Полякова Светлана. Лестница на небеса

   — Ну что ты, Ленка. Мы же сами слышали — девочка будет нашей… Стишки посидим послушаем, а потом…
   От этого многозначительного «потом» Мышке стало зябко, она даже поежилась, но подумала, что никогда не покажет им, каково ей на самом деле… Не дождутся.
   — Потом, — холодно отрезала она, — посмотрим, что и с кем будет потом…
   И быстро, почти стремительно, вошла в школу, впервые в жизни обрадовавшись зову школьного звонка.

* * *

   Почему Марина сегодня решила пойти в школу, она и сама не знала. Вроде бы было надо хоть раз в полгода там, в этой школе, появиться… Правда, она надеялась, что до конца восьмого класса ее все равно не выгонят, но… Осторожность в некоторых вопросах не помешает…
   Единственной проблемой на данный момент было появиться так, чтобы ее заметили. Впечатлений чтобы хватило на неделю…
   Поэтому она шла не спеша. Урок должен начаться к моменту ее появления, и тогда получится, что вот она, явилась, на белом коне с военным оркестром…
   На пороге школы она встретила Грудневу. Та вытаращилась на нее, отчего стала окончательно похожа на плохо остриженного барана, и выпалила:
   — Блин! Комиссар, ты чё, офонарела?
   — В смысле? — поинтересовалась Марина. — Что решила заглянуть на несколько мгновений в родную школку? Одолела, знаешь ли, тяга к знаниям… Сама не пойму, с чего…
   — Так сегодня турнир. Уроков не будет.
   — Турнир? Это чего, все будут на шпагах биться?
   — Нет. Стихи читать…
   Марина прикинула, что лучше б дрались, куда интереснее, а так… Стихи стопроцентно будут читать дурные, и она помрет со скуки. Но все-таки это лучше, чем сидеть на уроке, делая вид, что тебе безумно интересно, как звучит теорема Вийета.
   — Ладно, главное, чтобы меня церберы увидали, — вздохнула она.
   Церберы ее увидели и даже, каждый по-своему, отметили ее появление. Кто-то ехидно поинтересовался, выздоровела ли она наконец после долгой, загадочной болезни, мучившей ее полгода, на что Марина с любезной улыбкой ответила, что сифилис лечится плохо, не хватает в родной стране препаратов. Потом ей намекнули, что ее вот-вот выгонят из школы за все ее выходки, но она и тут не удержалась, заметив, что это ничего, проститутке достаточно знать только «Камасутру», а ее она уже основательно изучила. На замечание, что ей следовало бы появляться в школе почаще, она без промедления ответила, что здесь, как ей кажется, недостаточно нравственная атмосфера для такой тонко воспитанной барышни, какой она, без сомнения, является, и маман против того, чтобы ее единственная дочурка посещала сей бордель…
   Короче, к концу своего путешествия в актовый зал Маринка успела испортить настроение всем учителям, дерзнувшим что-то ей сказать. И была этим вполне удовлетворена: теперь они еще полгода станут радоваться ее отсутствию.
   На пороге она буквально врезалась в Кузякину — и замерла. Взгляд Ленкиных глаз стал сначала холодным, злым, но потом она изменилась. Чертова лицемерка, отметила Маринка, усмехнувшись. Сейчас появится сладенькая улыбочка…
   — Комиссар, — выдохнула Лена, делая вид, что безумно счастлива этой встрече. — Ты пришла в школу? С чего это?
   — По тебе соскучилась, — презрительно бросила Маринка. — Не хватало чего-то в жизни… Была она, знаешь ли, такой спокойной, радостной и безмятежной, что я подумала — надо в школу сходить, на Кузякину посмотреть. Чтобы жизнь слишком сладкой не казалась…
   Она шагнула к свободному креслу, но Ленка ее остановила. Каким-то мерзким, жалобным голоском она поинтересовалась, за что Маринка ее так ненавидит.
   — Да брось, — отмахнулась Маринка. — Ты не вызываешь во мне столь сильных чувств… Просто интересно, кто распускает про меня тут отвратные слухи, будто я трахаюсь со всеми направо-налево? Благодаря чьим сплетням меня тут считают проституткой?
   Выпалив это, она тут же обругала себя — все-таки не сдержалась… Сколько раз говорила себе: не показывай врагу свою слабость. Обида и есть проявление слабости. На червяков не обижаются, их просто давят. Но было уже поздно. Слова вырвались на свободу раньше мыслей.
   Кузякина стояла, наслаждаясь моментом.
   Маринка усмехнулась и, сощурив глаза, закончила:
   — Не надо судить по себе, дорогая.
   Она села на облюбованное раньше место и больше в сторону Кузякиной не смотрела. Незачем было. Рядом оказалась толстая Галя из «Б», Маринка к ней не относилась ровным счетом никак, потому что и Галя эта была никакая.
   Доверительно наклонившись к Маринке, Галя прошептала:
   — А Кузякина сегодня собирается Аньку Краснову избить…
   Маринка пожала плечами. Она даже не могла вспомнить, кто такая Анька Краснова. И вообще — ей-то зачем это сообщили? На сцене аккуратные школьницы вещали про «пятнадцать республик, которые сплотились навеки», потом какой-то восьмиклассник ныл под гитару про счастливую юность, вкупе с первой любовью, удачно сочетающуюся с комсомолом.
   Маринка уже начала тихо материться про себя, обдумывая, как бы ей сдернуть отсюда, пока она не загнулась от беспросветного «веселья», но соседнее кресло уже заняла дама в черном костюме. «Это новая директриса», — тут же шепотом пояснила Галя, и Маринке пришлось бы что-то наврать, проходя мимо новой этой директрисы. Она уже придумала самый банальный «причиндал» — якобы в туалет страшно хочется, как вдруг эта курица Таня объявила со сцены знакомое имя — Анна Краснова. Та самая, которую собирается избить Кузякина. Маринка невольно заинтересовалась. Вспомнила она ее не сразу — вроде да, учится в «Б» вместе с этой Галей… Девочка как девочка, с чего эту Кузякину так расперло? Потом она вспомнила, что в классе эта самая Краснова что-то типа «Идиота» Ф.М. Достоевского. Тут уж она окончательно возмутилась: и чего эту стерву подвигло убогую-то обижать?
   Она даже снизошла до Гали.
   — Слушай, — тихо прошептала она. — А почему это Кузя так решила? У них конфликт международный?
   — Не знаю, — пожала та плечами. — Просто Анька ей дерзит. А Кузе это не нравится…
   — Не нравится — пусть не лезет, — рассудила Маринка, невольно проникаясь симпатией к дерзкой Красновой.
   Краснова же тем временем почему-то не спешила со стихами. Стояла, как на эшафоте, оглядывая почтенную публику, и молчала. В дурацком коричневом платье и белом фартуке. Кто-то за Маринкиной спиной стал смеяться.
   — Ну и чё? — раздался холодный голос Кузякиной. — Чего застыла-то? Слова забыла?
   Теперь Краснова смотрела прямо на Ленку. Спокойно улыбнулась. Подошла к микрофону.
   — Сейчас она нас порадует, — сообщил еще чей-то тонкий, противный голос. — Давай, Краснова, дерзай. Пятнадцать республик.
   Теперь смеялись почти все, даже Галя… Одна Маринка и директриса не смеялись. Маринка впилась в Краснову взглядом, как будто от нее, этой девчонки, зависела вся ее, Маринкина, жизнь. «Начинай же, — молча приказывала Маринка. — Покажи этим гадам».
   И Краснова начала.
   — Может быть, я одна не стану смеяться, — тихо сказала она, почему-то остановив взгляд именно на Маринке. — Я хорошо знаю, как это бывает. Вдруг душа кровью к вискам приливает — и сил больше нет от себя отрекаться…
   Теперь в зале воцарилась тишина. Маринка же подалась вперед и не могла пошевелиться, жадно впитывая каждое слово. Ей казалось, что Краснова говорит сейчас именно с ней. Именно так, как Маринке надо. Именно теми словами.
   — Может быть, я потому не была у Креста, — продолжала Краснова, — что все орали — Варраву, а я бы Христа… Что все: «Распни Христа!», а я бы: «Не сметь». За это не страшно ведь умереть…
   Слова были простыми, и, если бы Марийка услышала их от кого-то взрослого, она бы и внимания не обратила. А тут это все говорила такая же, как она, девчонка. И ей захотелось об этом подумать. И еще — поговорить с этой Анькой, черт возьми, потому что с ней-то как раз есть о чем…
   Теперь Краснова обвела зал усталым взглядом и вдруг дерзко вскинула подбородок. В ее глазах зажглись огоньки.
   — Может быть, я скоро и сдамся. Сложу, как оружие, к ногам вашим душу. Вот тогда я и стану смеяться — стоит посмеяться, когда тебя душат! Тогда ты сам понимаешь, что прав. О, это часто бывает! Все больны, а ты один здрав. Все не правы, а ты один прав… Но тот, кто прав, все теряет…
   Она даже не поклонилась, закончив. Словно ее вообще не интересовало, как к этому отнесутся. Просто развернулась и быстро пошла прочь со сцены.
   Да и аплодисментов не было никаких… Все молчали, оглушенные.
   Только директриса тихо сказала:
   — Это просто другое дерево…
   Маринка не поняла, к чему она это. Даже обернулась, боясь увидеть осуждение красновской дерзости. Но директриса смотрела ей вслед с нежностью и сочувствием. Словно угадав Маринкины мысли, она слегка улыбнулась и сказала:
   — Это из стихотворения. «Я такое дерево…» Анна тоже другое дерево. Боже ты мой, как ей тут тяжело! — Она встала.
   Маринка обернулась к Гале и тихо спросила:
   — Так где, ты говоришь, эта стерва Кузякина собирается мочить твою Аньку?

* * *

   — Завтра я принесу, — говорила Таня, записывая в блокнотик заказы. — Погоди… Значит, так. Тебе нужно пластинку Мирей Матье. Потом еще «Бони М»… и две пачки «Данхилл». Итого ты мне должен тридцать два рубля…
   В зале было так тихо, что Таня не удержалась — выглянула за кулисы. Краснова. Читает.
   — Черт, — вырвалось у нее, когда она смогла услышать слова. — Черт, что она там несет? Идиотка…
   Она похолодела — теперь неприятностей не оберешься…
   — Тань, тебе деньги вперед?
   Девятиклассник смотрел на нее немного заискивающе — ему были жизненно необходимы и сигареты, и пластинки, потому что без них у него ничего не получится, а взять все это по сходной цене можно было только у Таньки.
   — Да отстань…
   Она отмахнулась, пытаясь рассмотреть лицо директрисы — точно, вон она… Смотрит прямо на нее, и Тане даже скрыться некуда! Все, подумала она обреченно. Не надо было связываться с этой шизофреничкой Красновой… Стоит там, на сцене этой, и несет чушь про Христа… Ладно бы про любовь читала, так нет же — расперло ее на философию!
   И сама Танька виновата — пай-девочка, черт ее побери, поверила в эти сказки… Да еще и Краснова эта: «Я не пишу стихи, я импровизирую…» Вот и наимпровизировала… Теперь Таню со свету сживут…
   — Тань…
   — Слушай, мне сейчас не до тебя, — бросила она своему клиенту. — Завтра деньги принеси. Сейчас надо спасать положение.
   Краснова закончила и как раз вошла за кулисы. Спокойная, как танк.
   — Ты с ума сошла? — не выдержала Таня. — Ты вообще понимаешь, что ты только что натворила? Тебе теперь не то что первого места, тебе теперь как бы из школы не вылететь!
   Краснова оставалась спокойной, даже бровью не повела. Стояла и смотрела на Таню.
   — Вообще-то мне надо идти, — сказала она. — Если ты хочешь устроить мне взбучку, вставай в очередь… Пока.
   Таня хотела было возмутиться, но в зале стояла такая тишина, что по коже мурашки забегали, и, убедив себя, что у нее еще будет время на эту чертову Краснову, она замахала руками вокальному ансамблю, ожидающему конца турнира.
   — Идите. На сцену идите, быстрее…
   Семиклассницы наконец-то поняли, чего от них хотят, и вышли на сцену. В беленьких фартучках, белых бантах…
   Таня бросилась вниз, к жюри, готовая встать на колени, лишь бы простили. Жюри состояло из учительницы литературы того самого класса, где училась эта диссидентка малолетняя, потом Тане удалось залучить в жюри местного поэта, похожего скорее на тракториста… И еще там сидела десятиклассница Мамлеева — почему она там оказалась, Таня и сама не могла понять, наверное, потому, что отличница, а мать у нее завуч…
   — Я не знала, что все так будет, Зинаидочка Александровна, — жалобно заговорила Таня, глядя в непреклонные глаза учительницы. — Я правда и подумать не могла…
   — Надо было думать, — усмехнулась Зинаида Александровна. — Я тебя, кажется, предупреждала… Красновой еще не то в голову может прийти…
   — Говорят, был белый генерал с такой фамилией, — глядя задумчиво вдаль, проговорил поэт.
   К чему он это сказал, Таня не поняла, но на всякий случай закивала.
   — Зинаида Александровна, может быть, все обойдется?
   — Да обойтись обойдется… Только на будущее постарайся не приглашать Краснову на мероприятия…
   — Рифмы у нее слабые, — снова вступил поэт. — Так и скажите ей… Чтобы не воображала себя жертвой несправедливости. Вот та девочка, что про белого голубя читала… Ей, я считаю, надо первую премию дать. Поэзия должна быть тихой, как речка деревенская…
   — А Левашовой? Той, которая про пятнадцать республик…
   — Этой тоже надо. Давайте ей первую, а той, с голубем, вторую…
   Таня не стала слушать дальше. Потому что это ее уже не волновало. На нее не сердились — и это было главное. Она взяла список победителей и вернулась на сцену прежней Танечкой — с прямой спиной и лучезарной улыбкой на лице.
   «Все ведь обошлось, — сказала она себе. — Все обошлось…»

* * *

   Они ее ждали.
   Мышка на одну секунду остановилась, глядя на три темные фигуры, дыхание перехватило, но она тут же взяла себя в руки.
   — «Сознаньем долг и назначеньем — драться, — прошептала она строчки из цветаевского „Рога“, глядя вперед невидящими глазами. — Одна за всех — из всех — противу всех…» Ладно, в конце концов, Роланд имеется в наличии. Пет только рога…
   Но о Кинге думать было нельзя. Как и о маме. Об отце. Вообще нельзя было сейчас думать о людях, которых любишь. Это лишает сил…
   Из актового зала неслась песня. Мышка невольно прислушалась и усмехнулась.
   — «Ровесники, ровесницы, девчонки и мальчишки, одни поем мы песенки, одни читаем книжки…» — выводил нестройно девичий хор.
   Однако, подумала она, прищуриваясь на серые тени, ожидающие ее. Неплохое сопровождение…
   Она подошла к ним и остановилась. Странно, по еще пять секунд назад она не сомневалась в том, что ей надо драться. Именно так, как они этого хотят. А теперь словно вспыхнул перед ней образ, виденный ею в храме. Глаза смотрели прямо на нее — Мышка не могла понять только, чего в этом взгляде зеленоватых глаз больше: жалости, любви, гнева? Потом она словно услышала голос — внутри самой себя, и голос ей сказал: «Разве так необходимо делать то, чего от тебя ожидают? В чем же тогда победа? И разве такая победа не окажется пирровой?»
   Она застыла, недоумевая, как ей поступить дальше. Кажется, противниками это было неправильно истолковано — они переглянулись, причем тот, что обычно смотрел на Мышку недобрым и тяжелым взглядом, никак не отреагировал, продолжая тупо наблюдать за каждым Мышкиным движением. Второй, со стариковским лицом, презрительно скривил губы, а Ленка зло рассмеялась:
   — Трусишь? В штанишки еще не наложила?
   Мышка медленно подняла на нее глаза и спокойно улыбнулась, покачав головой:
   — Нет… Просто думаю.
   — Ну, подумай… Это, говорят, вредно, но все равно последний раз…
   Мышка поймала взгляд Лениных бесцветных глаз, и ей стало так жаль эту озлобленную девчонку с несчастливой судьбой, что она невольно подалась вперед, протянула руку — и тут же отдернула, обжегшись новым порывом злобы.
   — Подумала? — прошипела та. — Хватит. Я не собираюсь тут торчать долго.
   — А я не собираюсь с тобой драться, — сказала Мышка. — Мне это ни к чему. Тебе надо — ты и дерись…
   Мышка прекрасно видела, что ее внешнее спокойствие действует Ленке на нервы. И еще Ленку нервировал Мышкин взгляд — она отвела глаза, сплюнула, с удовольствием выматерилась и снова посмотрела на Мышку, точно мат придал ей сил, как иному придает силы молитва.
   — Тогда чего ты приперлась? — поинтересовалась она.
   — Узнать, чего ты от меня хочешь…
   Ленка захохотала:
   — Точно, идиотка. Я все-таки думала, что ты нормальная… А ты полная…
   Она недоговорила, приступ смеха снова обуял ее. Какая же дура эта Краснова!
   — Ладно, — проговорила она, наконец успокоившись. — Хочешь знать, чего я от тебя хочу?
   В принципе, она и сама этого не знала. И почему эта девица так ее раздражает? Почему ей хочется унизить ее, растоптать, причем это желание настолько сильно в ней, что она и сама не может понять отчего…
   Она посмотрела вниз, и взгляд уперся в грязный ботинок. Тут ее озарила мысль, которую Ленка почла блестящей. Выставив ногу вперед, она томно произнесла:
   — Я хочу, чтобы ты встала на колени и поцеловала мой ботинок.
   Мышка недоуменно посмотрела на выставленный вперед ботинок, потом перевела взгляд на Ленкино лицо.
   Из актового зала все еще доносились девичьи голоса: «Всегда у нас весело в классе, да здравствует дружба, ура…» Почему-то ей стало смешно, даже музыкальное сопровождение этой сцены показалось ей дурацким. Полный сюр, подумала она. И рассмеялась невольно.
   Глаза Ленки еще больше сузились, и она зловеще прошептала:
   — Ну? Ты что, не хочешь?
   — Нет, — сказала Мышка. — Не хочу. И не буду. Потому что это твоя глупость, и совершенно не обязательно делить свою глупость со мной… Мне как-то собственной хватает…
   — Хорошо, — кивнула Ленка. — Как говорится в нашем школьном уставе, не можешь — поможем, не хочешь — заставим… Мальчики, помогите ей…
   Они пошли к ней. Мышка знала, что надо сопротивляться, но она так же хорошо помнила, что не должна драться. Он этого не хочет. Надо просто устоять на ногах. Вытерпеть все. Но если она ударит кого-то из них, это будет то же самое, что упасть на колени. То же самое.
   «Что же мне делать?»
   Она снова встретилась взглядом с Ленкой и невольно отпрянула.
   То, что Мышка увидела на этот раз, было страшно, так страшно, что она невольно прошептала: «Нет…» Из самой глубины Ленкиных глаз на нее смотрело что-то темное, недоброе, холодное. Как будто все червяки, живущие в душе, объединились, стали одним целым, и теперь «это» стояло совсем рядом, положив руку на Ленкино плечо, ожидая уже даже не часа, а своей минуты.
   Когда на ее плечо легла рука одного из противников, Мышка машинально сбросила ее, продолжая смотреть Ленке в глаза, точно пыталась это самое «что-то» понять, а потом — прогнать.
   Но разве она могла прогнать ее?
   — Эй, — раздался за ее спиной голос. — И что это у вас тут за пятиминутка? Пытаетесь выяснить, в чем смысл жизни? И без меня?
   Мышка вздрогнула невольно. Еще одна…
   Маринка уже подошла, остановившись рядом с Мышкой.
   — Убери руки, — процедила она сквозь зубы. — Ты их стопроцентно не мыл уже месяц, а у девочки чистый прикид…
   Да и незачем, право, Константин, собственную заразу на всех распространять…
   — Комиссар, ты-то чего? — заговорила Ленка совсем другим, заискивающим тоном. — Чего я тебе сделала?
   — Парня у меня увела, наверное, — хмыкнула Маринка. — Ты такая красавица, чему удивляться? Вот я и обозлилась слегка… Сейчас врежу тебе пару раз, и сердцу станет веселей… А то как-то глупо получается. Тебе вроде как веселиться можно, а другим — нет. — Она обернулась к Мышке и спросила: — Чего она от тебя хотела-то? Чтобы ты ее дурацкий ботинок полизала? Да? — Она даже не ждала ответа. — Какие у тебя, Кузякина, право, стандартные желания… Ты прямо влюблена в собственный ботинок, так и норовишь заставить кого-то его полизать… У тебя там что, половой орган? Или ты просто помыть его ленишься?
   — Пошла ты, — пробормотала Ленка.
   — Сама иди… Мне и тут хорошо. Это тебе там, куда ты меня посылаешь, всегда нравилось…
   Она подмигнула Ленкиным спутникам и поинтересовалась:
   — Чего отпрянули? Драться со мной не хотите? Ах, ну да, конечно… Вам с поэтами интереснее… У нее же нет друзей на проспекте… Вмазать вам некому. А вот от меня потом неприятностей не оберетесь… А ты, Леночка? Пугают наши разные весовые категории? Ну ладно. Я вот что придумала… Вы сейчас все втроем нагнетесь и поцелуете меня в задницу. Поняли? Тогда вам ничего не будет…
   Мышка заметила, что на губах у обоих Ленкиных спутников появились загадочные ухмылки, причем у обоих они были подобострастными. А Ленка продолжала стоять нахмурившись.
   — Чего ты ко мне пристала? — плаксиво спросила она.
   Я же тебе говорю, обиделась, — терпеливо принялась объяснять Маринка. — Как-то ты мне сразу не понравилась. Вот если тебе кто-то не нравится, ты же этому человеку прохода не даешь? А я что, права не имею? Ну, давай. Поцелуешь — и свободна… А так — придется смириться с разными весовыми категориями… Только ты ведь, Леночка, знаешь, что дерусь я получше тебя. И с учительским коллективом у меня отношения настолько разладились, что мне терять нечего. Это ты перед ними на цырлы встаешь. Ради троечки… Она подошла совсем близко к Лене, и ситуация становилась угрожающей. Мышка потянула ее за руку и проговорила:
   — Не надо. Спасибо тебе, но не надо… Я… потом тебе объясню.
   Она не могла сказать это при Ленке. В конце концов, разве человеку обязательно знать, что за его плечом уже стоит смерть?

* * *

   Собственно, Зинаиде Александровне посчастливилось наблюдать всю эту безобразную сцену в некотором отдалении. Подойти ближе она просто не успела — так она себя убеждала, хотя какой там учительский долг? Рядом с такими бандитками?
   Она облегченно вздохнула, когда компания разошлась, вернее, ушли эти две красотки, а Лена осталась. Зинаида прекрасно видела, что Кузякина закрыла лицо руками, и плечи ее вздрагивают. Она невольно подалась назад, в свое укрытие за деревьями, когда мимо прошла эта парочка, о чем-то оживленно беседуя. Правда, Краснова шла, немного склонив голову, и всем своим видом выражала раскаяние, но о Комиссаржевской этого сказать вообще невозможно. Эта и убив не раскается…
   — Надо же, какие подруги оказались, — тихонько прошептала Зинаида. — Хороша парочка… Как это они сразу не нашли друг друга?
   Но оставалась плачущая Кузякина. Кавалеры ее на сей раз не утешали, просто стояли и что-то живо обсуждали.
   Поэтому Зинаида направилась к ним — нельзя же забывать о том, что ты отвечаешь за вверенных тебе учеников.
   — Леночка! — всплеснула она руками. — Что это ты?
   Та от неожиданности вздрогнула, открыла лицо и тут же, мгновенно оценив ситуацию, заплакала снова. То есть Зинаиде Александровне показалось, что до этого она Не плакала.
   — Что случилось? — участливо спросила Зинаида. — Тебя обидели?
   Лена закивала, видимо не в силах и слова произнести.
   — Они меня… изби-и-или…
   Следов избиения, правда, Зинаида не нашла.
   — Господи, какое безобразие, — вздохнула она. — Девочки ведь… Что же вы драки устраиваете? Хуже мальчишек…
   — А еще, — не унималась Кузякина, захлебываясь в слезах. — Они требовали от меня, чтобы я поцеловала их… в задницу!
   Это заявление бедную Зинаиду так ошеломило, что она прижала руку к груди и с ужасом переспросила:
   — Куда поцеловала?
   Произнести вслух это ужасное слово она не могла, но Кузякиной, наоборот, это слово доставляло удовольствие.
   — В задницу, — повторила она, уже почти успокоившись.
   — Ужас какой-то… Ну ладно Комиссаржевская… От этой всего ждать можно. А Краснова-то! Вот вам ангелочек…
   Она погладила несчастную Кузякину по голове и успокоила ее:
   — Ничего, Леночка… Мы тебя не дадим в обиду. Завтра эти девочки за все ответят…
   Она уже не сомневалась в том, что завтра надо будет поставить вопрос о «волчьем билете» для Марины и вызвать в школу красновских родителей. Что она, в самом деле, себе позволяет? Стихи читает. К людям пристает… Это влияние Марины. Родители должны с ней разобраться…
   Она шла в задумчивости, пытаясь заранее отрепетировать речь, которую завтра скажет перед Зоей Петровной. В том, что новая директорша начнет сопротивляться, она не сомневалась. Значит, надо будет ее убедить…

* * *

   Стоило только Зинаиде удалиться на безопасное расстояние, Ленкин плач перешел в безудержный смех. Костик недоуменно воззрился на нее:
   — Ты чего?
   — Так…
   Она снова не удержалась, и попытки объяснить ее теперешнее состояние потонули в новом взрыве хохота. Виталик никак не реагировал — он грыз травинку и о чем-то думал. Костик подозревал, что на самом-то деле Виталик думал не о «чем», а о ком… Почему-то он зациклился на этой девице, Красновой. Вот и теперь он задумчиво смотрел вдаль, и Костик предчувствовал его следующую фразу. Последнее время эта фраза все чаще слетала с его губ — просто так, без всякого смысла. «Вот бы ее…»
   Продолжения не следовало, точно Виталик боялся, что затаенное желание, одетое в слова, станет невыполнимым, но Костик и так его понимал и договаривал за него.
   — Слушайте, — сказала наконец-то пришедшая в себя Ленка. — Похоже, завтра этих сук сгноят… Это даже лучше, чем я хотела. По этому поводу надо устроить небольшой праздник, как вы считаете?
   На праздник они были согласны всегда. Вопрос был только в деньгах. Деньги обычно водились у Костика — он обладал мощным запасом, поскольку ему одному из всей троицы повезло с родителями: его папаша успешно руководил профсоюзами.
   Но накануне у Костика с предками вышел конфликт, и как раз сегодня он оказался без денег.
   Взгляды были направлены на него.
   — Ну, Костик…
   Ленка повисла на его плече и смотрела ему в глаза. Надо было что-то срочно придумать. Найти хотя бы десятку… На три бутылки хватит…