Полякова Светлана. Лестница на небеса

   — Знаешь, что я думаю, — сказала она, вернувшись. — Надо вам с Кингом кончать валять дурака. Обзаведетесь парочкой прелестных лягушат, все ваши дурацкие мысли закончатся… Значит, так. Сегодня же вечером ты его обольщаешь… Он ведь сам с места не двинется лет до сорока… Вот исполнится тебе сорок, он сочтет, что ты, стало быть, немного подросла и годишься для интимных отношений… А то и нет. Может, ему покажется, что ты дозреешь к пятидесяти. Так что тебе самой надо все взять в свои руки. В пятьдесят лет лишаться невинности будет довольно неприятно…
   — Маринка! — воскликнула Мышка. — Ты бы хоть ребенка постеснялась!
   — Ребенок ест кашу и в такие сложные вопросы пока не вникает, — отрезала Маринка. — Плюс ко всему, я думаю, что, как только ребенок начнет соображать, я сама его ознакомлю с неминуемыми в его дальнейшей жизни проблемами… Дабы беды не случилось. Так вот, вернувшись к нашим баранам…
   — Маринка! — взмолилась Мышка.
   — Я уже семнадцать лет ношу это имя. Больше бы меня устроило Изабеллой нарекаться. Но как назвали, так уж и назвали. Правда, и я Темку отчего-то Тристаном назвать постеснялась. Анька, слушай меня внимательно, потому как я уже кое-что в этой пакостной жизни уразумела. Вы с Кингом так и будете ходить друг возле друга, пока не случится беда. Или объявится какая-нибудь коза назойливая, которая Кинга на себе женит, или к тебе какой-нибудь настойчивый урод клеиться будет.
   — И пускай, я же не среагирую…
   — Среагируешь. Хотя бы от обиды. Вы из-за какой-нибудь ерунды поссоритесь, и ты пожелаешь отомстить…
   — Да не пожелаю я!
   — Не зарекайся… Так что вам надо это сделать. Хук. «Я все сказал», — проговорил уставший от человеческой тупости индейский вождь и засунул в рот ребенку последнюю ложку каши…
   Она это и сделала и теперь удовлетворенно отряхнула руки.
   — Что, маленький, — поинтересовалась она, — полежишь теперь несколько минут в покое с игрушками, чтобы мама могла поговорить с твоей крестной?
   После этого она устроила сына на диване, рядом с ними.
   — Пока у них нет голоса своего, с ними все-таки легче…
   — Зато им труднее, — сказала Мышка. — Представляешь, каково это — жить без возможности говорить то, что тебе хочется?
   — Ну, некоторые так всю жизнь живут и вполне счастливы… Разве что в штаны не писают…
   Она встала, потянулась и поинтересовалась:
   — Кофе-то тебе сварить?
   — Ага, — кивнула Мышка. — Может, немного успокоюсь…
   — Только помни, что я тебе сказала… Если ты этого не сделаешь, пеняй на себя!
   — Но он же сам не хочет! — запротестовала Мышка.
   — Кто? Кинг? — Маринка не смогла удержаться, рассмеявшись. — Ой, не смеши меня… Не хочет он.
   Она ушла на кухню и проговорила уже оттуда:
   — Два идиота! Боже, до чего вы ведете себя по-дурацки… Ну ладно, с тебя спросу мало. Ты по уровню развития мало чем от Темки отличаешься… А этот-то, вот уж не ожидала! Дождетесь вы времени «Ч» со своими заморочками, право, дождетесь!
   Мышка только плечами пожала — как ей все это объяснить?
   А Маринка уже вернулась с подносом.
   — Из-за Темки приходится тут официантку изображать, — проворчала она. — Не улыбайся! Это — твое будущее!
   — Да может, у меня его и не будет, — проговорила Мышка, с тоской глядя на малыша.
   — Будущего-то? Ну, это смотря чего ожидать… Уж такое будущее, мне кажется, тебе гарантировано. А вот если ты жаждешь славы…
   — Не жажду.
   — Тогда зачем тебе театр?
   — Не знаю, — честно призналась Мышка. — Просто ничего другого я не смогу. Кем мне еще быть?
   — Самой собой, — проговорила Маринка. — Нет, ты не думай… Я не хочу, чтобы тебя обламывали, понимаешь? А там, в театре этом чертовом, тебя будут обламывать… Чтобы ты подходила… И потом, кого ты сможешь играть? Колхозницу с большим надоем? Это тебе никакая система не поможет… Не подойдешь ты на данную роль. А Шекспира и Пушкина они один раз в сто лет сыграют — и то главную роль непременно старой образине отдадут. С народным званием. Если бы ты в Москву перебралась…
   — Что мне там делать? — удивилась Мышка. — Мне и тут хорошо…
   — Тут тебе хорошо не будет. Этот город угнетен жутким провинциализмом… Причем с острым комплексом неполноценности. — Она сделала глоток из чашки, потрепала по голове Темку и задумчиво сказала: — Темка, как только ты вырастешь, мы отсюда съедем. Нефига тебе в этом болоте сидеть… Если Аньке хочется, пускай сидит. А мы рванем в какую-нибудь маленькую страну, где много цветов и ярких красок… А то меня косит уже от ярко выраженного дебилизма…
   — Темка, — вступила в разговор Мышка. — Ты ее не слушай… Поскольку тут тоже кто-то должен оставаться. Без нас с тобой, Темка, все погибнет. Понимаешь? Так что никуда мы не поедем. Будем тут торчать, чтобы облагораживать ландшафт…
   Она понимала, что Маринкой движет отчаяние. Точно так же, как иногда подобное чувство двигало ею — без всякой надежды, безвыходное, тупое, как боль…
   Только, в отличие от Маринки, она даже мечтать себе не позволяла. Зачем?
   Посмотрев на часы, она подпрыгнула.
   — О боже!..
   — Что? — подняла глаза и Маринка.
   — Мы с тобой заболтались. Мне пора…
   — Жаль, — искренне вздохнула Маринка.
   Уже на выходе она остановила Мышку.
   — Ань, — попросила она. — Ты только мыслями к Кузякиной не возвращайся… Честное слово, я с ней больше общалась, чем ты. Она сама под поезд стремилась… Это такой стиль лайф… Я бы тоже так кончила, если бы Темка не появился…
   Повинуясь безотчетному порыву, Мышка подошла к подружке, обняла ее и посмотрела благодарно на Темку.
   — Спасибо тебе, милый, — прошептала она.
   И Темка улыбнулся ей в ответ — осмысленно, как будто понимал, о чем они говорят.
   А может, и в самом деле — понял?

* * *

   Дни тянулись медленно. Как будто кто-то подслушал горячее Мышкино желание ускорить время и сделал все наоборот. Иногда ей казалось, что день проходит, как год.
   Она выбрала какую-то басню, потому что для прослушивания надо было выучить стихотворение, басню и кусочек прозы. Басни Мышка не любила. Отчего-то ей совсем не нравился толстый Иван Андреевич Крылов, к тому же умерший, почти как нечестивый Арий, от несварения желудка. Да и басни-то он все украл у Лафонтена, что не помешало ему прославиться… Однако деться было некуда, и она вынуждена была прочитать про «мартышек с очками», квартеты и прочее, прочее, прочее… Эта поначалу понравилась ей только размером. Всего-то половина листа. А потом Мышка вчиталась в нее и удивленно поняла — а ей нравится… «Навозну кучу разрывая, Петух нашел Жемчужное зерно и говорит: „Куда оно? Какая вещь пустая!“
   Она представила себе отчего-то классную руководительницу, разрывающую навозную кучу, и рассмеялась.
   В роли петуха, пожалуй, ее давешний враг смотрелся уморительно. И ведь в самом деле — найди она жемчуг, не поняла бы, для чего он… Странные люди, равнодушные к красоте, если она не приносит практической пользы…
   На минуту ей стало их всех жаль, потому что она не могла понять, как можно жить в этой невыносимой серости, погружаясь туда все больше и больше. В навозную кучу. Искренне считая, что блеснувшие жемчужины — «вещь пустая».
   Потом она нашла и стихотворение. Сначала хотела прочесть тот самый монолог Офелии, но потом упрекнула себя за дерзость. И решила быть проще.
   Когда репертуар был составлен, она все-таки вернулась к этому монологу, удивляясь самой себе.
   — Ну, не плевать ли, что они про меня станут думать? — прошептала она. — Может быть, у меня и не будет никогда больше возможности это прочитать… Хотя бы так.
   Вечером она не выдержала. «Видимо, дни тянутся так медленно, потому что я его не вижу, — решила она. — С этими экзаменами, консультациями и „петухами“ с навозными кучами. Вдруг, если я его увижу, дни полетят подобием птиц…»
   Дождавшись вечера, когда родители собрались на дачу, а она — лицемерка! — осталась, сославшись именно на консультацию и на экзамен, Мышка некоторое время посидела у окна, дожидаясь, когда машина увезет родителей в сторону Чардыма. Потом еще немного подождала — ровно столько, чтобы убедиться: они не вернутся.
   После этого она переоделась — натянула джинсы и майку — и вышла из дому, втайне презирая себя за невольную ложь. По дороге сумела себя успокоить, потому что консультация-то и в самом деле была, значит, не такая уж она и лгунья.
   Мышка шла привычной дорогой и, только когда вдали прогудел поезд, неожиданно остановилась… возле закрытого гаража…
   Осторожно оглянувшись, она невольно отшатнулась, как от порыва холодного ветра. Ей даже почудился слабый запах формалина — как самой, воплощенной в плоть, смерти.
   Как зачарованная, она стояла, боясь пошевелиться, и смотрела на эту синюю железную дверь. «Да выйди же ты из ступора, — попробовала она призвать собственные чувства к порядку. — Выйди. Вспомни, куда ты шла…»
   Дверь тихо приоткрылась. «Сейчас появится Ленка, — устало и обреченно подумала Мышка. — Она выйдет и спросит меня, не хочу ли я к ней присоединиться…» Ощущение было таким сильным, что на минуту ей показалось, будто из щелки в двери на нее и в самом деле смотрят Ленкины злые глаза. «Не хочешь присоединиться, Краснова? Тут хорошо… Присоединись ко мне — сама увидишь… Страшно только первые мгновения, когда поезд разрубает тебя надвое и ты слышишь собственный крик. А потом появляется какая-то хрень, вроде бы ведущая на небеса, и ты видишь ангелов… Тут плохо, Краснова. И не станет лучше… Впрочем, скоро ты все узнаешь сама. На своей нежной шкурке…»
   — Девочка…
   Она дернулась, как от удара, от мягкого прикосновения к плечу.
   — Ты что? Тебе нехорошо, что ли?
   Теперь, возвращенная участливой дамой в реальный мир, она увидела, что дверь закрыта. Померещилось, подумала она.
   — Спасибо, у меня все в порядке, — благодарно выдохнула она.
   — Смотри, — недоверчиво проговорила невольная спасительница. — И что вы тут-то ходите? Вон недавно тут девчонку твоего возраста обнаружили…
   — Тут короче, — проговорила Мышка.
   — Смотря до чего тут короче, — философски заметила женщина, двигаясь дальше.
   Мышка пошла следом, стараясь не оборачиваться. А вдруг чертова дверь с призраками снова окажется приоткрытой?

* * *

   Когда Кинг увидел ее на пороге, он понял две вещи. Одна — что ей сейчас страшно. Она замерзала, несмотря на майскую жару. Невольно, повинуясь безотчетному порыву, когда разум уходит, выпуская на волю чувства, он притянул ее к себе. И понял вторую вещь — сегодня. Он уже ничего не может поделать. Это была даже не его воля. Не ее… Это была высшая воля. Сегодня это должно произойти.
   Он поднял глаза вверх. «Зачем Тебе это?» Ответ он понять не мог. Он был уверен, что ему ответили, вот только не смог понять до конца… Потому, Господи, что ты создал мужчину и женщины для любви, а не для того, чтобы они жрали яблоки, усмехнулся он. Но она ведь ребенок…
   И тут же поймал себя на том, что он ведь всю жизнь так и будет видеть в ней ребенка. Даже когда ей исполнится пятьдесят — и тогда она останется ребенком.
   Мышка замерла в его руках и только тихонько шептала что-то, уткнувшись ему в грудь, — он не мог разобрать ее слов. «Что она говорит? — вспомнилось ему. — Она молится…»
   Он гладил ее по волосам, стараясь успокоить, и все пытался угадать слова, произносимые ее губами. Наконец она подняла на него глаза и спросила тихо, едва слышно:
   — Ты любишь меня? Как сорок тысяч братьев любить не могут?
   Он ничего не ответил, только тихо засмеялся, прижимая к себе еще сильнее, словно пытаясь оставить ее там, у себя, никогда больше не выпуская в этот жестокий мир, оберегая ее от каждого дуновения ветра и зная, что все это невозможно…
   — Ты не ответил.
   — Я ответил, — тихо сказал он. — Просто ты не услышала…
   — Тогда думай громче, — проворчала она и снова уткнулась в его грудь.
   — Я не могу думать так же громко, как ты, — признался он.
   Она что-то еще проговорила и снова подняла глаза. Теперь она смотрела прямо ему в глаза.
   — Так я не поняла до сих пор, ты меня любишь?
   — Наверное, да, — рассмеялся он.
   — Нет уж, ты выясни это на все сто процентов, — серьезно заявила она. — А то мне потом придется отвечать за тебя…
   — Я люблю тебя, — сказал он. — Больше, чем все твои сорок тысяч братьев…
   Она коротко вздохнула и кивнула.
   — Тогда все, — произнесла она. — Тогда…
   И, не договорив, поцеловала его. Он даже не успел среагировать, удивленный и пораженный тем, что это был не детский поцелуй, и еще он понял — сопротивление уже бесполезно. Ни к чему оно теперь. Почему-то вспомнилась глупая пословица — «чего хочет женщина, того хочет Бог». А Мышка уже не была больше ребенком, и глупо было уверять себя в обратном. Перед ним стояла женщина, очень юная, но уже другая, взрослеющая поминутно. «Как жаль», — подумал он вслед уходящей тени той девочки с длинной челкой и угрюмым взглядом. «Какое счастье!» — выдохнул он навстречу этой, новой Мышке, только-только рождающейся, как Афродита рождалась из пены.
   И где-то ревел поезд, совсем близко, ему даже на минуту показалось, что каким-то идиотским способом поезд проник в эту комнату, и он сделал погромче Моррисона, чтобы не слышать поезд, а только томительное адажио Альбинони, тоже грустное и печальное, но все-таки…
   Они стали растворяться — сначала в музыке, а потом друг в друге, точно пытаясь таким образом сохраниться, спастись.
   И только поезд не унимался, но на его злобу и угрозы они уже не обращали внимания.
   В этом мире они были только вдвоем. И мир впервые стал их миром. Пусть лишь на несколько мгновений. Но им хватило и этого.
   Лишь на секунду отчего-то всплыла в голове строчка из Арагона: «Мы еще сжимали друг друга в объятиях, когда Воины Апокалипсиса пустились вскачь». На секунду. Он даже увидел их мысленно — Всадников, в руках у каждого была своя мера, и они были равнодушны и безжалостны, ибо такова была их судьба. Почему-то он подумал, что ему не хотелось бы никогда стать таким же Всадником, и нет участи хуже…
   Он прогнал эти мысли. Рядом была Мышка. И он знал — сейчас на них смотрит Бог, а это значит, Всадники пустились вскачь не по их души.

* * *

   — О, горе мне, грешной, — прошептала Мышка. — Паче всех человек окаянен есмь… Даждь ми, Господи, слезы, да плачуся дел моих горько…
   — Вообще-то это я должен сказать, — проговорил он, нежно убирая прядь волос с ее лба.
   — Ты? Ты мужественно и отчаянно сопротивлялся моему натиску, — заявила она. — А я, коварная соблазнительница… — Она засмеялась. — Самое же во всем этом печальное, что нет во мне истинного раскаяния…
   Она вскочила с кровати, накинув на себя простыню.
   — Правда, я вылитая Антигона? — поинтересовалась она, став к нему в профиль.
   — Как тебе хочется…
   — Мне хочется, — сказала она. — Очень много хочется… Только сдается мне, правда, что получится мало. Так всегда бывает. Какое-то глобальное несовпадение желаний и их осуществимости. Лично меня это убивает.
   — Я сварю кофе, — приподнялся он, но она нежно приложила свой пальчик к его губам.
   — Тсс, — сказала она тихо, наклонив голову. — Кофе буду теперь варить я. Ты теперь муж. А я — твоя жена… Все, как сказал индейский вождь, отправляя свою скво на кухню.
   Мышка накинула на себя его рубашку. Он попытался ей возразить, но она обернулась, словно угадав его намерения, и показала ему язык.
   — Я умею варить кофе. Правда, это почти единственное, что я умею делать. Кроме яичницы… Но это твои проблемы. Мог бы выбрать нормальную женщину. Сам польстился на экзальтированную и никчемную особу…
   Он видел, что она сейчас счастлива и спокойна. И от этого и сам впервые был счастлив и спокоен.
   Она напевала что-то на кухне — он прислушался невольно и улыбнулся.
   — «Моей звезде не суждено тепла, как нам, простым и смертным, нам сытый дом под лампой светлой — а ей лишь горькое вино… А ей лишь горькая беда сгорать, где все бегут пожара»…
   На секунду ему показалось, что все, происходящее сейчас, настолько хорошо, что не может быть реальным. Ему приснилось все это. Ничего нет на самом деле… Сейчас он проснется — и ее не будет.
   Но он не хочет просыпаться!
   Она вышла, гордая собой и оттого немного смешная, с импровизированным подносиком в руках.
   — Правда, у меня все получилось здорово? — поинтересовалась она. — Правда, я вылитая… жена?
   — Правда, — сказал он. — Только надо будет сходить в магазин. Я видел вчера, там продавались очаровательные фланелевые халаты… Думаю, тебе очень не хватает этого халатика для вящей убедительности… Вот купим, и сразу станешь такой, как положено…
   — Тогда еще надо бы пижаму, — вздохнула она, критически его оглядывая. — В полосочку… Для тебя. Идеальная парочка получится…
   — При чем тут я? — возмутился он. — Речь шла только о тебе…
   — Ну и что? — парировала она. — Тебя тоже надо подогнать под образ… Я же не могу соответствовать семейному уюту в гордом одиночестве. Нет. Мне халатик, тебе пижамку… И пей же, наконец, кофе! А то остынет. Хотя нет… — Она приблизила к нему лицо. — Сначала, — попросила она его, — пока мы еще не приоделись в семейные одежды, поцелуй меня… Так, словно мы все еще сидим на облаке…
   — Да мы там можем всю жизнь просидеть. Даже в одеяниях…
   — Нет, — грустно покачала она головой. — Мне кажется, там строго ограниченное время… Лимит. Облако-то одно, а желающих много. Так что давай пользоваться им на полную катушку…
   И вдруг вскрикнула, словно что-то увидела в окне.
   — Ты что? — испугался он.
   — Ничего…
   Она вдруг переменилась в лице, став серьезной. Ее глаза продолжали смотреть туда, в заоконное небо, и он тоже попытался там что-то увидеть, но не было ничего, кроме синевы, даже без облаков…
   — Мышка, — мягко дотронулся он до ее руки. — Что ты там видишь?
   Она подалась вперед, точно одновременно боялась потерять это из виду, и в то же время схватила его за руку, боясь остаться одной.
   — Теперь ее больше нет, — прошептала она, все еще глядя в небо полными слез глазами. — Если бы не ты, я не смогла бы сейчас удержаться… Мне так туда хотелось!
   — Да куда? Что ты там увидела?
   Она еще немного помолчала и едва слышно проговорила:
   — Лестницу… Со ступеньками из золотых нитей… С ангелами по краям… Как будто эти ангелы что-то вроде перил. И ты поднимаешься туда, поднимаешься, а они поддерживают тебя, чтобы ты не упал. А там, наверху, — о, я Его не видела, просто почувствовала, — Бог.
   Она обернулась и теперь смотрела на него, прямо в глаза.
   — Она и вправду есть? — шепотом спросила она. — Я ее видела, ты мне веришь?
   — Верю, — кивнул он.
   — Значит, все так и есть… Есть лестница. Это совсем не глюк, Кинг, ты понимаешь? Это правда… Она есть, и по ней запросто можно подняться в небеса…
   И она снова спрятала лицо у него на груди, даже не пытаясь понять, чего сейчас в ее душе больше — страха? счастья? или и то и другое вперемежку?

Глава 3
ДРУГОЕ ДЕРЕВО…

   Всю ночь Мышка искала свободное облако. Она металась по небу, и ей в голову пришла смешная мысль: кто-то сейчас там, внизу, наблюдая за ней, подумает, что она — звезда. Звезда, которая собирается упасть. И там, внизу, кто-то торопится вспомнить свое потаенное желание, чтобы успеть загадать его, когда она начнет падать.
   Жалко ей было не себя, а того бедолагу, который заблуждался. Ей хотелось объяснить ему, что она-то просто ищет облако. И, как назло, не может найти ни одного свободного…
   Наконец она увидела в отдалении облако, на котором сидел маленький мальчик с лукавыми глазами и грыз яблоко. Яблоко было до странности прозрачным и одновременно — зеркальным. Мышка такие шарики видела в фильмах. Она пригляделась. Там, в шарике, ясно виделись отражения звезд, но мальчику было все равно. Он откусывал себе кусочек и улыбался.
   — Что ты делаешь? Это же звезды…
   — Это отражение звезд, — поправил ее нахальный отрок. — И ничего не случается со звездами, даже если исчезает их отражение…
   Он говорил так убедительно, что Мышка поверила — наверняка он прав. Ей, правда, было жалко и отражения, но она ничего не сказала. Кротко вздохнув, она спросила:
   — Можно мне посидеть рядом с тобой? Все облака заняты.
   — Это тоже занято, — хмыкнул мальчик. — И дело не в этом… Если облака заняты, значит, твое еще не подготовлено… Потому что у каждой души свое облако. Потерпи пока на земле…
   — И долго? — поинтересовалась Мышка.
   — А мне-то откуда знать? Это у Него спрашивай…
   Он задрал голову. Потом развел руками:
   — Хотя я и не знаю, где Он живет… То на небе, то на земле… Да и некогда мне с тобой разговаривать. Тебе пора уже…
   Она хотела возразить, что никуда ей не пора. И это признак плохого воспитания — прерывать интересный разговор на полуслове. Но мальчика уже не было. Он растворился в ночном воздухе, и сам воздух преобразился. Свободы теперь не было, и она, Мышка, открыв глаза, обнаружила себя на собственной кровати, в своей же комнате.
   — Почему мне иногда кажется, что в снах жизнь реальнее и интереснее? — вздохнула она, потягиваясь.
   К десяти ей надо появиться в театральном училище. Значит, пора вставать, торопиться…
   На минуту ею овладели волнение и страх, она даже подумала — может, ей не стоит идти? Все равно ее не возьмут…
   Но все-таки она встала — это ведь только консультация… Скажут, что она бездарность, и ладно…
   Впервые, что ли?
   Возле входа в училище Мышка увидела стайку длинноногих девушек. Они курили, тихо переговариваясь. Подойдя ближе, Мышка ухватила обрывки разговора — что-то о том, насколько проза с диалогом выгоднее монолога. Она отметила про себя, что все девицы словно сошли с картинки в импортном журнале, и в ней мгновенно проснулся комплекс. Она-то не была такой — умело подкрашенной, холеной… Тут же она критически осмотрела свои вечные джинсы и единственную приличную майку. «Меня и слушать здесь не станут», — подумала она. Просто сразу укажут на дверь… Или из вежливости потерпят некоторое время. Ровно пять минут.
   И тут же успокоилась. В конце-то концов, может, и правда все к лучшему?
   Поднявшись по ступенькам, она оказалась перед дверью, окрашенной в голубой цвет.
   — Туда, — сказал за спиной женский голос. Обернувшись, она встретилась взглядом с темноволосой молодой женщиной. — Вы ведь на консультацию?
   — Да, — кивнула Мышка.
   — Проходите… До начала две минуты…
   Она распахнула дверь.
   Мышка вошла следом за ней.
   Огромная комната. Вдоль стен стояли стулья, на которых уже сидели такие же испуганные, как она сама, девочки и мальчики. От этого ей стало легче — те, у входа, были уверенными, лощеными. Эти же мало чем отличались от самой Мышки…
   Женщина, вошедшая вместе с ней, села в центре. Рядом со столом. Мышка догадалась, что это место для приемной комиссии.
   Пока оно пустовало.
   Мышка постаралась отвлечься. Она даже прикрыла глаза, пытаясь сосредоточиться на самом тексте, лишь бы не смотреть на два пустующих пока кресла. Они пугали ее, как пугает любая неизвестность.
   — Ты первый раз? — услышала она шепот.
   Открыв глаза, она кивнула. Девушка рядом с ней была, на ее взгляд, даже менее подходящей кандидатурой, чем она сама. Полноватая, с длинной косой и заранее напуганным взглядом.
   — Меня Таня зовут, — прошептала та.
   — А я Аня, — ответила Мышка.
   — Я тут уже в третий раз… Ты не бойся. Они даже Иранцевой не сказали, что ей больше приходить не следует. А уж хуже Иранцевой тут никто стихи не читал… — Таня засмеялась.
   — А кто это, Иранцева?
   — Пока не подошла. Курит там, у входа. Чтобы Дмитрию Сергеевичу глазки построить по дороге… — Таня тут же прервалась, перескакивая на другое. — Ты где занималась?
   — Нигде, — честно призналась Мышка.
   — Это плохо… Они тут спрашивают. Ты вот что… Ты соври. Скажи, что во Дворце пионеров.
   — Но я же не занималась нигде! Какой смысл врать?
   — Как хочешь…
   Общительная Таня явно обиделась, что Мышка не хочет воспользоваться ее советом.
   Какое-то время она даже молчала, изредка посматривая в Мышкину сторону. Но в тот момент, когда решила снова заговорить, дверь распахнулась. В комнату вошли те самые девицы, и Таня прошептала:
   — Вот и Иранцева пожаловала… Значит, скоро начнем…
   Мышка хотела спросить, которая из девиц пресловутая Иранцева, но не успела. Следом за компанией появились в комнате еще двое.
   Высокая гранд-дама с «банкой» на голове слегка кивнула в знак приветствия и гордо пронесла себя к стулу. Рядом с ней шел очень молодой, не намного старше Кинга, парень с довольно длинными волосами. Он что-то сказал той женщине, с которой Мышка столкнулась у дверей. Она рассмеялась. Гранд-дама же стрельнула в их сторону глазами, и Мышка поежилась: суровый взор был адресован не ей, но она отчего-то даже на расстоянии ощутила его силу.
   — Ну, приступим, — сказал парень. — Для тех, кто первый раз или страдает провалами памяти, напомню — выходите, говорите имя, фамилию и то, что решились обезобразить… То есть то самое произведение. Говорить желательно погромче, дабы мы не напоминали вам оглохших, но не слишком кричите. Таня, это к тебе относится…
   Он посмотрел в их сторону, и тут его взгляд остановился на Мышке. Он теперь смотрел на нее чересчур пристально — Мышка даже ощутила, как краснеет. А он все смотрел и молчал. Его внимание оказалось заразительным — все окружающие теперь разглядывали ее, а Иранцева даже усмехнулась. Мышке захотелось провалиться сквозь землю.