
   - Я ничем не могу вам помочь, Петр Петрович, - покачал головой командир уральцев. - Если виноваты, лучше расскажите всю правду!
   - Да-да! А главное, расскажите про вашего дружка Енборисова! подхватил Попов.
   - При чем здесь Енборисов! - закричал Боровский.
   - Хорошо. Допустим, предатель Енборисов тут ни при чем! - насмешливо согласился председатель следственной комиссии. - Но вы-то разговаривали вчера вечером с заложниками?
   - Да. А в чем, собственно...
   - Отвечать. С кем разговаривали?
   - Со Штамбергом.
   - Вы ему что-нибудь передавали?
   - Да, коробку папирос.
   - Зачем?
   - Видите ли... Я узнал, что его расстреляют... Мы вместе учились в гимназии... Я пожалел...
   - А наган вы ему тоже дали, потому что пожалели?
   - Наган? Какой наган? Спросите у товарища Жильцова: мое оружие при мне...
   - Конечно, вы не идиот, чтобы собственный наган отдать!
   - Но что же, наконец, случилось?!
   - А то, что Штамберг бежал, а Попов, тоже пытаясь бежать, уложил из подаренного вами наганчика двух человек. Вот что случилось!
   Боровский замотал головой, словно отгоняя известие о происшедшем, и тихо, но твердо произнес:
   - Никакого нагана я не передавал, я отдал только папиросы.
   - Вы говорили Штамбергу о приговоре трибунала?
   - Нет. Я только выразил сожаление, что жизнь сложилась так нелепо... Я никакого нагана не передавал. Верьте мне - мы воюем вместе не первый месяц...
   - Не первый... И однажды вы уже пытались подбить на мятеж военспецов! Так или нет?
   - Не совсем так...
   - Ну, достаточно. Я слышал, Боровский, вы пописываете стишки, очень советую заготовить на себя эпитафию.
   - Благодарю за совет! - сквозь зубы ответил капитан и повернулся к двери.
   - Постойте! - вдогонку крикнул Попов. - А кто вам сказал, что заложники будут расстреляны? Откуда вы узнали?
   - Откуда? От Калманова...
   - Странно... Уведите арестованного! - Дождавшись, когда за ушедшими закроется дверь, председатель следственной комиссии отправил дежурного за Калма новым.
   Тот пришел очень скоро, спокойно ответил на косвенные вопросы, и тогда Попов спросил в лоб:
   - Послушайте, Боровский уверяет, будто о приговоре трибунала ему рассказали вы.
   - Я, - согласился допрашиваемый.
   - Откуда вы узнали?
   - Простите, решение о расстреле принималось на закрытом заседании или на общем собрании?
   - На общем собрании.
   - И после этого вы у меня спрашиваете, откуда я узнал!
   - В самом деле... - смутился Попов. - Вы свободны... Извините...
   Из инструкции "Руководство для следственных комиссий при отрядах":
   "...производить следствия по всем проступкам и преступлениям, после чего следственный материал передавать в военно-полевой суд, который определяет наказание... Утверждение приговора военно-полевых судов принадлежит власти командующих отрядов. В случае несогласия командующего с постановлением суда весь следственный материал передается в следственную комиссию при Главном штабе на заключение, каковое окончательно утверждается главкомом".
   Боровский был приговорен к расстрелу. По просьбе командущего Уральским отрядом Павлищева приведение приговора в исполнение было отложено с целью проведения доследования.
   Главком не возражал.
   Дневник военспеца Главного штаба
   Сводного Уральского отряда
   Андрея Владимирцева
   29 августа, Михайловское
   Мы все-таки вышли к Самаро-Златоустовской железной дороге и находимся в десяти верстах от Уфы. Но чего это стоило!
   С самого нашего отхода от Богоявленска белые шли по пятам. Мы двигались на север, а с юга нас прикрывал Богоявленский полк и две кавалерийские сотни верхнеуральцев. Белые хорошо использовали нашу передышку и, пока мы митинговали в Богоявленске, перегруппировались и обложили нас со всех сторон.
   Но теперь мы уже точно знали, куда прорываемся. Кто-то принес в штаб найденную на убитом офицере газету "Народное дело". Белогвардейцы писали о том, что линия фронта проходит по линии Бирск - Кунгур. Значит, расчет Блюхера оказался правильным. Но до Кунгура нужно еще дойти!
   Тяжелый бой был возле Зилима. Белые накрыли поселок артиллерийским огнем, сожгли дотла и пошли в атаку. Я читал донесение Калмыкова, написанное прыгающими буквами: "Кругом идет бой. Деревня Зилим вся сгорела. Противник пытается переправиться через реку, но безуспешно. Он все время обстреливает нас из четырех орудий... Ввиду того, что деревня сожжена, оттягиваю полк к опушке леса, находящегося в двух верстах от Зилима".
   Потом Калмыков запросил помощи и боеприпасов. Я сам под диктовку главкома написал приказ: "Богоявленскому отряду с приданными сотнями, оставаясь на занятой позиции, упорно задерживать дальнейшее продвижение противника". И богоявленцы стояли.
   Одновременно шел бой под селом Ирныкши. Во время рекогносцировки командиры во главе с Блюхером попали под пулеметный огонь, и под главкомом была убита лошадь. Белые отчаянно ломились вперед, но отряды Томина и Павлищева сдерживали, а вечером интернационалисты Сокача перешли в наступление и отбросили белых. Отличился китаец Ли Хунчан. Раньше он был стрелком, но очень завидовал пулеметчикам. Однажды ночью китаец исчез, а утром вернулся в казачьей фуражке с пулеметом "кольт".
   Постепенно наши силы стягивались к реке Сим. Павлищеву было приказано готовиться к переправе, и вскоре он прислал донесение: "Броды через реку Сим имеются в районе деревни Бердина Поляна. Почва здесь - песок и галька. Брод удобен, но довольно глубок. Считаю, что весь отряд этим бродом перейдет через Сим..." Мы уже было собрались форсировать реку, но противник подтянул силы, и все броды оказались под огнем, белые бросили к Бердиной Поляне основные силы, и все наши атаки, все попытки переправиться захлебывались в крови.
   Кто знает, как бы сложилась наша судьба, если бы не отряд Данберга: у хутора Александровского он стремительным броском форсировал Сим и ударил вдоль реки, белые оттянули силы от Бердиной Поляны, а тут уже рота Михайлюка перешла реку и закрепилась на другом берегу. Теперь можно было переправляться всему отряду. И если б не госпиталь, артиллерия, обоз, люди бы перешли по речным перекатам. Нужно строить мост!
   Незадолго до этого была создана маленькая саперная команда. До настоящего момента бойцы валили телеграфные столбы, нарушали связь белых, разбирали чугунку. Василий Константинович вызвал Голубых:
   - Миша, нужен мост. Чем тебе надо помочь?
   - Василий Константинович, - развел руками Голубых. - Мост?! А гвозди, топоры, проволока?
   - Нет у нас ничего.
   - Тогда хоть роту дай!
   - Хорошо, даю роту пехоты. И вот - Владимирцева помощником. Действуй.
   - "Действуй", - ворчал Голубых. - А как? Я же не военный инженер, я четырехмесячную школу прапорщиков закончил. Нам только про окопы и капониры рассказывали. Мост... Я и забора-то никогда не ставил. Ну где я хотя бы топоры возьму?!
   - А в обозе, у беженцев! - вдруг подсказал кто-то из саперов, но в это время раздался свист снаряда, и мы бросились на землю.
   - Точно! - обрадовался Голубых, он поднялся и отряхивал землю с френча. - Слушай, Владимирцев, бери людей и давай в обоз. Веревок тоже попросите, а если не будет, берите вожжи, обещайте, что вернем!
   В обозе мы разжились девятнадцатью топорами и четырнадцатью вожжами. К нашему возвращению саперы уже начали валить деревья. Нужно было в соответствии с намеченным планом измерить глубину реки, но лодок не было и в помине. Сделали так: два бревна стянули вожжами, на них верхом сели боевики и, отталкиваясь жердями, одновременно измеряли глубину. Чтобы бревна не унесло, мы вожжами же привязали их к дереву, росшему возле воды.
   Постепенно на берегу росли штабеля разделанных бревен и жердей, но прибивать настил было нечем, и жерди привязывали к бревнам вожжами. Вместо досок тоже настилали бревна. Через сутки падавшие от усталости саперы закончили мост, и Голубых отправил главкому донесение: "Постройка моста закончена. Остаюсь с командой на мосту до конца переправы".
   Началась переправа. Труднее всего оказалось переправить на правый берег раненых. Начальник санитарной части Федосеев метался от повозки к повозке и причитал:
   - Это же не мост, а чистое смертоубийство. Осторожнее... Легкораненые пусть сойдут с повозок. А того товарища переложите на носилки - он тряски не выдержит. Да осторожнее!
   Мы боялись, что наше шаткое сооружение не выдержит тяжести пушек, которые переправляли на руках.
   Понятно, что переправа десятитысячной армии - это дело не одного часа, тем более что белые наседали со всех сторон и постоянно приходилось бросать отряды то туда, то сюда, чтобы отбить очередную атаку. Василий Константинович, Томин, Павлищев и другие командиры перешли на правый берег и командовали боем прямо в цепях.
   К 23 августа весь наш Сводный отряд умещался на маленьком пятачке по обеим сторонам Сима. Для белых сложилась очень удобная ситуация: одним ударом они могли уничтожить всю нашу армию, которая в течение вот уже нескольких месяцев не давала им покоя. Как показал захваченный белый офицер: полковник Колесников, командующий силами против нас, получил приказ любыми средствами уничтожить красных на берегах Сима и сбросить остатки в реку.
   А из тыла тянулась длинная лента обозов, двигалась очень медленно, потому что накануне прошел дождь и проселки превратились в настоящую трясину.
   25 августа, когда основные силы перешли на правый берег, Василий Константинович лично повел в атаку наши отряды. Все понимали: если не удастся прорваться, здесь, у Сима, и закончится наш поход. Накануне главком издал приказ: "...Командному составу следить за экономным расходованием патронов и снарядов, обстреливать лишь ясно видимые цели, представляющие группы или цепи противника, отнюдь не допуская стрельбу по одиночным людям".
   А 25-го мы практически шли в рукопашный бой. Наши цепи редели, но, почти не отвечая на выстрелы, красные шли вперед, а когда приблизились к последним увалам перед позициями белых, по ложбинам покатилось гулкое "ура". Из ложбины под команду "Пики к бою! Шашки вон! В лаву марш-марш!" вырвалась конница. Грохот копыт накрыл все остальные звуки. Крики, свист, скрежет стали, выстрелы, стук пулемета. За конницей пошла, ощетинившись штыками, пехота.
   Атака длилась какие-то четверть часа, но белые были разбиты наголову!
   Дальше наш путь лежал к Самаро-Златоустовской железной дороге, о которой уже давно говорили на всех митингах и собраниях большевистских ячеек. За железной дорогой открывалась реальная возможность соединиться с Красной Армией.
   А построенный с таким трудом мост разобрали и сожгли в течение какого-то часа.
   Чтобы ввести белых в заблуждение, главком приказал Троицкому отряду произвести ложное наступление в сторону Уфы, а основные части шли дальше к станции Иглино.
   Главком в канун сражения у железной дороги продиктовал мне обращение к бойцам и командирам. Вот оно: "Подходя к линии железной дороги, нам предстоит весьма серьезная задача прорыва... Задача усложняется наличием крупного пункта Уфы, где можно предполагать сосредоточение резервов противника, которые при помощи железной дороги могут быть быстро переброшены к угрожающим пунктам, а поэтому всем боевикам и командному составу необходимо приложить все усилия для выполнения поставленной задачи по прорыву, помня, что наша неудача поставит нас в безвыходное положение, успех же сулит нам выход и соединение со своими войсками, обеспеченный тыл, налаженное довольствие и базу снабжения огнестрельными припасами. Командному составу разъяснить боевикам важность предстоящей операции".
   Во всех отрядах проводились собрания большевиков и политические беседы - это было особенно важно: уже несколько дней мы шли через села, где второй месяц хозяйничали белые. Из белогвардейских сводок люди узнавали, что красные войска постепенно вытесняются с Урала. В такой обстановке самое главное - вселить надежду.
   29-го утром, перед штурмом железной дороги, командиры постарались, чтобы и завтрак был не такой, как обычно. Горячая еда, душистый хлеб, чай, липовый мед, а после еды вместо махорки, которая шла раненым, закурили кто вишневый лист, кто мох, кто - другие травы, заменявшие табак.
   Наступление на Иглино началось неудачно. Выехавшие на рекогносцировку командиры попали под огонь замаскированных пулеметов и с трудом вышли из зоны обстрела. Дальше случилось еще худшее: первый батальон Белорецкого полка с криками: "Даешь железную дорогу!", несмотря на запреты командиров, поднялся в атаку раньше времени. Белые подпустили белоречан почти вплотную и стали косить из полудюжины пулеметов, а потом бросили в контратаку чехов. Рабочие, из которых в основном состоял батальон, растерялись и залегли, открыв беспорядочную стрельбу, а потом без боя кинулись назад. Командир роты Творогов был убит, другой ротный, Уткин, пытался задержать отступавших, но был ранен и, чтобы не попасть в плен, застрелился. Противник оседлал высоту и начал обстрел района Алаторки, где скопились беженцы и повозки с ранеными.
   Наверное, бой мог закончиться нашим разгромом, если бы Иван Каширин и Пирожников не бросили навстречу отступавшим резервный батальон.
   - Назад! - кричал бежавший в цепи Пирожников. - Назад, стойте! Кого испугались, белую сволочь! Вперед, на Иглино!
   Издалека казалось, будто два потока, мчащиеся навстречу друг другу, столкнулись, образовали водоворот, но вдруг этот поток с удвоенной мощью помчался назад, к станции.
   Только что отступавшие рабочие, охваченные злобой на себя и ненавистью к врагу, с новой силой ударили по Иглино. К бою подключились резервные отряды и даже нестроевики.
   Если бы не наступила ночь, мы добили бы белых окончательно. Люди с нетерпением ждали утра, но, когда рассвело, стало ясно, что враг боя не принимает: спешно грузясь в эшелоны, он отступал. Верхнеуральцы вошли в Иглино без единого выстрела.
   Но нужно было еще занять станцию Шакша, а главное - отбить у белогвардейцев железнодорожный мост: противник держался за переправу, отражая одну атаку за другой. А тем временем наши отряды уже вышли к железнодорожной насыпи и начали разрушать полотно, валить телеграфные столбы. Такая важная для белых линия Казань - Симбирск - Самара была перерезана!
   Бой все продолжался и приносил новые неожиданности, радостные и трагические. Внезапно к занятой нами деревне Колтыманово подъехала сотня подвод с людьми. Собрались было открыть огонь, но кто-то вдруг крикнул:
   - Погодь, ребята! Это ж никак богоявленцы!
   Но это были белые. Пока судили да рядили, "богоявленцы" атаковали, наша застава стала отходить, оставив прикрывать пулеметчика Ефима Кручинина и бойца Шестакова. Потом мне рассказали, что Ефим был старым солдатом, сибиряком, проведшим в окопах германской три года. Понимая, что прорвавшиеся белые могут ударить на Михайловское, где находился штаб главкома, госпиталь, обозы беженцев, он решил отстреливаться до последнего патрона, а своему помощнику приказал:
   - Ежели боишься - беги к своим!
   Но Шестаков остался и подавал Кручинину патроны. Ефим несколько раз делал вид, что патроны у него кончились, и белые поднимались во весь рост, но тут же падали, скошенные свинцовым лезвием, правленным еще на германской. Когда Шестаков подал ему последнюю коробку патронов, Ефим приказал:
   - Беги, паря! Теперь я один управлюсь...
   Шестаков уговаривал Ефима вместе, хоронясь за стогами сена, добежать до леса, а там - к своим, но Кручинин молча короткими очередями бил по белым. Шестаков не дождался ответа и, плача, побежал к лесу.
   И вдруг пулемет захлебнулся - перекосило патрон.
   - Бей его! - это кричали подбегавшие со всех сторон белые.
   Кручинин понял: первое, что они сделают - захватят пулемет, и поэтому метнулся в сторону. Так и случилось: сразу несколько беляков бросились к "максиму", и тогда Ефим швырнул в копошащуюся свору гранату.
   Он давно уже был мертв, а враги продолжали колоть его штыками, бить прикладами, топтать сапогами.
   Путь на Михайловское оказался открытым. Правда, воспользовавшись заминкой врага, наши обозы начали расползаться по многочисленным лесным дорогам, но под ударом оказался штаб главкома. А вокруг шли бои, отовсюду скакали вестовые с просьбой помочь людьми и боеприпасами, скакали в Главный штаб, который с минуты на минуту мог быть уничтожен белыми.
   А в штабе тем временем находилось всего пять человек. Сначала никто не придал случившемуся значения, но потом, когда стало известно, что наши заставы сбиты, что с другой стороны подходит еще один отряд белых, стало ясно: мы попали в кольцо.
   - Проверьте оружие, - сказал Блюхер, доставая из кобуры наган. - Если белые прорвутся к штабу, занимаем оборону в доме. Последний патрон оставляем для себя.
   Все закивали головами, словно речь шла не о последнем бое и открывшейся перед нами бездне небытия, а о какой-то тренировочной стрельбе.
   В ожидании прошло почти полчаса. Мы прислушивались к стуку пулеметов, винтовочным выстрелам, уханью орудий, стараясь определить картину боя. И определяли: враг подкатывался к штабу.
   - Жгите документы! - приказал Василий Константинович и еще раз прокрутил барабан нагана.
   Голубых принялся засовывать в печку бумагу, то и дело выглядывая в окно, чтобы в случае появления беляков дать сигнал. А я... Честное слово, я не помню, что делал я. Глядел на Блюхера, сосредоточенно смотревшего на карту, словно старавшегося угадать, как сложится судьба отряда после его смерти. Еще я представлял себе, как узнают о моей смерти мама и отец, как Саша, услышав от кого-то, что штаб разгромлен, спросит растерянно:
   - А Владимирцев?
   - Владимирцев? - переспросит он, удивившись, что, узнав о гибели главкома, сестра милосердия интересуется каким-то бывшим прапорщиком...
   Потом я вообразил, что попаду в руки именно Юсова, этого подлеца с холодными, жестокими глазами... "Ну, уж нет! Никогда!" - повторял я про себя, сдерживая подступавший откуда-то изнутри ледяной ужас смерти.
   Опять потянулись минуты ожидания. И вдруг пальба на какое-то время усилилась и начала отдаляться. Блюхер еще несколько минут напряженно вслушивался, а потом с облегчением вытер пот. Я почувствовал, как страх, заполнивший все тело и, казалось, распиравший меня изнутри, исчез. Мы оставались жить.
   А происходило вот что: действительно почти безнадежное положение выправил наш дорогой Николай Дмитриевич Томин. Узнав об опасности, он бросился в сторону хутора Зубовка, где находились наши сотни и батальон стерлитамакцев. Ворвавшись на взмыленном коне на хутор, Томин закричал страшным голосом:
   - Ребята, за мной!
   И вскоре лава всадников, вращающих шашками, неслась на белых, которые считали, что Михайловское уже у них в кармане. Противник, бросая оружие, бежал в сторону Уфы.
   К концу 29 августа сорок верст железной дороги находилось в наших руках, мы захватили много продовольствия, которого так не хватало последнее время.
   В Главный штаб Иван Каширин прислал донесение: "В Уфе полная паника. Штаб белых выехал по направлению к Самаре, буржуазия разбежалась..."
   Следом за донесением в штаб ворвался сам Иван Дмитриевич:
   - Константиныч! - буквально взмолился он. - Разреши ударить по Уфе. Десять верст всего! Я же их там...
   Мне показалось, что Блюхер сейчас хлопнет кулаком по столу и весело скажет: "Давай, Иван, действуй!" Но главком вздохнул и ответил:
   - Главное - перейти через Уфу. Переправу будете обеспечивать ты и Павлищев. У меня - все.
   ...А еще из белогвардейских газет мы узнали, что из-за нашего удара сорвалось Уфимское государственное совещание, на котором они собирались решать судьбы России. Дураки! Судьбы России решаются сейчас на поле боя, в крови, в пороховом дыму. Конечно, бывает, когда время кроится и обычными канцелярскими ножницами, но сегодня время кроят острые, как бритвы, клинки. И завтрашний день за теми, чья сталь тверже и острее!
   4 сентября 1918 г., Казанка
   Записываю по порядку события последних дней. Отбросив белых и разворотив на много километров железнодорожное полотно, мы двинулись дальше на север.
   Лето кончалось. Днем солнце еще грело, а вечером и ночью сковывал холод. Шли дожди, и кругом было классическое русское бездорожье.
   В Иглино Русяев, заместитель начштаба Троицкого отряда, нашел документы, из которых доподлинно стало известно, что линия фронта проходит возле Кунгура, чуть южнее. Иван Степанович получил приказ главкома идти к реке Уфе, захватить плацдарм и готовить переправу. За Уральским отрядом стремительно двигались все остальные, привалы и передышки были практически отменены. Обозы беженцев и госпиталь шли по боковым дорогам, чтобы не сковывать наше движение. Тыл прикрывали верхнеуральцы и богоявленцы под командованием И. Каширина.
   Белые преследовали по пятам тремя колоннами, стараясь схватить нас. Под деревней Немислярово они настигли троичан, но после боя были отброшены на несколько верст.
   1 сентября, утром, Павлищев вышел к Уфе. Да-а, это тебе не Сим: никаких бродов и перекатов, саженей 100 в ширину и 3 сажени в глубину. Иван Степанович сразу же при помощи парома переправил на правый берег отряд, многие боевики перебрались вплавь. Белые пытались помешать переправе, но после короткого боя откатились, а узнав, что в районе Красной Горки готовится переправа, стали снова стягивать силы, чтобы сделать то, что не удалось им у Сима - сбросить нашу армию в реку.
   В районе переправы скапливалось все больше и больше людей, но вплавь и на пароме всех не переправишь, пришлось снова строить мост. И Блюхер снова вызвал Голубых и меня.
   - Ну вот что, Миша! - спокойно и твердо сказал главком. - Ты у нас опытный мостостроитель. Людей тебе не дам - нанимай башкир, покупай лес. Сандыреву я прикажу, чтобы по твоим запискам проводил оплату. Действуй!
   Василий Константинович достал из кармана кожанки часы, посмотрел на циферблат и добавил:
   - Сутки тебе даю.
   Место вокруг Красной Горки безлесое, но мы решили покупать у местных жителей, в основном башкир, постройки, срубы, амбары. Кстати, башкиры очень удивлялись на нашу "ездящую пехоту". Мы-то давно привыкли, а если посмотреть свежим взглядом, действительно смешно: увешанные оружием люди гордо сидят на лошадях, а вместо седел - домашние коврики, вместо стремян - веревочные петли.
   Башкиры охотно помогали нам, но после одного случая включились с таким энтузиазмом, словно прошли вместе с нами от самого Верхнеуральска. Дело было так.
   Начальник отдела снабжения Пономарь и комиссар финансов Сандырев обходили дома кулаков, удравших при нашем приближении, конфисковывали продукты, упряжь, фураж. В лавке одного из бежавших неожиданно нашли целый ворох долговых расписок. Тогда они собрали сход и попросили башкира, говорившего по-русски, перевести: вот, мол, нашли ваши расписки!
   Башкиры испугались: а вдруг сейчас эти грозные, вооруженные длинными маузерами люди взыщут с них все задолженное? Где же взять?
   Но Сандырев молча зажег у них на глазах лучину и спалил все до одной бумажки. Когда последняя расписка превратилась в мелкие черные хлопья пепла, подхваченные ветром, как рой мух, Сандырев сказал:
   - Большевики рассчитались с богатеями за вас. Идите домой!
   С этого момента до конца постройки моста недостатка в помощниках у нас не было. Работа шла непросто: каждые новые козлы устанавливались труднее и труднее.
   Один раз был момент, когда очередные закрепленные козлы повалились и накренился весь построенный мост, работавшие на нем попадали в воду. И если б один из саперов не догадался перерубить канат, связывавший все звенья моста, наш двенадцатичасовой труд пошел бы насмарку. Был и еще случай: вдруг ночью кто-то крикнул: "Смотрите!" - и показал на огромный плот, несшийся прямо на почти законченный мост. Откуда он взялся, не знаю, но если б не успели подплыть к нему на лодках и, перерубив канаты, рассыпать на бревна, за судьбу нашей армии я бы не поручился.
   А белые продолжали наседать. Даже Томин, который никогда не жаловался, прислал донесение: "Прошу прислать две тысячи патронов, так как бойцы израсходовали весь запас. В противном случае не ручаюсь за исход боя".
   - Откуда я возьму две тысячи патронов! - вспылил Блюхер. Нервы у всех были напряжены. - Пусть штыками колет! Так и передай!