Пономарева Тамара. Потаенная любовь Шукшина

   - Ну вот, теперь могу и уйти. За Катю я спокоен.
   Четвертого марта 1972 года состоялось удочерение Кати.
   Стеньку Разина закрыли...
   Стихотворение Шукшина "И разыгрались же кони в поле" - отражение трудностей, предчувствие новых утрат, будущих испытаний на жизненном пути:
   И разыгрались же кони в поле,
   Поископытили всю зарю.
   Что они делают? Чью они долю
   Мыкают в поле том? Уж не мою ль?
   Тихо в поле. Устали кони.
   Тихо в поле, зови не зови.
   В сонном озере, как в иконе,
   Красный оклад зари.
   Я эти восемь строк обнаружила в книге Шукшина "Там, вдали" в качестве эпиграфа к одному из рассказов, но приняла их за слова народной песни. Так уж сложилось, что большую часть своих стихов я пела под гитару, и в этих неприхотливых строках я услышала тайную мелодию. А тут еще и случай подоспел, да еще какой!
   Шукшин был раскован, приятно возбужден. У него утвердили сценарий "Я пришел дать вам волю" на киностудии им. Горького. На днях он отправился под Астрахань на выбор места съемок, подбор и поиски предметов быта давних времен у местных рыбаков и жителей. Он нашел наконец-то своего кинооператора Анатолия Заболоцкого. Давно искал именно такого - и нашел: единомышленника, верного друга, сострадательного и понимающего. Должна заметить, что в окружении Шукшина случайных людей не было. Он, как и мой земляк поэт Василий Федоров, "одних безудержно любил", других "до смерти ненавидел". С Шукшиным было и трудно, порой невыносимо, но никогда скучно. В коллективе, который с ним оставался работать, Василию Макаровичу хотелось видеть надежный собственный тыл. Он-то хорошо знал, что это такое, и, конечно, испытывал в этом постоянную нужду. "Нерасшифрованному" бойцу, ведущему постоянно "окопную жизнь", иногда чудилась и надежность в зыбком пространстве кинематографического мира.
   В журнале "Советский экран" появилась статья Юрия Скопа, сообщавшая кинозрителю о готовящейся к запуску картине о Степане Разине. Напечатали фотографию Шукшина с двумя дочками на коленях. На снимке Василий Макарович был бородат, как Стенька Разин: решил, что только сам сможет сыграть народного героя должным образом.
   Вскоре киногруппу начали разыскивать на юге. Оказалось, забрали в лагеря. Под Астраханью свирепствовала холера. Сжигались помидоры, арбузы, уничтожались фрукты. Тяжелое положение Василия Шукшина усугублялось еще и тем, что он прихватил с собой в поездку племянника Сережу - сына сестры Наташи.
   По киностудии поползли слухи один противоречивее другого.
   Картина прошла подготовительный период, подобраны были почти все исполнители главных ролей, утвержденный на фильм художник Пашкевич сделал эскизы и даже написал портрет Степана Разина. Фильм рассчитывался на четыре серии.
   Режиссерский сценарий Шукшин сдал в редакторский отдел Алле Гербер, которая в заключении потребовала исключения из киносценария "жестоких сцен", ломки многих устоявшихся взглядов и позиций Шукшина.
   При составлении сметы оказалось, что превышен лимит. Но Госкино СССР дало разрешение на постановку - с уменьшением денежных затрат. Директор кинокартины Геннадий Шолохов принять этот вариант наотрез отказался.
   Группа ведущих кинорежиссеров и члены художественного совета поспешили с выводами о том, что фильм Шукшина дорогостоящ и сложен в постановочном плане - может случиться, что силами киностудии "Стеньку" невозможно будет "поднять", плюс ко всему окажутся без работы пять-шесть режиссеров. С этими претензиями они вышли на Госкино СССР, и кинокартину о Степане Разине закрыли.
   Вот такая была внутренняя механика событий, выбивших почву из-под ног Василия Макаровича. Ему показали силу и мощь эгоизма большинства.
   Но если сравнивать аппетиты современных киномагнатов, то масштабы шукшинских затрат просто ничтожны.
   После смерти Шукшина Николай Губенко и Михаил Ульянов пытались получить разрешение на постановку по сценарию Шукшина картины "Я пришел дать вам волю" - не разрешили. Позже Киностудия им. Горького дала возможность поставить фильм о Разине режиссеру Илье Гурину, но по роману Чапыгина.
   "Хот папа рымский, а платыть надо..."
   Шукшин вернулся из-под Астрахани почерневшим, осунувшимся. Ничего доказать не смог. Чиновник в России во все времена был непробиваем. Василий Макарович рассвирепел и вдруг бесследно исчез. На студии и дома поднялся переполох!
   Возможно, к этому времени и относится эпизод, который я слышала в разных вариантах, рассказываемых с юмором в минуту веселую.
   Шукшин должен был улетать в Сростки, но, выпив изрядно с провожающими в ресторане аэропорта, он не помнил, как и кто его посадил в самолет. Очнулся, когда крылатая машина уже приземлилась. Выйдя, Шукшин со всеми пассажирами прошел к зданию местного аэропорта, и что его сразило наповал это чернявые, усатые мужчины в плоских фуражках, с большим козырьком, присущих "лицам кавказской национальности". Вдали высились вершины не то холмов, не то гор, напоминая Алтай, что пока останавливало от крайних выводов.
   При попытке сесть в рейсовый автобус обнаружил - ресторанные спутники, пользуясь горестным положением известного режиссера, справлявшего "траур" по случаю закрытия фильма о Стеньке Разине, обчистили его до копейки. Неловко переминаясь, Шукшин решил упросить кондуктора довести его "зайцем", пообещав, что потом все перечислит из Москвы.
   - Я - Шукшин! - умоляюще говорил он, глядя в неумолимое лицо кондуктора.
   - Кто?!
   - Шукшин.
   - Ну и что? Для меня будь хот папа рымский, а платыть нада.
   Пришлось возвращаться в здание аэровокзала и у дежурного выпрашивать возможность позвонить в соседствующий с аэропортом Барнаул.
   - Какой Барнаул? Это Орджоникидзе!
   Шукшин так и сел.
   - Шутите?
   - Да какие уж тут шутки! Вы что, впервые с гор спустились? Или с неба свалились?
   В конце концов помогли Василию Макаровичу добраться до обкома. Там, подозрительно выслушав сбивчивые объяснения "московского гостя", позволили позвонить в столицу, откуда в конце дня пришел срочный перевод. От кого? Конечно, не от Лиды. Такое женам необязательно знать. Мне же запомнилась навсегда фраза Шукшина:
   - Главное, сидят на лавочке, все с усами, как у котов, а на голове по "аэропорту".
   Так он называл кавказские плоские кепки и сам любил их носить.
   Через неделю отрядили в командировку на Алтай, в Сростки, директора картины Шолохова.
   Приближаясь к родительскому дому Шукшиных, Шолохов услышал из распахнутого окна стук печатающей машинки. Облегченно вздохнул - нашелся!
   Потом у Шукшина стало почти системой - исчезать неожиданно из дома, из киногруппы во время съемок. Но, понимая, что подводит товарищей и чтобы не выскочить из графика работы, за один день мог выполнить норму трех-четырех дней или даже недели.
   Приказ по киностудии сообщал о консервации кинофильма Шукшина до тех пор, пока сценарий не будет сокращен до двух серий!
   Долгое время Василий Макарович боялся садиться в лифт со знакомыми в нашем доме, пряча от стыда глаза, боясь расспросов и сожалеющих вздохов. Нет, он никому не жаловался, только желваки ходили на скулах да сумрачно темнели глаза. Взгляд этих глаз был секущим, скуластые щеки остры, как весь Шукшин в годину "Стенькиного поражения".
   В свибловском доме было несколько квартир, где скрывался Шукшин порой, не находя покоя. В одних встречал понимание и дружеское расположение, как, например, у Клавдии Ивановны Николаевич, в других тайное злорадство. Он мог, поддавшись минутной слабости, натворить много бед. Однажды с одним из этих "Сальери", выйдя из своего дома по проезду Русанова и ввалившись на покачивающихся ногах в автобус, они не усмотрели, что неподалеку бдительно наблюдала издали за ними Лидия Николаевна с младшей дочуркой Ольгой в коляске. И, конечно, ничего доброго эта ситуация не сулила.
   Автобус тронулся с места. Лида, увидев в нем Василия, решительным рывком бросилась поперек дороги, пересекая движение автобуса коляской. Обмерший от ужаса шофер вовремя успел затормозить, коляска с ребенком застыла перед радиатором, а Лида тигрицей подлетела к автобусу, дверцы которого услужливо перед нею раскрылись. Что и говорить, такие, как она, могли не только коня на скаку остановить, но и транспорт, а это пострашней, чем у героинь Некрасова!
   Так завершилась эпопея со Стенькой Разиным - Василием Шукшиным, который покорно шел рядом с женой к дому, виновато втянув голову в плечи и боялся лишним словом вызвать очередную бурю, а "Сальери" из окошка автобуса с сожалением наблюдал, как от него уплывает возможность опохмелиться за чужой счет!
   А ты сыграй сам...
   Эгоизм большинства победил. Теперь нужно было успокоить и пострадавшего в этом противостоянии. Киностудия соглашается на односерийный фильм. Шукшин спешно предлагает сценарий того, что было под рукой.
   Работая над фильмом "Печки-лавочки", Василий Макарович получил неожиданный отказ сниматься в нем от Куравлева, для которого специально написал главную роль. Надоело артисту быть созданием Василия Макаровича, решил проявить самостоятельность.
   Пойманный врасплох прямым вопросом "что же ты мне под самый-то дых дал?", Леонид Куравлев заметался внутренне, замешкался с ответом от этой "лобовой" атаки Шукшина, не зная, что делать, но вдруг к нему озарением пришла спасительная мысль:
   - Вась, ну кто лучше тебя сыграет-то? Играй сам!
   Приняв вызов судьбы и "предательство", в представлении режиссера, любимого актера, который позже осознал все-таки тяжесть непроизвольного поступка (о вине здесь не может быть и речи - ведь у любого актера могут быть и свои планы, он ведь не частная собственность!), Василий Макарович, конечно же, великолепно справился с ролью в собственном фильме.
   Куравлев позже сокрушался по этому поводу, осуждая себя за произошедшее, что говорит не о признании какой-то вины, а о совестливости этого человека, давно ставшего знаковой фигурой для российского кинематографа. Вероятно, за поступком известного артиста стоял и Божий промысел: мы узнали в новой ипостаси Василия Макаровича в авторском произведении, где он проявил себя в трех измерениях - кинодраматурга, режиссера, актера.
   Да, знаю, находятся люди, осуждающие Леонида Вячеславовича Куравлева за отказ сниматься в данной картине Шукшина. Но артист этот, на мой взгляд, честно и благородно в течение всей жизни несет свой крест в области искусства, выбрав для себя основное правило - "как подскажет мера и красота". Ничем он себя не скомпрометировал в течение всей своей творческой судьбы, не впадая ни в какие крайности, проявив себя самым достойным образом в области кино и, надеюсь, в жизни, ибо человеческое и творческое не только в понимании Шукшина, но и по моему разумению - взаимосвязаны.
   Услышав по телевидению фразу Куравлева о том, что кинорежиссер Татьяна Лиознова предлагала ему в своем знаменитом фильме "Семнадцать мгновений весны" сыграть Гитлера, я невольно рассмеялась. Куравлев Гитлер?! Этого я никак представить себе не могла. А Леонид Вячеславович на мою попытку что-то прояснить по этому поводу ответил предельно ясно и выверенно:
   - Никогда не стал бы играть Гитлера. Он же антихрист!
   И одним этим он уже стал для меня дорогим и уважаемым человеком, в генетическом коде которого с рождения присутствует десятисловие всей нашей христианской морали.
   Знаю, есть лицедеи, готовые за понюшку табака на любую, даже самую поганую роль, унижающую человеческое достоинство и попирающую гражданские устои общественного сознания. Куравлев не из таких, как вы убедились. В нем, как в Шукшине, болит народная совесть за все, что совершил с народами Европы и нашей страной фашист Адольф Гитлер, замысливший путем селекции вывести новую породу людей, уничтожив миллионы других... К немецкому народу, ставшему жертвой амбиций этого новоявленного Наполеона, мои рассуждения на этот предмет не имеют никакого отношения. Думаю, не случайно Василий Макарович в свое время именно на Леониде Куравлеве остановил свой взгляд...
   Шукшин с женой и детьми, с артистами Бурковым и Рыжовым воспринимались единым ансамблем, даже дружной, если хотите, семьей. Замысел автора и кинокамера Анатолия Заболоцкого доносили внутренний свет, доверчивость и доброту неиспорченных цивилизацией чистых душ из российской глубинки как предостережение, что машина времени - адское изобретение, созданное для того, чтоб мы забыли моральные и духовные ценности, заменив их выдуманными, чтоб мы разорвали связь с окружающей нас природой - матерью всего живого, подменив ее рукотворными изобретениями, чтоб мы физическую работу перепоручили техническому прогрессу, превратившись в придаток машины, разучившись творить духовное, и деградировали до того, что начали путать его, это духовное начало, с интеллектуальным трудом!
   Наша иммунная система ныне ослаблена настолько, что мы перестали стыдиться постоянного болезненного состояния организма, а то, что нам природа дарила во спасение, заменили суррогатами. Вот уже появилось и клонирование! Кстати, известное еще со времен египетских фараонов - древнее изобретение жрецов для пополнения армий властителей биороботами. Для создания их жрецы отбирали "клоны" с генами жестокосердными, кровожадными, безжалостными. Уж не потомки ли этих биороботов медленно и уверенно заполняют нашу планету, постепенно прибирая к рукам власть над странами и народами?
   Для того чтоб не ослабела окончательно работа нашего ума и сердца, духовное мерцание в ночи, как маяк, на который идут корабли, и являет Бог однажды нам художников - апостолов духа и ангелов-хранителей типа Василия Макаровича Шукшина. Ибо подлинный человек всегда отличается творческим началом, а биоробот лишен этого: он всего лишь сборщик информации или исполнитель чьей-то воли.
   Настоящий талант всегда индивидуален. Не случайно же говорят: "Его лба коснулась Божья длань!" То есть наделила духом, духовностью.
   Шукшин не знает жизни...
   Хотелось бы заметить, что фильм "Печки-лавочки", очень дорогой для Шукшина, к сожалению, не был понят и оценен по достоинству на Алтае сыграло свою недобрую роль мнение идеологического руководителя края, а некоторые журналисты, услужливые выразители "официального" мнения, как говорится, подлили масла в огонь. Так, 15 апреля 1973 года в газете "Алтайская правда" появилась рецензия В. Явинского "А времена меняются", в которой автор гневно писал:
   Какой-то патриархальщиной вдруг начинает веять с экрана; в самом деле, очень трудно представить на месте Вани какого-то конкретного алтайского механизатора, скажем, членов семьи прославленных Пятниц! Хорошо зная наших сельских жителей, можно смело сказать: не такие уж они "деревенские" сейчас, какими их показал Шукшин. И, наверное, все дело здесь в том, что он забыл об очень важном обстоятельстве: не меняется Катунь, но меняется время, меняются люди села. Коренные изменения в жизни алтайской деревни, в родном его селе, к сожалению, остались незамеченными. Мало, до обидного мало в фильме новых черт и явлений, присущих людям современных колхозов и совхозов, которые могли бы служить примером для зрителей и особенно для молодежи. Почти все в "Печках-лавочках" показано так, как уже было сделано Шукшиным в его предыдущих картинах "Живет такой парень", "Ваш сын и брат", "Странные люди". А жаль!
   И еще раз о песне "Чтой-то звон". Есть у нее, кажется, и другой смысл, вполне подходящий к фильму. Не устаем мы звонить о друге Ванюше и не устанем. Только не те сейчас на Алтае колокольни и не тот звон слышится с них. Жаль, что Шукшин не услышал подлинного горна сегодняшнего алтайского села.
   Но время вечное, космическое предостережение - доступно только гениям. Они могут увидеть и услышать то запредельное, из будущего, чего не дано простым смертным знать и ведать. И Шукшин прозорливо уже слышал тот звон, который был традиционным для существования русского человека и которому суждено было вернуться на свои колокольни вопреки прогнозам функционеров, пишущих по указке сверху, а у художника один защитник - Бог и труд.
   Но подобное горько читать, больно вдвойне, потому что критика была несправедливой и облыжной. И Шукшин вскоре пишет ответ - "Слово о "малой родине". Статья, однако, полностью увидела свет лишь после смерти Василия Макаровича в "Литературном обозрении" ( № 2, 1975 год):
   Как-то в связи с фильмом "Печки-лавочки" я получил с родины, с Алтая, анонимное письмо. Письмецо короткое и убийственное: "Не бери пример с себя, не позорь свою землю и нас". Потом в газете "Алтайская правда" была напечатана рецензия на этот же фильм (я его снимал на Алтае), где, кроме прочих упреков фильму, был упрек мне - как причинная связь с неудачей фильма: автор оторвался от жизни, не знает даже преобразований, какие произошли в его родном селе? И еще отзыв с родины: в газете "Бийский рабочий" фильм тоже разругали, в общем, за то же. И еще потом были выступления моих земляков (в центральной печати), где фильм тоже поминали недобрым словом. Сказать, что я все это принял спокойно, значит, зачем-то скрыть правду. Правда же тут в том, что все это, и письмо, и рецензии, неожиданно и грустно. В фильм я вложил много труда (это, впрочем, не главное, халтура тоже не без труда создается), главное, я вложил в него мою любовь к родине, к Алтаю, какая живет в сердце,- вот главное, и я думал, что это-то не останется без внимания.
   Это и не осталось незамеченным. Фильм был принят доброжелательно зрителем, его поняли и полюбили - и он остался жить, напоминая о вечном, незыблемом чувстве Шукшина - любви к человеку. Да, времена меняются. Но традиционного для существования человека никогда и никакому времени не выкорчевать из сознания и жизни, оно со временем вновь, как сбитый Ванька-Встанька, займет свое место. И сегодня ясно, что Шукшин был прав, а не та "критика", которая несправедливо обвиняла его в незнании жизни. И это самое парадоксальное! Уж кто-кто, а Шукшин-то ее знал досконально.
   Пользуюсь случаем, поскольку коснулись фильма "Печки-лавочки", чтоб напомнить читателю еще раз об Иване Рыжове, сыгравшем в этом шукшинском произведении. Замечательному актеру Шукшин отвел довольно большую роль проводника вагона, в котором едет главный герой фильма с женой на юг отдыхать. К ним подсаживается вор, выдающий себя за ученого. Впрочем, воры в это время были уже действительно "учеными", отсидевшими не однажды в лагерях и амнистированными новым временем.
   Когда Рыжов начал выяснять, кто же он такой этот проводник и кого ему изображать в фильме, Шукшин ответил, как всегда, с юмором:
   - Играй генерала!
   То есть изображай значительное лицо. Позже этот "генерал", когда обнаруживается кража, трусливо начинает валить все на других. Шукшин, подметив в жизни, что с трагедией рядом подчас присутствуют и комедийные моменты, в свое время ввел этот штрих в фильм "Живет такой парень". И в "Печках-лавочках" он продолжил эту традицию.
   "...Женщина, перед которой я виноват"
   Не случайно, конечно, фильм "Печки-лавочки" снимался на Алтае, который, как магнит, тянул всякий раз Василия Макаровича к себе, как только он начинал очередное большое дело - новую картину. И в трудный миг, когда его лишили права на долгожданное детище - "Я пришел дать вам волю",- он согласился на постановку односерийного фильма, чтоб не оказаться в простое, и уехал на Алтай, чтоб отдышаться, прийти в себя.
   Однажды во время съемок фильма они проезжали с Анатолием Заболоцким по Чуйскому тракту. Минуя поселок Майму, Шукшин вдруг тихо и задумчиво, с тайной печалью произнес:
   - Здесь живет моя любовь, моя первая жена. Это единственная женщина, перед которой я виноват.
   Конечно, он вспоминал Марию Шумскую.
   Брак их, как убеждают меня разного рода исследования, до конца жизни не был расторгнут, как с той, так и с другой стороны. И выходит, действительно, известный всему миру и отечественной культуре человек оказался как бы "двоеженцем". Одна жена перед Богом, вторая - перед людьми.
   Приезжал Василий Макарович не только, чтоб набраться сил от родной земли, прийти в равновесие от тех грозовых ударов, которые попадали и напрямую, и рикошетом в него, но и чтобы напомнить о себе той, что отвергла Василия, не приняв изменчивого, противоречивого мира искусства, где все переливается, жжет глаза, а порой и чью-то душу, и нет там и не может быть никакого постоянства!
   Мария была из жизни, где условность касательно любви не принималась: или "любишь", или "нет". Как при гадании на ромашке - земном цветке. А возлюбленный бродил в поднебесных храмах, где все были молоды, красивы, ничем не обязаны друг другу. Кончился брачный сезон и разлетались кто куда. Прекратились съемки и каждый отправился восвояси - искать нового приключения, новых радостей или печалей, утверждая мир, созданный внутри себя.
   "Все знаменитые люди вышли из деревни..."
   В Шукшине не переставала ныть одна струна, не давая покоя. Она постоянно напоминала о себе своим язвительным смыслом.
   И во ВГИКе и после вуза в судьбе В. М. Шукшина всегда жило напряженное отношение с определенными кругами. Конфликт с ними переходил в творческое поведение: Василий Макарович был постоянно в напряжении, готовый к отражению атак.
   Конечно, это не могло не оставлять следа и в душе, и рубцов на сердце.
   Вспомните, как в киноповести "Печки-лавочки" Иван Расторгуев отвечает командировочному, пытающемуся снисходительно-насмешливо поучать едущего на юг героя:
   - Деревенские свои заимашки надо оставлять дома. Надо соответственно себя вести. Вы же не у себя в деревне.
   Иван дает ему точное определение:
   - Профурсетка в штанах.
   Герои произведений Василия Макаровича вместе с автором постоянно в обороне, никогда не вылезают из своего окопа, будто навсегда прописались там. Вот, пожалуйста, еще пример:
   А в чем дело вообще-то? Да если хотите знать, почти все знаменитые люди вышли из деревни. Как в черной рамке, так смотришь - выходец из деревни. Надо газеты читать! Што ни фигура, понимаешь, так - выходец, рано пошел работать.
   Шукшин продолжает отстаивать незыблемость духовного поля, исследовать процесс оттока населения из деревни, ломку устоявшегося сознания и потерю самобытности деревенского жителя, которого бросили безжалостно в очередной раз под колеса "машины времени".
   Шукшину важна ясность в человеке:
   Ведь в деревне весь человек на виду.
   Вот почему все мои герои живут в деревне. Я не могу ни о чем другом рассказывать, зная деревню. Я был здесь смел, я был здесь сколько возможно самостоятелен; по неопытности я мог какие-то вещи поначалу заимствовать, тем не менее я выбирался, на мой взгляд, весьма активно на, так сказать, однажды избранную дорогу. И в общем-то, мне кажется, я не схожу с нее, то есть темой моих рассказов и фильмов остается деревня.
   Первый сборник "Сельские жители" (1963 г.) был встречен критикой в общем-то дружелюбно, с пониманием.
   Писатель М. Алексеев назвал свою рецензию на книгу Шукшина "Очень талантливо", критик В. Софронова - "Талант души", критик Э. Кузьмина "Прочная основа". Уже по одним названиям статей известных в литературе имен можно судить, что писатель Шукшин больше приходился ко двору в литературе.
   Не имеет смысла эти рассказы расшифровывать в биографической книге она не критическая и не литературоведческая,- но следует отметить, что не все рассказы этого сборника равноценны и художественно убедительны.
   Здесь важно другое: книга Шукшина была сразу замечена. В ней известным писателем и состоявшимися критиками отмечено положительное, яркое, самобытное, правдивое, запоминающееся.
   Молния всегда бьет в самое высокое дерево
   Именно во время съемок фильма "Печки-лавочки" приехал Василий Макарович в Сростки специально за матерью на "Волге". Сказал с хитрецой:
   - Поедем, мама, посмотришь, как кино делается.
   Не догадалась Мария Сергеевна, к чему сын ее драгоценный клонит, отнекивалась, ссылаясь на хозяйство, которое без присмотра в деревне нельзя оставлять. Тогда Василий придумал другой трюк. Сказал матери, что киногруппа хочет приехать в дом Шукшиных, посмотреть, как они живут.
   - Устали они у меня, мама, отдохнуть, прийти в себя перед дальней дорогой им надо. Так что гостеночков поджидай.
   Виктор Ащеулов в статье "Дите мое милое" так описывает эту встречу от имени матери:
   - Ох, сынок,- говорю,- да чем же я угощать-то их стану? Кроме картошки, что я им могу предложить? Они ведь у тебя как-никак люди особливые, столишные.
   - А что? Картошка - наипервейшая еда. Мы все на ней выросли. Да ты не расстраивайся шибко, мама, навари-ка целиком, в мундирах! Они люди простецкие, не обидятся.
   Вечером поужинали. Посидели, поговорили. Вася, однако, на улице устроился спать, ну и остальные - кто где. Я им постельки-то приготовила всем.
   Проснулась - петухи уже горланят вовсю над Сростками. Ну, думаю, заспалась я. Вот так вот беру полушалок-то, подвязываю. Все спят, дрыхнут еще: проговорили все-таки допоздна. И вижу - за окном кто-то мельтешит, а кто - сразу-то узнать спросонья не могу. Потом поняла - так это Толя Заболоцкий со своим аппаратом. Сымает, наверное, подумала я тогда. Ну и не придала шибко этому никакого значения-то. А он, значит, снял и на боковую досыпать.
   После, когда фильм вышел, звонит мне Наташа:
   - Мама, я "Печки-лавочки" только что посмотрела, так ты там есть, платок подвязываешь.
   Я так и присела на стул. Вспомнила все: и как Вася звал, и как Толя под окном "колдовал", караулил меня. Сходила в кино. Ну точно - я, кому же еще-то быть? Да, главное, чисто все получилось.